Понятие преступного деяния. В истории английского об­щего права первые попытки отграничить уголовно-правовую «неправду» от гражданско-правовой встречаются начиная с самого по себе периода зарождения общего права, когда часть противоправных деяний (wrongs) получила наименова­ние «тяжб короны» (Plea of the Crown или, используя латин­ское выражение, Placita Corona). Тем не менее на протяжении столетий различие между уголовными преступлениями и гра­жданскими деликтами оставалось в общем праве исключи­тельно неопределенным, будучи увязано с внешним аспек­том, аспектом процессуальным. Как следствие, вчиняемый иск мог часто оборачиваться как гражданским, так и уголов­ным (например, в случаях нападений, письменной клеветы и обманных действий).

Первые попытки теоретической рационализации понятия «преступление» начинаются в XVIII в., и пионером в этой об­ласти стал Уильям Блэкстоун. В его понимании между уголов­ными преступлениями и гражданскими деликтами может быть проведена сущностная грань, заключающаяся, с одной сторо­ны, в том, что преступление нарушает нормы «публичного права», и, с другой, в том, что преступление посягает на «пуб­личные права и обязанности».

Следующая значимая попытка дать определение преступле­нию предпринимается Джеймсом Ф. Стифеном в середине XIX в. Предлагаемая им дефиниция может считаться класси­ческой для уголовного права в целом: «Преступлениями назы­ваются собственно действия, запрещаемые законом под стра­хом наказания»1.

В понимании Кортни С. Кенни преступления от иных пра­вонарушений отграничить хотя и сложно, но все же возмож­но, и линия разграничения проходит, по его мнению, не внут­ри (в природе), а снаружи (в процессе) деяний. Иными слова­ми, он определяет преступление как «действие, в результате которого возникает процесс, называемый уголовным»2. По­скольку такое определение, в свою очередь, требует определе­ния того, что понимать под «уголовным процессом», то Корт­ни С. Кенни дает и его, отграничивая уголовный процесс от процесса гражданского по различию степеней контроля вер­ховной власти на этапе окончания процесса. Это означает, что «верховная власть может в любое время вмешаться в рассмот­рение уголовного дела с тем, чтобы прекратить его дальней­шее ведение, и даже может помиловать преступника, устранив таким образом всякую возможность применения к нему нака­зания», тогда как в гражданском процессе «потерпевшая сто­рона обычно имеет абсолютное право закончить дело миром и отказаться от требования о применении судебной санкции, причем как до, так и после возбуждения ею дела перед су­дом»3. Подходу Кортни С. Кенни последовали в дальнейшем крупнейшие английские криминалисты прошлого века Глэнвилл JI. Уильяме и Джон К. Смит.

В отсутствие законодательной дефиниции преступления в английской доктрине считаются классическими определения, данные Джеймсом Ф. Стифеном и Кортни С. Кенни.

Классификация (категоризация) преступлений. Классифика­ция преступлений на измену, фелонии и мисдиминоры возникла в древности и была отменена в Англии законом в 1967 г. В настоящий момент она сохраняет только исторический ин­терес.

Более значимо в английском уголовном праве деление пре­ступлений на преступления по общему праву и статутные пре­ступления. В основе данной классификации преступлений ле­жит то, содержится ли дефиниция преступления в уголовном законе (статуте). Соответственно, выделяются преступления по общему праву (те, полная дефиниция которых не содержится в уголовном законе (статуте) и формулируется судебной прак­тикой) и статутные преступления (полная дефиниция которых содержится в уголовном законе (статуте)). При этом наказание за совершение преступления по общему праву может как пре­дусматриваться уголовным законом, так и нет. В Англии до сегодняшнего дня многие преступления являются преступле­ниями по общему праву (в том числе тяжкое убийство, про­стое убийство, нападение и сговор с намерением обмануть).

С точки зрения уголовно-правового значения этой класси­фикации особенную важность в современных условиях приоб­ретают вопросы о четкости определения составных элементов таких преступлений, о возможности ретроактивного судебного изменения содержания указанных элементов, о действии принципа nullum crimen, nulla poena sine lege в приложении к таким преступлениям, а также конституционно-правовой во­прос об узурпации судами законодательной функции.

Так, в 1982 г. Европейский Суд по правам человека разре­шил дело, суть доводов заявителей в котором сводилась, среди прочего, к тому, что преступление, за совершение которого они были осуждены (богохульная клевета), является преступ­лением по общему праву, элементы (признаки) которого не являются в достаточной степени определенными, что наруша­ет ст. 7 Европейской Конвенции о защите прав человека и ос­новных свобод 1950 г. Суд не согласился с доводами заявите­лей, хотя и допустил, что нормы общего права в части, ка­сающейся уголовного права, могут не соответствовать положениям ст. 7 Европейской Конвенции о защите прав че­ловека и основных свобод 1950 г.1

Для английского уголовного права характерна также про­цессуальная классификация преступлений на преступления, пре­следуемые по обвинительному акту и разбираемые в Суде Ко­роны; на суммарные правонарушения, разбираемые в магист­ратских судах; и на преступления, «преследуемые в обоих порядках» и разбираемые или в Суде Короны, или в магист­ратских судах (если обвиняемый признает себя виновным, то магистратский суд либо непосредственно выносит приговор при условии, что срок наказания не превышает 12 месяцев лишения свободы, поскольку, по общему правилу, приговоры к более длительным срокам лишения свободы магистратские суды выносить не вправе (ст. 156 Закона об уголовном право­судии 2003 г. (Criminal Justice Act, 2003, с. 44)), либо направ­ляет дело для вынесения приговора в Суд Короны; если обви­няемый не признает себя виновным, то магистратский суд проводит слушания для решения вопроса о направлении дела в Суд Короны для разбирательства по существу, что на прак­тике имеет место крайне редко).

Учение о структуре преступления по английскому уголовно­му праву: общая характеристика. Современное учение о структуре преступления является плодом теоретической мысли сравнительно позднего этапа развития общего права и восходит в своих истоках ко второй половине XIX — нача­лу XX в., когда доктрина вместо анализа уголовного права ad hoc, от-преступления-к-преступлению, стала делать первые реальные шаги в направлении обобщения и теоретического абстрагирования.

В основу структуры преступления английские юристы кла­дут средневековую максиму actus поп facit гейт nisi mens sit rea — действие не делает виновным, если не виновна мысль. Следуя приведенной максиме, можно сказать, что английская доктрина уголовного права в ее классическом варианте рас­сматривает преступление в целом как единство двух элемен­тов: actus reus (запрещенного поведения в самом широком, об­щем смысле последнего слова) и mens rea (сопутствующего та­ковому поведению психического настроя).

Actus reus. Термин, обозначающий внешний (физический, объективный) компонент преступления, используется, не­смотря на свою латинскую форму выражения, в доктрине уголовного права сравнительно с недавнего времени: впервые его упомянул в «Основах уголовного права» Кортни С. Кен­ни в 1902 г. именно в связи с внешним, объективным эле­ментом преступления как противопоставляемым субъективно­му элементу, mens rea.

Большинство определений actus reus, предлагаемых в док­трине уголовного права, так или иначе акцентируются на внешней, физической, постижимой чувствами природе вклю­чаемых в содержание этого элемента преступления явлений. И поскольку любое преступление с его внешней стороны предполагает в качестве своего «отправного пункта» деяние, именно с последнего следует начать анализ actus reus.

В понимании деяния доктрина уголовного права следует уз­кой трактовке. Узкая трактовка деяния склонна ограничивать его понятие пределами физических движений человека, взятых вне окружающей его обстановки. Прослеживаются истоки уз­кой трактовки деяния ко взглядам известного английского философа и юриста Джона Остина (1790—1859 гг.).

Для признания деяния при соблюдении прочих условий преступным оно должно носить волимый (voluntary) характер, и этот признак является, по сути, единственным юридически значимым и обязательным. Соответственно отсутствие волимости в совершенном деянии влечет оправдание обвиняемого, и в этом смысле неволимостъ является основанием защиты. И законодательство, и судебная практика часто действуют в определении неволимости ad hoc, относя к ней конвульсии, мускульные спазмы, действия, следующие за пробуждением, физически вынужденные действия и т. п.

При этом ссылка на неволимость поведения имеет три признанных судебной практикой исключения. Во-первых, это ситуации так называемого «невменяемого автоматизма», когда поведение являлось неволимым вследствие заболевания, по­зволяющего охарактеризовать действия лица как совершенные в состоянии невменяемости: в таком случае для обвиняемого единственно доступно основание защиты вследствие невме­няемости, но не основание защиты вследствие неволимости совершенных действий. Во-вторых, ссылка на неволимость действий не допускается судами в случаях, когда она вызвана опьянением; действия лица расцениваются по правилам, уста­новленным для оценки юридического значения опьянения. Основание к этому изъятию усматривается в социальной опас­ности, которую представляют лица, находящиеся в состоянии опьянения. В-третьих, неволимость поведения не является в целом основанием защиты в тех случаях, когда она стала следствием «предшествующей вины» лица, типичным приме­ром чего служит пренебрежение своим болезненным состоя­нием. В английской практике впервые отчетливо это правило было сформулировано в 1973 г., когда в одном из решений было отмечено, что поведение обвиняемого не будет извинять то, что «могло быть разумно предвидимо как результат либо совершения, либо несовершения чего-нибудь, как, например, употребление алкоголя вопреки совету врача и после принятия определенных назначенных наркотиков или пренебрежение едой после употребления инсулина»1.

Волимые активные действия лица являются типичным примером деяния как составного компонента actus reus. Одна­ко наряду с ними «деяние» для целей уголовного права может образовываться и рядом иных особых поведенческих явлений, среди которых следует назвать «преступную обстановку / ста­тус» и «преступное владение».

«Преступная обстановка / статус» предполагает, что лицо наказывается за его нахождение в определенной обстановке, за его особый социальный статус, и наказывается при этом независимо от каких-либо его действий по «приведению» себя в ту или иную обстановку или в тот или иной статус. Типич­ным примером ответственности за особый статус лица являет­ся английское дело Ларсонье 1933 г. Прибывшая из Англии в Ирландию, Ларсонье, подданная Франции, была депортиро­вана обратно в Англию, где у нее к тому времени истек срок действия разрешения на проживание; как следствие, незамед­лительно после депортации она была осуждена английским судом за нахождение в стране без разрешения. Уголовно-апелляционный суд, соглашаясь с обвинительным приговором, от­метил, не касаясь вопроса о действиях обвиняемой как, по мнению суда, совершенно не имеющих значения, что осужде­ние в данной ситуации может быть основано исключительно на статусе лица как лица, которому запрещено пребывать в стране2. Решение по данному делу критикуется за игнориро­вание им отсутствия волимых действий со стороны обвиняе­мой по приведению себя в нелегальный статус.

Преступное владение» предполагает ответственность за нахождение у лица определенных предметов, хотя бы с его стороны к их завладению не предпринималось никаких дейст­вий. Тем не менее в большинстве случаев вопрос об ответст­венности за «преступное владение» решается не столько на основе actus reus, сколько на основе mens rea, так что лишь осознанное и, как следствие, волимое (в плане actus reus) вла­дение считается оправдывающим уголовную ответственность.

В завершение анализа деяния как составного компонента actus reus следует обратиться к, бесспорно, одной из цен­тральных проблем уголовного права — проблеме уголовной ответственности за бездействие. Анализ ответственности за бездействие можно свести к разрешению проблемы в рамках двух возможных ситуаций: ответственность наступает либо за несовершение действия per se (иными словами, в ситуации, когда нарушение некоей обязанности действовать объявляет­ся само по себе преступным), либо за преступный результат, причиненный посредством бездействия (иными словами, в ситуации, когда лицо совершает преступление, бездействуя, т. е. нарушая тем самым обязанность предотвратить причине­ние ущерба, причинение которого запрещается и наказуется той или иной уголовно-правовой нормой).

Несовершение действия являет собой, пожалуй, наиболее явный и понятный пример уголовной ответственности за без­действие. Предполагается, что лицо здесь наказывается за не­выполнение (нарушение) возложенной на него законом обя­занности.

Одним из центральных и широко дискутируемых в доктри­не уголовного права вопросов в рассматриваемой ситуации яв­ляется имеющая библейские истоки (Евангелие от Луки, глава 10, 29—37) так называемая проблема «доброго самарянина», свя­занная с установлением уголовной ответственности за неоказа­ние помощи находящемуся в опасности другому лицу при наличии возможности без опасности для себя оказать эту по­мощь, однако в отсутствие имеющей строго легальное проис­хождение (т. е. возникающей из закона, договора и т. п. об­стоятельств, а также из предшествующего аморального или безрассудного поведения виновного) обязанности оказать та­кую помощь. Английское уголовное право отрицательно раз­решает проблему «доброго самарянина». В одном из решений Палаты Лордов говорится, что «поведение метафоричных свя­щенника и левита на дороге в Иерихон может в самом деле рассматриваться как скверное, однако английское право нико­гда не заходило так далеко, чтобы рассматривать его как пре­ступное»1.

Ответственность за преступный результат, причиненный по­средством бездействия, представляет более серьезную проблему по сравнению с несовершением действия, поскольку связана и с вопросом причинности, и с вопросом о наличии у лица обязанности предотвратить причинение ущерба, причинение которого запрещается и наказуется той или иной уголов­но-правовой нормой, т. е. в конечном итоге с кругом тех преступлений, которые могут быть совершены путем бездействия. К числу таких преступлений в доктрине уголовного права причисляются, как правило, посягательства на жизнь и здоро­вье и причинение вреда имуществу, связанные с нарушением правовой обязанности по отношению к потерпевшему.

Придерживаясь широко распространенного и по сути до­минирующего сегодня понимания actus reus как единства дея­ния (поведения), сопутствующих обстоятельств и результата деяния, становится очевидно, что в ряде случаев, связанных с преступлениями, определяемыми не просто единственно как волимое действие (бездействие), но и как причиненный таким действием (бездействием) и запрещаемый правом результат, уголовно-правовое значение приобретает философский по природе своей вопрос причинности.

Общий принцип, используемый в доктрине и судебной практике в установлении причинности, может быть сведен к словам «если бы не» (but for; sine qua поп): «...Причинность доказана, если результат не воспоследовал бы, если бы не по­ведение обвиняемого»1; или «определенное следствие причиня­ется определенным событием, о котором можно утверждать, что если бы оно не произошло, то и не наступило бы следст­вие».