Материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления пользователям Интернета и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
© 2018 - 2024
Жизнь и творчество
В жизни и творчестве немецкого историка культуры, всемирно известного ученого XX в. Освальда Шпенглера (1880-1936) драматически переплелись три непростые «судьбы»: его собственный жизненный путь, история его главного труда «Закат Европы», судьба его культурологических идей и теоретической концепции. Об этом свидетельствуют многие события жизни Шпенглера, его переписка с друзьями, воспоминания современников, неоднократно менявшиеся оценки его творчества.
Вначале проследим некоторые вехи биографии.
Освальд Шпенглер родился 29 мая 1880 г. в Германии, в небольшом провинциальном городке Бланкенбурге (Гарц) у подножия гор. В семье почтового служащего он был старшим из четырех детей и единственным мальчиком. Благополучно окончив гимназию, поступил в университет в Галле, где изучал математику и естественные науки, в 1904 г. представил диссертацию на тему «Основная метафизическая идея гераклито-вой философии». Пожалуй, это был первый знак судьбы, внесшей изменения в первичный ход жизни молодого учителя математики. С 1908 по 1911 г. он служил преподавателем в реальной гимназии в Гамбурге, но не получал радости от работы. При первой возможности (это было связано с небольшим наследством) он оставил работу, переселился в Мюнхен и именно там провел оставшиеся годы.
Одиночество, материальные трудности, одержимость и колоссальная страсть к занятиям философией истории и культуры — таковы основные составляющие его жизни и характера. Уже в начале 1912 г. он начинает размышлять о своей главной книге «Закат Европы».
«Моя работа, — пишет ученый в 1914 г., — настолько увлекла меня, что я забыл обо всем на свете. Теперь я полон желания завершить весь труд, над которым сижу два года, и рукопись с каждым днем продвигается вперед»1.
В письмах немало строк об изнурительном труде ученого над рукописью, об обилии фактического материала, который буквально обрушивается на него. Впоследствии, при чтении корректуры, он с сожалением отмечает, что дефекты композиции, стиля, оформления чувствуются гораздо отчетливее, нежели то значительное, что несут в себе мысли. Мы еще не раз вернемся к судьбе этой книги, принесшей Шпенглеру мировую славу.
Выход I тома «Заката Европы» в 1918 г. ознаменовался громким успехом. Впоследствии Шпенглер некоторое время занимается политическими проблемами, но с 1925 г. посвящает себя полностью науке. Новая концепция мировой истории изложена в статьях «Воз-.раст американских культур», «Колесница и ее значение для хода мировой истории», «К вопросу о мировой истории второго дохристианского тысячелетия». Эти и ряд других работ существенно дополняют морфологию культуры, изложенную в основном труде. В 1930-е, в годы подъема фашистского движения в Германии, он обращается к политике, выпускает книгу «Годы решения»— свое духовное завещание и предостережение. Именно эта публикация вызвала необычайно жесткие нападки национал-социалистов, ибо в ней содержалось грозное пророчество о надвигающейся опасности.
Имя Шпенглера было запрещено упоминать в печати, почти исчезли работы, исследующие его творчество. «Я чувствую себя более одиноким, чем когда-либо прежде. Захотят ли меня, наконец, понимать, а не только читать. Я этого жду»2, — писал он в предисловии к сборнику политических работ. В последние годы жизни он выступил как автор большого трактата «Пруссачество и социализм», книги «Человек и техника», в которых рассматривает надвигающиеся драмы научно-технической революции, трагические перспективы европейской цивилизации.
Умер Освальд Шпенглер в Мюнхене 8 мая 1936 г.
Даже в простом перечислении дат и событий жизни Шпенглера звучат драматические ноты. Если же рассмотреть их подробнее, то можно по-настоящему ощутить всю глубину трагизма судьбы великого ученого, устный экзамен перед докторской диссертацией о Ге-
1 Шпенглер О. Закат Европы. М, 1993. Т. 1. С. 630.
2 Мыслители нашего времени. М., 1962. С. 59.
раклите был почти провален, так как комиссия сочла недостаточным цитирование специальной литературы. Непризнанный профессионалами, он был фактически обречен. Увлеченность идеей «Заката Европы» сопровождалась неимоверными трудностями изложения, своеобразной «борьбой со словом», доводившей до изнеможения.
Не меньше мучений доставлял Шпенглеру страх перед публикацией произведений, в которых он видел больше недостатков, чем достоинств, испытывая комплекс творческой неуверенности и неполноценности:
Я завидую каждому, кто живет. Я проводил свое время только в мечтательных раздумьях, и там, где мне выпадала действительная возможность жить, я отступал, давая ей миновать меня, чтобы уже позднее испытывать горчайшее раскаяние1.
Сопоставление многих событий личной жизни Шпенглера, его самоанализа, мировосприятия и умонастроений дали возможность исследователю его творчества К. А. Свасьяну, автору нового русского перевода, вступительной статьи и комментариев к изданию первого тома «Заката Европы» (1993), сделать очень интересное заключение, что морфология мировой истории была уникальным опытом универсальной автобиографии.
«Закат Европы» — не просто свод идей Шпенглера о мировой истории, этот труд — отражение «авторской судьбы: полный драматизма автопортрет ученого, являющий миру гениально-трагическое единство индивидуальностей — Автора и Книги.
Шпенглер, настаивающий на биографичное™ великих культур, как бы прямо обязывает нас считаться с биографичностью и его философии культуры, причем существенной оказывается точка пересечения обеих биографий. Эта вторая — идеальная биография складывалась в невыносимых реалиях первой2.
Такое прочтение биографии Шпенглера представляет несомненный интерес как новый подход к анализу его концепции всемирной истории культуры.
Морфология мировой истории
Обратимся к основным идеям культурологичекой концепции О. Шпенглера.
Шпенглер О. Закат Европы. Т. 1. С. 24. 2 Там же. С. 21.
Вначале приведем ее полное название: «Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. Том I. Гештальт и действительность». Здесь важно каждое слово, и необходимо вникнуть в явные и скрытые смыслы. Это важно потому, что на протяжении всего XX в. книга Шпенглера была объектом искажений, недоразумений, запретов, восхищения и почитания. Одни считали ее появление сенсацией; другие обвиняли автора в эпигонстве, дилетантизме; третьи отмечали ее абсурдность.
Не продолжая перечисления этих полярно противоположных оценок, можно утверждать, что «Закат Европы», несомненно, выдержал испытание временем и вошел в классику культурологии. Но вернемся к названию. В нем тоже проявился «перст судьбы». При переводе с немецкого заглавие книги не сразу получило точный эквивалент: буквально оно означало «Закат Запада» или «Гибель Запада» и другие довольно абсурдные варианты. Сам автор весьма критически относился к подобным версиям.
В русском переводе наиболее точным является «Закат Европы», ибо в книге идет речь именно об угасании европейской культуры. Лишь в последующих изданиях Шпенглером была сделана поправка: «европейской и американской культуры», что мало меняло суть концепции.
Судьбу книги в России также нельзя назвать безмятежной. Хотя вскоре после издания книга «Закат Европы» была переведена в 1923 г. на русский язык, многие отечественные философы значительно раньше прочитали ее в подлиннике и отозвались различными статьями в сборнике «Освальд Шпенглер и "Закат Европы"», вышедшем в 1922 г. В нем приняли участие Н. А. Бердяев, Ф. Сте-пун, С. Л. Франк и другие. В 1924 г. было предпринято второе, переработанное автором издание «Заката Европы», и оно стало библиографической редкостью, практически неизвестной читателям. Только в 1993 г. в серии библиотеки «Философское наследие» вышел I том, а II том, в котором содержатся дополнения и комментарии, был впервые переведен на русский язык и полностью опубликован лишь в 1998 г.
И еще одно замечание, подчеркивающее трагичность судьбы этой книги. Важно внимательно отнестись к тому историческому фону, тем событиям начала XX в., которые отразились на мировосприятии Шпенглера. Это период с 1912 по 1918 г., наполненный чрезвычайным драматизмом, отмеченный трагическими противоречиями, гибелью миллионов людей, неопределенностью будущего. Хаос и рас-
свирепевшие судьбы века, маски сатанизма в социальных и культурных потрясениях, предчувствие апокалипсиса, светопреставления и поиск хрупкой надежды — эти настроения были весьма распространены, и Шпенглер испытал на себе их мощное воздействие.
Шумный успех и сенсационность «Заката Европы» сопровождались огромным потоком критики, на автора буквально сыпались обвинения в дилетантизме, плагиате и заимствовании идей у различных предшественников. Почти все известные философы, социологи, культурологи, историки того времени так или иначе отозвались на книгу, и библиография этих комментариев еще ждет своих исследователей.
Упомянем лишь некоторые оценки. Отто Нейрат, глава «Венского кружка» позитивистов, написал книгу «Анти-Шпенглер»; международный журнал «Логос» за 1920-1921 гг. целиком посвящен подробному разбору этого сочинения. Особенно обширна была литература, в которой оспаривалось первенство идей Шпенглера о развитии культуры, историко-культурной типологии. Упоминались Гердер, Гегель, Шеллинг, Вико, Монтескье; Ибн Хальдун, представивший еще в XIV в. морфологию исламской культуры; Н. Данилевский и К. Леонтьев. Всех трудно перечислить. Вопрос о том, кого читал и что знал Шпенглер, занимал очень многих.
Среди этих обвинений было немало абсурдных. Достаточно упомянуть тот факт, что немецкий перевод книги Н. Я. Данилевского вышел только в 1920 г., когда «Закат Европы» уже был известным, а предположить, что Шпенглер знакомился с ним в подлиннике, вряд ли возможно.
Трудно представить, что Шпенглер был равнодушен к этим нападкам. Тем более что они продолжались и в последующие годы, когда его объявляли «мракобесом», «ультрареакционером». В письме к своему издателю он признается:
Если бы мне вздумалось прочитать хоть половину этого, я и сегодня еще не подошел бы к концу. Гете и Ницше — вот те два мыслителя, зависимость от которых я чувствую наверняка!1
И все-таки эту тему о «предшественниках» неверно было бы считать «закрытой». Она еще ждет нового прочтения, нового исследования, но не с позиций заимствования.
Важно отметить и другой факт: огромное влияние идей Шпенглера на современников и будущее поколение философов и культуроло-
Шпенглер О. Закат Европы. Т. 1. С. 19.
гов, в той или иной степени развивающих его концепцию всемирной культуры. Несомненным оно представляется в отношении таких мыслителей, как X. Ортега-и-Гассет, П. Сорокин, А. Тойнби, Л. Мэм-форд, Й. Хейзинга, Р. Арон, Т. Кун, Ф. Бродель, Т. Адорно, Г. Марку-зе и многих других. О некоторых из них мы будем говорить ниже.
И наконец, последнее замечание перед тем, как перейти к культурологической концепции Шпенглера. Его сочинение мало напоминает сухое академическое изложение. Это скорее художественный трактат, в котором глубокие обобщения тесно связаны с историческими аналогиями, собственным видением фактов культуры. Колоссальна историческая эрудиция Шпенглера: в указателе имен в тексте I тома отмечено свыше 500 философов, ученых, историков, художников, исторических деятелей, причем многие упоминаются неоднократно, среди них: Александр Македонский, Аристотель, Ар-;симед, Бетховен, Боттичелли, Будда, Вагнер, Ватто, Вольтер, Галилей, Гаусс, Гегель, Гельмгольц, Гераклит, Гете, Гомер, Данте, Декарт, Джотто, Достоевский, Дюрер, Евклид, Ибсен, Иисус Христос, Кант, Лейбниц, Леонардо да Винчи, Лютер, Маркс, Микеланджело, Моцарт, Наполеон, Ницше, Ньютон, Пифагор, Платон, Рафаэль, Рембрандт, Руссо, Тициан, Толстой, Фидий, Цезарь, Шекспир, Шопенгауэр, Эсхил и др. Уже одно это перечисление свидетельствует об исторической и художественно-философской панораме исследования культуры.
Книга состоит из введения, 6 глав и таблиц к сравнительной морфологии мировой истории.
Изложение или сжатый пересказ представляет немалую трудность. Каждая из глав достойна быть отдельной книгой. Поэтому ограничимся пока лишь их перечислением:
• Глава первая. «О смысле чисел».
• Глава вторая. «Проблема мировой истории». •Ф- I. «Физиогномика и систематика».
•Ф- II. «Идея судьбы и принцип каузальности».
• Глава третья. «Макрокосм».
•> I. «Символика картины мира и проблема пространства». -Ф- II. «Аполлоническая, фаустовская, магическая душа».
• Глава четвертая. «Музыка и пластика». <■ I. «Изобразительные искусства».
■Ф- II. «Обнаженная фигура и портрет».
• Глава пятая. «Картина души и чувство жизни». - I. «О форме души».
- II. «Буддизм, стоицизм, социализм».
• Глава шестая. «Фаустовское и аполлоническое познание природы»1.
Шпенглер ставит перед собой поистине глобальную задачу: проследить судьбу европейской культуры, воссоздать историческую картину мира, уяснить, в каком отношении находится культура к истории, жизни, душе, природе, духу.
Мир как история предстает во всем многообразии форм культуры.
Народы, языки и эпохи, битвы и идеи, государства и боги, искусства и произведения искусства, науки, правовые отношения, хозяйственные формы и мировоззрения, великие люди и великие события являются символами и подлежат в качестве таковых толкованию2.
Вполне понятно, что ряд перечисленных форм культуры может быть продолжен до бесконечности. Самое главное заключается в том, чтобы понять, пережить и объяснить, по крайней мере самому себе, ту символику, которую воплощают идеи, события, творения эпохи.
** Символ — ключ к пониманию всемирной истории культуры. Дело не втом, что представляют собою конкретные факты истории, а в том, что они означают и обозначают своим явлением.
Для того чтобы воссоздать дух эпохи, недостаточно лишь проиллюстрировать историю теми или другими событиями, памятниками, произведениями искусства.
Необходимо выяснить более глубокую взаимосвязь тех форм культуры, которые воспринимаются как символы: античное монетное дело, египетская административная система, китайское книгопечатание, идея нирваны, погребение или сожжение мертвых, механические часы, дальнобойные орудия, масляная живопись. Напомним, что в подзаголовке I тома обозначено: «Гештальт и действительность»; немецкое слово «гештальт» может быть переведено как «образ», «форма», «облик», «целостность».
Какими бы различными ни были отдельные части культуры, они по особым законам складываются в целое, которое несводимо, оригинально и самостоятельно.
1 Шпенглер О. Закат Европы. Т. 1. С. 665-667. 2 Там же. С. 129.
Именно целое образует облик эпохи, ее гештальт, или символ. Однако было бы преждевременным думать, что эта целостность культуры лежит на поверхности, что она доступна любому восприятию. Еще более сложная задача — понять образ всемирной истории культуры. Тем важнее усилия Шпенглера.
Судьба культуры разворачивается в пространстве различных территорий и в сочетании одновременности (синхронности) и последовательности (диахронности).
Это привело исследователей к разделению всей истории на Древний мир — Средние века — Новое время. Шпенглер называет это невероятно скудной и бессмысленной схемой, господствующей над историческим мышлением.
Такой подход, приемлемый для Западной Европы, является абсурдным для культур Китая, Мексики и других регионов.
Он не только ограничивает объем истории, но и значительно сужает ее арену. Согласно данной схеме, культура «вращается» вокруг Европы как мнимого центра мирового свершения. В действительности все культуры имеют равное значение в общей картине истории. Древние цивилизации Вавилона и Египта, Индии и Китая нередко превосходят античность, но при этом вовсе не занимают привилегированного положения.
Вместо безрадостной картины прямого восхождения перед глазами исследователя развертывается настоящий спектакль множества мощных культур, с первозданной силой расцветающих в лоне материнского ландшафта, к которому они привязаны всем ходом своего существования.
Каждая из этих равноценных и равноправных культур имеет
собственную форму, собственную идею, собственные страсти, собственную жизнь, воления, волю, чувствования, чувства, собственную смерть1.
У каждой культуры свои новые возможности выражения, свои краски, блики света, движения, свой духовный взор. Есть расцветающие и стареющие культуры, народы, языки, истины, боги, ландшафты, так же как есть молодые и старые дубы и пинии, цветы, ветви и листья, но нет стареющего человечества.
Культуры возникают, созревают, увядают и никогда не повторяются. Они обладают совершенно отличными друг от друга формами — пластикой, живописью, математикой, физикой, каждая с ограниченной продолжительностью жизни, каждая замкнута в себе са-
Шпенглер О. Закат Европы. Т. 1. С. 151.
мой. Эти культуры — живые существа высшего ранга — растут с возвышенной бесцельностью, как цветы в поле.
«Я вижу, — пишет О. Шпенглер, — во всемирной истории картину вечного образования и преобразования, чудесного становления и прохождения органических форм».
Восемь великих культур занимают свое место на карте мировой истории: 1) египетская; 2) вавилонская; 3) индийская; 4) китайская; 5) греко-римская (аполлоническая); 6) византийско-арабская (магическая); 7) западноевропейская (фаустовская); 8) народов майя.
Предстоит появление русско-сибирской культуры.
Все культуры характеризуются общей морфологией, но имеют индивидуальные стиль и облик. В истории нельзя обнаружить такие абстракции, как формы мышления вообще, государство вообще. В каждой культуре эти понятия имеют особенное выражение. Что может означать тип сверхчеловека в философии Ницше для мира ислама? Что общего у японца с Парсифалем и Заратустрой? Или проблемы женщин у Ибсена для тирольской крестьянки? Все, что мыслилось на Западе о проблемах пространства, времени, движения, числа, воли, брака, собственности, науки, — должно постигаться в контексте истории.
Феномен других культур говорит на другом языке, и для других людей существуют иные истины. Из полноты очевидных подробностей должен быть развит язык форм человеческой истории, ее периодическая структура, ее органическая логика. Всемирная история развернется перед нами в выявлении типического в изменчивых судьбах этих культур.
Если судьба культуры непосредственно связана со стадиями роста и развития, то она неминуемо движется к финалу. Такова неизбежная судьба культуры. .
Эту завершающую стадию культуры Шпенглер называет цивилизацией. У каждой культуры есть своя финальная стадия. Цивилизации — самые крайние и самые искусственные состояния. Они знаменуют собой завершение развития, как за жизнью наступает смерть. Они означают конец культуры, переход ее в иное состояние:
Греческая душа и римский интеллект — вот что это такое. Так различаются культура и цивилизация1.
Для цивилизации типичны люди бездушные, далекие от философии, с расовыми инстинктами, доходящими до зверства, бесцере-
Там же. С. 164.
монно считающиеся лишь с реальными успехами. Это тип людей крепких умом, практичных и безразличных к обсуждениям смысла жизни и подобных метафизических проблем.
В их руках духовная и материальная участь каждой поздней эпохи. Они провели в жизнь вавилонский, египетский, индийский, китайский, римский империализм. В такие эпохи буддизм, стоицизм и социализм достигают зрелости окончательных жизненных построений. Чистая цивилизация как исторический процесс состоит в постепенном освобождении от ставших неорганическими мертвых форм культуры.
С этого рубежа великие цивилизации ограничены в пределах нескольких крупных городов, которые вобрали в себя все содержание истории. Весь совокупный ландшафт культуры опускается до ранга провинции, занятой тем, чтобы питать мировые города остатками своей прежней духовности.
. Мировой город и провинция — таковы два полюса цивилизации. Вместо мира — город, некая точка, в которой сосредоточена вся жизнь, между тем как оставшаяся часть отмирает. В городе действует новый бесплодный, исполненный глубокой антипатии к людям, холодный прагматик, озабоченный лишь «вопросом денег». В «мировом» городе, утверждает Шпенглер, действует не народ, а масса, презрительно относящаяся ко всяким традициям. У культурного человека энергия обращена к развитию духовности, цивилизованный человек во всем ищет выгоды и пользы. Для него недоступны тайны поэзии и других искусств, он предпочитает зрелища, технические игры, спортивные состязания.
Его психология подвержена стандартам массового вкуса, поэтому столь распространенными становятся повальные увлечения, не требующие эмоциональной и душевной отзывчивости, но лишь заполняющие образующийся духовный вакуум.
«Современная эпоха — эпоха цивилизации, а не культуры», — заключает Шпенглер1.
У каждой культуры есть свое детство, своя юность, своя возмужалость и старость2.
Культура рождается в тот миг, когда из прадушевного состояния вечномладенческого пробуждается и отслаивается великая душа. Она расцветает на почве строго ограниченного ландшафта, к которому она остается привязанной в течение всей жизни. Культура умира-
1 Шпенглер О. Закат Европы. Т. 1. С. 174.
2 Там же. С. 265.
ет, когда эта душа осуществила уже полную сумму своих возможностей, создав народы, языки, вероучения, искусства, государства, науки.
Бесчисленные поколения, народы и племена — арийцы, монголы, германцы, кельты, парфяне, франки, карфагеняне, берберы, банту и многие другие прошли этот путь. Когда в них угасает «формообразующая сила», вместе с ней постепенно стираются ее черты, языковые и умственные признаки, и явление вновь растворяется в хаосе поколений.
Так на поверхности Земли величественными кругами расходятся волны великих культур. Они внезапно всплывают, расширяются в роскошных линиях, успокаиваются, исчезают, и зеркало прилива вновь одиноко и вытягивается в опустевшем месте.
Каждая культура обнаруживает символическую и почти мистическую связь с пространством, в котором она существует. Как только вся полнота внутренних возможностей исчерпана, культура внезапно коченеет, отмирает, ее кровь свертывается, силы надламываются — она становится цивилизацией. В таком виде она, как тысячелетнее дерево, еще много столетий топорщит свои гнилые сучья.
Таков смысл всех закатов в истории — внутреннего и внешнего завершения, ожидающего каждую живую культуру1.
Все культуры проходят цикл развития от рождения к смерти, от восхода к закату. Длительность существования определяется примерно в 1000-1500 лет. Так происходило в античности, таковы признаки и заката Европы. Огонь души угасает, усталая, раздосадованная, она теряет радость жизни и стремится обратно к мраку прадушевной мистики. Такова судьба культуры, в ее направленности и необратимости, последовательности и неумолимости.
В отличие от мира природы, где действуют непреложные законы, а всякое действие имеет причину и следствие, мир культуры во власти судьбы, для его познания неприемлемы строгие калькуляции, научные понятия и доказательства. Можно предчувствовать будущее, пытаться проникнуть в его тайны, но вычислить его невозможно. Отсюда истоки вечного разлада между научным мышлением и искусством. Поэтому культуру можно лишь понять, почувствовать, пережить.
**■ Метод освоения культуры, проникновения в ее смыслы, значения, символы Шпенглер называет физиогномическим , позволяющим на основе внешних черт, признаков проникать во внутренние смыслы. . .
1 Там же. С. 265.
Точно так же внешний облик человека — рост, выражение лица, осанка, походка, речь — дает возможность узнавать его внутреннее состояние: доброту или злобу, ум или глупость, храбрость или трусость.
Описательная, формообразующая физиогномика есть перенесенное в духовную сферу искусство портрета. Дон-Кихот, Вертер, Жюльен Сорель — портреты эпохи. Фауст — портрет целой культуры. В портретах Рембрандта — история, заколдованная в мгновение.
Так следовало бы писать биографию великих культур, когда работа специалиста-историка над датами и данными — лишь средство, а не цель. Формы государства, хозяйства, сражения, искусства, наука, боги, мораль — все заключает в себе символ, является выражением души. Поэтому если познание природы — дело воспитания и обучения, то знатоком истории рождаются. Для историка культуры " важны такие качества, как проницательность, интуиция, постижение, созерцание, концентрация чувств, которым практически нельзя научиться.
Рассудок, система, понятие убивают ее, превращают в застывший предмет, создавая иллюзию научности. И наоборот, созерцание, переживание мгновений истории, исповедание, свойственные религии и художественному творчеству, наиболее близко передают душу культуры.
Лишь тогда оказывается возможным постичь каждый факт исторической картины, каждую эпоху сообразно их символическому содержанию1.
Культуры — это организмы, считает Шпенглер, а всемирная история — их общая биография. В судьбе отдельных, сменяющих друг друга, вырастающих друг подле друга, соприкасающихся, оттесняющих и подавляющих друг друга культур исчерпывается содержание всей человеческой истории.
Я отличаю идею культуры, совокупность ее внутренних возможностей от ее чувственного проявления в картине истории как достигнутого уже осуществления2.
Таково отношение души к живой плоти. История культуры есть поступательное осуществление ее возможностей.
Культура — это первофеномен всякой прошлой и будущей мировой истории. Этот вывод Шпенглер формулирует в соответствии
1 Шпенглер О. Закат Европы. Т. 1. С. 262.
2 Там же. С. 265.
с идеями Гете о перворастении как праформе всяких растительных организмов или подобной же — у позвоночных животных.
Ч> Великая задача историка — вскрыть внутреннее строение, или морфологию , культуры, осмыслить экспрессию событий и отыскать лежащий в ее основе язык.
Именно этим определяется содержание «Заката Европы», имеющего подзаголовок «Очерки морфологии мировой истории».
Культура как стиль
Пользуясь методом физиогномики, раскрытием внутреннего содержания по внешним проявлениям, Шпенглер выделяет понятие габитуса, или стиля культуры, как совокупности жизненных выражений, которые являются формами духовной коммуникации, специфическими для данной культуры.
Например, каждый античный город, будучи воплощением и символом одного и того же стиля и жизнеощущения, глубоко отличается по своему плану, виду улиц, языку, частной и официальной архитектуре, по типу площадей, переулков, дворов, фасадов, по красочности, шуму, толкотне, по духу своих ночей от группы индийских, арабских, европейских мировых городов.
В каждом инобытии этого рода лежит высокая символика: западная склонность к прямолинейным перспективам наподобие мощного пролета Елисейских Полей в Париже или узость Акрополя, городских кварталов в Риме с запутанным расположением частей. Не менее важно представить продолжительность жизни каждой культуры, темп, такт и ритмы ее развития. Что значит, например, резко выделяющийся во всех культурах 50-летний период в ритме политического, духовного и художественного становления? Или 300-летние периоды барокко, великой математики, аттической пластики, мозаичной живописи?
Наиболее значительные события, явления религиозной, научной, политической жизни дают импульс в формировании индивидуальности. Трудно понять античную культуру, не принимая во внимание исторический контекст, такие явления, как античную трагедию, полис, дионисическую стихию, тиранию, ионическую колонну, геометрию Евклида, римский легион, бой гладиаторов.
Шпенглера увлекает идея поиска исторических аналогий, эквивалентов значительным творениям и формам религии, искусства, по-
литики, хозяйства, науки, которые одновременно возникают, завершаются и угасают во всей совокупности культур. Этому он посвящает целый ряд таблиц «одновременных» духовных эпох, искусства, политики от глубокой древности возникновения культуры и до завершающей стадии цивилизации. Анализ данных сопоставлений и аналогий требует специального научно-исторического исследования.
Шпенглер придает исключительное значение физиогномическому методу в постижении культуры, который позволяет по деталям орнаментики, архитектурного стиля, письма, по отдельным данным политического, хозяйственного, религиозного характера восстановить основные черты исторической картины целых столетий, прочитать по элементам языка художественных форм современную им государственность. А
Но возможности данного метода не безграничны. Невозможно, как утверж-• дает Шпенглер, до конца вникнуть силами собственной души в мир чужих культур. Здесь всегда остается некий недоступный «остаток», тем более значительный, чем ничтожнее собственный исторический инстинкт, физиогномический такт, собственное знание людей. И все-таки решение этой задачи есть предпосылка всякого более глубокого миропонимания. Историческая окружающая среда других людей составляет часть их существа, и нельзя понять кого-либо, не зная его чувства времени, его идеи судьбы, стиля и степени сознательности его внутренней жизни1.
Пониманию истории мировой культуры способствует проникновение в мир символов, которые приобретают особую ценность.
Шпенглер предлагает осмыслить символическое значение часов как способа измерения времени.
В античной культуре время обычно определяли днем по длине тени от собственного тела, хотя солнечные и водяные часы уже были в употреблении в египетской и вавилонской культурах. Но существование человека было сосредоточено на настоящем, полностью замыкалось в текущем моменте, его мало волновало прошедшее и будущее. Не потому ли античности не были известны ни археология, ни ее «душевная изнанка» — астрология. Не было распространено в обыденном сознании историческое летоисчисление, а счет годам велся по олимпиадам. В античных городах ничто не напоминало о глубокой древности, не было благоговейно опекаемых руин. Таково было понимание времени, обожествляющее тело и сиюминутность жизнеощущения.
Шпенглер О. Закат Европы. Т. 1. С. 289.
Совсем иное отношение ко времени складывается в последующие века в западноевропейской культуре. Изобретение механических часов, гротескный символ башенных часов, отмеряющих время горожан, и, наконец, карманные часы, сопровождающие каждого человека, — такова новая символика отношения ко времени.
Столь же древняя семантика отношения к смерти обнаруживается в различных формах погребения. Возвышенный стиль в Индии начинается с надмогильных храмов, античный — с могильных ваз, египетский — с пирамид, древнехристианский — с катакомб и саркофагов. В первобытные времена многие формы смешаны, но затем каждая культура возводит одну из них на символическую ступень. Египтяне особенно оберегали свое прошлое в памяти, в камне и иероглифах, так что и поныне мы можем точно установить даты правления их царей, что трудно сказать о времени жизни многих исторических деятелей времен античности. Вспомним: то, что эллины называли «мусейоном», вовсе не было музеем, а означало философскую школу, основанную в честь Аристотеля, а позднее Александрийский университет, где хранилась коллекция книг и естественноисториче-ских экспонатов.
Не менее интересна историко-культурная символика отношения к эротике. В античности особое значение придавалось решающим актам зачатия и рождения. Поэтому эротическое было средоточием культа Деметры и вносило в античный мир символ фаллоса, знака мужского пола. Этому соответствует в индийской культуре знак лингама и обряд верчения вокруг богини Паравати. Домашний культ римлян был связан с детородной силой главы семейства. Западная душа противопоставила этому знак материнской любви. Мать, держащая дитя у груди, — культ Марии расцвел в столетия готики. Свое высочайшее выражение он нашел в Сикстинской мадонне Рафаэля. Мадонна с младенцем Иисусом соответствует египетской Исиде с Гором. Но кормящая грудью мать столь же чужда византийскому искусству, сколь и эллинскому. Символ Богоматери в христианстве вознес эту идею на огромную нравственную высоту. Интересные идеи высказывает Шпенглер о роли отца как символа охраны дома и очага, добытчика пропитания, мудрого правителя. Символами проникнута организация хозяйства, от беспечности до скаредности, порядка и разгильдяйства, заботы о будущем и жизни «одним днем».
Но как бы ни велико было значение символов, традиций, на поверхности мирового свершения царит непредвиденное, судьба и случай. Случайное стечение обстоятельств сопровождает каждое собы-
тие, жизнь каждого человека. Трудно предугадать появление талантов, возможное их влияние на ход истории. Такова участь художников, произведений искусства, религиозных культов, теорий и научных открытий.
Один талант может безвозвратно исчезнуть, другой — «войти в историю». Трудно также предвидеть судьбу идей: чего хотели Лютер, Лойола, Кальвин, Руссо, Маркс и что получилось из этого в буре западной истории? Было ли это милостью или роком? Здесь всякий рациональный анализ наталкивается на абсурд. В каждой эпохе сосуществует неограниченная полнота неожиданных и никогда не предусматриваемых возможностей. Случайности могут придавать развитию вид величественный или убогий, счастливый или трагичный, однако сама историческая эпоха необратима.
Событие делает эпоху, оно знаменует в развитии культуры роковую перемену и может сопровождаться массой случаев, но эпоха пред-' определена.
Физиогномический метод позволяет различать анонимные и личные эпохи. Первостепенную значимость имеют великие личности, обладающие такой формообразующей силой, что растворяют в ней судьбы тысяч людей и народов. Среди них могут быть и авантюристы, и баловни фортуны, и герои истории. Каждая эпоха, ее науки, искусства, города, языки — все это составляет физиогномические штрихи высочайшей символики. Поэтические творения и битвы, празднества и католические мессы, заводы и гладиаторские игры, дервиши и дарвинисты, железные дороги и римские улицы, прогресс и нирвана, газеты, скопища рабов, деньги и машины — «все это разным образом суть знаки и символы в картине мира прошлого, многозначительно воскрешаемого душой»1.
Мысль о всемирной истории физиогномического типа расширяется до идеи всеобъемлющей символики.
Дорический, раннеарабский, романский орнамент, образ крестьянского дома, семьи, человеческих отношений, одеяний и культовых действий, а также облик, осанка, походка определенного человека; целые сословия и народы, диалекты и формы оседлости всех людей и животных и, кроме того, немой язык природы с ее лесами, выгонами, стадами, облаками, звездами, лунными ночами и грозами, цветением и увяданием, близостью и далью — все это есть символическое воздействие космического на нас, когда мы внемлем этому языку в моменты раздумий.
Шпенглер О. Закат Европы. Т. 1. С. 322.
Но в этом выражено чувство единства понимания, которое выделяет из общей человеческой массы целые семьи, сословия, племена и, наконец, культуры и смыкает их вместе.
»* Действительность культуры предстает как «макрокосм» в совокупности разнообразных символов, соотнесенных с конкретной душой, которая погружается в этот мир и расшифровывает для себя и другие ее значения.
Люди одной культуры и одного душевного склада переживают эти многочисленные знаки, усваивают их при помоши выразительных средств языка, искусства, религии, слов, формул. .
• ■■■■ • ■■■■■■■■■■ • ■■■■■■■■■■■■■■■■■■ • ■■■■■ • ■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■ • ■■■■■■■■ ••• ■■■■■ tB * i * a « a I if
Что же касается возможности проникновения в мир других культур, то мы можем весьма неполно понимать индийскую или египетскую душу, проявленную в людях, нравах, божествах, словах, идеях, постройках, деяниях. Это происходит потому, что мы вкладываем в выражение чужой души собственное понимание.
Равным образом толкуем мы и черты древнеегипетских и китайских портретов, отталкиваясь от западного опыта в искусстве. Здесь понимание нередко переходит в самообман. Основные черты мышления, жизни, сознания столь же различны, как черты лиц отдельных людей.
Сколь далеким, диковинным и мимолетным по самой своей идее был индийский или вавилонский мир для людей пяти или шести следующих за ними культур, столь же непонятным станет однажды и западный мир для людей не рожденных еще культур1.
Спустя несколько столетий не будет уже никакой западноевропейской культуры, никаких немцев, англичан, французов, как во времена Юстиниана уже не было никаких римлян. Угаснет не череда человеческих поколений, но исчезнет сама внутренняя форма народа. Преходяща любая мысль, любая вера, любая наука, стоит только угаснуть умам, которые способны ощущать эти миры. Культура жива, пока есть глаз, который ее видит, ухо — слышит, мозг — осознает, человек в целом — воспринимает и объясняет.
Исходя из принципа символики культур, Шпенглер предлагает описание аполлонической, фаустовской и магической души2. Апол-лонической он называет душу античной культуры, избравшей чувственное тело идеальным типом пространства. К данному типу культуры относятся: изваяние обнаженного человека, механическая ста-
1 Там же. С. 345.
2 Там же. С. 345-388.
тика, чувственные культы олимпийских богов, политически изолированные греческие города, рок Эдипа и символ фаллоса. К этому прибавляются живопись, очерчивающая контурами отдельные тела, существование грека, обозначающего свое «Я» как тело и чуждого идее внутреннего развития. Античный храм есть безмолвное, темное ничто, изготовленное изначально из бренных веществ; некий чехол, натянутый на мгновенье. Античный рельеф, замкнутая колоннада лишь подчеркивают контуры объема, священное установление границ. Множественность отдельных тел требует аналогичного мира богов — таков смысл античного политеизма. На Олимпе сияет вечный свет юного дня.
Фаустовская душа воплощена в западноевропейской культуре, расположенной на северных равнинах и связанной с рождением романского стиля в X столетии. Ее символами стали искусство фуги в музыке, динамика Галилея, католическая и протестантская догматика, великие династии эпохи барокко с их политикой, судьба короля Ли-. ра и идеал мадонны. Это живопись, соединяющая пространства посредством света и тени, — таковы написанные масляными красками картины Рембрандта. В личной жизни — культура мемуаров, самоанализа, совести. Зодчество находит выражение в исполинских готических храмах, в которых ощущается безграничное одиночество. Это новое переживание мира повторяется в поэзии, религии, связующей участников в мистическую общину. Здесь божество является лишь в буре органной фуги или в торжественной поступи кантаты и мессы.
Магическая душа арабской культуры между Тигром и Нилом, Черным морем и Южной Аравией отмечена своими алгеброй, астрологией и алхимией, мозаиками и арабесками, халифатами и мечетями, таинствами и священными книгами персидской, индийской, христианской религий.
Египетская душа видела себя странствующей по узкой и неумолимо предначертанной жизненной тропе, за которую в назначенный срок неизбежен отчет перед судьями мертвых («Книга Мертвых»). Такова была ее идея судьбы. Египетское бытие — это бытие странника, бредущего вечно в определенном направлении. Язык и формы его культуры служат воплощению этого единственного мотива. Его прасимвол можно обозначить словом «путь». Надгробные храмы Древнего царства, в особенности мощный пирамидный храм I династии, являют собой ритмически расчлененную последовательность пространств. Сакральный путь, постоянно сужаясь, ведет от ворот у Нила через проходы, ряды, дворы, схваченные аркадами, и колон-
ные залы к усыпальнице. Равным образом храмы Солнца V династии являются не «постройкой», а дорогой, отделанной мощными каменными породами. Бесконечными рядами тянутся рельефы и стенопись, вынуждающие наблюдателя двигаться в определенном направлении. Сфинксовые аллеи с львиными и бараньими головами, относящиеся к Новому царству, преследуют ту же цель. Продвигаясь вперед и становясь тем самым символом жизни, человек вступает в связь с каменной частью этой символики.
«Путь» означает одновременно судьбу и третье измерение. Для египтянина пирамида над царским гробом была треугольной. Господство горизонтали, вертикали и прямого угла поддерживает двухмерный принцип и изолирует переживание пространственной глубины, которая совпадает с направлением пути и целью — гробом.
Это искусство не допускает никаких отклонений, ослабляющих напряженность души, и египтянин проходит предначертанный путь до конца.
Китайская культура тоже основана на символе «дао», что буквально переводится как «путь», «дорога». «Дао» как всеобщий закон мироздания призывает человека согласовывать свое поведение, стремиться к гармонии с природой. Китайская культура органично вписана в ландшафт. В композицию китайских храмов включены холмы и водоемы, деревья и цветы, камни. Китайская архитектура «ластится» к окружающей природе; устремленность ввысь пагод, цветовые •сочетания подчеркивают гармонию человека и природы. Это единственная культура, пишет Шпенглер, где садоводство оказывается религиозным искусством большого стиля.
В русской культуре прасимволом является «бесконечная равнина». Это подчеркивается отсутствием какой-либо вертикальной тенденции в русской картине мира, проявляется в былинном образе Ильи Муромца. Русский этнос выражен не в сыновней, а в исключительно братской любви, всесторонне лучащейся в человеческих отношениях. Поэтому фаустовское вертикальное стремление к совершенству представляется подлинно русскому тщеславным и непонятным. Вертикальная тенденция отсутствует и в русских представлениях о государстве и собственности. В архитектуре холмообразная крыша почти не выделяется на фоне ландшафта, а шатровые коньки с кокошником маскируют и нейтрализуют движение вверх.
**• В обшей исторической картине какой-либо культуры может господ-■ ствовать только один стиль — стиль этой культуры .
6 Зак 1050
Стили следуют друг за другом, подобно волнам и ударам пульса. Именно стиль творит самый тип художника. Истории искусства предстоит задача написать сравнительные биографии больших стилей.
У всякой культуры есть собственный стиль познания людей и жизненного опыта. Поэтому каждая эпоха проектирует свой образ природы, картину мира, которые отображаются в собственной картине души. Но любой наблюдатель не может выйти за рамки условий своего времени и своего круга. Все они имеют однородное развитие: от рождения к смерти, почти одинаковую длительность в 1000-1500 лет. Эпоха расцвета сменяется периодом угасания, и это означает неизбежность перехода в цивилизацию.
Такова неотвратимость судьбы, хотя каждая культура и ее современники верят в вечное бытие. Шпенглер завершает исследование морфологии культур предсказанием о неизбежности духовного кри-' зиса, который «охватывает весь европейско-американский мир»1. Каждой культуре присущ свой особый способ духовного угасания, но у данного этапа есть и общие симптомы. В духовном смысле цивилизация начинается с переоценки всех ценностей, всех форм предшествовавшей культуры. Причем речь идет не столько о внешних чертах, сколько о внутренней исчерпанности души, без остатка реализовавшей свои возможности. Для античности это состояние наступило в римскую эпоху. Для Европы, по мнению Шпенглера, время Заката наступит в будущем. Культура и цивилизация различаются между собой, как живое тело и мумия. Человек культуры живет внутренней жизнью, ощущая мир как судьбу.
Цивилизованный человек живет внешне, в пространстве, среди вещей и фактов. Первые симптомы изнуренной души — отчужденность, практицизм, бездушность, рационализм, отсутствие живой религиозности.
Человек цивилизации — приверженец культа духовной посредственности, любитель злачных мест, спорта, злободневных газетных новостей, заменяющий идеи — целями, символы — программами. Люди больше всего озабочены проблемами пищеварения, питания и гигиены, а вопросы алкоголизма и вегетарианства трактуются с религиозной серьезностью.
**• Когда жизнь культуры подходит к концу, а с нею угасает творческий ■ элемент, изобразительная сила и символика, то остаются «пустые»
Шпенглер О. Закат Европы. Т. 1. С. 624.
формулы, скелеты мертвых систем, которые воспринимаются как нечто бессмысленное, механически сохраняются или презираются и забываются людьми чуждых культур. Формулы, законы уже ничего не означают, ибо они должны получить плоть, которую придает им только живое человечество. .
Отказ от культуры совершается нагло и агрессивно. Человек не испытывает желания подняться до высот культуры, сделать усилие, чтобы ее понять. Он требует, чтобы все было выровнено до его унылого уровня, а всякая утонченность, изысканность и воспитанность объявляются ненужными излишествами.
Таково грозное пророчество Шпенглера о надвигающейся опасности Заката.
Прошло почти сто лет с тех пор, как была задумана и написана эта книга. Многие идеи не раз подвергались критике, затем вновь объявлялись ценными. Одно то, что «Закат Европы» читается по-прежнему с неослабевающим интересом, свидетельствует о том, что книга выдержала испытание временем и сумела выстоять в неспокойном мире.
Всемирно-исторические перспективы
«Покорных рок ведет, строптивых гонит» — этим афоризмом римского философа Сенеки заканчивает Шпенглер том II «Заката Европы»1. Ученым еще предстоит высказать свои мнения относительно культурно-исторического смысла этого выражения. Во всяком случае, оно отнюдь не случайно, ибо этот труд посвящен всемирно-историческим перспективам культуры.
До последних лет в русском переводе были лишь фрагменты тома II, а полностью он опубликован в 1998 г., и изучение богатого теоретического и исторического наследия только начинается, хотя первое издание на немецком языке было в 1922 г., а на английском — в 1928 г.
Как и том I, это произведение поражает оригинальностью культурологической концепции, обилием теоретических проблем, колоссальной исторической эрудицией. В нем также представлены новые сюжеты: возникновение и ландшафт, города и народы, проблемы арабской культуры, государство, проблема сословий, философия политики, мир форм экономической жизни, деньги, машина. Таково
1 Шпенглер О. Закат Европы. М., 1998. Т. 2. С. 539.
краткое перечисление названии глав и некоторых разделов, каждый из них заслуживает особого изучения.
Следует отметить, что в этом труде Шпенглер уделяет особое внимание проблемам человека и культуры, и это можно назвать антропологической ориентацией. Кроме того, он исследует многие сложности и противоречия культуры XX столетия. Важно также подчеркнуть, что оба тома связаны между собой общей логикой изложения морфологии мировой истории.
Остановимся на тех позициях, которые дают возможность более полно представить культурологические идеи Шпенглера. Предлагаю выделить проблемы, особенно тесно связанные с культурой.
1. Взаимодействие города и культуры; понятие духа и души города; образ города и дух мировой столицы; рождение и угасание города.
2. Морфология народов и культур; душа, облик и язык народов; язык_ выражения и язык сообщения, имена народов, миграции.
3. Проблема культурного облика мужчины и женщины; социальные и культурные особенности сословий: крестьянства, знати, духовенства, ученых.
4. Философия политики; политический дар государственного деятеля и его дипломатический такт.
5. Культурное значение денег как формы экономической жизни; фаустовское денежное мышление и двойная бухгалтерия; финальная схватка денег и политики.
Таков круг проблем, которыми мы вынуждены ограничиться, хотя и их изложение будет достаточно кратким, и я отсылаю заинтересованного читателя к тексту книги.
Самое древнее значение понятия «культура» всегда связывают с земледелием, или «агрикультурой». Шпенглер также считает, что глубокие изменения в человеческом обществе начинаются именно с возделывания почвы, ибо это предполагает изменение природного состояния и возникновение новой способности человека: «порождать» то, чего не было без его труда. Но возделывание приводит к существенным переменам в самом человеке: он становится оседлым, зависимым от того места, которое обрабатывает, ожидая всходов, ухаживая за ними, собирая урожай.
Его душа оказывается привязанной к земле, возникают новые чувства и отношения.Человек «срастается» с ней, возникает новая глубоко прочувственная связь между севом и зачатием, жатвой и смер-
тью, ребенком и зерном. Это находит свое отражение в фольклоре, обрядах и ритуалах, обычаях и традициях.
Новое жизнеощущение воплощается в символическом образе крестьянского Дома, который прочно стоит на земле, а добрые духи Веста, Янус, Лары, Пенаты оберегают его. В плане Дома и основных его помещений отражаются все особенности семейной, производственной жизни. Они характеризуют не столько индивидуальный вкус, сколько образ жизни и образ труда.
Однако по отношению к темпу всей истории сельский Дом так же вечен, как и сам крестьянин. Поэтому крестьянин «внеисторичен», инвми словами, мало подвержен изменениям. Заложив основы культуры, он остается тем же, что и в отдаленные времена. Тип жилища, расположение хозяйственных построек, даже способы обработки земли традиционны.
**• Развитие культуры начинается с возникновения городов. «Всемирная
■ история — это история городского человека», — считает Шпенглер1.. •>.........................................,.....................,.................................3
Народы, государства, политика, религия, искусство возникают и развиваются в городе. Однако неверно было бы считать, что город — просто большое поселение. Его отличительной особенностью является наличие Души, объединяющей всех в одно целое. Ее появление остается тайной, так внезапно она выделяется из общей душевности культуры. Она воплощается в образе города, определяя его облик и стиль, внутреннюю форму и историю.
Сельский и городской человек — два разных существа. Но в начальный период они еще незримо связаны между собой, а затем их связи постепенно «иссыхают» в толще городов. Новая душа города говорит на новом языке культуры, который уже мало понятен крестьянину. Вся последующая история разыгрывается в городах.
Постепенно город приобретает свое «лицо», со своими неповторимым выражением и мимикой. Имя города имеет значение символа: одни названия «Гранада», «Венеция» сразу вызывают зримый образ. Дух площадей и углов, тупиков и просветов между домами, памятников и храмов, вокзала и базара, ратуши и стадиона — все это характеризует облик городов.
Во всякой культуре появляется тип столичного города, имеющего свои особенности. Его политические и экономические методы, цели и решения господствуют над страной. Большой город — это еще
1 Шпенглер О. Закат Европы. Т. 2. С. 92.
и «свободный дух». Он опрокидывает троны, реформирует религию, развивает науку, образование, ремесла и производство, торговлю и зрелища. Появляются различия между большим и малым городом в стиле общения, близости соседских и родственных связей.
Наконец, возникают Мировые столицы, которыми можно назвать лишь ограниченное число городов: Вавилон и Фивы — в Древнем мире, Александрия и Рим, Лондон и Париж — величественные образы Мировых столиц. Эти гигантские города обнаруживают склонность к разрастанию до абсурда. Город-гигант буквально «всасывает» в себя провинцию, поглощая новые людские потоки. Человек мирового города не способен жить в иной среде, кроме как искусственной. Он утратил связи с землей, существование лишилось корней, а это приводит к духовному «оцепенению». Так завершается развитие культуры, и, чтобы возродиться вновь, страна должна обрести .новый источник духовного развития.
Переходя к проблеме морфологии языков и народов, Шпенглер излагает немало интересных идей. Он отмечает, что понятия «народ», «нация» в исторических исследованиях трактуются неоднозначно: являются ли эллины, дорийцы, спартанцы одним народом? Или кельты и галлы? Как соотносятся между собой римляне и латиняне? Кто такие «американец» или «швейцарец»? Что имеет значение для формирования народа: кровное родство или язык и вера, государство или территория? Для ответа на эти вопросы Шпенглер предлагает проследить, как используется слово «народ» в обыденной речи.
Всякий человек обозначает как «свой народ» ту общность, которая ему ближе всего по внутреннему чувству, причем наделяет это понятие определенным пафосом. Данная принадлежность основана на личном переживании. Поэтому из двух братьев один может называть себя швейцарцем, а другой с тем же правом — немцем.
«Народ — союз людей, ощущающих себя единым целым»1, — считает Шпенглер. Пока есть чувство общности, народ как таковой существует. Если чувство угасает, пусть даже название или единичная семья продолжает существовать, народа больше нет.
**-...............■.....................................................■.......■ • ■ • ■................
Народ всеми средствами культуры стремится сохранить свое единство. Этому содействуют мифы, легенды об обшем предке, сказания о победах и поражениях, отношения в родственных кланах, совместные действия. Сплочение как жизненная потребность является основой су-шествования народов.
1 Шпенглер О. Закат Европы. Т. 2. С. 163.
Особо следует подчеркнуть значение имени народа. Оно приобретает сакральный смысл. В названии народа могут сочетаться и сосуществовать культовые и воинские имена, обозначения территории проживания или произвольные самоназвания. В этом отразилась история многочисленных переселений народов. Весьма примитивным было бы объяснение миграции мотивом материальной нужды. Шпенглер склонен видеть причину движения народов в стремлении людей к освоению новых мест, в страсти к приключениям, в духе бродяжничества, в слепящем стремлении к власти и добыче. Иногда причиной служили внутренние распри и бегство от родовой мести.
События истории сплачивают и порождают народ. Определяющим для этноса является не единство языка или происхождения, а сознаваемое чувство общности — «мы»: «Чем глубже это чувство, тем сильнее жизненная сила союза»1, — заключает Шпенглер.
Существуют народы энергичные и вялые, преходящие и несокрушимые. Они могут менять язык, имя, страну, но пока живет их душа, они будут существовать, присоединяя к себе людей какого угодно происхождения и переделывая их. Именно осознание общности судьбы, единой поступи в историческом бытии является основой процветания народа. «Народы — это не языковые, не политические, не зоологические единства, но единства душевные», — отмечает Шпенглер2.
Культурные народы представляют собой нечто более определенное, нежели иные. Им предшествуют общности, которые могут быть названы «пранародами». К ним относятся те преходящие и разнохарактерные объединения, которые возникают и распадаются в круговороте жизни.
Шпенглер возражает тем историкам, которые считают, что культура является порождением народов, производной от их жизнедеятельности. Свою позицию он называет принципиально иной: «Великие культуры есть нечто всецело изначальное, поднимающееся из глубочайших недр душевности. Напротив, народы, находящиеся под обаянием культуры, оказываются и по своей внутренней форме, и по всему своему явлению не творцами, но произведением этой культу-ры»:!. Это положение Шпенглер рассматривает как фундаментальное открытие.
Там же. С. 169. Там же. С. 173.
Бывают народы аполлонического, фаустовского, магического стилей. Афинские народы — символ не в меньшей степени, «чем дорический храм».
Арабы не создали магической культуры, а, наоборот, магическая культура создала в качестве своего великого последнего творения арабский народ. В X в. внезапно пробуждается фаустовская душа европейской культуры, обнаруживая себя в многочисленных образах. Из многочисленных народов Каролингской империи, из саксов, швабов, франков, вестготов, лангобардов возникают немцы, французы, испанцы, итальянцы.
В каждой из культур присутствует группа великих народов одного и того же стиля, которые основывают государства и «несут на себе» историю.
Народ, по стилю принадлежащий к одной культуре, Шпенглер на-, зывает нацией. В основе нации лежит Идея, объединяющая и сплачивающая народы. Лишь исторические народы, существование которых есть всемирная история, являются нациями. Жизнь нации продолжается приблизительно десять поколений. Пробуждение нации, становление ее самосознания всегда поэтапно, оно не охватывает всех сразу, но возникает преимущественно в одном сословии, а значит, в меньшинстве. Именно оно несет ответственность за судьбы нации и ее историю, оно становится носителем национально го самосознания.
По мере становления национальная культура приобретает черты непроницаемости для других культур. Взаимопонимание между нациями столь же мало, как и между разными людьми. Культура воспринимает другую культуру лишь в соответствии с тем образом, который она сама создала для последней. Немецкое, французское благочестие, английские и испанские нравы настолько различны, что для большинства остаются извечной тайной и источником заблуждений. Пока существуют нации, такое положение неизбежно. Лишь когда человечество откажется от такой формы общности, как нация, оно достигнет взаимопонимания, но при этом перестанет быть «историческим». Но нация — это осуществленное в живой форме человечество, и ее жизнь бесконечна.
>*• Язык является важнейшим средством культурного общения. Он суше-• ствует в двух формах: язык выражения и язык сообщения.
it а ...... iiiiiiiiiiiMi т • ■ • • ■■■ • ■ ■ » ■ • ■■■■■■■■■ •• ■■■ •«• ■■■ • ■ •• ■ •• * • • •а ■> • ■> «•• *■ • ■■ а ■ • а ■ а ■ ■ ■ * • • ■ ■ ■ ■ tS
Четкую границу между ними провести невозможно, ибо каждый обращен к «другому» как к субъекту общения. Партнером в общении могут быть деревья, камни, облака в примитивных культурах, боже-
ства в религии. Человек вступает в общение с ними как с другими людьми, ведет «разговор» с самим собой.
Искусство располагает множеством языков, которые передают различные сообщения, пользуясь особыми выразительными средствами. Религия также использует особый язык обращения к Богу. Для этого предназначены молитвы, иконы, проповеди, ритуалы.
Следует различать язык и речь. Язык может сохраняться и вне человека как «мертвый», но зафиксированный в знаках на глиняных табличках, папирусных свитках, иероглифах. Эти знаки поддаются расшифровке и прочтению. Но это мертвая кладовая знаков, так как она не передает звучания живой речи, ее мелодии, ритма ударений, произношения слов и сопровождающих жестов. Без этого нам открывается лишь «костяк, но не тело».
Мы приблизительно знаем звучание букв латыни и древнегреческого, но не представляем, как произносил свои речи Цицерон, как декламировали свои стихи Гесиод и Сафо, как говорили на афинском рынке.
Это же различие языка и речи относится и к художественной культуре. Важно знать, как учат технике живописи или музыки, как овладевают ремеслом, чтобы выразить свои идеи.
Родина языка лишь случайно связана с определенной территорией на Земле. Языки распространяются от одного племени к другому, иногда заимствуют слова иных народов как более точные и даже могут отказываться от собственного языка, когда он оказывается бесполезным для общения.
Язык выражения рассматривает «другого» как свидетеля и собеседника, стремится вызвать в нем определенное впечатление. Язык выражения воплощен в орнаменте, торжественном ритуале, церемониале, в одежде, украшениях, татуировке. Строгое ранжирование светского костюма, подвенечного платья, траурного одеяния, военного мундира, облачения священника, а также ношение орденов и знаков отличия, париков и драгоценностей — все это различные средства языка выражения.
Язык сообщения представлен письменностью. В нем слились воедино образ, звук и жест, а в письменности западной цивилизации — единство буквы, слова и пунктуации. Этим актом завершается отделение языка от речи и определяется возникновение школы как системы обучения.
Культура обретает функцию воспитания и обучения, приобщения к языковым формам, длительного и напряженного упражнения.
Однако данное отделение языка от речи вызвало немало противоречий: оно оторвало знаки от значений, создало возможность «скрывать мысли» в потоке слов.
Культура как память означает особую способность человека сохранять и передавать другим то, что закреплено в слове и получило определенное имя или название, наименование вещи, существа, предмета.
Это был величайший поворот в истории человеческой души, отмечает Шпенглер. Имя не следует упоминать напрасно, «всуе»: его надо хранить в тайне. Имянаречение всегда было окружено торжественностью и благоговением, доверялось только приближенным людям, оберегалось от чужих взглядов. Этот обычай сохраняется и поныне. Так возникло принципиальное различие языка человека от языка животного.
Второй великий перелом наступает с появлением грамматики, в ко-'торой были зафиксированы мыслительные связи. Словосочетания объединяются в предложение и становится формой выражения значений и символов. Чистых словесных языков не бывает, они всегда в той или другой форме связаны с грамматикой, а синтаксис подчеркивает ритм и мелодию речи. Расцвет грамматики Шпенглер относит ко времени за два тысячелетия до начала египетской и вавилонской культур. Никаких новых грамматических систем с тех пор не возникало. Однако в далеком прошлом словесные языки были сословной привилегией, ревностно оберегаемой от большинства, которое пользовалось иными способами сообщения. До сих пор сохранилась «кастовая» замкнутость некоторых языков, доступных для избранных: французский как язык дипломатов, латынь — для врачей, санскрит — для жрецов. Шпенглер называет предметом гордости возможность говорить друг с другом так, чтобы «другие» не понимали. Приобщение к словесному языку, а затем и к письменности в ранних культурах было редким и не всякому доступным искусством. Все профессиональные языки: охотников, солдат, спортсменов, моряков, ученых — могут быть использованы в рамках любой грамматической системы.
Все имена «закрепляются» за предметами, которые они обозначают, поэтому в истории культуры всегда были распространены заимствования слов.
Из одного языка в другой кочуют названия зерновых, домашних животных, металлов, ремесел, средств транспорта, видов оружия. Исследователи постоянно натыкаются на «обломки» древних языков. Все это подтверждает динамичный процесс развития языка.
Письменность — великое изобретение человечества. По мнению Шпенглера, все виды письменности возникают в отдельных культурах и принадлежат к их глубочайшим символам. Письменность дает возможность человеку вступать в обшение с потомками, с теми, кто находится на недосягаемых территориях. .
Овладение письменностью значительно меняет стиль мышления, заставляет говорить «как по писаному». Распространение письменности всецело обусловлено политическими и религиозными судьбами всемирной истории. Например, ислам распространял арабскую письменность среди своих приверженцев независимо от того, на каком языке они говорят.
Письменность с древних времен была привилегией духовенства и образованного сословия. «Знать письмо презирает. Она "велит записать"», — отмечает Шпенглер.
Испокон веков письменность имела отношение к духовности и духовенству. С возникновением письменности появляются книги — вначале рукописные, а затем и печатные, а также хроники, архивы, летописи, учебники, для хранения литературы создаются библиотеки. Все это содействует возвышению статуса человека грамотного, владеющего искусством письма и чтения. Появляется художественное оформление книги, искусство буквиц, иллюстраций, переплетов.
Все это дает основание сделать вывод, что «культурные языки — это исторические языки»1. Государственные акты, политические лозунги, правовые законы основаны на письменности и придают клочку текста действенность оружия.
Во всякой культуре можно обнаружить многослойную морфологию языков. В основании этой структуры «крестьянские языки», не принимающие участия в «большой истории» и продолжающие существовать в качестве бесписьменных диалектов в течение длительного времени, претерпевая незначительные изменения.
Над ними возвышаются культурные языки аристократии и духовенства, причем «речь принадлежит замку, а язык — собору», заключает Шпенглер.
Наряду с этим можно обнаружить немало мертвых, «закосневших» культовых языков, святость которых гарантирует их неизменность, а также отчужденные от жизни, давно отмершие, вневременные и парализованные системы, но с сохраняемым словарным запасом.
1 Шпенглер О. Закат Европы. Т. 2. С. 158.
Особый слой составляют многочисленные искусственные языки, применяемые в политике, религии, праве, морали, искусстве. Создание научной морфологии культурных языков — очень перспективное направление научных исследований.
jf...................................■......■•••■...................................................
Несомненный интерес представляют идеи Шпенглера о духовном портрете сословий в истории культуры. Начало социальной и культурной дифференциации общества заключается в разделении на два пола: мужской и женский. .
Всеобщность этого деления обнаруживается уже в животном мире, а в культуре человечества оно принимает свой высший символический и всемирно-исторический облик.
Женское начало ближе всего к космическому. Оно глубинным образом связано с землей, непосредственно включено в великое кругообращение природы. Женщина воплощает материнство как реаль-"ную смену и преемственность поколений, и тем самым она равнозначна самой жизни. Женщина одерживает свою победу родами. У ацтеков, например, рожающую женщину приветствовали как храброго воина, а умершую в родах хоронили с теми же почестями, что и павшего в битве героя. Женщина стремится привлечь мужчину как отца своих детей, «всецело заплести его в свою собственную, растительную историю последовательности поколений»1. Женщина обладает даром предвидеть будущее, ибо она благодаря детям связана с переживанием времени.
Мужчина принадлежит социальной и политической истории: для него сын прежде всего наследник, носитель его крови и исторической традиции. Отсюда древнегерманское различие в кровном родстве по мужской и женской линии: «со стороны меча» и «по линии веретена». Этот двойственный смысл находит отражение в идеях государства и семьи.
Однако разделение на мужчин и женщин является вполне естественным и лишь косвенно связано с культурой.
Крестьянство тоже имеет природную основу и потому вечно и внеисторично. Эти различия имеют базовый, фундаментальный характер, они не создаются культурой, но могут принимать и воплощать ее черты.
Принципиально иной характер имеют сословия. В качестве сословия человек, пользуясь всеми средствами культуры, «выводит сам
Шпенглер О. Закат Европы. Т. 2. С. 342.
себя», подобно тому как он выводит сорта винограда или породы лошадей. В сословиях воплощается «отборная» человеческая культура. Для этого используются различные средства, включая специальное образование и воспитание, стиль поведения и нормы жизни, ритуалы и церемонии.
Первыми сословиями в истории культуры были «ряса и меч», духовенство и знать. Шпенглер отмечает, что их историческое возникновение в значительной степени обусловлено Идеей. Благодаря идее они ощущают свой ранг, обретают смысл и предназначение в жизни. Именно идея способствует их сплочению, усиливая процесс формирования самосознания и самоуважения, наделяя чувством исторической миссии и превосходства.
Размышляя о философии политики, Шпенглер отмечает, что политика является способом и манерой организации человеческого существования, выражением его жизненной энергии, страстного порыва к самоутверждению и власти. Знать является политическим сословием в собственном смысле слова, а всякий политик — центр в потоке событий: «Бывает только личностная история и только личностная политика»1. Особое значение в политической деятельности имеет личность лидера, владеющего «искусством управлять». Прирожденный государственный деятель — это в первую очередь знаток людей, ситуаций, вещей. Он обладает «взглядом», которым без промедления очерчивает круг возможного и определяет свое поведение. Политик не верит в «громкие истины», хотя он и имеет убеждения. Но он не связан с ними в своих действиях.
Политик не должен оглядываться назад, прикладывать к настоящему мерку прошлого, смотреть на другие системы. Он должен следовать собственному пониманию ситуации: «Подлинный государственный деятель — это персонализированная история»2.
Обладание властью связано со способностью повелевать. Это особый дар, которому трудно обучиться из книг. Он проявляется в особом способе отдавать приказания, который превращает повиновение в горделивую, свободную и благородную привычку.
Для политика важно не только действовать самому, но создать традицию, подвести других к тому, чтобы они продолжили его дело. Государственный деятель становится как бы творцом новой жизни, духовным предком нового потока жизни, хотя сам он скоро физиче-
Там же. С. 467. Там же. С. 469.
ски исчезнет. Только великая личность в состоянии породить «космическое нечто», душу правящего слоя и оставить ее как наследника. Крепкая традиция притягивает к себе таланты со всех сторон и добивается больших успехов.
Если этого не случается, то вместо правящего слоя, спаянного единой волей, «остается сборище умов», беспомощных перед лицом непредвиденных обстоятельств. Великий политик подобен садовнику, который дает возможность развиться скрытым возможностям народа. Тайна всех побед кроется в организации невидимого, успех зависит от «мелких черточек», от тонкой интуиции в ощущении предела движения, от предусмотрительного поворота руля.
Во всякой ситуации есть своя мера податливости, и разразившаяся катастрофа или революция служит доказательством недостатка политического такта у правителей и их противников.
Политик должен обладать чувством времени, которое очерчивает
'круг задач и целей, реально возможных в данных обстоятельствах.
Необходимое следует «делать вовремя», отмечает Шпенглер. Тогда
оно будет восприниматься как подарок и правящая власть обеспечит
себе доверие и благодарность.
Если оно запоздает, то будет воспринято как жертва и вызовет презрение и подозрение в слабости власти. Это же относится к реформам, с которыми можно выступить слишком рано или слишком поздно и в любом случае проиграть. В этом Шпенглер видит опасность XX в. Задача политика состоит в том, чтобы работать с «наличными» историческими формами, опираясь на традиции своего народа, его вкусы и симпатии. Политический лидер должен вызывать чувство доверия у народа, которое медленно созревает, подкрепляется успехами и делается традицией. Недостаток свойств лидера в правящем слое порождает у людей ощущение недостаточной безопасности, заключает Шпенглер.
Мужество войска зависит от доверия командованию, добровольного отказа от критики. Это относится как к армиям, так и к народам, сословиям, партиям. Политика — искусство возможного, и это определяет ее предназначение и смысл в истории культуры.
Наконец, последний сюжет, к которому обращается Шпенглер, это морфология форм экономической жизни. Чтобы постичь тайну ее внутренней формы, ее душу, необходим физиогномический такт, ибо всякая экономическая жизнь есть выражение духовности.
Экономическое мышление является базисом всех культур. Благодаря ему человек возделывает поле и приручает животных, создает
вещи и обменивает их, изобретает тысячи способов, чтобы повысить уровень жизни и превратить свою зависимость от окружающего мира в господство над ним. На этом первоначальном периоде развивается «праэкономика», когда свойства неживой природы с помощью технических процессов ставятся на службу жизнеобеспечения.
С началом цивилизации возникает экономическая история высоких культур, обладающая своим индивидуальным «лицом» и миром форм. Экономическая жизнь каждой культуры выстраивается подобно пирамиде.
• Первый слой образует крестьянская или деревенская примитивная экономика, малоподвижная и инертная.
• Второй слой образован городской культурой, для которой характерна большая напряженность и интенсивность.
• Третий слой — мировая экономика, распространяющаяся из ограниченного числа центров и подчиняющая себе провинциальную экономику.
Внутри каждого слоя можно выделить производящую, посредническую и перерабатывающую разновидности экономики. Каждая из них занимает свое место, обеспечивая стабильность экономической жизни.
Развитие экономики тесно связано с денежной системой как средством взаимных расчетов. Шпенглер анализирует роль денег в истории культуры, рассматривая их как форму духовной энергии, в которой находят выражение воля к господству, политическая, социальная, техническая, умственная одаренность:
Всякая идея, чтобы реализоваться, должна быть вначале переосмыслена в деньгах. Лишь деньги возводят дух на троп1.
Деньги становятся могущественной силой, они являются причиной кровавых войн и преступлений, они превращают целые города в монету, народы — в предмет купли и продажи, природные ресурсы — в финансовую энергию. Все ценности обретают свой экономический эквивалент в виде денег.
Исследователям еще предстоит описать идею денег в истории культуры, выяснить их символическое значение. В античной культуре «талантом» называлось небольшое количество золотой утвари и украшений, а монетой — кусочек металла в отчеканенной форме. В античном экономическом мышлении такие понятия, как «имуще-
Шпенглер О. Закат Европы. Т. 2. С. 515.
ство», «доход», «долг», всегда означали сумму наличных денег и ценных предметов, находящихся в одних руках. Можно предположить, что в эпоху Цезаря свыше половины античного золота находилось в Риме.
Лишь впоследствии качества монеты переносятся на живые объекты и на сцене появляется работорговля как «людская наличность». Раб служит накоплению имущества, у него есть «курс на рынке». Именно этим Шпенглер объясняет количество рабов, значительно превышающее производственную необходимость. Они были не только товаром, но и наличным денежным запасом. Когда при разрушении Коринфа статуи переливали на монеты, а горожан отправляли на невольничий рынок, то для античного мышления это была одна и та же операция: предметы превращались в деньги. Таков был смысл денег в античной культуре.
Иной смысл и назначение денег появляются в Новое время. Ценность денег заключается не в простом наличии, а в способности стать мощной силой. Силовое поле денежных напряжений простирается на дальние расстояния благодаря записи в книгах, выданным чеку, векселю или банкноте. Ценная бумага становится представителем денежного запаса. Появление «двойной бухгалтерии» Шпенглер сравнивает с открытием.
«Мышление деньгами порождает деньги: вот в чем тайна мировой экономики»1, — заключает Шпенглер. В мировой экономике особую ценность приобретает труд изобретателя и организатора, который увеличивает стоимость предметов. Мелкий, массовый труд, который обожествлялся социалистами, на самом деле имеет подчиненное и второстепенное значение: «Меру задает изобретатель паровой машины, а не кочегар. Мышление — вот что важно»2. Изобретатель и первооткрыватель становятся символами и знаковыми фигурами Нового времени. На этом основании возник образ Фауста как символа европейской культуры. Идеалом провозглашаются энергия практического размышления, сила озарений, неуемная страстность научного поиска, раскрывающего тайны природы. Мир буквально преобразуется всего за несколько столетий.
Культура взошла на такой уровень деятельности, что под нею трясется земля, предупреждает Шпенглер. Люди сделались рабами своего сознания, были оттеснены в тень экономикой машинной ин-
1 Шпенглер О. Закат Европы. Т. 2. С. 524.
2 Там же. С. 525.
дустрии, а природа содрогнулась от мощного натиска разума. Фаустовская страсть изменила облик поверхности земли. Машины опоясывают землю бесконечной тканью тонких тел, потоков и напряжений. Но машине с ее человеческой свитой угрожает опасность пасть жертвой еще более мощной силы. Шпенглер предсказывает предстоящую «схватку между деньгами и кровью», когда «меч одержит победу над деньгами, а воля господствовать подчинит волю к добыче». Этот мрачный прогноз был подтвержден событиями XX в.
Однако история не стремится к своему завершению. Жизнь и только жизнь имеет значение в истории. Всемирная история — это всемирный суд, она всегда принимала сторону более сильной, более полной, более уверенной в себе жизни. Так завершается спектакль высокой культуры. Задача, поставленная исторической необходимостью, разрешится в любом случае — будь то при участии каждого отдельного человека или же ему наперекор. Данную мысль Шпенглер подтверждает афоризмом Сенеки в письмах к Луцилию: «Покорных рок ведет, строптивых гонит». Этим высказыванием Шпенглер завершает исследование всемирно-исторических перспектив культуры.
Глава 5
Дата: 2018-11-18, просмотров: 455.