Христина провела очень горестно первый день разлуки. Она выбрала себе единственный уголок, где еще могло быть счастье для нее: колыбель Вильгельма. Целый день она все возилась с ним: то баюкала его, то пела ему песенки, то целовала его золотые кудри, то разговаривала с ним, как будто он мог понимать ее.

— Ты один у меня теперь, мой Вильгельм. О, постарайся наполнить и жизнь мою, и душу, умоляю тебя! Возьми, спрячь в свою маленькую ручку все мои мысли. Твой папа покинул меня, ты это знаешь? Утешь же меня, мой малютка! Будем улыбаться оба. Улыбнись мне сначала ты, а потом и я попробую улыбнуться тебе.

И ребенок улыбался, а мать плакала.

Никогда еще ее Вильгельм не был таким хорошеньким, свеженьким, румяным. Он уже раз восемь, девять принимался пить, прильнув к белоснежному боку своей рогатой кормилицы. Вечером Христина уложила его, укачала, задернула у колыбели полог, чтобы свет не падал в глаза ребенку, взяла из библиотеки книгу и стала читать.

Но мысли ее никак не могли сосредоточиться на книге, они витали около Остенде и уносились туда, куда мчали лошади ее мужа.

Юлиус, вероятно, отъехал теперь уже далеко, каждый оборот колеса уносил его все дальше и дальше. Хоть бы одну минуту посмотреть на него до отплытия парохода! Но нет, теперь уже невозможно! Целый океан разделяет их!

Христину стали мучить угрызения совести. Зачем, проснувшись утром, она не велела тотчас же заложить карету и не поскакала вслед за беглецом? Заплатила бы ямщику вдвое, догнала бы его и успела бы поцеловать Юлиуса еще раз на прощание.

Увы! И зачем надо, чтобы был всегда последний поцелуй? Юлиус прав был, что уехал, не простившись. Что сталось бы с Вильгельмом, если бы она уехала на три дня, как хотела? Ах, несносный обожаемый малютка! Ребенок всегда преграда между мужем и женой!

Все эти мысли проносились в голове Христины туманной и беспорядочной вереницей, что обыкновенно бывает с людьми, бодрствующими ночью.

Вильгельм проснулся и заплакал.

Христина подбежала к колыбели.

Ребенок был такой веселый, заснул так спокойно и вдруг проснулся в судорогах и в холодном поту. Головка у него повисла, как налитая свинцом, пульс был учащенный и сильный.

— Господи! — воскликнула Христина. — Только этого не доставало! Вильгельм заболел!

Она страшно растерялась, начала звонить во все звонки, сзывая людей, и, схватив ребенка, крепко прижала его к груди, словно этим она могла сообщить ему часть своего здоровья и жизни.

Но ребенок лежал холодный и неподвижный. Он даже перестал кричать. Дыхание его вылетало со свистом. Он задыхался.

Сбежались слуги.

— Скорее! — торопила Христина. — Поезжайте за доктором! Ребенок мой умирает. Привезите первого попавшегося доктора. Десять тысяч гульденов тому, кто привезет мне доктора! Ступайте в Неккарштейнах, в Гейдельберг, всюду! Да бегите же скорее! О, боже мой! Боже мой!

Слуги выбежали стремглав, и Христина осталась одна с женской прислугой.

Христина обратилась к кормилице.

— Посмотрите-ка на Вильгельма, — сказала она. — Вы, вероятно, умеете распознавать детские болезни, а не то вы плохая кормилица. Что с ним такое? О, как это не знать, чем он заболел! Все матери непременно должны учиться медицине. Господи! Может быть, у меня тут же под рукой и лекарство, а я не знаю, что нужно дать! Жизнь моя, счастье мое, если ты умрешь, то я умру вместе с тобой! И зачем только уехал отец? Из-за каких-то денег, из-за какого-то дяди! Что мне за дело до всего этого, до его дяди и до денег!.. У него болен дядя! Ну так и ребенок его тоже болен! Мой ребенок! Дитя мое! Ну, что же? Вы осмотрели его? Что с ним такое?

— Сударыня, — сказала кормилица, — лучше не тревожьте его. Положите его обратно в колыбельку.

— В колыбель? Да? Ну вот, я его положила. Я все буду делать, что вы мне скажете, только спасите его. Правда ведь, у него пройдет все это? О, ради бога, скажите мне, что ничего нет опасного!

Кормилица только покачала головой.

— Увы! Бедная, дорогая моя госпожа, у него все признаки крупа.

— Круп? — сказала Христина. — А что это такое — круп? Раз вы знаете болезнь, вы должны знать и средство ее лечения.

— Боже мой, сударыня, ведь первый мой ребенок умер от этой болезни.

— Вы говорите, умер? Ваш ребенок умер от крупа? Так у Вильгельма, значит, не круп, раз от него умирают. Что вы, с ума сошли, что говорите мне спокойно такие вещи, точно Вильгельму действительно грозит смерть! А чем же лечили вашего ребенка?… Да нет, не стоит и говорить об том, раз его не могли спасти.

— Ему пустили кровь, сударыня.

— Если бы даже и пришлось сейчас пустить кровь, так никто не сумеет, здесь этого сделать. Господи, чему только учат их! А может быть, этого и не надо. Ах, скорее бы доктора сюда! Боже мой! До сих пор никто и не вернулся еще! И она смотрела на ребенка воспаленными глазами, а он все продолжал задыхаться.

— И десяти минут, сударыня, не прошло, как они уехали, — отозвалась одна из горничных, — а ведь до Неккарштейнаха, туда и обратно, нужно, по крайней мере, два часа времени.

— Два часа! — с отчаянием вскричала Христина. — Да ведь это целая вечность! Ах, эти расстояния, какая жестокая и глупая вещь! И ни единого доктора в Ландеке! Зачем только мы забрались в такую глушь? Не позвать ли хоть пастора?… Да нет, он только умеет молиться. А все-таки! Надо попробовать и это… Пошлите кого-нибудь к нему: пускай помолится. Бегите скорее, скорее… И я, пока приедет доктор, тоже попробую помолиться.

Она бросилась на колени, перекрестилась и начала молиться:

— Господи!..

Но вдруг она быстро вскочила на ноги. У нее мелькнула в уме новая мысль.

— Да, — сказал она. — Гретхен! Она знает все растения и травы. Сбегайте за ней. Нет, она, пожалуй, не придет, я сама лучше побегу к ней. А вы все покараульте пока ребенка.

И она, простоволосая и в одном платье, сбежала стремглав по лестнице, пустилась через двор, взобралась на скалу и через минуту стояла уже у двери хижины.

— Гретхен! Гретхен! — звала она. Ответа не было.

— Нечего корчить из себя какую-то сумасшедшую и отшельницу! У меня ребенок умирает, слышишь? Это важнее всего на свете. Гретхен, заклинаю тебя именем твоей матери, ребенок мой умирает. Помоги!

— Иду, — отозвалась Гретхен.

И в ту же минуту дверь отворилась, и Гретхен, мрачная и печальная, показалась на пороге хижины.

— Что вам от меня надо? — проговорила она.

— Гретхен, — сказала Христина, — ты знаешь, мой малютка Вильгельм?… Ну вот, он умирает. Ты одна только можешь спасти его. Все думают, что у него круп. Ты знаешь эту болезнь? У тебя есть от нее лекарства? Ведь есть, правда? Ты знаешь все свойства трав, значит, знаешь, какая трава помогает от крупа?

Гретхен только горько усмехнулась.

— Травы? В сущности, я и сама не знаю, для чего я изучала их свойства. Я им не верю теперь. Все они ядовитые.

— Да иди же! — молила Христина.

— Ну куда я пойду? Зачем? Ведь я говорю вам, что цветы изменили мне!

— Гретхен, милая, добрая Гретхен, приди в себя, вспомни, как ты любила меня, собери все свои силы. Ну что же, стоит тебе только попробовать?

— Вы просите меня? — сказала Гретхен. — Хорошо. Я попытаюсь собрать те растения, которые, как говорила матушка, помогают при детских болезнях. Только мать моя ошибалась… Растения не исцеляют детей: они, скорее, губят девушек.

— Ну а я верю в их целебные качества, — перебила ее Христина. — Скорее собирай травы, какие ты знаешь, и беги с ними в замок. Торопись, милая, дорогая девочка. А я побегу назад к Вильгельму! Так я жду тебя!

И она пустилась бежать домой, к колыбели. Ребенку, по-видимому, было немного легче. Пульс утихал.

— Он спасен! — воскликнула Христина. — Ничего с ним не было страшного, это не круп. О! Благодарю тебя, боже!

В ту же минуту вошла Гретхен.

— Теперь уж не надо, — сказала Христина. — Вильгельму стало лучше.

— Не думаю, — отозвалась Гретхен.

— Ты не веришь? А почему?

— Я все думала, идя сюда, — ответила Гретхен торжественно и убедительно. — Все эти болезни у нас не спроста. Их наслал тот человек, который хочет погубить обеих нас. Эти болезни длятся, сколько он пожелает, и только он один и может их вылечить.

Христина вздрогнула.

— Ты говоришь про Самуила?

— Да, — сказала Гретхен. — Смотрите-ка, смотрите!

И она указала на Вильгельма. Личико его опять начало судорожно подергиваться, а дыхание вырывалось со свистом. Кожа стала шероховатой, сухой, все тело пылало, как в огне, он весь корчился.

— Травы скорее! Гретхен, подай сюда свои травы! — металась в отчаянии Христина.

Гретхен с каким-то сомнением покачала головой. Но чтобы успокоить несчастную мать, она приложила травы к шейке ребенка и на грудку.

— Ну посмотрим, что будет, — говорила она. — Только я повторяю вам, что никакие травы тут не помогут.

Христина подождала некоторое время, наблюдая действие трав на ребенка. Она сама дрожала, как в лихорадке, и едва переводила дух.

Но зловещие симптомы не прекращались.

— Ведь я предупреждала вас, — опять заговорила Гретхен, — что здесь только один человек и может спасти вашего ребенка.

— Ты права! — воскликнула Христина, очевидно уже решившись на что-то.

И она выбежала в смежную залу.