В преддверии

Формировать оперативные планы, отражающие стратегию блицкрига, начали в апреле 1950 г.. Северяне были уверены в том, что после того как их войска захватят долину р. Ханган, армия и правительство РК прекратят свое существование. Если же этого вдруг не случится, война продлится еще 3-4 месяца до тех пор, пока КНА и ее союзники не установят контроль над всей страной. Планировались даже военно-морские десантные операции для захвата Пусана и портов на южном побережье[3].

Последний момент, с моей точки зрения, довольно четко говорит о том, что северокорейские стратеги не рассчитывали на то, что Америка будет принимать в войне активное участие, т. к. весьма очевидно, что именно в случае американского вмешательства именно южные порты могут стать основным источником снабжения войск и потому будут взяты под контроль американской армией.

Немного об определении конкретного срока начала войны. Изначально вторжение предполагалось в августе, после завершения сезона дождей[4], но затем было решено провести блицкриг до этого времени[5].

20 июня советский посол Т. Ф. Штыков сообщил в Москву, что в 20.00 по московскому времени КНДР перехватила с Юга приказ начать в 23.00 атаку против Севера[6]. Но нападение не состоялось.

21-го июня Штыков передал в Москву телеграмму о том, что, судя по разведданным, южане узнали о подробностях предстоящего наступления, и принимают меры по повышению боеспособности своих войск. Поэтому Ким Ир Сен предлагает менять план и атаковать раньше[7].. Этот момент достаточно интересен, учитывая то, что как раз в это время, Южная Корея скорее ослабила уровень боеготовности, чем усилила его[8].

По сообщению А. Мансурова, для начала войны летом 1950г. была еще одна причина. Во время разговора с Ким Ир Сеном на столе Сталина лежал рапорт представителей военной разведки, генералов Васильева и Захарова, в котором картина подавалась несколько по-иному. Армия РК, по их мнению, стремительно оснащается, активно действующих партизан на территории Юга уже нет, иное сопротивление скоро подавят, и если вторжение не провести в ближайшие полгода, вероятность его успеха существенно уменьшится. Вследствие этого было решено ковать железо, пока оно еще не остыло,.

Возможно, сыграло свою роль и то, что 30 мая 1950 г. состоялись выборы в Национальное собрание РК, по итогам которых 127 из 210 мест принадлежало оппозиции.[9]. Для сторонников точки зрения о том, что режим вот-вот падет,  это могло показаться дополнительным доказательством.  

Согласно докладу Т.Ф. Штыкова, «войска в исходное положение вышли к 24 часам 24 июня. Военные действия начались в 4 часа 40 минут местного времени. Артподготовка проводилась в течение 20—40 минут в виде прямой наводки и десятиминутного артналета. Пехота поднялась и дружно пошла в атаку. В первые три часа отдельные части и соединения продвинулись от 3 до 5 км.» [10].

ООН собирает армию.

Корейская война – уникальный в истории случай, когда ООН сходу и безоговорочно присоединилась к одному из участников внутреннего конфликта и взяла на себя всю ответственность за выдвижение целей, планирование, ведение и прекращение войны[92]. Правые историки оценивают этот момент еще выше, - М. Гастингс считает ситуацию, когда агрессия одного государства против другого была остановлена военными мерами ООН[93], эпическим моментом[94]. Множество последующих конфликтов не было разрешено подобным образом, т. к. консенсус, необходимый для принятия подобного решения, был недостижим. На взгляд же автора, решение о применении силы скорее напоминало «первый блин», особенно если учесть, на основании каких данных принималось это решение.

Не случайно во время обсуждения резолюции арабский делегат М. Фавзи напоминал о совершенных незадолго перед тем в его регионе атаках агрессии, нарушения суверенитета и единства членов ООН. Такого ряда факты были переданы на рассмотрение ООН, но та не предприняла никаких мер, чтобы положить им конец, как это сделано в случае с Кореей[95].

Но решение о вступлении в войну ООН требовало решения многих технических моментов, которые хорошо описаны у Гастингса (в его книге есть подробная таблица того какая страна в какой мере участвовала в интервенции), Стьюка или Блэра. Ведь при формировании многонационального контингента требуется учитывать очень много факторов – от численности и качества армии государства, готового предоставить свои вооружённые силы в распоряжение ООН, до принятого вооружения (несовместимость боеприпасов – страшная головная боль для снабжения), особенностей национальной кухни и общего знания английского языка (это, например, стало причиной отказа от использования контингентов из Афганистана и Египта) [96]. Из азиатских стран свои войска могли предложить только Турция, Филиппины и Таиланд. Индия представила только медицинскую часть[97].

С точки зрения солдат неамериканских войск, основными проблемами были неподходящие одежда и еда, странные оружие и тактика. В то время как американцы обращали внимание на плохое поддержание готовности войск, излишнее число офицеров и слишком большое число переговоров по рации[98].

Предложения некоторых стран были отклонены, при этом речь шла не только о мелких странах типа Либерии[99], но и, в первую очередь, о гоминьдановском режиме. Чан Кайши практически сразу же предложил 33 тыс. чел. для участия в Корейской войне. Трумэн был готов принять это предложение, так как хотел, чтобы в войне участвовало как можно больше союзников Америки, но военное руководство, которое сомневалось в достаточности уровня подготовки тайваньских войск, выступило против[100]. Ачесон тоже был против, поскольку такая война с Северной Кореей быстро превращалась в войну с КНР.

Возможно, гоминьдановцы этого и хотели, так как их точка зрения сводилась к тому, что КНР уже напрямую участвует в войне силами двух дивизий, составленных из китайских корейцев[101], но появление в составе войск ООН тайваньцев (с учетом дискуссии о том, представитель какого Китая должен занимать место Китая в ООН) автоматически переводило Пекин в противники западного блока. В итоге Госдепартаменту США пришлось отговаривать Трюгве Ли от такого шага ввиду «угрозы вторжения на Тайвань коммунистических сил материка»[102].

В КНДР утверждают, что в состав возглавляемых США вооруженных сил входили и японские войска, однако автор не обнаружил документальных подтверждений этого[103]. Японские специалисты принимали участие в войне только в качестве некомбатантов, в частности, занимаясь перевозкой американских войск.

Южнокорейцы присоединились к единому командованию практически сразу. Ли Сын Ман в письме Д. Макартуру 15 июля 1950 г. уведомил: «…Я счастлив передать под Ваше командование все сухопутные, морские и воздушные силы Республики Корея на период нынешнего состояния боевых действий»[104].

Интересно, что при этом между ООН и правительством РК не было заключено никакого соглашения, устанавливающего юридический статус вооруженных сил ООН и их командования. Единственный документ – соглашение между правительствами США и РК о расходах вооруженных сил ООН, подписанное в июле 1950 г. и обязавшее правительство РК обеспечивать главнокомандующего силами ООН местной валютой « в таких суммах, такого вида, в такие сроки и в таких местах, в каких он может их запросить для расходов, вытекающих из операций и действий в Корее и в корейских территориальных водах с участием сил, находящихся под его командованием». Безудержный выпуск денег, предназначенных на указанные в соглашении цели, стал одной из главных причин постигшей РК гиперинфляции[105].

12 июля 1950 г. американским войскам, расквартированным в Южной Корее, было предоставлено право экстерриториальности, а 14 июля главнокомандующий войск ООН получил право командования южнокорейскими войсками[106]. Процентное соотношение войск под его командованием в Корейской войне выглядело так[107]:

Так война как бы перестала быть «корейской». Из гражданской между Севером и Югом она превратилась в войну между Северной Кореей и Соединенными Штатами Америки[108], так как число представителей остальных стран в составе контингента ООН было невелико[109]., а совокупное мнение различных историков отмечает, что генерал Макартур был практически вне контроля представителей ООН[110].

В преддверии

Формировать оперативные планы, отражающие стратегию блицкрига, начали в апреле 1950 г.. Северяне были уверены в том, что после того как их войска захватят долину р. Ханган, армия и правительство РК прекратят свое существование. Если же этого вдруг не случится, война продлится еще 3-4 месяца до тех пор, пока КНА и ее союзники не установят контроль над всей страной. Планировались даже военно-морские десантные операции для захвата Пусана и портов на южном побережье[3].

Последний момент, с моей точки зрения, довольно четко говорит о том, что северокорейские стратеги не рассчитывали на то, что Америка будет принимать в войне активное участие, т. к. весьма очевидно, что именно в случае американского вмешательства именно южные порты могут стать основным источником снабжения войск и потому будут взяты под контроль американской армией.

Немного об определении конкретного срока начала войны. Изначально вторжение предполагалось в августе, после завершения сезона дождей[4], но затем было решено провести блицкриг до этого времени[5].

20 июня советский посол Т. Ф. Штыков сообщил в Москву, что в 20.00 по московскому времени КНДР перехватила с Юга приказ начать в 23.00 атаку против Севера[6]. Но нападение не состоялось.

21-го июня Штыков передал в Москву телеграмму о том, что, судя по разведданным, южане узнали о подробностях предстоящего наступления, и принимают меры по повышению боеспособности своих войск. Поэтому Ким Ир Сен предлагает менять план и атаковать раньше[7].. Этот момент достаточно интересен, учитывая то, что как раз в это время, Южная Корея скорее ослабила уровень боеготовности, чем усилила его[8].

По сообщению А. Мансурова, для начала войны летом 1950г. была еще одна причина. Во время разговора с Ким Ир Сеном на столе Сталина лежал рапорт представителей военной разведки, генералов Васильева и Захарова, в котором картина подавалась несколько по-иному. Армия РК, по их мнению, стремительно оснащается, активно действующих партизан на территории Юга уже нет, иное сопротивление скоро подавят, и если вторжение не провести в ближайшие полгода, вероятность его успеха существенно уменьшится. Вследствие этого было решено ковать железо, пока оно еще не остыло,.

Возможно, сыграло свою роль и то, что 30 мая 1950 г. состоялись выборы в Национальное собрание РК, по итогам которых 127 из 210 мест принадлежало оппозиции.[9]. Для сторонников точки зрения о том, что режим вот-вот падет,  это могло показаться дополнительным доказательством.  

Согласно докладу Т.Ф. Штыкова, «войска в исходное положение вышли к 24 часам 24 июня. Военные действия начались в 4 часа 40 минут местного времени. Артподготовка проводилась в течение 20—40 минут в виде прямой наводки и десятиминутного артналета. Пехота поднялась и дружно пошла в атаку. В первые три часа отдельные части и соединения продвинулись от 3 до 5 км.» [10].

Начало войны и  пропаганда первых дней

Начало войны было представлено КНДР как контрмеры. «… В войсках был зачитан политический приказ министра обороны, в котором указывалось, что Южнокорейская армия спровоцировала военное нападение, нарушив 38-ю параллель, что правительство КНДР отдало приказ о переходе в контрнаступление Корейской народной армии. Приказ о контрнаступлении солдатами и офицерами Корейской народной армии был встречен с большим подъемом»[11].

Официальная версия, которой придерживалась затем и советская историография, выглядела так: 25 июня 1950г. в районе г. Ончжин на северокорейскую территорию вторгся отряд южнокорейских войск, который углубился на нее на 1-2 км, и общее наступление войск северян стало ответом на провокацию, которая переполнила чашу их терпения.

           Впоследствии, после взятия Сеула, эта версия была подкреплена солидным блоком попавших в руки КНА документов вроде планов Юн Бен Гу или письма Ли Сын Мана Оливеру, стратегических карт и показаний «добровольно признавших свою вину» бывших высокопоставленных чиновников и парламентариев лисынмановского режима, на основе которых был составлен «Сборник доказательств развязывания империалистами США междоусобицы в Корее»[12].

Естественно, это не совсем так хотя бы потому, что наступление такого масштаба готовят заранее, и провокация может быть поводом но никак не причиной.

Однако не следует забывать, что участок, на котором началась война, с южнокорейской стороны находился под командованием одного из «молодых полковников» Пэк Ин Ёпа, который был человеком, тесно связанным с «Собук Чхоннёнхве», и вторым после Ким Сок Вона сторонником возвращения северных территорий [13].

Интересно, что южнокорейская версия поначалу тоже была немного странной: пропаганда РК не говорила о массированном вторжении, а практически повторяла с обратным знаком то, что говорили в КНДР: северокорейские войска напали на 38 параллель, но армия РК отразила атаку, начала контрнаступление и сейчас выступает в сторону Пхеньяна[14].

Судя по опубликованным южнокорейским информагентством «Ёнхап» впервые опубликовало отрывкам из дневниковых записей супруги Ли Сын Мана, президент РК узнал о начале войны в 10.30 утра 25 июля. К нему в это время с докладом прибыл министр обороны Син Сон Мо. Он рассказал, что в 4 часа утра северокорейские войска перешли границу и в 9.00 заняли город Кэсон. Но в течение дня никто не характеризовал события как войну, и президент не давал никаких особых распоряжений[15]. Более того, 25 июня 1950 г. официальные военные сводки убеждали жителей Сеула в том, что северокорейское наступление остановлено, армия РК перешла в контрнаступление и намерена быть в Пхеньяне через неделю[16].

Такую «информационную игру» можно трактовать по-разному: от желания скрыть истинное положение вещей до косвенного признания факта, что Юг тоже был готов начать войну, используя для ее обоснования такие же самые пропагандистские приемы (некоторые северокорейские историки прямо трактуют этот факт как доказательство начала войны южанами).

Выяснить, было ли наступление армии КНДР ответом на конкретную вооруженную провокацию, не представляется возможным. Лично я даже не исключаю такой вариант, при котором столкновение действительно началось одновременно, - очередная провокация южан случайно совпала по времени с началом войны северянами.

В общем, версия «внезапной и неспровоцированной агрессии» или была разработана для формирования общественного мнения, или отражала внутреннее ощущение ряда южнокорейских военных: то, что война началась утром в воскресенье, привело к тому, что в условиях слабой телефонизации страны и корейской привычки «к отдыху» в этот день многих ключевых чиновников не смогли вовремя найти, и новость о вторжении пала на них как снег на голову[17].