Поможем в ✍️ написании учебной работы

Имя

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

Выберите тип работыЧасть дипломаДипломная работаКурсовая работаКонтрольная работаРешение задачРефератНаучно - исследовательская работаОтчет по практикеОтветы на билетыТест/экзамен onlineМонографияЭссеДокладКомпьютерный набор текстаКомпьютерный чертежРецензияПереводРепетиторБизнес-планКонспектыПроверка качестваЭкзамен на сайтеАспирантский рефератМагистерская работаНаучная статьяНаучный трудТехническая редакция текстаЧертеж от рукиДиаграммы, таблицыПрезентация к защитеТезисный планРечь к дипломуДоработка заказа клиентаОтзыв на дипломПубликация статьи в ВАКПубликация статьи в ScopusДипломная работа MBAПовышение оригинальностиКопирайтингДругое

Нажимая кнопку "Продолжить", я принимаю политику конфиденциальности

Тема III. Методологические проблемы историко-научного исследования

 

Понятие истории науки

 

В современных условиях вряд ли кто будет сомневаться, что наука является неотъемлемой компонентой культуры. Достаточно вспомнить тот факт, что самые значительные техничес­кие достижения последних столетий, кардинально изменивших условия жизни целых поколений в гораздо большей степени, чем любые политические декларации, — будь-то железная дорога, элект­рическая энергия, телеграф, современные информационные технологии - основаны на познании законов природы, т.е. дости­жениях математики, физики, химии и биологии. Вместе с тем приходится констатировать, что о жизни и взглядах политических деятелей различных эпох мы знаем в целом гораздо больше, чем о жизни тех скромных тружеников науки, чьи труды заложили основу всей современной цивилизации. Как тут не вспомнить суждение выдающегося голландского историка математики Б. Ван дер Вардена, который восклицал в предисловии к своей книге: «Кто отдает себе отчет в том, что с исторической точки зрения Ньютон является самой значительной фигурой XVII века»[1]. Хотя эта оценка, в общем-то, никем не оспаривается, однако разбор архива величайшего ученого всех времен и народов, издание его рукописей и обстоятельное изучение его наследия начались только в середине ХХ столетия.

Итак, история науки - одна из самых молодых отраслей исторического познания, область, целе­направленная разработка которой началась отнюдь не в от­даленные времена, а только в XIX веке. Нам представляется, что важнейшие задачи данной дисциплины нельзя ограничивать лишь мемориальной и общепросветительской функциями.

Справедливым представляется суждения, что с прогрессом науки и основан­ной на ней техники связаны как самые существенные надежды и перспективы постиндустриальной цивилизации, так и самые серьезные тревоги человечества за свое будущее. Абсолютно ясно, что научно-технический прогресс должен находиться под контролем общества, им надо управлять. Именно поэтому актуальной представляется задача постро­ения общей теории развития науки - теории, объясняющей и рас­крывающей механизмы успешного функционирования нау­ки. Историческому исследованию науки принадле­жит в этой связи особое место: именно оно может и должно по­служить отправной точкой, стать своеобразным эмпирическим базисом для обоб­щений любого типа - как для создания общей теории науки, так и для практических рекомендаций в области научного менедж­мента, организации в качестве особого социального института. Все это в конечном счете позволит лучше понять прошлое и настоящее науки, хотя бы отчасти заглянуть в будущее, пытаясь прогнозировать пути общественного и технологического разви­тия. В этом, собственно говоря, и состоит некое «высшее» предназначение историко-научных исследований, их особая культурная и гуманистическая значимость.

 

Имре Лакатос

История науки и ее рациональные реконструкции

Введение

“Философия науки без истории науки пуста; история науки без философии науки слепа”. Руководствуясь этой перефразировкой кантовского изречения, мы <…> попытаемся объяснить, как историография науки могла бы учиться у философии науки и наоборот. <…> будет показано, что (а) философия науки вырабатывает нормативную методологию, на основе которой историк реконструирует “внутреннюю историю” и тем самым дает рациональное объяснение роста объективного знания; (b) две конкурирующие методологии можно оценить с помощью нормативно интерпретированной истории; (с) любая рациональная реконструкция истории нуждается в дополнении эмпирической (социально-психологической) “внешней историей”.

Существенно важное различение между нормативно-внутренним и эмпирически-внешним понимается по-разному в каждой методологической концепции. Внутренняя и внешняя историографические теории в совокупности в очень большой степени определяют выбор проблем историком. Отметим, однако, что некоторые наиболее важные проблемы внешней истории могут быть сформулированы только на основе некоторой методологии; таким образом, можно сказать, что внутренняя история является первичной, а внешняя история — вторичной. Действительно, в силу автономии внутренней (но не внешней) истории внешняя история не имеет существенного значения для понимания науки.

 

Конкурирующие методологические концепции: рациональная реконструкция как ключ к пониманию реальной истории

В современной философии науки в ходу различные методологические концепции, но все они довольно сильно отличаются от того, что обычно понимали под “методологией” в XVII веке и даже в ХVIII веке. Тогда надеялись, что методология снабдит ученых сводом механических правил для решения проблем. Теперь эта надежда рухнула: современная методологическая концепция, или “логика открытия”, представляет собой просто ряд правил (может быть, даже не особенно связанных друг с другом) для оценки готовых, хорошо сформулированных теорий. Такие правила или системы оценок часто используются также в качестве “теорий научной рациональности”, “демаркационных критериев” или “определений науки” Эмпирическая психология и социология научных открытий находятся, конечно, за пределами действия этих нормативных правил.

<…> я дам краткий очерк четырех различных “логик открытия”. Характеристикой каждой из них служат правила, согласно которым происходит (научное) принятие или отбрасывание теорий или исследовательских программ. Эти правила имеют двойную функцию. Во-первых, они функционируют в качестве кодекса научной честности, нарушать который непростительно; во-вторых, они выполняют функцию жесткого ядра (нормативной) историографической исследовательской программы. Именно эта вторая функция будет в центре моего внимания.

А. Индуктивизм

Одной из наиболее влиятельных методологий науки является индуктивизм. Согласно индуктивизму, только те суждения могут быть приняты в качестве научных, которые либо описывают твердо установленные факты, либо являются их неопровержимыми индуктивными обобщениями. Когда индуктивист принимает некоторое научное суждение, он принимает его как достоверно истинное, и, если оно таковым не является, индуктивист отвергает его. Научный кодекс его суров: суждение должно быть либо доказано фактами, либо выведено дедуктивно или индуктивно — из ранее доказанных суждений.

Каждая методология имеет свои особые эпистемологические и логические проблемы. Индуктивизм, например, должен надежно установить истинность “фактуальных” суждений и обоснованность индуктивных выводов. Некоторые философы столь озабочены решением своих эпистемологических и логических проблем, что так и не достигают того уровня, на котором их могла бы заинтересовать реальная история науки. Если действительная история не соответствует их стандартам, они, возможно, с отчаянной смелостью предложат начать заново все дело науки. Другие принимают то или иное сомнительное решение своих логических и эпистемологических проблем без доказательства и обращаются к рациональной реконструкции истории, не осознавая логико-эпистемологической слабости (или даже несостоятельности) своей методологии. <…>

У каждой историографии есть свои характерные для нее образцовые парадигмы . Главными парадигмами индуктивистской историографии являются кеплеровское обобщение тщательных наблюдений Тихо Браге; открытие затем Ньютоном закона гравитации путем индуктивного обобщения кеплеровских “феноменов” движения планет; открытие Ампером закона электродинамики благодаря индуктивному обобщению его же наблюдений над свойствами электрического тока. Для некоторых индуктивистов и современная химия реально начинается только с экспериментов Лавуазье и его “истинных объяснений” этих экспериментов.

Однако историк-индуктивист не может предложить рационального “внутреннего” объяснения того, почему именно эти факты, а не другие были выбраны в качестве предмета исследования. Для него это нерациональная, эмпирическая, внешняя проблема. Являясь “внутренней” теорией рациональности, индуктивизм совместим с самыми различными дополняющими его эмпирическими, или внешними, теориями, объясняющими тот или иной выбор научных проблем Так, некоторые исследователи отождествляют основные фазы истории науки с основными фазами экономического развития. Однако выбор фактов не обязательно должен детерминироваться социальными факторами; он может быть детерминирован вненаучными интеллектуальными влияниями. Равным образом индуктивизм совместим и с такой “внешней” теорией, согласно которой выбор проблем определен в первую очередь врожденной или произвольно избранной (или традиционной) теоретической (или “метафизической”) структурой. <…>

В. Конвенционализм

Конвенционализм допускает возможность построения любой системы классификации, которая объединяет факты в некоторое связное целое. Конвенционалист считает, что следует как можно дольше сохранять в неприкосновенности центр такой системы классификации: когда вторжение аномалий создает трудности, надо просто изменить или усложнить ее периферийные участки. Однако ни одну классифицирующую систему конвенционалист не рассматривает как достоверно истинную, а только как “истинную по соглашению” (или, может быть, даже как ни истинную, ни ложную). Представители революционных ветвей конвенционализма не считают обязательным придерживаться некоторой данной системы: любую систему можно отбросить, если она становится чрезмерно сложной и если открыта более простая система, заменяющая первую эпистемологически, и особенно логически этот вариант конвенционализма несравненно проще индуктивизма: он не нуждается в обоснованных индуктивных выводах. Подлинный прогресс науки, согласно конвенционализму, является кумулятивным и осуществляется на прочном фундаменте “доказанных” фактов изменения же на теоретическом уровне носят только инструментальный характер. Теоретический “прогресс” состоит лишь в достижении удобства (“простоты”), а не в росте истинного содержания. <…>

Для историка-конвенционалиста главными научными открытиями являются прежде всего изобретения новых и более простых классифицирующих систем. Поэтому он постоянно сравнивает такие системы в отношении их простоты: процесс усложнения научных классифицирующих систем и их революционная замена более простыми системами - вот что является основой внутренней истории науки в его понимании.

Для конвенционалиста образцовым примером научной революции была коперниканская революция. Были предприняты усилия для того, чтобы показать, что революции Лавуазье и Эйнштейна также представляют собой замену громоздких теорий более простыми.

Конвенционалистская историография не может рационально объяснить, почему определенные факты в первую очередь подвергаются исследованию и почему определенные классифицирующие системы анализируются раньше, чем другие, в тот период, когда их сравнительные достоинства еще неясны. Таким образом, конвенционализм, подобно индуктивизму, совместим с различными дополнительными по отношению к нему “внешними” эмпирическими программами. <…>

В.Л. Рабинович

АЛХИМИЧЕСКИЙ ТРАКТАТ КАК ИСТОРИЧЕСКИЙ ИСТОЧНИК

<…> алхимический текст - реальность особого рода, представляющая эту деятельность не вполне. Алхимия как целое больше алхимического трактата, лишь частично свидетельствующего об алхимии. Алхимические реактивы испарились; аппараты проржавели, обратившись в прах; лабораторное стекло раз­билось; кладка печей повыветрилась. Лишь медали - впечатляющая память о считанных алхимических чудесах - лежат себе в европейских музеях, антикварной неприкосновенностью будоража легковерного посетителя либо вызывая почтительно-снисходительную улыбку. И все-таки текст есть. Есть текст, который должно понять как большой текст средневековой культуры, дабы воплотить мертвое алхимическое слово в живую предметно-словесную реальность, видимо-слышимую алхи­мию, воспринимаемую как образ не реликтовой — живой культуры. Пу­стотелое, безрезультатное ремесло на самом-то деле существует только на бумаге, то есть в тексте. Мнемонически-изустное рецептурное дейст­вие опять-таки отпечатано в священных предначертаниях текста. А экс­татическое волнение, подливающее алхимическое масло в алхимический огонь, тоже, вероятно, можно вычитать в расхристанных строках письменных умозрений алхимиков. <…> Может быть, за кривыми литерами алхимического текста проглянут готически-изысканные письмена средневековой культуры, представшей нашему взору частным текстом смолкнувшей речи алхими­ка; речи, которую нужно озвучить и воплотить.

Текст de visu

«Чтобы приготовить эликсир мудрецов, или философский камень, возьми, сын мой, философской ртути и накаливай, пока она не превратится в зеленого льва. После этого прокаливай сильнее, и она превратится в красного льва. Дигерируй это­го красного льва на песчаной бане с кислым виноград­ным спиртом, выпари жидкость, и ртуть превратится в камедеобразное вещество, которое можно резать ножом. Положи его в обмазанную глиной реторту и не спеша дистиллируй. Собери отдельно жидкости раз­личной природы, которые появятся при этом. Ты получишь безвкусную флегму, спирт и красные капли. Киммерийские тени покроют реторту своим темным покрывалом, и ты найдешь внутри нее истинного дракона, потому что он пожирает свой хвост. Возьми этого черного дракона, разотри на камне и прикоснись к нему раскаленным углем. Он загорится и, приняв вскоре великолепный лимонный цвет, вновь воспроизведет зеленого льва. Сделай так, чтобы он пожрал свой хвост, и снова дистиллируй продукт. Наконец, мой сын, тщательно ректифицируй, и ты увидишь появление горючей воды и человеческой крови. <…>

Что это?! Бессмысленное бормотание мага и колдуна, шарлатана и мо­шенника, рассчитывающего на непосвященных, застывших в почтитель­ном молчании перед таинственными заклинаниями и узорчатой речью чудодея; а может быть, «лженаучные» попытки отворить с помощью Слова алхимический Сезам; или, наконец, ритуальное стихотворение, произнесенное без практической цели и потому так и остающееся для нас, людей XX века, века неслыханного торжества химии, за семью печатями, неразгаданным и, по правде говоря, не очень-то зовущим рас­шифровать этот герметический код. А может быть...

Попробуем расшифровать - сначала только на химический лад - этот рецепт получения философского камня, принадлежащий, по преда­нию, испанскому мыслителю Раймонду Луллию (XIII-XIV в.) и повто­ренный английским алхимиком XV столетия Джорджем Рипли в «Книге двенадцати врат» <…>, конечно же, предназна­ченный к исполнению и воспринимаемый как неукоснительное руковод­ство к действию.

Ведь цель - золото, а эликсир мудрых - средство, без которого золо­тые сны не более чем грезы. В самом деле, должен же быть во всем этом хоть какой-нибудь практический смысл! И тогда этот текст, воз­можно, предстанет как источник химических знаний. Но как предстанет? Мы встречаем здесь алхимические термины, на первый взгляд совер­шенно непонятные. Французский химик XIX века Жан-Батист Андре Дюма толкует их так. Философскую ртуть он называет свинцом. Прока­лив его, Рипли получает массикот (желтую окись свинца). Это зеленый лев, который при дальнейшем прокаливании превращается в красно­го льва - красный сурик. Затем алхимик нагревает сурик с кислым виноградным спиртом - винным уксусом, который растворяет окись свинца.

После выпаривания остается свинцовый сахар - нечистый ацетат свинца (чистый Рb (С₂Н₃О₂)₂ • ЗН₂О - это бесцветные прозрачные крис­таллы). При его постепенном нагревании в растворе сперва перегоняет­ся кристаллизационная вода (флегма), затем горючая вода - «пригорелоуксусный спирт» (ацетон) и, наконец, красно-бурая маслянистая жидкость. В реторте остается черная масса, или черный дракон. Это мелко раздробленный свинец. При соприкосновении с раскаленным уг­лем он начинает тлеть и превращается в желтую окись свинца: черный дракон пожрал свой хвост и обратился в зеленого льва. Его опять пере­водят в свинцовый сахар и повторяют все вновь.

Любопытный задаст по меньшей мере два вопроса. Чем доказана пра­вильность такой расшифровки? Где же философский камень? Дюма не говорит, как он пришел к данной расшифровке. Можно лишь предположить ход его мысли.

Дюма, обратившись к алхимическим словарям, узнает, что философ­ская ртуть - это первичная материя для философского камня. Зеленый лев - тоже философская ртуть и, кроме того, аурипигмент, массикот, ярь-медянка, железный купорос. Красный лев - киноварь, сурьмяная киноварь, колькотар, свинцовый глет, сурик. Драконом называли серу, селитру, сулему, огонь. Но сколь невнятны эти разноречивые сведения. Одних только словарей было, пожалуй, маловато.

Описания сухой перегонки сатурновой соли — ацетата свинца в «Трак­тате о химии» Кристофа Глазера <…> и «Курсе химии» Николая Лемери <…> совпадают с рас­шифровкой Дюма. Но ни Глазер , ни Лемери и не упоминают о львах и драконах. Глазер — химик-эмпирик, признающий только опыт, да и то лишь собственный. Лемери тоже отвергает учение о философском камне.

Глазер описывает получение сатурновой соли действием уксуса на свин­цовую известь, выпариванием раствора и его последующим охлажде­нием. Для перегонки он советует поместить очищенную сатурнову соль в реторту, присоединить к ней приемник и осторожно нагревать. Сперва начнет перегоняться флегма. Затем пойдет спирт. Когда же реторта раскалится докрасна, появится немного темно-красного масла. По ох­лаждении реторту разбивают. Черная масса, соприкоснувшись с возду­хом, разогревается и желтеет. В плавильном тигле ее можно превратить в свинец.

Собранные в приемнике жидкости переливают в перегонный куб и осто­рожно нагревают. Отгоняют спирт, пахнущий лавандовым или розма­риновым маслом. Флегма и вязкая маслянистая жидкость остаются в кубе. Такое же описание перегонки сатурновой соли мы находим в «Курсе химии» Лемери. Но он пишет: «Я делал этот опыт много раз, но никогда не получал этих красных капель» <…>. Лемери считает, что сатурновый спирт горюч и терпок на вкус, и, как и Глазер , перечисляет болезни, которые этот препарат будто бы исцеляет. Лемери , владелец аптеки, извлекает пользу даже из флегмы. По его словам, ею хорошо промывать глаза лошадям (бедные лошади!).

Дюма подробно разбирает руководства Глазера и Лемери . Вероятно, эти описания перегонки сатурновой соли и помогли ему расшифровать рецепт. А где же все-таки философский камень? Дюма знает, что алхимики на­зывали камнем не просто камень, но вещество красного цвета, произво­дящее трансмутацию . «Внимание Рипли, - пишет Дюма, - особенно привлекала человеческая кровь, и именно ее он наделяет всеми свой­ствами эликсира» <…>.

Итак, в свете здравого рассудка львы и драконы исчезли. Вместо них появились самые что ни на есть обыкновенные вещества. Таинственная философская ртуть оказалась всего лишь свинцом, а философский камень, красные капли, человеческая кровь - всего-навсего какой-то маслянистой жидкостью. Однако насколько правильна расшифровка, сделанная без малого пол­тораста лет назад? Свинец при нагревании превращается в желтую закись свинца РbО, которая при температуре выше 500° окисляется в красный сурик по реакции:

3PbO+1/2O₂= Pb₃O₄

Сурик же при температуре около 570° теряет кислород, превращаясь в закись свинца, которая при 880° плавится и при охлаждении застывает в красновато-желтый глет. По-видимому, красный лев - это глет, кото­рый в отличие от сурика легко растворяется в уксусной кислоте. Про­дукт этой реакции - сатурнова соль, свинцовый сахар, или Рb(С₂Н₃О₂)₂ • ЗН₂О - уже при нагревании до 100° полностью теряет кристаллизаци­онную воду, или флегму. Она должна содержать примесь уксусной кис­лоты, образовавшейся вследствие гидролиза ацетата свинца - соли слабого основания и слабой кислоты. Дальнейшее нагревание приводит к образованию ацетона и карбоната свинца:

Рb(С₂Н₃О₂)₂ →(СН₃)₂СО + РbСОз.

В действительности реакция протекает более сложно, с образованием «пригорелых» продуктов.

В 1809 году ирландский химик Ричард Ченевикс исследовал легколету­чий продукт этой реакции, назвав его пригорелоуксусным спиртом. По его данным, этот спирт кипит при 59°, имеет плотность 0,7864 и при - 15° не замерзает. В 1831 году Дюма и в 1832 году Либих получили чистый пригорелоуксусный спирт, соответствующий брутто-формуле С₃Н₆О. В 1933 году французский химик Антуан Бюсси назвал это веще­ство ацетоном. Карбонат свинца при 300° распадается по реакции

РbСОз = РbО + СО₂.

Восстановление же окиси свинца углем по реакции РbО+С=Рb+СО начинается при 410° - выше точки плавления свинца (327°). Рекомен­дуемое Глазером и Лемери нагревание реторты до красного каления (600 - 700°) было, следовательно, вполне достаточным для восстановле­ния окиси свинца углем, образовавшимся из «пригорелых» побочных продуктов. Нелишне заметить: для восстановления 1 г свинца требует­ся около 0,06 г углерода.

Так может быть чисто «рационально» истолкован этот алхимический текст более чем пятисотлетней давности. Рецепт Рипли говорит о наб­людательности его автора. Для историка химии рецепт интересен как, вероятно, первое указание на существование ацетона. Поучителен он еще и тем, что под влиянием предвзятой идеи побочный продукт реак­ции принят за главный, а главный оставлен без внимания.

Таково «буквально-химическое» прочтение алхимического текста. Обретена точность прописи. Точность же исторически неповторимого явления культуры осталась за пределами анализа, не познанной сторонним наблюдателем — человеком XX столетия. «Вчувствования», «вживания» не произошло. «Дегерметизация» мышления не состоялась. Очевидно: такой подход к тексту, содержащему сведения химического характера, недостаточен. Все так и вместе с тем все не так. Превращения свинца, его окислов и солей расшифрованы и обозначены современными химическими символами. Менее ясное и менее строгое (XV век) выглядит теперь строже (XX век). Не более. Только «химический» способ толкования недостаточен. Усыхает живое тело. Остается скелет.

Для алхимика истина лишь тогда истина, когда предстает только так — в неповторимо алхимическом виде. Не иначе. Но, казалось бы, никаких содержательных потерь. Слово заменено знаком. Рецепт пятисотлетней давности переведен и, стало быть, может быть вписан в реестр посте­пенно возрастающих положительных химических знаний. Да, алхимики уже и тогда знали то, что мы теперь бы назвали химическими превра­щениями свинца, его окислов и солей. Да, уже тогда знали и то, что из­вестно сейчас как ацетон. Но где же черный дракон? Где львы? Где киммерийские тени, туманящие реторту темным покрывалом? Все это отброшено как никому не нужный антураж, отбросить который должно, дабы проступили на желтом пергаменте хотя бы эти не слишком мудре­ные формулы. Но и львов, и драконов жаль. Очень жаль. Без них нет ал­химии. Без них и эта химическая модернизация тоже неверна. Живой источник — пересохший исток. Алхимический текст как источник по исто­рии химических знаний при таком вот способе вычитывания в нем этих знаний оказывается ограниченным, хотя все-таки свидетельствует о хи­мии, правда о какой-то иной, неведомой нынешним временам. Отфиль­трован, отцежен «химический» экстракт. Иное — то есть, в сущности, все — отброшено как бесполезное. Живой текст умерщвлен во имя хи­мии — точнее, ее видимости.

Рабинович В.Л. Алхимический трактат как исторический источник. // Рабинович В.Л. Алхимия как феномен средневековой культуры. М., 1979. С. 15-20.

В.Л. Рабинович

ЕДИН В ДВУХ ЛИЦАХ: ПРАВОВЕРНЫЙ ЕРЕТИК —

ИНОКУЛЬТУРНЫЙ ПРИШЕЛЕЦ

АЛХИМИЯ - неповторимая культурно-историческая реальность, синкретически включившая многообразные проявления деятельности средне векового человека. Деятельность алхимика многозначна. Он - ставя­щий опыт теоретик и ремесленник-эмпирик, философ и теолог, мистик и схоласт, художник и поэт, право­верный христианин и маг-чернокнижник. Алхимия, стало быть, - не столько предшественница химии нового времени, сколько яв­ление средневековой культуры в широком смысле этого понятия. Алхимия - своеобразный микрокосмос средневековой культуры, запечатлев­ший не только официальное, но и внеофициальное (чернокнижно-языче­ское) средневековье.

В отличие от еретических, социально обусловленных движений, направ­ленных в числе прочего к достижению абсолютной чистоты раннехри­стианского канона, историческая жизнь алхимии - это причудливое - и вместе с тем естественное -переплетение линий монотеистических (иудаизм, неоплатонизм в его учении о Едином, католичество, ислам) и политеистических (египетская, ассиро-вавилонская, эллинистическая традиции, культовая обрядность варварского язычества). Деятельность же реального алхимика в ее многогранности - наиболее универсальная из всех видов средневековой деятельности.

Природа алхимии «эссенциальна». Поиски универсального растворителя, целительных панацей, эликсиров здоровья, долголетия, вечной жизни, Великого магистерия - красного и белого эликсиров, трансмутирующих несовершенные металлы в совершенные, есть умопостигаемый и практи­ческий поиск «эссенции» - бесформенной (внеформенной) «физико-химической» вещественности; поиск, реализуемый посредством разруше­ния «сотворенной», видимой телесности, внешних форм этой телесности. Это один из основополагающих постулатов Великого деяния алхими­ков. Ход алхимической мысли напоминает христианский поиск сущности (восхождение по «лестнице», достижение морального абсолюта: душев­ное спасение, созидание града божьего, телесная аскеза во имя здоровья духа). Алхимическое мышление - микрокосм средневекового мышления в целом.  

И все-таки вещественная плоть отвергается не до конца. Целое, перехо­дящее в целое - акт также алхимический по природе, конечно, если к этому прибавить чудо как причину этого преобразования (ржавое желе­зо - еще не пресуществленное золото; химико-технологические же операции над ним - лишь условие этого чудодейственного преображе­ния).

Алхимия - опытно-магическая деятельность. Великое деяние бива­лентно: оно - и действие, и священнодействие сразу. (Ре­цепт Рипли дает почувствовать и эту особенность алхимической деятель­ности.) Если же теперь вновь вспомнить, что средневековая культура относительно самостоятельна и соответствует определенному катего­риальному строю средневекового мышления, можно сказать, что этот строй запечатлен в виде класса феноменов в алхимических трактатах вы­сокого средневековья (XII-XV вв.) с особенной яркостью. Образ средневеково-алхимического мышления и есть «стиль» этого мышления. «Стиль» средневекового мышления - устойчивая «система», в которой взаимодействуют свойства этого мышления. Все они уже опознаны и выявлены в предшествующих главах.

И все же замечу - историческая реконструкция алхимии совпадет с ис­торической реконструкцией стиля средневекового мышления лишь в одном-единственном случае: если реальное золото в алхимии и «золото души» в христианстве и впрямь в одну цену. Но даже если тезис о тождественности алхимии средневековой культуре (а значит, и мышлению) признать бесспорным, то и тогда эта пара ока­зывается замкнутой самоё на себя. А это неизбежно свело бы исследова­ние к шпенглеровскому феноменологизму, лишило бы возможности вы­ходить за пределы, а тем самым не позволило бы понять главный наш предмет - алхимию, а вместе с нею и в ней европейскую средневековую культуру, стиль мышления этой культуры - в становлении и в разруше­нии. Принцип тождества исключает какой бы то ни было стимул к взаи­модействию, а значит, и к развитию. Результат - в лучшем случае яркая статическая картина вместо живого динамического равновесия полно­кровных реальностей, которые должны ожить и в современном созна­нии, решающем собственные проблемы.

А теперь, приняв во внимание «внесредневековые» представления об ал­химии, алхимическом тексте, «вычитанные» не только из историографии, но и непосредственно из того же рецепта Рипли , из иных алхимических текстов, попробую обосновать иное представление об алхимии. Иначе го­воря, выдвинуть, а потом и достроить противоположную точку зрения. Точку зрения, разрушающую образ алхимии, инвариантной средневеко­вой культуре. Алхимическая деятельность древнее средневековой своей жизни. В ее основе лежит нечто, независимое от той культуры, с которой алхимия соприкоснулась, а соприкоснувшись, оставалась в ней жить. Не исключено, что алхимия стала своеобразной «модой» средневековья, определенной формой инокультурного модернизма. А если так, то, сама изменяясь в лоне средневековья, не оказала ли алхимия на средневеко­вое мышление регулятивное влияние, направив это мышление по каналам, предуготованным сущностной спецификой предмета, ставшего внутрикультурным фрагментом в составе средневековой культуры?

Таким образом, ставится вопрос о возможности взаимного влияния сред­невековой алхимии и неалхимического средневековья. Тогда алхимия и экран средневекового мышления, и активная форма воздействия на это мышление? Взаимоотраженность и алхимии, и мышления европейского средневековья как раз и стала предметом особого внимания всех пред­шествующих прочтений рецепта Рипли , иных алхимических текстов. Может возникнуть вопрос о мере этого взаимного влияния, интегрирую­щего и деструктурирующего в различные периоды алхимического тысяче­летия. Может быть, алхимия стимулировала инфляцию позднесредневекового сознания? Так что же: алхимия - не инвариант рассматриваемой культуры? А может быть, алхимия — скорее огрубление средневекового мышления, нежели его инвариант? И тогда в этом огрублении что-то ут­рачивается, но что-то и выявляется, не свойственное исходному объекту. Алхимическая «эссенциальность» (в «физико-химическом» ее смысле), поиск неоформленной «сущности» для средневекового сознания — нон­сенс. В самом деле, средневековье бежит беспредельного. Бог сам для себя вполне конкретен и обладает истинной чувственностью.

 Если алхимия и в самом деле «физико-химически» эссенциальна, то алхимия и средневековье не совпадают. Но, может быть, сам характер этого несовпадения и есть особенность данной культуры? На этом пути может начаться коренная перестройка тезиса об алхимии как инвариант­ной средневековой культуре. «Внекультурный» фрагмент культуры?.. Чтение рецепта алхимика Рипли , замечания историков алхимии, опыт мировой медиевистики свидетельствуют о совсем неслучайных преодо­лениях в алхимических текстах исконного средневековья, о выходах за его пределы. Эти несоответствия следует искать, по-видимому, в истори­чески обусловленном генотипе самой алхимии, принципиально не инва­риантной — в полном своем объеме — средневековой культуре. <…>

Рабинович В.Л. Эпилог. Един в двух лицах: правоверный еретик — инокультурный пришелец. // Рабинович В.Л. Алхимия как феномен средневековой культуры. М., 1979. С. 314-316.

 

 

Вопросы и задания для самоконтроля

 

 

1. Что такое «рациональная реконструкция» истории науки?

2. Существует ли «реальная» история развития науки?

3. Как соотносится история науки и философия науки?

4. Существует ли прогресс в развитии научного познания?

5. В чем суть кумулятивистских и антикумулятивистских представлений о развитии науки?

6. Многие исследователи в области методологии науки среди требований, которым должно отвечать научное знание, называют системность. Если знание не «вписывается» в систему достоверного знания, если оно противоречит основным законам и принципам науки, то оно должно быть отвергнуто. Однако известно, что многие факты, гипотезы, которые не вписывались в систему научного знания и не признавались вначале научными, позднее стали общепризнанными истинами науки. В частности, Парижская Академия наук долгое время отказывалась признавать в качестве научного факта падение метеоритов, хотя сообщения об этих фактах и даже «вещественные доказательства» были весьма многочисленны и убедительны; эти факты противоречили теоретическим представлениям, общей научной картине мира. Не противоречит ли в этой связи требование системности самой возможности появления революционных теорий, радикально преобразующих картину мира?

7. Охарактеризуйте методологическую позицию А.Койре.

8. Приведите пример кумуляции в истории Вашей научной дисциплины.

9. Попробуйте эксплицировать парадигмы в истории Вашей дисциплины.

10. Как В.И.Ленин трактовал научную революцию?

11. Универсально ли понятие научной революции? Применимо ли оно к социальным и гуманитарным наукам?

12. Как связаны первая и вторая научные революции с классической наукой?

13. Раскройте основные черты третьей научной революции и понятия «неклассическая наука».

14. В чем своеобразие «постнеклассической науки»? Как она соотносится с четвертой научной революцией?

 

Литература по теме

 

Обязательная

Койре А. Очерки истории философской мысли: о влиянии философских концепций на развитие научных теорий. М.: Прогресс, 1985. 286 с.

Лакатос И. История науки и ее рациональная реконструкция // Кун Т. Структура научных революций. М.: АСТ, 2001. С. 455-524.

Микешина Л.А. Философия науки: Современная эпистемология. Научное знание в динамике культуры. Методология научного исследования. М.: Прогресс-Традиция; МПСИ; Флинта, 2005. [Часть 2, Глава 6]

Философия и методология науки. Под ред. В.И.Купцова. М.: Аспект Пресс, 1996. [Раздел III. §XV; XVII]

Дополнительная

Бернал Дж. Наука в истории общества. М., 1956

Блок М. Апология истории или ремесло историка. М., 1986

Ван дер Варден Б. Пробуждающаяся наука. М., 1959

Кун Т. Объективные, ценностные суждения и выбор теории // Современная философия науки: знание, рациональность, ценности в трудах мыслителей Запада. М., 1996. 

Степин В.С. Структура теоретического знания и историко-научная реконструкция // Методологические проблемы историко-научных исследований. М., 1982

 

 

[1] Ван дер Варден Б. Пробуждающаяся наука. М.: Физматгиз. 1959. 459 с.

[2] См. подр.: Мах Э. Научно-популярные очерки: В 2-х вып. М.: А.Ю.Манацков, 1901. Вып.1. Метод и цель научного исследования. Теория познания. 164 с.; Вып.2. Этюды по естествознанию. 128 с.; Дюгем П. Физическая теория, ее цель и строение. СПб.: «Образование», 1910. 326 с.

[3] Энгельс Ф. Диалектика природы // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т.20. С. 347.

[4] Эйнштейн А., Инфельд Л. Эволюция физики. М.: Наука, 1965. С.8.

[5] См. подр.: Берн А. Краткая история астрономии. Пер. с англ. М.-Л.: Гостех-теоретиздат, 1946. С. 157-171.

[6] Уэвелль В. История индуктивных наук от древнейших времен и до настоящего времени. Т.1. Пер. с англ. СПб.: Изд-во русской книжной торговли, 1867. С.5.

[7] См. подр.: Бокль Г.Т. История цивилизаций. История цивилизации в Англии: В 2-х т. М.: Мысль, 2000. Т.1. 461 с.; Т.2. 509 с.

[8] Койре А. Очерки истории философской мысли. О влиянии философских концепций на развитие научных теорий. Пер. с франц. М.: Прогресс, 1985. С. 272.

[9] Там же. С. 274.

[10] Дирак П.А. Воспоминания о необычной эпохе. Сб. статей / Пер. с англ. М.: Наука, 1990. С.7.

[11] Блок М. Апология истории или ремесло историка. М.: Наука, 1986. С.30.

[12] См.: Кун Т. Объективные, ценностные суждения и выбор теории // Современная философия науки: Знание, рациональность, ценности в трудах мыслителей Запада. М.: Логос, 1996. С.61-82; Кун Т. Логика открытия или психология исследования // Кун Т. Структура научных революций. Пер. с англ. М.: АСТ, 2001. С.539-576.

[13] Лакатос И. История науки и ее рациональные реконструкции // Кун Т. Структура научных революций. Пер. с англ. М.: АСТ, 2001. С. 455-524.

 

Тема III. Методологические проблемы историко-научного исследования

 

Понятие истории науки

 

В современных условиях вряд ли кто будет сомневаться, что наука является неотъемлемой компонентой культуры. Достаточно вспомнить тот факт, что самые значительные техничес­кие достижения последних столетий, кардинально изменивших условия жизни целых поколений в гораздо большей степени, чем любые политические декларации, — будь-то железная дорога, элект­рическая энергия, телеграф, современные информационные технологии - основаны на познании законов природы, т.е. дости­жениях математики, физики, химии и биологии. Вместе с тем приходится констатировать, что о жизни и взглядах политических деятелей различных эпох мы знаем в целом гораздо больше, чем о жизни тех скромных тружеников науки, чьи труды заложили основу всей современной цивилизации. Как тут не вспомнить суждение выдающегося голландского историка математики Б. Ван дер Вардена, который восклицал в предисловии к своей книге: «Кто отдает себе отчет в том, что с исторической точки зрения Ньютон является самой значительной фигурой XVII века»[1]. Хотя эта оценка, в общем-то, никем не оспаривается, однако разбор архива величайшего ученого всех времен и народов, издание его рукописей и обстоятельное изучение его наследия начались только в середине ХХ столетия.

Итак, история науки - одна из самых молодых отраслей исторического познания, область, целе­направленная разработка которой началась отнюдь не в от­даленные времена, а только в XIX веке. Нам представляется, что важнейшие задачи данной дисциплины нельзя ограничивать лишь мемориальной и общепросветительской функциями.

Справедливым представляется суждения, что с прогрессом науки и основан­ной на ней техники связаны как самые существенные надежды и перспективы постиндустриальной цивилизации, так и самые серьезные тревоги человечества за свое будущее. Абсолютно ясно, что научно-технический прогресс должен находиться под контролем общества, им надо управлять. Именно поэтому актуальной представляется задача постро­ения общей теории развития науки - теории, объясняющей и рас­крывающей механизмы успешного функционирования нау­ки. Историческому исследованию науки принадле­жит в этой связи особое место: именно оно может и должно по­служить отправной точкой, стать своеобразным эмпирическим базисом для обоб­щений любого типа - как для создания общей теории науки, так и для практических рекомендаций в области научного менедж­мента, организации в качестве особого социального института. Все это в конечном счете позволит лучше понять прошлое и настоящее науки, хотя бы отчасти заглянуть в будущее, пытаясь прогнозировать пути общественного и технологического разви­тия. В этом, собственно говоря, и состоит некое «высшее» предназначение историко-научных исследований, их особая культурная и гуманистическая значимость.