Повышение производительности общественного труда делало возможным значительное возрастание размеров родовой группы; а скотоводство, в частности, создавая более совершенные способы передвижения (езда на оленях, лошадях, верблюдах), допуская, следовательно, поддержание общественных связей на более значительных, чем прежде, пространствах, еще более содействовало расширению границ рода. Таким образом, размеры общества стали нередко измеряться уже не десятками, а сотнями человек, и, напр., патриарх Авраам мог насчитывать в своей кочевой группе 417 человек, способных носить оружие.

Возрастающая во много раз обширность и сложность производства порождала новые формы разделения труда. Одна из них имеет наибольшее значение для дальнейшего развития: это — выделение труда, организующего производство.

Когда групповое производство было ничтожно по размерам, крайне несложно и рассчитано только на непосредственные потребности самого близкого будущего, тогда организаторский труд еще мог быть общим делом, мог совмещаться с трудом исполнительским, так как не превышал меры среднего понимания членов группы. Но когда дело идет о том, чтобы сотни различных работ распределить целесообразно между отдельными работниками, чтобы рассчитать потребности группы на целые месяцы вперед, тщательно соразмерить с ними затраты общественно-трудовой энергии и внимательно контролировать эти затраты, тогда организаторская деятельность необходимо отделяется от исполнительского труда, совмещение того и другого в каждой отдельной личности становится невозможным — оно далеко превосходит среднюю меру умственной силы тогдашних людей; организаторская деятельность становится специальностью наиболее опытных, наиболее знающих лиц. В каждой отдельной группе она, наконец, сосредоточивается в руках одного человека, обыкновенно старшего в роде — патриарха.

На первых ступенях развития организаторского труда роль исполняющего этот труд руководителя еще слабо выделяется над деятельностью остальных членов рода. Организатор еще продолжает заниматься теми же работами, что и они. Как более опытному ему скорее подражают, чем подчиняются. Но по мере развития разделения труда и усложнения родового хозяйства организаторский труд совершенно обособляется от труда исполнительского: патриарху, оторванному от непосредственного процесса производства, начинают беспрекословно повиноваться. Таким образом, в сфере производства зарождаются личная власть и подчинение — особая форма разделения труда, имеющая громадное значение в дальнейшем развитии общества.

Войну, с точки зрения отдельных групп, следует рассматривать как особую отрасль производства, общественно-трудовой борьбы с внешней природой, потому что люди-враги представляют элемент внешней для общества природы точно так же, как волки или тигры. В патриархально-родовую эпоху эта область производства приобретает важное значение, потому что большая, чем прежде, плотность населения сделала более частыми столкновения между людьми; особенно между кочевниками-скотоводами почти постоянно идет борьба из-за пастбищ. Войны сильно способствовали усилению и упрочению власти организатора: они требуют сплоченной организации, строгой дисциплины. Безусловное повиновение вождю на войне переносится мало-по-малу и на мирное время. Очень вероятно, что именно в сфере войны и охоты возникла первоначально организаторская власть, которая затем постепенно распространялась на другие отрасли производства, по мере возрастания его сложности. Такому расширению сферы организаторской власти особенно должен был содействовать тот факт, что от организатора войны и охоты зависело распределение добычи того и другого рода предприятий; а это само по себе давало ему значительную экономическую силу и авторитет среди группы.

Организаторский труд, повидимому, представляет из себя исторически самую раннюю форму сложного (квалифицированного) труда вообще. В первобытно-коммунистической группе, где каждый умел делать все, что другие, труд каждого можно рассматривать как простой труд; таким же является исполнительский труд большинства в патриархально-родовой группе. Только роль организатора не может выполняться безразлично тем или другим лицом. Она требует особенной опытности, отчасти, быть может, и не вполне обычных способностей. Это труд сложный , «квалифицированный»; он представляет повышенную затрату энергии, равносилен умноженному простому труду[5] .

Организатор в своих действиях всецело руководствуется, вначале по крайней мере, общими интересами рода. Основываясь, с одной стороны, на общей сумме потребностей группы, с другой стороны — на общей сумме труда, которой группа располагает, он распределял работы, устанавливал формы сотрудничества и разделения труда. Само собой разумеется, что всю эту сложную деятельность он выполнял в наибольшей части вполне стихийно, следуя установившемуся обычаю, примеру предков; лишь в сравнительно мелких частностях производства, в которых обычай не дает прямых указаний, организатор принужден был действовать самостоятельно, по собственному соображению.

Возраставшая сложность организаторской деятельности вызвала с течением времени новые изменения в строении родовой группы. Расширение группы и ее производства делало невозможным для одного человека выполнение всей организаторской работы в целом; часть ее, по необходимости, переходила мало-по-малу к другим членам группы, людям обыкновенно пожилым и опытным. Каждый из них являлся организатором, хотя второстепенным и подчиненным, для некоторой части родовой группы и, в силу понятных причин, именно для той части, с которой его связывали наиболее тесные родственные отношения. Таким образом, в пределах рода начали понемногу обособляться семьи , группировавшиеся вокруг частных организаторов, во главе которых стоял патриарх. Однако это обособление в патриархальную эпоху никогда но достигало значительной степени; единство группы преобладало над отдельностью ее частей.

Особенное значение приобрела постепенно семья патриарха. Члены этой семьи всех ближе стояли к общей организаторской деятельности и всех легче могли воспитываться пригодными к ней. Поэтому из их среды чаще всего избирался новый организатор рода, когда умирал или приходил в негодность старый. Естественно, что патриархи стремились закрепить такое положение вещей и заранее подготовляли своих ближайших родственников к организаторской роли, а прочих членов группы — к избранию их для этой роли. Чем дальше, тем больше такие старания увенчивались успехом; избрание нового организатора понемногу обращалось в пустую формальность, а патриарх стал фактически сам назначать себе преемника: организаторская роль стала наследственной в одной семье.

Таковы внутренние производственные отношения патриархального рода. Кроме них, в патриархальном периоде приобретают немалое значение и междуродовые связи человеческого труда.

С распадением рода связь между вновь образовавшимися группами обыкновенно обрывалась далеко не вполне. В известных случаях, когда силы отдельной группы могли оказаться недостаточными, родственные друг другу (одноплеменные) группы объединялись для совместной деятельности — защиты от вторгающихся иноплеменников, охоты за большими стадными животными и т. п. Во главе подобных предприятий становился либо совет старейшин-организаторов, либо особо выбранный ими вождь.

На-ряду c подобным организованным сотрудничеством понемногу выступает на сцену иная форма производственной связи между группами — неорганизованное общественное разделение труда. Так как прибавочный труд становится довольно обычным, а при соединении земледелия со скотоводством — даже постоянным явлением, то возникают излишки производства, запасы. Благодаря различным природным условиям, в которых живут отдельные группы, или благодаря случайным обстоятельствам, запасы эти оказываются у различных групп различными. Быть может, из обычая взаимно родственных групп уступать друг другу подобные излишки возникает первоначальный обмен. В обмене выражается неорганизованная производственная связь между группами: фактически одна группа производит продукты не для себя одной, но отчасти и для других групп, а те — также отчасти для нее; производство является до некоторой степени общим между ними; но нет организации для этого общего производства — труд каждой группы организован вполне самостоятельно.

Эта форма общественного разделения труда в эпоху патриархально-родовых отношений не играет большой роли в жизни отдельных общин: наибольшую часть необходимых продуктов каждое родовое хозяйство производит для себя самостоятельно. Продукты, как общее правило, производятся для удовлетворения потребностей данной общины. О товарном производстве, при котором весь трудовой процесс сводится к производству для продажи, здесь, конечно, говорить не приходится. Патриархальный или авторитарный род относится поэтому к периоду натурального хозяйства.

Таким образом, основные черты производственных отношений, отличающие род патриархальный от первобытно-коммунистического, сводятся к следующему: обособление труда организаторского от исполнительского, расширение сотрудничества и разделение труда как внутри групп, так — в меньшей мере — и между ними, при чем, благодаря наличности прибавочного труда, впервые начинает играть сколько-нибудь заметную роль та неорганизованная форма разделения труда, которая выражается в обмене.

Все эти формы складываются очень медленно, и их полное развитие наступает лишь в эпоху оседлой жизни, основанной на соединении земледелия со скотоводством. Там, где такое сочетание еще не достигнуто, черты эти выступают менее резко. В частности кочевники-скотоводы быстрее развивали новые формы жизни, чем чистые земледельцы: явление это зависит, во-первых, от большей производительности скотоводства по сравнению с первобытным земледелием; во-вторых, от более подвижной жизни кочевников, порождающей более частые столкновения и более частые сношения между людьми.

Развитие форм распределения

В той мере, как организаторская деятельность в производстве переходила от группы в ее целом к отдельному лицу — патриарху, необходимо совершалась также передача в его руки власти, организующей распределение. Только организатор способен был безошибочно, согласно с общими интересами, решать вопросы: какую часть общественного продукта можно потреблять немедленно, какую надо затратить на дальнейшее производство и какую сохранить в виде запаса на будущее время; только он мог, принимая во внимание роль отдельных членов группы в общем производстве, уделять каждому именно столько, сколько было необходимо для успешного выполнения этой роли.

Чем более отвыкало большинство родовой группы от фактического участия в организаторской деятельности и от контроля за распределением, тем более безусловным становилось право патриарха распоряжаться прибавочным продуктом. По мере того, как возрастала общая сумма прибавочного труда, все более значительной оказывалась та доля продукта, которую организатор употреблял на свое личное пользование, — возрастало, следовательно, неравенство в распределении между ним и остальными членами группы. Это уже некоторый зародыш эксплоатации, но только зародыш: на человеке, занятом выполнением такой сложной работы, как организаторская, лежало в сущности гораздо большее количество труда, чем на ком-либо другом, и у него необходимо развивались сравнительно более широкие потребности. Размеры эксплоатации были чрезвычайно ограничены уже в силу общей незначительности производства и малого разнообразия продуктов: сам организатор должен был довольствоваться теми же средствами потребления, как другие; а если он и выбирал себе лучшее из всего произведенного, то не мог все-таки съесть вдесятеро больше мяса или хлеба, чем всякий другой член группы. Правда, он мог выменять у другой группы часть общего прибавочного продукта на какие-нибудь особенные средства потребления; но это случалось сравнительно редко, благодаря ничтожному развитию обмена.

Далее, в тех случаях, где отдельные родовые группы объединялись в общую племенную организацию для каких-либо особенно обширных предприятий, продукт общего труда (добыча общей охоты, военного грабежа) распределялся теми же лицами, которые организовали самые предприятия, обыкновенно советом старейшин; распределение между группами совершалось тогда сообразно степени участия каждой из них в общем труде.

Развитие идеологии

Выделение среди родовой группы организатора ее производства постепенно изменяет отношение личности к группе и ее психологию.

Если власть природы над людьми уменьшилась, то возникла зато новая власть — одного человека над другими. В сущности, то была прежняя власть группы над отдельным ее членом, только перенесенная на отдельную личность — патриарха.

Равенство в распределении утратилось: весь продукт прибавочного труда оказывается в распоряжении организатора. Но и неравенство не имеет еще резкого характера: организатор продолжает, как прежде делала группа, уделять каждому необходимые средства для поддержания его жизни и выполнения его роли в производстве. Сам организатор в развитии своих потребностей недалеко ушел от прочих членов группы.

Связь взаимной помощи, сплоченность группы в борьбе с внешним миром еще возрастает по сравнению с предыдущим периодом. Во-первых, более совершенные формы сотрудничества и разделения труда внутри группы более тесно сближают ее членов, чем прежде, когда наибольшую часть обыденных работ каждый мог выполнять независимо от других, когда преобладала простая «совместность труда»; во-вторых, единство рода выигрывает отчасти и благодаря тому, что находит себе конкретное, живое воплощение в личности патриарха.

В то же время и в силу тех же условий возникают в родовой группе зародыши индивидуализма, сущность которого заключается в том, что себя и свое человек отделяет в своем сознании от группы; что появляются личные интересы, тогда как раньше существовали только общинные.

Роль организатора в производстве была особенной ролью и принадлежала только ему одному ; такова основная причина, порождавшая в его психике индивидуалистические чувства и представления. Из этой основной причины вытекали иные, которые действовали в том же направлении.

Организатор распоряжался всеми общественными запасами, всей суммой прибавочного продукта, что давало ему возможность расширять свои потребности и тем еще более выделяться среди своей группы. При обмене он неизменно выступал как действительный владелец всего имущества своей общины и, имея при этом дело с другим подобным организатором, он привыкал смотреть на этого последнего, а затем и на себя самого, как на собственников тех товаров, которые идут в обмен. Так постепенно развивалась частная собственность: вначале обмен между группами, в котором они выступают как владельцы своих товаров, должен был создать понятие о родовой частной собственности , а потом особенная роль организаторов в обмене, преобразуя психику людей далее, порождает идею личной частной собственности .

Однако, сколько-нибудь прочно утвердиться в голове организатора идея личной частной собственности могла лишь тогда, когда роль его стала наследственной, когда группа перестала выбирать своего патриарха, когда, следовательно, исчезли следы происхождения его власти из общей родовой воли. Тогда индивидуализм нашел устойчивую точку опоры для своего развития. В голове организатора все прочнее складывалось отношение к родовому имуществу, как личной его собственности, и все более стушевывалось старое представление, по которому он являлся только подчиненным общинному контролю распорядителем этого имущества. Вместе с тем, по мере того как исчезал всякий фактический контроль группы над организаторской деятельностью ее главы, этот последний требовал все более безусловного повиновения себе и проникался идеей о своей безусловной личной власти над родичами. В своем развитии воззрения эти не могли не встретить противоречия со стороны других членов группы; не раз, вероятно, родовые общины переживали тяжелую внутреннюю борьбу; однако, рано или поздно, стремления организатора одерживали победу, потому что они соответствовали фактическим отношениям: организатор обладал действительной властью над продуктами и над людьми, и власть эта была необходима для группы. Так патриарх обратился в единственного собственника и полного господина своей группы.

В сущности, возникшие психологические различия между организатором и другими членами рода были еще не слишком велики, потому что основы душевного склада оставались общие: полное безусловное подчинение обычаю и представление о группе, как едином, нераздельном целом, вне которого немыслимо никакое личное существование. Даже сам патриарх, несмотря на относительно большее богатство своей психики, не мог сознательно возвыситься над вековыми устоями родовой жизни, не имел никаких побуждений стать в противоречие с ними. Организатор был не гений, не человек исключительных способностей, а старейший в роде, человек многолетнего опыта. Его организаторская деятельность основывалась прежде всего и главным образом на воспоминании о том, что делали его предшественники, и только в ничтожной степени — на личном творчестве, на соображении. Обычай царил в его душе почти настолько же безусловно, как в душе его отдаленного предка — первобытного коммуниста. Представление о нераздельности группы точно так же владело психикой организатора, потому что и для него ни при каких условиях не было возможности жить одному вне своего рода, потому что иных общественных связей, кроме родовых, он не знал, а внеобщественная жизнь означала смерть. К остальным членам группы те же соображения применимы еще в большей степени. Вообще, консерватизм обычая еще не был поколеблен новыми отношениями, а личное сознание только начинало выделяться из группового. Исчезло только представление об однородности группы .

Итак, по общему складу психология патриархальной группы мало отличается от первобытно-родовой. Следовательно, прежние препятствия, стоявшие на пути всякого развития, в значительной мере остались в силе . Но все же зародились и такие силы, которые уменьшали эти препятствия: слабые, непостоянные сношения и связи между группами все же расширяли горизонт личности за пределы ее рода, а столкновение различных форм обычая ослабляло его консерватизм.

Теперь другой вопрос: насколько богатый и насколько подходящий материал для развития представляло в ту эпоху человеческое познание?

Само собой разумеется, что многие тысячелетия жизни родовых обществ прошли не даром, что умственный запас людей сделался обширнее, разнообразнее. Значительно подвинулось вперед развитие речи. У первобытного человека, слов, как мы видели, было очень немного, да и слова эти имели крайне неопределенное значение. В ту пору это было совершенно достаточно. Но новая ступень развития человечества принесла с собой усложнение трудовых действий и орудий, а главное, разделение труда — целую систему хозяйства, которой руководит глава авторитарно-родовой общины, патриарх. Речь стала крайне необходимым организующим орудием, в гораздо большей мере, чем раньше; она должна была обогатиться словами и их сочетаниями. Прежние слова дифференцировались и видоизменялись, мало-по-малу приобретая более определенный смысл. Такое развитие речи стало могучим идеологическим орудием для прогресса вообще и для облегчения организации труда в частности. Это орудие было в особенности необходимо организатору авторитарно-родовой общины: при расширении хозяйства и увеличении общины руководство всем процессом труда при помощи жестов и мимики стало, конечно, невозможным. Помимо того, развитие речи делается чрезвычайно драгоценным средством для сохранения всего накопленного трудового опыта. Чтобы он мог сколько-нибудь прочно сохраняться в памяти рода в виде воспоминаний или устных преданий , для этого опять-таки необходима более или менее развитая речь.

Вряд ли будет ошибкой признать, что именно в изучаемом периоде человек впервые начал объяснять себе природу, искать связи явлений; и впервые возникло то, что сколько-нибудь подходит под термин «мировоззрение». Сущность этого мировоззрения составлял натуральный фетишизм .

Во все времена мышление человека стремилось объяснять себе отдаленное — ближайшим, непривычное — обыденным, странное — понятным. Новое явление кажется выясненным, когда его удалось уложить в рамки старых наблюдений. Всего ближе, всего обыденнее для человека — его отношения к окружающим людям. Благодаря этому, во все эпохи общий склад мировоззрения людей носил на себе отпечаток их общественных отношений, отпечаток в одних случаях более, в других менее ясный и очевидный. То же следует сказать и об авторитарно-родовом периоде: натуральный фетишизм представлял из себя именно такой взгляд на природу, для которого отношения вещей представлялись как отношения людей .

Отделение организаторского труда от исполнительского создало своеобразную двойственность во внутренних отношениях родового общества: умственная сила как бы отделилась от грубо-физической, сознательное начало — от стихийного; первое приняло форму власти, второе — подчинения; первое воплотилось в лице патриарха, второе — в остальных членах группы. В то же время оба элемента были совершенно нераздельны и немыслимы один без другого: исполнительская деятельность теряет всякую целесообразность без организующей воли, а эта последняя бесполезна там, где нет первой.

В действиях окружающих людей человек привыкал видеть результат влияния организующей воли на более грубую силу — исполнительскую. По такому же типу он объяснял себе иные действия, которые наблюдал во внешнем мире. Всякое явление превращается для него в неразрывное сочетание двух элементов: воли, которая приказывает и материальной силы, которая подчиняется. Пусть ему заметна только вторая; он все равно не в силах понять ее без первой и предполагает организующее начало тем, где не видит его. Так возникают «души вещей». Они заменяли собой причины явлений, на них познание могло временно успокоиться. Человек одинаково искал их всюду — в камне и растении, в звере и человеке, в пламени и в воде. Природа во всех своих проявлениях представлялась ему однородно-двойственной.

Мы видели, что при дальнейшем развитии авторитарной общины в самой организаторской функции появляется известное разделение труда, — создается целая система организаторов, с патриархом во главе. Фетишистическое мышление неизбежно переносит эти действительные отношения на окружающую человека природу. Члену авторитарно-родовой общины весь мир представляется вследствие этого управляемым богами-организаторами с высшим богом во главе. Это сущность его религиозного мировоззрения.

Религия возникает из почитания предков-организаторов. Последующий патриарх признает авторитет предыдущего: он признает его превосходство и передает такое отношение к патриархам предыдущих поколений своим преемникам. Умершие патриархи, благодаря этому, кажутся тем выше, чем дальше они в прошлом; и самые отдаленные превращаются в божества, которые возносятся неизмеримо высоко над людьми и повелевают всей совокупностью явлений окружающей среды. Все заветы предков, все устные предания, хранящиеся в общине, рассматриваются, как откровения этих богов, и образуют «религию» той эпохи. Религия, следовательно, являлась тогда всеобщей организацией опыта. Объединяя в одно целое разрозненные и разбросанные данныя трудового опыта, она способствовала сохранению в памяти людей массы практических знаний. Религиозный миф, устанавливающий причинную связь между рядом явлений природы, давал возможность гораздо легче запомнить связь и последовательность явлений.

В тесной связи с религией находится и другое организационное орудие, именно социальные нормы — правила общежития или обычаи. Обычаи вначале существовали просто как заветы предков; но потом, с развитием религиозного культа, они превращаются в веления богов, непреклонной воле которых теперь подчиняются так же, как раньше авторитету умершего патриарха.

Организуя опыт, давая технические правила и нормы обычая, религия является вместе с тем, однако, и тормозом для дальнейшего развития. «Заветы предков» и «веления богов» — все это руководящие указания, освященные консервативным мышлением в продолжение веков, а может быть, и тысячелетий. Всякое новшество должно обязательно преодолеть укоренившееся преклонение перед старым. И если при отступлении от обычных норм еще в нашу эпоху нередко необходима борьба со старшими поколениями, которые предпочитают жить, «как жили деды и отцы», то можно себе представить, какой силы должно достигать сопротивление всякому нововведению при авторитарно-родовом укладе жизни.

Требуются стихийные силы, с одной стороны, и громадное обогащение опыта, с другой, чтобы преодолеть этот идеологический консерватизм.