Предположим, что у нас уже имеется изложение некоторых знаний об изучаемом предмете на «естественном» языке соответствующей науки и что это изложение является ясным и отчетливым. Основные звенья механизма (и этапы процедуры применения) метода формализации таковы.

           1. Символизация, т. е. перевод имеющихся в наличии знаний об объекте на формализованный язык; в нем используются специальные символы и формальные выражения (формулы, математические уравнения, графы, диаграммы и т. п.), которые строятся из исходных символов по определенным синтаксическим правилам. Именно таким путем осуществляется превращение формы знания в такой вид, что ее можно изучать.

2. Преобразование полученных формальных выражений в соответствии с определенными формальными правилами, например, решение составленных дифференциальных уравнений, преобразование тригонометрических выражений, трансформации лингвистических конструкций, логико-математические доказательства и выводы и т. д.

3. Интерпретация, или («обратный») перевод полученных в результате окончательных формальных выражений и их истолкование на естественном языке.

Разумеется, далее следует практическая проверка полученных результатов или проверка их посредством сопоставления с какими-то уже проверенными научными данными (фактами). Отметим: первое, что бросается в глаза при знакомстве с методом формализации и как это представлено в его структуре – использование специальной символики. Она и в самом деле играет существенную роль. Введение символов обеспечивает однозначность выражения формы мысли в виде некоторого символического выражения. Оно, далее, обеспечивает компактность и ясность, обозримость изучаемого (или излагаемого) материала. Конечно, имеется в виду не обыденное представление о ясности: понимание выражений на формализованном языке предполагает наличие определенной подготовки и владение определенными навыками.

Сущность метода формализации воплощена в ее втором звене – в процедуре преобразования символических выражений, в принятии определенной теории формальных преобразований. Соответственно, разработки теорий такого рода представляют собой важнейшие научные результаты.

Разумеется, описанный механизм формализации представлен в разных областях познания с различной полнотой, а в его особом, аксиоматизированном виде – и вообще только в немногих областях, связанных с той разновидностью формализации, которую можно назвать «формализацией в узком смысле». Тем не менее тенденция ко все более широкому использованию методов формализации вполне обозначилась и стала одним из методологических оснований единства современного естественнонаучного и социально-гуманитарного знания.

Процедура формального исследования должна удовлетворять необходимым стандартам, к которым относятся перечисленные ниже.

1. Непротиворечивость формализованного представления изучаемого материала.

2. Корректность: то, что мы – на формализованном языке – получаем (решаем, выводим, доказываем), должно в содержательном, неформальном представлении (после интерпретации) соответствовать фактам, быть истинным.

3. Адекватность: то, что в содержательно представленном материале является истинным, соответствует фактам, должно быть в формализованном представлении выводимым, доказуемым, вычислимым и т. д.

Корректность и адекватность вместе обеспечивают полноту формализации – в смысле полноты нашего формального представления о том, что имеет место в изучаемой предметной области. Желательна и разрешимость, т. е. возможность по виду формального выражения определить, является оно выводимым, доказуемым, вычислимым и т. п.

Особую роль в разработке методов формализации играют логика и математика. В самом деле, задачи практического и теоретического характера могут решаться правильно (если они вообще решаются) с какой-то повторяемостью, а не «спорадически», только если мышление, участвующее в их решении, является правильным, т. е. определенным, последовательным (непротиворечивым) и доказательным. Всякий метод познания должен удовлетворять этим требованиям, в том числе и метод формализации. Однако в методах формализации логика играет особую роль, более существенную, нежели в других «содержательных, неформальных» методах научного познания. Дело в том, что ошибки мышления, которые всегда возможны в силу разного рода реальных причин (субъективных и объективных), в случае содержательных методов обнаружить легче: объект находится «перед глазами», в поле зрения исследователя либо сам как таковой, либо через посредство содержания знания о нем. Другое дело, когда ошибка мышления по тем или иным причинам допущена при использовании метода формализации: обнаружить ее намного труднее, и сделать этого нельзя без опоры на логику. Указанная особенность связана с символизацией, и она должна быть продумана с этой точки зрения.

Формализованные языки, основанные на символизации, построении и преобразованиях формальных выражений, позволяют более органично, по сравнению с естественными языками, учесть и выразить количественные аспекты изучаемых предметов. Математические символы и преобразования есть разновидность и составная часть практически всех символизаций и формальных преобразований. Поэтому роль математики в методах формализации, видимо, важнее ее роли в других методах познания.

Действительность, как мы ее мыслим, включает в себя как материальные, так и идеальные предметы. Так что существуют предметы, которые являются «знанием о знаниях». К таким, например, относится такой предмет, как метод научного познания. Приведенное выше определение есть определение формализации «в широком смысле» этого слова. Но есть еще и формализация в узком смысле; ее иногда называют также «логической формализацией». Дело в том, что и метод формализации мы можем изучать формальными средствами, на основе формального подхода, применяя метод формализации. А именно: описав на некотором формальном языке язык исходного, изучаемого метода формализации и, таким образом, отвлекаясь от содержания этого метода, мы далее изучаем его посредством изучения его уточненной формы.

Достоинства формализации весьма значительны. Прежде всего, это более четкое выделение и представление тех предположений, которые мы делаем при изложении той или иной концепции или теории. Благодаря формализации далее можно свести к минимуму несостоятельные, бессодержательные рассуждения и «доказательства»; кроме того, облегчаются возможности анализа. Отметим также, что даже при частичном использовании формализации исчезает привычка вносить изменения в отдельные места рассмотрения той или иной формулировки данной проблемы, вне контекста менять значения понятий.

Немалое значение имеет и то, что появляется больше возможностей для математической проверки и математического моделирования, в том числе и в области социально-гуманитарного знания. Вместе с тем формализация и математизация в значительной мере упраздняют «числовую эквилибристику» – произвольную, необоснованную манеру обращения с цифровыми данными и со строго определенными понятиями.

Особо следует сказать о том, что к решению многих научных проблем, скорее всего, мы даже не смогли бы и приступить без использования формализованных языков, поскольку на естественном языке сама их формулировка плохо поддается осмыслению.

Относительность «границ формализации». До сих пор, особенно от гуманитариев, в том числе и философов, можно услышать заявления о том, что формализация обладает ограниченными возможностями и непременно связана с наличием некоторого «неформализуемого остатка». Иногда при этом еще подчеркивают, что «любая формализация характеризуется внутренней ограниченностью» – «внутренней», по-видимому, в смысле «органически присущей». Верно, конечно, что формализация только приближенно отображает «внеформальное» содержание. А это последнее нередко несет в себе нечто неотчетливое, неясное, а то и прямо-таки фантастическое. Тем не менее, «Путеводной звездой своих стремлений надо избирать не образы фантазии, а отчетливо сознанные понятия», как пишет классик философии Шопенгауэр. Он же замечал, что тот, кто ясно мыслит, тот ясно излагает. В нашем случае по поводу «неформализуемого остатка» можно сказать: очень может быть, что причиной его является отсутствие ясного и отчетливого представления содержания этого «остатка» на естественном языке. Подчас сторонники тезиса об ограниченности формализации ссылаются на достижения современной логики, связанные с именами К. Геделя, А. А. Маркова, А. Тарского, А. Черча. На самом деле, если хоть чуть-чуть разобраться, такого рода ссылки мы отнесем к тем случаям, когда шутливо замечают, что, мол, все верно, только «с точностью наоборот»! Так, теорема Геделя о неполноте говорит, что формальные математические теории, достаточно богатые по своему содержанию для того, чтобы включить в себя арифметику, всегда содержат в себе недоказуемые истинные выражения. Но что из этого следует в плане подтверждения тезиса об ограниченности формализации? Только то, что построением данной формальной системы дело не заканчивается: требуется построить другую систему, использующую, соответственно, и другой язык. Эта вторая система будет метасистемой по отношению к исходной. Если мы и ее представим в формализованном виде, то и она, очевидно, будет обладать тем же свойством: наличием истинных формальных выражений, которые в ней недоказуемы. И если это нужно, мы строим новую систему, и т. д. Так что слово «внутренняя», будучи уточненным, вовсе не совпадает со словом «органически присущая», принципиальная.

В рассуждениях о принципиальной ограниченности возможностей методов формализации явно просматривается намек на некую «абсолютную» формализацию и полностью формализованный язык, а также противопоставление формальных методов (понятых именно таким образом) и неформальных методов. Как будто нас и в самом деле некий незримый и всевластный авторитет принуждает либо пользоваться исключительно методами формализации, либо совершенно ими не пользоваться. В действительности в научном познании широко используются языки, которые можно квалифицировать как «умеренно (а не полностью) формализованные языки». Никакие методы не обладают неограниченными возможностями, в том числе и в смысле существования «остатка» содержания, для них недоступного. Так что дело не в особенностях метода формализации, а в приблизительном, незавершенном характере всего нашего знания и всех – и формальных и неформальных – методов научного познания. Конечно, уточнение наших знаний посредством формализации следует во времени за успехами неформальных методов. Кроме того, пока не разработана соответствующая теория формальных преобразований, естественно, нет и нужного в том или ином случае метода формализации, хотя если бы он был, то уже можно было бы приступить к обработке имеющегося материала. Но, повторим, нет принципиальной ограниченности методов формализации, отличной от ограниченности – в смысле несовершенства и погрешимости – всех вообще методов науки.  Более того, развитие научного знания приводит к тому, что менее полное знание заменяется более полным, и необходимость его уточнения обусловливает то, что роль методов формализации возрастает.

Виды научных понятий.

Можно выделить три вида научных понятий: классификационные, или качественные понятия, сравнительные и количественные (их иногда называют еще метрическими, в отличие от первых двух, которые в этом случае называют топологическими).

Классификационные понятия. Классификационные понятия соотносят предметы с определенными классами. Возможность введения этих понятий при изучении той или иной предметной области означает «первые успехи» в ее изучении: до того, как это случилось, предметная область оставалась неопределенной и нерасчлененной, будучи монолитной или аморфной. При соблюдении принципиальных требований правильной классификации – соразмерности образуемых классов; единственности основания классификации; существенности (с точки зрения цели познания) свойств предметов, которые положены в основу образования классов; несовместности и, соответственно, отчетливости различения классов – получаемые понятия и суждения, которые из них строятся, позволяют нам описать соответствующую предметную область, а не просто на нее указать. Классификационные понятия и суждения могут заметно отличаться одно от другого по тому количеству информации, которое они в себе содержат, – скажем, суждение «это – металлический стержень» и «это – калиброванный стержень из закаленной стали». Классификационные суждения лучше, чем ничего, но все-таки они являются только первым шагом в познании и представлении данной предметной области.

Сравнительные понятия. Более информативны сравнительные понятия и суждения, которые строятся из них. Если классификационные понятия вроде «твердый» и «теплый» просто относят предмет к определенному классу, то связанные с ними сравнительные понятия уже указывают на то, как один предмет относится к другому (в данном примере такими являются «тверже» и «теплее»). И еще до того, как в научном познании появились процедуры измерения твердости и температуры, можно было иметь суждения вроде «этот предмет тверже (или теплее) того». Сравнительные понятия занимают промежуточное положение между классификационными и количественными понятиями. Можно сказать так: в начале освоения какой-то предметной области, когда у нас есть разве что классификационные понятия, разработка и введение сравнительных понятий – значительно более эффективных, чем классификационные, – является важнейшей (теоретической и методологической) задачей.

Введение сравнительных понятий предполагает соблюдение двух правил. Это:

1) правило установления отношения равенства (одинаковости определенного рода); это отношение является разновидностью отношения эквивалентности и обладает свойствами симметричности, транзитивности и рефлексивности;

2) правило для определения некоторого отношения направленного неравенства; это отношение является разновидностью отношения строгого (частичного) порядка и обладает свойствами несимметричности, транзитивности и нерефлексивности.

Названные отношения определяются посредством опыта, хотя, разумеется, при этом используются нужные соглашения. Например, мы помещаем два предмета на чаши весов (которые когда-то – скажем, до 1-й половины IV в. до н. э. – не были калиброванными, т. е. еще не были весами в современном смысле). Если весы находятся в равновесии, то мы говорим, что в отношении веса предметы равны друг другу. Если же одна чаша весов поднимается вверх, а другая опускается вниз, то мы говорим, что в отношении веса один предмет «тяжелее» другого, хотя, конечно же, «тяжелее» не вполне в том смысле, который мы имеем в виду сейчас. С помощью отношения равенства все объекты рассматриваемой области разделяются на классы эквивалентности. А сами классы посредством отношения направленного неравенства упорядочиваются в определенную последовательность. Таким образом, в предметной области появляется «слоистая» структура, а это означает, что мы видим и описываем данную область точнее, чем на уровне классификационных понятий. Следует подчеркнуть, что сравнительные понятия связаны этой логической структурой отношений. Конечно, логические требования правильности мышления мы должны соблюдать и при введении и использовании классификационных понятий. Скажем, если в определение некоторого класса предметов мы, в противоречии с логикой, включим признаки, несовместные один с другим, то получим «пустой класс», который не будет иметь ни одного члена ни в одном из «возможных миров», как, например, «круглый квадрат». Однако мы вправе, с точки зрения «чистой» логики, определять класс любым непротиворечивым образом, каким только пожелаем, вовсе не считаясь с тем, имеются члены этого класса в нашем действительном мире или нет. Классическим примером служит понятие «единорога» как животного, подобного лошади и имеющего рог на лбу. С точки зрения логики, это корректное определение. И оно определяет некоторый класс. Но понятие этого класса бесполезно для зоолога, ведь он является пустым в эмпирическом смысле.

 В отличие от классификационных понятий, сравнительные понятия базируются на достаточно сложной структуре логических отношений. Когда мы вводим сравнительные понятия, то не можем свободно отказываться от их структуры или перестраивать ее. К. Гемпель сформулировал для сравнительных понятий следующие четыре условия:

           а) отношение равенства должно быть отношением эквивалентности;         

б) отношения равенства и направленного неравенства должны исключать друг друга;

в) отношение направленного неравенства должно быть транзитивным;

г) для любых двух объектов данной предметной области должен иметь место один из трех случаев: они равны; первый объект превосходит второй; второй объект превосходит первый.

Таким образом, сравнительные понятия, используемые в науке, по крайней мере в двух отношениях не являются полностью условными: они применяются к установленным фактам и должны соответствовать логической структуре вводимых отношений. Введение сравнительных понятий по сравнению с классификационными понятиями есть существенное продвижение в познании.

Количественные понятия и процедура измерения. Количественные понятия – это понятия с численными значениями. Введение численных значений предполагает наличие процедуры измерения, а соответственно, и необходимых правил. Эти правила развиваются на основе уже знакомых нам правил для сравнительных понятий с дополнением еще трех:

3) правило приписывания «нуля»: оно состоит в указании определенного состояния, выбираемого за начало отсчета; например, в шкале температуры Цельсия значение «нуль» приписывается состоянию замерзающей воды;

4) правило выбора «единицы»: оно состоит в выборе определенного состояния, которое тоже легко распознается и воспроизводится, в качестве необходимой основы для введения единицы измерения; продолжая только что приведенный пример, можно указать на состояние кипящей воды (100 градусов);

5) правило построения шкалы.

           Можно дать следующее определение: измерение – это такой познавательный процесс, который определяет количественное отношение измеряемой величины к другой величине, служащей единицей измерения, или эталоном. Процедура в методологическом отношении остается всегда одной и той же – основанной на одних и тех же пяти правилах введения количественных понятий и процедуры измерения. Отличаются же шкалы друг от друга только способом калибровки. Поэтому и перевод значений с одной шкалы на другую не вызывает особых затруднений.

Отметим также, что мы в действительности не можем сказать, что именно мы имеем в виду под какой-либо величиной, пока не сформулированы правила для ее измерения. Соглашения играют очень важную роль при введении количественных понятий. Однако и переоценивать эту роль тоже не следует: посредством успешности (или неудачи) применения количественных понятий на практике мы перестраиваем и приспосабливаем нашу систему понятий к фактам, касающимся реальности.

Различия между качественными и количественными понятиями – характеристика нашей системы понятий, а не собственно реальности. С некоторой неточностью можно сказать даже, что речь идет о различии между языками: менее точным и более точным, а поэтому и более удобным для научных целей. «Качественный язык» ограничивается предикатами («металл – желтый», «снег – белый», «трава – зеленая»). «Количественный язык» вводит функциональные знаки, т. е. обозначения для функций, имеющих численное значение. В связи с этим необходимо указать на довольно распространенный взгляд, особенно среди философов, согласно которому в природе будто бы существуют особенности двух родов – качественные и количественные. Далее утверждается, что современная наука все больше и больше обращает внимание на количественные особенности и игнорирует качественную сторону изучаемых явлений. На самом деле это ошибочный взгляд. Когда мы изучаем те или иные явления, мы не можем спрашивать, относятся ли эти явления к качественным или к количественным, – это был бы неправильный вопрос. Можно было бы задать другой вопрос: относятся ли используемые термины к количественному языку или же они служат терминами «доколичественного», т. е. качественного языка?

В науке метод использования количественных понятий был введен Галилеем – он первый отчетливо и ясно сформулировал метод как таковой, хотя до него другие ученые и использовали этот метод. Очевидно, количественные понятия увеличивают эффективность словаря языка науки. До их появления людям приходилось использовать множество качественных понятий или прилагательных, чтобы можно было описать все возможные состояния дел в отношении всего того, что выражается посредством величин. Например, не располагай мы понятием величины температуры, нам нужно было бы говорить о чем-то как об «очень горячем», «(просто) горячем», «теплом», «тепловатом», «прохладном», «(просто) холодном» или «очень холодном». И вместо того чтобы сказать, что «сегодня 20°C тепла» (или «почти 70 °F»), нам пришлось бы поискать особое прилагательное, которое обозначало бы эту температуру, например «в комнате нормальная температура».

Главное преимущество, которое мы получаем благодаря использованию количественных понятий, заключается в том, что они дают нам возможность формулировать количественные законы. А эти законы намного более эффективны и с точки зрения объяснения наблюдаемых явлений, и с точки зрения предсказания новых явлений. Очевидно, что качественный язык, пусть и обогащенный упорядоченными множествами прилагательных, которые выражают свойства и их градации, не освободил бы нашу память от огромных трудностей даже в случае формулирования и не очень сложных законов. Кроме того, закон, выраженный количественным языком, будет гораздо проще и короче в записи.

Измерение – одна из основных научных процедур. Вместе с тем не следует переоценивать возможности измерений и в отношении области их действия, и в отношении характеристики содержания количественных понятий. Прежде всего, говорить о точности измерения возможно только в рамках определенного (практического или теоретического) контекста, в котором какие-то результаты измерений являются относительно более точными, чем другие. Например, мы не можем сказать, точен ли допуск 0,1 мм или нет, говоря «вообще»: для инструментальщиков XVII в. такая степень точности была почти немыслимой, а сейчас она не представляет ничего особенного. Или если при взвешивании двух железнодорожных вагонов мы устанавливаем, что один из них на 1 г тяжелее другого, то вряд ли будет разумным считать, что один результат точнее другого.

7. Гипотетико-дедуктивная схема развития научного знания.

Если некоторое утверждение, т. е. (на начальном этапе) гипотеза, является непосредственно проверяемым, то вопрос о его истинности или ложности, естественно, и решается непосредственно путем проведения проверочного наблюдения или эксперимента, в схеме построения которых представлено наше проверяемое утверждение. Если же оно не является непосредственно проверяемым, то для того, чтобы решить такой вопрос, мы прибегаем к проверке его непосредственно проверяемых следствий, выводимых, дедуцируемых из нашего гипотетического утверждения. Это и есть основная идея гипотетико-дедуктивной схемы развития научного знания, согласно которой познание состоит в выдвижении определенных гипотез и последующей проверке следствий из них, т. е. положений, которые из них логически вытекают и являются непосредственно проверяемыми утверждениями. Следует напомнить о том, что вывод не обязательно может быть чисто логической процедурой, наподобие, скажем, какого-то силлогистического умозаключения: например, решение системы уравнений какого-либо типа, составленных на основе нашей проверяемой гипотезы, тоже будет выводом.

Следует обратить внимание на то, что совсем необязательно следствие из проверяемой гипотезы, полученное «на первом же шаге» дедукции (логический вывод, решение системы уравнений и т. д.), окажется непосредственно проверяемым утверждением. Так что может понадобиться проделать некоторое количество преобразований, прежде чем мы получим непосредственно проверяемые утверждения. Как правило, мы имеем дело именно с гипотезами, которые являются утверждениями, недоступными непосредственной проверке. Далее, как правило, нередко мы имеем дело не с отдельной гипотезой, а с некоторой совокупностью гипотез.

Итак, организация исследования предполагает различение гипотез различного уровня с точки зрения их «приближения» к уровню, где располагаются непосредственно проверяемые утверждения, и представление их в виде некоторой системы. Связи между уровнями логические, дедуктивные (отсюда и «вторая половина» названия схемы). Гипотезы более низкого уровня являются логическими следствиями из гипотез более высокого уровня и некоторых других положений или утверждений, вопрос об истинности которых так или иначе уже выяснен (принятые в настоящее время теоретические положения; факты, установленные в опыте; некоторые другие релевантные, т. е. касающиеся той же предметной области, что и проверяемая гипотеза, теоретические положения). Заметим также, что и в используемых приборах тоже представлены – будучи материализованными – теоретические положения. Так что гипотезы нижележащего уровня являются следствиями не только из проверяемой гипотезы или из гипотезы вышележащего уровня, а из целого комплекса положений: теоретических положений и описаний фактов, использованных на всех предыдущих этапах дедукции. А те непосредственно проверяемые утверждения, которые мы получаем на заключительном этапе дедукции, – следствия не только из проверяемой гипотезы, а из целого комплекса положений: теоретических положений и описаний фактов, использованных на всех предыдущих этапах дедукции, плюс теоретические положения, материализованные в используемых в опыте приборах.

В зависимости от того, соответствуют названные непосредственно проверяемые утверждения результатам опыта или нет, «обратное движение» от результатов опыта может идти двумя путями. Если соответствия нет, а повторные проверки имеют такой же результат, то наша гипотеза «отодвигается в сторону» на неопределенное время. Если же имеет место соответствие, то положение предшествующего этапа, по-видимому, следует считать подкрепленным, т. е. выдержавшим опытную проверку. А это – основание считать, что и положение еще более раннего этапа дедукции тоже является подкрепленным. И так далее – до уровня самой проверяемой гипотезы. Она считается подкрепленной.

В качестве примера применения описанного гипотетико-дедук-тивного подхода можно взять связываемую с именем Галилея проверку учения о движении, сформулированного Аристотелем. Согласно этому учению, чем тело тяжелее, тем скорость его падения больше. По преданию, Галилей логически вывел из этого «закона» два утверждения, касающиеся того, как должна вести себя система, полученная скреплением двух тел, – тяжелого и легкого. Согласно первому, сложная система, будучи более тяжелой, чем вес исходного тяжелого тела, должна иметь скорость, большую, чем скорость этого тела. С другой стороны, согласно второму утверждению, легкое тело должно замедлять движение тяжелого, и, следовательно, полученная система тел должна иметь скорость, меньшую, чем скорость одного тяжелого тела. Устранить противоречие можно с помощью предположения о том, что все тела падают с одинаковой скоростью. Для его проверки – а оно, очевидно, является непосредственно проверяемым – был проведен опыт. Со знаменитой (может быть, в первую очередь, из-за ее наклона) Пизанской башни (высота 60 м) одновременно сбрасывались пушечное ядро (80 кг) и мушкетная пуля (200 г). Оказалось, что оба тела достигли поверхности Земли одновременно.

Охарактеризуем некоторые принципиальные черты гипотетико-дедуктивного метода. Для объяснения какой-то совокупности опытных данных выдвигается гипотеза, представляющая утверждение (или совокупность предположений). Подчеркнем, что гипотеза основывается на данных опыта, а не просто произвольно «выдумывается». Однако это не означает, что она является логическим следствием из опытных данных: в ней присутствует и нечто такое, чего в исходных данных нет; хотя, конечно же, она им и не противоречит. Точнее говоря, гипотеза является такой, что описания опытных данных выводятся из нее, т. е. объясняются посредством нее.

Гипотеза подвергается проверке в соответствии с той процедурой, которая была описана выше. При этом мы не можем ограничиться только проверкой правильности, т. е. соответствия опыту описаний тех фактов, которые были использованы при построении гипотезы: ведь так мы только проверим отсутствие ошибок в самом построении гипотезы! Проверка состоит в выведении описаний таких фактов, которые в построении гипотезы не использовались, и в сопоставлении этих фактов с результатами опыта или же посредством сопоставления их с научными утверждениями, которые уже проверены. Если оказалось так, что гипотеза является непосредственно проверяемым утверждением, то производится соответствующее наблюдение или эксперимент. Гипотетико-дедуктивный подход как таковой в этом случае, очевидно, не нужен. Он используется в том случае, когда гипотеза не является непосредственно проверяемой (конечно же, требуется, чтобы она была проверяемой). Мы, как уже говорилось ранее, осуществляем вывод непосредственно проверяемых следствий из данной гипотезы и подвергаем их проверке.

Нередко бывает так, что гипотеза является сложным утверждением – конъюнкцией нескольких простых утверждений. Так что необходимо уточнение, какой именно конъюнкт или конъюнкты, т. е. компонент или компоненты указанной системы, являются ложными. Так что опровержение следствия, вообще говоря, не является непременно основанием для отказа от гипотезы – оно является побуждением к ее дальнейшему исследованию и разработке. Собственно, и выдвижение гипотезы происходило в таких же условиях: существующее теоретическое знание не позволяло объяснить новые установленные факты. Несколько полемически заостряя оценку такого рода обстоятельств, М. Планк писал: «Для настоящего теоретика ничто не может быть интереснее, чем такой факт, который находится в прямом противоречии с общепризнанной теорией: ведь здесь, собственно, и начинается его работа». Если непосредственно проверяемое следствие, извлеченное из гипотезы, выдержало проверку, то такая гипотеза сохраняется для ее использования в исследовательской работе, что и становится ее дальнейшей проверкой.

Объяснение и предсказание.

Структура научных процедур объяснения и предсказания впервые была описана в виде логико-методологической схемы К. Поппером в его книге «Логика научного открытия» (1935). Далее эта схема разрабатывалась К. Гемпелем и П. Оппенгеймом, потому ее часто называют «схемой Гемпеля-Оппенгейма». Они сформулировали условия методологической адекватности схемы объяснения (левую часть этой схемы принято называть объясняющей частью, правую – объясняемой).

 1. Объясняемая часть должна быть логическим следствием объясняющей части; она также должна отличаться от объясняющей части и любой из ее частей.

 2. Объясняющая часть должна содержать по крайней мере один общий закон, без которого из нее нельзя вывести объясняемую часть.

 3. В содержании объясняющей части должны быть эмпирические (фактические) компоненты.

 4. В объясняющей части не должно быть таких утверждений, которые не используются в выводе из нее объясняемой части.

 5. Утверждения, входящие в объясняющую часть, должны быть логически совместимыми.

Так как, согласно условию 3, в объясняющей части присутствует эмпирическое содержание, то можно вводить в нее любую гипотезу, лишь бы она была совместима с содержанием объясняющей части. Довольно часто описанную схему характеризуют как «схему тождества» объяснения и предсказания. На самом деле – при общности схемы – имеется существенное различие между процедурами объяснения и предсказания:

- когда схема используется для предсказания, тогда она «прочитывается» от посылок к заключению;

- когда схема используется для объяснения, тогда она «прочитывается» от заключения к посылкам.

Если из (эмпирической) гипотезы следуют несколько предсказаний, то все они совместимы, и их можно посредством конъюнкции соединить в одно сложное утверждение. Объяснение не является однозначным. Одно и то же заключение можно вывести из разных законов и условий. Например, удлинение металлического стержня может быть объяснено как на основе закона теплового расширения тел, так и на основе пластических свойств данного металла, позволяющих растянуть (возможно, предварительно нагретый) стержень.

Другое существенное различие касается точности. Утверждение, являющееся предсказанием, должно быть максимально точным: только в этом случае можно со всей определенностью судить о том, подтвердилось предсказание или нет. С этой точки зрения, количественные суждения в качестве предсказаний обладают большей ценностью по сравнению с качественными или сравнительными суждениями. А ценность утверждения, которое представляет объясняемую часть схемы, хотя и зависит от точности объясняющей части, однако не в столь значительной степени: от приемлемого объяснения требуется, чтобы объясняемая часть была логическим следствием из объясняющей части. Схема Гемпеля-Оппенгейма совершенно четко указывает на важную роль логики в научном объяснении и предсказании – именно она образует их основу: без установления отношения логического следования объясняющая и объясняемая части были бы отделены одна от другой, и у нас не было бы ни объяснения, ни предсказания.

Теперь рассмотрим особенности объяснения и предсказания в социально-гуманитарном познании. Как известно, его принципиальная особенность заключается в том, что в нем субъект и объект познания в значительной мере совпадают друг с другом и в обоих присутствует отчетливо выраженный и существенно значимый идеальный компонент, связанный с разумом, волей и целеполаганием. Это обусловливает и многие другие особенности социально-гуманитарного познания; в нем, например, не только эмпирический, но также и теоретический уровни исследования, фактически, связаны с непосредственным взаимодействием субъекта и объекта. В результате свои собственные мысли об изучаемых явлениях и чувства, вызываемые ими у него, субъект вполне может принять за содержание этих явлений. Так, например, в исторической науке достаточно распространена погрешность, которую французский историк Л. Февр называет психологическим анахронизмом, – склонность к проецированию в прошлое самих себя, со всеми своими чувствами, мыслями, интеллектуальными и моральными предрассудками. Однако это вовсе не означает непременно погрешность познания, ведь изучаемые явления и были рассчитаны на определенный «отклик» в сознании и чувствах людей. Собственно, они потому и есть, что есть этот «отклик». Поэтому, в частности, история философии входит в предмет философии, и поэтому история духовной культуры входит в духовную культуру.

Важное значение имеет относительная самостоятельность духовной жизни общества по отношению ко многим характеристикам его материальной жизни, достаточно хорошо фиксируемым на точном, количественном языке. Эта самостоятельность вызывается многими причинами:

· воздействием географической среды (например, даже в музыке можно проследить следы такого влияния: в итальянской музыкальной школе – очевидно, ввиду климатических условий, благоприятных для голосовых связок, – развивались преимущественно вокальные жанры, и до сих пор она, несмотря на многолетнее взаимодействие с другими школами (например, среднеевропейской и скандинавской), не утратила (впрочем, как и они) своей специфики;

· сложностью, дифференцированностью и неоднородностью структур духовной жизни, которые ведут к явлениям и процессам духовной жизни, вызываемым именно взаимодействием различных ее областей и уровней, а не чем-либо еще;

· взаимодействием существующих явлений духовной культуры с остатками старых;

· взаимодействием друг с другом сосуществующих обществ на уровне духовной культуры и др.

В результате многие закономерности, устанавливаемые в социально-гуманитарном познании, имеют в большинстве случаев статистический, а не динамический характер, и при этом весьма необычный. Например, часто это закономерности с резко асимметричными («гиперболическими») распределениями параметров и нелинейными характеристиками. Это, очевидно, следствие того совпадения субъекта и объекта, о котором говорилось ранее: нелинейность и асимметричность появляются в результате наличия многочисленных «обратных связей», как «положительных», так и «отрицательных».

Отметим обусловленные названными факторами особенности объяснения и предсказания в социально-гуманитарном познании.

1. И в процедуре объяснения, и в процедуре предсказания (прогнозирования) используется, как правило, несколько законов. Объясняя определенные процессы в жизни некоторого общества, нам придется привлечь установленные закономерности и материальных, и духовных процессов, а также факторы географической среды, преемственность внутри данного общества и взаимосвязь его жизни с жизнью других обществ и др. Соответственно, в объяснении нередко не удается выделить единственную причину. Например, в исторической науке «монизм в установлении причины – вызван ли он предрассудком здравого смысла, постулатом логика или навыком судейского чиновника – будет для исторического объяснения только помехой. История ищет цепи каузальных волн и не пугается, если они оказываются (ибо так происходит в жизни) множественными». А предсказание оформляется в виде совокупности различных «сценариев», которые наряду с варьированием условий учитывают взаимодействие законов, влияющих на предсказываемое явление.

2. Существенное значение имеют законы-тенденции, причем они часто противоречат друг другу. Совокупности этих законов содержат большое количество неопределенностей разного рода. Именно поэтому от их анализа трудно ожидать сколько-нибудь однозначных заключений (объяснений или предсказаний), на которые мы обычно можем рассчитывать в области естественных или технических наук. Вместе с распространенностью в социально-гуманитарном познании дедуктивно-статистической схемы объяснения и предсказания это означает, что если мы «подвели» объясняемое (предсказываемое) явление под совокупность законов, то тем самым мы не показали того, что оно должно было (будет) иметь место. Но если учесть, что среди существующего есть необходимо существующее и случайно существующее, т. е. такое, что хотя и существует, но могло бы и не существовать, то мы, очевидно, вправе считать, что «законы-тенденции», включенные в дедуктивно-статистическую схему, тоже обладают научным статусом.

3. С учетом сказанного ранее о существенном совпадении и взаимодействии субъекта и объекта, немалую роль в объяснении и предсказании играют ссылки на психологические данные, относящиеся как к коллективной, так и к индивидуальной психологии, поскольку, как отмечает М. Блок, даже и «социальная однородность не так уж всесильна, чтобы некие индивидуумы или небольшие группы не могли ускользнуть от ее власти»[30]. Кроме того, заметим, что даже если нам удалось показать необычность действий некоторого человека, это не означает, что мы показали их бессмысленность.

4. В объяснении, как правило, присутствует генетический компонент, связанный с происхождением (истоками) и условиями происхождения и генезиса того или иного социального явления. Здесь таится определенная опасность – опасность принять описание истоков за собственно объяснение. Например, такого рода ошибка встречается у неискушенных этимологов: им кажется, что они «все» объяснили, если, толкуя современное значение слова, привели самое древнее из всех значений, которые им известны, как будто суть проблемы состоит не в том, чтобы выяснить, как и почему произошел «сдвиг» значения.