Эксплуататорский строй при прочих равных условиях тем более крепок, чем больше он способен перетягивать в лагерь эксплуататоров самых энергичных и инициативных людей из лагеря эксплуатируемых
Поможем в ✍️ написании учебной работы
Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

В начале 1990-х годов русский капитализм проявлял такую способность. Самые энергичные и беззастенчивые выходцы из низов могли податься в бандиты или в торговцы, и, при наличии везения, подняться наверх. Сейчас ситуация изменилась до такой степени, что ее изменение заметили журналисты из разных и даже конкурирующих буржуазных политических течений.

«Гражданской войны в России не случилось только потому, что изрядное число пассионариев политическим действиям предпочло бандитизм… При всей своей монструозности и хаотичности Система образца начала 90-х была более жизнеспособна, чем нынешняя, поскольку… в ней имелись места для пассионариев. Нынешняя, уверовав в свою железобетонность, таковых не предусматривает… Сегодня шлюзы закрыты. А значит, у Революции есть еще один шанс…»[цит. по: 233, с. 282].

По данному вопросу с фашистской «Лимонкой» согласен известный либеральный журналист Л. Радзиховский:

"Против чего дружат эти неумытые революционеры? Не против Путина, не против банков, не против Америки, не против "черных", не против "жидов", не против интеллигентов… Это все семечки, детали. Они - против той жизни, которая против них. У них все время по усам течет - а в рот им ни черта не попадает. И они знают - никогда и ни за что не попадет…

Такая зависть, такое унижение, такое попранное чувство справедливости - все это было динамитом всех классических революций. Когда раздался первый рык нового русского капитализма, казалось, что уж новой революции у нас не будет - "проклятьем заклейменные" ушли в "братья-1" или в мелочную торговлю. "Красные гвоздики" остались в петлице карденовского костюма г-на Зюганова и в трясущихся руках анпиловских "комсомолок 20-х годов". Но сейчас, похоже, что-то может измениться.

Русский капитализм, не успев развернуться, впал в социальный застой. Перспективы "пацанов" стали совсем узкими. Те "пацаны", кому было 16-18 лет в 1990-93 гг., или перебиты, или стали "бизнесменами", но на рабочих окраинах подросли новые, из Чечни возвращаются те, кого научили воевать, - а капитализм-то, увы, не расширяется. Новые толпы - в отличие от начала 1990-х годов - пролезть в игольное ушко российского капитализма не могут. Желающих "приподняться" куда больше, чем свободных мест - вкусные места заняты, новые появляются очень нечасто.

Низы не хотят жить по-старому, а верхи не могут предоставить им возможность жить по-новому. Нет, это - не революционная ситуация. Но она не революционна только потому, что нет революционеров. Динамита революции становится все больше - спичек нет и поджигателей не видно. Пока не видно" [544].

А вот что пишет обозревательница леволиберальной «Новой газеты» Юлия Латынина, рассуждая о перспективе солдатских бунтов:

«Российские генералы столкнулись, кажется, с новой проблемой. Их солдатики организованно бегут из частей.

Раньше солдаты бежали поодиночке, пристрелив предварительно парочку сослуживцев и прихватив с собой автомат…

И вот новая беда. Солдаты уже не расстреливают коллег поодиночке: они бегут, ни в кого притом не стреляя, организованными группами…

А что, если за неорганизованной стрельбой и организованными побегами начнутся солдатские бунты?

Это форма протеста, весьма характерная для архаических обществ. Но что произойдет, если архаичная форма общественного протеста случится в ракетной части, боеголовки которой могут разнести хоть Кремль, хоть Вашингтон?…

А если бунт случится не в ракетной части, а в обычной, но его поддержит население?

Странное дело. В нашей нищей России, разделенной на две неравные половинки сверкающими дверями бронированных «Мерседесов», мы совсем забыли о такой вещи, как социальный взрыв. Революция. Революции не было ни в начале 90-х, когда кончились деньги и продукты, ни в 98-м после дефолта.

Однако не следует забывать, что в начале 90-х нищие молодые люмпены уходили не в революционеры, а в бандиты. Мы вряд ли когда подсчитаем, какой огромной силы социальный взрыв был поглощен организованными преступными группировками. И какое количество потенциальных разиных и пугачевых собирало бабки с ларьков и ездило на стрелки. Сейчас ларьки и стрелки кончились, а социальная ненависть осталась.

В нашу армию не идут богатые. Не идут умные. Не идут здоровые.

Так уж в военкоматах обустроена система взяток, что наши солдаты оказываются самым угнетаемым, самым обездоленным – и при этом весьма организованным классом общества.

И если с этим ничего не делать, то рано или поздно самый угнетаемый класс России возьмется за оружие. Которое ему каждый день выдают угнетатели» [341].

 

*  *  *

 

Молодые пролетарии (а это не только промышленные рабочие), в отличие от пролетариев, выросших в брежневские времена, куда меньше склонны к иллюзиям о государстве, так как привыкли к тому, что государство для них не опекун, но враг. При этом молодые пролетарии куда больше привыкли к самостоятельности и инициативе. Найти новую работу им значительно легче, чем пролетариям предпенсионного возраста, поэтому они гораздо меньше склонны сносить от начальства все, что оно пожелает, лишь бы только удержаться на рабочем месте. Пролетарское состояние не является для них, желавших пролезть в буржуи, своим, естественным, поэтому они будут стремиться из него выйти, а горькая действительность заставит их понять, что выйти из этого рабского состояния можно только всем вместе и только путем революции. Опыт прошлых поражений и неудач рабочего класса не тяготеет над их памятью, он для них – отдаленная история, и воспоминания о неудаче Октябрьской революции столь же не помешают им подняться на новую революцию, как не помешали пролетариям в 1917 г. воспоминания о неудаче восстания Степана Разина.

При этом следует подчеркнуть, что рабочая борьба в России - в условиях отсутствия устойчивого капиталистического прогресса - имеет и будет иметь взрывной, скачкообразный характер, и что вслед за длительными периодами пассивности и задавленности будут происходить внезапные вспышки, подобно тому, как это случилось в 1998 г.

Конечно, в свете сказанного выше о разобщенности современного пролетариата - всего в мире вообще и СНГовского в частности - кажется невероятным, чтобы новые вспышки классовой борьбы превратились в серию восстаний по всему миру, в мировую революцию. Еще труднее представить себе, что эта мировая революция окажется победоносной - то есть что пролетарии, такие атомизированные сегодня, сумеют (хотя бы и с помощью современных компьютерных систем) начать налаживать коллективное самоуправление и превращать человечество в единую бесклассовую, не делящуюся на начальников и подчиненных компьютеризованную общину. Однако здесь нужно отвлечься от нынешней разобщенности пролетариев как от временного, второстепенного явления - и проследить глубинные тенденции развития мирового монополистического капитализма, на основе которых только и можно будет сделать достоверный прогноз дальнейшего развития человечества. Нужно последовать старой даосской притче:

 

"Циньский Мугун спросил Радующегося Мастерству:

- Нет ли в твоем роду кого-нибудь другого, чтобы послать на поиски коня? Ведь годы твои уже немалые!

- У сыновей [моих, вашего] слуги, способности небольшие. [Они] сумеют найти хорошего коня, но не смогут найти чудесного коня. Ведь хорошего коня узнают по [его] стати, по костяку и мускулам. У чудесного же коня [все это] то ли угасло, то ли скрыто, то ли утрачено, то ли забылось. Такой конь мчится, не поднимая пыли, не оставляя следов.

Прошу принять того, кто [знает] коней не хуже вашего слуги. С ним вместе скованный, [я], ваш слуга, носил коромысла с хворостом и овощами. Это - Высящийся во Вселенной.

Мугун принял Высящегося во Вселенной и отправил на поиски коней.

Через три месяца [тот] вернулся и доложил:

- Отыскал. В Песчаных холмах.

- Какой конь? - спросил Мугун.

- Кобыла, каурая.

Послали за кобылой, а это оказался вороной жеребец.

Опечалился Мугун, призвал Радующегося Мастерству и сказал:

- [Вот] неудача! Тот, кого ты прислал для поисков коня, не способен разобраться даже в масти, не отличает кобылы от жеребца. Какой же это знаток коней!

- Вот чего достиг! Вот почему он в тысячу, в тьму раз превзошел и меня, и других, [которым] несть числа! - глубоко вздохнув, воскликнул Радующийся Мастерству. - То, что видит Высящийся, - мельчайшие семена природы. [Он] овладел сущностью и не замечает поверхностного, весь во внутреннем и предал забвению внешнее. Видит то, что ему [нужно] видеть, не замечает того, что ему [не нужно] видеть; наблюдает за тем, за чем [следует] наблюдать; опускает то, за чем не [следует] наблюдать. Конь, которого нашел Высящийся, будет действительно ценным конем.

Жеребца привели, и это оказался конь поистине единственный во всей Поднебесной!" [167, с. 11-12]

 

Глубинные тенденции развития мирового капитализма (о которых мы уже говорили в третьей главе) ведут к очередному, третьему империалистическому переделу мира, который будет осуществляться через серию больших войн почти по всему миру (а может, и просто по всему миру). Вот основной факт, из которого следует исходить, когда строишь прогнозы на XXI век. Обычно, когда доказывают невозможность победоносных пролетарских восстаний в будущем, исходят из молчаливого предположения о том, что капитализм неограниченно долгое время останется таким, каков он есть сегодня - относительно мирным, ограничивающимся лишь небольшими (по сравнению с тем, что было шестьдесят и девяносто лет назад) войнами*. Нет ничего ошибочнее такого допущения: наиболее достоверным сегодня является именно апокалиптический взгляд на ближайшие пятьдесят-сто лет. Сегодняшняя относительная стабильность капитализма не должна заслонять от нас его ближайшую апокалиптическую перспективу - так же, как пол и масть коня не отвлекали героя даосской притчи от его беговых качеств, на которые этому герою только и нужно было обратить внимание.

К каким же выводам мы придем, если будем исходить из этой апокалиптической перспективы?

Как мы уже неоднократно отмечали выше, грядущие большие войны приведут к тому, что пролетариат (прежде всего средне- и слаборазвитых стран) окажется вооружен, по-военному организован, доведен до отчаяния бессмысленной бойней - то есть готов повернуть оружие на своих же начальников. В случае же успеха пролетарских восстаний (предпосылкой которому послужат крайне обостренные противоречия между империалистическими группировками - противоречия, которые, собственно, и породят эти большие войны) пролетарии, хотя и не обладающие опытом коллективных отношений друг с другом (которым обладали еще их прадеды и прапрадеды), тем не менее, будут подталкиваться к созданию коллективистского общества необходимостью выживания на той отравленной, покрытой развалинами помойке, в которую превратится Земля после серии больших войн. Кроме того, к налаживанию коллективистской жизни победивших повстанцев парадоксальным образом будет побуждать та недоверчивость, которую они усвоили из своего сегодняшнего, довоенного, разобщенного бытия: они будут доверять тем лидерам, которых сами же выдвинули, гораздо меньше, чем их простодушные, доверчивые прадеды - и будут стремиться контролировать этих лидеров как можно более полно и плотно, а также решать как можно больше вопросов совместно, не передоверяя их решение лидерам. Хитрые, недоверчивые и очень агрессивные, как крысы, современные пролетарии сплачиваются с огромным трудом - но если уж сплотятся в коллектив, то станут очень неудобным объектом для эксплуатации (не то, что их наивные, недавно вышедшие из деревни прадеды и прапрадеды, которых всяким сталиным так легко было обмануть красивыми словами…): таким парадоксальным, диалектическим образом всеобщее недоверие, взращенное индустриальным классовым обществом, поспособствует уничтожению этого общества и приходу ему на смену общества всеобщего доверия - коллективистского, постиндустриального, постцивилизационного общества. Поскольку первейшей задачей после свержения буржуазии - задачей, от решения которой будет зависеть выживание человечества - окажется расчистка той помойки, в которую превратят мир грядущие империалистические войны, а расчистить эту помойку можно будет лишь усилиями трудящихся всего мира, - постольку у победивших повстанцев возникнет стимул объединяться не в маленькие замкнутые коллективы, а в единый всемирный коллектив. Технической предпосылкой такого объединения являются современные компьютерные технологии, уже достигшие такого совершенства, что на их основе нетрудно будет охватить всю Землю сетями типа GRID даже после очень опустошительной мировой войны. А поскольку расчищать нашу планету от ядовитого мусора придется очень долго, то необходимость такой расчистки станет долговременным стимулом, побуждающим трудящихся привыкать к коллективному образу жизни. Привыкая к нему, люди будут строить на развалинах старых предприятий новые - и на этих новых предприятиях будут задействованы новые технологии, более совершенные, чем прежние, и при этом требующие именно коллективного управления производственным процессом посредством компьютерных систем.

Новые технологии, даже самые что ни на есть экологически чистые, приведут к тому, что человечество будет производить все больше и больше энергии - и тем самым все больше и больше изменять биосферу Земли. В классовом обществе это неизбежно привело бы к гибели человечества; однако если процесс перехода человечества к коллективизму таки начнется, то в ходе него будет возможно чем дальше, тем больше изменять биосферу Земли полезным для людей образом - что осуществимо лишь в том случае, если все человечество, совместно и с общего согласия, приспосабливает друг к другу свою природную среду, свое производство и человеческий организм. Перед людьми встанет задача изменять, в их общих интересах и по их общей воле, свои организмы, свой генотип. В классовом обществе изменение генотипа людей в интересах и по воле всех просто немыслимо; по мере же перехода человечества к коллективизму это будет не только все более нужно, но и все более возможно - в том числе и потому, что, выбираясь из послевоенной разрухи и расчищая оставшуюся после войны всемирную помойку, люди привыкнут совместно контролировать распределение и потребление материальных благ, то есть потреблять не в одиночку, а фактически совместно (а без такой привычки люди никак не смогут прийти к общему решению изменять свои организмы: индивидуальное потребление материальных благ и их распределение по индивидуальным долям воспитывает у каждого индивида отношение к своему организму как к своей индивидуальной собственности, которой только он вправе распоряжаться, - и такие индивиды никак не смогут принять совместное решение о биологической переделке себя и своего потомства. Для принятия такого решения необходимо такое же восприятие людьми себя, какое было у членов первобытного племени, - восприятие себя как неотделимой части физически единого тела, каковым является общество-коллектив и которое физически едино не только в пространстве, но и во времени, в череде сменяющих друг друга поколений клеточек общественного тела).

Таким образом, коллективно управляться посредством компьютерных систем будет не только производство, но также и распределение - а тем самым и потребление - материальных благ. Человечество постепенно превратится сперва в "общину общин", "коллектив коллективов", каждый из которых будет представлять собой единую семью, совместно выкармливающую и воспитывающую своих детей, - а затем, по мере размывания границ между отдельными коллективами, будет превращаться в единый коллектив, единую семью. При этом индивидуальные личности будут постепенно растворяться в малых и больших коллективах, сливаясь в коллективную личность - такую же, какой была (как мы уже отмечали выше) первобытная община, но на гораздо более высоком уровне развития*…

Попробуем довести очерченные нами тенденции грядущего развития человечества до предельной последовательности - и предсказать, до чего доживет человечество в далеком, почти фантастическом будущем, если только переживет кошмар империалистических войн и сможет перейти к бесклассовому обществу.

 

Согласно мнению американского биофизика Грегори Стока (интервью с ним передавалось по телевизионному каналу РТР 27.08.00, в американском фильме "Тайны тысячелетия", показ которого шел в рамках передачи "Планета Земля"), в будущем люди объединятся в одно разумное существо (Сток называет его метачеловеком) с помощью вживленной в человеческие организмы микроэлектроники (микрокомпьютеров, посредством которых будут осуществляться новые формы не только общения, но и биологического взаимодействия людей). Надо думать, что когда-нибудь (может быть, уже в процессе перехода от цивилизации к коллективизму, а может быть, на ранней стадии коллективизма. Но уж наверное раньше, чем наступит полный коллективизм: если идея уже носится в воздухе, то ей суждено воплотиться в жизнь достаточно скоро) этот прогноз начнет осуществляться*. Это означает, что людям уже не надо будет таращиться на экран монитора, барабанить пальцами по клавиатуре и возить мышкой по коврику для того, чтобы участвовать в управлении обществом посредством компьютерных систем: это можно будет делать во время прогулки, еды, купания… В первое время значительные остатки отношений индивидуального и авторитарного управления в системе общественных отношений еще не позволят коллективистам перейти к прямому чтению мыслей, даже когда это станет технически возможным; но при полном коллективизме (т. е. при "полном коммунизме") эти ограничения отпадут - хорошим коллективистам тогда будет абсолютно нечего скрывать друг от друга, - и члены единого всечеловеческого коллектива будут так же непосредственно воспринимать мысли и переживания друг друга, как и свои собственные. Разница между "своей" и "чужой" душой исчезнет: ощущения, эмоции, чувства и мысли всех людей будут для каждого человека своими… Со временем каждый индивид будет постоянно, даже во сне, поддерживать связь с паутиной компьютерных сетей, связующих человечество в единого разумного субъекта, - и в любой момент сможет вступить в контакт с любым другим индивидом, входящим во всечеловеческий коллектив, воспринимая при этом душу этого другого индивида как непосредственное продолжение своей души. Конечно, сегодня от таких прогнозов у многих мороз пойдет по коже: первая подсознательная реакция на них у всякой Индивидуальной Личности будет одна и та же - "Караул, меня хотят полностью подчинить!" Но то, что пугает нас, уродливых продуктов классового общества, не будет пугать наших гармоничных потомков: в их обществе, где не будет ни руководителей, ни подчиненных, никому не будет нужно никого превращать в свое орудие, и потому они спокойно откроют друг другу свои души, слив их в одну, всечеловеческую. Они постараются сделать свои совместные переживания в процессе управления производственной деятельностью как можно более приятными - и с помощью вживленной в человеческий организм электроники свяжут коллективное управление технологическими процессами с эротическими переживаниями. Физический, интеллектуальный, управленческий труд, слившиеся воедино благодаря компьютерным системам еще в процессе перехода от цивилизации к коллективизму, теперь сольются воедино также и с сексуальным наслаждением; мечта Герберта Маркузе о "либидозном труде" и "либидозных трудовых отношениях" (см. его книгу "Эрос и цивилизация") сбудется в такой полной мере, в какой ему и не снилось. Всякий труд будет дарить оргастическое наслаждение; и благодаря этому станет абсолютно безразлично, зачинать ли детей в утробе матери или в пробирке, вынашивать ли их в пресловутой утробе или выращивать человеческие зародыши в специально оборудованных для этого инкубаторах*.

Непосредственную связь с сексуальным наслаждением всего человечества как единого целого получат при полном коллективизме познавательная деятельность и художественное творчество - в силу того, что еще в процессе перехода от цивилизации к коллективизму они неразрывно сольются с производством материальных благ, и вновь, как и в первобытные времена, искусство и познание бытия нельзя будет ни в коей мере ни отделить, ни отличить от производительного труда. Философия и наука исчезнут как особые виды деятельности; оперирование понятиями сольется воедино с оперированием вещами, так же как оба они - с оперированием волей людей (по мере отмирания отношений авторитарного управления отомрет такой особый вид деятельности, как управленческий труд). Каждый продукт труда, каждый трудовой акт будут в одно и то же время материальной ценностью, произведением искусства и научным экспериментом (а каждый трудовой акт - еще и движением теоретической мысли) для каждого индивида в отдельности и всего человечества в целом. Исчезнет свойственное культуре индустриальной цивилизации разграничение между профессиональными производителями культурных ценностей и большинством общества, потребляющим книги и картины, аудио- и видеозаписи, радио- и телепередачи в готовом виде, ничего не вносящим в них от себя; подобно фольклорной культуре аграрных цивилизаций и всей культуре первобытного общества, все те, кто потребляет культурные ценности, будут их же и творить. Продукты человеческого творчества (каковым станет вся вообще человеческая деятельность: нетворческая деятельность в основном исчезнет при переходе к коллективизму, почти полностью - при раннем коллективизме, абсолютно полностью - при полном коллективизме) утратят авторский характер; всякий, кто их употребит, сможет их усовершенствовать, и никого не будет интересовать, кто именно внес то или иное усовершенствование… Все это осуществится в основных чертах еще до раннего коллективизма; в раннем коллективизме это осуществится почти полностью; при полном коллективизме - абсолютно полностью.

Но вернемся к биологии. Провидец Сток совершенно правильно считает, что посредством вживленной в организмы людей грядущего электроники они будут не только общаться, но и биологически взаимодействовать друг с другом. Дело в том, что человечеству придется осваивать не только новые источники и способы добывания энергии, но также и новые способы ее потребления - и в том числе переделывать организмы людей так, чтобы они впитывали и расходовали энергию с как можно меньшими потерями, усваивая ее как можно больше. Этот путь неизбежно приведет человечество к развитию непосредственного биологического обмена веществ между телами разных людей - с тем, чтобы развивать потребление энергии всем человечеством как единым организмом и чтобы резко уменьшить ее потери при ее перераспределении между отдельными индивидами (чем непосредственнее, теснее связи между индивидами в процессе перераспределения энергии между ними, тем меньше при этом ее потери). Таким образом, чтобы отдельные индивиды могли эффективнее усваивать энергию и перераспределять ее между собой, им рано или поздно придется перестать быть отдельными индивидами и стать физически и биологически единым организмом. (Тем самым чаяния А. Богданова, возлагавшего большие надежды на… переливание крови как на средство, способное помочь коллективному сплочению человечества - надежды, бывшие в том виде, в каком их питал Богданов, несомненно утопическими, - реально сбудутся в такой форме и в такой мере, о которых он не мог бы и мечтать.) Но для того, чтобы это осуществилось, необходимы не только соответствующие технические, но и четко определенные социальные предпосылки: человечество уже должно быть в очень высокой мере социально и, следовательно, духовно единым сознательным субъектом - в такой мере социально и духовно единым, в какой это будет даже не при раннем, а только при полном коллективизме. До того, как будет достигнута настолько высокая степень преобладания коллективных отношений в человечестве, оно просто не захочет превращаться в биологически единый организм, даже если технические предпосылки этого уже будут созданы. Лишь побыв достаточно долгое время единым Человеком в социальном (а значит, и духовном) смысле, человечество сможет захотеть стать таковым и в биологическом смысле этого слова… Окончательно слившись друг с другом в единое тело, люди вберут в это тело и всю свою технику: компьютеры и компьютерные системы, все прочие средства производства станут точно такими же частями тела единого Человека, как и бывшие отдельные индивиды (кстати, еще задолго до того, как это произойдет, люди уже перестанут относиться к виду homo sapiens - настолько они изменят свой генотип). Превращение человечества в физически и биологически единого Человека положит конец коллективистскому строю - точно так же, как перед этим превращение человечества в социально и духовно единого Человека положит конец предыстории человечества. Настоящая история человечества, начавшись с коллективизма, продолжится как история физически единого всечеловеческого Человека, постоянно совершенствующего (усложняющего) себя в борьбе за свое существование и все больше и больше вбирающего в себя неживую природу.

Физически единый всечеловеческий Человек будет вбирать в себя неживую природу и живые, но еще не ставшие разумными организмы на всем том пространстве Вселенной, которого он достигнет. Может быть, когда-нибудь через Солнечную систему будет пролетать космический корабль инопланетян - и они даже не заподозрят (до тех пор, пока единый всечеловеческий Человек не даст им этого понять), что пролетают через тело разумного существа, хотя и будут удивлены необычными природными явлениями и процессами, протекающими в этом уголке Вселенной… Так будет воплощаться в действительность образ, рожденный воображением Максима Горького (и рассказанный им, кажется, в беседе с А. Блоком; сейчас уже не помню, в какой именно книжке я это вычитал, а потому и не могу процитировать дословно) - образ того, как разум поглощает, вбирает в себя материю и перерабатывает ее, перевоплощает в себя, заполняя собой Вселенную. И это будет вовсе не какой-то холодный, бестелесный разум: превращая природу в свое тело, он будет испытывать такое безмерное плотское наслаждение, которого мы, цивилизованные недочеловеки, даже не можем себе представить.

 

Здесь читатель наверняка испытает недоумение и неприязнь: не слишком ли далеко зашел автор, обозвав людей классового общества (в том числе и себя) недочеловеками? Не слишком ли он много себе позволяет?

На самом деле автор этих строк вовсе не начал заговариваться и употребил выражение "недочеловеки" вовсе не от чрезмерного эмоционального возбуждения, не в пафосе воспевания коллективистского будущего. Он просто последовательно продолжил мысль Маркса и Энгельса о том, что только социалистическая революция заканчивает предысторию человечества и начинает его действительную историю.

Чтобы удостовериться в этом, обратимся к известному отрывку из работы Энгельса "Развитие социализма от утопии к науке":

"Раз общество возьмет во владение средства производства, то будет устранено товарное производство, а вместе с тем и господство продукта над производителями. Анархия внутри общественного производства заменяется планомерной, сознательной организацией. Прекращается борьба за отдельное существование. Тем самым человек теперь - в известном смысле окончательно - выделяется из царства животных и из звериных условий существования переходит в условия действительно человеческие. Условия жизни, окружающие людей и до сих пор над ними господствовавшие, теперь подпадают под власть и контроль людей, которые впервые становятся действительными и сознательными повелителями природы, потому что они становятся господами своего собственного объединения в общество. Законы их собственных общественных действий, противостоявшие людям до сих пор как чуждые, господствующие над ними законы природы, будут применяться людьми с полным знанием дела и тем самым будут подчинены их господству. То объединение людей в общество, которое противостояло им до сих пор как навязанное свыше природой и историей, становится теперь их собственным свободным делом. Объективные, чуждые силы, господствовавшие до сих пор над историей, поступают под контроль самих людей. И только с этого момента люди начнут вполне сознательно сами творить свою историю, только тогда приводимые ими в движение общественные причины будут иметь в преобладающей и все возрастающей мере и те следствия, которых они желают. Это есть скачок человечества из царства необходимости в царство свободы" [397, с. 227-228].

Доведем мысль Энгельса до ее логического завершения. Если только в результате обобществления средств производства человек окончательно выделится из царства животных и перейдет в действительно человеческие условия существования - значит, все мы, все еще живущие в классовом эксплуататорском обществе, еще не окончательно выделились из царства животных, еще не перешли в действительно человеческие условия существования - значит, все мы, люди классового общества, еще не совсем люди. Все мы (включая и самого Энгельса с его товарищем Марксом) являемся лишь переходными от животного к человеку существами: говоря прямо, мы недочеловеки, получеловеки. Только тогда, когда мы перестанем делиться на продавцов и покупателей, господ и подчиненных, богатых и бедных, грабителей и ограбленных; только тогда, когда человечество не будет делиться на "соплеменников" и "иноплеменников", когда размоется и исчезнет деление на этносы, народности, нации; только тогда, когда все люди будут совместно владеть и распоряжаться средствами и продуктами труда, совместно и на равных управлять обществом; только тогда, когда исчезнет отчуждение человека от человека, непримиримые противоречия между людьми, эксплуатация одних людей другими - одним словом, только тогда, когда люди станут относиться друг к другу действительно по-человечески*, они станут людьми на сто процентов. А пока что все мы, такие разные - и умные, и глупые, и талантливые, и бесталанные, и порядочные, и подлые, и альтруисты, и эгоисты - все мы лишь получеловеки: отчужденное общество всех нас отчуждает от нашей человеческой сущности*, и все мы оказываемся недочеловеками в силу нечеловеческого характера отношений между людьми в классовом обществе.

Нетрудно доказать, что приведенное выше высказывание Энгельса является не чем-то случайным в текстах классиков марксизма, но весьма существенным элементом теории исторического материализма. Открываем авторское предисловие Маркса к его книге "К критике политической экономии" - и читаем там:

"Буржуазные производственные отношения являются последней антагонистической формой общественного процесса производства, антагонистической не в смысле индивидуального антагонизма, а в смысле антагонизма, вырастающего из общественных условий жизни индивидуумов; но развивающиеся в недрах буржуазного общества производительные силы создают вместе с тем материальные условия для разрешения этого антагонизма. Поэтому буржуазной общественной формацией завершается предыстория человеческого общества" [396, с. 7-8].

Как видим, точка зрения Маркса на историю "антагонистических форм общественного процесса производства" совпадает с точкой зрения Энгельса: если в классовом обществе человек еще не живет в действительно человеческих условиях, не окончательно выделяется из царства животных, тогда, конечно, эксплуататорское общество еще не есть вполне человеческое общество, а его история есть лишь предыстория человеческого общества. Соответственно, и выводы из утверждений Маркса следуют те же, что и из утверждений Энгельса: раз история "антагонистических форм общественного процесса производства" есть лишь предыстория человеческого общества - значит, настоящая история человеческого общества еще не началась - значит, классовое общество еще не есть вполне человеческое общество - значит, члены классового общества еще не есть вполне люди, а их общество еще не есть вполне общество.

Читаем десятый марксов тезис о Фейербахе:

"Точка зрения старого материализма есть "гражданское" общество; точка зрения нового материализма есть человеческое общество, или обобществившееся человечество" [393, с. 4].

И опять-таки мы видим, что по мнению Маркса лишь обобществившееся человечество можно назвать человеческим обществом (из чего, естественно, следует вывод, что необобществившееся человечество - еще не совсем человечество, а член гражданского общества - еще не совсем человек). При этом очевидно, что Маркс считает эту точку зрения одним из существеннейших элементов теории "нового материализма", кардинально отличающим ее от теории старого материализма.

О том, что эта точка зрения есть не просто теоретическое утверждение, но практическая цель, свидетельствует следующий, одиннадцатый марксов тезис:

"Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его" [393, с. 4].

Понятно, о каком изменении мира идет речь: обобществить человечество, помочь ему стать вполне человечеством, а нам (а скорее даже, нашим потомкам), его составляющим, - вполне людьми. Как это сделать? - Подготовить и совершить мировую пролетарскую революцию.

В свете сказанного выше становится понятным, ради чего сын преуспевающего адвоката Маркс и капиталист Энгельс всю свою жизнь положили на подготовку пролетарской революции. Действительно, если все мы - существа, переходные от животного к человеку; если наше сообщество, "недочеловечество", не остановилось в своем развитии, а продолжает дорастать до человечества, которое будет состоять из людей в полном смысле этого слова; наконец, если назрела необходимость мировой пролетарской революции, через которую только и возможно обобществление средств производства, а значит, успешное завершение перехода от животного к человеку - тогда какая же роль из того набора ролей, который современное общество может предложить своим членам, является наиболее достойной разумного, творческого существа? - Разумеется, роль пролетарского революционера… Правда, эта роль очень тяжка: она требует от избравшего ее отдавать все его силы и средства на дело мировой революции, посвятить этому делу всю свою жизнь и быть готовым в любой момент расстаться и с комфортом в быту, и со здоровьем, и с самой жизнью. Эта роль также требует быть готовым не только умирать, но и убивать, убивать много: расчищать дорогу к коллективистскому обществу в этом мире эгоизма и насилия очень трудно… Всерьез играть роль пролетарского революционера, сделать ее своей подлинной сущностью, своей судьбой может только тот, для кого индивидуальная личность (как своя собственная, так и любого другого индивида) утратила самоценность - и может быть ценной лишь в той мере, в какой эта личность способствует подготовке и победе пролетарской революции. А из утраты самоценности своей личности в глазах пролетарского революционера следует, в свою очередь, то, что его общественное положение тоже утрачивает самоценность в его глазах: если настоящий пролетарский революционер обладает высоким социальным статусом в капиталистическом обществе, то это важно для него лишь постольку, поскольку он может использовать обеспечиваемые этим статусом возможности для разрушения того самого капитализма, который предоставляет их данному революционеру. Именно поэтому капиталист Энгельс охотно тратил свои прибыли на революционную пропаганду и организацию рабочих - то есть на то, чтобы они в конце концов лишили его этих прибылей. Именно поэтому Маркс, Энгельс, Ленин и Троцкий всю свою жизнь посвятили разрушению капитализма - несмотря на то, что изначально обладали, в рамках этого самого капитализма, довольно высоким социальным статусом.

Такое отношение к индивидуальной личности, живущей в классовом обществе, является логическим выводом из теории исторического материализма, "нового материализма": как можно говорить о самоценности той или иной индивидуальной личности в классовом обществе, если составляющие это общество индивиды не являются вполне людьми - и, следовательно, не являются вполне личностями*? До тех пор, пока существует классовое общество, любой индивид - будь он хоть Леонардо да Винчи, Эйнштейн и Маркс в одном лице - является лишь заготовкой человека, полуфабрикатом личности. А в чем состоит ценность полуфабриката? - Исключительно в том, что из него может получиться; никакой самоценности у него быть не может. Если же полуфабрикат бракованный и из него не может выйти ничего стоящего, то его ценность, разумеется, равна нулю.

Из сказанного выше, конечно же, не следует, что согласно теории исторического материализма какой-то ценностью обладают только действительные или потенциальные пролетарские революционеры. Непролетарские революционеры прошлого тоже были ценны: они толкали вперед развитие классового общества, приближая его к моменту превращения в общество бесклассовое. Ученые и изобретатели тоже ценны: они трудятся и изобретают, чтобы построить жилища для людей коммунистического будущего и приготовить к их приходу землю, животных и растения. Ценен вообще всякий, кто хорошо строит жилища, производит транспортные средства, изготавливает продукты питания, одежду, прочие полезные предметы потребления и те орудия труда, с помощью которых можно делать все это. Ценны также некоторые (далеко не все) деятели искусства - а именно, те, которые плодами своего творчества помогают их потребителям стать творцами, избежать участи живых машин, механически вырабатывающих и потребляющих товары. Но если тот или иной индивид сознательно и продуманно занимает отстраненную или враждебную позицию по отношению к пролетарским революционерам и их делу, то вся его ценность исчезает: он становится либо камнем, который нужно убрать с дороги, либо грязью, которую можно попирать сапогами без всяких угрызений совести. А среди тех членов классового общества, которые обладают какой-то ценностью, наивысшая цена - последовательным и сознательным пролетарским революционерам, ставящим на карту саму свою жизнь ради победы революции.

 

Обрисованный нами путь грядущего закономерного развития человечества наверняка не понравится большинству современных людей и, в частности, большинству ортодоксальных марксистов и анархистов - слишком уж сильно отличается он от тех красивых сказок (о грядущем обществе, в котором и общественная собственность на средства производства будет, и индивидуальная личность каким-то чудом сохранится, и реки с кисельными берегами будут течь молоком и медом), которыми последователи Маркса и Бакунина привыкли услаждать пролетариев*. Однако независимо от того, нравится ли он кому-то или нет, он является единственным вариантом выживания человечества. Все же остальные варианты выхода человечества из предстоящей в наступившем веке империалистической бойни (а затем - дальнейшего развития общественного устройства) сводятся к сохранению классового общества - и, следовательно, к довольно-таки скорой гибели человечества.

Для всякого живого многоклеточного организма закономерным и внутренне необходимым путем развития является только один - детство, юность, взрослость, старость, смерть от старости. Это не означает, что каждый многоклеточный организм неизбежно проходит именно такой путь развития; но все альтернативы этому пути (обусловленные случайными - то есть, в данном случае, внешними по отношению к общим закономерностям развития всего живого - причинами) сводятся лишь к одной - к преждевременной смерти. Точно так же обстоит дело и с живым организмом под названием "человечество": единственный закономерный и необходимый путь его развития - первобытный коллективизм, классовое общество, коллективизм, превращение в единого всечеловеческого Человека (дальше обрисовать этот путь мы, на сегодняшнем уровне развития наших представлений о Вселенной, не в состоянии); необходимость и закономерность этого пути развития не означает его абсолютную неизбежность - однако означает то, что все остальные возможные альтернативы развития человечества сводятся к его безвременной кончине и, следовательно, не являются действительными альтернативами.

 

*  *  *

 

А теперь вспомним кое-что из того, о чем мы говорили во второй и третьей главах. Вспомним, что с момента возникновения вида Homo sapiens (и образования кроманьонских первобытных общин) и до сих пор развитие всех производственных отношений, взятых в целом, шло так: от преобладания отношений коллективной собственности на производительные силы и коллективного управления экономической деятельностью - через преобладание отношений авторитарной собственности и авторитарного управления - к преобладанию отношений индивидуальной собственности и индивидуального управления во времена разложения феодального и азиатского способов производства - затем опять к преобладанию отношений авторитарной собственности на производительные силы и авторитарного управления экономической деятельностью. Если человечество не погибнет, а перейдет к коллективизму, классическая триада "отрицания отрицания" завершится: начало подлинной истории человечества в то же время будет повторением некоторых черт первобытного коллективизма на новом уровне развития, на новом витке исторической спирали*.

Вспомним также, что с момента возникновения Homo sapiens и до сих пор развитие отношений собственности на орудия труда и управления именно их изготовлением и распределением шло линейно - от преобладания отношений индивидуальной собственности и индивидуального управления к преобладанию отношений авторитарной собственности и авторитарного управления. Переход к коллективизму означал бы переход к преобладанию отношений коллективной собственности на орудия труда и коллективного управления их изготовлением и распределением. Тем самым завершилась бы эта прямая восходящая линия развития - от индивидуализма через авторитаризм к коллективизму, - являющаяся как бы осью, на которую накручивается спираль развития всех производственных отношений, взятых в целом.

Возможно, вы скажете, уважаемые читатели, что оба эти совпадения не могут служить доказательством неизбежности перехода человечества к коллективизму. Спора нет, это так; однако доказательствами - хотя и довольно-таки косвенными, не слишком сильными - закономерности, внутренней необходимости, естественности такого перехода они, пожалуй, все-таки являются*.

Конечно, слова о естественности перехода человечества из его современного состояния к коллективизму звучат странно после всего, что было сказано выше об уничтожении индустриальной цивилизацией последних остатков коллективных отношений и последних навыков коллективной солидарности между эксплуатируемыми трудящимися. Однако и здесь мы встречаемся с диалектическим парадоксом: выкорчевав с корнем остатки старого общинного коллективизма, капитализм и неоазиатский строй, с одной стороны раздробив и ослабив рядовых работников, с другой стороны подготовили последних к более полному, тотальному, всеобщему коллективизму, чем старый коллективизм мелких групп.

Начнем с того, что старый коллективизм мелких групп отчуждал эти группы друг от друга не меньше (даже, пожалуй, больше), чем в современном обществе отчуждены друг от друга атомизированные индивиды. Прежний коллективизм обусловливал доминирование отношений индивидуальной собственности и индивидуального управления между мелкими коллективами - и на этом в доиндустриальных классовых обществах держалась деспотическая власть всех тогдашних эксплуататоров. Правда, иногда старый общинный коллективизм оказывался способен обеспечить победу восставших крестьян и ремесленников над своими господами; но после таких побед ограниченность старого коллективизма с железной необходимостью, не знающей ни единого исключения, приводила либо к возвращению старых господ, либо к превращению лидеров повстанцев в новых господ, либо к комбинированию обоих этих вариантов друг с другом (иногда на них накладывалось еще и порабощение чужеземными завоевателями). В большинстве же случаев эксплуататоры использовали коллективизм мелких групп как одно из орудий своей власти: divide et impera - противопоставляй друг другу обособленные друг от друга коллективы и властвуй над ними… Даже более того: ответственность членов маленького коллектива друг перед другом постоянно использовалась господами как средство, позволяющее обломать самых непокорных властям членов коллектива с помощью более послушных и покладистых. Как это делалось, хорошо изобразил Салтыков-Щедрин в своей "Истории города Глупова".

Пойдем далее. Вспомним, что крестьянские общины и ремесленные цеха докапиталистических цивилизаций, а также рабочие поселки раннего капитализма все-таки в меньшей степени были коллективами, чем не были ими: над коллективными отношениями в них уже преобладали отношения авторитарного и индивидуального управления, авторитарной и индивидуальной собственности (так что когда мы в предыдущем абзаце говорили о "мелких коллективах", то делали это с огромной долей условности). Такая комбинация общественных отношений приводила к тому парадоксальному результату, что традиции, формировавшиеся и поддерживавшиеся на основе еще остававшихся коллективных отношений, оказывались направлены на упрочение отношений авторитарной и индивидуальной собственности, авторитарного и индивидуального управления. В коллективных традициях оказывались заложены и вражда между общинами, и кровная месть, и поклонение царю небесному*, и поклонение царю земному, и послушание сеньору и священнику, и передел общинной земли между главами входящих в общину авторитарных семей, и право мужа "учить" жену вожжами, и право родителей "сокрушать ребра чадам своим в юности их", и вступление юношей и девушек в брак не иначе, как с благословения папеньки и маменьки, и множество других столь же милых вещей… Тем самым остатки первобытных коллективных отношений парадоксальным образом укореняли классовое общество в психике его членов. Старый общинный коллективизм, иногда сотрясая классовое общество, всегда мешал ему окончательно развалиться, а в промежутке между потрясениями больше укреплял классовое общество, чем подрывал его.

А теперь присмотримся внимательнее к тем атомизированным индивидам, в которых монополистический капитализм и неоазиатский строй превратили современных рядовых работников. Это люди без корней, с минимумом устойчивых привязанностей или вообще без таковых, с минимумом очень слабых традиций. Их психика и, в частности, сознание представляют собой пустую форму, которую сегодня с легкостью заполняет своим содержанием индустриальная цивилизация - но завтра это содержание может быть довольно легко вылито, и опустевшая форма сможет заполниться новым, соответствующим новому коллективизму содержанием хотя и не совсем легко, но все же гораздо легче, чем психике наших предков, в которой традиции классового общества именно благодаря остаткам старых коллективных отношений были укоренены гораздо крепче, чем в психике современного атомизированного человека. Религиозная вера, патриотизм, стереотипы авторитарных отношений между мужчинами, женщинами и детьми хотя и заполняют собою психику современного человека, но гораздо менее прочны, с гораздо большей легкостью устранимы, чем у его предков**. Современный человек сам по себе - никто, его формируют лишь его хозяева и начальники; но именно поэтому он, однажды свергнув своих формирователей, сможет стать всем* с большей легкостью, чем его предки, уродства которых закреплялись коллективной традицией. Да, современным пролетариям труднее раскачаться на совместную борьбу за свою власть, чем их предкам*; но когда грядущие империалистические войны все-таки раскачают и сплотят их, то они, победив, будут превращаться в единую коллективную личность с гораздо большей легкостью, чем превращались бы их чуть более коллективные, но и более закостенелые предки. Большинство последних даже угроза гибели вряд ли заставила бы отказаться от своих авторитарных и индивидуалистических (но подкрепляемых остатками старого общинного коллективизма) традиций; современные же люди, чтобы выжить, начхают на какие угодно традиции - и когда потребность в выживании на послевоенной всемирной помойке заставит их вытереть ноги о традиции классового общества и стать коллективистами, они хоть и с некоторым скрипом, но в конце концов обязательно сделают это, попутно без особых угрызений совести раздавив тех, кто встанет у них на пути.

Вот так и получается, что буржуазия, предельно атомизировав пролетариев и тем самым на время укрепив свою власть, все-таки приготовила себе могильщиков - тех, которые сегодня стали ничем и именно поэтому оказались способны стать всем.


* Основным источником материалов для главы 4 послужила статья М. Инсарова "О причинах пассивности пролетариата" [233].

** Вот как формулируют эту точку зрения нынешние российские идеологические прислужники капитала:

"У Маркса и Энгельса представление о классах сформировалось из разных источников, в основном - из работ французской исторической школы, основывавшейся на опыте революции 1789 г. У классиков марксизма это представление находилось также под сильным влиянием, с одной стороны, истории античного рабства, а с другой - недовольства рабочих молодым капитализмом. В те времена рабочие психологически еще не расстались с идеалом сельской жизни и подчас были склонны выражать это массовым насилием. С тех пор много воды утекло, выявилось, что значимость рабства в античности была сильно преувеличена, а рабочие в развитых странах давно перестали себя противопоставлять существующим формам производства, вполне интегрировались в социальную систему, составляя часть среднего слоя" [32, с. 30].

Эту точку зрения разделяют с правыми идеологами и такие "левые", как Маркузе и его последователи. В действительности же дело вовсе не в том, что рядовые наемные работники высокоразвитых капстран якобы подкуплены и стали частью "среднего слоя", а в том, что они гораздо более разобщены, чем их деды и прадеды, недавно пришедшие из деревни и еще сохранившие навыки общинной солидарности, выросшие из остатков отношений коллективного управления, сохранявшихся в сельских общинах на протяжении всей их истории. При развитом капитализме доля отношений индивидуального управления и индивидуальной собственности в системе отношений между пролетариями гораздо выше, чем при молодом капитализме; именно поэтому, а вовсе не в силу "закормленности", современные пролетарии гораздо более подавлены и раздавлены капитализмом, чем их предки, "психологически еще не расставшиеся с идеалом сельской жизни" (т. е. с идеалом коллективистской жизни) "и подчас склонные выражать это массовым насилием" именно в силу того, что в их среде еще сохранялась некоторая доля отношений коллективного управления. Жившие в бараках в рабочих поселках, постоянно контактировавшие друг с другом и с детства привыкавшие выручать друг друга, не быть друг другу чужими пролетарии предприятий прошлого были, как это ни удивительно, заметно менее зависимы от своих хозяев, чем пролетарии современных предприятий, живущие каждый в своей квартире в разных концах города, встречающие друг друга только на работе и не всегда знающие всех своих соседей по подъезду. Современный пролетариат интегрирован в капиталистическую систему в той мере, в какой он разобщен внутри себя.

Кстати сказать, не следует смешивать жизнь эксплуатируемых трудящихся в одном бараке или в соседних домах рабочего поселка, с одной стороны, с их жизнью в одной коммунальной квартире, с другой стороны. В первом случае бок о бок жили, как правило, люди, совместно работающие на одном и том же предприятии - и, следовательно, имеющие общий источник средств к жизни и общие интересы по их добыванию. Такие условия способствовали развитию навыков сотрудничества и взаимопомощи между совместно живущими людьми. Во втором же случае, напротив, совместно жили, как правило, люди, добывающие средства к существованию из разных источников, а потому мало заинтересованные в сотрудничестве и взаимопомощи - и, следовательно, относящиеся друг к другу прежде всего как к стесняющим внешним обстоятельствам и конкурентам в борьбе за место под солнцем на квадратных метрах жилплощади. Именно поэтому "коммуналка", в противоположность бараку в рабочем поселке, не столько объединяет пролетариев или государственных рабочих, сколько разъединяет их, противопоставляет их друг другу.

 

* Ошибка Махайского - в его вере в возможность восстания рабочих против исторических законов. На самом деле всякое восстание эксплуатируемых классов есть проявление исторических закономерностей, и успешными такие восстания бывают только тогда, когда этот успех закономерен. К примеру, то, что в XXI веке будут иметь место по всему миру пролетарские восстания, закономерно, потому что закономерен предстоящий третий империалистический передел мира, в ходе которого буржуазия вооружит, организует в воинские части и доведет до отчаяния своих наемных рабов. То, что последние смогут преодолеть свою нынешнюю разобщенность, тоже закономерно - поскольку закономерными будут те большие войны, в результате которых нынешний пролетариат, эта толпа одиночек, вначале будет спаяна узами "окопного братства", а затем устанет от убийства своих братьев по классу, принадлежащих к враждующим армиям. Наконец, в XXI веке человечество на практике проверит наше предположение о том, что победа пролетарских восстаний, если она будет одержана, в конце концов обеспечит закономерный переход к бесклассовому коллективистскому обществу - закономерный в силу того, что сегодня уже существуют такие компьютерные системы, с помощью которых миллиарды людей могут коллективно управлять собой, и не существует непреодолимых технических препятствий, помешающих взявшим политическую власть пролетариям овладеть этими компьютерными системами; если же пролетарские восстания не победят, то человечество столь же закономерно погибнет, поскольку капитализм постепенно превратит Землю в одну огромную радиоактивную, отравленную ядовитыми химикатами помойку.

* Сапронов ошибался: эта аналогия еще не является основанием для того, чтобы рассматривать сталинскую коллективизацию как форму первоначального капиталистического накопления. Будем строги в употреблении терминов: первоначальное капиталистическое накопление - это то, что происходит при возникновении капитализма, а до 1917 г. российское крестьянство уже было до такой степени пролетаризировано, что можно не сомневаться в наличии весьма развитого (хотя и периферийного, т. е. далеко не самого преуспевающего) капитализма в России начала XX в. Это очень хорошо понимал Ленин, отдававший себе отчет в том, до какой степени часто продавали свою рабочую силу те крестьяне, которых экономисты народнического и околонароднического толка считали еще не пролетаризированными. (Примером последних является, скажем, А. В. Чаянов, отказывавшийся - и совершенно напрасно - видеть в наемном труде, привлекаемом хозяевами в помощь к своему личному труду, "капиталистический момент организации производства" [725, с. 426].) Достаточно перечитать ленинскую работу "Развитие капитализма в России" [346], чтобы убедиться в том, что уже во второй половине XIX века "первоначальное накопление капитала" было для Российской империи уже давно прошедшим делом. [См. по этому вопросу также 118, с. 114-123].

Капитализм наступает гораздо раньше, чем все рядовые работники превратятся в стопроцентных пролетариев. Если больше половины населения хотя бы иногда продает свою рабочую силу (при том, что в стране уже есть хоть какое-то мануфактурное - а тем более, крупное машинное - производство) - значит, капитализм уже несомненно есть. А в Российской империи после 1861 г. (которым, собственно говоря, и можно датировать полнейшее и окончательное завершение процесса первоначального накопления капитала в России; в основном он завершился уже к концу XVIII века, когда дворяне превратили основную массу рядовых работников-земледельцев в производящих прибавочную стоимость пролетариев-рабов - о последнем см. выше, во второй главе - и тем самым обуржуазились) дело уже обстояло именно так...

Не всякое отнятие средств производства у непосредственных производителей и превращение последних в пролетариев суть первоначальное накопление капитала (тем более не является первоначальным накоплением капитала превращение непосредственных производителей в класс государственных рабочих, рабочая сила которых изначально принадлежит государству и товаром не является). Если бы мы стали называть всякую экспроприацию крестьян и ремесленников-кустарей "первоначальным накоплением капитала", то нам бы пришлось прийти к выводу, что капитализм в собственном смысле слова - это лишь высокоразвитый монополистический капитализм, что история капитализма (за исключением разве что Англии) начинается лишь с середины XX века, а в ряде стран она и до сих пор не началась; отсюда пришлось бы также сделать вывод, что капитализм не есть способ производства и основанная на нем общественно-экономическая формация - ведь эти последние по определению прогрессивны в начале своего существования, а тут получится, что капитализм как таковой есть изначально гниющий монополистический капитализм… Дальше началось бы нагромождение абсурда на абсурд, обесценивающее понятия "способ производства" и "общественно-экономическая формация" как инструменты научного познания: индустриальное общество предстало бы нашим глазам в виде каши из равнозначимых укладов, в которой не разберешь, где предыдущие и последующие этапы развития и каковы закономерности их следования друг за другом. Чтобы избежать этого, нам пришлось бы кинуться в противоположную крайность - и а приори объявить капитализмом (либо развитым, либо недоразвитым - "строем первоначального капиталистического накопления") всякое индустриальное общество, не задаваясь вопросом о том, является ли в нем рабочая сила товаром или нет (между прочим, нечто подобное как раз и сделал М. Инсаров в ряде своих статей - в том числе и в той, что послужила основным источником материалов к этой главе. Сходной точки зрения придерживается и А. Здоров, и ряд других отечественных и зарубежных исследователей), выкрасив весь круг индустриальных способов производства, общественно-экономических формаций и укладов одной капиталистической краской. Однако всех этих сцилл и харибд мы легко избежим, отделив экспроприацию непосредственных производителей при возникновении капитализма от многократно повторяющихся вплоть до перехода к монополистическому капитализму и неоазиатскому строю (и даже позднее) экспроприаций подобного рода - и закрепив название "первоначальное накопление капитала" только за ней, за первой.

* На этом примере с величайшей ясностью видно, что индивидуальная личность тем сильнее и внутренне свободнее, чем более сверхличные цели в жизни она себе ставит и чем более эти сверхличные цели наполняют ее внутренним содержанием, формируют ее. Как это ни парадоксально, именно благодаря тому, что Андрей Коркач не на 100% был индивидуальной личностью - благодаря тому, что его во многом сформировали остатки коллективных отношений управления, делающие, как мы помним, ту или иную группу людей единой коллективной личностью, - в той мере, в какой он все-таки был индивидуальной личностью, он был сильной личностью: коллективистское воспитание дало ему те самые сверхличные цели, в борьбе за которые он сформировался и проявил себя как сильный человек. Стопроцентно индивидуальные личности в среднем слабее, чем частично индивидуальные, не окончательно выделившиеся из единого субъекта-коллектива: одиночка, живущий только для себя, в ряде экстремальных ситуаций не видит оснований, зачем ему стоять насмерть, если можно выжить, убежав или сдавшись, - и это с детства накладывает отпечаток на его характер.

Получается удивительная вещь: высокоразвитое индустриальное классовое урбанистическое общество, окончательно разрушая крестьянскую общину и раннекапиталистический рабочий поселок, дотла уничтожая последние остатки первобытных коллективных отношений и окончательно освобождая от них индивидуальную личность, тем самым ослабляет эту личность - и не уменьшает, а напротив, расширяет, делает полным ее подавление и закрепощение хозяевами и начальниками (тем меньшинством индивидуальных личностей, которое достигает большей или меньшей индивидуальной свободы за счет порабощения, подавления, принижения и обезличивания большинства индивидуальных личностей). Либеральная демократия, освободившая индивидуальную личность от гнета феодальных владык, подготовила ее для порабощения капиталистическими монополиями и неоазиатскими государствами. Это очень хорошо понял любимец либералов и фашистов, певец власти, эксплуатации и угнетения Фридрих Ницше - ненавистник либеральной демократии, воспевший ей хвалу в конце своей творческой жизни:

"Я не нашел еще никаких оснований к унынию. Кто сохранил и воспитал в себе крепкую волю, вместе с широким умом, имеет более благоприятные шансы, чем когда-либо. Ибо способность человека быть дрессируемым стала весьма велика в этой демократической Европе; люди, легко обучающиеся, легко поддающиеся, представляют правило; стадное животное, даже весьма интеллигентное, подготовлено. Кто может повелевать, находит таких, которые должны подчиняться… Конкуренция с сильными и неинтеллигентными волями, которая служит главнейшим препятствием, незначительна. Кто ж не справится с этими господами "объективными", слабыми волей, вроде Ранке или Ренана!

С внешней стороны: столетие необычайных войн, переворотов, взрывов. С внутренней стороны: все бóльшая слабость людей, события как возбудители. Парижанин как европейская крайность.

Следствия: 1) варвары (сначала конечно под видом старой культуры); 2) державные индивиды (там, где варварские массы сил скрещиваются с несвязанностью по отношению ко всему прежде бывшему). Эпоха величайшей глупости, грубости и ничтожества масс, а также эпоха высших индивидов.

…Бесчисленное множество индивидов высшей породы гибнут теперь, но кто уцелел, тот силен, как черт. Нечто подобное было во времена ренессанса.

Мы будем по всем вероятиям поддерживать развитие и окончательное созревание демократизма: он приводит к ослаблению воли…" [456, с. 100-102].

Индивидуальная личность окончательно выделяется из общины, чтобы тут же быть раздавленной прессом бюрократической машины, освобождается от контроля равных себе, чтобы тут же попасть под контроль начальства. Полная свобода индивидуальной личности так же преходяща и неуловима, как существование поденки в качестве полноценной бабочки (два-три года поденка живет в виде личинки, а бабочкой становится только на один день - и после дня прекрасного полета умирает. Потому и называется поденкой. Есть 1500 видов поденок, и некоторые из них живут всего лишь по нескольку минут: взлетят, спарятся, самки едва успеют отложить яйца - и все, конец бабочкиному бытию. Существование именно этих видов поденок наиболее напоминает полную свободу индивидуальной личности). Те же условия, которые формируют индивидуальную личность и благодаря которым она существует - отношения индивидуальной и авторитарной собственности, индивидуального и авторитарного управления, - подавляют и принижают, обезличивают ее. Таким образом, бытию индивидуальной личности неотъемлемо присуще подавление этой самой личности, она по сути своей несвободна. Свобода индивидуальной личности есть лишь исключение из правил - тем более случайное, редкое и преходящее, чем полнее эта свобода. Полностью и навсегда освободить все индивидуальные личности можно, лишь уничтожив их - растворив обратно в коллективе, где нет ни начальников, ни подчиненных, где все стопроцентно доверяют друг другу и всем нечего скрывать друг от друга, где у людей не останется тайных желаний, невротической тревоги и комплексов, где дистанция между индивидами совершенно отсутствует и где все члены группы чувствуют себя единой коллективной личностью с единой общей волей и единым характером.

До сих пор почти все борцы за коммунизм - и анархисты, и марксисты, в том числе и сами Маркс с Энгельсом - полагали и полагают, что в грядущем всечеловеческом коллективе индивидуальные личности сохранятся и, более того, станут гармонически развитыми. Действительно, возрастание доли отношений коллективной собственности и коллективного управления в системе общественных отношений - вплоть до доминирования этих самых коллективных отношений в обществе - означает исчезновение непримиримых противоречий между людьми и каждого человека с самим собой, ликвидацию разделения труда, превращение человека из частичного, одностороннего и дисгармоничного во всестороннего и гармонически развитого; но в том-то и дело, что гармоническое и всестороннее развитие индивидуальных личностей возможно лишь как слияние их в единую коллективную личность - и не может быть ничем иным. Индивидуальная личность есть по сути своей орудие непримиримой борьбы индивида с себе подобными и с самим собой - и было бы ошибочно полагать, что человек останется таким орудием и тогда, когда его существование утратит характер непримиримой борьбы индивидов друг с другом и с самими собой.

Либеральный капитализм уже освободил индивидуальную личность как таковую настолько, насколько это вообще возможно: большей свободы она, оставаясь сама собой, достичь уже никак не сможет. Мы видим, что эта свобода неполна, что она оказывается лишь видимостью и на деле оборачивается исключительно лицемерным (и потому особенно отвратительным - хотя, возможно, и не таким жестоким, как во времена античности или средневековья) либеральным порабощением самой же индивидуальной личности. Поэтому подавляющему большинству учеников Маркса, Энгельса, Бакунина и Кропоткина, ратующему за полное освобождение индивидуальной личности и одновременно за ее сохранение, можно ответить парафразой известного высказывания самих же Маркса с Энгельсом (из "Немецкой идеологии"):

освобождения индивидуальной личности вы уже добились - и тем самым развили и укрепили уже имевшиеся налицо условия своей несвободы: порождающие эту личность отношения индивидуального и авторитарного управления. Чтобы полностью освободиться, вам нужно уничтожить эти условия, а значит, и саму индивидуальную личность.

* Те, кто считает, что в СССР шло строительство бесклассового общества, обычно понимают последнее примерно так же, как понимал его Лион Фейхтвангер:

"Основным принципом бесклассового общества является, пожалуй, то, что каждый с момента своего рождения имеет одинаковую возможность получить образование и выбрать профессию и, следовательно, у каждого есть уверенность в том, что он найдет себе применение в соответствии со своими способностями" [678, с. 188].

То есть если каждый с момента своего рождения имеет одинаковую возможность выбрать ту сферу производства, в которой его будут эксплуатировать его начальники, и у каждого есть уверенность в том, что его будут эксплуатировать в соответствии с его способностями, - то по Фейхтвангеру получается, что бесклассовое общество либо уже имеет место, либо, по крайней мере, находится в процессе формирования. Именно так и полагают те, кто считает, что в СССР был социализм, - обычно добавляя при этом, что еще одним признаком формирования бесклассового общества являются социальные гарантии (имевшие место в СССР и особенно развитые в брежневскую эпоху). То есть получается так, что если рабочую скотину сытно кормят, и с крыши хлева на нее не капает - значит, это уже вроде бы как и не подневольная и эксплуатируемая скотина, а свободный человек.

На самом же деле основным принципом бесклассового общества безусловно является то, что все члены общества на равных участвуют в управлении всеми делами общества - и нет среди них ни начальников, ни подчиненных, а если и бывают временные лидеры, то прав у них не больше, чем у сменяемых в любой момент и тотально подконтрольных своей общине первобытных вождей. Только в той мере, в какой этот принцип реализован на практике, мы можем говорить об отсутствии как классов, так и эксплуатации человека человеком.

Разумеется, при этом следует помнить, что происхождение лидеров из эксплуатируемых классов еще не свидетельствует об участии всех членов общества на равных в управлении всеми делами общества: в истории цивилизации сплошь и рядом бывало так, что эксплуататорами становились бывшие эксплуатируемые. Вот что писал об этом замечательный пролетарский революционер Г. И. Мясников (большевик, уже в начале 20-х гг. - еще при жизни Ленина - начавший бороться с превращением лидеров революции в новых эксплуататоров и возглавивший левооппозиционную "Рабочую группу РКП(б)"; репрессировать Мясникова начали еще по указанию самого Ленина, к концу своей жизни - а именно, в процессе перехода к НЭПу - успевшего в огромной мере превратиться из пролетарского революционера в буржуазного политика):

"Во всех удобных и неудобных случаях, под всякими предлогами и без всякого предлога бюрократические вожаки из Цека ВКП(б) объясняются в любви к пролетариату и сердито порицают бюрократизм. Каждый раз лечение недугов бюрократической машины государства они обещают проводить через вовлечение рабочих и крестьян в государственную работу, и каждый раз все это кончается тем, что они несколько бюрократов из интеллигентов и крестьян заменяют бюрократами из рабочих, чтобы спекулировать на рабочем происхождении чиновников. Но как президент Германской республики - шорник Эберт, как президент Совета министров деревообделочник Шейдеман, как токарь по металлу военный министр Носке и т. д. и т. п. не меняли сущности буржуазного государства, так не изменят чиновники из рабочих сущности социал-бюрократического, госкапиталистического строя" [442, с. 21]. Добавим - и неоазиатского строя тоже…

* Надо отдать должное Гордону и Клопову: они хотя бы отличают "подлинный коллективизм" от "мнимого", следуя в этом традиции, заложенной Марксом и Энгельсом в "Немецкой идеологии". Не то - А. Вишневский: через его книгу "Серп и рубль: Консервативная модернизация в СССР" красной нитью проходит отождествление авторитарных и коллективных отношений. Для Вишневского всякое единство людей, противопоставляемое им автономии индивидуальных личностей, одним миром мазано; коренное различие между авторитарно управляемой группой и коллективом исчезает в его глазах за ярлычком "соборности".

К сожалению, именно близорукость Вишневского типична для современных теоретиков; умение различать подлинный и мнимый коллективизм встречается среди них крайне редко, да и то в еще более неразвитом виде, чем у Маркса с Энгельсом и Гордона с Клоповым.

* Одним из ярких проявлений разобщенности СССРовских и постСССРовских рабочих - иными словами, одним из заметнейших последствий того, что остатки коллективных отношений в их среде оказались практически полностью вытеснены отношениями индивидуального управления - является дедовщина, начавшая развиваться в армии СССР как раз в 60-е гг. и с тех пор неуклонно прогрессирующая. Ее специфичность заключается вовсе не в грубейшем насилии - примеры столь же грубого насилия между "товарищами по оружию" можно найти во всех армиях во все времена, и в любой армии загнивающего классового общества такого насилия не меньше, чем в армии позднего СССР и затем в армиях осколков СССР, - а в том, что это насилие осуществляют не младшие командиры над рядовыми, а сами рядовые друг над другом. Ничего подобного этому история не помнит: до возникновения дедовщины в армии СССР не было еще примера, чтобы командиры в такой степени перепоручали дело унижения и угнетения рядовых самим же рядовым. К примеру, откроем "Похождения бравого солдата Швейка": судя по тому, как Гашек описал нравы в австрийской армии времен Первой мировой войны, рядовой солдат был в ней унижен и подавляем ничуть не меньше, чем в "Советской" и современной российской армии; но кто его унижал и подавлял? - Капралы, фельдфебели, унтер-офицеры, ефрейторы… В нашем же случае рядовых подавляют главным образом сами же рядовые - "старослужащие" подавляют "молодых". Конечно, в любой армии можно найти примеры того, как "молодые" оказываются в подчинении у таких же рядовых, как они сами, но "старослужащих", и более или менее унижаются этими "старослужащими"; однако в такой степени, как в армии позднего СССР и затем в армиях осколков СССР, этого не было, кажется, нигде и никогда.

Откуда взялся такой уникальный феномен?.. Армия - это сколок общества, в котором отображаются все особенности той системы общественных отношений, в которой эта армия существует. Высочайшая степень враждебности рядовых солдат - в большинстве своем пролетариев - друг другу отражает высочайшую степень разобщенности, "одиночества в толпе" пролетариев в гражданской, штатской жизни. Чем более чужды друг другу члены одного и того же класса, тем в большей мере они будут вести себя в стенах казармы (так же, кстати, как и в стенах коммунальной квартиры), как пауки в банке.

Таким образом, для того, чтобы объяснить, почему наша дедовщина самая "дедовщинная" в мире, нужно объяснить, почему наш пролетариат - самый разобщенный пролетариат в мире и почему он стал таким, еще когда был классом государственных рабочих. Среди ряда причин, сделавших наших рабочих исключительно разобщенными, основной и определяющей является высокая скорость процесса индустриализации экономики СССР, исключительно быстро разрушившего остатки крестьянской общины и старого рабочего поселка, исключительно быстро раскидавшего рабочих и крестьян - как в порядке осуществляемых государством насильственных переселений, так и, в еще большей мере, в порядке обычного, ненасильственного поиска работы - по необъятным просторам огромной страны. В течение каких-то трех-четырех десятилетий водоворот индустриализации взбурлил, подхватил и перемешал массу рабочих и крестьян - а когда воды научно-технического прогресса утихли, то выпавшие в осадок трудящиеся обнаружили себя живущими в разных концах СССР со своими родственниками, в разных концах большого города с теми, с кем работают в одном цеху, и не связанными никакими общими интересами со своими соседями по дому… В Западной Европе индустриализация происходила гораздо медленнее, постепеннее, миграции разоряющихся крестьян и ищущих новой работы пролетариев шли тоже медленнее и постепеннее - и поэтому пролетарии успевали обрастать хоть какими-то (пусть малыми) связями взаимопомощи и сотрудничества взамен старых, утраченных общинных связей. Поэтому современные западноевропейские пролетарии гораздо солидарнее - и способнее постоять за свои права - чем наши, и поэтому же дедовщина в западноевропейских армиях заметно слабее нашей (а ее крайние проявления встречаются гораздо реже и вызывают гораздо более сильный общественный резонанс). А вот в США, например, и индустриализация шла побыстрее, чем в Европе, и население представляет собой сборную солянку со всего мира, вдобавок быстро (хотя и не так быстро, как в СССР) перемешивавшуюся миграциями пролетариев внутри страны, - поэтому и солидарность пролетариев в США поменьше, чем в Западной Европе (хотя и побольше нашей), и дедовщины в армии США поболее, чем в западноевропейских армиях (в этом нетрудно убедиться, если внимательно отслеживать теленовости по теме насилия в армиях разных государств), хотя и меньше, чем в армиях осколков СССР.

Кстати говоря, разобщенность пролетариев выражалась в "Советской Армии" и выражается в современной российской армии отнюдь не одинаково у всех рядовых. Например, довелось мне разговаривать "об жизни" с одним отслужившим мужиком. Среди прочего он говорил: "Вот, если чеченцы в одной части служат, то они друг друга всегда защищают - даже старослужащий чеченец "молодого" всегда защищает. А наши, русские, друг друга всегда давят". Подобные вещи мне приходилось слыхать и раньше, от других людей... Все понятно, все объяснимо: дело не только в том, что представители нацменьшинства сплачиваются в окружении чужих, но прежде всего в том, что именно у чеченцев остатки общинности сохранились во много большей степени, чем у большинства остальных российских народностей. Эту самую силу общинной солидарности чеченские партизаны ярко продемонстрировали российским войскам в 1994-96 гг. - в то время, как весь остальной народ России покорно (как и полагается толпе одиночек) терпел "реформы", планируемые и направляемые Кремлем.

Как видим, и уровень развития способности пролетариев (и государственных рабочих) к сотрудничеству и взаимопомощи, и степень распространенности и жестокости насилия рядовых солдат одной и той же армии по отношению друг к другу определяются тем, каковы доли отношений коллективного и индивидуального управления в системе отношений управления между равными друг другу пролетариями (или государственными рабочими). Отсюда, как и из многих других примеров, видно, что способность и влечение людей к сотрудничеству и взаимопомощи есть функция общественных отношений - и неправ был Кропоткин, полагая, что влечение людей к взаимопомощи есть биологический инстинкт (кстати, доказательства, которые он приводил в пользу этого мнения, заслуживают того, чтобы их прочесть как яркий пример исключительной забавности и наивности) [см. 319, особенно с. 51]. Конечно, можно спасти гипотезу об инстинкте взаимопомощи, вообразив себе, вслед за Руссо (как это сделал, например, Маркузе - см. его книгу "Эрос и цивилизация"), что человек по природе хорош, но его добрые инстинкты искажаются классовым обществом. Однако тогда на нашем мировоззрении образуется такой нарост из допущений, спасаемых с помощью новых, столь же мало доказанных допущений, который так и просится под бритву Оккама - "не измышляй лишних сущностей без крайней на то необходимости". Подобные бородавки обязательно надо удалять: примером того, каким нелепым становится мировоззрение, обросшее наростами, коренящимися в безосновательных допущениях типа "человек по природе добр", являются взгляды многих современных анархистов. Не менее нелепыми являются взгляды ницшеанствующих фашистов и либералов, исходящих (не всегда вполне осознанно) из безосновательных допущений типа "человек по природе зол". На самом деле каждый человек по своей природе таков, каким его сделали те конкретные отношения между людьми, в которые он оказался вброшен в первые четыре-шесть лет своей жизни; что же касается "человеческой природы вообще", то ею является природа всего человечества - совокупность всех общественных отношений, то есть, в основе своей, всех отношений собственности и управления.

 

* Следует отметить, что возросшая частичность современного рабочего проявилась еще и в возрастании его неспособности выжить без центрального отопления, водопровода, электричества и газа, без магазинов - одним словом, без системы распределения коммунальных благ, которая в развитом индустриальном классовом обществе управляется авторитарно. Не следует недооценивать важность этого обстоятельства, дополнительно - и весьма сильно - способствующего тому, что современный рабочий в среднем гораздо более склонен подчиняться своим хозяевам и начальникам, чем его прадед и даже дед.

* Речь идет, ясное дело, не обо всей, но о разночинной интеллигенции, которая, однако, в XIX веке составляла заметное большинство. Впрочем, во второй половине XIX века положение начало меняться - сперва в Западной Европе и Северной Америке, а затем и за их пределами - и уже в начале XX века результаты этого процесса стали весьма заметны, в том числе и в России: с одной стороны, вышли в свет "Вехи", а с другой стороны, те, чье мировоззрение "Вехи" выражали и кого становилось все больше (краткую, но замечательно глубокую их характеристику, данную Троцким в рамках характеристики одного из их литературных кумиров - В. В. Розанова - см. в книге Троцкого "Литература и революция" [650, с. 46-48]), получили от еще остающихся революционными интеллигентов вполне заслуженную кличку "гнилая интеллигенция". Но революционных интеллигентов оставалось все меньше…

Старые интеллигенты-революционеры, которых частенько называли и называют нигилистами, меньше всего были нигилистами в том смысле, который вкладывал в это слово Вернер Гейзенберг:

"Характерной чертой любого нигилистического направления является отсутствие твердой общей основы, которая направляла бы в каждом случае деятельность личности. В жизни отдельного человека это проявляется в том, что человек теряет инстинктивное чувство правильного и ложного, иллюзорного и реального" [136, с. 132].

Гораздо больше эта характеристика подходит к интеллигенции эпохи развитого монополистического капитализма и неоазиатского строя - к тем интеллигентам, которые, например, если стараются верить в бога, то делают это не из искреннего сопереживания словам пророков, а из страха, выраженного Достоевским в вопросе: если бога нет, то все позволено?.. Не случайно одним из пророков современной интеллигенции стал тот Достоевский, который вернулся с каторги - человек со сломанным внутренним стержнем, спроецировавший в "Бесах" свой собственный нигилизм труса на изображенные им карикатуры революционеров.

Современный интеллигент не меньше, чем современный рабочий - и заметно больше, чем революционный рабочий и революционный интеллигент сто лет назад - напоминает неприглядный образ "последнего человека", нарисованный в свое время Ницше (один из поклонников Ницше, Френсис Фукуяма, употребил еще и такое выражение: "люди без груди"[704, с. 450]). Конечно, это относится не ко всем, а к тем, к кому относится, - в разной степени; но ко многим, слишком многим, и в слишком уж большой степени…

* Как мы уже показали в первой главе (там, где речь щла о разделении труда), перемена труда вовсе не является гарантией преобладания коллективных отношений собственности и управления в обществе. Однако следует подчеркнуть, что она является необходимым последствием этого преобладания: если все члены общества на равных участвуют в управлении всеми его делами, то не может сохраняться такое положение дел, при котором одни люди выполняют исключительно "чистую" работу, а другие - исключительно "грязную". В коллективистском обществе всем (за исключением разве что инвалидов) будет необходимо участвовать в мытье общественных туалетов (разумеется, до тех пор, пока это дело не будет полностью передоверено роботам) - и только изуродованная классовым обществом, убогая личность может воспринимать это как "несвободу".

* Хотя и в те времена способными на такое оказывалось меньшинство интеллигентов-гуманитариев (да и то не на 100%. Не следует переоценивать эгалитарность самосознания даже тогдашней разночинной интеллигенции: популярность теории "героев и толпы" среди народников доказывает, что даже революционная интеллигенция была весьма склонна к элитаризму в своем самосознании), но это меньшинство в XIX веке было еще настолько значительным, что зачастую задавало тон в культурной жизни тогдашней разночинной интеллигенции - и навязывало немалой ее части если не эгалитарное самосознание, то по крайней мере эгалитарную идеологию, причем делая это вопреки сильнейшему сопротивлению государства и церкви. В ХХ же веке ситуация стала прямо противоположной: эгалитарная идеология исповедовалась широкими массами интеллигенции лишь в тех странах, где такая идеология находилась на вооружении государственного аппарата или очень сильных массовых политических партий. Отсюда видно, что если в XIX веке очень многие интеллигенты-гуманитарии действительно обладали - хотя бы в какой-то, достаточно большой, мере - эгалитарным самосознанием, то в ХХ столетии подавляющее большинство из тех интеллигентов-гуманитариев, которые исповедовали ту или иную систему эгалитарных идей, лишь имитировали эгалитарное самосознание - либо неосознанно, либо под гнетом тяжкой необходимости, либо в силу корыстных побуждений, - обладая на самом деле элитарным самосознанием. В ХХ веке исповедание эгалитарных идей стало для гуманитарной интеллигенции  исключительно способом прислониться к какой-нибудь общественной силе.

** Аналогичные изменения в социальном положении интеллигентов-технарей (и, тем самым, в их психологии) нашли свое отображение, в частности, в изменении характера естественнонаучного познания при переходе от эпохи свободно-конкурентного капитализма к эпохе монополистического капитализма и неоазиатского строя. Приведем отрывок, автор которого - Л. Б. Баженов - на живом примере проиллюстрировал громадную разницу между характером мышления физиков, сформированных этими двумя разными эпохами:

²...рассмотрим имеющий фундаментальное значение в квантовой механике эксперимент по дифракции электронов. Пусть имеется источник электронов Q и диафрагма с двумя щелями S1 и S2. За диафрагмой расположен сцинцилирующий экран, на котором возникают вспышки при попадании на него электронов. При пропускании достаточно большого количества электронов мы получим на экране характерную дифракционную картину чередования светлых (куда попали электроны) и тёмных полос. Квантовая механика позволяет рассчитать эту картину, но для каждого отдельного электрона она указывает лишь вероятность его попадания в ту или иную точку экрана.

Первая возникающая в связи с этим реакция - тем хуже для квантовой механики! Значит, она не дает полного описания объекта. Ведь электроны попадают в разные места экрана, хотя у них было одинаковое начальное состояние (они описывались одинаковыми j-функциями, ибо другого описания состояний квантовая механика не даёт). Следовательно, не учтены какие-то скрытые параметры, которые выявит будущая теория и тем позволит совершенно точно рассчитать, в какое же место экрана попадёт электрон. Эту точку зрения ²неполноты² квантовой механики отстаивал в своё время Эйнштейн, она и сейчас имеет, правда весьма немногочисленных, сторонников в физике (Де Бройль, Д. Бом и некоторые другие). Но подавляющее большинство физиков ее отвергает, и вот почему.

Конечно, квантовая механика неполна, в том смысле, что она не является исчерпывающей физической теорией. В этом же смысле неполна, например, и классическая механика, которая неприложима там, где нельзя пренебречь конечностью скорости света (положить ее равной бесконечности) или конечностью постоянной Планка h (положить ее равной нулю). Но в сфере своей компетенции классическая механика до сих пор ²полная² теория и всегда останется таковой, в противном случае она была бы просто ошибочной. Аналогично и с квантовой механикой. Признание ее неполноты в смысле наличия скрытых параметров фактически означало бы признание ее ошибочности. Между тем нерелятивистская квантовая механика (а именно о ней и идет речь) блестяще оправдала себя в самых различных областях и в настоящее время является столь же логически стройной и замкнутой теорией, как и классическая механика.

Дж. фон Нейман еще в 1932 г. показал, что введение скрытых параметров заведомо невозможно, во всяком случае без фундаментальных изменений существующей теории. И далее, проведя свое ставшее знаменитым доказательство несовместимости квантовой механики с допущением скрытых параметров, фон Нейман замечает, что с введением скрытых параметров ²даже для известных физических величин оказались бы неверными соотношения, взятые из квантовой механики (как нередко считалось). Напротив, квантовая механика должна была бы оказаться объективно ошибочной, чтобы стало возможным другое описание элементарных процессов, отличное от статистического² [681, c. 227-229].

Первая возникающая в связи с этим реакция - удивление: почему ²подавляющее большинство физиков², а вслед за ним и Баженов так трясутся за неприкосновенность квантовой механики? Что им, жалко что ли, если когда-нибудь - в связи с открытием ²скрытых параметров² - будет доказана ошибочность этой ²логически стройной и замкнутой теории²? Подумаешь, какая трагедия для науки! Да таких ²трагедий² в истории последней полным-полно: и, как правило, они знаменовали собой переход науки к очередному этапу ее прогрессивного развития. Так, например, птолемеева космография верно служила людям полторы тысячи лет; с ее помощью астрономы предсказывали - и неплохо предсказывали - перемещения звёзд и планет на небосводе, в ее рамки до поры до времени укладывались новые астрономические открытия... но вот пришло время, и постепенное накопление новых знаний в астрономии привело к качественному скачку: на смену птолемеевой космографии пришла коперникова, по отношению к которой птолемеева космография оказалась объективно ошибочной (хотя по отношению к космологическим воззрениям первобытных людей она является воплощенной объективной истиной). То же самое когда-нибудь обязательно произойдет и с квантовой механикой, как и с любой другой научной теорией. Казалось бы, этот факт нетрудно понять - и исходить из него в научные поиске; ан нет, ²большинство физиков², и Баженов вместе с ними, отказываются нацеливать свои исследования на поиск таких характеристик движения электронов, открытие которых подорвало бы основы такой стройной, такой оправдывающей себя сегодня, такой удобной теории, как квантовая механика. Они предпочитают оставаться в блаженном неведении, почему данный электрон попадает именно в эту, а не в любую другую точку экрана, и подыскивать философские аргументы для того, чтобы оправдать свое желание оставаться в неведении.

Почему ²большинство физиков² (а вернее, большинство современных физиков) предпочитают именно это? Ответ на этот вопрос кроется не в области физической теории, а в социальном положении самих физиков, а также философов науки вроде Баженова. Эти люди, работающие на капиталистические монополии или неоазиатские государства, служащие им за зарплату или работающие на заказ, хотят спокойно, без излишнего напряжения работать и стабильно получать свои деньги. В науке они тяготеют к привычному теоретическому инструментарию, обновлять который согласны лишь в том случае, если такое обновление быстро окупится и при этом не поставит под угрозу их репутацию в глазах хозяев или заказчиков. Эти ремесленники от науки охотно эксплуатируют открытия тех, кто совершал перевороты в науке до них (если эти открытия уже завоевали всеобщее признание), но сами переворачивать науку не могут и не хотят; самое большее, на что они способны, - это прогрессивное обновление науки в частностях, в мелочах. При этом они с менее или более  осознанной враждебностью относятся к новым попыткам совершать перевороты в науке; и само собой разумеется, что им органически чужд диалектический материализм - философия, для которой нет окончательных истин. Зато эти мещане охотно слушают философов, объявляющих еще не познанную людьми действительность непознаваемой вовеки (в силу ли божеского промысла, или ²объективно вероятностного характера существующих в природе связей²[681, c. 222]  - все равно), еще не открытые причинно-следственные связи - несуществующими или существующими как нечто мистическое. "Вершиной" философии науки для ученых мещан является конвенционализм, при котором "ни одну классифицирующую систему конвенционалист не рассматривает как достоверно истинную, а только как "истинную по соглашению" (или, может быть, даже как ни истинную, ни ложную)" [339, с. 264].

Что же касается Эйнштейна, Де Бройля "и некоторых других", то они оказались в XX веке последними представителями прошлой эпохи - эпохи уверенных в себе, исполненных прометеевского духа интеллигентов (как технарей, так и гуманитариев), эпохи, породившей Майкла Фарадея, Чарльза Дарвина и Карла Маркса. В ту эпоху восходящего развития капитализма (бывшего еще свободно-конкурентным) интеллигенты, еще не задавленные гигантскими бюрократическими машинами, были уверены в своей способности познать - раньше или позже - все непознанное и овладеть познаваемым миром. Эти люди были способными на уверенность, что рано или поздно они или их потомки смогут в точности предсказать, куда полетит каждый электрон, - и их не останавливала "угроза" расставания с привычными удобными теориями ради броска в неизвестность. Их мысль была не только более дерзка, чем мысль нынешних ученых гномов, - она была действительно более сильна, более способна на гигантские прорывы в познании мира (в частности, более диалектична, чем у нынешних интеллектуалов: вспомним хотя бы то, что не кто иной, как Де Бройль, один из последних могикан той героической эпохи, додумался до той глубоко диалектической идеи, что природа света и корпускулярная, и вместе с тем волновая - корпускулярный и волновой характер света не исключают, а обусловливают друг друга).

Почему мысль тех стариков была сильнее, чем мысль нынешних ученых? - Потому, что их воля, направляющая мысль, была сильнее. Почему их воля была сильнее? - Потому, что их личности как личности исследователей и творцов, их установки и устремления были сформированы иным социальным положением, нежели социальное положение нынешних интеллигентов. А в силу чего социальное положение нынешних интеллигентов отличается от социального положения интеллигентов XIX века? - В силу того, что в обществе XX-XXI вв. мы имеем иную комбинацию отношений индивидуальной, авторитарной и коллективной собственности и управления, нежели в обществе XIX века, основанную на ином уровне развития производительных сил.

Томас Кун правильно отметил:

"Если человек стремится решать проблемы, поставленные существующим уровнем развития науки и техники, то это значит, что он не просто озирается по сторонам. Он знает, чего хочет достичь, соответственно этому он создает инструменты и направляет свое мышление" [330, с. 150], -

то есть, говоря короче, направление научного поиска определяется потребностями, интересами, установками, целями людей. А поскольку потребности, интересы, установки и цели людей определяются системой общественных отношений (как, в частности, мы только что убедились на примере физиков), то отсюда следует, что у каждой социальной группы есть своя наука (например, ученые-физики XIX и XX века являлись представителями не совсем одинаковых социальных групп, занимающих не совсем одинаковые места в далеко не совсем одинаковых обществах - и, как мы только что видели, у них были две не совсем одинаковые физики). Иными словами, любая наука - в том числе и естественная - является классовой. Это, конечно же, не значит, что у каждого класса, у каждой социальной группы есть своя научная истина - однако это, вне всякого сомнения, означает, что разные социальные группы в разной мере способны приблизиться к единой объективной истине: одним их социальное положение позволяет глубже и полнее познавать мир, чем другим - причем дело здесь не столько в различии уровня образованности разных социальных групп, сколько в различии черт характера, типичных для представителей той или иной социальной группы. Если одни социальные условия делают интеллектуалов прометеями, а другие превращают их в карликов, то при прочих равных условиях - равной образованности, одинаковом исследовательском инструментарии и пр. - прометеи познают мир глубже и полнее, чем карлики. Даже если у прометеев материально-технические условия хуже и объем накопленных наблюдений меньше, чем у ученых гномов, то первые зачастую добиваются лучших результатов, чем последние.

* Диалектический парадокс здесь состоит в том, что среди людей, придерживающихся разумных понятий - то есть среди левых, интернационалистов, революционеров - процент невротиков, психопатов, шизофреников действительно больше, чем среди обычных серых обывателей, мирящихся с абсурдной действительностью классового общества и выражающих это свое примирение в потрясающе абсурдных понятиях. При этом так же много невротиков, психопатов и шизофреников в противоположном лагере - среди правых экстремистов, фашистов и полуфашистов, доводящих обывательские понятия до крайней степени абсурда (в этом плане данные противоположности едины). В этом нетрудно убедиться, если достаточно долго общаешься с крайне левыми, с одной стороны, и с крайне правыми - с другой. Общение с левыми и правыми экстремистами из разных стран подтверждает универсальность этой закономерности.

Однако возникает вопрос: можно ли согласиться с обывательским представлением, согласно которому тот факт, что за какое-то дело борются сумасшедшие, сам по себе обесценивает само это дело? Ведь если следовать логике филистеров, то пришлось бы обесценить все, чего достигло человечество в искусстве, науке и философии на протяжении всей истории классового общества, поскольку чем более талантливы мыслители и художники, тем больше среди них процент невротиков, психопатов и психотиков (это исчерпывающе доказали Чезаре Ломброзо, Макс Нордау и многие другие психиатры). Однако то, что Леонардо да Винчи был тяжелым невротиком [см. 688], ничуть не умаляет великого значения его художественного и научного творчества (но в то же время доказывает, наряду с множеством других подобных примеров, что даже самая разносторонняя индивидуальная личность в принципе не может быть гармонически развитой, поскольку неизбежно заплатит за свои достижения непримиримыми противоречиями, тяжкими дисгармониями своей психики. На примере Леонардо да Винчи особенно наглядно видно, что гуманистические, в том числе и марксистские и анархистские, россказни о возможности существования гармонически развитых индивидуальных личностей - просто сказки: гармонически развитой может быть только коллективная личность); и тот факт, что Джонатан Свифт был шизофреником [см. краткую историю болезни Свифта в 367, с. 67-68], не мешает нам наслаждаться его произведениями. (Кстати сказать, Свифт прекрасно осознавал свою болезнь - и тем самым не только опроверг плоское, как блин, мнение Карла Ясперса, согласно которому настоящий шизофреник в принципе не может полностью осознать свою болезнь [772, с. 97], но и лишний раз доказал, что гениальный разум и безумие очень даже совместны.)

То, что безумцы делают прогрессивное дело и руководствуются более разумными понятиями, чем более психически здоровые, но тупые филистеры (а именно так обстоит дело и с гениальными безумцами среди мыслителей и художников, и с психопатами и безумцами среди революционеров), никак не умаляет прогрессивность их дела и разумность их понятий. Однако возникает вопрос: почему в классовом обществе среди великих философов, ученых и художников, среди революционеров и среди крайних реакционеров все-таки больший процент психически неуравновешенных людей, чем среди людей менее творческих?

Ключом к ответу на этот вопрос является тот факт, что классовое общество подталкивает человека к творчеству не иначе, как тем, что заставляет его страдать от непримиримых противоречий между людьми и от их отпечатков в психике каждого человека - от его противоречий с самим собой. Чем меньше страданий причиняет классовое общество своему члену, тем меньше у него стимулов для творческой деятельности. В отличие от отношений коллективного управления, постоянно побуждающих членов группы к совместному творчеству и в управлении экономической деятельностью, и в создании произведений искусства (фольклорное творчество, бывшее единственной формой искусства в первобытных племенах и сохраняющееся в классовом обществе ровно в той мере, в какой в этом обществе сохраняются остатки коллективных отношений) именно тогда, когда они спокойны, уверены друг в друге и довольны друг другом и самими собой, - отношения индивидуального и авторитарного управления, сводящие взаимодействия людей к борьбе за власть и богатство и закладывающие в психику каждого человека непримиримо противоречащие друг другу влечения, превращают творчество в нечто такое, что человек осуществляет вопреки другим людям и самому себе. Если член классового общества вполне доволен самим собой, своим обществом, своим местом в этом обществе и не идет на риск потерять это место - значит, он закрепился где-то на подчиненном месте в этом обществе, его жизнь состоит в повторении некоего набора стереотипных операций (санкционированных либо заданых свыше), и никакой импровизации - а значит, и творчества - в ней нет. Всякая импровизация, всякое творчество связано в классовом обществе с риском получить по затылку от других людей - и потому в классовом обществе люди занимаются творчеством только тогда, когда им чего-то остро не хватает, когда они ощущают некий дискомфорт. Если огромные массы членов классового общества вовлекаются в интенсивный и длительный процесс творчества (например, социального - делают революции), то это означает, что им стало очень плохо и что это общество стало очень нестабильно. Обычно же в классовом обществе лишь меньшинство его членов занимается регулярной, охватывающей всю жизнь человека творческой деятельностью, причем большинство этого меньшинства (движимое жаждой власти или богатство) ограничивается творческими импровизациями в сфере конкурентной борьбы с другими людьми и властвования над ними в рамках сложившейся общественной системы, господствующей религии, господствующих философских и научных представлений, господствующих стереотипов в искусстве. Лишь немногие люди становятся в условиях стабильного классового общества новаторами в философии, науке или искусстве, революционерами или, напротив, крайними реакционерами; и кто же эти немногие? - Те, кто чувствует себя очень плохо даже тогда, когда остальные члены общества отчуждения чувствуют себя более-менее сносно; те, чьи психологические противоречия острее, чем у окружающего их большинства; те, кто находит удовлетворение и примирение с самими собой в делах, заниматься которыми большинству просто неинтересно - в научных и философских открытиях, в художественных новациях, в революционной или реставраторской борьбе; одним словом, невротики, психопаты и шизофреники… Между прочим, тем самым классовое общество само порождает из себя свое отрицание: постоянно воспроизводя огромное количество психически неуравновешенных людей, оно тем самым постоянно воспроизводит какое-то количество революционеров, время от времени более или менее сильно потрясающих его основы.

Разумеется, далеко не всякий психически неуравновешенный человек становится первооткрывателем, революционером или, напротив, фашистом - но лишь тот, у кого находится достаточно воли, чтобы держать себя в руках и не впадать в полное безумие. Творческие люди в обществе отчуждения располагаются, в своем подавляющем большинстве, между двумя полюсами - полным психическим здоровьем и полным безумием; и, разумеется, тот, кто достиг второго из этих полюсов, становится неспособен к творчеству. Важно при этом отметить, что платой за честь быть творцом в классовом обществе является постоянный риск впасть в безумие - и чем более творческой является индивидуальная личность, этот продукт классового общества, тем ближе она к краю этой пропасти. В отличие от творчества коллективной личности бесклассового общества, творчество индивидуальной личности всегда трагично - и чем более творческой является данная личность, тем трагичнее ее бытие. Даже когда жизнь творца по-видимому спокойна и бедна внешними событиями, он все равно пропускает через себя все противоречия и страдания нашего несчастного, самому себе враждебного отчужденного мира.

* Между прочим, именно на примере наркотической зависимости (одной из разновидностей которой является алкоголизм) легко показать, что интересы, установки и цели человека определяются той системой отношений собственности и управления, в которую он оказывается вброшен с момента своего рождения. Для того, чтобы сделать это, вновь обратимся к уже многократно использованному нами выше и столь хорошо оправдавшему себя приему: сравним людей классового общества с первобытными людьми.

Первобытные люди знали и употребляли наркотики (по большей части в ритуальных целях, но иногда - как, например, в случае с индейцами Анд, издревле жевавшими листья коки - и просто как нейростимуляторы), но наркомании как массового явления у них не бывало никогда: ни у одного более-менее первобытного племени, найденного людьми классового общества, последние не обнаружили такого явления. Только переставая быть первобытными и становясь цивилизованными, люди впервые знакомились с массовой наркоманией - либо развивая ее сами, либо получая ее, среди прочих достижений цивилизации, от колонизаторов. Почему это было так? - Ключ к разгадке мы опять-таки находим в том, что в каждом первобытном племени преобладали отношения коллективного управления, а в цивилизованном обществе - отношения индивидуального и авторитарного управления. Первобытный человек, интересы которого были тождественны интересам его соплеменников (не просто одинаковы, но едины с ними), испытывал такое мощнейшее чувство ответственности перед ними, которое многократно превосходит чувство ответственности самого преданного подчиненного перед своим начальником, самого любящего сына или дочери перед своими родителями в классовом обществе - и потому он никак не мог отнять себя у сотоварищей, уйдя от них в наркотический дурман. Да и потребность в таком уходе у него никак не могла возникнуть: существование среди равных себе сотоварищей, интересы и воля которых едины с твоими и со стороны которых тебе не угрожает никакое подчинение и унижение, было настолько психологически комфортным, что создавать себе сладкий иллюзорный мир, позволяющий хоть на время забыть о реальном абсурдном и унизительном бытии, никому просто не было нужно. Поэтому, несмотря на то, что первобытные люди могли нередко принимать наркотики для того, чтобы пообщаться с духами, в промежутках между сеансами общения с потусторонними силами (проводимыми обычно ради какой-нибудь хозяйственной необходимости - например, чтобы поинтересоваться у духов, будет ли завтрашняя охота удачной) у первобытного человека не возникало потребности в приеме наркотиков. Не возникают у первобытных людей, регулярно принимающих наркотики в ритуальных целях, и те специфические нарушения психики, которые характерны для наркоманов.

Не то - человек классового общества, которого в тех случаях, когда он не одинок среди себе подобных, связывают с ними главным образом отношения командования и подчинения, а не равноправного сотрудничества: в таком обществе человеку зачастую хочется уйти от общения даже с самыми близкими и дорогими людьми, потому что отношения авторитарного управления, играющие огромную роль в системе отношений даже между самыми дорогими друг другу людьми классового общества, зачастую порождают у последних огромное чувство протеста и затаенной, вытесняемой глубоко в подсознание ненависти по отношению друг к другу. Отчужденное общество вообще таково, что от него очень хочется уйти в мир иллюзий: даже у самых преуспевающих в нем людей, не говоря уж обо всех остальных, оно порождает массу неисполнимых желаний - а потому и массу страданий. Вот многие отчужденные люди и уходят от сформировавшего их общества в наркоманию. Причем все психические нарушения, свойственные наркоманам, можно найти и у таких невротиков, психопатов и шизофреников, которые наркоманами не являются: тоска, беспричинная тревога и агрессия; стремление отгородиться от внешнего мира и забыться в приятных фантазиях; утрата способности различать свои более или менее важные потребности, интересы и стимулы (приводящая к раздвоению воли и, в итоге - к раздвоению личности); восприятие окружающих людей, вплоть до самых близких, как неодушевленные вещи, как всего лишь объекты для манипуляции или досадные помехи (такое восприятие как раз и является основой аутистического синдрома) - во всем этом виноват не столько сам по себе наркотик (а в подавляющем большинстве случаев - и не какие-то генетические нарушения, на которые так любят ссылаться не только необразованные обыватели, но и обремененные учеными званиями специалисты-психиатры), сколько общество отчуждения, основанное на отношениях индивидуального и авторитарного управления, индивидуальной и авторитарной собственности.

Именно общество отчуждения, противопоставляя людей друг другу, с раннего детства противопоставляет каждого цивилизованного человека самому себе, формирует его внутренне расколотым, находящимся в дисгармонии с самим собой. Оно закладывает в каждого своего члена непримиримо противоречащие друг другу влечения - потребность в общении с другими людьми и вместе с тем стремление дистанцироваться от них, чувство протеста против подчинения и вместе с тем готовность подчиниться и волю к власти. Различные комбинации этих противоречивых влечений обусловливают все многообразие характеров индивидуальных личностей; от степени остроты борьбы между этими влечениями зависит, насколько данная личность невротична, психопатична, больна. Хорошо известно, что в первобытных коллективистских общинах многократно меньше психически больных людей, чем в цивилизованных обществах: типичная для последних индивидуальная личность, в противоположность личности коллективной, заведомо предрасположена к болезни.  

Существует четкая зависимость: чем меньше осталось отношений коллективного управления в данной общности цивилизованных людей, тем шире там распространена наркомания. В доиндустриальных обществах наркомания как массовое явление была присуща почти исключительно городам (особенно, разумеется, большим), мало известна в крестьянских общинах - и вообще была гораздо менее распространена, чем при капитализме и неоазиатском способе производства. (Широкое распространение наркомании у колонизованных капиталистическими и неоазиатскими государствами доиндустриальных народов не опровергает, а наоборот, подтверждает то правило, что урбанизация и индустриализация классового общества ведут к росту наркомании.) Как угроза здоровью и жизни миллионов людей наркомания впервые (и тем более ярко, что впервые) проявляет себя именно в процессе перехода от доиндустриального классового общества к индустриальному.

* Как известно, трагической особенностью именно русского пьянства еще с дореволюционных времен является даже не то, что русские пьют много - многие народы пьют не меньше русских, - но то, что русские если уж пьют, так с надрывом, до беспамятства, до истерики, мордобоя, до полусмерти. Процент людей, пьющих спокойно и веселящихся при этом без истерики, среди русских гораздо ниже, чем, пожалуй, у большинства других народов. Где с наибольшей вероятностью можно найти объяснение этому - в особенностях генетики русского человека? В пресловутой "загадочной русской душе"? Нет, опять-таки в развитии производительных сил и производственных отношений.

Начиная с конца XVII - начала XVIII века, когда крепостной русский крестьянин окончательно превратился в раба, и до сих пор русский рядовой эксплуатируемый трудящийся находится в исключительно шизоидной ситуации. Ему говорят, что он - гражданин великой державы, но обращаются с ним, как с рабом и даже хуже (рабу, по крайней мере, гарантирован его корм; крестьяне и рабочие России и СССР, а затем опять России часто бывали - и сейчас являются - лишены этой гарантии). Ему говорят, что он - представитель великой нации, "покровительствующей" "нацменьшинствам" России; однако он видит, что рядовые работники всех этносов России находятся в совершенно одинаковом положении, и он вовсе не обладает никакими привилегиями представителя господствующей нации (этими привилегиями наделены исключительно его русские хозяева, которые тем не менее изо всех сил стараются пробудить в порабощенном ими соотечественнике национальную гордость). Русскому мужику объясняют, что он должен быть "настоящим мужчиной", властным и уверенным в себе кормильцем и защитником жены и детей - и при этом лишают его заработка, обращаются с ним хуже, чем с рабом, всячески унижают, втаптывают в грязь (особенно - в той самой армии, в которую его призывают как "настоящего мужчину" и которая, по идее, должна воспитывать "настоящих мужчин"). Между реальной ситуацией, в которой находится русский рядовой эксплуатируемый трудящийся, и той пропагандой, которой его пичкают его хозяева-соотечественники, вот уже более трехсот лет подряд существует настолько кричащее противоречие, какого, пожалуй, не встречалось ни в каком другом народе на протяжении всей истории классового общества: пожалуй, больше нигде и никогда совершенно порабощенных людей не пытались до такой степени интенсивно убеждать, что они совершенно свободны и должны гордиться своей свободой, быть достойными ее и даже культивировать в себе властные, воинственные черты характера, стараясь при этом как-то сочетать их с рабским терпением, добродушием и послушанием… Отсюда и возникла та особая надрывность, расколотость психики протестующего не только против окружающего мира, но и против самого себя, против несоответствия своего реального униженного существования идеалу "настоящего мужчины", русского человека (изначально присущая именно рядовому работнику, но в течение трех столетий постепенно - по мере "ротации кадров" средних и высших классов России - просочившаяся и в средние, и даже отчасти в высшие классы общества) - выражающаяся, среди прочего, и в надрывном пьянстве, в загуле, - которую так хорошо выразил в своих произведениях прослывший "знатоком русской души" эпилептик и психопат Достоевский.

Откуда же, в конечном счете, выросла эта особая надрывность русской психики? - Да из того факта, что российские товары могут быть проданы на мировом рынке лишь по очень дешевой цене - а потому их производство может быть рентабельным лишь в том случае, если выжать из российского эксплуатируемого работника всю кровь и весь пот без остатка, унизив и подавив его до последней крайности (не пытаясь при этом как-то уменьшить эксплуатацию и унижение тех работников, что принадлежат к господствующей русской нации). Этот факт имеет место уже около пятисот лет, и среди породивших его причин основными являются две. Первая из них заключается в той конфигурации мировых торговых путей, которая сложилась после открытия Колумбом Америки и на основе которой сформировался мировой рынок (это очень хорошо показал Борис Кагарлицкий в книге "Периферийная империя: Россия и миросистема"; много фактического материала, подтверждающего этот вывод, можно также почерпнуть, читая трехтомный труд Фернана Броделя "Материальная цивилизация, экономика и капитализм ХV-ХVIII вв."). Второй же причиной являются природные условия на большей части той территории, на которой раскинулась Российская империя. Эти условия очень сильно уменьшают рентабельность производства продукции всяческого рода:

""Пожалуй, ни одна книга по экономическим проблемам в 90-е годы не была столь популярной, как книга А. П. Паршева "Почему Россия не Америка", - отмечал известный экономист Г. Ханин в рецензии на эту работу.

Основное достоинство книги Паршева - демифологизация общественного сознания, разоблачение популярных, но не имеющих отношения к российской реальности мифов. Паршев убедительно показал, что при прочих равных условиях обрабатывающая промышленность России неконкурентоспособна из-за высоких издержек производства, связанных с природными и, следовательно, неустранимыми условиями: климатом и расстояниями (основная часть территории слишком удалена от судоходных морей, т. е. от возможностей использования наиболее дешевого морского транспорта). Поэтому популярное в России сравнение с США некорректно: эти страны слишком отличаются по своим природным условиям.

Некорректно даже прямое сопоставление России с так называемыми "северными странами" - Канадой, Норвегией, Швецией и др. Практически вся территория России расположена севернее изотермы января -8 градусов Цельсия. Но юго-запад Финляндии и Швеции, запад и юго-запад Норвегии, где обитает подавляющая часть населения этих стран, расположены южнее изотермы -8ºС. Подавляющая часть населения Канады проживает в узкой территориальной полосе, примыкающей к США, особенно у берегов Атлантического и Тихого океанов. "Мы построили свое государство там, где больше никто не живет", - заключает Паршев" [26, с. 109-110].

Обе эти причины - неудачное положение России по отношению к основным мировым торговым путям и прескверные природные условия на ее территории - обусловили исключительно неудачное положение России в системе международного разделения труда, которое вот уже полтысячелетия подряд и определяет трагическую специфику "русского пути развития", драматизм которой сводится к исключительно беспощадным эксплуатации и унижению эксплуатируемых работников со стороны их же соотечественников - хозяев и начальников, одновременно старающихся продавать отечественную продукцию (по преимуществу сырье) на мировом рынке не слишком дорого и при этом получать как можно больше прибыли. О том, что именно этим обусловливается вся "уникальность" России, хорошо сказал Кагарлицкий (эти слова вынесены издательством "Ультра.Культура" на обложку книги "Периферийная империя: Россия и миросистема"):

""Уникальность" России действительно можно подтвердить ссылкой на множество фактов. Это страна, где, по выражению Петра Великого, "небывалое бывает". Но "уникальность" России объясняется не "загадочной славянской душой" и не отставанием от "передового Запада", а специфическим положением, которое наша страна занимала в мировой экономической системе".

Такое положение России - которое не исчезнет до тех пор, пока существует классовое общество - и обусловливает не только трагизм судьбы России в целом, но и, в частности, трагический характер психологии русского человека, выражающийся, среди прочего, в трагическом характере русского пьянства.

* Как разительно отличается все это от положения с распространением социалистической прессы во времена «перестройки», когда казалось, что не только многочисленные пробуржуазные элементы общества, но и рабочий класс начинает пробуждаться к социальной активности. Тогда, в 1990-91 гг., при полном параличе идейного противника, - парторганизации КПСС, Дубровский в производственных помещениях устраивал развалы леворадикальной прессы, с указателями цен, с банкой для денег, и рабочие разбирали газеты, оставляя за них свои трудовые копейки! А изрядно растерянные боссы даже не осмеливались мешать таким акциям социалистической пропаганды на предприятиях!..

 

* На самом деле, не имеет никакого смысла говорить о возможности социалистической революции в тех или иных отдельно взятых странах. Социалистическая революция - то есть такое победоносное восстание пролетариев, в результате которого они, задействовав новейшие компьютерные системы типа GRID для коллективного самоуправления многомиллионных масс, таки начнут переход к бесклассовому обществу - может быть только всемирной; и эта всемирная социалистическая революция, скорее всего, начнется в периферийных странах зависимого среднеразвитого капитализма - то есть, используя терминологию другого учителя Г. А. Завалько, И. Валлерстайна, в странах полупериферии, в слабых империалистических странах, - и лишь затем перекинется на главные империалистические центры. И если в осколках бывшего СССР пролетариат все-таки стал слишком разобщенным и слабым для того, чтобы начать революцию (впрочем, в наступившем столетии это еще будет проверено на практике, а сейчас окончательные суждения по этому вопросу выносить пока рановато), то пролетариат Китая, Ирана, Аргентины, Бразилии и многих других подобных регионов выглядит гораздо более перспективным в данном отношении. - В. Б.

* Именно из такого молчаливого предположения исходил Эрих Фромм, доказывая в своей книге "Революция надежды" "невозможность насильственной революции в классическом смысле этого слова" в том мире, который сложился после Второй мировой войны [700, с. 219-223]. Но все дело в том, что скоро мы будем жить в совсем не таком мире, каков он сейчас - но, скорее, в таком, каким он был в 1916-18 гг. (и даже еще страшнее, потому что в этом мире будут во множестве взрываться не только снаряды, но и вакуумные бомбы, и не только нефтяные вышки, но и атомные электростанции).

* Маркс ошибался, когда давал такой прогноз:

"Капиталистический способ присвоения, вытекающий из капиталистического способа производства, а следовательно, и капиталистическая частная собственность, есть первое отрицание индивидуальной частной собственности, основанной на собственном труде. Но капиталистическое производство порождает с необходимостью естественного процесса свое собственное отрицание. Это - отрицание отрицания. Оно восстанавливает не частную собственность, а индивидуальную собственность на основе достижений капиталистической эры: на основе кооперации и общего владения землей и произведенными самим трудом средствами производства" [400, с. 773].

Раз восстанавливается индивидуальная собственность - значит, восстанавливается и индивидуальная личность… На самом же деле переход от классового общества к коллективизму и от раннего коллективизма (социализма) к полному коллективизму (коммунизму) как раз и состоит в вытеснении всех остатков индивидуальной неразрывно связанной с нею авторитарной) собственности коллективной собственностью, а индивидуальной личности - коллективной личностью.

* Когда известный реакционер Александр Зиновьев пишет:

"... в любом большом скоплении людей, образующем целое, с необходимостью происходит образование иерархии групп и должностных лиц, что заранее превращает в идеологические фикции всякие надежды на социальное равенство" [211, с. 16], -

а один из классиков итальянского фашизма Юлиус Эвола заявляет практически то же самое, только другими словами:

"На самом деле говорить о самоуправлении масс и о предоставлении им прав выбора и санкции можно было бы лишь в том случае, если бы народ можно было рассматривать как единую интеллигенцию, как отдельное огромное существо, живущее особой, единой, сознательной и разумной жизнью. Но это - лишь оптимистический миф, который не подтверждается ни одним социальным или историческим фактом"[745, с. 56], -

то они совершенно правы... для тех уровней развития производительных сил, на которых еще не появились компьютеры и компьютерные системы. Как мы уже говорили в первой главе, с их появлением возникают технические предпосылки "смазывания" иерархии и превращения человечества в один коллектив, в то самое единое сознательное существо, которое Зиновьев считает невозможным никогда и нигде, а Эвола обозвал мифом.

* Вот тогда-то и сбудутся самые смелые пророчества Суламифь Файерстоун, о которых мы говорили в первой главе…

* О том, что сегодня люди все еще относятся друг к другу не по-человечески, убедительно свидетельствуют истории современных российских и украинских маугли. Сюжеты о детях, воспитанных домашними животными в селах и маленьких городках современных России и Украины, в течение последних нескольких лет время от времени появляются по телевидению.

Это дети, на которых их родители-алкоголики обращали внимание только для того, чтобы в очередной раз избить (соседи, разумеется, не вмешивались… Таковы уж семейные отношения в классовом обществе, при которых дети поделены между взрослыми, и каждый ребенок находится в монопольном владении - а следовательно, под почти абсолютной властью - небольшого количества взрослых; как они будут обращаться с ребенком - зависит почти исключительно от их произвола), и которые погибли бы от голода совсем маленькими, если бы их не выкормили и не выходили кошки и собаки. Дети отождествляли себя с теми, кто им помогал, дружил с ними и воспитывал их - и вот мы видим мальчика-кота и девочку-собаку, которые, будучи все же немного способными (все-таки общались с детства с людьми, хотя это общение было очень ограниченным) говорить и мыслить (хотя и заметно хуже, чем их сверстники. Быть более или менее дебилами - это трагическая неизбежность даже для тех маугли, чьи гены не повреждены алкоголизмом и наркоманией их родителей: даже если у тебя живой взгляд, быстрая реакция и превосходная координация движений, но в первые годы жизни тебя воспитывали не столько люди, сколько животные, тебе уже никогда не догнать большинство людей в развитии разума), не просто чувствуют, но осознают себя котом и собакой. Девочка-подросток из украинского села (уже научившаяся немного читать, но так и не переставшая бегать на четвереньках и лаять на людей) так и сказала о себе: я тварина. Животное. Это хорошо. - Еще бы не хорошо: животное отнеслось к ней человечнее, чем люди. "Люди"-родители загнали ее в собачью конуру, "люди"-соседи много лет не мешали родителям "воспитывать" свою дочь, как собаку, - а собака накормила, согрела и ласково облизала отвергнутого человечьего детеныша…

После таких вот историй из современной жизни становишься особенно склонным к тому, чтобы считать цивилизованных людей во многих отношениях менее людьми, чем первобытные люди. Последние хоть и ели иноплеменников, но никогда не поступили бы с ребенком из своего племени так, как поступают люди классового общества с ребенком из их города или села. Все взрослые соплеменники равно участвовали в воспитании каждого ребенка племени, он равно принадлежал всем взрослым соплеменникам - и потому произвол отдельных взрослых по отношению к тому или иному ребенку был исключен. Если первобытный ребенок оставался среди своих соплеменников, то его никак не могла ожидать судьба Маугли - не то, что цивилизованных детей, совершенно не застрахованных от такой судьбы окружающим их цивилизованным обществом…

* Согласно шестому тезису Маркса о Фейербахе, "…сущность человека… есть совокупность всех общественных отношений" [393, с. 3]. Если система общественных отношений неподконтрольна членам общества и законы ее развития противостоят им как внешняя, чуждая им, господствующая над ними сила (а именно так неизбежно обстоит дело в любой форме такого общества, члены которого борются друг с другом за власть и богатство, и одни из них эксплуатируют и угнетают других); если, таким образом, именно та сфера жизни людей, в которой кроется их сущность, развивается стихийно, по-животному, почти так же бессознательно, как жизнь стаи волков или колонии микроорганизмов, - значит, члены такого общества действительно не вполне люди, а их сообщество еще не есть вполне общество. Для того, чтобы человек был человеком, недостаточно, чтобы каждый отдельный член общества был разумным существом: только тогда человек и общество становятся вполне самими собой, когда человечество становится единым разумным существом, единым субъектом, владеющим средствами производства. - Именно такой логический вывод с неизбежностью следует из марксового определения сущности человека. Исходя из этого вывода, нетрудно понять, почему мы, организованные в классовое общество недочеловеки, так охотно предаемся иллюзиям о том, что у каждого из нас якобы есть какая-то бессмертная душа: только убедив себя в том, что сущность человека есть "абстракт, присущий отдельному индивиду" (см. тот же марксов тезис), член классового общества может уверить себя в том, что он - несмотря на нечеловеческие общественные отношения, в которых он живет - все-таки является человеком. Уверив себя в этом, он может успокоиться - и отказаться от попыток изменить общественные отношения, сделать их действительно человеческими: вот почему так полезна эксплуататорским классам вера в "бессмертную душу", "самоценную индивидуальную личность", в возможность "индивидуального нравственного самосовершенствования" и в его спасительность для людей - и в прочие мифы того же рода, согласно которым отдельный индивид может быть человеком сам по себе, вне общественной связи с другими людьми. Согласно же логике исторического материализма, люди могут стать людьми лишь "за компанию", совместно - и притом не иначе, как изменив систему общественных отношений, ликвидировав деление общества на классы; при этом, как известно, настоящие исторические материалисты хорошо понимают, что далеко не все члены классового общества заинтересованы в таких изменениях и что осуществить последние возможно не иначе, как только силой сломив сопротивление немалой части этого общества.

* Учитывая все то, что мы говорили выше об индивидуальной личности, можно сделать вывод, что индивидуальная личность по сути своей не есть вполне личность и не есть вполне человек: вполне человеком явится лишь грядущий Всечеловеческий Человек, в которого превратится человечество, когда станет единым разумным существом, единой коллективной личностью. (Отсюда, в свою очередь, следует, что наиболее достойный человека, наиболее человечный смысл жизни, который только и может найти для себя индивидуальная личность в наши дни, - это изо всех сил способствовать возникновению Всечеловеческого Человека, а значит, превращению человечества в единую коллективную личность, а значит, исчезновению индивидуальных личностей. Иными словами, самое достойное дело для индивидуальных личностей сегодня - это борьба за то, чтобы индивидуальных личностей как можно скорее не стало и больше никогда не было, и поиск подобных себе товарищей для совместного ведения такой борьбы. Наиболее полно и ярко раскрыть свои творческие задатки и способности индивидуальная личность сегодня может, именно занимаясь таким вот тотальным самоотрицанием - куда как более тотальным, чем, скажем, слепое подчинение какому-то богу, вождю или еще какому-нибудь хозяину, не только утверждающее индивидуальную личность этого самого хозяина, но и парадоксальным образом утверждающее индивидуальную личность подчиняющегося как убогую, неполную, приниженную и подавленную, но все же именно личность и именно индивидуальную. То, что подавление индивидуальной личности утверждает ее, не должно нас удивлять, если мы вспомним, что индивидуальная личность по самой сути своей есть личность неполная, принижаемая, подавляемая и страдающая.) Маркс и Энгельс, разумеется, именно такого вывода не делали - однако это не должно мешать нам сделать его.

* Вот одна из таких красивых сказок, рассказанная Карлом Марксом:

"Превращение основанной на собственном труде раздробленной частной собственности отдельных личностей в капиталистическую, конечно, является процессом гораздо более долгим, трудным и тяжелым, чем превращение капиталистической частной собственности, фактически уже основывающейся на общественном процессе производства, в общественную собственность. Там дело заключалось в экспроприации народной массы немногими узурпаторами, здесь народной массе предстоит экспроприировать немногих узурпаторов" [400, с. 773].

Из всего сказанного выше очевидно, что даже переход от классового общества к раннему коллективизму займет - уже после победы пролетарских восстаний во всем мире - не менее столетия, а то и несколько столетий. Если же взять весь в целом путь от классового общества к полному коллективизму, то он окажется заведомо длиннее, труднее, тяжелее, чем процесс перехода от доиндустриальных классовых обществ к капитализму и неоазиатской общественно-экономической формации. "Народной массе" предстоит куда более тяжелая задача, чем "экспроприировать немногих узурпаторов": устранить необходимость во всей той огромной массе начальников, без которой немыслимо индустриальное классовое общество. Победоносные восстания рядовых наемных работников по всему миру будут лишь самым началом решения этой задачи, до окончательного решения которой человечество будет ползти столетия (если вообще доползет, а не погибнет по пути).

Маркс допустил такую ошибку - слишком преуменьшил длительность и трудность пути от капитализма к бесклассовому обществу - потому, что, как мы уже отмечали в первой главе, преувеличил степень обобществления процесса производства в свое время. Концепция трех типов отношений управления и собственности, разработанная нами и изложенная здесь, позволяет более точно оценивать эту степень до и после Научно-технической революции второй половины XX в. - и доказать, что до НТР производство еще было недостаточно обобществлено для того, чтобы обеспечить материально-техническую базу перехода к социализму (см. опять-таки гл. 1).

* Читателей, вероятно, уже не удивит тот вывод автора этих строк, что первобытные люди в ряде отношений были людьми в большей степени, чем цивилизованные люди, люди классового общества. Великая заслуга Юрия Ивановича Семенова заключается в том, что в своей книге "Происхождение брака и семьи" он доказал, что переход от животных отношений авторитарного протоуправления к первым человеческим отношениям - первобытным отношениям коллективной собственности и коллективного управления - спас возникающее человечество от гибели (это мы уже отмечали в начале второй главы). Тем самым Ю. И. Семенов дал фактическую основу для следующих выводов:

на новом витке общественного развития повторяется та же ситуация, что и на заре истории человечества - только коллективные отношения, делающие человека человеком, могут спасти человечество от гибели. Все же теоретические и публицистические аргументы, направленные против борьбы за переход к коллективизму и основывающиеся на апологии "уникальности, неповторимости, незаменимости, самоценности" индивидуальной личности и ее творчества, являются по сути дела апологией таких общественных отношений, которые низводят человека до животного, обедняют и искажают его творчество, наконец, угрожают человечеству гибелью. Индивидуальная личность, этот продукт цивилизации, есть не что иное, как повторение на новом витке развития той полуобезьяны, которая в кровавых драках с членами своего стада отвоевывала себе лучший кусок добычи и лучшую самку; и точно так же, как человечество выжило в первобытные времена лишь потому, что на смену стадам тогдашних "индивидуальных протоличностей" пришли первобытные племена, каждое из которых было единой коллективной личностью, - точно так же человечество выживет сегодня, лишь если станет единой коллективной личностью, растворившей в себе нас, скотов, гордо именующих себя "человеками" и "индивидуальными личностями".

Разумеется, Ю. И. Семенов не пользовался в той своей книге - великой книге - такими терминами, как "отношения индивидуальной, авторитарной и коллективной собственности и управления" и "коллективная личность". Но его великая теоретическая заслуга, о которой мы ведем речь - заслуга, делающая его книгу "Происхождение брака и семьи" одной из теоретических предпосылок нашей концепции трех типов отношений собственности и управления (неотъемлемой частью которой является тот вывод Семенова, о котором сейчас шла речь) - от этого ничуть не умаляется.

Но вернемся к "индивидуальной личности". Почему и фашисты, и либералы, и анархисты, и большинство марксистов (среди которых, впрочем, иногда встречаются такие приятные исключения, как Луи Альтюссер) носятся с нею, как с писаной торбой? - Очень емкую и лаконичную характеристику глубинных причин этого можно найти у Т. Адорно:

"Чем безличнее наш общественный порядок, тем более значимым становится индивидуализм как идеология. Чем энергичнее отдельный человек низводится до простого колесика в механизме, тем настойчивее должна быть подчеркнута, как компенсация за его бессилие, идея его неповторимости, автономии и значимости" [12, с. 312].

Отсюда, между прочим, следует, что болтовня о самоценности, уникальности, неповторимости и т. п. индивидуальной человеческой личности есть не что иное, как одно из идеологических орудий, посредством которых личности-господа подчиняют себе - а следовательно, подавляют - личности своих подчиненных.

Вот один из ярких примеров апологии индивидуальной личности как идеологического орудия буржуазии:

"Вспомним, что в первобытном стаде, в зарождающемся человеческом обществе, где нет общественного разделения труда, где нет индивидуализации хозяйственной жизни, вообще нет экономики. Собственно экономика появляется там и тогда, где появляется обмен, рынок, а они возможны лишь на базе частной собственности. Первобытнообщинная собственность позволяла, конечно, осуществлять производственную, преимущественно присваивающую у природы хозяйственную деятельность. Но становление человека как индивидуума и становление экономики нераздельно связаны только с институтом частной собственности (примечание: Блестящий анализ индивидуализированной собственности дан в работе Ф. Хайека "Пагубная самонадеянность", М., 1992, гл. 2). Частная собственность связана со структурированием общества, уходом от безликой, аморфной, природоприсваивающей массы полулюдей" [334, с. 125-126].

Вряд ли автор этого отрывка, столь гордый своей цивилизованностью и индивидуальностью, будет способен когда-нибудь понять, что он - еще менее человек, чем презираемые им первобытные "аморфные, безликие полулюди".

* Кстати говоря, укажем еще на одну экономическую тенденцию, которая найдет свое логическое завершение, если осуществится переход человечества к коллективизму: тенденцию превращения денег в не-деньги, о которой мы говорили в третьей главе. Уже в начале перехода к коллективизму те расчетные единицы абстрактного труда, которыми все еще будут пользоваться коллективы (еще не окончательно ставшие коллективами и не окончательно слившиеся в единый всечеловеческий коллектив) и индивиды (еще не окончательно слившиеся в единую коллективную личность) в процессе распределения материальных благ (еще не совсем переставшего быть обменом), станут в большей мере не-деньгами, чем деньгами. Тем не менее, процесс полного исчезновения товарных отношений вообще и денег в частности затянется весьма надолго - какие-то последние, едва различимые их остатки (причем более различимые, чем остатки государства, которое уже в процессе перехода к раннему коллективизму отомрет практически полностью: государство в любой своей разновидности - это настолько авторитарная организация, что даже о самом раннем коллективизме можно будет говорить лишь тогда, когда остатки государства можно будет рассмотреть не иначе, как под сильнейшим микроскопом) останутся еще и при раннем коллективизме (социализме), поскольку отдельные индивиды и коллективы еще не полностью сольются в единую всечеловеческую коллективную личность - а раз останутся остатки обособленности индивидов и групп друг от друга, то, значит, останутся и остатки отчуждения их друг от друга, что неизбежно будет выражено и в сфере распределения материальных благ. Полностью, без малейшего остатка товарные отношения вообще и деньги в частности исчезнут лишь при полном коллективизме (полном коммунизме).

* Кстати говоря, вспомним, что именно фольклорное мифологическое и магическое творчество крестьянских общин давало очень подходящий материал для построения религий, с древних времен и по сию пору служащих эксплуататорским классам эффективнейшими идеологическими орудиями господства.

** О большей, чем у его предков, культурно-психологической гибкости современного человека см. ряд интересных и во многом верных (хотя и с явной тенденцией апологетики современного монополистического капитализма, заметно снижающей их научную ценность) замечаний А. Тоффлера [645, с. 250-258].

* Мысль о том, что стать коллективистским человеком означает стать всем, не есть просто литературное украшение данного текста. Дело в том, что индивидуальные личности - члены классового общества - гораздо менее разнообразны, более одинаковы и стереотипны, чем члены будущего единого всечеловеческого коллектива, единой личности под названием Человечество.

У апологетов "уникальной и неповторимой" индивидуальной личности мысль об этом никак не укладывается в голове (в чем автор этих строк неоднократно убеждался, дискутируя с представителями этого племени). Между тем ничего особенно загадочного в этой мысли нет. Давайте повнимательнее присмотримся к пресловутой "уникальной и неповторимой" индивидуальной личности. Разделение труда, на котором основано классовое общество, привязывает каждую такую личность на всю жизнь к какой-нибудь одной роли (а те крайне немногие, что вырываются за эти узкие пределы, обязательно платят за это, самое меньшее, тяжелыми неврозами - как, например, Леонардо да Винчи). Эти роли, а также сами индивидуальные личности со своими психологическими проблемами, настолько типичны - и эти типы настолько сходны во всех общественно-экономических формациях, на протяжении всей истории классового общества, - что апологеты "уникальной" индивидуальной личности сами же невольно признают это, утверждая, что во все века людям были свойственны одни и те же основные чувства, стремления и экзистенциальные проблемы (на самом деле это верно лишь для людей классового общества: у первобытных людей были совершенно другие чувства, стремления и экзистенциальные проблемы, в чем можно убедиться, читая описание Брониславом Малиновским жизни тробрианцев и описание Аланом Уиннингтоном жизни племен ва и цзинпо). Даже гении очень типичны (в частности, довольно типичны психиатрические диагнозы, которые можно им поставить): для каждой индивидуальной личности найдется своя полочка, на которой уже стоит много ей подобных...

А теперь представим себе грядущий всечеловеческий коллектив. Перед ним будет стоять огромное множество быстро сменяющих друг друга, многообразнейших задач - и, в отсутствие разделения труда, все члены этого великого коллектива будут участвовать, посредством компьютерных систем, в решении всех этих задач. Следовательно, каждый из индивидов - частей единой личности-Человечества побывает за свою жизнь в таком множестве разнообразных ролей (и тем самым окажется сам настолько внутренне многообразен), что даже Леонардо да Винчи, не говоря уж об обычной индивидуальной личности, такое разнообразие и не снилось… Тем самым вновь подтвердится тот всеобщий закон, согласно которому чем более едина система - чем более глубокой, внутренней, необходимой связью связаны ее элементы, чем менее отдельны они друг от друга - тем более разнообразны и изменчивы и сами эти элементы, и взаимосвязи и переходы между ними, и вся эта система в целом; и наоборот, чем более отдельны друг от друга элементы системы, тем более похожи они друг на друга, тем менее разнообразны и изменчивы и они сами, и их взаимосвязи (более поверхностные и случайные, чем в первом случае), и вся система в целом.

Для большей ясности проиллюстрируем сказанное вот каким примером. Если сравнить внешний вид человеческого мозга с внешним видом любой человеческой кости, то кость явит нашему взгляду более разнообразную картину, чем "однообразная", однотонная, бесформенная масса мозга. Но это поверхностное впечатление неправильно: на самом деле мозг - многократно более сложная внутри себя система, чем кость. Взаимосвязи клеток мозга гораздо многообразнее, изменчивее, чем взаимосвязи клеток кости; каждая клетка мозга за всю свою жизнь бывает во многократно большем количестве разнообразнейших ролей, чем каждая клетка костной ткани. А между тем клетки мозга гораздо более едины друг с другом, менее индивидуальны, чем клетки кости; это легко доказать, разделив мозг и кость на множество частей - части мозга очень быстро разложатся, перестав быть самими собой, а части кости еще долго останутся сами собой вне связи друг с другом, сохраняя все основные особенности костной ткани. Клетки костной ткани по сравнению с клетками мозга - это все равно, что индивидуальные личности по сравнению с членами грядущего единого всечеловеческого коллектива; и чье же существование более разнообразно и внутренне богато, кто из них более неповторим и уникален?..

Правда, впрочем, то, что члены первобытных коллективов действительно были более одинаковыми и менее многообразными внутренне, чем сформированные классовым обществом индивидуальные личности (так же, как маленькая первобытная община - многократно более простая и внутренне однообразная система, чем любое классовое общество). Но это целиком и полностью объясняется примитивностью, внутренней простотой и однообразием первобытных производительных сил. Если бы коллективистское общество начало складываться прямо сейчас, на основе нынешних производительных сил, то уже процесс перехода к нему явил бы нам более сложное общество, чем нынешнее, и более сложного - хотя и перестающего быть индивидуальной личностью (а вернее, не "хотя и", но именно благодаря этому более сложного) - индивида, чем индивидуальная личность (кстати, этот индивид будет многообразней, чем любой из нас, хотя бы потому, что его практическая деятельность будет творческой - в отличие от практики большинства из нас, индивидуальных личностей). Грядущий коллективизм не будет возвратом к первобытной простоте - он будет усложнением, прогрессом по сравнению с классовым обществом и с индивидуальной личностью.

* Причины этого, подробно проанализированные нами выше, с лаконичной ясностью сформулировал Жан Бодрийяр:

"Город, городская среда - это одновременно и нейтральное, однородное пространство безразличия, и пространство нарастающей сегрегации, городских гетто, пространство отверженных кварталов, рас, отдельных возрастных групп…

…историческая солидарность - фабричная, соседская и классовая - исчезла. Теперь все разобщены и безразличны под властью телевидения и автомобиля, под властью моделей поведения, запечатленных во всем - в передачах масс-медиа или же в планировке городов" [57, с. 156-157].

Однако то, что сейчас так есть, не означает, что так будет и дальше. Не все капитализму развиваться стабильно: предстоящий третий великий передел мира, грядущие большие войны перемешают в единую человеческую кашу сложившуюся в нынешних мегаполисах мозаику рас, наций и субкультур, обособляющую крупные, мелкие и мельчайшие группы людей друг от друга - и заставят сегодняшних "одиночек в толпе" стать солидарными в борьбе против тех, кто пошлет их на эти войны.


Дата: 2018-12-21, просмотров: 213.