Поможем в ✍️ написании учебной работы

Имя

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

Выберите тип работыЧасть дипломаДипломная работаКурсовая работаКонтрольная работаРешение задачРефератНаучно - исследовательская работаОтчет по практикеОтветы на билетыТест/экзамен onlineМонографияЭссеДокладКомпьютерный набор текстаКомпьютерный чертежРецензияПереводРепетиторБизнес-планКонспектыПроверка качестваЭкзамен на сайтеАспирантский рефератМагистерская работаНаучная статьяНаучный трудТехническая редакция текстаЧертеж от рукиДиаграммы, таблицыПрезентация к защитеТезисный планРечь к дипломуДоработка заказа клиентаОтзыв на дипломПубликация статьи в ВАКПубликация статьи в ScopusДипломная работа MBAПовышение оригинальностиКопирайтингДругое

Нажимая кнопку "Продолжить", я принимаю политику конфиденциальности

Материалы к лекциям

по дисциплине

 «СОЦИОЛИНГВИСТИКА»

 

 

Донецк ДонНУ

2018

 

Й МОДУЛЬ

Языковые основы управленческо-правовой деятельности

Для выяснения, какое место занимает социолингвистика в языковой системе и обществе, надо знать, чем различаются понятия “язык” и “речь”, когда и почему возникла речь, как она развивается и функционирует, каким образом соотносятся понятия “национальный язык”, “национальная политика” и “национальная культура” и как функционирует национальная речь в рамках различных стилей и различных форм речи (устной и письменной).

Язык и речь

Язык и речь – понятия близкие, но не тождественные. Язык – это идеальная система материальных единиц (звуков, слов, моделей речи и т.д.), которая существует вне времени и пространства. Это определенный код, шифр, известный всем представителям языкового коллектива, независимо от возраста, пола, тембра голоса или места проживания коммуниканта. Когда появляется необходимость, этот код приводится в действие и материализуется в отдельном акте говорения, то есть в речи.

Таким образом, если язык – это только способ общения, то речь – сам процесс и результат общения, который происходит в определенной аудитории и в определенных языковых рамках, материализуясь в звуках, интонации, жестах и мимике или буквах и знаках препинания.

Язык мы можем ощутить только через речь, ибо речь – это язык в действии. Язык одинаков для всех членов определенного языкового коллектива, а речь всегда индивидуальна. Она реализуется в бесконечном множестве вариантов и ситуаций, вне ситуации речь невозможна.

Правильная речь, если она окружает ребенка с детства, формирует и глубину языковых знаний, но, с другой стороны, небрежное отношение к изучению языковой системы (фонетики, грамматики, лексики) в конечном итоге приводит к ошибкам в устной и письменной формах общения.

Характеристика стилей речи. Требования к языку документов

Мозговой, В.И. Роль языковой истории в управлении инновационным развитием Донбасса / В.И.Мозговой // Инновационные перспективы Донбасса: материалы междунар.науч.-практ. конф., 20-22 мая 2015 г. Т. 7: Реформирование менеджмента в условиях инновационного развития.- Донецк, 2015.- С.133-138.

При анализе тех или иных общественно-политических процессов, происходящих в переломные эпохи и кардинально влияющих на социум, чаще всего обращаются к последовательности значимых фактов и событий, инициируемых зичностями. Оценка их роли в истории якобы напрямую зависит от результатов проводимой ими внешней и внутренней политики.

При этом объективность созидательных порывов народных масс, которые априори должны соответствовать социальной стратегии развития цивилизации, сужается до размеров субъективной воли или прихоти авторитарной личности. Социум как высший смысл и результат существования цивилизации превращается в абстрактного статиста, испытывающего мощный пресс личностных перегрузок, и становится объектом манипуляций с ним вождей разного уровня. К этому неутешительному выводу подталкивает парадоксальная история «развития» Донбасса в составе независимой Украины – могучего в промышленном, экономическом и культурном отношении региона, разрушенного волей высшей политической элиты в ходе так называемой АТО.

Но парадоксы на этом не закончились. Они находят свое продолжение уже в новейшей истории Новороссии, дух которой не смогла сломить эскалация военных действий, проводимых ВСУ на ее территории. Наоборот, они подготовили почву для разрушения военно-феодальной модели управления в самой Украине. Новые ростки созидания в «самопровозглашенных» ДНР и ЛНР даже в условиях войны оказались действеннее и прочнее, нежели необузданный и ничем не оправданный диктат «законной» киевской власти, которая живет от Майдана до Майдана и уже не способна управлять страной без силы армии, внешних «подсказок» и финансовых вливаний.

Впрочем, эти парадоксы вполне объяснимы, если в их оценке опираться не на политическую интерпретацию истории личностей, а на понятие языковой истории, абсолютно разной для власти и населения. Первые оперируют историей зичностей, превращая ее из объективной реальности в субъективный способ интерпретации выборочных фактов и событий, а вторые – историей, фиксируемой в языковом сознании народа (фольклоре, именах собственных, литературе, жаргонах, диалектах, язиках национальностей и т.п.).

Под языковой историей мы будем понимать процесс формирования национального языка как средства общности народа, воспитанного в устойчивых и многократно повторяющихся ситуациях контактного общения разнообразных культур, создающих фундаментальные предпосылки для выработки общей философии и психологии, методологии оценки окружающей действительности и методики поступков и действий конкретного социума и конкретной языковой личности, осуществляющих свою жизнедеятельность в определенных исторических реалиях.

В этом смысле языковая история Донбасса уникальна. Первично она была связана не с природно-географическими условиями (высокой концентрацией полезных ископаемых в пределах Донецкого горного кряжа), но прежде всего с экономическими отношениями между Востоком и Западом на пересечении торговых интересов так называемого Великого Шелкового пути. Уже с этих пор начали складываться предпосылки для формирования представления о Донбассе как о символическом симбиозе духа свободы населяющих его народов, преодолевших внешнюю ограниченность и шагнувших на просторы внутренней свободы и развития. Территория Донецкого кряжа все более утрачивала свой природно-географический смысл и приобретала этнопсихологический пафос – как явление со специфической языковой историей, простирающейся до безграничных просторов великого Дикого поля.

Донецкий край, олицетворяя степную вольницу, притягивал к себе огромные людские ресурсы из сопредельных регионов, государств и территорий. Постоянно пульсирующая апоссионарная среда требовала новых и новых толчков для развития языковой истории, измеряемой годами, столетиями и тысячелетиями в пределах генерирующей идеи, появлявшейся в тот или иной период человеческой жизнедеятельности. Она бесконечно рождалась, формировалась, развивалась и шлифовалась в миллионах и мириадах разновекторных и разнохарактерных эпизодов человеческого общения, созидающего ни с чем несравнимую духовную структуру языковой общности донбассовца. Казалось, так было и так будет всегда…

Однако конец второго тысячелетия внес свои коррективы в поступательную поступь региона. Межцивилизационные жернова истории представили миру новое видение человеческих взаимоотношений, уродливо обнажившихся на Юго-Востоке Украины. Этап субъективного отторжения сложившейся языковой истории после 1991 года ознаменовался попытками навязать ему идеологию и культурные ценности другой языковой истории – приоритеты западных регионов Украины: идеализацию унитарности, национальной ограниченности, культурной и языковой однотипности; политику превосходства «истинно украинской» конфессиональности, психологию сельского собственника, истеричного русофобства и идеологической нетерпимости. По мнению авторов такой доктрины, она должна была сплотить весь народ в едином порыве для строительства исключительного национального государства. Но произошло наоборот. В известном смысле этот этап превратился в антиэтап, противопоставивший идее развития Донбасса план его разрушения. Он был связан с попыткой узаконить авторитарный механизм управления, пренебрегающий сложившиися веками опытом незакнутой языковой истории.

Но так долго происходить не могло… Тысячелетний этап совместного многовекторного созидания не мог замениться точечным эпизодом – противопоставление украинской идеи другим культурно-языковым мирам в конце концов сыграло злую шутку с самой украинской государственностью. Она превратилась в очаг нападок на ее унитарность. Доктрина исключительности, которая требовала непререкаемого подчинения ей всех и вся, разрушилась при активизации движения за федерализацию на Юго-Востоке.

Новой управленческой элите, выросшей в условиях длительного отсутствия собственной государственности, обособленного национализма, и воспитанной на примерах иной языковой истории, в стремлении к федерализации виделся призрак сепаратизма, хотя, на самом деле, он был продиктован попыткой вырваться за пределы изолированной унитарности и национально-языковой исключительности. Незнание языковой истории украинской Степи родило вместо выработки плана пересмотра методов своей политики в многонациональном регионе насильственную «подгонку» свободолюбивого Донбасса под «стандарты титульной нации». У власти сработал инстинкт самосохранения средневекового американского колониста – внедрить в сознание украинских граждан мысль об уникальности украинской идеи любой ценой.

Но пренебрежение языковой историей дорого стоило прежде всего самой Украине. Синдром неделимости государства, поддержанный штыками, в скором будущем изолирует его от цивилизованного мира, поскольку насильственное уничтожение Донбасса никак не сравнимо с уничтожением коренных индейцев Америки в средние века.

Парадокс Юго-Востока Украины состоит в том, что, в отличие от Америки, в многочисленных конфликтах, которые происходили на донецкой земле, никто никого не уничтожал и никакие народы никуда бесследно не исчезали. «Соотношение сил, существовавшее между англосаксонскими американцами и индейскими туземцами, было совсем иное, нежели между украинским и тюркскими народами. В случае Америки движение экспансии на запад было непрерывным и бесповоротным. Зато в случае Украины граница на протяжении веков колебалась то в одну, то в другую стороны. Славянская хлеборобская колонизация неоднократно шла в сторону Дикого поля, пытаясь стать твердой ногой на берег Черного моря; это были завоевания как плуга, так и меча. Однако эти передовые позиции земледельческой культуры периодически захлестывали волны номадизма».

Это были специфические войны за выполнение условий негласного договора о взаимопроникающем единстве Леса со Степью, земледельцев-славян с тюрками-кочевниками, обеспечивающего мощный, исполненный молодых амбиций экономический и культурный симбиоз наций и народностей степной зоны Юго-Востока, предоставивший безграничные возможности для их самосохранения и саморазвития. Впрочем, чувство самосохранения исключало попытки насильственного завоевания территорий. Языковая истории Донбасса не знала идей унитарности, языковой и национальной исключительности, диктата и тем более резерваций, ограниченных блок-постами, пропусками, рвами и колючей проволокой. Вот почему соответствие государственного устройства и моделей государственного управления матрице развития языковой истории является сегодня главным условием и гарантом стабильности общественных отношений в Донбассе, объективным подтверждением правильности его национальной, экономической и регионально-языковой политики.

Выводы. Исходя из того, что языковая история Донбасса изначально была связана со Степью и формировалась в условиях неограниченной во времени и пространстве внутренней свободы, самостоятельности в принятии решений, многоликой конфессиональности, национально-языковой и поликультурной среды, сосуществующей в преимущественных реалиях коллективного труда и естественно выкристаллизованых нормах межнационального общения на основе русской, украинской и других языковых культур, можно предположить позитивный сценарий выхода региона из навязанного внешними реалиями кризиса. В этой созидательной поступи Донбасс не ограничен. Преодолевая время и пространство, он готов вступить в новый цивилизованный этап своего развития. 

Прогнозируемые, открытые и прозрачные действия новой управленческой элиты (а не выкачивание промышленных, финансовых и людских ресурсов), политика взаимной помощи, взаимообогащения и взаимной выгоды (а не полувоенного диктата олигархов), разрушение неприемлемых для бывшего Дикого поля пограничных и ведомственных баръеров, понимание сути и масштабности новой эпохи и новых управленческих механизмов способны превратить молодую донецкую государственность в полигон для моделирования современных экономических и гуманитарных отношений в открытой цивилизации народов и личностей.

 

4.Мозговой В.И. Диалог как основа языковой модели управления / В.И. Мозговой. // Наука как основа мирного диалога : сборникдокладовМеждународнойконференции (г.Донецк, 15 марта 2014). – Донецк : Научно-информационный центр «Знание». – С. 161-163.

Ощущение кризиса современной модели управления на постсоветском пространстве все сильнее овладевает умами населяющих его народов и все более перерастает в усиливающуюся тревогу по поводу гуманитарного будущего каждого из них, несмотря на декларируемое стремление властных структур якобы к ценностям демократии, процветанию и развитию. Одной из основных причин этого кризиса многие считают отсутствие экономического мышления или политического опыта руководства. Не отрицая важности этих составляющих, заметим, что они являются следствием, а не причиной сегодняшнего паралича управления сверху донизу. Причина кроется вдругом: за время строительства независимых государств мы потеряли главное – способность к продуктивному общению на основе диалога, а значит, умение понимать своих граждан, коллег, оппонентов и самих себя. Cиндром майдана и антимайдана захватил психологию молодежи, выросшей в условиях нестабильности, безработицы, явной и завуалированной идеологии насилия, и почти до основания разрушил культуру управления, превратив ее в антикультуру политических разборок. Новое поколение стало все более подвергаться искусу силового решения проблем, что породило необратимый процесс эскалации общественного противостояния. Диагноз устрашающий, но он позволяет сформулировать некоторые тезисы относительно сущности и роли диалога в языковой модели управления, раскрыв перспективы его возрождения в сегодняшних реалиях.

1. Язык, возникший в обществе на основе устного диалога, есть первичн ая и естественн ая форм а управления. Устное общение (первичная форма) как материальное воплощение процесса мышления, принципиально отличается от письменной речи (вторичной формы) – шифра для сохранения статического знания в определенной момент времени, стимулирующего тем не менее новый виток диалога с грядущими поколениями. Закон в его письменной фиксации, таким образом (как и любая книга как источник знаний), – всегда прошлая («вчерашняя») информация, которая обязана предваряться устным обсуждением и может адекватно восприниматься только в контексте действующего и послесловного диалога. В этой диалектике происхождения и функционирования языка («мысль» – «диалог» (устное высказывание) – «управленческое решение» (письменное распоряжение, приказ, указ) – «новая мысль» – «новый диалог») заключается сущность языковой модели управления обществом и государством. Нарушение последовательности или разрыв звеньев этой диалектической цепочки при руководстве внутренней и внешней политикой, образованием, культурой, экономикой («необдуманное управленческое решение» (письменный закон) – «психологически неустойчивое осмысление неудавшихся результатов» – «попытка установить требовательный диалог» – «продуцирование антилога») разрушает смысл природноязыковой модели управления и саму возможность послесловного диалога. Последнее приводит к обвинениям, ярлыкам, жестким оценкам и усиливающимся конфликтам на грани полувоенных, ставя под сомнение выполнение любого односторонне сформулированного управленческого решения. Природная материя первинного усного общения и вторичность письменной речи с ее способностью к кодированию для сохранения и передачи информации при торжестве «операционного менеджмента» об’являються вне закона, заменяясь антилогом, используемым для политических или бизнесовых «разборок».

2. Нацеленность на понимание, предшествующая устному обсуждению (принцип «опережающего понимания»), – залог успешного начала профессионального диалога. Для достижения контакта сговорящим, общественной группой или с обществом в целом психологически важным и естественным является осознанная установка оппонентов на обоюдное равенство и предваряющее диалог стремление понять друг друга. Такое «опережающее понимание» заложено природой человека с момента его рождения, что демонстрирует ребенок на раннем этапе своего развития, любознательная психология которого определяет заинтересованность в общении с каждым, кто вступает с ним в диалог. Естественно, что это стремление нужно поддерживать, совершенствуя методику педагогического менеджмента для воплощения идеи гражданского общества в жизнь демократического правового государства.

Однако история современных политических взаимоотношений, утверждающая свое «я», и представленная сверхчастотностью употребления словесных клише типа «Я убежден!» или «Я переконаний!», почти до основания разрушила возможность продуктивного диалога. Именно такая «история» обусловила торжество противоположной этике модели «опережающего нападения», все сильнее и жестче демонстрируемая депутатами «от народа», способными разработать лишь механизмы его ограбления и отвлечения от нарастающих проблем национального самоуничтожения, заменив их иллюзией борьбы за единство нации и государства.

3. Высказывание и текст – основные компоненты конструирования устного и письменного диалога. Анализ устной и письменной речи современных представителей управленческих структур приводит к выводу, что язык для них все больше становится средством манипуляции человеческим сознанием. В лучшем случае они обращают внимание на уровень владения конкретным государственным языком, техническими приемами составления документов и на способность к митинговым спичам.

Между тем успешное ведение устного диалога зависит не только от культуры речи и не столько от уровня владения конкретным языком или от нарочито насыщенного применения невербальных средств коммуникации (жестов, мимики, пауз, интонации), а от умения пользоваться языком вообще, в первую очередь, от умения оппонентов определять границы высказывания (которое нельзя отождествлять со звуком, словом и даже предложением). Вот почему любая попытка установить свое превосходство путем категорических заявлений, реплик, унижающих достоинство человека или перебивающих мысль (высказывание)оппонента, заставляет говорящего отвечать такими же репликами либо превращать разговор в оскорбительный поиск виноватых. Тем более опасным для управления является устный монолог-ультиматум до необходимого вступления в диалогическую речь, высказанный в средствах массовой информации. Он в этой подаче ставит под сомнение саму возможность дальнейшего диалога, поскольку забывается основная цель делового общения – поиск компромиссов, устраивающих обе стороны и приводящих участников коммуникации к положительному результату (гдеглавнымявляетсяне кто виноват, а что делать).

Не менее опасным для использования всех возможностей диалога является игнорирование основной единицы письменной речи – текста и его подмены вырванными из контекста фрагментными цитатами. Художественная література как основное средство формирования эстетических вкусив нации с ее оригинальными взглядами на мир при выборочном ознакомлении с ней превращается в придаток, стимулирующий неправильне оценки и неадекватную этим оценкам политическую деятельность. Это уже произошло в истории независимой Украины, где украинская література превратилась в литературу, написанную на украинском языке (из нее были изъяты русскоязычные произведения Т. Шевченко, Марко Вовчок, В. Короленко, Н. Гоголя, М. Булгакова); всемирно известные произведения Л. Толстого или Ф. Достоевского перекочевали в зарубежную литературу, а тексты «Слова о полку Игоревом» и Г. Сковороды стали презентоваться как безусловно украинские.

Все это в конце концов привело языковую модель управления к состоянию краха. Формирование культуры усного высказывания поглотилось иллюзативным письменным (компьютерным) тестированием – универсальным и, главное, необременительным для бюджета средством контроля и обучения, хотя оно способно в лучшем случае оценить статическое знание, но не сформировать процесс мышления и способность к адекватному отношению обучаемого к событиям и фактам действительности. Главная единица письменной речи – текст – стала подменяться репликами на уровне СМС и выхолащиваться из практики школьного и вузовского образования. Иллюзия новых «реформ» развеялась донельзя знакомым постулатом о революционной ситуации, которая наступает тогда, корда низы не хотят жить по-старому, а верхи не могут управлять по-старому. 

Навязанное чиновниками от политики ограничение устной и письменной речи до размеров полуконфликтной реплики и вырванной из контекста цитаты, а сведение многообразных форм проявления межнационального общения в рамках многонационального государства к нормам и идеалам «титульной нации» и одного стиля (как правило, публицистического с его нацеленностью на внушение, риторику и императив) привели общество к состоянию перманентного управленческого шока. Вывести из него способно новое отношение к языку не столько как к основному средству общения, сколько как к главному механизму управления человеческой жизнедеятельностью и основе существования всей людской цивилизации.

5.Мозговой В. И. Стили как социал ьные разновидности моделей речевого поведения / Деловой и публицистический стили в истории русского языка и культуры : сборник докладов ІІ Межд. научн. конф. (17-20 июня 2015 г., г. Петрозаводск) / [отв.ред. З.К.Тарланов]. – Петрозаводск : Изд-во ПетрГУ. 2015. – 280 с.: рис., табл., с. 121-126.  

Классика разграничения речевых стилей базируется на трех постулатах: 1) стили – это функциональные разновидности языка; 2) стили различаются типичными языковыми средствами; 3) употребление каждого из них ограничено сферой человеческого общения. Однако такой взгляд на природу стилей, логичный для сферы традиционной филологии, занимающейся изучением языка как универсальной системы, не совсем оправдан с точки зрения конкретного участника социальной коммуникации. В большинстве случаев его абстрактная языковая подготовка не соотносится с умением конструировать профессиональный диалог и, соответственно, с планируемой степенью социальной результативности общения.

Во-первых, знание идеальных норм стилевого употребления и методики анализа стилистики чужого текста не гарантирует точное определение собственного стилевого контекста, в разнообразных ситуациях которого постоянно находится любой коммуникант (тем более, если границы стилей в речи размыты и подвижны).

Исходя из этого, субъект коммуникации, во-вторых, не может четко сформулировать социальную цель своего речевого общения.

И, в-третьих, ему сложно определить размеры и возможности аудитории, на которую он хотел бы воздействовать.

Не зная мотивов и целей коммуникации в конкретном социальном контексте, он вынужден производить отбор стилистики языковых средств хаотично, не задумываясь о последствиях своего речевого поведения. В итоге, если интуитивно выбранная языковая модель автора высказывания или текста не противоречит речевой подготовленности его оппонента, результат общения может быть позитивным, если нет, социальный диалог превращается в явный (в устной речи) или скрытый (в письменной речи) антилог, сопровождающийся категоричностью ультиматумов и нетерпимостью к чужому мнению.

Таким образом, социальная иерархия стилей предполагает обусловленность языковых средств масштабами их социального охвата и характером воздействия на аудиторию, которые должны четко осознавать сами участники общения на основе сформулированных ими целей общения в том или ином стиле.

Обычно описание речевых норм практического использования языка в различных сферах начинают с разговорного стиля, поскольку его считают наиболее простым. С точки зрения языковых средств, он, действительно, не может быть сложным – в ситуацию устного общения вступают еще с младенчества на уровне примитивных реплик. Разговорный стиль «подкупает» поэтому своей простотой настолько, что уже в зрелом возрасте к нему особо не готовятся, ибо в нем «можно все».

Однако эта простота кажущаяся. Уникальная сложность разговорного стиля с точки зрения социальной ответственности заложена не только в непредсказуемости реакции на постоянно меняющуюся ситуацию диалога с неограниченным числом потенциальных субъектов коммуникации, но и в его исторической первичности и конкретной значимости для продуцирования постоянно новых моделей стилевого поведения на основе четко обозначенных целей и требований. Их кратко можно сформулирорвать в четырех постулатах.

1. Устная речь в социальном контексте исторически и функционально первична. С нее начинается общение и к нему же возвращается после «обкатки» в письменных формах любого из стилей. Как материальное воплощение процесса мышления, устная форма принципиально отличается от вторичного шифра письменной речи, используемого для сохранения статического знания в определенной точке его временных координат.

Письменная фиксация, таким образом, всегда прошлая («вчерашняя») информация, обязанная своим происхождением первичному процессу внутреннего и внешнего диалога. Она поэтому может адекватно восприниматься только в контексте действующего и послесловного диалога. В этой диалектике языка («мысль, рожденная внутренней речью автора» – «внешний диалог с прогнозируемыми участниками коммуникации» – «фиксация результатов совместного диалога в письменных стилях» – «стимулирование новой мысли во внутреннем полилоге с потенциально возможными коммуникантами» – «продуцирование нового диалога автором первичной мысли») заключается сущность языковой модели жизнедеятельности любого социального организма.

Нарушение логики функционирования языка, перестановка или разрыв звеньев этой диалектической цепи («непродуманное стилевое решение» – «внутренний конфликт» – «попытка его разрешения путем безапелляционных требований» – «превращение диалога в антилог») противоречит социальному смыслу существования человечества. Не менее опасной в связи с этим становится активно внедряемая в практику современного образования формула обучения, подменяющего процесс постижения истины в диалоге с обучающимся (формирующем способность ученика к мыслительной деятельности и отстаиванию своих взглядов) письменным тестированием, проверяющем в лучшем случае точечные знания, а в худшем – умение приспособиться к мнению и требованиям учителя.

2. Социально необходимым условием продуктивности разговорного стиля является предваряющее диалог стремление его участников к пониманию оппонента («принцип опережающего понимания»). Такой принцип заложен природой человека с момента его рождения, что постоянно демонстрирует каждый ребенок, любознательная психология которого направлена на общение с любым, кто вступает с ним в диалог. Возникающее позже стремление утвердить свое «я» при помощи «опережающего нападения», представленного сверхчастотностью употребления ярлыков или словесных клише типа «Я убежден!», «Я требую!», (они постоянно фиксируются, например, в речи высшего политического руководства Украины: «Я с врагами говорить не буду» «Лютий ворог напав на нашу землю!», «бандиты-сепаратисты» и т.п.), до основания разрушает саму возможность диалога. Между тем, профессионализм почти всегда предполагает разговор именно с оппонентами.

3. Основной единицей устной речи является высказывание (а не слово, реплика или предложение), которое предполагает главный результат диалога – компромисс (а не победа в нем любой ценой). Его продуктивность зависит не только от культуры речи и уровня владения языком или от нарочито насыщенного применения невербальных средств коммуникации, а прежде всего от умения слышать и слушать.

Любая попытка установить свое превосходство путем обвиняющих реплик, перебивающих оппонента, унижает достоинство последнего и заставляет его использовать такие же приемы, превращая собеседников во врагов. Тем более опасным для планируемого диалога является категоричный ультиматум, после которого поиск компромисса для получения взаимоприемлемого результата практически невозможен.

4. Социальная цель разговорного стиля состоит в установлении психологического контакта с собеседником. Именно эта цель определяет выбор соответствующих языковых средств:

– невербальных средств коммуникации (жестов, мимики, пауз, интонации) с осторожным употреблением специальной терминологии, нарушающей установление понимающего контакта;

– жаргонизмов и диалектизмов, соответствующих конкретному контексту и не выходящих за рамки национального языка;

– вводных слов, простых предложений с вопросительной, восклицательной и экспрессивной интонацией (условие «незатухающего» диалога), а также неполных предложений для создания атмосферы постоянного и взаимообусловленного контекста;

– некоторой степени языковой раскованности, фамильярности и ироничности, сближающей собеседников до уровня приятельских отношений.

Таким образом, парадокс устного общения состоит в том, что разговорный стиль, имея индивидуально-субъективную направленность и воздействуя, казалось, на конкретного учасника диалога, охватывает все сферы языковой действительности. С этой точки зрения, он, как первичный продукт процесса непосредственной коммуникации, фиксирующийся позднее в статике опосредованных форм письменной речи (конфессиональном, публицистическом, художественном, научном или деловом стилях), является высшей ценностью и всеохватным способом существования цивилизации. Письменные стили, исторически вышедшие из естественной формы устной речи, так же естественно возвращаются в «лоно» разговорного стиля, услиливающего, дополняющого, изменяющего, подтверждающего или опровергающего цели и результаты первичного общения на новом витке развития социального диалога.

Поскольку целью новых стилей является их воздействие на гражданскую позицию (публицистический стиль), на формирование культурно-эстетического сознания всего общества (художественный стиль), создание атмосферы строгой объективности с донесением информации до ограниченного гражданско-деловым контекстом количества участников (деловой стиль) или до потенциально безграничной научной среды (научный стиль), подбор языковых средств и методик речевого поведения в них должен определяться социальными результатами. Стили – это социальные разновидности моделей речевого поведения, формирующиеся в зависимости от сферы их употребления, способов влияния на общественные поступки и от целей коммуникации в конкретном национально-духовном, научно-деловом или гражданском контексте.

 

6.Мозговой В.И. Стили через призму языковой модели управления. // Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского. Серия «Филология. Социальные коммуникации» Том 27 (66). № 1. Ч.1 – С. 100-105

Постановка проблемы. Традиционный взгляд на теорию функциональных стилей в большинстве случаев простирается не дальше языковых средств, рекомендованных для того или иного стилевого контекста. Между тем в структуре сложных и взаимосвязанных обстоятельств глобализованного мира, обусловленных противоречивым отношением к человеку, с одной стороны, как высшему этапу развития природы, а с другой – как абстрактному механизму для достижения цели политиков, неизмеримо возрастает значение и роль социального взгляда на стили. Он базируется на принципе соответствия языковых средств социальным нормам, принятым большинством, и должен отличаться толерантностью при осуществлении государственно-правовой или профессиональной деятельности.

А ктуальность проблемы соответствия языковых моделей нормам человеческого общежития подчеркивают современные реалии системного кризиса, шагнувшего далеко за пределы экономики и охватившего все сферы межгосударственных, межкультурных и межличностных взаимоотношений.

Цель статьи – описать языковые стили как основной элемент управления всеми процессами человеческой жизнедеятельности, вовлеченной в диалогический характер продуктивного творчества.

Изложение материала. Социальная парадигма стилевого употребления – сравнительно молодая категория языковой истории, появившаяся при формировании письменной речи, литературного языка, науки и публицистики. Появлению стилей предшествовала устная форма общения, возникшая на начальном этапе развития человечества вместе с практической потребностью небольших по численности языковых коллективов обмениваться мыслями в процессе совместной деятельности.

Последнее обстоятельство сыграло огромную роль в развитии мышления человека, поскольку с этих пор знания стало возможным приобретать не только с помощью собственного опыта, но и опыта собеседников. С увеличением объема знаний расширялись и возможности социализации, что привело людей к осознанному стремлению к объединению в протогосударственных образованиях, обладающих способностью разрастаться до условных границ заселения целого народа. На такой территории устная форма общения уже не могла удовлетворить потребности общества в сохранении и распространении знаний. Возникла объективная необходимость в появлении опосредованной формы общения – письменной, способной передавать информацию во времени и пространстве. На ее основе возник и стал развиваться литературный язык, формирующий общее мировоззрение в пределах национальных государств.

С этого момента особенности языковой системы уже не ограничивались только разговорной стихией – они распространялись на художественную, публицистическую, деловую и научную деятельность граждан в новой социальной структуре общества. Возникли и приобрели социальный резонанс стили – функциональные разновидности общенационального языка, различающиеся типичными языковыми средствами в зависимости от сферы человеческого общения.

Таким образом, природа форм и стилей языка безусловно социальная. Без письменной речи, литературного языка и их социально значимых стилевых вариантов, как и соответствующей системы образования, существование наций в современной мировой практике не только проблематично, но и невозможно. Вот почему профессиональное владение стилями является обязательным условием любой управленческой деятельности человека, вынужденного большую часть своей жизни проводить в деловом, политическом или публичном контекстах.

Несмотря на то, что деление на стили условно (в реальном общении они часто переплетаются и взаимодополняются), в каждом из них можно выделить языковые приоритеты, зависящие от сферы распространения, цели коммуникации и способов социального воздействия на разные в количественном и профессиональном отношении общественные группы.

Современный уровень социализации общества так или иначе реализуется в пяти стилях: разговорном, публицистическом, научном, деловом и художественном. Из них только разговорный стиль существует в устной форме, все остальные – преимущественно в письменной речи.

Как правило, описание иерархии стилей начинается с разговорного стиля. Это индивидуально-субъективный стиль, которые классифицируется как основной и безусловно простой (им так или иначе пользуются все без исключения, хотя сфера распространения ограничена рамками конкретного диалога). Однако простота устного общения кажущаяся – она охватывает лишь формальную субстанцию используемых языковых средств.

С точки зрения социальной направленности устного общения (его цель – установление психологического контакта с собеседниками) – это одна из самых сложных функциональных разновидностей языка. Вот почему как только эта цель подменяется «выяснением отношений», общество теряет способность к пониманию своих граждан, окружающего мира и самого себя, что почти до основания разрушает культуру управления конкретным коллективом, нацией и государством.

Знание социальных норм в естественной среде устной речи становится необходимым условием сохранения гражданского общества:

1. Устная речь первична в любых условиях человеческой деятельности. Как материальное воплощение процесса мышления, она принципиально отличается от вторичной письменной формы – шифра статического знания в определенной момент времени, продуцирующего в последующем новый виток диалога между поколениями.

Итак. письменная фиксация – всегда прошлая («вчерашняя») информация, обязанная предваряться устным обсуждением. Адекватно она может восприниматься только в контексте действующего и послесловного диалога. В этой диалектике происхождения и функционирования языка («мысль» – «диалог в форме устного высказывания» – «управленческое решение в виде письменного постановления» – «новая мысль, появившаяся в ходе выполнения решения» – «новый диалог») заключается сущность языковой модели управления. Нарушение логики функционирования языка, перестановка или любой разрыв звеньев этой диалектической цепи («непродуманное управленческое решение» – «конфликт и коррекция неудачных результатов» – «попытка установить требовательный диалог» – «превращение диалога в антилог») противоречит социальному смыслу природноязыковой модели управления, нормам существования языковых коллективов и приводит к явному или скрытому конфликту.

2. Принцип «опережающего понимания» – главное условие вхождения в диалог. Для достижения контакта с собеседником или обществом в целом психологически важным является предваряющее устный диалог стремление понять друг друга. Такой принцип заложен природой человека с момента его рождения, что демонстрирует ребенок, любознательная психология которого заинтересована в общении с каждым, кто вступает с ним в диалог. В то же время попытка утвердить свое «я» при помощи «опережающего нападения», представленного сверхчастотностью употребления ярлыков или словесных клише типа «Я убежден!», «Я переконаний!», «бандеровцы» (весь народ?), «враги» (вся нация?), почти до основания разрушает возможность продуктивного диалога.

3. Высказывание – основная единица устной речи, конструирующая успешный процесс дальнейшего диалога. Его продуктивность зависит не только от культуры речи и уровня владения языком или от нарочито насыщенного применения невербальных средств коммуникации, а прежде всего от умения слышать, слушать и обозначать паузами границы высказывания (которое нельзя отождествлять со звуком, словом и предложением). Любая попытка установить свое превосходство путем обвиняющих реплик, перебивающих оппонента, унижает достоинство последнего и заставляет его использовать такие же приемы, превращая собеседника во врага. Тем более опасным для планируемого диалога является категоричный ультиматум, после которого поиск компромисса для получения взаимоприемлемого результата практически невозможен.

4. Языковые средства устного диалога должны быть направлены на установление психологического контакта с собеседником. Для его успешного проведения рекомендуется:

– употребление невербальных средств коммуникации (жестов, мимики, пауз, интонации), но изъятие специальной терминологии, нарушающей установление психологического контакта;

– использование жаргонизмов и диалектизмов, не выходящих за рамки национального языка;

– насыщение текста вводными словами, высказываниями в форме простых, вопросительных предложений с восклицательной и экспрессивной интонацией (как условие «незатухающего» диалога), а также неполными предложениями (для контекстной поддержки контакта);

– некоторая степень раскованности, фамильярности и ироничности, сближающая собеседников и свидетельствующая об их разумности.

Публицистический стиль формирует гражданскую позицию, поэтому он влияет на читателей или слушателей выборочно – это индивидуально-гражданский стиль. Такая противоречивость – главная отличительная черта публицистики, определяющая специфику ее участия в процессе политического или гражданского управления обществом.

С позиции СМИ, чтобы произвети толчок к действию и принятию решений (авторская цель), представленная ними информация должна охватить всех, хотя с точки зрения потребителя всеохватность оценивается как навязывание моделей поведения, поэтому он ограничивает ее собственными вкусами, убеждениями и стремлением получить полную картину происходящего только в выбранной сфере. Вот почему для принятия адекватных управленческих решений вовсе не обязательно опираться на мнение отдельных партий, митингов или деклараций. Их максимально разнообразные позиции можно учитывать, лишь примеряя ко всему обществу, развивающемуся во всех сферах человеческой жизнедеятельности в конкретной национальной (региональной) парадигме. Чтобы достичь такого результата, необходимо понимать, как воздействуют языковые средства на сознание и поступки гражданского обшества.

Особенно это касается произношения и лексики. Поскольку собеседник в публицистическом стиле определен абстрактно, они в официальном контексте должны стремиться к максимальной нормативности. С этой точки зрения, любое тиражирование в средствах массовой информации словесных «новаций» типа лист`опад (листоп`ад), коаліціянти (коаліціанти), прем’єрка (прем’єр), авта (автомобілі), чільники (начальники), зарплатня (зарплата), мерило (масштаб), на потязі (на поезде; правильно: потягом), летовище (аеродром) должно пресекаться гражданской цензурой, ограничивающей сферу распространения диалектных слов (наличие таких слов в передаче заставляет большинство ее игнорировать: при этом цель публицистики как «толчок к действию и принятию решений» не достигается).

Научный и деловой стили выделяются прежде всего своей объективностью. Вот почему главной их целью является доказательное, точное и непредвзятое изложение информации. Эта цель формирует и главное требование к языку – объективность. В языке управления она реализуется чаще всего при отсутствии сослагательного и повелительного наклонения и наличии в текстах большого числа пассивных конструкций, что вытекает из социальной направленности делового общения – минимальными языковыми средствами достичь максимально положительного результата.

С этой точки зрения, излишняя категоричность руководителей и поиск ими виноватых в прошедшей истории нельзя оценивать позитивно – они создают псхологический дискомфорт, разрушая возможность диалога и не способствуя продуктивной деятельности. Именно такими характеристиками, далекими от деловых качеств, можно обозначить речь депутатов, начинающих свою деятельность с негативных оценок своих предшественников и коллег-оппонентов, что влияет и на общество. Оно постепенно адаптируется к оскорблениям и ярлыкам «бандиты» среди высших руководителей, не реагируя на риторику, тон ультиматумов и приказов (реформируй, делай, направляй, уничтожай, посадить, упразднить) и не выполняя их. Обыкновенных граждан не интересует, «что было бы, если бы…» – они нацелены на реалии сегодняшнего дня, где главным является что делать. Это еще больше должны подчеркивать страдательные обороты речи с их акцентным вниманием к факту совершенного действия (Задание не выполняется, потому что..), а не на виновных в его невыполнении (Вы не выполнили мой приказ…).

Впрочем, наиболее важным в структуре положительно направленных социальных норм является стиль художественной литературы. Он формирует нацию, воспитывая в ней общечеловеческие и национально осознанные эстетические, культурные и психологические вкусы. Поскольку этот общественно-субъективный стиль влияет на все общество, независимо от политических убеждений конкретного человека, его характерной чертой является незамкнутость (он может вбирать в себе элементы всех стилей).

 Художественное видение мира – высшее достижение культуры, поэтому его нельзя отождествлять с прагматикой торговой или политической рекламы, иначе он не будет действовать. Чего стоят, например, лозунги типа «Возродим духовность!» (или: «Думай по-українськи!, «Возродим Россию!»), если они соседствуют с рекламой сантехнических изделий или спиртных напитков?! Такое сочетание уродует национальное сознание человека и превращает в фарс патриотическое воспитание гражданина. Не менее опасным в этой связи является игнорирование основной единицы письменной речи – художественного текста с его подменой вырванными из контекста фрагментами. Художественная литература как основное средство формирования эстетических вкусов нации с ее оригинальными взглядами на мир при выборочном ознакомлении с ней превращается в придаток, стимулирующий неправильные оценки и неадекватную этим оценкам политическую деятельность. Так произошло, например, с изучением истории украинской литературы как литературы, написанной на украинском языке (туда попали произведения канадской литературы, но при этом изъяли русскоязычные произведения Т. Шевченко, Марко Вовчок, В. Короленко, Н. Гоголя, М. Булгакова и др.).

Выводы и перспективы дальнейших исследований. Навязанное политиками от механики ограничение устной и письменной речи в их стилевом многообразии до размеров полуконфликтной реплики и вырванной из контекста цитаты, а сведение многообразных форм проявления межнационального общения к нормам и идеалам «титульной нации» и одного стиля (как правило, публицистического с его нацеленностью на внушение, риторику и императив) привели общество к состоянию перманентного управленческого шока. Формирование культуры устного высказывания поглотилось иллюзативным письменным (компьютерным) тестированием – универсальным и, главное, необременительным для бюджета средством контроля и обучения, хотя оно способно в лучшем случае оценить статическое знание, но не сформировать процесс мышления и способность к адекватному отношению обучаемого к событиям и фактам действительности. Главная единица письменной речи – текст – стал подменяться репликами на уровне СМС и выхолащиваться из практики школьного и вузовского образования. Иллюзия новых «реформ» развеялась донельзя знакомым постулатом о революционной ситуации, которая наступает тогда, когда низы не хотят жить по-старому, а верхи не когут управлять по-старому. Вывести постсоветское пространство из состояния перманентной революции способно новое отношение к языку как главному механизму управления человеческой жизнедеятельностью и основе существования всей человеческой цивилизации.

 

 

Й МОДУЛЬ

Е // «йе», «э»

Системное употребление буквы «е» в любых позициях (тень, ельник, центр) нарушается при параллельном использовании других букв и буквосочетаний.

Так, «йе» является средством графической фиксации слов, пришедших из германских языков: плейер, конвейер, фейерверк (как и секвойя, паранойя, Майя), а графика «э «оборотной» как зеркальное отражение «е» указывает на ее «иноязычность» (прежде всего «романскую»). Она употребляется «по произношению» а) в начале слова; б) после гласного звука (т.е. в тех случаях, когда «е» не в состоянии обеспечить адекватность звучания): эль, этот, эхо, дуэт, поэт, Эммануэль (но не ель, етот, ехо, дует, поет, Еммануель.

Исключение составляют «обрусевшие» слова с корнем проект-, которые пишутся с «е» (проекция, проектор, проектировщик), и небольшое количество слов с «э» (мэр, пэр, сэр, каратэ, Улан-Удэ), фиксирующих их безусловную «иноязычность», не имеющую в русской культуре лексических аналогов. Во всех остальных случаях (как правило, между согласными) употребляется «русская» буква «е» (цель, жезл, шевалье, шерсть, денди).

О», «йо», «ьо»

Вариативность этих букв связана с национальной или заимствованной лексикой.

В корнях русских слов под ударением после шипящих на месте «е», появляющейся в родственных словах, пишется «ё» (шёрстка – шерсть, чёрт – чертовщина, шёпот – шепчет, жёлтый – желтеть, бечёвка - бечева). «О» пишется, во-первых, если нельзя подобрать однокоренные слова с «е» (крыжовник, трущоба, шорох, шоры, шорник, шоркать, чокаться, чопорный, чохом; плащовка, мелочовка; Шолохов, Щорс, Печора, Печорин, Ижора), а во-вторых, если при изменении форм слова появляются беглые гласные  (шов – шва, обжора – жрать, жом – жму).

В корнях заимствованных слов под ударением после шипящих пишется «о» по произношению (шок, шомпол, шорты, артишок, капюшон, крюшон, шоу, шоколад, Шотландия, шоссе, шофёр, шовинист, боржоми, джонка, пижон, мажор, мажордом, креп-жоржет, жонглёр, анчоус), «ЙО» – по графическому «рисунку» пришедших из германских языков слов (район, майор), а «ЬО» – по графическому «рисунку» пришедших из романских языков слов на -ион: бульон, медальон, батальон, почтальон, совиньон, кроманьонец.

                                        «И» // «ы»

Основной мотив вариативности в употреблении букв «и» // «ы» определен языковой историей. После шипящих и «ц» в древнерусском языке «и» передавал мягкость предыдущего согласного. Позже, несмотря на то, что звуки [ж, ш, ц] отвердели, «по традиции» после них продолжают писать «и»: жил, шина, чиж, щипать, уши, ужи, карандаши, цифра, хотя в корнях таких слов, как жать, шаг, час, щавель, журчит, шуршит, чудо, щупальца пишется «а», «у», а в окончаниях существительных после «ц» – «ы» (щипцы, овцы, стрельцы, столицы, Клинцы, Люберцы).

К исключениям относят слова цыц, цыган, цыпленок, цыпочки, некоторые иноязычные слова (брошюра, жюри, парашют, Жюль, Сент-Жюст, Чюрлёнис, Мкртчян, Лонжюмо), а также прилагательные на -цый, -цын (куцый, бледнолицый, узколицый, Лисицын, царицын, Троицын день, Голицыно по произношению. При этом орфографические нормы могут разрушаться при документальном оформлении фамилий по инструкциям, составленным административными органами: Ципко, но Цыбин; Куницын, Курицын, Синицын, Скобельцын, Свицын, Солженицын, но Вицин, Ельцин, Цицин.

Нетипичную для русской графики картину определяют также нормы правописания приставок на согласный, после которых «и» может варьироваться с «ы», исходя из слогового деления слова: пре-ды-сто-ри-я [придыст`ор’ий’а], сы-змаль-ства [с`ызмал’ства], о-бы-грать [абыгр`ат’], взы-скать [взыск`ат’], но: контр-игра [к`онтр игр`а], меж-ин-сти-тут-ский [м`еж инст’ит`утс’к’ьй], пан-ин-дий-ский [п`ан инд`ийск’ьй], сверх-и-де-аль-ный [св`ерх ид’и`ал’ный], пост-ин-фаркт-ный  [п`ост инф`арктный].

В последнем случае произносительное «разделение» приставки и корня связано с тем, что обе морфемы имеют лексическое значение (что подчеркивается наличием у них ударения), из-за чего становится невозможным произнесение [ы] в начале корня. Исключение составляет профессионализм взимать (налоги, штраф), который произносится и пишется с «и».

Выводы. Сравнительный анализ произносительно-графической парадигмы русского и украинского языков позволяет сделать вывод, что их общее древнерусское начало, связанное с четкостью произношения, близостью сонорных и гласных звуков, полногласием, мягкостью [ж’], [ч’], [ш’], [ц’], чередованием [o], [e] c [i], так или иначе обусловило оригинальность их современных орфографических систем.

Если в украинском языке нормы правописания зависят от фонетики ([знан’:`a] > знання, но [знан’] > знань, [л’:`у] > ллю, но [л’убл’`у] > люблю; [нескінч`ен:ий] > нескінч`енний, но [неск`інчений] > неск`інчений – удлинение звуков – удвоение букв; [перемогт`и] > перемогт`и, но [перемаг`ати] > перемаг`ати, [завм`ерти] > завм`ерти, но [завмир`ати] > завмир`ати – написание по чередованию в корнях слов; [с`онце] > с`онце, щ`аст’a] > щ`астя, [р`адісний] > р`адісний – написание по «упрощению»;  [кістл’`авий] > кістл`явий – написание по произношению без упрощения; [в`ат] > Ватт, [б`ас’кий] > б`аскський – написание по «смыслу»: «лишние» буквы указывают на немецкое происхождение ученого, «басков» и т.п.), то в русском – от знания морфологии. Соответственно украинский язык характеризуется повышенной грамматический и лексической синонимией, а русский – исключительной многозначностью, например: укр. приймальня ректора (помещение), но приймальна комісія (которая осуществляет приём) – русск. приёмная ректора и приёмная комиссия; укр. підійдіть до стола для бесіди, но йдіть до столу снідати – русск. подойдите к столу (и для беседы, и обедать); учбовий літак (тренажер), но навчальний корпус (в котором обучают) – русск. учебный самолет и учебный корпус; укр. здібність (умственная), здатність  (оборонная), спроможність (покупательная) – русск.: способность и умственная, и оборонная, и покупательная (см.: [2, с. 54-62; 180-185]).

Последнее требует более детальных разъяснений относительно правописания некоторых частей речи и морфем в русском языке:

1. Прилагательных и причастий, письменная фиксации которых зависит от наличия в их словообразовательной парадигме грамматических категорий времени и вида (некошеная трава – не имеет времени и вида, пишется с суффиксом -ен и ещё не кошенная трава – обладает категорией времени, пишется с суффиксом -енн и с отрицательной частицей; кожаный, свиной, масляный – с суффиксом прилагательных -н;   стеклянный, оловянный, деревянный – как исключение; кожевенный, деревянный, современный – по произношению.

2. Отглагольных существительных и глаголов, правописание которых зависит от их происхождения: тушёнка от тушевать, сгущёнка от сгущаться, ночёвка от ночевать, выкорчёвка от выкорчевать; получил ожог (существительное) – ожёг руку (глагол).

3. Наречий, правописание суффиксов, зависящих от приставок: наречия с приставками в-, на-, за- пишутся с суффиксом -о- (вправо, налево, заутро) по аналогии со словосочетаниями в окно, на окно, за окно; наречия с приставками из-, до-, с- пишутся с суффиксом -а- (издавна, докрасна, снова) по аналогии с из окна, до окна, с окна.

4. Корней, нормы правописания которых зависят не только от «сильной и слабой позиции», но и от изменения структуры, значения слова или чередования:

а)  ударности – безударности гар- / гор-, клон- / клан-, твор- / твар-, зар- / зор-, плав- / плов- / плыв-. В этих корнях под ударением пишется то, что слышится (заг`ар, накл`он, кл`аняться, притв`орство, пл`авать, запл`ыв, з`орька, тв`арь, тв`орчество), без ударения – «о» (загореть, поклониться, притворяться, пловец, творить) и, реже, «а» (пригарь, утварь, заря, плавучий) или «ы» (плывун);

б) от согласной буквы, перед которой находится гласный:

лаг- / лож- : перед «г» пишется «а», перед «ж» – «о»: излагать, предлагать, слагаемое, прилагательное, но: изложить, предложить, изложение, положить;

скак- / скоч- : перед «к» пишется «а», перед «ч» – «о»: прискакать, обскакать, на скаку, но: заскочить, выскочка, подскочить;

раст-(ращ-) / рос : перед «cт» и «щ» пишется «а», перед «с» – «о»: вырасти, выращенный, возраст, растение, но: выросла, водоросли, поросль, выросший;

кас- / кос(н)- : перед «сн» пишется «о», в остальных случаях – «а»: коснуться, прикосновение, но:  касаться, касательная, прикасаться;

в) от значения, которое нужно сохранять независимо от произношения корня ([с`онце] > с`олнце, [ш:’`ас’т’йе] > c ч`астье, [р`адъсный] > р`адостный) и фонетического чередования: 

-мак- «погружать, опускать в жидкость» («обмакнуть кисточку») / -мок- «пропускать, впитывать жидкость, становиться мокрым, влажным» (непромокаемая ткань, вымокнуть под дождём;

-равн- «одинаковый, равный» (уравнять величины, равные условия, поравняться с идущими впереди) / -ровн- «ровный, прямой, гладкий» (выровнять дорогу, подровнять газон, разровнять землю);

развив- от «развитие, виток» (промышленность развивается) / развев- «от «веять» (флаг развевается);

- меж- (размежеваться) / -меш- (размешать);

-мороз- (сегодня холодно: на деревьях изморозь) / -морос- (влажная изморось стекала за воротник);

-ряд- (зарядить ружье) / -ред- (проредить грядку).

Таким образом, морфологический принцип русского правописания охватывает все ярусы языка: от фонетики и графики до грамматики и лексики, что требует нового подхода к принципам его обучения в условиях русско-украинского двуязычия.

Литература

1. Валгина Н. С., Розенталь Д. Э., Фомина М. И. Современный русский язык : Учебник / Под редакцией Н.С. Валгиной. – 6-е изд., перераб. и доп. Москва : Логос, 2002. – 528 с.

2. Мозговой В.И. Українська мова у професійному спілкуванні. Модульний курс. Видання 4-е: [навч. посібник для студентів] / В. І. Мозговий. – К. : Центр навчальної літератури, 2010. – 592 с.

3. Мозговой В. И. Украинские мифы языковой политики / В. И. Мозговой // Информационный вестник Форума русистов Украины. – Симферополь : ЧП «Арти-Юк», 2011. – Вып. 14. – с. 97-104.

4. Мозговой В. И. Русский язык в украинском культурном пространстве: язык общения или общности? / В. И. Мозговой // Информационный вестник Форума русистов Украины. Вып.15 – Симферополь : ЧП «Арти-Юк», 2012. – Вып. 15. – с. 22-28.

5. Розенталь Д.Э. Справочник по правописанию и литературной правке. 10-е изд. / Д. Э. Розенталь. – М : «Айрис-пресс», 2005. – 368 с.

6. И. Фарион. Правопис – корсет мови? Український правопис як культурно-політичний вибір / Ірина Фаріон – Львів : «Свічадо», 2009. – 118 с.

 

2. Мозговой В.И. Имя собственное в языке, речи и гражданско-правовом сознании / Первые Международные ономастические чтения им. Е. С. Отина. Доклады. Октябрь, 2015 // Донецк, 2015. – Режим доступа: http://azbuka.in.ua (Донецкая ономастическая школа). – Название с экрана – 0,5 п.л.

Мозговой Владимир Иванович

ГВУЗ «Донецкий национальный технический университет», г. Донецк

Канд. филол. н., проф. кафедры менеджмента и хозяйственного права

Поскольку имена собственные (СИ) «статуируют» в обществе официальную деятельность человека, о них спорят не только ученые, политики или работники паспортных служб, но и самые широкие слои населения, сталкивающиеся с проблемами их точной передачи в документах. Побудительным мотивом и главной причиной этих споров является, как правило, появление вариантных употреблений в разговорной, художественно-поэтической или публицистической речи и попытки филологов, ревностно относящихся к языковой структуре онимной лексики, втиснуть их в прокрустово ложе официального номинативного контекста.

Появление ошибок при передаче СИ, «стихийность» процессов именований и переименований связано, таким образом, либо с отношением к ним как элементам лексической системы языка, либо с внеязыковыми «впечатлениями» о предмете номинации на уровне субъективных оценок и стилистических характеристик: от низких или «табуированных» до высоких, эмоционально-поэтических)[1].

Между тем, обе точки зрения приводят имя собственное в состояние деструкции. Ведь при внешнем восприятии онима исключитеьно в языковом, как и разговорно-бытовом, политическом или художественно-поэтическом контекстах игнорируется заложенная первичным собственником информация об объекте, заменяясь ничем не ограниченной стихией авторских коннотаций [4].

В случаях адекватности языковых соответствий они могут иметь резон и не нарушать проприальную оригинальность (Київ – Киев от Кий, Донецк – Донецьк от Донец, Донець, Керчь – Керч от Корчев, Юрий Николаев – Ніколаєв от Николай, Буденновский район – Будьоннівский район от Буденный), но еще с большей вероятностью – разрушать адресность собственного имени и информативную историю конкретного собственника при неумелом переводе и неуместных переименованиях: г. Николаев (от имени Николай) – Миколаїв (Николаевская обл.); г. Г орловка (от фамилии Горлов) – Горл і вка, пос. Красный Молочник (от «красивый молочник») – Червоний Молочар, с. Никольское (от Никольская церковь) – Мик ільське (Донецкая обл.); с. Волчанское (не связанное с волками) – Вовчанське (Запорожская обл.); пос. Столбовое (от «столбовая дорога») – Стовпове, пос. Приятное Свидание (не имеющее отношения к свиданию) – Приємне Побачення (Крым); Михаил, Дарья (русские) – Михайло, Дарина (украинцы),  Чорновіл (украинская фамилия) – Черновол (русская), Елизаветград – Зиновьевск – Кирово – Кировоград, вул. Щорса – вул. Євгена Коновальця (Киев) и т.п.

Попытки перенести складывающиеся в языке лексические отношения на собственные имена, как-то: полисемию (рукав рубашки, рукав реки – р. Днепр, г. Днепр), омонимию (бур  «инструмент», бур «вид оружия», бур «название племени» – сн`ежное поле, Сн`ежное, Снежн`ое), синонимию (языкознание, языковедение, лингвистика – Елена, Олена, Алена), антонимию (правда, кривда – Правда, Кривда; плохой, хороший – Мальчиш-Плохиш, Мальчиш-Кибальчиш, Хлопчик-Поганчик) приводят к выводу, что лексическая «прозрачность» сказочных или этимологически родственных имен не может относиться к реальному СИ, указывающему на конкретный объект номинации с присущими только ему адресно-информативными коннотациями. Привязка СИ, имеющих десемантизированную языковую структуру, к лексическим отношениям так или иначе подменяет их отношением к предмету номинации, преобразовывая его конкретную адресно-информативную сущность в условную парадигму субъективного восприятия. Лексическая характеристика подменяется характеристикой денотатов: полисемия превращается в омонимию (Днепр – река, город), межъязыковая синонимия (Керчь – Керч, Донецк – Донецьк) – в политически заангажированную антонимию (только Керчь и только Донецк), ложно воспринятая межъязыковая синонимия (Елена – Олена, Николаев – Микола їв, Дмитрий – Дмитро) – в онимную паронимию, многочисленные части речи (газета «Правда»; магазин «Хороший»; такси «Всегда», пивбар «Зайди», фирма «Алло!») – в имена существительные: «что это?» (газета, магазин, такси, пивбар, фирма, кафе) и «как называется?».

В этих случаях ономастика должна отмежеваться от обычной лексикологии: от сл`ова, в котором не существует денотата (ср.: мебель вообще, свидание вообще, труд вообще и конкретный магазин «Мебель», конкретное кафе «Свидание», конкретная газета «Труд»); от названий, граничащих со словами, в которых отсутствует реальный денотат (Баба Яга – Кащей Бессмертный, Онегин – Ленский, Обломов, Печорин, Плюшкин) либо присутствуют стихийные внутриязыковые и межъязыковые «дорисовки» (Дмитрий – Дмитро, Митя, Митяй, Димон, Дима, Демьян, Митечка, Митька; Ласточкино Гнездо – Ласт івчине гніздо; Петербург, Ленинград, Питер, Город Петра, Петра творенье, Петроград, Сакнт-Петербург, Северная Пальмира, Северная столица). Ее главным предназначением становится юридическое закрепление нейтрального денотата в исключительно официальных и информативно устойчивых коннотациях: (Евгений – мужчина, русский; Елена – женщина, русская; Євген – мужчина, украинец; Олена – женщина, украинка; Шарик – домашнее животное, дворняжка; Огонек – лошадь гнедой породы; «Огонек» – журнал; Днепропетровск – город в Украине; Петербург – город в России; Сераф`имович – отчество, Серафим`ович – фамилия; Сталинград – город в России, где произошла Сталинградская битва и т.п.). Это, свою очередь, исключает процесс узаконенного переименования «по политическим пристрастям». Тесно связанный с первичной номинацией и идеологической оценкой лиц и событий, он незаконен из-за незаконности субъективно-политической замены одних названий другими.  

В противном случае, все лексические отношения, характерные для слов с их ничем не ограниченными художественными восприятиями (полисемичность, стилистические поэтонимы и коннотонимы [1]) в виде синонимов и омонимов, «перекочуют» в правовое поле и превратятся в ономастические паронимы, изменяющие сам денотат (Елена – Олена в официальной «норме» межъязыковые синонимы, а в правовой – паронимы, ибо Елена – русская, а Олена – украинка; Углегорск (укр. Вуглегірськ) и Святогорск (укр. Святогірськ) в официальной ономастике – межъязыковые омонимы с морфемой -гор (укр. -гір), а в правовой – паронимы, поскольку в первом случае речь идет о городе, а во втором – о гор ` е, что должно подчеркиваться разными украинскими формами: Вуглегорськ, но Святогірськ).

Будучи первично словами, собственные имена по мере отмежевания от лексики (атропонимизации или топонимизации) все более «пренебрегают» лексическим значением, подчеркивая исключительно денотативную соотнесенность (река Днепр как слово не имеет значения вообще, а фамилии Теплов, Жаров, Огневой, Безруков, Рукастых, Разумовский, Дурнов, Беловол, Черновол – лишенные семантики номинации, указывающие на родовую принадлежность разных людей, но не на их физические или умственные особенности. Оперируя материальными категориями, десемантизированные имена не могут омысливаться исключительно как явления языка или речи и подвергаться переводу, поскольку при этом они становятся объектом стихийного переименования, изменяющего сам денотат.[2]

В связи с этим в структуре ономастики приобретает особую значимость прикладная ономастика, занимающаяся транскрипцией и транслитерацией иноязычных имен, установлением традиционных (по произношению и написанию), переводимых и непереводимых имен, созданием инструкций по передаче «чужих» имен, образованием производимых от иноязычных имен, вопросами наименования и переименования.

 Но и она, опираясь на традицию и абсолютизируя транслитерацию или транскрипцию, не способна ответить на вопросы, поставленные в определении ее предмета. На авансцену науки об именах все настйчивей выдвигаются проблемы права, которые должны решаться методами правовой ономастики, вырабатывающей научно обоснованные нормы наименования, восстановления, переименования и передачи официальных СИ, закрепленные в гражданско-правовом сознании.[3]

Общественная  практика бытования СИ в документальном контексте требует четкого закрепления за конкретным собственником его имущественного права в безвариантных разрядах онимной лексики и системного пересмотра принципов ее классификации. Она не должна абсолютизировать ни языковую основу имени собственного, ни его авторские коннотации, работая исключительно с конкретным денотатом и максимально раскрывая его адресно-информативное поле. Языковая оценка норм передачи онимной лексики определяется, таким образом, не лексическими значениями, а степенью правовой защищенности и уровнем информационно-адресной «раскрытости» конкретного денотата, независимо от класса, к которому принадлежат стоящие за ним СИ (класс топонимии, антропонимии, гидронимии, ойконимии, хоронимии, хрононимии, оронимии, хрематонимии, космонимии или астронимии).

С этой точки зрения, одни и те же формы номинаций, имея разную степень адресно-информативной насыщенности, должны иметь разные нормы их презентации в документах: русск. Голубой залив – укр. Голуба затока («залив» – слово, перевод которого необходим), русск. Голубой Залив (населенный пункт) – укр. Голубий Залив, русск. «Голубой Залив» (гостиница) – укр. «Голубий Залив»; русск. ул. Октябрьская  – укр. Октябрьска (важна адресная функция, а не связь с Октябрем – информативность нулевая), но русск. ул. Октябрьской революции – вул. Жовтнево ї революції (всемирно-историческая значимость с определенной адресной функцией); русск. р. Днепр, – укр. р. Дніпро (пространственный водный объект, протекающий и в России, и Украины, как и нем. Одер – польск. Одра); русск. Толстой – укр. Толстой (фамилия, принадлежащая только русской культуре), но русск. Бережной – укр. Бережний (фамилии, распространенные и в России, и в Украине), русск. г. Углегорск – укр. м. Вуглегорськ (информация о городе, связанном с угольной промышленностью, актуальная для двух родственных народов), но русск. фамилия Углегорский – укр. Углегорський (информация не об угле, а о фамилии – перевод невозможен).

Условно можно выделить три уровня информативности и три подхода к передаче собственных имен.

1. Высшая степень реально или потенциально существующей для общества информативности (значимости) собственного имени . Она требует особого подхода к передаче такого типа собственных имен, тем более, что их сложную структуру часто входят компоненты обычной лексики:

а) перевода, если названия имеют лексический смысл (Красное море – Червоне море, Северн ые авиалинии – П івнічні авіалінії, USA – Соединенные Штаты Америки – Сполучен і Штати Америки, ул. Павших Коммунаров – вул. (имени) Полеглих Комунарів, бульвар (имени) Шахтостроителей – бульвар Шахтобудівельників, ресторан быстрого питания «Возьми с собой» – ресторан швидкого харчування «Візьми з собою», магазин «Одежда» – магазин «Одяг», праздник Победы – свято Перемоги, United Nations – Организация Объединенных Наций – Організація Об’єднаних Націй – ООН, North Atlantic Treaty Organization – Северо-Атлантический блок – Північно-Атлантичний блок, Великая Отечественная война – Велика Вітчизняна війна, Біла Церква – Белая Церковь, роман «Герой нашого времени» – «Герой нашого часу»;

б) языковых соответствий, выработанный нормами конкретной проприальной культуры: Красная площадь – Красна площа, Париж, Лондон, Венгерская Народная Республика – Угорська Народна Республіка, Великая хартія вольностей – Велика хартія вольностей, Большой каньон – Великий каньйон, Донецкий национальный медицинский університет имени М. Горького – Донецький національний медичний університет імені М. Горького.

 При этом устойчивые онимные аббревиатуры, потерявшие первичный смысл, могут не изменять форму презентации в другой проприальной культуре (просп. 25- летия РККА – просп . 25- р іччя РККА, North Atlantic Treaty Organization – НАТО) 

2. Межъязыковая информативность, актуальная для родственных языковых культур. Она требует либо выборочного перевода, либо морфемных соответствий при появляющейся неопределенности в информации о денотате: ул. Речная – вул. Р є чна (форма Р і чна недопустима, т.к. в украинском языке она переводится как «годовая»); ул. Горная в Донбассе – вул. Гірнича (связанная с угольной промышленностью), в ул. Г і р ська в Карпатах – ул. Горная (связанная с горами), ул. Гор ская – вул. Горянська (где живут горцы); русск. пгт. Константинополь в Донбассе – укр. Константинополь (от греч. «полис Константина »), русск. Константиновка (от слав. «Костя») – укр. Костянтинівка; русск. Доброполье (слав. «доброе поле») – укр. Добропілля, русск. Одесса (от греч. одессос – «путь, дорога») – укр. Одесса; русск. Углегорск («город, в котором добывают уголь») – укр. Вуглегорськ, но русск. Пятигорск – укр. П ’ятиг і рськ (от «п’ять гор»). 

3. Информативность, стремящаяся к нулю, поскольку денотат очерчен пределами физического или юридического лица определенной национально-языковой или региональной культуры. Такая информативность отрицает перевод и применение метода межъязыковой эквивалентности. При передаче собственных имен берутся во внимание лишь фонетико-графические и формально-словообразовательные соответствия (для которых уместно введение понятий фононимы, акцентонимы и графонимы [2; 3]): русск. Елена – укр. Єлена, укр. Олена – русск. Олена, русск. Николай – укр. Ніколай, Ніколайович; укр. Микола, Миколай – русск. Микола, Миколай, Миколович, Миколаевич; Точёная – укр. Точона; русск. Пикин – укр. Пікін; русск. Дьяков – укр. Дьяков, но укр. Дяченко – русск. Дяченко; укр. кафе «Світанок» – русск. «Свитанок»; русск. р. Соленая – укр. Солона; русск. ул. Октябрьская  – укр. Октябрьска; русск. кинотеатр «Победа» – укр, «Поб єд а»; телепрограмма «Вести» – «Вєсті» и т.п.

Литература

1. Калинкин, В.М. Поэтика онима / В.М. Калинкин // Донецк: Юго-Восток, 1999. – 408 с.

2. Мозговой, В.И. Фононіми, морфоніми, графоніми, або методика передачі власних назв засобами спорідненої мови. / В.І. Мозговий // Функциональная лингвистика : сборник научных работ / Крымский республиканский институт последипломного образования; научный редактор А. Н. Рудяков – Симферополь, 2010. – Том № 2. – С. 102-104.

3. Мозговой, В.И. Правовые горизонты ономастики / В.И. Мозговой // И слово Ваше отзовется. - К.: Гум. центр «Азбука», 2012. – С.373-383.

4. Отин, Е. С. Словарь коннотативных собственных имен / Е.С. Отин. - Донецк: Юго-Восток, 1999. – 410 с.

 

В.И. Мозговой

Донецкий национальный технический университет

Реферат: В статье описывается метод идентификации онимной лексики как основного атрибута права, обозначенного на письме в славянской традиции прописной буквой, и связанная с процессом перехода имени нарицательного в имя собственное проблема адекватного перевода средствами другого языка адресной и / или смысловой информации о собственнике, сосредоточенной в языковой форме официального имени. Определяются пределы возможных изменений в фонетико-графическом и морфолого-орфографическом «рисунке» имени собственного (в данном случае в русско-украинском официальном контексте) на основе выделения в его структуре специфических онимно-языковых единиц – фононимов, графонимов и морфонимов, способных сохранять и адекватно передавать правовую информацию о первичном или современном собственнике в родственной проприальной культуре.

Ключевые слова: перевод, имя собственное, атрибут права, лексическое значение, передача онимной информации.

Формулировка проблемы и ее связь с научными и практическими задачами. Вопрос о переводе собственных имен (СИ), традиционно относящийся к области практической ономастики (употребление большой буквы, специфика склонения, передача фонетико-графического «рисунка» и т. п.) все более осмысливается учеными как важнейшая теоретическая проблема. К этому выводу так или иначе приходят не только специалисты, описывающие «поведение» СИ в разных языковых ситуациях, но и простые обыватели, возмущающиеся непререкаемым правом чиновников на трактовку личного имени в документах и официальной политикой, связанной с функционированием любой проприальной единицы в пределах национально и исторически сложившегося языкового социума («Интернет» переполнен подобными возмущениями).

Так, Д. Э. Розенталь, заявляя о трудностях в употреблении прописной и строчной буквы, пишет: «Соответствующий раздел “Правил русской орфографии и пунктуации”… не может охватить все моногообразие конкретных случаев. В практике печати наблюдаются колебания и разнобой, находящие свое выражение или в различном написании одних и тех же слов и сочетаний, или в неодинаковом орфографическом оформлении совершенно аналогичных случаев… Причины подобных колебаний связаны в первую очередь со сложностью разграничения понятий “собственное имя – нарицательное имя”. Общая характеристика имени собственного как слова или словосочетания, служащего для выделения именуемого им объекта среди других объектов, не всегда достаточна, равно как нелегко подчас выявление степени индивидуализации названия. Известно, что собственные имена могут переходить в нарицательные, но далеко не всегда легко установить, на какой стадии находится этот переход, завершился он или еще нет [1, с. 5–6].

Еще более категоричен в своих рассуждения Д. И. Ермолович, исследующий СИ на стыке языков и культур: «Как в средней, так и в высшей школе нашей страны сложилась труднопреодолимая “традиция”: лингвистические свойства и принципы передачи имён собственных изучаются крайне слабо даже в вузах, готовящих специалистов по иностранным языкам. Считается, что имена собственные “переводятся” как бы сами собой, автоматически, сугубо формально. Результатом подобного формального подхода являются многочисленные ошибки, разночтения, неточности в переводе текстов и использовании иноязычных имён и названий. А иной раз наоборот – возводимая в абсолют “точность” передачи приводит к возникновению неудобопроизносимых, неблагозвучных или обессмысленных имён и названий… Такое положение отчасти объясняется слабой научной разработанностью вопроса. Хотя ономастика (наука о собственных именах) не была лишена внимания лингвистов, ими мало исследовался вопрос о закономерностях межъязыкового переноса лексических знаков этой категории» [2, с. 3].

Оценка основополагающих работ в данной области. Итак, сколько бы мы ни описывали конкретные случаи «перевода» СИ с одного языка на другой и ни абсолютизировали принципы транскрипции, транслитерации или практической транскрипции, они не в состоянии обеспечить универсальность подходов к проприальной лексике и привести к выработке единых норм ее функционирования во все более расширяющемся межъязыковом и межкультурном пространстве. Об этом свидетельствуют бесчисленные факты неудачного обращения переводчиков к словарям, пособиям и даже к фундаментальным трудам А. В. Суперанской [3; 4], Р. С. Гиляревского и Б. А. Старостина [5] или Д. И. Ермоловича [2]. Вся их, казалось бы, практическая направленность так или иначе возвращает пользователей к проблеме теоретического осмысления сущности СИ, что закономерно ставит перед учеными ряд вопросов и связанных с ними исследовательских задач.

Определение задач и изложение основного материала.

1. Что такое СИ, какова их социальная природа и в чем специфика ее передачи средствами другого языка ? Принципиальность этого вопроса состоит в искаженном понимании сущности СИ, которая максимально обнажается в близкородственной проприальной культуре. Она проявляется в двух случаях:

а) либо в преувеличенном внимании ученых и практиков к языковой составляющей имени (этимологии, фонетике и графике, морфологической структуре), из-за которого легко «спутать» онимную лексику с нарицательной (К`оваль – Ков`аль – ков`аль (на этой «норме» настаивает, в частности, О. Пономарив [6, с. 112]), П`ески – П` і ски – піск ` и (правильно: П` є ски); Ласточкино Гнездо – Ластівчине гніздо – ластівчине гніздо (правильно: Ласточкине Гнєздо); пос. Красный Молочник – Червоний молочар – червоний молочар (правильно: Красний Молочник) или «смешать» ее различные разряды (отчество и фамилию: Мих `айлович – Михайл`ович, Ив`анов – Ив`анов; имя и фамилию: Степ ’ан – Ст ’ еп ан и т.п.),

б) либо в стремлении подчинить СИ политическим «вкусам» очередной политической «элиты», которая наносит смертельный удар по социально-правовой основе любой номинации (Мариуполь – Жданов – Мариуполь, ул. Лермонтова – вул. Генерала Дудаєва, Анна – Ганна, Луганск – Ворошиловград – Луганск – Ворошиловград – Луганск, Николай –Микола, Юзовка – Сталино – Донецк, Елизаветград – Зиновьевск – Кирово – Кировоград (акты переименования или эквивалентной замены разрушают право первичных собственников на имя); Донецкий национальный университет – Державний вищий навчальний заклад «Донецький національний університет»,  Державного вищого навчального закладу «Донецький національний університет» (при подобной «юридической» правке «закавыченный» университет со статусом национального, не вписанный в парадигму склонения, превращается в лишенное прав неизвестное учебное заведение государственный формы собственности); Советский Союз – Совєтський Союз (некогда великое государстве лишается исторической значимости) и, наоборот, пл. Советская – Радянська (оказывается, здесь еще функционирует Советская власть?); Южн ый микрорайон – П і вденний мікрорайон (а его местоположение в городе никого не интересует; правильно Южний), Южн ы й автовокзал – Южний автовокзал (а в этом случае информация о направлении движения автобусов обязательна; правильно: Південний).

Двойственная природа СИ (с одной стороны, это элемент лексической системы языка, а с другой, – средство идентификации конкретного собственника в разных языковых культурах) предполагает перенести акцент в интерпретации онимного пространства на его правовую составляющую. Ведь с юридической точки зрения любая онимная единица является важнейшим атрибутом общественно-правовой деятельности человека и формальные изменения в ней допустимы только в пределах сохранения правовой информации о собственнике имени. Иными словами, уровень возможного перевода для СИ в отличие от имен нарицательных (НИ), где перевод является обязательным для передачи лексического значения слова, определяется степенью его зависимости от передачи адресной и / или информационно-смысловой функции, сосредоточенной в онимной характеристике субъекта (объекта) номинации.

Дихотомия «лексическое значение – адресно-информационный смысл» становится главным критерием разграничения НИ и СИ, который обуславливает иерархию подходов к употреблению прописной и строчной букв (Золотые ворота – «древние ворота в Киеве», но Золотые Ворота – «станция метро», в названии которого все составляющие утратили лексическое значение) и пределы возможного перевода их компонентов на украинский язык, например:

Дом ученых – Будинок учених, Московский Дом ученых – Московський Будинок учених;

Большой театр – Великий театр, Малый театр – Малий театр, Макеевский театр юного зрителя – Макіївський театр юного глядача;

гора Высокая – гора Висока, Красная Горка (нас. пункт) – Красна Горка, Ладожское озеро – Ладозьке озеро – Ладозьке Озеро (нас. пункт);

кинотеатр «Звездочка» – кінотеатр «Звьоздочка», орден Красной Звезды – орден Червоної Зірки, журнал «Огонек» – журнал «Огоньок»;

Министерство образования и науки – Міністерство освіти і науки, Третьи международные Севастопольские Кирилло-Мефодиевские чтения – Треті міжнародні Севастопольські Кирило-Мефодіївські читання;

Верховная Рада Украины – Верховна Рада Україн, Донецкий областной совет (одно юридическое лицо) – Донецька обласна рада, Донецкий облисполком (одно юридическое лицо) – Донецький облвиконком, Облисполком Донецкого областного сонета (два юридических лица) – Облвиконком Донецької обласної ради;

президент компании «Рошен» – президент компанії «Рошен», президент Грузии (в обычном общении) – президент Грузії, Президент Грузии (в официальном дипломатическом протоколе) – Президент Грузії, Президент (Украины) – Президент;

 Донецкое Головное управление по защите прав потребителей – Донецьке Головне управління із захисту прав споживачів;

председатель Московского городского сонета – голова Московської міської ради, Голова Конституционного Суда Украины – Голова Конституційного Суду Украіни;

 День Победы – День Перемоги (но: автомобіль «Побєда»);

Донецкий национальный університет – Донецький національний університет, Национальная академия наук Украины – Національна академія наук України;

 Булонский лес – Булонський ліс, Чешский Лес (горы) – Чеський Ліс.

2. Каковы подходы к функционированию и «переводу» СИ в неконтактных и близкородственных проприальных культурах? В большинства справочных изданий, исследующих проблемы межъязыковой коммуникации в области ономастики, чаще всего предпочитают говорить о переводе иноязычных собственных имен (английских, немецких, португальських, французских, китайских, японских и т. п.), перечисляя возможные случаи транскрипции, транслитерации, транспозиции, благозвучия, тождества, традиции или грамматической адаптации (см., например, [2]). Отмечая практическую важность подобных исследований, заметим, что в неконтактных языках значение и смысл собственного имени часто «спрятан» для новых пользователей, поэтому в большинстве случаев для его адекватной передачи достаточно обладать информацией о различиях в фонетической и графической системах языка-источника и языка-реципиента. Гораздо сложнее представляется ситуация, сложившаяся в близкородственных проприальных культурах, до недавнего времени функционирующих в общем историческом и правовом поле (это подчеркивает даже академическое издание «Українського правопису», уделяющее основное внимание русско-украинской передаче или переводу имен собственных [7]). Их кажущаяся понятность в сочетании с отсутствием правовой культуры и элементарных сведений о специфике СИ приводят либо к сплошному «переводу» прозрачных компонентов (русск. Набережные Челны, Красная Поляна, Первомайское, ул. Октябрьская, ул. Красноармейская – укр. Набережні Човни, Червона Поляна, Першотравневе, вул. Жовтнева, вул. Червоноармійська), либо к эквивалентной замене одних национальных имен другими (русск. Николай – укр. Микола, русск. Вячеслав – укр. В’ячеслав, укр. Дяченко – русск. Дьяченко), либо к полному игнорированию перевода как такового (русск. ул. Независимости – укр. вул. Нєзавісімості). Однако серьезный анализ этих фактов доказывает их несостояельность с точки зрения права – перевод имени собственного в юридическом контексте возможен только при необходимости передать другому пользователю общеполезную или историческую информацию, сосредоточенную в различных разрядах онимной лексики:

– в названиях книг, кинофильмов, статей и т. п., которые информируют о теме произведения: «Герой нашого времени» М. Лермонтова – «Герой нашого часу» (но: телепрограма «Врємя», газета «Таймс»), «Звездные войны» – «Зоряні війни» (но: кинотеатр «Звездочка» – «Звьоздочка», а не «Зірочка»), сказка «Золушка» – «Попелюшка» (но: дитячий садочок «Золушка», если это русское по происхождению название);

– в названиях национальных праздников, событий, явлений, организаций, наград, административно-географических объектов и политических учреждений, связанных с межъязыковой социальной или деловой информацией (при этом вторично-переносные названия-«бренды» не переводятся и могут браться в кавычки, утрачивая способность к словоизменению): 8 Марта – 8 Березня; орден Победы – орден Перемоги (но: автомобіль «Побєда», автомобіля «Побєда»); Великая Отечественная война – Велика Вітчизняна війна; страны Большой семерки – країни Великої Сімки; Большой каньон – Великий каньйон; Great Brit – Великобритания – Велика Британія (в переводном компоненте информация об империи); Великая Октябрьская социалистическая революція – Велика Жовтнева соціалістична революція (но: ул. Октябрьская – вул. Октябрьска); Красное море – Червоне море; Красная Армия – Червона Армія (но: ул. Красноармейская – Красноармійська); г. Углегорск – м. Вуглегорськ (в переводном компоненте – информация, связанная с «вугіллям», но: фамилия Углегорський, не имеющая отношение к «вугіллю»); Открытое акционерное общество «Донецкая угольно-энергетическая компанія» – Відкрите акціонерне товариство «Донецька вугільно-енергетична компанія», Відкритого акціонерного товариства «Донецька вугільно-енергетична компанія»; Дальний Восток – Далекий Схід (но: Владивосток); Южные авиалинии – Південні авіалінії (но: Южносахалінськ); Северный Ледовитый океан – Північний Льодовитий океан (но: Сєвероморськ) и т. п.

– в названиях улиц, проспектов, площадей, вокзалов, носящих мемориальный характер (в их структуре в этих случаях часто присутствует дата или к ним можно добавить слово «имени»): Северный автовокзал – Північний автовокзал (значимая для всех информация о направлении движения автобусов, но: зупинка «Сєверний Автовокзал»); ул. (имени) 8 Сентября – вул. 8 Вересня, пр. (имени) Шахтостроителей – пр. Шахтобудівельників; пл. (имени) Независимости – пл. Незалежності; ул. (имени) 250-летия Донбасса – вул. 250-річчя Донбасу, ул. (имени) Советской Армии – вул. Радянської Армії (но: вул. Совєтська) и т. п.

3. В чем специфика передачи социально-правового статуса СИ по сравнению с речевыми употреблениями? Практика бытования СИ в речи принципиально отличается от их официальных употреблений. Они появились при необходимости документально закрепить за конкретным собственником его имущественное право в соответствующих разрядах онимной лексики:

– имени-кличке (Беспят, Безнос, Брех, Нечай, Ратибор);

– личном имени (Иван, Николай, Радмила, Елизавета);

– имени отца (сын Юрия – Юрьев сын – Юрьевич, укр. Юрійович; дочь Николая – Николаева дочь – Николаевна, укр. Ніколаївна);

– протофамилии-прозвище (Марфа Посадница, Василий Темный, Иван Грозный. Иван Великий, Ярослав Мудрый, Владимир Красное Солнышко);

– первично мужских родовых фамилиях, поскольку женские существовали только «по принадлежности», склоняясь лишь в форме существительного женского рода: Иванов, Николаев, Толстой; Гнедич – Гнедичу Владимиру, но Гнедич Татьяне, Терлак – Терлаку Ивану, но Терлак Людмиле, Осипенко – Осипенку Олександру, но Осипенко Марині, Бегма – Бегмі Михайлу и Бегмі Катерині;

– других классах онимной лексики, фиксирующих постоянно расширяющуюся имущественную, производственно-административную и духовно-политическую деятельность человека (топонимах, урбанонимах, эргонимах, хрононимах, теонимах и т. п.).

Все они требовали четких норм передачи в отличие от авторских употреблений. У последних, поскольку в художественно-поэтической и образно-разговорной речи разряды онимной лексики трудноразличимы (Днепр – не только река, но и город, а Питер – не только личное имя), языковые баръеры размыты, а в родственных языках вообще стерты, специфической «нормой» бытования становится вариативность и не подлежащее контролю авторское имятворчество, вплоть до появления межъязыковых эквивалентов: Алекс – Олекса – Александр – Саша – Олександр – Сашко – Саня; Людмила – Люся – Люсьен – Ляля; Дмитрий – Дмитро – Митя – Митяй – Дима – Демьян – Димон; Владимир Владимирович – ВВ – Владимир – Влад – Вова – Вовчик – Володимир – Володимирович – Вован; Горловка – Горлівка – Город химиков; Донецк – Юзовка – Шахтерская столица; Енакиево – Єнакієве – Єнакіїве; Єнакіївський металургійний завод – Єнакієвський металургійний завод и т. п. Именно поэтому описать все случаи межъязыкового функционирования СИ в речевом пространстве практически невозможно, на что «жалуются» специалисты, пытающиеся «втиснуть» свои рекомендации в жесткое «прокрустово ложе» теории перевода, хотя главным в этом случае является передача авторских коннотаций любыми языковыми способами.

Совсем другая тенденция постепенно складывается в официально-правовой практике передачи СИ в бликородственных проприальных культурах. Она требует выработки обязательных правил их функционирования для всех категорий граждан, включенных в государственно-национальную парадигму имущественной, производственно-административной и духовно-политической деятельности. Аксиомой для теории функционирования СИ в официальной сфере должны стать следующие правовые истины:

1. Социально закрепленный статус неприкосновенности собственного имени и обязательность норм его официальной передачи;

2. Отмена права чиновников на эквивалентный перевод имен и переименование объектов номинации без социально-правового и научного обоснования.

3. Запрет на межъязыковую вариативность СИ, разрушающую идентификацию собственника имени.

При этом главным основанием для разработки правовой концепции происхождения онимной лексики может стать утверждение о том, что при ее языковой передаче следует сохранять право первичного или ныне действующего собственника на имя. Такой взгляд на природу СИ не только отменяет эквивалентную вариативность (Анна – Ганна, Николай – Микола), перевод онимной лексики (Никитовка – Микитівка, Никольское – Микільське, Приятное Свидание – Приємне Побачення, Речное – Річкове или Річне) или переименование объектов номинации без согласия собственников (Луганск – Ворошиловград – Луганск, Мариуполь – Жданов – Мариуполь), но и не допускает изменение формы при невозможности определения первичного собственника. Если собственниками имен являются, например, Владимир, Николай, Елена, Вячеслав, Михаил, Александр, Никита, то сберечь их право на имя в украинской проприальной культуре могут только формы Владимир, Ніколай, Єлена, Вячеслав, Михаїл, Александр, Нікіта (а не Володимир, Микола, Олена, В’ячеслав, Михайло, Олександр, Микита). Если «первичным собственником» топонима Николаев является русский император Николай І, значит, эту информацию в «украинском исполнении» может передать только вариант Ніколаїв (при этом замена суффикса -ев на -їв не «вредит» собственнику в отличие от переводной формы Миколаїв), а первично русские географические названия Приятное Свидание, Речное должны максимально точно передать заложенный в них смысл и информацию в украинском произносительном контексте – Приятне Свидання, Рєчне.

Согласно такой методики юридически правильными следует считать украинские варианты Ніколайович от Ніколай и Миколович от Микола; Горловка от Горлов и Київ от Кий; Внуково (Россия), но Єнакієве (Украина) и Єнакієвська рада от Єнакієв (а не Єнакіївська); Святогірськ от «Святі Гори», Тернопіль от славянского «поле», но Константинополь (а не Костянтинопіль) от греческого полис в честь императора Константина. Ее может поколебать только утеря информации о первичном собственнике и распространение значимой для мира другой информации (например, Севастополь «легендарный, героический, город русской славы», а не Ахтиар – татарское село со значеним «белый родник», о котором забыли).

4. Каковы пределы формальных трансформаций при передаче СИ в родственных проприальных культурах? В родственных проприальных культурах возможностей для формальных изменений может быть гораздо больше, нежели в неконтактных языках, чем это может показаться на первый взгляд. Это обусловлено почти стопроцентной понятностью графики, особенностей произношения и структурно-морфологических характеристик. Вот почему велик соблазн Горловку и Одессу обозвать Горлівкою и Одесою, Дмитрия и Евгения – Дмитром и Євгеном, фамилии Пономарев, Антонов и Ковалев фиксировать в украинском звучании как Пономарів, Вінтонів и Ковалів (или наоборот), а русские варианты названия оставить в украинском написании без изменения (Мукачево, Сімферополь, Кацівелі), как и антропонимы Івановна, Бережной, Юр’євна, Мірослав, Владімір и т. п.

Между тем определение уровня возможных фонетико-графических и морфологических изменений в структуре онимной лексики должно зависеть от адекватности передачи её адресной и / или информативной функций, сосредоточенных в фононимах, графонимах и морфонимах – наименьших функциональных межъязыковых единицах проприальной лексики для различения правовой информации, заложенной в структуре СИ (см. : [8]). Иначе попытки приспособить русские варианты названий и имен к «родному» языку (абсолютизация языковых явлений) программирует правовую некомпетентность, а жестче – разрушение объектов номинации и правовой беспредел в отношении прав человека, например:

1. Первично русское название города Углегорск, переданное в украинской официальной традиции вариантом Вуглегірськ (правильно: Вуглегорськ), демонстрирует непонимание различий на уровне произношения в родственных языках, не затрагивающих смысл поименованного объекта, и фонетико-морфонимных изменений, разрушающих информацию о городе – произношение [е] как «э», добавление протетического [в] и мягкость в суффиксе -ськ- подчеркивают информацию о славянском происхождении онима, связанного с углем, а вот замена корня -гор- на -гір- под влиянием якобы «фонетического чередования» превращает город в гору. С этой точки зрения и ул. Горная в Донбассе должна звучать как Гірнича, а в Карпатах – как Гірська (а не Горна чи Гірна);

2. Паспортные казусы с превращением Александра в Олександра (и наоборот) и официальная трансформация города Одесса (от греч. одессос «путь, дорога») в украинский официальный вариант Одеса. который опирается якобы на фонетическую «традицию», на самом деле свидетельствуют о непонимании сути графонимных изменений, искажающих первичных собственников имени (правильно в украинском языке Александр и Одесса).

3. Административно-юридическая передача географических названий, образованных первично от русских фамилий, при замене морфонимов -ов-, -ев- на -ів-, -їв- уничтожает первичного собственника (поэтому правильно не Ворошилівський район, а Ворошиловський от Ворошилов, Єнакієве от Єнакієв и, конечно,  Горловка от Горлов), тогда как в названиях, образованных от русских имен, такие фонетические изменения вполне логичны: Авдіївка от Авдій, город Ніколаїв от имени русского императора Ніколай (а не Ніколаєв или Миколаїв от поэтического цар Микола). Точно так же от установления смысла морфонимов -поль- // -піль- зависит информация о первичном собственнике и возможность / невозможность их варьирования в русско-украинском контексте (Севастополь, Мариуполь, Константинополь – Севастополь, Маріуполь, Константинополь – «полисы», связанные с греческой культурой, но Тернополь – Тернопіль, Доброполье – Добропілля – названия, связанные со славянским «полем»);

4. При сохранении финали -о в украинских географических названиях от притяжательных прилагательных (Мукачево, Корольово) населенные пункты Закарпатья «передаются» России. На самом деле морфонимом (суффиксом) -о идентифицируется русская национальная собственность (Домодєдово, Внуково), морфонимом (окончанием) -е – украинская (Дебальцеве, Ханжонкове, Мукачеве, Рівне, Корольове), а их словоизменение отличается от склонения фамилий: укр. поїхав до Єнакієва – к кому-то в гости, но поїхав до Єнакієвого – в город (ср.: русск. Киров, Пушкин – Кировым, Пушкиным – фамилии, но Киров, Пушкино – под Кировом, под Пушкином – географические названия; к Пушкину – к писателю, но к Пушкино – к населенному пункту). Таким же образом при воспроизведении в украинском языке форм типа Кравец и Лифшиц следует помнить о фононимах [ц] – [ц’], идентифицирующих славянских – неславянских собственников (русск. Швец – укр. Швець, Швеця, Швецю; русск. Кролевец – укр. Кролевець, Кролевця, Кролевцю; русск. Паляница – укр. Паляниця, Паляниці, Паляницю; но русск. Клаузевиц – укр. Клаузевіц, Клаузевіца, Клаузевіцу; русск. Кац – укр. Кац, Каца, Кацу).

Выводы и перспективы дальнейших исследований. Нормы официального написания или перевода онимной лексики на стыке языков и культур действуют лишь настолько, насколько они не противоречат правовому статусу имени. Адекватность фиксации СИ в родственных или общих проприальных культурах в большинстве случаев зависит не столько от особенностей произношения, сколько от точной передачи правовых отношений, сосредоточенных в информационно-смысловых элементах собственного имени – графонимах, фононимах и морфонимах, разработка теории функционирования которых еще ждет своих исследователей. 

 

RESUME

У статті описуються методи ідентифікації і презентації онімної лексики як основного атрибута права і вживання великої літери. Аналізуються проблеми адекватного перекладу чи передачі засобами іншої мови адресної і/або змістовної інформації про конкретного власника, зосередженій у мовній формі офіційного імені.

Ключові слова: переклад, власна назва, атрибут права, лексичне значення, передача онімної інформації.

SUMMARE

The article considers methods of identification and presentation of onym lexics as a main legal attribute with help of capital letters. The author analyses problems of adequate translation or transfer of address and/or meaningful information about a concrete owner by means of different language, when such information is given in a lingual form of official name.

Key words: translation, proper name, legal attribute, lexical meaning, transfer of onym information.

 

C ПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Розенталь, Д. Э. Прописная ии строчная? (Опыт словаря-справочника) [Текст] / Д.Э. Розенталь – М. : Рус. яз., 1985. – 328 с.

2. Ермолович, Д. И. Имена собственные на стыке языков и культур [Текст] / Д. И. Ермолович. – М. : Р. Валент, 2001. –  200 с.

3. Суперанская, А. В. Лингвистические основы практической транскрипции имен собственных [Текст] : автореф. дисс. ... к. филол. н. / А. А. Суперанская. – М., 1958. – 23 с.

4. Суперанская, А. В. Общая теория имени собственного [Текст] / А. В. Суперанская. – М. : Наука, 1973. – 366 с.

5. Гиляревский, Р. С. Иностранные имена в русском тексте [Текст] / Р. С. Гиляревский, Б. А. Старостин – М. : Международные отношения, 1978. – 239 с.

6. Пономарів, О. Культура слова [Текст] : Мовностилістичні поради. 3-тє вид., стереотип. : [навч. посібник] / О.  Пономарів – К. : Либідь, 2008. – 240 с.

7. Український правопис [Текст] / НАН України, Інститут мовознавства ім. О. О. Потебні; Інститут української мови. – К. : Наукова думка, 2005. – 240 с.

8. Мозговий, В. І. Фононіми, морфоніми, графоніми, або методика передачі власних назв засобами спорідненої мови [Текст] / В. І. Мозговий // Функциональная лингвистика : сборник научных работ / Крымский республиканский институт последипломного образования; научный редактор А. Н. Рудяков – Симферополь, 2010. – Том № 2. – С. 102–104.

 

 

Г.).

Первый механизм был запущен невежественным переводом русских имен

собственных на украинский язык как «принадлежащих» Украине (Горловка –

Горлівка, Никитовка – Микитівка, Никольское – Микільське, Красный

Молочник – Червоний Молочар, Углегорск – Вуглегірськ) или игнорированием

адресной функции с акцентом на форму собственности при «вуалировании»

юридической сути собственного имени (для этого использовались кавычки в

измененной структуре наименования: Донецкий национальный технический

университет – Государственное высшее учебное заведение «Донецкий

национальный технический университет»). При этом логика конструкции

уставного документа («Донецкий национальный технический университет – это

государственное высшее учебное заведение») перекочевала в структуру

наименования в уродливо измененной формулировке: «Государственное

высшее учебное заведение – это «Донецкий национальный технический

университет», при которой он превратился в неизвестное учебное заведение

государственной формы собственности, способный к перемещению, исходя из

прихоти собственника, куда-угодно, например, в Красноармейск, что и было

реализовано в условиях АТО.

Второй механизм топонимического «захвата» оказался более

«продуктивным»: он апеллировал уже к государственным актам,

игнорирующим право на имя населяющих Донбасс народов, и принуждал их к

массовым «узаконенным» переименованиям, исходя из новой идеологии

узурпаторов, не имеющих никакого отношения к Донбассу. Реальные

собственники становились чужими в собственном государстве.

Противоречивость отношения к Донбассу (внутреннее чувство никем не

ограниченной свободы и культурной открытости и стремление «внешних

собственников» к юридической «оконтуренности» его исторической судьбы по

их сценарию) отразилось на топонимии, которая в новейшей истории

подверглась беспрецедентной по своим масштабам экспансии, выразившейся в

переименованиях, «переводах» и изменениях структуры наименований с

разрушением адресной и правовой информации о первичном собственнике.

Так, в соответствии с Постановлением Верховной Рады от 01.09.2015 г.

«Об осуждении коммунистического и национал-социалистического

(нацистского) тоталитарных режимов в Украине и запрете пропаганды их

символики» в Донбассе следовало переименовать 47 населённых пунктов (в

Красноармейском районе семь, Добропольском – шесть, Волновахском –

четыре, Володарском – четыре, Артёмовском – пять и т.д.) и большую часть

улиц, переулков, площадей, Дворцов культуры и т.п. (например, в

Красноармейске «по закону» нужно было переименовать 64 улицы, связанные с

275

фактами советской истории: ул. 40 років України должна звучать как Паланкова

или Крушельницька. ул. 50 років України – как Квітуча или Торецька, ул.

Артема – как Шосейна или Енергетиків, ул. Ватутіна – как Богдана Ступки

или Старицького, пер. Волгоградський – как Скоропадського или Багрянова, ул.

Фрунзе – как Мандрика или Героїв Небесної Сотні и т.п.).

Этап субъективного отторжения сложившейся топонимической истории

Донбасса знаменовался попытками навязать ему идеологию и культурно-

языковые нормы западных регионов Украины: идеализацию унитарности,

национальной ограниченности, культурной и языковой однотипности;

политику превосходства «украинской» конфессиональности, психологию

сельского собственника, истеричного русофобства и идеологической

нетерпимости. По мнению авторов такой доктрины, она должна сплотить весь

народ Украины в едином порыве для строительства национального государства

(см.: [2]). Но чужими в этом государстве на самом деле можно считать самых

ярких его апологетов, потому что в известном смысле киевские авторы

пропагандистско-националистической доктрины «Донбас – це ми» или «Це наш

Донбас» противопоставляли и противопоставляют идее развития Донбасса план

его историко-топонимического разрушения.

Итак, сегодняшние государственные акты о массовых переименованиях

топонимических объектов незаконны, как незаконен сам захват территорий.

Предложения по изменению названий должны инициироваться только их

собственниками, а затем рассматриваться соответствующими специалистами в

области права и ономастики (а не партиями или депутатскими фракциями) и

утверждаться в законодательных органах, возвращаясь к согласию на их

действия конституционных обладателей «права на имя» (см.: [3]).

Литература

1. Мозговой В. И. Там, где было Дикое поле… Очерки истории Донецкого

края / В. И. Мозговой, В. Г. Ляшенко // Общая ред, предисловие, составление

приложений – В. И. Мозговой. – Донецк : “Кардинал”, 2001. – 336 с.

2. Мозговой В. И. Объективность языковой истории как решающий фактор

социальной стабильности (уроки политического кризиса на Юго-Востоке

Украины) / В. И. Мозговой // Горизонты образования = Горизонти освіти.

Психология. Педагогика. Научно-метод. журнал. Т. 1. – № 3 (46). – Севастополь

: Рибест, 2014. – С.171–176.

3. Мозговой В. И. О переименованиях и восстановлениях собственных

имен / В. И. Мозговой // Функциональная лингвистика: VII Межд. научн.

Конгресс «Язык и мир» : Межд. конгресс. (Ялта, 5–8 октября) : Сб. научн. работ

докладов / Отв. ред. А. Н. Рудяков, Ю. В. Дорофеев; Крымский

республиканский институт последипломного педагогического образования. –

Симферополь : ООО «Форма», 2015. – 400 с. – С. 242–244.

4. Отин Е. С. Топонимия приазовских греков (историко-этимологический

словарь географических названий) / Е. С.__

 

5. Методика официальной передачи собственных имен в украинско-русской проприальной культуре

 

В.И. Мозговой // Materialy ХІ Międzynarodowej Naukowi-praktycznej Konferencji “Naukowa przestrzeń Europy-2013” Volume 25. Filologiczne nauki : Przemyśl : Nauka і studia. – 2013. – С. 24-31.

УДК 81’373.2

Мозговой Владимир Иванович, кандидат филологических наук, профессор кафедры менеджмента и хозяйственного права Донецкого национального технического университета

 

Подвергается критике существующая практика переименований собственных имен, исходя из политической целесообразности. Определяются социальные и правовые принципы возможных именований, восстановлений и изменений в проприальной номинации. Описываются случаи неосознанного переименования, связанного с переводом и эквивалентной заменой личных имен в родственных проприальных культурах.

Ключевые слова: оним, проприальная номинация, переименование собственных имен.

Mozgovoy Vladimir Ivanovich, PhD, professor of chair of management and economic right of Donetsk national technical university

ABOUT RENAMINGS AND RECONSTRUCTION OF PROPER NAMES

The author criticizes the existing practice of renamings of proper names, from the point of view of political expediency. Social and legal principles of possible names, reconstruction and changes in the proper nomination are defined. The article considers cases of unconscious renaming caused by translation and equivalent replacement of personal names in related proper cultures.

Keywords: onym, proper nomination, renaming of proper names.

Революционный дух переименования собственных имен (СИ), особенно актуальный для переломных эпох (г. Мариуполь – Жданов, г. Луганск – Ворошиловград, г. Самара – Куйбышев, г. Кёнинсберг – Калининград, г. Тверь – Калинин), вызывает не менее ревностную защиту «исторической справедливости» в актах «восстановления» (г. Жданов – Мариуполь, г. Ворошиловград – Луганск, г. Куйбышев – Самара, г. Калинин – Тверь). Но и в том, и в другом случаях речь идет о политических оценках личностей, стоящих в основе именования, но не о самих принципах номинации в разных социально-языковых реалиях.

Ученые, поддавшись искусу идеологии, заботятся больше не о языковой парадигме СИ, а о личностной характеристике субъектов номинации (политическая парадигма), например: «Периодически прокоммунистические силы протаскивают идею возвращения исторического названия Сталинград, пытаясь привязать это к определенным памятным датам. Но ученые говорят, что историческое название этого города – Царицын. Сталинисты хотят продавить через восстановление Сталинграда идею сильной руки, о чем очень многие мечтают. Эти трубачи сталинские притаились в кустах, они просто ждут сигнала, чтобы ломать и уничтожать физически «пятую колонну» [2].

Осуждение актов переименования касается, таким образом, преимущественно официальных постановлений, носящих политический характер, нежели еще более частых случаев неосознанной передачи СИ в документах, позволяющих «безнаказанно» изменять практически все объекты номинации, т.е. переименовывать их самыми разными способами:

- путем «эквивалентной» замены одних национальных имен другими (русск. Дарья – укр. Дарина или Одарка; русск. пгт. Константинополь – укр. смт. Костянтиноп іль; русск. Дмитрий – бел. Дзміцер, укр. Дмитро);

- путем перевода (русск. Красн ый Молочник – укр. Червоний Молочар, русск. Ласточкино Гнездо – укр. Ластівчине Гніздо);

- путем изменения структурных компонентов с полным игнорированием адресной и информативно-смысловой функций СИ (Донецкий национальный технический университет – Государственное высшее учебное заведение «Донецкий национальный технический университет», г. Донецк – Государственное высшее учебное заведение «Донецкий национальный технический университет», г. Красноармейск);

- путем неосознанной онимизации нарицательных имен (кафедра экономики предприятия – Кафедра «Экономика предприятия»);

- путем графической (г Одесса – м. Одеса; Александр – Олександр) и орфографической «правки» (пос. Никольское – с. Ми кільське, г. Теплогорск – м. Теплогірськ) и т.п.

Итак, акты переименования СИ захватывают политическую и языковую составлющие, что заставляет их анализировать с двух позиций.

А. Процесс официального (узаконенного) переименования. Тесно связанный с первичной номинацией и идеологической оценкой лиц и событий, он незаконен из-за незаконности субъективно-политической замены одних названий другими. Исходя из «временности» их бытия, многие ученые поэтому предлагают запретить мемориальные названия вообще либо ограничить акт мемориальной номинации определенным сроком после ухода человека из жизни (в России этот срок составляет 10 лет).

Но, во-первых, запретить мемориальную номинацию невозможно, поскольку она является одной из главных форм сохранения либо памяти об исторической личности (Алексеево – Чистяково – Торез, Юзовка – Сталино, Алчевск – Ворошиловск), либо о политических пристрастиях (Алчевск – Коммунарск), либо об особенностях территории (Екатеринослав – Новороссийск – Днепропетровск – С ічеслав?, Сталино – Донецк). Абстрактная мемориальная номинация, по сути, продолжает и усиливает материальное увековечивание фактов, людей и событий в виде обелисков, поэтому ее запрещение – варварство, равнозначное разрушению исторических памятников.

Во-вторых, установление срока возможной мемориализации объектов – факт условный: почему именно 10 лет, ведь переоценка ценностей может произойти и через 20 лет, и через столетия? Так произошло, например, с «памятными» СИ и с самими памятниками Петру І, Екатерине ІІ, В. Ленину, И. Сталину, как и с Великой Октябрьской социалистической революцией, Великой Отечественной войной (которую в Украине «упразднили») и т.п.

В-третьих, мемориальные названия – факт не только недавних коммунистических пристрастий (Димитровград, Болгария; Подгорица, Черногория – Титоград, Югославия – Подгорица, Черногория), но и других, существующих в любой стране мира на протяжении всей истории человечества (Александрия, Египет; Византий – Константинополь – ЦарьГрад – Стамбул – Istanbul, Римская империя, Турция; Ди-Си – Вашингтон,  США; мыс Канаверал – мыс Кеннеди, США; квартал Третий Рим Муссолини – квартал EUR, Италия и т.п.).

Гораздо продуктивней поэтому могла бы функционировать концепция мемориализации, связанная с научными рекомендациями, а не с запретами:

1. Наименования мемориального характера могут быть приняты к оценке их значимости только специалистами для их последующего утверждения законодательными органами по предложению общественности и сегодняшних собственников – конституционных обладателей «права на соответствующее имя» обжитой ими территории, а не партий и их депутатских фракций.

2. Предпочтение по мемориализации личностей следует отдавать фондам, стипендиям, институтам и т.п., увековечивая соответствующее направление их деятельности; далее улицам, проспектам, библиотекам, с которыми была связана их жизненная биография. И только по прошествии времени, необходимого для осмысления значимости номинанта, можно расширить его номинативное поле до мирового звучання в названиях населенных пунктов.

3. Переименование – факт исключительной юридической и исторической ответственности (речь идет об изменении истории!), поэтому оно балансирует на грани противозаконной деятельности. При этом «устойчивость» первичного именования зависит от привязки новых объектов номинации к роду деятельности номинанта.

4. Восстановление старых названий связано с не менее ответственным выбором предпочтительного наименования. Чаще всего необходимо учитывать право собственника на первично данное имя (для Коммунарска – не Ворошиловск, а Алчевск; для Ленинграда – не Петроград, а Петербург; для Кировограда – не Кирово или Зиновьевск, а Елисаветград). Но не всегда.

Существуют случаи, когда информация о первичном собственнике утрачена и на авансцену истории всплывают события, привязанные к новой топонимической истории с событийно новым международным резонансом. Так случилось с ойконимом Сталинград, который утратил привязку к личности И.В. Сталина и стал ассоциироваться со Сталинградской битвой, имеющей международную значимость и информативность. Вот почему в цепочке исторических вариантов названия этого города (Царицын – Сталинград – Волгоград) при восстановлении «исторической справедливости» предпочтительной выглядела бы форма Сталинград, а не Царицын или Волгоград (ибо Царицынской или Волгоградской битвы быть не могло).

По таким же причинам вряд ли целесообразно восстанавливать формы Алексеево для Тореза, Катык для Шахтерска, Акмесджит для Симферополя, Кефе для Феодосии, Гезлев для Евпатории и Ахтияр для Севастополя (но уместным было бы сохранить старые формы в названиях районов города, связанных с древней историей).

Но в этом же контексте возможным является восстановление форм Вятка (на р. Вятка) или Кёнинсберг и Тильзит, где Наполеоном и Александром I был подписан мирный договор.

Б. Процесс неосознанного переименования, связанный с незнанием специфики языковых изменений в структуре СИ по сравнению с апеллятивами. Главным основанием для их особой фиксации в языке является принцип сохранения первичного или исторически сложившегося собственника. Такой взгляд на природу СИ не только отменяет распространенную сегодня эквивалентную вариативность, порождающую «онимную паронимию» (Анна – Ганна, Николай – Микола, Дарья – Дарина – Одарка) или перевод (Никитовка – Микитівка, Никольское – Мик і льське, Приятное Свидание – Приємне Побачення, Речное – Р ічкове, Річне), но и запрещает произвольное изменение формы имени в документах работниками государственных служб (так первично русское название донецкого спортивного клуба Шахтёр украинскими чиновниками было официально превращено в Шахтар).

Постоянные нарушения этих правил приводят к тому, что в любой семье, учреждении или организации возникают юридические коллизии с СИ. Они вынужденно сопровождают наши поступки и действия на протяжении всей жизни. Этот факт настоятельно требует отношения к ним не как к обычным словам с обобщенными лексическими значениями (сковорода, море, труд, маринад, булат, события), а как к основному атрибуту права, указывающему на конкретного собственника с вполне определенной социальной информацией о нем, акцентно выделяемой на письме сигнальным знаком – прописной буквой: Сковорода – украинский писатель, «Море» – пансионат в Алуште, «Труд» – русская газета (а не «Праця»), «Маринад» – ресторан в Донецке, Булат – известный поэт-песенник, «События» – украинский телеканал « Собитія» (а не «В і домост і») и т.п.

 Вот почему, если в каком-либо документе появляются ошибки в воспроизведении СИ в другой номинативной культуре (русск.: кинотеатр «Звёздочка», Михаил Сборщик, Николай Пикин [п`икин], Беспалов, шахта « Южнодонбасская » – укр.: к і нотеатр « Зірочка », Михайло Зборщик, Ми кола Пикин [п`ыкин], Безпалов, шахта «Південно донбас ька»), мы думаем не об орфографии, а о том, как отстоять свою юридическую состоятельность в различных официальных ситуациях (чей и что это за кинотеатр? фамилии русские или украинские, от понятия «пика» или «пыка»?, разные ли шахты «Южнодонбасская» и «Південнодонбаська» и где они находятся?), т.е. об общественно-правовой истории, призванной точно идентифицировать адресную и информативную составляюшие конкретного объекта номинации.

Но подобные попытки языкового захвата собственности фиксируются постоянно, что ставит под сомнение существование двуязычных паспортов как документов, удостоверяющих конкретную личность, и декларативное определение таких государств как правовых. Стремление всех и вся «огосударствить» в едином языковом формате сопряжены с невежественным парадоксом кажущейся легкости функционирования СИ в родственных языках и, соответственно, якобы с надуманностью проблемы их точной передачи в документах.

Однако чем ближе по своему происхождению языки, тем сложнее идентифицировать собственное имя в другой номинативной культуре. Легкая узнаваемость этимологической природы слова и / или его этиологии связана с соблазном «передать» их путем перевода или эквивалентной замены русских имен на украинские, белорусские, а иногда и южнославянские.

Вопрос о переводе собственных имен, традиционно относящийся к области практической ономастики (употребление большой буквы, специфика склонения, передача фонетико-графического «рисунка» и т.п.) все более осмысливается учеными как важнейшая теоретическая проблема [1; 3; 4; 7], связанная с осмыслением сущности СИ, что закономерно ставит перед учеными ряд оригинальных исследовательских задач.

1. Что такое СИ, какова их социальная природа и в чем специфика их передачи средствами другого языка? Принципиальность этого вопроса состоит в искаженном понимании сущности СИ исключительно как языкового или речевого явления (и игнорирование их правового феномена), которая максимально обостряется в близкородственной языковой культуре:

а) либо в преувеличенном внимании ученых и практиков к языковой составляющей имени (этимологии, фонетике и графике, морфологической структуре), из-за чего легко «спутать» онимную лексику с нарицательной (К`оваль – Ков`аль  – ков`аль (на последней акцентной «норме» настаивает, в частности, О. Пономарив [6, с. 112]), Снежн`ое – Сн`ежное – сн`ежное место, П`ески – П` і ски – піск ` и (правильно: П` є ски); или «смешать» ее различные разряды (отчество и фамилию: Богд `анович – Богдан`ович, Иван`ов – Ив`анов; имя и фамилию: Степ ’ан – Ст ’ еп ан и т.п.);

б) либо в стремлении подчинить СИ политическим «вкусам» очередной политической «элиты», используя для этого механизмы эквивалентной замены (Никита – Микита, Василий – Василь, Серая Арина – C іра Орина), закавычивания настоящего собственника, который после этого превращается в неизвестный объект (Донецкий национальный університет – Державний вищий навчальний заклад «Донецький національний університет»), искажении исторической значимости объектов номинации при «юродствующем» сохранении первичного произношения  (Советский Союз – Совєтський Союз), неосознанном переводе с русского на украинский (пл. Советская – Радянська (значит, здесь функционирует Советская власть?); Южн ый микрорайон – П і вденний мікрорайон (а интересует ли кого-либо его местоположение?) или попытке искоренить его вообще (Южн ы й автовокзал – Южний автовокзал, хотя в этом случае информация о направлении движения необходима – «Південний автовокзал», ведь она актуальна для пользователя любой страны и национальности!).

2. Вторая проблема, тесно связанная с первой – употребление прописной буквы: ул. Путиловская Роща или ул. Путиловская роща?, Золотые ворота или Золотые Ворота?, Исполком Харьковского областного совета или исполком Харьковского областного совета? (впрочем, компоненты, теряющие лексическое значение и приобретающие адресно-информативную функцию, должны фиксироваться большими буквами, сигнализирующими о собственнике или о количестве собственников: ул. Путиловская Роща (не роща, а улица), Золотые ворота – действительно ворота, но Золотые Ворота – не ворота, а станция метро; Исполком Харьковского областного совета, в названии которого два юридических лица.

3. В чем различие подходов к функционированию и «переводу» СИ в неконтактных и близкородственных проприальных культурах?

Этот вопрос актуален потому, что в большинстве справочных изданий предпочитают говорить об иноязычных онимах, перечисляя возможные случаи транскрипции, транслитерации, транспозиции, благозвучия, тождества, традиции или грамматической адаптации [3]. Между тем, гораздо сложнее представляется ситуация, сложившаяся в близкородственных проприальных культурах. Но в последнем случае либо абсолютизируют перевод (ул. Советская – вул. Радянська, ул. Октябрьская – вул. Жовтнева, с. Красная Поляна – с. Червона Поляна, с. Свободное – с. Вільне, г. Набережные Челны – м. Набережні Човни, пос. П ервомайское – с. Першотравневе), либо категорически его отрицают (ул. Независимости – вул. Незавісімості, ул. С троителей – вул. Стро їтелів), что порождает не столько орфографические, сколько юридические ошибки и правовые противоречия. Между тем, перевод возможен только в ситуации, когда информация об объекте номинации становится актуальной для всего мирового сообщества (Северный Ледовитый океан – Північний Льодовитий океан, Красная Армия – Червона Армія, но: ул. Красноармейская – Красноармійська) или приобретает мемориальный характер (пл. Независимости – Незалежності, ул. Преподавателей – Викладачів, ул. Октябрьской революции – Жовтневої революції, поскольку ко всем этим названиям можно «подставить» слово «имени»; но: ул. Октябрьская – Октябрьська).

3. В чем специфика передачи официальных СИ как основного атрибута права по сравнению с СИ, функционирующими в ситуациях речевого общения или поэтического осмысления онимного пространства? В первом случае они не терпят вариативности и оперируют принципами передачи права первичного собственника, а во втором – орфографическими правилами или нормами перевода.

4. Каковы пределы формальных трансформаций СИ в родственных проприальных культурах, где изменения могут быть гораздо большими, нежели в неконтактных языках. Вот почему велик соблазн фамилии Пономарев, Антонов и Ковалев фиксировать в украинском звучании как Пономарів, Вінтонів и Ковалів (или наоборот), а русские варианты имен и названий оставить в украинском написании без изменения как Івановна, Бережной, Юр ’ є вна , Владімір, Мукачево, Сімферополь, Кацівелі (правильно: Іванівна, Бережний, Юрії вна , Владимир, Мукачеве, Симферополь, Кацивелі) и т. п.

Поставленные проблемы, разросшиеся до размеров глобального процедурно-правового хаоса, доказывают, что принципы наименования, восстановления, официального написания или перевода онимной лексики на стыке языков и культур далеки от совершенства. Они могут поэтому применяться лишь в том случае, когда не разрушают социально-правовой статус имени собственного.

 

Источники и литература

1. Гиляревский, Р. С. Иностранные имена в русском тексте [Текст] / Р. С. Гиляревский, Б. А. Старостин – М. : Международные отношения, 1978. – 239 с.

2. Горбаневский М. «Сталинские трубачи притаились в кустах»: Кому нужны новые имена на российской карте / Гобаневский М. // Ономастика России. Имена собственные в нашей жизни. 02.06.2015 [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://onomastika.ru/news/524 «Лента.ру»

3. Ермолович, Д. И.Имена собственные на стыке языков и культур [Текст]/ Д. И. Ермолович. – М.:Р.Валент, 2001. –  200 с.

4. Мозговий, В. І. Фононіми, морфоніми, графоніми, або методика передачі власних назв засобами спорідненої мови [Текст] / В. І. Мозговий // Функциональная лингвистика : сборник научных работ / Крымский республиканский институт последипломного образования; научный редактор А. Н. Рудяков – Симферополь, 2010. – Том № 2. – С. 102–104.

5.Пономарів, О.Культура слова [Текст] : Мовностилістичні поради. 3-тє вид., стереотип. : [навч. посібник] / О. Пономарів – К. : Либідь, 2008. – 240 с.

6. Розенталь, Д. Э. Прописная или строчная? (Опыт словаря-справочника) [Текст] / Д.Э. Розенталь – М. : Рус. яз., 1985. – 328 с.

7. Суперанская, А. В. Общая теория имени собственного [Текст] / А. В. Суперанская. – М. : Наука, 1973. – 366 с.

 

Й МОДУЛЬ

Граматика.

Мозговой В.И. СИНТАКСИС РЕЧИ И ПРОБЛЕМЫ ПУНКТУАЦИИ / В.И. Мозговой // Русский язык в поликультурном мире: І Межд. симпозиум (8-12 июня 2017 г.) сб. науч.статей. В 2-х т. / отв. ред. Е. Я. Титаренко. – Сим-ферополь : ИТ «АРИАЛ», 2017. – Т.2 – С. 81-89

В современном диалоге, ограниченном дефицитом времени и «зависимостью» говорящего от технических средств, отличительной чертой передачи информации становятся точечные реплики со свертыванием языковых компонентов и их заменой невербальными способами коммуникации – жестами, мимикой, паузами, интонацией. Технизация, таким образом, объективно повышает роль знаков препинания, хотя на практике все происходит наоборот: она приводит в лучшем случае к фрагментарной фиксации на письме полученных в школе правил [5], а в худшем – к «вольному» отношению к ним вообще. Многие, тем не менее, видят в этом некий прогресс, полагая, что конкуренция между стихийными вариантами графических символов связана «…с отражением норм ситуативных, не столь жестких, характеризующих гибкость, вариативность современной пунктуации, ее способность повышать информационные и выразительные качества письменного текста» [4, с. 206)].

Заметим, однако, что повышение качества информации может быть реализовано только в случае, если оно сопряжено с одинаковым пониманием знаков препинания в любом ситуативном контексте, тогда как неоднозначный взгляд на пунктуацию допускает искажение смысла, как у того, кто его презентует, так и у того, кто его воспринимает. Сравните, например, два предложения (Я пойду: мне некогда. и Я пойду – мне некогда!), где в первом случае объясняется причина ухода, а во втором идет речь о разрыве отношений с коллективом. Причина «двойственности» шифровки и дешифровки отчасти связана со школой, которая, прививая ученикам пунктуационные нормы, не заботится об адекватном восприятии кода, заложенного в знаках препинания.

Данная статья, не претендуя на оригинальность, позволит, на наш взгляд, привести в систему имманентные «предчувствия» смысла у любого автора текста, если он привяжет знания пунктуационных норм не к жестким правилам школьной программы (в каких случаях ставится тот или иной знак), а к логике устного высказывания в его невербальной форме, т.е. к информации, которую передают графические символы, и функциям, которые они выполняют.

Такой взгляд на пунктуацию предполагает прочтение синтаксиса как категории речи, где все средства языка подчинены информации, а не форме изложения. Так, говорящий при вступлении в диалог не думает (а иногда и не подозревает) о частях речи, спряжении или склонении. Но перед ним обязательно возникают вопросы, на которые он вынужден отвечать при построении собственного высказывания (о чем я буду говорить, что скажу) и при  восприятии чужой речи, в которой контекст формируют ее общий смысл.

Иными словами, каждый участник диалога обеспокоен прежде всего семантико-синтаксической проблемой, которая максимально обострена в практике письменной речи, где нужно оперировать не только словами, но и знаками препинания. Умение выбрать и расставить их согласно функциям и значениям должно опираться здесь не на авторскую трактовку пунктуации, а на однозначно понимаемые всеми синтаксические категории:

Литература

1. Валгина Н.С. Синтаксис современного русского языка: Учебник для вузов. – М.: Высшая школа, 1973. – 423 с.

2. Мозговой, В.И. Власть Советам – иллюзия или реальность? // Соц. Донбасс. – 1991. – №27.

3. Мозговой, В.И. Язык кризиса. Общество и личность // Континуальность и дискретность в языке и речи: материалы ІV Междунар. науч. конф. / Кубанский гос. ун-т. – Краснодар, 2013. – С. 24-26.

4. Мозговой В.И. Переименования топонимических объектов Донбасса: объективная необходимость или орудие экспансии? // Наука и мир в языковом пространстве: сб. науч. трудов Республиканской очно-заочной научной конференции (20 ноября 2015 г.). – Макеевка, 2015. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://donnasa.ru/inform.php?lng=r&pid=2468&art=2469. – С. 271–275.

5. Пермякова Т.Н. Двоеточие и тире: к вопросу о конкуренции // Русский язык в поликультурном мире: Х Международная научно-практическая конференция (8-11 июня 2016 г.): сб. науч. статей. В 2-х т. – Симферополь: ИТ «АРИАЛ», 2016. – Т.1. – 518 с.

6. Свинцов В.В. От школы остаются не правила, а фрагменты правил // 17.06.2013. URL: http://www/mn.ru>society/edu/.

7. Шубина Н.Л. Пунктуация современного русского языка: учебник для студ. высш. учеб. завед. – М.: Издательский центр «Академия», 2006. – 256 с.

Мозговой В.И. Методика изучения знаков препинания в контексте синтаксиса речи / В.И. Мозговой // VIII Международный Крымский лингвистический конгресс «Язык и мир». Сборник докладов. Отв. редакторы А.Н.Рудяков, Ю. В. Дорофеев, 2017. – С. 109-111.

 

Секция № 6. Методические аспекты преподавания филологических дисциплин

Мозговой Владимир Иванович, кандидат филологических наук, профессор кафедры менеджмента и хозяйственного права Донецкого национального технического университета.

 

Материалы к лекциям

по дисциплине

 «СОЦИОЛИНГВИСТИКА»

 

 

Донецк ДонНУ

2018

 

Й МОДУЛЬ

Языковые основы управленческо-правовой деятельности

Для выяснения, какое место занимает социолингвистика в языковой системе и обществе, надо знать, чем различаются понятия “язык” и “речь”, когда и почему возникла речь, как она развивается и функционирует, каким образом соотносятся понятия “национальный язык”, “национальная политика” и “национальная культура” и как функционирует национальная речь в рамках различных стилей и различных форм речи (устной и письменной).

Язык и речь

Язык и речь – понятия близкие, но не тождественные. Язык – это идеальная система материальных единиц (звуков, слов, моделей речи и т.д.), которая существует вне времени и пространства. Это определенный код, шифр, известный всем представителям языкового коллектива, независимо от возраста, пола, тембра голоса или места проживания коммуниканта. Когда появляется необходимость, этот код приводится в действие и материализуется в отдельном акте говорения, то есть в речи.

Таким образом, если язык – это только способ общения, то речь – сам процесс и результат общения, который происходит в определенной аудитории и в определенных языковых рамках, материализуясь в звуках, интонации, жестах и мимике или буквах и знаках препинания.

Язык мы можем ощутить только через речь, ибо речь – это язык в действии. Язык одинаков для всех членов определенного языкового коллектива, а речь всегда индивидуальна. Она реализуется в бесконечном множестве вариантов и ситуаций, вне ситуации речь невозможна.

Правильная речь, если она окружает ребенка с детства, формирует и глубину языковых знаний, но, с другой стороны, небрежное отношение к изучению языковой системы (фонетики, грамматики, лексики) в конечном итоге приводит к ошибкам в устной и письменной формах общения.