История методологии экономической науки началась с Дж.Ст. Милля, который впервые осознал и сформулировал основные вопросы методологии и предположил ответы на них с позиций позитивизма, основы которого были им заложены. Однако и до Милля в трудах классиков можно найти, хотя порой неявные, ответы на некоторые методологические вопросы. Старейшим вопросом методологии, безусловно, является вопрос о предмете экономической науки. Впервые он был определен А. Смитом как изучение природы и причин богатства народов. При этом богатство понималось не только и не столько как накопленный запас, сколько как доход в его динамике. Говоря современным языком, Смит видел задачу своей науки в определении факторов роста национального дохода. В его работах содержался ответ и на вопрос о связи экономической науки с философией и этикой. Будучи приверженцем философии деизма, Смит исходил из идеи естественного порядка, определенного Провидением, или Творцом. Отсюда вера во внутреннюю гармонию мира, которая проявляется не только в виде экономического порядка, но и в согласованности этого порядка с нравственностью. Знаменитая фраза о «невидимой руке» и есть поэтический образ, выражающий это единство человека и мира.
Иная позиция была характерна для Д. Рикардо. Во-первых, предметом экономической науки у него становится распределение доходов, и соответственно, задача науки понимается как выяснение законов распределения. Во-вторых, идея гармонии (хотя и у Смита присутствует мысль о столкновении классовых и групповых интересов) уступает место идее противостояния классов, которая находит выражение в его законе о земельной ренте.
Безусловным достижением Дж.Ст. Милля в области методологии науки в целом и политэкономии в частности была разработка проблемы границ науки и сущности научного метода и утверждение в этой связи идеи этической нейтральности науки, ее абстрактного и дедуктивного характера, а также принципа методологического индивидуализма. Эти вопросы были рассмотрены в следующих работах: «Об определении политической экономии и о ее методе» (1836), «О некоторых нерешенных вопросах политической экономии» (1844), «Система логики» (1843).
Задачу науки Милль видел в установлении законов развития общества в целом и в области хозяйства в частности. С его точки зрения, для политэкономии интерес представляют законы, касающиеся действий «людей, нацеленных на производство богатства, в той мере, в какой они не подвергаются влиянию других устремлений. Все действия людей политэкономия рассматривает через призму этого мотива и исследует законы, управляющие этими действиями при предположении, что человек есть существо, которое в силу своей природы предпочитает большую массу богатства меньшей». Подобные законы Милль считал по сути законами природы, не зависящими от человека, в отличие от законов распределения, которые, по его мнению, в известных пределах подвластны человеческой воле. Таким образом, уже у Милля можно заметить некоторый методологический дуализм в отношении двух составляющих хозяйственной деятельности.
Весьма специфическим образом этот дуализм пытался преодолеть К. Маркс. Он открыто заявил о социальной направленности политической экономии и одновременно пытался продемонстрировать возможность согласования этической предопределенности — классового подхода, с объективностью. Задачу политической экономии Маркс видел в выяснении законов развития капитализма как исторически ограниченного общества.
Важным в истории методологии был период 70-90-х годов XIX в. Тон методологическим дискуссиям был задан спором между видным представителем исторической школы Г. Шмоллером и основателем австрийской школы К. Менгером. По всем основным методологическим вопросам позиции Шмоллера и Менгера были противоположными. Если Шмоллер рассматривал народное хозяйство, то Менгер в центр ставил человека — отсюда различия принятых методологических принципов: холлизма и индивидуализма. Если Шмоллер исходил из этической направленности политэкономии, причем не только потому, что в качестве ее главной задачи видел решение практических проблем народного хозяйства, но и в силу специфики мышления , то Менгер стремился выяснить качественные закономерности между простейшими элементами хозяйственной жизни человека: выбора наиболее предпочтительного набора потребляемых благ, распределения дохода между потреблением и накоплением и т.д., причем эти качественные закономерности рассматривались как проявление природы человека . Если Шмоллер отстаивал индуктивный принцип познания, то Менгер утверждал дедуктивный, соответственно конкретно-исторический подход противопоставлялся абстрактно-логическому.
В дальнейшем особый интерес теоретиков приобрела проблема разграничения теоретического и практического знания, позитивного и нормативного подходов в экономической науке. В конце XIX в. весьма сильное влияние на развитие методологических споров оказали английские ученые Дж. Кэрнс, Г. Сиджуик, атакжеДж.Н. Кейнс, отец знаменитого экономиста Дж.М. Кейнса. Их точка зрения сводилась к тому, что цель политэкономии состоит «не в получении осязаемых результатов, не в доказательстве каких-либо определенных тезисов, не в защите каких-либо практических планов, а в том, чтобы пролить свет на происходящее, выявить законы природы, какие явления связаны между собой и какие следствия вызывают те или иные причины».
Более обстоятельно о задачах и природе политической экономии высказался Дж.Н. Кейнс в работе «Предмет и метод политической экономии» (1891): «Функция политической экономии, — писал он, — состоит в том, чтобы исследовать факты и обнаруживать истину, касающуюся их, а не предписывать правила жизни. Экономические законы представляют собой теоремы, а не практические предписания. Другими словами, политическая экономия не является искусством или частью этики. Она нейтральна по отношению к конкурирующим социальным схемам. Она дает информацию о вероятных последствиях тех или иных действий, но сама по себе не предлагает моральных оценок и не говорит о том, что должно быть, а чего не должно. В то же время огромное значение имеет практическое применение экономической науки; и все соглашаются с тем, что экономист должен обращать на него внимание, но не как чистый экономист, а как социальный философ, который именно потому, что он экономист, обладает необходимым теоретическим знанием».
Позже Мизес развил эту мысль Кейнса: «Экономическая наука — это теоретическая дисциплина, и как таковая она не говорит человеку, каким ценностям ему следует отдавать предпочтение и к каким целям он должен стремиться. Она не устанавливает конечных целей. Эта задача не думающего, а действующего человека. Наука — продукт мысли, действие — продукт воли» .
Одним из наиболее известных сторонников позитивной науки являлся и М. Вебер, который, как известно, считал научными только такие рассуждения и выводы, которые не содержали каких-либо оценок или рекомендаций. Однако позиция М. Вебера все же не была столь однозначной, как позиция упоминавшихся выше философов, специально занимавшихся методологией экономической науки.
Отстаивая принцип разделения нормативного и позитивного знания, признавая научным только последнее и подчеркивая, что наука не может разрабатывать идеалы (и в этом состояла его критика марксизма), Вебер, тем не менее, писал в 1904 г., что «без ценностных идей исследователя не было бы ни принципа, необходимого для отбора материала, ни подлинного познания индивидуальной реальности... направленность его веры, преломление ценностей в зеркале его души придают исследовательской деятельности известную направленность.
Ценности же, с которыми научный гений соотносит объекты своего исследования, могут определить «восприятие» целой эпохи...» .
В конце XIX — начале XX в. большое внимание проблемам методологии уделяли и русские экономисты, разнообразие позиций которых отражало основные тенденции европейской социально-экономической мысли, при том, что в целом для русских экономистов было характерно стремление рассматривать экономическую науку в практической плоскости, не проводя строгой линии демаркации между позитивной и нормативной областями. Наиболее явно этическая компонента присутствовала у С.Н. Булгакова, своеобразное соединение этих сторон мы находим у М.И. Туган-Барановского (см. гл. 24). Вместе с тем среди русских экономистов были и приверженцы идеи строгого разграничения науки как изучающей объективные закономерности и искусства или прикладной области экономики, занимающейся поиском решения практических задач. Так, Д. И. Пихно одновременно и практически теми же словами, что и Дж.Н. Кейнс, предлагал разграничивать «искусство как умение ставить те или иные практические задачи, находить сочетание условий для их осуществления и выполнять эти задачи наиболее пригодным способом» и науку, исследующую содержание и законы тех или иных явлений . В 20-е годы XX в. близкую с этой точку зрения отстаивал Н.Д. Кондратьев. Он выступал за строгое разграничение науки и политики в ходе обсуждения важнейших вопросов экономического развития страны, роли экономической науки в определении общих принципов регулирования (см. гл. 28).
С точки зрения истории методологических дискуссий в экономической науке важные события произошли в 30-е годы. Это было связано с двумя различными обстоятельствами: во-первых, с изменениями в самой экономической науке, прежде всего с пересмотром основ теории и формированием кейнсианства, а во-вторых, со сдвигами, которые имели место в философии и нашли отражение прежде всего в работах К. Поппера и определили формирование логического позитивизма.
Что касается теории Кейнса, то она привнесла изменения в методологию экономической науки де-факто. Как известно, Кейнс, не отрицая познавательную функцию экономической науки, заметно усилил ее практическую роль. Более того, по существу он признал, что формулирование конкретных задач экономической теории неотделимо от осознания экономистом важности тех или иных социально-экономических проблем, что подход к их решению того или иного экономиста зависит от многих обстоятельств, в том числе этической позиции. Главной задачей «Общей теории» Кейнс считал выяснение причин попадания экономики в ситуацию вынужденной безработицы, преодоление которой с помощью внутренних механизмов оказывается невозможным, и указание основных направлений и методов борьбы с безработицей и спадом производства. Решение этой задачи потребовало от него, как известно, не только отказа от некоторых теоретических постулатов, но и пересмотра методологического принципа. Речь идет об утверждении методологического холлизма. Значение подобного методологического сдвига проявилось, например, в «парадоксальном» подходе к проблеме сбережений. Заметим, что кроме методологического этот «парадокс» имел и этическое основание, уходящее корнями в отрицание викторианских моральных ценностей.
Признание кейнсианских идей в области теории сопровождалось активизацией противостоящей ему позиции в области методологии, которая получила серьезную поддержку на уровне философии.
В 1934 г. в знаменитой работе «Логика и рост научного знания» К. Поппервысказался в пользу решающей роли эмпирической проверки при установлении истинности теории и признал саму возможность подобной проверки критерием ее принадлежности к науке. В качестве основного принципа проверки теории он предположил принцип фальсифицируемости, т.е. опровержимости. Суть этого принципа состояла в том, что никакое конечное число эмпирических подтверждений теории не является основанием для признания ее истинности, поскольку не может быть уверенности в том, что в будущем не появятся свидетельства против этой теории. Единственное, что может дать эмпирическая проверка, — это основание для признания теории неверной, когда найдется хотя бы один факт, ее опровергающий. Формулировка утверждений в такой форме, чтобы опровержение было принципиально возможно, и была объявлена Поппером главным признаком научности. Отсюда следует, что все теории в каком-то смысле временные, т.е. они принимаются только до тех пор, пока не будут опровергнуты.
Следует подчеркнуть, что хотя сам по себе принцип фальсификации достаточно убедителен и позволил решить ряд сложных методологических проблем, связанных, например, с критерием верифицируемое™ (т.е. эмпирического подтверждения истинности теории), тем не менее он не был лишен и некоторых недостатков. Один из них отражен так называемой проблемой. Суть последней состоит в том, что, поскольку теория в действительности представляет совокупность целого ряда гипотез, в случае опровержения неясно, какая именно из этих гипотез опровергнута. Это обстоятельство весьма существенно именно для экономической науки. Экономисты всегда формулируют свои утверждения при прочих равных условиях. Если некое утверждение оказывается опровергнутым, его сторонники могут сослаться на то, что не был учтен ряд факторов, и попытаться дополнить теорию новыми факторами, т.е. пересмотреть рамки «прочих равных условий». Иными словами, даже если факт опровержения признается, весьма вероятно, что будет приведена в действие так называемая оборонительная стратегия.
Вспомним, как отреагировали неоклассики на упрек в том, что они не могут объяснить вынужденную безработицу. Они предложили ввести предпосылку о негибкости заработной платы и других цен, и тогда кейнсианская модель оказывалась частным, хотя, возможно, и практически наиболее значимым, случаем неоклассической модели. Поэтому если принцип фальсифицируемое и признается многими методологами и философами, в действительности экономисты его не придерживаются. Не случайно в истории экономической науки, по существу, нет примеров того, чтобы опровержение стало приговором экономической теории.
В 50—60-е годы оформилось другое влиятельное направление в методологии — новая «неортодоксальная» методология. Его возникновению способствовали идеи философов Т. Куна, И. Локатоша, П. Фейерабендаидр., критиковавших логический позитивизм и пытавшихся разработать новый подход в философии науки, основанный на концепции роста знания. Эти философы отрицали возможность выработки единого объективного критерия оценки теории и исходили из существования несопоставимых парадигм, выбор между которыми предполагает значительную долю субъективизма. Они предложили рассматривать науку как динамическую область знания, успехи которой не могут приписываться применению определенных исследовательских процедур.
Подобную методологическую или даже мировоззренческую традицию некоторые исследователи называют «вавилонской», чтобы подчеркнуть условность разграничения научного и ненаучного знания, относительность и ограниченность знания вообще, неизбежность множественности взглядов и позиций. В рамках этой традиции не требуется, чтобы все теории строились по единой схеме и базировались на узком наборе исходных предпосылок, касающихся базисных элементов, признается, что многообразие явлений хозяйственной жизни предполагает множественность способов их описания, менее жесткие требования предъявляются и к исходным предпосылкам. Что касается последних, то требуется, чтобы они соответствовали специфике рассматриваемых проблем и были согласованными между собой. Таким образом, речь идет о методологическом плюрализме. В рамках этого направления была высказана идея о присутствии нормативного содержания в экономической науке и невозможности выделения чистой теории, о множественности ее функций, включая функцию утешения и убеждения, и т.д.
Формирование первого направления (связанного с логическим позитивизмом) началось с дискуссии между Т. Хатчисоном и Л. Роббинсом. В знаменитом эссе Роббинс заявил, что предметом экономической науки является поведение человека, определяющего соотношение целей и ограниченных средства, которые могут иметь различное употребление. Роббинс, а вслед за ним Л. Мизес, следуя в русле австрийской традиции, выступил как последовательный сторонник принципа априоризма и провозгласил, что теория должна быть построена на основе базисных аксиом, полученных на основе интроспективного анализа и не нуждающихся в эмпирической проверке. Он отклонял идею непосредственной эмпирической проверки теории, хотя не исключал ее косвенную проверку, причем как единого целого в зависимости от того, насколько удовлетворительно она описывает общие тенденции изменения рассматриваемых явлений.
Напротив, идея эмпирической проверки теории на всех ее этапах (в соответствии с критерием фальсифицируемое) была стержневой для Хатчисона. Он считал, что чистая теория — лишь язык, с помощью которого может быть сформулирована как правильная — базирующаяся на эмпирически достоверных положениях, так и неправильная с этой точки зрения теория. Содержательное значение языку анализа придает эмпирическое содержание. Эта позиция получила впоследствии название крайнего эмпиризма. Наличие проблем, связанных с использованием принципа фальсификации в экономической науке, привело к тому, что не только последователи Поппера, но и он сам в конечном счете отступали от строгого следования принципу фальсификации. Так, было признано, что требование фальсифицируемое не должно распространяться на гипотезу о рациональности.
В 50-е годы Ф. Махлуп и М. Фридмен пошли дальше в пересмотре требований к эмпирической проверке и высказались в пользу непрямой проверки теории. Махлуп связывал непрямую проверку с оценкой выводов теории, а также так называемых гипотез низшего уровня, которые в отличие от гипотез высшего уровня, или называемых фундаментальных предпосылок (например, гипотезы о максимизации или о рациональности, которые не могут быть проверены), допускают эмпирическую проверку. К числу последних можно, например, отнести утверждение, что снижение учетного процента цен» трального банка ведет к определенному расширению кредитной деятельности банков-членов. Важно подчеркнуть, что Махлуп выступили в пользу проверки теории как целого.
М. Фридмен в своем знаменитом «Эссе о методологии позитивной экономической науки» высказался в пользу принципа фальсифицируемости теории в целом, но учитывая сложности, связанные с его реализацией, существенным образом изменил представление о том, что должно подвергаться проверке. Последнее определялось ее видением цели теории. В качестве таковой он называл получение прогнозов, а критерием оценки предлагал считать надежность прогноз при соблюдении требования логической строгости теории как язы» анализа. Он отказался от рассмотрения проблемы реалистичное исходных предпосылок, введя принцип. Именно в силу подчененности теории цели прогнозирования позиция Фридмена была определена как инструментализм. .
Отстаивая свой принцип, Фридмен вновь вернулся к вопросу непосредственной проверке гипотез и дал на него отрицательный ответ, подкрепив его следующими доводами.
Во-первых, сами по себе гипотезы, призванные выражать «многое с помощью малого», уже по одной этой причине являются нереалистичными, более того, предпосылки теории — это, по мнению Фридмена, не утверждения о том, каковы действительно наиболее важные характеристики процесса, а лишь утверждения типа «как, если бы». Суть этого принципа заключается в том, что ученый не утверждает, что, например, фирма действительно макс™ зирует прибыль, он лишь предполагает, что она ведет себя так, и если бы единственным ее мотивом была максимизация прибыли .
Во-вторых, невозможен строго контролируемый эксперимент и независимый от проверяемой гипотезы отбор контрольных данных.
В-третьих, само разделение выводов и предпосылок весьма условно и имеет смысл только в рамках данной теории.
В итоге Фридмен пришел к выводу, что не следует сосредоточиваться на обсуждении предпосылок, лучше заняться анализом прогнозов. Он пытался найти подтверждение своей позиции, обращаясь к эволюции современных представлений о зависимости между темпами инфляции и уровнем безработицы, и выделял три этапа. Первый — когда экономисты были убеждены в существовании стабильной кривой Филлипса с отрицательным углом наклона касательной, причем эта убежденность поддерживалась удовлетворительным состоянием прогнозов, полученных на основе подобной кривой. Когда же качество прогнозов перестало удовлетворять экономистов, была выдвинута гипотеза о естественном уровне безработицы и о зависимости положения кривой от характера инфляционных ожиданий — это был второй этап. Наконец, и третий был связан с тем, что когда и новая функция перестала давать хорошие прогнозы, активизировались поиски альтернативных гипотез. В частности, была предложена гипотеза рациональных ожиданий.
Инструментальный подход Фридмена имеет большое значение, когда речь идет об абстрактной теории и возникает проблема эмпирической содержательности и практической значимости исходных предпосылок. Так, гипотеза рациональности в рамках подхода Фридмена может уже рассматриваться не как характеристика существенных черт поведения человека, а как условная конструкция — модель, облегчающая выполнение цели получения прогнозов. Конечно, остается вопрос о том, что такое прогноз и что следует прогнозировать, и здесь возможны существенные расхождения: от фридменовского представления о прогнозе как о вероятном значении конкретных статистических показателей до трактовки неоавстрийцами прогноза как наиболее вероятного направления развития событий.
Второе важное направление в современной методологии можно условно назвать «новой методологической традицией». Его представители (Г. Мюрдаль, Б. Колдуэлл, Л. Боуленд, Д. Макклоски) выступали против жесткого требования единой методологии, поскольку сомневались в том, что философия способна предложить хорошо обоснованный критерий оценки, указать наиболее надежные способы построения теории и т.д. Их интерес к методологии — это скорее интерес к тому, как экономисты в действительности обосновывают свои теории, как и почему одни теории сходят со сцены и заменяются другими. Для этих учений проблема демаркации научного и ненаучного знания не была первостепенной, они необоснованными считали чрезмерные претензии на объективность, свойственные представителям «позитивной традиции», признали неизбежность нормативных элементов и идеологического содержания.
Из изложенного выше ясно, что представители позитивного направления всячески отстаивали идею этически нейтральной экономической теории, и только такую теорию они были готовы отнести к научному знанию. Однако сомнения в отношении того, возможно ли это сделать, никогда не покидали экономистов.

«Наше мышление и наша совесть, — писал Шмоллер, — лишь тогда чувствуют себя удовлетворенными, когда они найдут такую объединяющую точку зрения, теоретически-практическую одновременно, которая задавала бы нам известные представления о мире и о его сущности и о целях нашего существования. Из единства самопознания вытекает то, что человек стремится и к единому миросозерцанию, которое в силу привходящих в него нормативных суждений всегда содержит в-себе «известный жизненный идеал» (Шмоллер Г Наука о народном хозяйстве. Ее предмет и метод. М., 1897. С. 21).

Менгер К. Основания политической экономии (1871): Русск. пер. Одесса, 1903; Исследования о методах социальных наук (1883): Русск. пер. СПб., 1894.

Мизес Л. Бюрократия. Запланированный хаос. Антикапиталистическая ментальность. М., 1993. С. 68.

Вебер М. Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990. С. 380.

Пихно Д.И. Основания политической экономии. Киев, 1890. С. 16-17.

Поппер К. Логика и рост научного знания. М., 1983.

Фридмен М. Методология позитивной экономической науки ТНЕ518. 1994. Вып. 4.

О важности принципа «ав 1Г» свидетельствует, например, следующий эпизод из истории церкви и ее отношений к астрономии, который приводит Попер в работе «Три точки зрения на человеческое познание». В свое время це ковь была готова согласиться с тем, что ради удобства исчисления можно сч тать, что Земля движется вокруг Солнца, т.е. рассматривать теорию Галил как имеющую лишь инструментальное, но не познавательное значение, к удобный способ расчетов, а не отражение закона. В качестве математически «трюизма», «удобной выдумки» с ней готов был согласиться кардинал Бе лармино - участник суда надДж. Бруно. Но проблема была в том, что Галил| считал, что теория Коперника — не только полезная выдумка, но что она ?Я держит истинное описание мира. Именно неготовность встать на инструме| тальную точку зрения и привела Галилея к конфликту с церковью.