Школьная десегрегация может открыть путь к увеличению взаимопонимания среди учащихся, однако сама по себе она проблему не решает. Вопрос не в том, чтобы просто собрать молодежь разных рас и разного этнического происхождения под крышей одной и той же школы, а в том, что произойдет, когда все они там соберутся. Как мы видели, если атмосфера в этой школе носит характер ярко выраженного соперничества, то какие бы напряженности ни существовали с самого начала, в результате состоявшегося контакта они только возрастут.

Напряженность, которая часто является первым результатом школьной десегрегации, в чем-то напоминает мне поведение мальчиков в ранее описанном эксперименте, который провели в детском летнем лагере Музафер Шериф и его коллеги [539].

Вспомним, для того чтобы вызвать враждебность между двумя группами, достаточно поместить их в ситуацию конфликта и конкуренции. А как только враждебность появилась, ее практически нельзя уменьшить путем простого устранения конфликтов и ситуации соперничества. Фактически, как только установилось твердое недоверие, сведение обеих групп в ситуации несоревновательные, ‹равного статуса› служит увеличению враждебности и недоверия! Например, проблемы между такими группами возникают даже во время совместного просмотра фильма.

Как же Шерифу в конце концов удалось добиться успеха в уменьшении враждебности? Помещением в ситуации, в которых представители обеих групп оказывались взаимно зависимыми, иначе говоря, в ситуации, когда мальчики из разных групп вынуждены были сотрудничать друг с другом, чтобы достичь цели. К примеру, исследователи создавали аварийную ситуацию, испортив систему водоснабжения, а исправить ее можно было единственным способом - все дети немедленно и сообща должны были заняться этим. В другом случае лагерный грузовик ломался во время дальнего похода, и, чтобы заставить его снова двигаться, требовалось втащить тяжелую машину на достаточно крутой холм; выполнить это можно было лишь в случае коллективных усилий, независимо от того, состоите ли вы в группе ‹Орлов› или в группе ‹Гремучих змей›. В конце концов враждебные чувства и отрицательная стереотипизация ослабли: мальчики из разных групп стали вступать в дружеские связи, начали лучше относиться друг к другу и сотрудничать уже по собственной инициативе.

Ключевым фактором, похоже, оказывается взаимная зависимость - ситуация, в рамках которой индивиды нуждаются друг в друге для того, чтобы добиться своей цели. Многие исследователи продемонстрировали преимущества сотрудничества в хорошо контролируемых лабораторных экспериментах.

Например, Мортон Дойч [540] показал, что в группах, собранных для решения каких-то задач, наблюдается большее дружелюбие и внимание, когда создана атмосфера сотрудничества, а не преобладает атмосфера конкуренции. Аналогично, в исследовании Патриции Кинан и Питера Карне-вале было показано, что сотрудничество внутри каждой из групп может стимулировать сотрудничество между группами [541]. Следовательно, отношения сотрудничества, установившиеся в одной группе, часто выносятся вовне, когда позже этой группе приходится взаимодействовать с какой-то другой группой. В исследовании Кинан и Карневале группы, выполнявшие ‹кооперативное› задание, оказались более ‹кооперативны› (по сравнению с группами лиц, изначально работавших в конкурентном режиме) в последующих переговорах с другой группой.

К несчастью, процессы, имеющие место в большинстве школьных классов даже в начальной школе, не характеризуются сотрудничеством и взаимозависимостью. Мы уже упоминали конкурентную природу этих процессов. Давайте рассмотрим это подробнее. Первым делом, определим, что мы понимаем под ‹процессом›. Когда бы люди ни взаимодействовали друг с другом, целесообразно выделить две характеристики этого взаимодействия: содержание и процесс. Под ‹содержанием› я имею в виду просто предмет их интеракции; под ‹процессом› я понимаю ее динамику. Например, в школьном классе содержанием будет арифметика, география, социальные науки или музыка; процессом будет манера, в какой преподаются все эти уроки. Ясно без долгих слов, насколько важно содержание, однако важность процесса часто недооценивается. Но именно через процесс обучения ученики узнают очень многое о мире, в котором они живут. Я бы даже рискнул утверждать, что в некотором отношении процесс является более важным источником научения, чем само содержание предмета.

Несколько лет назад мне предоставилась поистине золотая возможность наблюдать процесс обучения в классе, когда я был приглашен в качестве консультанта департамента образования Остина (штат Техас). Только что произошла школьная десегрегация, а за ней последовали значительные беспорядки и ряд весьма неприятных инцидентов. Мои коллеги и я пришли в городскую систему образования не с целью сгладить неприятности, а скорее оценить, есть ли что-то, что мы можем сделать, чтобы помочь десегрегации достичь тех положительных целей, на которые она была направлена. Первое, что мы сделали, - это стали систематически наблюдать за процессом обучения. Мы старались сохранить свежесть взгляда, как если бы мы были пришельцами с другой планеты, и наиболее типичным процессом, который мы наблюдали, был следующий.

Учитель стоит перед классом, задает вопросы и ждет, пока кто-то из учеников не поднимет руку, показывая, что знает ответ. Чаще всего от шести до десяти детей привставали с мест и тянули руки, привлекая внимание учителя: они, казалось, горели желанием быть вызванными. Несколько других учеников тихо сидели, потупив взоры, как бы стараясь превратиться в невидимок. Когда учитель вызывал кого-нибудь, то на лицах учеников, которые нетерпеливо тянули руки, но не были вызваны, появлялось выражение разочарования, уныния и несчастья. Если вызванный ученик отвечал правильно, то учитель улыбался, одобрительно кивал и переходил к следующему вопросу. Это было большим поощрением для вызванного; однако в то самое время, когда удачливый ученик давал правильный ответ и получал улыбку от учителя, в классе отчетливо слышались вздохи детей, которые также стремились быть вызванными, но не попали в их число. Можно понять их разочарование, поскольку они упустили возможность показать учителю, как они умны и быстро соображают.

Благодаря данному процессу ученики обучаются сразу нескольким вещам. Во-первых, они усваивают, что в классе есть один и только один эксперт - это учитель. Они также усваивают, что есть один и только один правильный ответ на любой вопрос, заданный учителем, а именно тот единственный ответ, который нужен учителю. Задача учеников, таким образом, состоит в том, чтобы догадаться, какой же ответ ожидает услышать учитель. Ученики также усваивают, что награда последует в том случае, если им удастся доставить учителю удовольствие, активно продемонстрировав то, как они умны, быстры, опрятны, чисты и благонравны. Преуспев в этом, они заслужат любовь и уважение этого обладающего силой и властью человека. Тогда этот могущественный человек будет добр по отношению к ним и расскажет родителям, какие у них чудесные дети.

Консультация со сверстниками никакой подобной награды не принесет; действительно, ведь их одноклассники - это их враги, которые должны быть побеждены! Более того, сотрудничество между учениками в классе большинством учителей пресекается: если оно имеет место во время урока, то рассматривается как помеха учебному процессу, а если во время экзаменов, то называется ‹жульничаньем›.

Эта игра в высшей степени соревновательная, а ставки очень высоки: ведь ученики младших классов обычно борются за уважение и одобрение одного из двух-трех наиболее важных людей в их мире. Если вы школьник и знаете правильный ответ, а учитель выбрал кого-то из ваших соучеников, вероятнее всего, вы будете сидеть, надеясь и молясь, чтобы вызванный ученик ошибся, после чего у вас появится шанс показать учителю, как вы умны. Тот же, кто был вызван и потерпел неудачу, или тот, кто вообще не поднимал руку и таким образом отказался от соревнования, склонен обижаться на преуспевших.

Очень часто ‹проигравшие› испытывают чувство зависти и ревности по отношению к успешным ученикам, возможно, даже дразнят и подначивают их, называя ‹учительскими любимчиками›, а на школьном дворе они могут перейти и к физической агрессии. Со своей стороны, успешные ученики часто презирают менее успешных, считая их тупыми и неинтересными. Результатом этого процесса, который имеет место в той или иной степени в большинстве школьных классов, является отсутствие дружбы и понимания среди кого бы то ни было в данном классе! Как раз наоборот: этот процесс рождает тенденцию к вражде даже между детьми одной и той же расовой группы. А когда к этому добавляются еще и этнические или расовые отличия или напряженность, возникающая во время вынужденных совместных поездок в школьном автобусе, отвозящем детей в школу и после школы домой, то ситуация может стать крайне сложной и неприятной.

Хотя соревновательность в классе - явление типичное, оно, тем не менее, не является неизбежным. В своем исследовании я обнаружил, что многие из учителей горят желанием попробовать в своих классах методику, основанную на большем сотрудничестве. Поэтому вместе с коллегами я разработал простой метод: дети были объединены в группы, члены которых зависели друг от друга при выполнении учебных заданий; мы систематически сравнивали результаты их деятельности, степень удовлетворенности и взаимной симпатии друг к другу с аналогичными характеристиками детей, находившихся в ситуации более традиционного, соревновательного учебного процесса [542]. Мы назвали наш метод техникой ‹составления картинки-головоломки›, поскольку деятельность обучающихся очень напоминает эту игру.

Поясним, что имеется в виду, с помощью одного-единственного примера.

Для нашего первоначального эксперимента мы выбрали пятый класс только что десегрегированной школы. В этом классе дети изучали биографии великих американцев, и предстоявший урок должен был быть посвящен изучению биографии знаменитого журналиста Джозефа Пулитцера. Прежде всего мы изложили биографию Пулитцера, разделив ее на шесть параграфов: первый параграф содержал сведения о предках Джозефа Пулитцера и о том, как они переехали в Америку, второй - о детских годах Пулитцера и о том, как он рос, третий - о его юности, образовании и ранних шагах в самостоятельной жизни, четвертый - о его средних годах, о том, как он основал свою газету и так далее. Таким образом, каждому важному аспекту жизни Джозефа Пулитцера был посвящен отдельный параграф.

Отпечатав наш вариант биографии, мы разрезали каждый экземпляр ее на шесть фрагментов, содержащих по одному параграфу, и раздали каждому из ребят в каждой учебной группе по одному фрагменту. Все группы состояли из шести учеников, и каждому достался лишь один параграф, но внутри каждой группы ‹в разобранном виде› находилась полная биография знаменитого журналиста. Таким образом, как и в аналогичной задаче на составление картинки из кусочков, каждый ученик обладал лишь фрагментом, и если он хотел составить картинку целиком, то попадал в зависимость от всех других членов группы. То есть, чтобы полностью узнать биографию Джозефа Пулитцера, каждый ученик должен был овладеть материалом, содержавшимся в полученном им фрагменте, а затем обучить этому материалу других членов группы.

Ученики разобрали свои фрагменты и разошлись, выбрав место, где удобнее было заняться изучением материала; в этом процессе ученикам было позволено консультироваться с членом другой группы, получившим для изучения тот же фрагмент. То есть, если Джонни имел дело с молодыми годами Джозефа Пулитцера, то мальчик мог проконсультироваться с Кристиной, состоявшей в другой учебной группе и также получившей фрагмент об этом периоде жизни знаменитого журналиста. Они могли воспользоваться помощью друг друга, чтобы выучить материал и разобраться во всех важных аспектах этого периода жизни Пулитцера, и затем вернуться к занятиям в свох учебных группах. Было объявлено, что участникам каждой из групп дается фиксированное время на то, чтобы они смогли обменяться полученными знаниями друг с другом. Учеников также проинформировали, что, когда время выйдет (или вскоре после этого), им предстоит контрольная работа по усвоенному материалу.

Предоставленные сами себе и вынужденные рассчитывать лишь на собственные ресурсы, дети в конце концов научились тому, как учить и выслушивать друг друга. Они постепенно поняли, что никому из них не справиться с поставленной задачей без помощи каждого из членов группы и что каждый член группы обладает уникальным и существенным капиталом, который он может внести в решение задачи.

Предположим, вы и я- дети в той самой группе; вы имели дело с юными годами Джозефа Пулитцера, а яс периодом его старости. Единственным для меня способом узнать о юных годах этого человека будет отнестись со вниманием к тому, что расскажете вы. Вы - очень важный источник информации для меня. Учитель больше не является единственным источником знаний, он даже не является существенным источником, поскольку его даже нет в группе! Вместо этого каждый ребенок в группе становится для меня важным: я добьюсь успеха, если буду обращать внимание на других, и потерплю неудачу, если не буду этого делать. Наконец, я уже не смогу получать поощрения, пытаясь доставить удовольствие учителю за ваш счет. Да это же совсем другая ситуация!

Однако поведение, основанное на сотрудничестве, не появляется вдруг, в одночасье. В типичном случае требуется несколько дней, пока дети не станут эффективно пользоваться данной техникой: старые привычки ломаются с трудом. Ученики в нашей экспериментальной группе за годы, проведенные в школе, выросли приученными к соревнованию. Поэтому первые несколько дней большинство детей еще пытались соревноваться со сверстниками, несмотря на то, что такое поведение было дисфункцио-нальным.

Позвольте мне проиллюстрировать сказанное реальным примером - типичным примером того, как дети порой ‹спотыкаются› на пути научения процессу сотрудничества.

В одной из наших групп был мальчик из семьи выходцев из Мексики, которого мы назовем Карлосом. Он неважно владел английским, который был его вторым языком, поэтому за годы обучения в школе Карлос выучился сидеть тихо (до этого, когда он начинал говорить, его выступления часто делали его посмешищем в глазах одноклассников). В нашем эксперименте он испытывал значительные трудности, пересказывая сверстникам свой фрагмент биографии Пулитцера, и от этого мальчик переживал дискомфорт. Традиционный способ обучения нравился Карлосу больше, что неудивительно: во введенной нами системе он был вынужден выступать, говорить, в то время как прежняя система всегда давала ему возможность деиндивидуализировать себя и быть незаметным. Однако ситуация была даже еще сложнее, чем мы думаем, можно даже сказать, что учительница и Карлос как бы заключили между собой тайный пакт, что они были в сговоре. Дело в том, что у Карлоса были все основания желать, чтобы его не замечали! Когда учительница раньше несколько раз вызывала его, мальчик начинал запинаться, заикаться и в конце концов мучительно замолкал. Многие одноклассники откровенно потешались над ним, и учительница поняла, что лучше Карлоса не вызывать. Вероятно, это решение было продиктовано самыми чистыми намерениями - учительница просто не хотела унижать мальчика; однако, стараясь его не замечать, она ‹вычеркнула› Карлоса из жизни класса. Действуя таким образом, она как бы подразумевала, что Карлос не стоит того, чтобы уделять ему время и внимание, по крайней мере, остальные школьники истолковали ее действия именно так. Они нашли для себя единственное объяснение действий учительницы: она не вызывает Карлоса отвечать из-за его глупости, к той же мысли стал склоняться и сам мальчик.

Описанное представляет собой лишь одно из проявлений того, как десегрегация, соединенная с соревновательностью, может породить не-равностатусный контакт и даже усилить вражду между этническими группами, а также снизить самооценку у представителей этнических меньшинств, оказавшихся в неблагоприятном положении [543].

Однако вернемся к нашей группе из шести школьников. Карлосу, которому следовало рассказать о молодости Джозефа Пулитцера, приходилось несладко: мальчик заикался, запинался и чувствовал себя неуверенно. Другие дети из его учебной группы не сильно помогали ему: их вырастили в духе соперничества, поэтому они вели себя согласно старым, въевшимся в них привычкам. Они знали, что нужно делать, когда другой ребенок ‹спотыкается›, особенно тот, которого они считали глупым: поэтому они подвергали Карлоса насмешкам, всячески принижали его и подначивали. Во время нашего эксперимента мы услышали, как девочка по имени Мэри говорит Карлосу обидные слова: ‹Ага, ничего ты не знаешь! Ты тупица, дурак! Ты сам не знаешь, что ты делаешь!› В нашем первоначальном эксперименте ассистент следил за всем, что поисходит в группах школьников, стараясь особенно не вмешиваться. Но как только произошел вышеописанный инцидент, ассистент позволил себе короткое вмешательство, заметив девочке: ‹Хорошо, можешь продолжать в том же духе, если тебе так хочется, но это ни в коей мере не поможет тебе выучить материал, касающийся молодых лет Джозефа Пулитцера! А контрольная - через час›. Заметьте, как изменялись связи действий с подкреплениями: теперь, продолжая унижать Карлоса, Мэри никакой выгоды для себя не получает - фактически в этом случае она даже многое проигрывает.

Через несколько дней, в течение которых произошло несколько подобных сцен, до учеников в группе Карлоса начало доходить, что единственный для них способ выучить материал о молодости Джозефа Пулит-цера - это обратить внимание на то, что по этому поводу знает Карлос. Постепенно они начали превращаться в хороших ‹интервьюеров›: вместо того чтобы игнорировать Карлоса или насмехаться над его небольшими затруднениями в рассказе, они начали задавать ему наводящие вопросы - те самые, благодаря которым мальчику легче было передать им то, что он знал. В ответ на подобное обращение Карлос немного расслабился, а это в свою очередь привело к улучшению его способности к общению.

Через пару недель члены группы пришли к заключению, что Карлос намного умнее, чем они думали; они начали видеть в нем то, чего прежде не замечали. Он начал им нравиться. Что касается самого Карлоса, то он больше полюбил школу, а в детях англо-американского происхождения теперь видел не мучителей, а людей ответственных и готовых прийти на помощь. Более того, с ростом чувства комфорта во время школьных занятий и уверенности в себе улучшилась и академическая успеваемость Карлоса. Порочный круг был разорван: те элементы, которые порождали нисходящую спираль, изменились, и спираль стала восходящей!

На протяжении нескольких лет я вместе со своими студентами повторял этот эксперимент во множестве школ по всей стране. И везде наблюдался один и тот же недвусмысленный результат: дети, обучавшиеся во взаимозависимых - построенных по принципу ‹составления картинки-головоломки› - классах, учились относиться друг к другу с большей симпатией, больше начинали любить школу и приобретали более высокую самооценку, чем дети, обучавшиеся в традиционных классах. Причем рост взаимной любви и симпатии в классах первого типа преодолевал этнические и расовые барьеры [544]. И результаты экзаменов у членов этнических меньшинств в таких классах оказывались выше, чем в традиционных. Так, в одном из исследований [545] мы обнаружили, что дети, относящиеся к этническим меньшинствам, в течение двух недель принимая участие в группах, построенных по принципу ‹составления картинки-головоломки›, повысили свою успеваемость почти на букву[546], не нанося при этом никакого ущерба успехам других учеников. Наконец, эта техника понравилась и учителям, которые нашли ее эффективной: большинство из тех, кто первоначально согласился использовать ‹метод головоломки› в рамках нашего эксперимента, не отказались от него и после того, как эксперимент закончился.

Несколько более поздних экспериментов указывают на то, что эффективность метода ‹составления картинки› в снижении уровня предрассудков не ограничивается детским сообществом.

Так, в одном из этих экспериментов Донна Дейфоржис и ее коллеги [547] предложили студентам пообщаться с сообщником экспериментаторов, которого представили испытуемым как бывшего пациента психиатрической клиники; причем их настроили на то, что от бывшего ‹сумасшедшего› следует ожидать несколько странного поведения. Взаимодействия с пациентом были составной частью учебных занятий, причем одна часть студентов взаимодействовала с ‹бывшим пациентом› в группе, работающей по принципу ‹составления картинки›, а другая часть - в группе с более традиционной учебной атмосферой.

Результаты оказались поразительными. Участники группы, работавшей по принципу ‹составления картинки›, быстро смогли отойти от своих стереотипизированных ожиданий: они испытывали к ‹бывшему пациенту› большую симпатию и общались с ним с большим удовольствием, нежели те, чье общение происходило в более традиционной учебной ситуации. Кроме того, люди, прошедшие ‹школу› групп, созданных по принципу ‹составления картинки›, и в целом описывали душевнобольных куда более позитивно,