О влиянии государственного регулирования на рыночный процесс легко можно написать целую книгу. Здесь мы ограничимся рассмотрением нескольких основных моментов. Для начала следует заметить, что некоторые нормы и предписания, известные как “регулирование”, являются неотъемлемой частью рыночного процесса, обеспечивая соблюдение прав собственности и режим законопослушания. К примеру, запрещение загрязнять воздух, воду и землю, принадлежащие другим людям, — это признание их прав собственности (в главе 10 нормы, установление которых эффективно и уместно, будут рассмотрены подробнее). Важнейшим фактором рыночного процесса являются нормы обычного права, требующие, чтобы люди выполняли условия договоров, например установление наказания за мошенничество.

К сожалению, сегодня большая часть норм, издаваемых законодательными и административными органами, не относится к этим категориям. Нормы, вызывающие нашу озабоченность, открыто направлены на достижение экономического результата, отличного от того, к которому привел бы рыночный процесс. Иногда мы можем указать на конкретные проблемы, порождаемые такими нормами: регулирование арендной платы снижает предложение жилья; регламентирование работы авиакомпаний повышает стоимость перелета; длительный процесс одобрения медикаментов замедляет поступление на рынок обезболивающих и других жизненно необходимых лекарств. Однако зачастую бывает не просто оценить влияние предписаний, т. е. указать, что бы произошло, если 6 было позволено действовать рыночному координационному процессу. Государственное регулирование может незаметно помешать участникам рынка обнаружить и исправить как раз наименее очевидное отсутствие координации. Если мы убеждены, что рыночный процесс работает на удовлетворение потребительского спроса — т. е. распределяет ресурсы так, чтобы при данном объеме ресурсов обеспечить наибольший результат, — то неизбежно придем к выводу, что предписания, препятствующие добровольным обменам, всегда несут с собой определенные издержки.

Роберт Самуэльсон писал в 1994 году в журнале Newsweek:

Полное собрание постановлений федеральных регулирующих органов в настоящее время составляет 202 тома, насчитывающих 131 803 страницы. Это в 14 раз больше, чем в 1950 году, и почти в 4 раза больше, чем в 1965 году. 16 томов относятся к охране окружающей среды, 19 — к сельскому хозяйству, 2 — к трудовому законодательству.

Если вы занимаетесь бизнесом, вам имеет смысл знать, что содержится во всех этих инструкциях, — а также на 60 000 или около того страниц новых предписаний (некоторые из которых заменяют или изменяют старые нормы), ежегодно публикуемых в Federal Register. В федеральных регулирующих органах работает около 130 000 человек. По оценке экономиста Томаса Хопкинса, приведенной в Journal of Regulation and Social Costs, государственное регулирование обходится нашей экономике примерно в 600 млрд долларов потерянного производства в год. Эти ресурсы могли пойти на удовлетворение нужд потребителей. Согласно Клиффорду Уинстону из Brookings Institution, “общество получает выгоду от дерегулирования в размере минимум 36–46 млрд долларов в год (в долларах 1990 года)”. Это означает, что недавнее дерегулирование транспорта, связи, энергетики и финансовых услуг практически не привело к уменьшению бремени государственного регулирования.

Уинстон также пишет, что “экономисты не взялись бы предсказать или хотя бы рассмотреть, какие изменения в работе компаний и в технологии вызовет дерегулирование и реакцию потребителей на эти изменения”. Таким образом, раскоординирование, произведенное вмешательством в рыночный процесс, настолько велико и запутано, что очень трудно оценить и предсказать, насколько улучшится координация в результате дерегулирования. Вот только один пример: экономисты признали, что регулирование цен и маршрутов грузовых автотранспортных перевозок Комиссией по межштатной торговле порождало серьезные диспропорции. По прогнозам экономистов, дерегулирование должно было сэкономить частным и корпоративным потребителям от 5 до 8 млрд долларов в год, сделав автотранспортные перевозки более эффективными. Они оказались правы; по оценкам исследования, проведенного в 1990 году по заказу Министерства транспорта США, ежегодная экономия от дерегулирования 1980 года составляет около 10 млрд долларов. Однако экономисты не предсказали гораздо более важный результат: более дешевые и надежные грузоперевозки позволили фирмам сократить запасы, поскольку теперь они были уверены, что смогут доставить свои продукты покупателям, когда в этом возникнет потребность. Экономия на запасах, которая в середине 1980-х годов составляла от 56 до 90 млрд долларов в год, затмила прямую экономию на транспортных издержках.

Нередко действительным мотивом регулирования является личная заинтересованность в худшем смысле слова — как попытка с помощью государственного принуждения получить то, чего нельзя получить за счет действий потребителей. Так называемая погоня за трансфертом принимает самые разнообразные формы, многие из которых обсуждаются в главе 9. Можно добиться, чтобы отрасль-конкурент облагалась более высокими налогами, чем ваша. Крупная компания может поддержать предписания, в соответствии с которыми с крупных и мелких компаний будут взиматься одинаковые суммы денег, что пропорционально сильнее ударит по мелким компаниям. Можно добиться введения таможенной пошлины, ограждающей ваш продукт от иностранной конкуренции. Можно добиться принятия норм, которые сделают покупку вашего продукта более дешевой, чем покупку продукта конкурента. Можно провести закон о лицензировании, который ограничит число игроков в вашей отрасли, и т. д. ит.п. Все эти предписания искажают рыночный процесс и уводят ресурсы оттуда, где они нашли бы наиболее эффективное применение.

Однако в наши дни многие меры государственного регулирования часто предлагают люди, считающие, что действуют в интересах общества, более того, они даже могут быть истовыми приверженцами рыночного процесса, но полагать при этом, что иногда регулирование все-таки необходимо. Меры государственного регулирования принимаются, чтобы добиться множества благородных целей: обеспечить безопасность потребительских продуктов; исключить дискриминацию по признаку расы, пола, религии, национальности, семейного положения, сексуальной ориентации, внешности или аппалачского происхождения; уменьшить неудобства, с которыми сталкиваются инвалиды; обеспечить эффективность фармацевтических средств; гарантировать доступ к медицинскому страхованию и т. д. Эти намерения трудно оспорить. Все мы хотим жить в обществе, где продукты безопасны и качественны, где не существует дискриминации, где все имеют медицинскую страховку и могут найти работу.

Однако попытка достичь этих целей посредством государственного регулирования обречена на провал. В этом случае результаты рыночного процесса, координирующего нужды и предпочтения миллионов людей, заменяются суждениями небольшой группы политиков, которым, как и всем людям, свойственно ошибаться. Косные, обращенные в прошлое правила не способны справиться с меняющимися обстоятельствами так же хорошо, как добровольные договоры и обмен. Ни одно правило само по себе не способно разрушить рыночный процесс. Но действие каждой такой нормы подобно термиту, потихоньку подтачивающему пока еще крепкое на вид здание. И если государственное регулирование и впрямь стоит нашей экономике около 600 млрд долларов ежегодно, значит, оно буквально убивает людей. Исследование, проведенное в 1994 году Центром анализа риска Гарвардского университета, показало, что система командно-административного регулирования, вмешивающаяся в оперативное управление предприятиями, может стоить стране 60 000 жизней в год, поскольку ресурсы тратятся на незначительные риски, оставляя людям меньше денег для защиты себя от рисков более значительных, хотя и не столь явных. Как писал Эрон Вильдавски из Калифорнийского университета в Беркли, больше богатства — больше здоровья и больше богатства — больше безопасности. Становясь богаче, люди покупают больше здоровья и безопасности, причем имеется в виду не столько медицинское обеспечение, сколько более качественное питание, улучшение санитарных условий, уменьшение продолжительности рабочего дня, более безопасное обустройство рабочих мест и кухонь. Издержки каждого предписания, направленного на повышение уровня здоровья и безопасности, должны сопоставляться с ущербом, причиняемым здоровью людей тем, что они становятся беднее или не получают того богатства, которое могли получить, если бы данное предписание отсутствовало. Кроме того, утверждает Вильдавский, конкурентные институты и процессы в долгосрочном плане дают лучшие результаты, чем централизованные системы, поэтому конкурентный рыночный процесс с большей вероятностью приведет к повышению уровня здоровья и безопасности, чем громоздкие регулирующие органы и бюрократические системы.

Международная торговля

Международная торговля — одна из важнейших сфер приложения принципа сравнительных преимуществ. Для экономиста в международной торговле нет ничего необычного; люди заключают сделки, когда обе стороны считают, что получат выгоду, независимо от того, живут ли они через улицу, в разных штатах или в разных странах.

После того как в 1776 году Адам Смит продемонстрировал преимущества свободной торговли, этот вопрос не вызывает особых интеллектуальных разногласий. Однако споры по международной торговле больше, чем в любом другом экономическом вопросе, провоцируют группы с особыми интересами, пытающиеся получить от государства преимущества, которых не сумели добиться на рынке.

Когда два человека заключают сделку, каждый из них ожидает получить выгоду; и теория, и наблюдения говорят нам, что чаще всего обе стороны действительно выигрывают и уровень богатства в обществе повышается. Разделение труда позволяет людям специализироваться на том, что они делают лучше всего, и обмениваться с теми, кто специализируется на чем-то другом. Как писал Смит: “Всякий благоразумный отец семейства придерживается правила не производить дома того, что изготовить обойдется ему дороже, нежели купить, а что благоразумно для частной семьи, не может быть бессмысленным для большого государства”.

Как правило, лучше всего продавать там, где цена самая высокая, и покупать там, где цена самая низкая. Однако почему-то проведение границ между государствами порождает в головах путаницу относительно выгод, получаемых в результате торговли. Возможно, это связано с тем, что статистика “торгового баланса” подсчитывается для каждой страны отдельно. Но ведь точно так же можно рассчитать торговый баланс Нью-Йорка с Нью-Джерси или Массачусетса с Калифорнией. Если на то пошло, можно составить свой собственный торговый баланс между вами и всеми, с кем вы торгуете. Я бы, например, имел огромный дефицит торгового баланса с местным супермаркетом и моим стоматологом, поскольку я у них много чего покупаю, а они у меня не покупают ничего. Активным было бы только сальдо торгового баланса с моим работодателем и издателем этой книги, поскольку я у них практически ничего не покупаю. Какой смысл в подобных расчетах? От всех этих сделок я ожидаю получить выгоду, и единственный баланс, который меня беспокоит, — это чтобы мои доходы превышали мои расходы. Лучший способ добиться этого — сосредоточиться на том, что я делаю лучше всего, и позволить другим делать то, что лучше всего получается у них.

Само понятие “торговый баланс” понимается неправильно. Торговля неизбежно придет в равновесие. Подобно тому как отдельный человек не может долго потреблять больше, чем производит (если он не вор или не получает на регулярной основе подарков, милостыни или государственных трансфертных платежей), так и население страны в целом не может потреблять больше, чем производит, или импортировать больше, чем экспортирует. Как ни приятны мечты об этом, но производители других стран не отдадут нам свои продукты бесплатно или в обмен на доллары, которые нельзя будет обменять на наши товары и услуги. Национальный '‘торговый баланс” — это просто совокупность всех сделок, совершенных всем населением страны; если каждая из этих сделок имеет экономический смысл, их совокупность не создает проблем.

Фредерик Бастиа писал, что любая страна может улучшить свой торговый баланс следующим образом: погрузить на корабль экспортные товары, зарегистрировать отправление корабля, а затем потопить его в международных водах. Товары экспортированы, ничто не импортировано, и торговый баланс будет благоприятным. Конечно, такая политика неразумна.

На самом деле проблема заключается в фундаментальной экономической ошибке считать экспорт благом, а импорт злом. Это заблуждение проявляется во всех торговых переговорах. Газеты постоянно сообщают, что США “отказались” от некоторых ограничений на импорт в обмен на аналогичные “уступки” со стороны других стран. Однако можно ли говорить, что мы от чего-то отказываемся, когда правительство США позволяет своим гражданам покупать товары у иностранных поставщиков? Смысл экономической деятельности — потребление. Мы производим для того, чтобы иметь возможность потреблять. Мы продаем, чтобы купить. И мы экспортируем, чтобы оплатить наш импорт. Цель каждого участника международной торговли — максимально дешево приобрести потребительские товары. Выгода от торговли — импорт, издержки — экспорт.

Во время своей президентской кампании в 1996 году Пэт Бьюкенен, будучи в Балтиморе, сказал: “Балтиморский порт является одним из крупнейших и самых оживленных в стране. Нужно, чтобы отсюда отправлялось как можно больше американских товаров”. Это фундаментальная ошибка. Мы не хотим посылать за границу больше товаров, чем необходимо, чтобы приобрести товары за границей. Если бы Саудовская Аравия бесплатно давала нам нефть, а Япония телевизоры, благосостояние американцев от этого только увеличилось бы. В этом случае люди и капитал, участвующие в производстве телевизоров — или в производстве товаров, которые обмениваются на телевизоры, — могли бы использоваться для производства других товаров. К несчастью для нас, мы не получаем эти товары из других стран бесплатно. Но если мы можем получить их дешевле, чем обойдется их производство у нас, наше благосостояние увеличится.

Иногда международную торговлю представляют как конкуренцию между странами. Однако по аналогии с внутренней торговлей ее следует рассматривать как форму сотрудничества. Торговля способствует процветанию людей и в продающей, и в покупающей стране. И нам следует помнить, что товары производятся отдельными людьми и предприятиями, а не государствами. Не “Япония” производит телевизоры, и не “Соединенные Штаты” производят самые популярные в мире развлечения. Отдельные люди, организованные в товарищества и корпорации в каждой стране, — вот кто занимается производством и обменом. В любом случае современная экономика настолько глобально интегрирована, что не совсем понятно даже, что такое “японская” или “голландская” компания. Если компания Ford Motor владеет контрольным пакетом компании Mazda, которая производит автомобили в Малайзии и продает их в Европе, какой “стране” начисляются очки на международном табло? Непосредственные выгоды получают инвесторы в Соединенных Штатах и Японии, рабочие в Малайзии и потребители в Европе; а в более широком смысле выгоды от международной торговли получают инвесторы, рабочие и потребители во всех этих регионах.

Выгода от международной торговли для потребителей ясна: они имеют возможность покупать товары, произведенные в других странах, если видят, что они лучше или дешевле. Но есть и другие выгоды. Во-первых, международная торговля делает возможным разделение труда в более широком масштабе, позволяя людям в каждой стране сосредоточиться на тех товарах, в производстве которых они имеют сравнительное преимущество. Как писал Мизес: “Жители Швейцарии предпочитают производить часы вместо того, чтобы выращивать пшеницу. Производство часов для них является наиболее дешевым способом приобретения зерна. С другой стороны, выращивание пшеницы является самым дешевым способом приобретения часов для канадских фермеров".

Огромное преимущество системы цен в том, что она дает нам критерий, по которому можно определить, какие товары каждому из нас следует производить. Производством чего мы должны заняться: кофе, кукурузы, радиоприемников, кинофильмов, токарных станков? Ответ: производить нужно то, что принесет наибольшую прибыль. Экономисту Майклу Боскину из Стэнфордского университета в бытность его председателем Совета экономических советников президента Джорджа Буша пришлось выслушать немало критики в свой адрес после того, как он высказал абсолютно верную мысль: доллар, заработанный на картофельных чипсах, стоит столько же, сколько и доллар, заработанный на компьютерных чипах, и совершенно не важно, что вы производите — чипсы или чипы. Такая технологически передовая страна, как США, будет производить множество высокотехнологичных продуктов, хотя часто здесь мы только проектируем товары — получая на этом наибольшую прибыль, — а сами микросхемы, телевизоры и т. п. производятся там, где ставки заработной платы ниже. По всей видимости, мы также имеем большое сравнительное преимущество в индустрии развлечений: кинофильмов, телевизионных программ, музыки, компьютерных игр и т. д. Кроме того, помимо высоких технологий, мы располагаем большим количеством плодородной земли и многочисленным отрядом умелых и трудолюбивых фермеров, поэтому многие виды сельскохозяйственной продукции мы тоже производим дешевле, чем кто-либо другой. Вопреки представлениям меркантилистов множество стран добились процветания благодаря экспорту главным образом относительно необработанных материалов, таких, как лес, мясо, зерно, шерсть и полезные ископаемые. Достаточно вспомнить Канаду, Соединенные Штаты, Австралию и Новую Зеландию. Другие добились процветания в качестве торговцев и производителей, несмотря на очевидную нехватку природных ресурсов. В качестве примера можно назвать Голландию, Швейцарию, Великобританию, Японию и Гонконг. Все дело в свободных рынках, а не в конкретных ресурсах или продуктах.

Запомните, не обязательно, чтобы все страны имели абсолютное преимущество в производстве чего-либо; всегда существуют товары, в производстве которых каждая страна имеет сравнительное преимущество. Даже если Лиз Клейборн лучшая машинистка в своей компании, она все равно будет разрабатывать модели одежды, а машинописью займется кто-то другой. Даже если американцы могут производить все мыслимые продукты дешевле, чем мексиканцы, все равно обе страны будут получать выгоду от торговли, поскольку мексиканские фирмы будут производить товары, которые они производят относительно более эффективно.

Международная торговля позволяет получать экономию на масштабе производства, которой нельзя было бы достичь на более мелких рынках отдельных стран. Это не столь важно для американских компаний, которые уже работают на самом крупном в мире рынке, но очень важно для компаний таких небольших стран, как Швейцария, Гонконг, Тайвань. Однако даже американские компании, особенно если они производят что-то для узкого рынка, могут сократить свои удельные издержки, продавая свои товары по всему миру.

Свободная международная торговля необходима для конкурентного пришпоривания местных компаний. Американские автомобили стали лучше, чем они были 20 лет назад, благодаря конкуренции со стороны японских и других зарубежных компаний. Как утверждает Бринк Линдси, специалист по торговому праву, иностранная конкуренция вынудила сталелитейные комбинаты заняться повышением эффективности, а “американские производители полупроводников, столкнувшись с ожесточенной конкуренцией японцев в области микросхем с большим объемом памяти, усовершенствовали производство и сконцентрировали ресурсы в сегменте рынка, где они занимают лидирующие позиции, — производстве логических микросхем, требующих передовых проектных разработок”.

Ограничивая международную торговлю под нажимом внутренних заинтересованных групп, государство препятствует рыночному процессу координации и распространения информации. Государство “защищает” некоторые отрасли и рабочие места, но наносит ущерб экономике в целом. Протекционизм не дает капиталу и рабочей силе перемещаться в отрасли, где они будут лучше удовлетворять потребительский спрос. Подобно трудосберегающим технологиям, импорт сокращает занятость в одной области экономики, позволяя рабочим переместиться на более производительные рабочие места.

В XIX веке экономист Генри Джордж указывал в своей книге “Покровительство отечественной промышленности или свобода торговли”, что во время войны страны стараются заблокировать внешнюю торговлю противника, что очень напоминает протекционизм: “Покровительственные тарифы в такой же мере суть проявление военной силы, как и блокирующие эскадры, и цель у них одна и та же — предотвратить торговлю. Разница между ними состоит в том, что блокирующие эскадры являются средством не допускать до торговли своих врагов, а покровительственные тарифы — средством не допускать до торговли свой собственный народ. Таким образом, покровительственная теория учит нас поступать с собой во время мира так, как поступают с нами враги во время войны”.

И наконец, великое достоинство международной торговли заключается в том, что она снижает вероятность войны. Либералы XIX века говорили: “Когда товары не могут пересечь границы, это делают армии”. Торговля заинтересовывает людей по обеим сторонам границы в мире и расширении международных контактов и понимания. Это не означает, что между странами, проводящими политику свободной торговли, война невозможна, однако коммерческие связи способствуют поддержанию мирных отношений.

Государство и производство

Итак, государство всевозможными способами вмешивается в сотрудничество и координацию, которые представляют собой рыночный процесс. Допустить вмешательство государства в работу рынка все равно что сунуть разводной ключ в сложный механизм. Это не приведет ни к чему, кроме снижения эффективности. К счастью, рыночный процесс больше напоминает компьютерную сеть, чем механическое устройство; инородное вторжение не приводит к его полной остановке: рыночный процесс прокладывает пути в обход области, разрушенной вмешательством государства. Эффективность снижается, но работа не прекращается. Большая экономика легко выдерживает отдельные вмешательства государства в рынок. Великий британский историк Томас Бабингтон Маколей писал: “Часто оказывается, что чрезмерные расходы, высокие налоги, абсурдные торговые ограничения, коррумпированные суды (и т. д.) не успевают разрушать капитал с такой же скоростью, с какой он создается усилиями частных граждан”.

Нам очень повезло, что рыночный процесс настолько жизнеспособен, что может продолжать развиваться и координировать производство, несмотря на все бремя налогов и государственного регулирования. Однако издержки все же имеются. Возьмем для примера хотя бы замедление роста выработки на одного работника в США (а соответственно и замедление экономического роста), случившееся в начале 1970-х годов главным образом по причине резкого повышения налогов и усиления государственного регулирования в 1960-1970-е годы: сегодня средний американец мог бы быть на 40 процентов богаче, если бы производительность продолжала повышаться теми же темпами, что и в течение предшествующих 25 лет. 40-процентное увеличение богатства и доходов, возможно, не произведет особого впечатления на преуспевающих людей (хотя я, безусловно, хотел бы видеть новые технологии и продукты, которые были бы частью этого увеличения), однако такой рост несомненно сделал бы жизнь малообеспеченных американцев заметно лучше.

Каждый новый налог, каждое новое предписание делают собственность чуть менее защищенной, чуть больше концентрируют власть, чуть снижают стимул создавать богатство и способность нашего общества адаптироваться к переменам. Как однажды выразился Адам Смит по другому поводу, “в стране полно всяких развалин”^[39], однако жизнеспособность гражданского общества не беспредельна.

Что видно и чего не видно

Все предложения по вмешательству государства в экономику подразумевают ловкость рук. Подобно фокуснику, политик, предлагающий налог, субсидию или программу, стремится, чтобы избиратели смотрели только на его правую руку и не замечали, что делает левая.

В середине XIX века Фредерик Бастиа написал блестящее эссе^[40], вдохновившее Генри Хэзлита написать бестселлер “Экономическая наука в одном уроке”. Как пишет Хэзлит: “Всю экономическую науку можно свести к единственному уроку…: искусство экономической науки — умение предвидеть не только краткосрочные, но и долгосрочные результаты применения любого закона или осуществления любого политики; оно состоит в определении последствий этой политики не для какой-то одной группы, а для всех” (курсив в оригинале. — Д. В.).

Бастиа и Хэзлит начали свои книги с рассказа о разбитом стекле. В небольшом городке подросток разбивает витрину магазина. Вначале все называют его вандалом. Но затем кто-то говорит, что, в конце концов, кто-то должен будет поставить новое стекло. Деньги, которые владелец магазина заплатит стекольщику, позволят последнему купить новый костюм. Затем портной сможет купить новый стол. По мере циркулирования денег все население городка сможет получить выгоду от вандализма мальчика. Видно деньги, циркулирующие из-за замены витрины; не видно того, на что пошли бы эти деньги, не разбей мальчик витрину. Владелец магазина мог либо добавить их к инвестиционному капиталу, чтобы позже наслаждаться более высоким уровнем жизни, либо потратить на потребление. Возможно, он купил бы новый костюм или новый стол. Город не стал богаче; сообщество было вынуждено потратить деньги на замену уже существовавшей витрины вместо создания нового богатства.

Абсурдность данного заблуждения, выраженного в такой простой форме, очевидна. Кто станет утверждать, что разбитая витрина могла принести пользу обществу? Однако, как отмечали Бастиа и Хэзлит, газеты ежедневно сообщают нам о примерах подобного заблуждения. Наиболее яркий из них — материалы, обязательно появляющиеся спустя два дня после стихийного бедствия. Да, ураган Эндрю был ужасен, рассуждают люди буквально через день, но подумайте, сколько будет создано рабочих мест в строительстве, чтобы заново построить разрушенные дома и заводы. Заголовок одной статьи во флоридской газете гласил: “Ураган Эндрю. Хорошие новости для экономики Южной Флориды”. Washington Post сообщала, что Япония думает о строительстве новой столицы на новом месте, чтобы перенести ее из Токио. В пользу этой идеи, наверное, можно найти веские аргументы, но не такой: “Сторонники проекта утверждают, что новая столица встряхнет вялую экономику Японии. Этот масштабный строительный проект создаст много рабочих мест и окажет влияние на всю экономику страны”. Безусловно окажет, однако в обоих случаях мы должны посмотреть на то, что не видно. Ураган разрушает реальное богатство общества — дома, заводы, церкви, оборудование. Капитал и труд, которые идут на их восстановление, не используются для создания дополнительного богатства. Что касается строительства новой столицы, то оно создаст столько же рабочих мест, сколько строительство пирамид; но если для строительства новой столицы нет достаточных причин, то капитал и труд будут отвлечены из сфер, где нашли бы более продуктивное применение.

К этому же классу заблуждений относится утверждение, что послевоенный рост в Западной Германии и Японии объясняется не тем, что в этих странах были более низкие налоги и более свободные рынки, чем у некоторых из стран-победительниц, а тем, что их промышленность была разрушена и они построили более современные заводы. Насколько мне известно, те, кто делает подобные заявления, никогда не предлагали бомбить, скажем, английские или французские заводы для стимулирования экономического роста во Франции и Великобритании.

Заблуждение в отношении разбитого окна имеет гораздо более широкое приложение:

• Каждый раз, собираясь строить стадион для команды высшей лиги, владельцы которой, как правило, являются миллиардерами, местные политики предлагают обложить жителей города дополнительным налогом; в правой руке они держат обещание, что повышение деловой активности с лихвой окупит потраченные деньги. Однако они не хотят, чтобы вы смотрели на содержимое левой руки — рабочие места и богатство, созданные за счет денег, которые люди потратят, если они не будут отняты посредством налога на строительство стадиона.

• Когда федеральное правительство предоставило корпорации Chrysler гарантии по кредиту в размере 1,5 млрд долларов, газеты писали, что эта мера была успешной, поскольку автомобильной компании удалось удержаться на рынке. Однако они не сообщили — и не могли сообщить о том, что не было видно: о домах, которые не были построены, о предприятиях, которые не были расширены, о кредитах, которые не смогли получить другие люди из-за того, что государство направило дефицитные сбережения в Chrysler.

• С начала Промышленной революции людей не перестает беспокоить, что автоматизация уничтожает рабочие места. В 1945 году первая леди Америки Элеонора Рузвельт писала: “Сегодня мы достигли момента, когда трудосберегающие технологии являются благом только в том случае, если они не лишают человека работы”. Однако в этом случае вряд ли можно было бы сэкономить труд. Гуннар Мюрдаль, который вообще-то получил Нобелевскую премию по экономике, писал в 1970 году в книге “Проблема мировой бедности”, что в слаборазвитых странах не следует внедрять трудосберегающие технологии, поскольку это “сократит спрос на рабочую силу”. Безусловно, автоматизация сокращает спрос на определенный вид труда, но она высвобождает труд, который может использоваться где-то еще. Чем меньше ресурсов используется для производства товаров, тем больше товаров производится: больше одежды, больше домов, больше прививок, спасающих детские жизни, больше продуктов питания для людей, страдающих от недоедания, больше водоочистительных станций для борьбы с холерой и дизентерией.

Любой план по созданию рабочих мест, предусматривающий увеличение государственных расходов, означает, что для финансирования проекта с людей будут взимать дополнительные налоги. Таким образом, деньги, потраченные государством, не будут потрачены заработавшими их людьми на проекты, которые выбрали бы они сами. Телекомпании могут посылать репортеров снимать людей, получивших рабочие места или услуги в результате реализации государственной программы; однако они не смогут найти людей, которые не получили работу из-за того, что для оплаты этой видимой государственной программы у каждого члена общества было отнято немного денег.

Капитализм и свобода

В своей новаторской статье “Использование знания в обществе” Фридрих Хайек писал:

Мы часто не замечаем работу [механизма цен]. Я убежден, что, если бы он был создан по сознательно выработанному человеком проекту и если бы люди, ведомые изменениями цен, поняли, что значение их решений выходит далеко за пределы их непосредственных целей, такой механизм был бы провозглашен одним из величайших триумфов человеческого разума.

Однако, как я подчеркиваю на протяжении всей этой книги, великие спонтанные институты общества — право, язык и рынки — никем не проектировались. Мы все непреднамеренно заставляем их работать, и мы действительно не замечаем их. Это прекрасно. В конце концов они действительно спонтанно эволюционируют. Нам просто нужно позволить рыночному процессу продолжать творить свою магию и не дать государству грубым вмешательством оборвать ее.