Два с половиной столетия, следующие за 1100 г., относились к числу наиболее творческих периодов западной истории. Экспериментальный подход к знанию определяли и поддерживали не только ученые, подобные Роджеру Бэкону, Роберту Гроссетесту, Дунсу Скоту и Уильяму Оккаму, даже правители государства разделяли новые учения. В этой последней категории выдающейся фигурой был Фридрих II, император Священной Римской Империи и ко-

Часть 1. Философская психология 181

роль Сицилии (1194-1250). Именно этот «человек Возрождения» обсуждал философские и научные вопросы с учеными по всей территории государства, а также и с арабами. Это именно он, отбросив в сторону философию и религию, экспериментировал с хищными птицами, завязывая им глаза и доказывая их способность определять местонахождение добычи по запаху; это именно он, как говорят, воспитывал детей в полной тишине для того, чтобы выяснить, является ли древнееврейский язык универсальным врожденным языком человека. О нем говорят также, что он прикреплял ярлык к рыбам и возвращал их в озеро, чтобы определить длительность их жизни⁴⁶.

Фридрих II не был в этих отношениях обыкновенным представителем политических лидеров своего времени — в каком веке такой король был бы обыкновенен? Но появился он действительно на самом раннем этапе развития ^учения нового типа — научного учения. Он не отвергал схоластической системы, этого не делало и Возрождение, которое следовало ей во всех отношениях, за исключением наиболее критиковавшихся. Скорее, он, так же, как Гроссетест, Скот и Оккам, был продуктом схоластицизма. Схола-стицизм не был единым собранием истин или некоторым строгим набором методов. Он не был культом или версией христианства. Он был движением и, как таковое, был столь же разнообразен, как все другие -измы, образующие картину интеллектуальной истории.

Предоставляя человеку центральное место в Творении, схола-стицизм отстаивал этот приоритет на основаниях, которые были в одинаковой степени и психологическими, и теологическими: человек рассматривался как животное со свободной волей, разумом и интеллектом; человек был сделан по божественному образцу; человек был рожден в грехе и всегда пребывал на грани ошибки; человека так же, как и Бога, следует узнавать по его трудам. Эти темы будут развиваться и секуляризироваться на протяжении последующих двух сотен лет и приобретут форму гуманизма Возрождения. Рыцарский идеал будет преобразован в понятие достоинства человека. Экспериментализм, находясь под тяжелым давлением очень практического мира, но тем не менее духовный по своему стилю, возникнет первоначально в виде «естественной магии» и только потом — как естественная наука. Человеческие существа как дети

182 Интеллектуальная история психологии

Бога станут подвергать сомнению власть Папы, так же, как и власть короля. Не средневековью суждено было достичь этих ступеней. Оно построило лишь определенную платформу. Средние века, будучи периодом одновременного открытия экспериментальной науки и особого места человеческого разума в Большой схеме, продвинули психологию ближе к ее современному состоянию, уведя ее дальше от ее трансцендентного наследия. То обстоятельство, что схоласты не изобрели еще раз современную психологию, следует понимать как их нежелание сделать решительный шаг, совершенный ранее греками эллинского и эллинистического периодов: шаг к видению разума как объекта. Возрождение не было лучше в этом отношении. Кроме того, схоласты больше интересовались систематизацией, чем манипулированием с природой. В результате они преуспели в познании систематического характера экспериментальной науки, но не в развертывании реальных экспериментальных программ. В этом отношении они отстали еще более, чем греки, и расплачивались той же ценой — убогой технологией.

Если оставить в стороне их мимолетные стычки с эмпиризмом, то они были, в сущности, рационалистами; то есть они вообще не относились к практикам. Но время, сотворенное ими, в отличие от многих других периодов истории, внушает тем больше уважения, чем больше мы узнаём о нем. Мера интеллектуальной оригинальности схоластов — в том, что мы ассоциируем «современный» период научного и философского исследования с периодом (семнадцатым столетием), посвятившим себя опровержению схоластических аргументов. Более чем любопытно, например, то, что Ньютон, Галилей, Декарт, Гартли, Гоббс, Фрэнсис Бэкон и Джон Локк либо явным образом цитируют схоластические источники, либо излагают свои теории на фоне схоластической мысли.

Тексты, написанные схоластами, говорят сами за себя и могут выстроить труднопреодолимую защиту, по крайней мере, следующих притязаний: период с 1150-го по 1300 г. внес более оригинальные и значительные вклады в логику, чем любой сравнимый период со времен греческой античности; эти вклады не подвергались ревизии и не приумножалась вплоть до исхода девятнадцатого и начала двадцатого столетий. Психологические учения тринадцатого и четырнадцатого столетий ближе подошли к темам, определяющим

Часть L Философская психология 183

современные психологические дискуссии, чем какая-либо другая эпоха, вплоть до окончания восемнадцатого столетия. В частности, схоластический анализ конкурирующих положений нативизма и теории средовой обусловленности (environmentalism), сенсуализма и концептуализма, свободы воли и детерминации поведения, психофизического материализма и дуализма, индивидуализма и социального детерминизма был, согласно наилучшим из имеющихся у нас стандартов, утонченным, глубоким, вызывающим размышления и зрелым. Схоласты в более полной мере, чем все предыдущие школы, кроме сократиков, поняли необходимость лингвистического анализа как первой ступени оценки философских аргументов. Схоласты лучше Аристотеля исследовали конкурирующие формы философии науки и пытались установить, какие функции реализуются посредством наблюдения, логики и гипотезы. Тот факт, что столь большая часть учений этого периода была посвящена теологическим деталям, боЛее не беспокоящим современное воображение, просто отражает то, что они считали высшими ценностями, — будущие историки, возможно, будут удивляться, почему так много наших теорий посвящены техническим деталям. Однако, сосредоточиваясь на своих проблемах, они внесли долгосрочные вклады в этику, политику, право и (хотя бы и негативно) науку. Большая часть этих вкладов сейчас стала памятником истории. Наш же вклад пока еще не завершен.