Материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления пользователям Интернета и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
© 2018 - 2024
Это словесное действие имеет самую примитивную цель; оно, так сказать, — самое «простое» из опорных словесных действий. Оно не всегда даже требует произнесения слов и потому не всегда — словесное действие, в собственном смысле этого понятия. Так, привлечь к себе внимание можно не только словом, но и звуком — свистком, хлопком в ладоши, окриком. Поэтому простое словесное действие звать требует минимального количества слов. Чаще всего это бывают междометия (например, «Эй!») или такие слова, как «Послушайте!», «Подождите!», «Минуточку!», «Гражданин!», «Товарищ!», или обращения: «Коля!», «Вася!», «Николай Васильевич!» и т. д.
Цель простого словесного действия звать — только обратить на себя внимание, привлечь к себе внимание партнера — и все.
2. ОБОДРЯТЬ и 3. УКОРЯТЬ (или упрекать). Оба действия адресуются к чувству партнера; оба они имеют целью изменить его самочувствие. Оба они возникают тогда, когда предполагается, что партнер уже понимает, о чем идет речь, когда не нужно ничего нового открывать партнеру, не нужно ничего объяснять ему, а достаточно лишь укрепить в его сознании то, что в нем уже существует и когда сделать это можно, показав партнеру неправомерность, неосновательность его самочувствия в данный момент.
Самочувствие человека можно либо улучшить, либо ухудшить. Поэтому существует два способа воздействия на чувства. Действие ободрять имеет целью улучшить самочувствие партнера, действие укорять (или упрекать) — ухудшить его.
В первом случае (ободрять) субъект стремится укрепить в сознании партнера уверенность в том, что его действия отвечают его интересам и что, следовательно, ему не нужно сомневаться, медлить, тянуть, раздумывать, колебаться.
Во втором случае (укорять) субъект как бы возвращает партнера к осознанию тех его интересов, о которых он забыл, какие он упустил из вида, каким он изменил, но которые должны были бы определять его поведение.
Типичные подтексты первого: «Смелей!», «Решительней!», «Веселей!»
Типичные подтексты второго: «Как же тебе не стыдно!», «Одумайся!», «Устыдись!», «Опомнись!»
Ободрять — это значит пытаться сделать партнера легче, выше, бодрее; отсюда тенденция ободряющего использовать высокие тона своего голоса.
Укорять — это значит заставлять партнера задуматься, т. е. пытаться сделать его тяжелее, серьезнее, заставить его почувствовать себя плохо, устыдиться своего поведения. Отсюда тенденция укоряющего использовать низкие тона своего голоса.
Внутреннее родство этих двух противоположных друг другу словесных действий выражается в том, что они часто и легко переходят друг в друга. Так, если вы ободряете человека в каких-то его начинаниях, а он не поддается вашим ободрениям и продолжает колебаться, вы будете, вероятно, укорять его за нерешительность, медлительность, лень и т. д.; как только вы увидите, что ваши укоры действуют, — вы опять будете ободрять его. Если воздействие начинается с укора и он дает надлежащий эффект, то за укором последует ободрение. Все это возможно, разумеется, только в том случае, когда действующий подлинно добивается какой-то определенной, конкретной цели.
Оба эти словесные действия обычно возникают либо между людьми, из которых хотя бы один хорошо знает другого (или думает, что хорошо знает его), либо в знакомой, привычной, стереотипной, хотя бы для одного из них, обстановке (в магазине, на вокзале, в троллейбусе и т. п.).
Еще сходство: словесные действия ободрять и укорять оба требуют минимального количества слов; оба они могут быть выполнены легко одними междометиями: ободрять — «Ну-ну!», укорять — «Ай-яй-яй!» Слово по природе своей выражает мысль, понятие. Поэтому воздействие им на чувство как таковое есть производная функция слова и использование его не по прямому его назначению.
«Пристройки» к укорам и ободрениям (и те, и другие) внутренне противоречивы.
Пристраивающийся и к укору, и к одобрению должен (по его представлениям и в данную минуту) иметь право судить и оценивать поведение партнера, должен знать, что хорошо для него и что для него плохо. Это приближает пристройки к «пристройкам сверху».
Ободряющий должен быть сам бодр; это еще больше приближает его «пристройку» к «пристройкам сверху». Ободряющий в известном смысле всегда — целитель, врачующий. А еще Гиппократ говорил: «Врачу сообщает авторитет, если он хорошего цвета и хорошо упитан, соответственно своей природе, ибо те, которые сами не имеют хорошего вида в своем теле, у толпы считаются не могущими иметь правильную заботу о других» (59, с. 96).
Но, с другой стороны, тело ободряющего должно быть приспособлено к тому, чтобы помогать партнеру немедленно взбодриться, стать выше, активнее, веселее. Это тянет ободряющего к партнеру. В результате пристройка ободрять есть «пристройка снизу», но с более или менее обнаруживающейся тенденцией кверху.
Укоряющему нет надобности тянуться к партнеру. Наоборот, он ждет — когда наконец под влиянием его слов совесть заговорит в партнере; тело его должно быть приспособлено к такому ожиданию. Это делает «пристройку» к укору «пристройкой сверху». Но, с другой стороны, «пристройка» к укору не только не содержит в себе бодрости, а напротив — в ней содержится нечто от сочувствия партнеру. Укоряющий как бы берет на себя функцию совести партнера, поэтому, хотя он «пристраивается сверху», тем не менее, в пределах возможного при такой «пристройке», он «опущен», тяжел; он как бы демонстрирует партнеру свою подавленность поведением последнего. (Отсюда — серьезность, мышечная распущенность, характерное покачивание головой.)
Пристройка к укору и пристройка к ободрению требуют прямого взгляда на партнера.
Укоряющий и ободряющий не отгораживаются от партнера, а как бы сливаются с ним. Они не противопоставляют свои интересы интересам партнера, а наоборот, исходят из интересов партнера, берут на себя заботу о его интересах.
Прищуренный или косой взгляд отгораживают действующего от партнера и говорят о разности их интересов. Поэтому, проникая в «пристройку» к укору и ободрению, они делают и укор, и ободрение не «чистыми», а с той или иной «примесью», т. е. делают словесное действие не простым, а сложным, о чем речь будет дальше.
Каждый способ действия словом, каждое простое, опорное словесное действие, включает в себя определенного рода «пристройку», которая сама вытекает из определенного содержания «оценки». Поэтому содержание «оценки» и характер «пристройки» предопределяют способ словесного действия. А отсюда вытекает: научиться точно и верно пристраиваться ободрять и укорять — это значит научиться совершать сознательно, произвольно эти опорные словесные действия. И это относится ко всем основным опорным словесным действиям.
4. УДИВЛЯТЬ и 5. ПРЕДУПРЕЖДАТЬ суть словесные действия, адресованные воображению партнера.
В одном случае воображение партнера призывается к тому, чтобы нарисовать нечто укрепляющее его, партнера, позиции, нечто расширяющее его горизонты или нечто ему приятное; в другом случае воображение партнера призывается к тому, чтобы нарисовать картину, которая помогла бы ему чего-то избежать, увидеть нечто ограничивающее его перспективы, нечто такое, что может предостеречь его от возможных ошибок.
Смысл произносимой фразы может при этом резко расходиться с объективным содержанием способа словесного действия. Так, удивлять можно, сообщая что-нибудь чрезвычайно неприятное, страшное, даже ужасное по существу. Но если человек этим сообщением удивляет, то он выдает его как бы за нечто облегчающее положение партнера, расширяющее его горизонты.
Такой фразой, например, как «сейчас я удивлю вас очень приятным для вас сообщением», можно не только удивлять, но и предупреждать. В последнем случае у партнера неизбежно останется двойственное впечатление: смысл слов будет говорить одно, способ действования ими — обратное. Таким же образом фразой «я вас предупреждаю — вас ждет большая неприятность» можно с успехом удивлять. И опять у партнера будет двойственное впечатление — так произнесенная фраза опять будет интриговать его. И действие удивлять и действие предупреждать требуют от партнера, чтобы тот, так сказать, «пошарил» в своих представлениях и воспоминаниях, чтобы он пробежал по ним и по предлагаемому фрагменту восстановил подразумеваемую цельную картину. Действие удивлять предлагает шарить в одном направлении, действие предупреждать — в другом. Возможный случай противоречивого предложения, когда смысл слов требует одного, а способ действия — другого, заставляет партнера, прежде всего, решать вопрос — в каком же направлении должно работать его воображение?
Оба действия рассчитаны на догадливость партнера, на его сообразительность; чтобы им обнаружиться, нужно время. Поэтому характерной чертой и действия удивлять, и действия предупреждать является ожидание эффекта или, во всяком случае — ожидание результата и внимательнейшее наблюдение за партнером. Если эта черта ярко выражена, то она сближает оба действия с действием узнавать, о котором речь будет дальше.
Действие удивлять и действие предупреждать так же легко переходят друг в друга, как и действия ободрять и укорять; но для перехода от одного способа действия к другому, как всегда, нужны особые основания, а в данном случае они обычно влекут за собой не только смену способа, но и усложнение его.
«Оценка», в момент которой рождается словесное действие, адресованное воображению, заключается в восприятии в партнере чего-то такого, что говорит: вот он не знает то, что весьма близко его касается; он ведет себя так, как если бы не существовало того, что в действительности существует. Потребность, заинтересованность в том, чтобы открыть ему это, для него важное, чтобы он действовал, как осведомленный человек, причем действовал так в своих собственных интересах, — потребность эта выливается в действиях удивлять и предупреждать.
«Пристройка» удивлять — это ярко выраженная пристройка «сверху». Пристраивающийся удивлять располагает тем, чем не располагает его партнер, но что нужно и важно партнеру. Поэтому удивляющий должен чувствовать себя сильнее удивляемого, должен чувствовать себя вправе удивлять партнера — это, так сказать, психическая предпосылка пристройки «сверху». Далее для того чтобы удивлять, нужно физически, в пространстве, устроиться удобно для созерцания эффекта. Так приготавливается человек наблюдать интересную картину, в которой он от каждого штриха ждет большого удовольствия и в которой он поэтому не хочет упустить ни одной подробности.
Поэтому пристройка к действию удивлять в принципе требует устойчивого и удобного расположения тела в пространстве, прямого взгляда на партнера и относительного облегчения тела. Удивляющий сообщает партнеру нечто благоприятное для него и, пока он будет удивлять партнера, ему нет надобности готовиться к сопротивлению, к противодействию, к борьбе.
Действие удивлять включает в себя настойчивую мобилизацию внимания партнера. Поэтому удивляющий часто «томит» слушателя — старательно подготавливает его сознание к восприятию того главного, что должно удивить его, все больше и больше привлекает к себе внимание многозначительностью воспроизводимой картины.
Бывает, впрочем, и наоборот: удивляющий «бьет на неожиданность» и выпаливает все сразу, предварительно, разумеется, пристроившись к партнеру так, как было только что сказано. Но и в этом случае он обязательно займет позицию удобную для восприятия значительного эффекта.
Особенность поведения удивляющего в том, что он «выдает» слова (точнее — сообщения), как дарящий выдает подарки, т. е. ради эффекта, который они должны произвести, чтобы насладиться этим эффектом.
Если «пристройку», подготавливающую действие, предупреждать, уподобить бессловесным действиям, чтобы яснее увидеть мышечную природу ее, то можно заметить, что она имеет нечто общее с бессловесным действием подкарауливать, подстерегать. «Пристройка» предупреждать в чистом виде требует косого взгляда и положения тела как бы готового к обороне, настороженного. «Пристройка» предупреждать внутренне противоречива: с одной стороны, предупреждающий (как и удивляющий) владеет тем, чего лишен предупреждаемый, — отсюда тенденция быть «сверху»; с другой стороны, и это делает «пристройку» предупреждать «пристройкой снизу» — предупреждающий зависит от предупреждаемого.
Последний почему-то не считается с тем, с чем должен бы считаться, по представлениям предупреждающего. Почему? Может быть, он не знает того, о чем его приходится предупреждать, а может быть, знает, но не хочет считаться, так как владеет чем-то другим, чего лишен предупреждающий? Отсюда неуверенность предупреждающего в своем праве быть «сверху» и зависимость его от партнера.
Дело еще усугубляется тем, что действие предупреждать толкает соображение партнера в сторону неприятную для него, и предупреждающий должен быть готов к протесту со стороны партнера, к сопротивлению. Он готовится не к тому, чтобы наслаждаться эффектом, как это имеет место в «пристройке» удивлять, а к тому, чтобы продолжать добиваться своего, т. е. — работать, действовать дальше, перестраивая сознание партнера.
Если содержащаяся в «пристройке» предупреждать тенденция «кверху» делается превалирующей, то и последующее за ней словесное воздействие будет не простым, опорным словесным действием предупреждать, а сложным — с примесью, например, словесного действия приказывать (т. е. сложным словесным действием угрожать). Если из «пристройки» предупреждать совсем исчезнет тенденция «кверху», то к этому простому опорному словесному действию будет добавляться другое — например, просить, и перед нами опять будет сложное словесное действие.
Как мы отмечали, в опорном словесном действии звать действует преимущественно звук; в опорных словесных действиях ободрять и укорять действует преимущественно интонация; в простых словесных действиях удивлять и предупреждать действует уже преимущественно фраза. Но фраза действует здесь не как цельная законченная картина, а как часть фрагмента картины — как картина не столько воспроизведенная, сколько подразумеваемая. Фраза эта — многозначительный намек. Фрагментарность ее выражается в склонности удивляющего и предупреждающего к психологическим паузам после запятых. Во время этих пауз и тот, и другой как бы прикидывают: нужно ли рисовать картину дальше? не достаточно ли воспроизведенного уже штриха, черты, фрагмента? Отсюда — тенденция к особенно рельефному выделению ударных слов и к короткой фразе. Функцию намека выполняют, в сущности, ударные слова; поэтому удивлять и предупреждать удобно одним словом или рядом слов, связь между которыми только подразумевается. Этот ряд слов воспроизводит картину как бы пунктиром, он дает лишь опорные точки для воображения партнера.
6. УЗНАВАТЬ и 7. УТВЕРЖДАТЬ — суть простые словесные действия, адресованные памяти партнера.
Все словесные действия в той или иной мере касаются памяти партнера, и это влечет за собой последствия, о которых речь будет дальше. Но словесные действия узнавать и утверждать выступают как таковые («в чистом виде») постольку, поскольку действующий словами апеллирует преимущественно к памяти партнера и поскольку он игнорирует в сознании партнера все другие его свойства и способности.
Когда человек совершает «чистое» словесное действие узнавать, он извлекает нечто из памяти партнера; когда он утверждает — он нечто в нее вкладывает. Если при этом он задевает мышление, воображение, чувства или волю партнера — он не только узнает или утверждает; тогда к этим опорным словесным действиям добавляются другие и получаются уже не «простые» словесные действия, а «сложные» (составные).
Главная трудность в овладении этими словесными действиями как раз и заключается в том, чтобы «не задевать» ничего в сознании партнера, кроме его памяти: только узнавать (спрашивать) и только утверждать. В повседневном быту характерным примером такого узнавания («чистого» вопроса) может служить переспрос — действующий не расслышал или не понял слов партнера и хочет только восстановить, что тот сказал — и все. Примером такого же «чистого» утверждения может служить холодный, формальный и, главное, окончательный ответ на вопрос.
«Оценка», предшествующая узнаванию, есть столкновение потребности что-то конкретное знать с восприятием осведомленности партнера, в чем-то выразившейся или подразумеваемой.
«Оценка», предшествующая утверждению, есть восприятие готовности партнера что-то узнать, при заинтересованности действующего в том, чтобы он это узнал. Без восприятия этой готовности утверждение не будет «чистым» — к нему добавится то или другое словесное действие.
«Пристройка» к партнеру для узнавания и утверждения как таковым — это «пристройка наравне», нейтральная «пристройка». Если в ней появляются элементы «пристройки сверху» или «пристройки снизу», то к последующему узнаванию или утверждению добавляются другие опорные словесные действия и получаются сложные (составные) словесные действия.
Характерным признаком узнавать является ожидание ответа без всякого его предрешения. Произнося ударное слово фразы, при помощи которой он узнает, узнающий мышечно, физически уже совершенно готов к восприятию любого ответа. Поэтому непосредственно за последним словом узнавания наступает полная неподвижность в положении, удобном для восприятия ответа, узнающий, так сказать, крепко держится за партнера своим вниманием, особенно крепко вцепляется в него, произнося ударное слово, и не отпускает его вплоть до выяснения результата совершенного действия, (партнер ответил, партнер не ответил, партнер не знает, что ответить).
Утверждение, наоборот, характеризуется тем, что на последнем слоге ударного слова утверждающий «бросает» партнера, вложив в его сознание то, что ему нужно было вложить, утверждающий сделал свое дело, и партнер его теперь как бы уже не интересует. Разумеется, это только видимость и только момент; в следующее же мгновение он может опять «сцепиться» с партнером — ведь утверждающий вкладывал в сознание партнера нечто для той или иной общей цели, которая может быть не достигнута одним утверждением, что, впрочем, тоже случается.
Если утверждающий хотя бы на мгновение не «бросит» партнера — это значит, что он не только утверждает. Поэтому утверждение как таковое всегда кончается точкой и ни в коем случае не запятой. Поэтому, чтобы уметь утверждать, нужно уметь в произнесении «ставить» точки.
Узнавание и утверждение суть словесные действия чрезвычайно распространенные. Но чаще всего они встречаются не в качестве «чистых» опорных словесных действий, а в составе словесных сложных действий. Ведь всякая живая человеческая речь содержит в себе либо утверждение, либо узнавание в широком смысле этих слов.
Утверждать можно не только наличие, но и отсутствие чего-то. Я, например, могу утверждать, что там-то не был, того-то не видел, таким-то образом не действовал. При утверждении в сознание (точнее — в память) партнера вкладываются некие сведения. Содержание этого вклада определяется, очевидно, не процессом вкладывания, не способом действия, а содержанием видения и смыслом предложения, которым совершается простое словесное действие утверждать.
Здесь наглядно обнаруживается связь мышечной, физической стороны способа действия со смыслом произносимых слов. Утверждать можно и фразой «нет, не был» и фразой «да, был», но та и другая фразы могут потребовать разных мышечных движений при одном и том же способе действия — утверждении. Первая может потребовать отрицательного жеста головой, вторая — утвердительного.
В принципе это относится не только к узнаванию и утверждению, но и ко всем опорным словесным действиям.
Действия узнавать и утверждать осуществляются преимущественно цельной фразой или одним словом, которое в данном случае играет роль такой фразы. Оба эти словесные действия требуют очень четкого и ясного выделения ударного слова и относительной слитности, монотонности и безударности всех остальных слов фразы. Ударное слово выражает то, что извлекается из памяти партнера или вкладывается в нее; все остальные слова фразы призваны лишь помочь партнеру отыскать в своей памяти нужные действующему факты или уложить в памяти выдаваемые ему сведения. Ударное слово принуждает, все остальные — помогают. В ударном слове сконцентрированы вопросительность или утвердительность всей фразы в целом.
Если узнавание или утверждение осуществляются одним словом или короткой фразой, то это значит, что из памяти партнера извлекается (или в нее вкладывается) либо что-то очень простое, либо что-то такое, о чем партнер уже знает достаточно. Если эти действия совершаются длинной фразой, то это значит, что извлекается из памяти или вкладывается в нее нечто сложное или нечто такое, что непонятно без пояснений и уточнений. Фраза в целом дает, так сказать, сухую справку о предмете, обозначаемом ударным словом. Поэтому ее конструктивная цельность и логическая лепка должны быть очень явны.
8. ОБЪЯСНЯТЬ и 9. ОТДЕЛЫВАТЬСЯ. Эти простые словесные действия адресованы мыслительным способностям партнера. Объясняющий и отделывающийся добиваются от партнера, чтобы тот нечто понял, усвоил, запомнил. Но — в отличие от действия утверждать — они добиваются, чтобы он усвоил и запомнил не тот или иной факт сам по себе, а некоторую пространственную или временную связь явлений — элементов рисуемой картины.
Объяснять и отделываться суть действия, хотя и противоположные, но в то же время и родственные друг другу.
Объясняющий добивается от партнера, чтобы тот что-то понял и стал его единомышленником; ему нужно, так сказать, позитивное понимание, понимание по существу; он заинтересован в определенном, том, а не другом, сознательном и деятельном поведении партнера.
Отделывающийся тоже добивается от партнера, чтобы тот что-то понял. Но нужно это отделывающемуся только для того, чтобы партнер «отстал» от него, чтобы он оставил его в покое. Это, так сказать, задача негативная — «пойми и отстань», «неужели не понятно», «давно пора понять».
Отделываться — это то же самое, что и объяснять, но с другой, противоположной последующей целью, поэтому и существует среди «чистых» словесных действий специфическое отделываться, отличное от всех других.
«Оценка», предшествующая воздействиям на мыслительные способности партнера, заключается в восприятии акта — собеседник не понимает того, что для воздействующего нужно, чтобы он понимал. Либо он не понимает чего-то, что он имеет основание не понимать и потому не делает того, что нужно, чтобы он делал — тогда из «оценки» выльется «пристройка» и «воздействие» объяснять. Либо партнер не понимает чего-то, что должен бы понимать и поэтому мешает действующему субъекту делать то, что тот делает — тогда за «оценкой» следует «пристройка» и «воздействие» отделываться.
«Пристройка» объяснять, как это ни кажется на первый взгляд странно, есть пристройка «снизу». Объясняющему нужно, чтобы партнер думал, чтобы он напряг свои мыслительные способности, чтобы он сосредоточился на мыслимых представлениях; при этом объясняющий берет на себя функцию помощника в деле, которое может совершить только сам партнер, он, так сказать, обслуживает мыслительные процессы партнера. Такую роль объясняющий примет на себя, потому что он кровно заинтересован в определенном течении мыслей партнера. Позиция обслуживающего помощника и предопределяет характер пристройки — «снизу».
Значит ли это, что объяснять можно только «снизу»? — Конечно, нет. Но объяснения «сверху» или «наравне» могут быть только сложными словесными действиями, в состав которых входит опорные словесное действие объяснять. Так, скажем, профессор, читая лекцию «объясняет» только в широком смысле (т. е. по содержанию своей лекторской работы вообще). Практически же он адресуется не только к мышлению студентов, но и к их воображению, и к их памяти, и к их чувствам. Читая лекцию, он, вероятно, будет пристраиваться к слушателям «сверху» — лектор учитывает, что слушатели больше, а не меньше, чем он сам, заинтересованы в понимании излагаемого на лекции материала.
«Чистое» осуществление словесного действия объяснять всегда содержит в себе наблюдение за мыслительными процессами, происходящими в сознании партнера. Объясняющий следит, понимает его партнер или нет, усваивает он его логику или нет; объясняющий ждет проявлений понимания или непонимания. Поэтому в его «пристройку» входят движения, нужные для того, чтобы удобно было следить за ходом мыслей партнера, и поэтому объяснение, пока оно не закончено, чаще всего чередуется с узнаванием. А ход мыслей отражается преимущественно в мельчайших движениях лицевой мускулатуры и головы: ведь глаза — это «зеркало души», потому что по глазам видно направление внимания, а где внимание человека — там и его мысли.
Поэтому «пристройка» объяснять есть — образно говоря — «пристройка к работающей голове партнера». «Пристройка» с позиций зависимого, но зависимого не от воли партнера, а от того, как и что он думает, «пристройка» с готовностью поправить партнера, если тот ошибется. Это — «пристройка снизу» на данный момент того, кто, может быть, имеет право и основание и на «пристройку сверху», но сейчас поставлен пред необходимостью пристраиваться «снизу».
«Пристройка» отделываться заключается в том, что человек, оторванный от дела, которое он только что делал, и готовый продолжать это дело, ждет момента, когда можно будет объяснить партнеру, что его претензии неуместны. Поскольку отделывающийся не заинтересован в партнере, тогда как партнер заинтересован в нем, у первого — «пристройка сверху». В момент начала воздействия она мгновенно переходит в минимальную по длительности и по скупости движений «пристройку» объяснять. После совершения «воздействия» отделываться, человек опять возвращается к тому делу, которое он делал до оценки непонимания партнера и в этом опять обнаруживается независимость его от партнера. Научиться отделываться — это значит научиться быть занятым делом, отвлечься от этого дела ровно настолько, насколько это необходимо, чтобы объяснять и вновь к этому делу вернуться.
Объясняющий следит за тем, что происходит в сознание партнера, и потому он «крепко держится» своим вниманием за партнера и в течение всего «воздействия», и после того, как произнесет последнее слово. Отделывающийся, наоборот, должен мгновенно «схватить» партнера и так же мгновенно бросить на последнем слове. Эта готовность бросить партнера содержится уже в «пристройке» отделаться от него и именно в ней, в этой готовности, выражается главная, существенная черта, отличающая «чистое» опорное словесное действие отделываться от «чистого» опорного словесного действия объяснять.
В каждом словесном действии участвует не только речь, но и вся скелетная мускулатура действующего. Особенно ярко это обнаруживается в словесном действии объяснять. Объясняющий подобен экскурсоводу или инструктору: он стремится показать взаимосвязь вещей и явлений во всей их предметности и конкретности, только по необходимости заменяя словами то, что сам он видит как полную реальность. Поэтому активно объясняющему часто не хватает слов, они кажутся ему недостаточно точными и красноречивыми, и он склонен дополнять смысл слов поясняющими и уточняющими жестами.
Отметим, что оба эти словесные действия часто уступают друг другу место и в этом обнаруживается их родственность. Если человеку не удается отделаться от партнера, он незаметно для себя начинает объяснять ему, иногда теми же словами, какими только что отделывался. И наоборот, если человек долго и безуспешно объяснял — объяснение может легко перейти в действие отделываться. Споры нередко возникают и протекают именно так — в чередованиях действий объяснять и отделываться, но при этом применяются, конечно, не только «простые» словесные действия, но и сложные и преимущественно последние.
10. ПРОСИТЬ и 11. ПРИКАЗЫВАТЬ суть простые словесные действия, адресованные воле партнера. От партнера требуется та или иная, немедленная, конкретная и ясная реакция. Это может быть: взять что-то, дать что-то, сказать что-то, сделать что-то, думать что-то; или наоборот — не брать, не давать, не говорить, не делать, не думать и т. д. — всегда что-то вполне ясное и определенное. Если действующему нужна только такая немедленная реакция и он добивается ее звучащей речью, то это — либо просьба, либо приказ.
Как уже упоминалось, обращение к воле как таковой есть игнорирование всех других психических свойств и способностей сознания партнера. Поэтому если у человека нет представлений об уме, о воображении, о чувствах и знаниях партнера или партнеров, иначе говоря — если он находится среди совершенно незнакомых ему людей и если он при этом остро нуждается в том, что эти люди, по его понятиям, могут ему дать — он будет либо просить, либо приказывать.
Воздействие на волю есть прямой путь к результату, нужному для действующего субъекта; воздействие на все другие психические процессы сознания — окольные пути к тому же результату. Когда человеку некогда идти окольным путем или когда он не знает верного окольного пути (так как не знает особенностей характера партнера), он обычно пытается идти прямым путем, так сказать, «напролом». Это и есть просьба или приказ как таковые.
В боевой обстановке командир приказывает своему подчиненному, не вникая в особенности психического склада последнего. Человек, проспавший в поезде станцию, просит пропустить его к выходу, не заботясь о чувствах, мыслях и воображении того, кто оказался на его пути.
Но так происходит, пока человек не сталкивается с помехой в сознании партнера; как только он увидит ее — в том ли, что партнер чего-то не понимает, в том ли, что он чего-то не чувствует, чего-то не представляет себе, не помнит — он переменит способ действия и направит свои усилия на преодоление возникшей помехи. Теперь у него уже есть некоторое представление об особенностях психики партнера и это представление диктует ему тот или иной обходный путь к цели, достичь которую не удается прямым путем.
Приказ или просьба возникают в результате острой потребности, которую нужно немедленно удовлетворить. Если ее нет, то нет и оснований идти «напролом», даже когда неизвестны психические свойства партнера. Ведь, если есть на это время, особенности психического вклада партнера могут быть разведаны, а для этого будут использованы другие способы словесного действия — те, которые адресованы мыслительным процессам памяти, воображению, чувству.
Поэтому «оценка», предшествующая просьбе и приказу, заключается в столкновении острой потребности с препятствием в поведении другого человека. Это, впрочем, может быть и поведение животного — так, приказывают люди часто и с полным успехом не только людям, но и собакам, кошкам, лошадям.
Повод для приказа или просьбы воспринимается человеком, который всегда так или иначе уже ориентирован в данном человеческом окружении или хотя бы вообще в человеческом обществе, где ему всегда, в большей или меньшей степени, свойственно либо ощущать свое право, свое превосходство, свои преимущества, либо, наоборот, ощущать отсутствие прав, превосходства и преимущества.
В первом случае оценка перейдет в «пристройку сверху» и приведет к приказу; во втором случае — в «пристройку снизу» и приведет к просьбе.
«Пристройка», приводящая к приказу, — самая яркая пристройка «сверху». Она требует относительной приподнятости всего тела, освобожденности мышц и прямого взгляда на партнера. Приказывающий стремится (разумеется — рефлекторно) быть как можно выше, оставаясь в то же время совершенно свободным: позвоночник и шея выпрямляются, а руки, плечи и особенно мускулатура лица — щеки, губы, подбородок, брови — освобождаются, так сказать, «висят». Нахмуренный лоб, сдвинутые, напряженные брови при приказе говорят о том, что к приказу добавлено какое-то другое опорное словесное действие и что перед нами, следовательно, сложное словесное действие, в котором приказ, может быть, занимает большое или даже ведущее место.
Словесное действие приказывать обычно бывает связано с жестом — иногда рукой и почти всегда головой. Жест рукой (как на это указывал еще С. М. Волконский) всегда предшествует приказу словами; жест головой, указывающий, как и жест рукой, чего именно требует приказывающий, осуществляется на ударном слове, точнее — на ударном слоге ударного слова.
Приказ всегда завершается ожиданием выполнения с уверенностью в том, что оно последует. Приказывают преимущественно глаза — губы только произносят слова приказа.
Таким же ожиданием выполнения завершается и просьба. Она столь же категорична, как и приказ; просят также преимущественно глаза, а речевой аппарат также только произносит слова просьбы.
Но «пристройка», приводящая к просьбе, — самая яркая пристройка «снизу». В просьбе как таковой все целесообразно, подчинено одной цели — получить, хотя прав на это просящий не ощущает. Поэтому он стремится всячески облегчить выполнение своей просьбы.
Поэтому пристроившийся к партнеру, чтобы просить у него, во-первых, готов мгновенно получить просимое, завладеть им; во-вторых, готов выполнить любое желание партнера немедленно; в-третьих, стремится избежать всякой назойливости со своей стороны, в той мере, в какой это не мешает готовности немедленно получить просимое. Просящий тянется к партнеру, ловит его взгляд и всякое иное проявление его воли, но он в то же самое время осторожен и мягок. Чем активнее просьба, тем яснее сочетается в ней предельная настойчивость с предельной мягкостью и осторожностью.
Родственность приказа просьбе и просьбы приказу обнаруживается, между прочим, опять в том, что они часто уступают друг другу место. Если просящий или приказывающий и его партнер по субъективному ощущению соотношения сил находятся в примерно равном положении, то «просящий» легко превращается в «приказывающего» и обратно. Так часто воздействуют друг на друга близкие родственники, товарищи, если одному из них нужно, чтобы другой сделал что-то немедленно, а тот медлит.
Впрочем, приказ легко переходит в просьбу (и обратно) независимо от субъективного ощущения сил, в случаях крайней срочности дела и крайней заинтересованности в нем.
В просьбе и в приказе действует преимущественно смысл не слов и не фразы как таковой (как это имеет место при воздействии на мышление, память и воображение), а интонация, с которой они произносятся. Поэтому, в частности, с просьбой и особенно часто с приказом обращаются к детям, не умеющим говорить. Поэтому оказывается возможным воздействие словом на волю животных, т. е. воздействие непосредственно, «прямо» на их поведение. Но воздействовать на животное «снизу», очевидно, нелепо — поэтому никто всерьез не просит собак, лошадей и кошек, а приказывают им.
7
По своему лексическому составу и грамматическому построению фраза может быть вопросительной, повелительной, может объяснять, утверждать и т. д. Это облегчает соответственное произнесение фразы — способ действования ею.
В повседневном общении людей в момент оценки возникает конкретная ближайшая цель; значит, в этот же момент рождается и способ действия и видения, которые затем воплощаются в определенном подборе слов и в построении из них определенных словосочетаний. Таким образом, звучание фразы лишь дополняет, уточняет и обогащает тот ее смысл, который выражает содержание слов и построение фразы. Иначе говоря, в выражении мысли словами способ действия ими играет лишь вспомогательную и второстепенную роль. Как уже говорилось, его отсутствие в письменной речи с успехом восполняется контекстом.
Вероятно, именно поэтому способы действия словом если и изучались, то чрезвычайно мало, как, впрочем, и процесс действия как таковой.
Между тем технология актерского искусства должна специально изучать именно способы действия словом. Ведь то, что во всех случаях, кроме сценического искусства, рождается как предпосылка лексического и грамматического строения фразы, то, что нигде не фиксируется кроме воспоминаний, что существует только в момент произнесения фразы, — это же самое актер создает своим творческим воображением на основе данных ему автором пьесы слов и словосочетаний, т. е. с обратного конца. Это — процесс действия; он может быть таким или иным и в зависимости от этого произведение актерского искусства также будет таким или иным.
Связь между лексикой и грамматикой, с одной стороны, и способом словесного действия, с другой, совершенно очевидна и бесспорна. Но при упрощенном представлении об этой связи актер легко поддается наивному предположению, будто смысл произносимых им слов до конца и раз навсегда предопределяет способ действования ими или способ их произнесения. Если, например, в тексте написано «я тебя предупреждаю», то надо, мол, предупреждать; если написано «я очень рад» — надо уверять партнера в своей радости и т. п. Такое «игранье текста», «игранье слов» (в противоположность действованию на основе подтекста или контекста роли и пьесы в целом) есть, по существу, отказ актера от его прямых и первейших обязанностей.
Причина всякого рода попыток «играть текст», раскрашивая слова роли, чаще всего лежит в игнорировании сложности вопроса о зависимости способа действия от смыслового содержания текста, в примитивности представлений об этой зависимости.
В действительности зависимость эта чрезвычайно сложна и к тому же совершенно не изучена. Что она отнюдь не прямолинейна, можно подтвердить бесчисленными примерами.
Так, бранные слова зачастую употребляются с целью приласкать, выразить любовь, нежность и т. п. (например, между близкими людьми, в обращении к детям, животным и т. д.); так, ласкательная по содержанию слов фраза часто бывает угрозой; самая экспрессивная и энергичная по смыслу слов — иногда произносится вяло и безразлично, и наоборот — самая, казалось бы, вялая, невыразительная и даже неграмотно построенная и малопонятная фраза — в целенаправленном и энергичном произнесении оказывается совершенно ясной по смыслу и весьма выразительной.
М. Горький в пьесе «На дне» дал Костылеву слова ласкательные («братик», «милачок», «старичок») и речь его построил, как благостно-поучительную, но это отнюдь не говорит о благостности и доброжелательности его намерений.
Удобным материалом для осмысления словесных воздействий могут служить басни. Например, «Кот и повар». Произнося первую фразу повара: «Ах ты, обжора! ах, злодей!» — очевидно, легче всего упрекать, тем более что Крылов прямо пишет: «Ваську повар укоряет». А нельзя ли, произнося эти слова, угрожать? Бесспорно, можно! Можно ли предупреждать? Тоже можно! Можно даже просить, можно ободрять (!), разумеется, не в «чистом виде», а в самых различных сочетаниях и с разнообразными оттенками. Таким же образом, произнося, например, фразу: «Бывало, за пример тебя смиренства кажут…» — можно и объяснять, и упрекать, и приказывать, и просить, и удивлять, и предупреждать, и узнавать, и утверждать, и отделываться, и ободрять, и при том подлинно, по-настоящему.
8
Для того чтобы уметь совершать все одиннадцать простых (опорных) словесных действий, нужно уметь ставить себя в одиннадцать разных ситуаций; каждая из них слагается из определенных предлагаемых обстоятельств. Одна комбинация предлагаемых обстоятельств логически потребует совершения действия укорять, другая — действия ободрять, третья — действия предупреждать, пятая — просить и т. д.
Так, можно взять, например, любое имя существительное и представить себе, что оно — прозвище человека, который вам очень нужен, которого вы неожиданно увидели, но который вас не замечает; тогда этим существительным, естественно, будет подлинно, продуктивно и целесообразно звать.
Если представить себе, что это же слово ваш знакомый где-то весьма неудачно и не к месту «брякнул», повредил тем и себе, и вам, то этим словом будет легко подлинно укорять.
Если это же слово ваш партнер боится, не решается произнести, а произнеси он его, — и его, и ваше положение сразу облегчится, то этим же словом легко подлинно, по-настоящему ободрять.
Если это слово — название, которого не знает ваш партнер, а вам важно, чтобы он его усвоил и запомнил — им легко и естественно объяснять.
Если вы при этом заняты своим делом, не хотите отрываться от него и партнер вам мешает своим непониманием — этим же словом вы будете целесообразно отделываться.
Если партнер произнес это слово, но вы его плохо расслышали и не ждали, что он произнесет именно его, а вам важно знать, что он сказал — эти словом легко узнавать.
Если партнер задал вам вопрос, окончательным и категорическим ответом на который может быть это же слово — им удобно утверждать.
Сочиняя подобным образом предлагаемые обстоятельства, можно найти логические обоснования для того, чтобы тем же словом подлинно, продуктивно и целесообразно предупреждать, удивлять, просить и приказывать. Конечно, для одних слов и фраз, для одних способов действия, найти такие обоснования легче, для других — труднее. Тут, можно сказать, все зависит от силы, изобразительности, инициативности и богатства воображения актера. Одному кажется невозможным оправдать то, чему другой при помощи воображения найдет оправдание и обоснование легко и просто.
Но для того чтобы при помощи предлагаемых обстоятельств, или «магического если бы», как называл их К. С. Станиславский, оправдать применение к данным словам разных опорных словесных действий как таковых, для этого нужно брать предлагаемые обстоятельства, точно те, какие имеют свойство вызывать каждое данное простое словесное действие. Обстоятельств этих в каждом случае должно учитываться относительно немного (так, например — много ли их нужно для того, чтобы оправдать словесные действия узнавать или утверждать?), но они должны быть представлены себе совершенно точно и конкретно — как ближайшие, непосредственно ощутимые в данный момент обстоятельства, как нечто такое, что в данную минуту занимает сознание действующего целиком, что поглощает все его внимание.
Всякое изменение ближайших предлагаемых обстоятельств, всякое усложнение их, точнее — всякий учет более сложных обстоятельств, сравнительно с тем, какой необходим для совершения простых словесных действий, сейчас же повлечет за собой и усложнение способа словесного действия. Ведь логика действий, как уже говорилось выше, определяется учетом обстоятельств среды, а простые словесные действия суть отдельные звенья этой логики.
9
Живя в реальном мире, в котором все явления, так или иначе, связаны между собой, любой человек всегда находится среди бесчисленного множества «обстоятельств». Какими-то из них он сознательно руководствуется в своей деятельности; с какими-то вынужден считаться; какие-то учитывает, сам того не осознавая; какие-то вообще никак не отражаются на его поведении. Так, если вчера где-нибудь в Африке было 60° жары, а где-нибудь на полюсе — 60° мороза, то это никак практически не сказывается на моих сегодняшних действиях.
Поэтому, когда речь идет о «предлагаемых обстоятельствах», то имеется в виду, очевидно, не то, какие обстоятельства актер вообще создал вокруг себя в своем воображении, а то, какие вымышленные обстоятельства он сознательно или неподотчетно учитывает в своем поведении.
Учет немногих определенных обстоятельств, и только их (разумеется, при бесчисленном множестве других, совершенно реальных, но не учитываемых обстоятельств) вызывает простые словесные действия; учет более сложных обстоятельств и большего их числа вызывает сложные словесные действия.
Так как людям свойственно действовать, учитывая (сознательно или нет) многие и сложные обстоятельства, то и совершают они большею частью не простые (т. е. в «чистом виде»), а сложные словесные действия (т. е. в «смешанном виде»).
Можно, например, воздействовать одновременно и на волю, и на воображение партнера, совершая действие, состоящее из приказа и предупреждения — это сочетание будет сложным словесным действием угрожать. Комбинация приказа с упреком — сложным словесным действием понукать, и т. д. Причем глаголы: угрожать, ругать, понукать нужно опять понимать в узком специфическом смысле.
Таких парных сочетаний «основных» словесных действий может быть более пятидесяти, и каждый случай такого сочетания будет своеобразен, хотя в чем-то он будет походить на другое парное сочетание тех же опорных словесных действий и на каждое из них в отдельности. Но ведь в состав сложного словесного действия может входить не два, а три, четыре, пять — до одиннадцати простых опорных словесных действий. Какое же поистине неизмеримое число таких сложных словесных действий тогда возможно! Уже для многих из парных сочетаний нельзя найти глагола, который бы точно и одним словом называл его.
Как, например, назвать сложные словесные действия, состоящие из простых объяснять и упрекать? Может быть, «увещать» или «журить»? Как назвать сочетание действий просить и упрекать? — Может быть, «клянчить» или «канючить»? Отделываться и упрекать? — Может быть, «ворчать»? (Воздействие ли это?) Объяснять и приказывать? — Может быть, «вдалбливать»? (Литературное ли это слово?) Узнавать и утверждать? — Может быть, «проверять»? (Но можно ли этот глагол понимать в достаточно узком конкретном смысле?)
Для многих, причем весьма практически распространенных, парных сочетаний простых словесных действий едва ли можно подобрать даже такие приблизительные наименования. Как назвать, например, сочетание действий удивлять и предупреждать, объяснять и просить?
Тут и выясняется, что список из одиннадцати глаголов, хотя и кажется бедным в сравнении с бесчисленным множеством глаголов, существующих в русском языке, в действительности вмещает в себя даже и те реально существующие способы воздействия словом, для которых нет названий ни на каком языке. Так, нет названий для всех возможных и существующих цветовых оттенков, оттенков света и тени; нет названий и для нюансов тембра, ритма, пропорций. Ведь слово всегда обобщает.
Далее — в сложном словесном действии то или иное простое может участвовать в разной степени. Так, приказ с ярко выраженным предупреждением есть угроза; но приказ может содержать в себе и легкий, едва уловимый оттенок предупреждения. Подобным же образом предупреждение может иметь оттенок приказа. Приказ и предупреждение могут, следовательно, постепенно переходить друг в друга и постепенно превращаться в угрозу, а угроза может содержать в себе оттенки укора, объяснения и т. д. Укор в соединении с объяснением дают сложное словесное действие увещать, а увещать можно с оттенком просьбы, предупреждения, узнавания и т. д.
10
Для нормального, здорового человека произносить слова — дело в высшей степени легкое. Поэтому в повседневном быту люди откликаются словами на самые мимолетные внешние впечатления и на самые поверхностные случайные побуждения. Они часто даже не задумываются над тем, зачем, с какой целью произносят отдельные фразы, ведут беседы, обмениваются мыслями. Это, разумеется, не значит, что цель в таких случаях отсутствует или что такой человек безразличен к своим интересам. Это значит лишь то, что в данный момент его существенным целям ничто не угрожает, что в данных условиях он не видит возможности или смысла активно бороться за свои существенные интересы.
В такого рода словесном действии, цель которого не ясна и активность которого не высока, существенные интересы человека, как правило, либо вовсе не обнаруживаются (обнаруживаются его незаинтересованность в окружающих условиях), либо они обнаруживаются в минимальной степени.
Вялое, малоактивное действие словом лишено и ярко выраженного способа его осуществления. Здесь трудно определить — что именно человек делает: узнает ли он, утверждает ли, просит ли, объясняет ли и т. д. Любое из этих действий и все они могут присутствовать в подобном сложном словесном действии, и все — в минимальной степени. Так и должно быть: у человека нет серьезной потребности изменить, перестроить сознание партнера в определенном направлении, у него отсутствует ясная цель — отсутствует и ясный способ действия, ибо всякое действие определяется его целью, и только ею. В таких случаях человеку не очень нужно произносить слова и потому ему не очень важно, какие именно слова и как он произносит.
Другое дело — когда интересы человека требуют произнесения в данных обстоятельствах определенных — таких, а никак не противоположных по смыслу — слов; когда ему насущно необходимо перестроить сознание партнера и перестроить его определенным образом, в определенном направлении. Теперь внимание действующего не рассеяно по окружающим обстоятельствам и по сознанию партнера, а сконцентрировано на той его способности, на той работе, происходящей в нем, которую нужно изменить, ибо эта работа протекает не так, как нужно действующему.
Теперь в совершаемом действии обнаруживаются интересы человека, как интересы существенные — ведь если он чего-то активно добивается, то это значит, что он в этом кровно заинтересован. Теперь и способ действия делается ясным, определенным.
Отсюда, казалось бы, можно сделать общий вывод: чем активнее словесное действие, тем оно выразительнее и тем оно «чище» по способу действия. Такой вывод верен лишь относительно. Не следует забывать, что выразительность всякого действия (в том числе и словесного) есть функция логики действий, взятой в целом и в единстве с условиями, в которых она осуществляется. Поэтому наиболее выразительны не вообще самые «чистые» способы действия словом, а самые «чистые» из числа возможных, логичных для данного человека в данных конкретных обстоятельствах. Дело, значит, в ясности состава словесного действия — активность влечет за собой уяснение состава всякого словесного действия.
Заинтересованность, как известно, связана с концентрацией внимания. Чем больше задевает человека «за живое» то или иное обстоятельство, тем больше оно поглотит его внимание. Поэтому в случаях крайней активности, одержимости человек бывает «ослеплен страстью», невменяем (в драке, например, «не замечает синяков»). В подобных случаях крайняя «чистота» способа словесного действия выражает простоту, прямолинейность его психического содержания — поглощенность сознания одной страстью, одним желанием.
Человек, не потерявший самообладания и самоконтроля, стремясь к поглощающей его внимание цели, вынужден учитывать обстоятельства, в которых он борется за эту цель, т. е. уделять сколько-то внимания и этим обстоятельствам. Каким именно и скольким? Это зависит от того, насколько поглощено его внимание целью и, конечно, только существенным, имеющим прямое отношение к цели и к средствам ее достижения; т. е. к минимальному числу обстоятельств, игнорирование которых может повлечь за собой провал всего начинания.
Допустим, человек добивается от партнера чего-то такого, на что он, добивающийся, не имеет права и что партнер может дать ему, а может и не дать. Если добивающийся будет игнорировать вкусы, привычки, интересы партнера, будет, например, хамить, требовать, угрожать и т. д., он больше рискует получить отказ, чем если он учтет интересы и вкусы партнера и будет, например, скромен, вежлив, внимателен. Если человек, имеющий право требовать, будет добиваться своей цели, оскорбляя при этом партнера — он рискует натолкнуться на протест и непослушание. Он может потерпеть неудачу и в обратном случае — если будет, например, озабочен тем, чтобы не обеспокоить партнера, и займет позицию просителя.
Учет всякого рода обстоятельств, составляющих каждую данную ситуацию, бывает обычно целесообразен — во всяком случае, субъективно целесообразен, ибо он входит в индивидуальную логику поведения действующего — и он бывает обычно подсознателен, являясь непроизвольным результатом стечения обстоятельств внутренних и внешних. Этот именно учет обстоятельств и определяет состав, или точнее, — структуру сложных словесных действий.
Слово «структура» здесь более уместно, потому что в сложном словесном действии простые не смешаны, не свалены в одну кучу, а каждое занимает свое, определенное место, в соответствии с тем, учету какого именно обстоятельства оно отвечает и какое место это обстоятельство занимает среди других, нашедших себе отражение в структуре данного сложного словесного действия.
Какое-то одно из них является в каждую данную минуту главным для действующего; другие — второстепенными; третьи — третьестепенными и т. д. Главное определяет — что преимущественно в данную минуту человек делает словами; второстепенные и третьестепенные определяют, как он это делает или что он попутно делает. Таким образом: как бы ни было сложно словесное действие и из каких бы простых, опорных словесных действий оно ни состояло — одно из них всегда является в нем главным, доминирующим.
Доминирующее словесное действие определяет в каждом сложном словесном действии, что объективно, по существу, в основном, в данную минуту, данными словами, данный человек делает. Как он это делает, это определяется тем, какие способы действия добавлены к доминирующему способу. Эти вспомогательные участники, или слагаемые, сложного словесного действия могут быть названы обертонами словесного действия. Они могут быть более или менее ясно ощутимы и их может быть большее или меньшее количество в составе сложного словесного действия. Сколько их, каковы они, насколько ясен каждый из них — это и определяет структуру сложного словесного действия.
Доминирующее словесное действие может более и может менее ясно выделяться на фоне обертонов словесного действия.
Приведенные выше примеры вялого, малоактивного и неопределенного способа действия словом как раз и суть примеры смутного, едва уловимого выделения доминирующего словесного действия. Тут обертоны как бы заглушают его, конкурируют с ним и потому способ действия в целом, его структура, остаются не ясными.
По мере возрастания активности, все яснее делается структура словесного действия и, в частности, все резче на фоне обертонов выделяется доминирующее словесное действие. На степенях крайней активности, когда действующий настолько поглощен целью, что уже не остается внимания на учет окружающих обстоятельств, — они действительно перестают учитываться.
Тогда, иной раз вопреки объективной целесообразности, без достаточно разумных на то оснований, человек приказывает, просит, объясняет, зовет и т. д., совершая все эти действия без всяких сколько-нибудь заметных обертонов. Он выведен из себя, ему что-то до последней степени и немедленно нужно — как в случаях, например, нестерпимой физической или душевной боли, в случаях ярости, азарта, паники и т. п.
В таких и подобных им случаях иногда с наибольшей глубиной раскрываются самые сокровенные черты психики человека именно потому, что здесь индивидуальная, свойственная ему логика поведения вступает в противоречие с логикой объективной; он не хочет, не может, не способен в такие моменты мириться и даже считаться с тем, что его окружает, его интересы непримиримы с обстоятельствами. Он борется за них вопреки всему и даже не имея никаких шансов на успех — потому именно они и раскрываются, как самые категорические, как самые для него существенные в данный момент.
Между самым вялым, аморфным словесным действием, в котором присутствует множество неясных обертонов, а доминирующее определить трудно, и действием самым активным, вроде тех, которые были только что охарактеризованы, расположены все промежуточные случаи.
Отсюда может быть выведено общее правило: чем больше данное словесное действие содержит в себе обертонов и чем меньше выделяется на их фоне доминирующее словесное действие, тем менее оно активно и тем менее ясна его структура. И наоборот: чем меньше содержит оно обертонов и чем ярче выделяется на их фоне доминирующее словесное действие — тем оно активнее и тем яснее его структура.
11
Выбор способа словесного воздействия продиктован не только внешними обстоятельствами данной минуты и не только настроением действующего в эту минуту, но и всем складом характера, его воспитанием, привычками и другими относительно устойчивыми особенностями его индивидуальности. У каждого человека в его жизненном опыте вырабатываются определенные — как общие, связанные с профессией, воспитанием и пр., так и индивидуальные навыки; в частности, навыки пользоваться преимущественно теми, а не другими способами действовать словом. Конечно, такое предпочтение одних способов другим может быть выражено очень незначительно; оно не исключает пользования и всеми другими способами, но тем не менее оно, как правило, характерно для лиц определенной социальной среды, определенных профессий и определенных типов характера.
Так, люди, привыкшие преподавать, например, пожилые, опытные педагоги, объясняя, утверждают чаще, чем лица других профессий; врачи, привыкшие иметь дело с профанами в своей области, любят утверждать и предупреждать; люди, привыкшие командовать, чаще других приказывают. Нахальным людям свойственно особенно часто удивлять и отделываться; скромным — узнавать, просить и объяснять.
Конечно, входить в эту область вопросов с попытками регламентации и с поисками рецептов — значит вступить в противоречие с сущностью творческой работы. Коль скоро речь идет об индивидуальной логике действий, она не может быть найдена по какой бы то ни было общей схеме, или по какому бы то ни было рецепту. Самый отъявленный нахал и наглец может вести себя, как скромнейший человек (например, Иудушка Головлев или Тартюф); самый властный и сильный человек может быть застенчив и скромен, а самый скромный именно от застенчивости может вести себя, как нахал.
Поэтому речь может идти не о «прикреплении» каких-то способов действия к определенным свойствам характера, а об учете объективной закономерности: выбор тех, а не иных доминирующих действий в актерском искусстве не может пройти бесследно для воплощаемого характера, и следовательно, выбор этот должен служить наиболее точному, полному и объективно верному воплощению общих и индивидуальных черт образа.
12
Все то, из чего состоит самое сложное человеческое действие, все это входит и в состав простого, опорного или «основного» словесного действия. Поэтому, научаясь на опорных, простых словесных действиях сознательно выполнять всю цепочку «элементов» действия — «оценку», «пристройку», «воздействие» — актер в то же самое время тренируется и в овладении всеми «элементами» всякого действия, т. е. приучает себя оперировать действием вообще.
Для того чтобы совершить подлинно, по-настоящему, любое простое словесное действие, совершенно необходимы, с одной стороны, внимание, воображение, мышление, память, чувство и воля; с другой стороны, столь же необходимы — известная мускульная работа, отчетливая дикция слова, логическая лепка фразы и владение своим голосом, т. е. его интонационными красками.
Специальная забота об интонациях, как известно, приводит обычно к декламации, к фальши и к представленчеству. Между тем актер, не овладевший достаточно хорошо интонационными красками своего голоса, не может выполнить сколько-нибудь сложный рисунок логики словесного действия, вообще не может действовать словом ярко и выразительно. Поэтому ему приходится заботиться об интонациях, как бы его ни предостерегали от этого.
Для того чтобы забота это не завела в тупик формализма, необходимо лишь соблюдать условие — в интонациях голоса видеть средство действия. Ведь тренировка в умении подлинно (по-человечески, а не по-актерски) действовать не может принести вреда.
Рассматривать интонацию как средство действия — это значит рассматривать ее в единстве со всеми другими элементами действия и прежде всего в единстве с целью действия; это значит никогда, ни при каких обстоятельствах, не рассматривать ее отдельно от ближайшей, конкретной цели произнесения данного слова или данной фразы; это значит фиксировать не саму по себе интонацию, а ту цель, которая требует этой интонации.
Обычно то или иное звучание каждой данной фразы, произносится по реальной необходимости (а не по заданию, как это бывает на сцене) и вызвано тремя причинами, налагающимися одна на другую.
1. ВИДЕНИЯ — что именно человек видит, когда говорит эту фразу.
2. ЛЕПКА ФРАЗЫ — как он располагает в видимой картине ее элементы1, как он строит композицию этой картины (об элементах «лепки фразы» — перечисление, сопоставление, противопоставление, пояснение и эпическая форма повествования — см. «Технологию актерского искусства»).
3. СПОСОБ ВОЗДЕЙСТВИЯ — какому психическому процессу в сознании партнера он ее адресует, на какую психическую способность партнера он рассчитывает, воздействуя на его сознание в целом.
Причины эти возникают непроизвольно. Человек действует словом, фразой: когда и поскольку у него для этого есть определенные видения — его воображение рисует надлежащие картины; когда и поскольку ему для этого нужно показывать свои видения в определенном качестве, в определенной связи элементов — он лепит надлежащим образом фразу; когда и поскольку ему для этого нужно вызвать определенный психический процесс в сознании партнера или партнеров — он прибегает к тому или другому способу словесного действия.
Глава 5
Логика действий в «паузе»,
Дата: 2018-12-21, просмотров: 246.