В тот день, на который было назначено представление «Разбойников», студенты провели только два часа на лекциях, а затем каждому было предоставлено распоряжаться своим временем, как ему угодно.

Самуил Гельб, в качестве великого знатока по части развлечений, хорошо понимал, каким возбуждающим образом действует ожидание. При том он был великим политиком и знал, что во всяком сообществе, хотя бы оно составилось с исключительной целью развлечения, все же надо отводить широкую долю времени личной свободе каждого. Наконец, тот же Самуил был человеком чисто практическим и понимал, что ему лично потребуется целый день полной свободы для того, чтобы закончить все приготовления к вечеру.

Так как действия в «Разбойниках» происходят чуть ли не целиком в лесах, то декорации к трагедии имелись готовые. Вместо картонных декораций, как в Мангейме, имелись настоящие деревья, как в древних Афинах. Для сцен, происходящих в закрытых помещениях, заготовили большие полотнища, грубо разрисованные, которые развешивались между деревьями. Театр устроился без больших хлопот. Большая часть того, что нужно, было готово.

Гельб очень тщательно репетировал пьесу. Но его актеры были люди образованные, чрезвычайно охотно бравшиеся за дело, и он не сомневался, что образцовое произведение Шиллера в их исполнении будет иметь полный успех. И вот в то время, когда репетиция дошла до сцены с монахом, предлагающим разбойникам полное прощение, если они выдадут своего атамана Карла Моора, Самуилу сказали, что в Ландек прибыла из Гейдельберга депутация от академического совета с какими-то предложениями студентам.

— Приведите их сюда, — сказал Самуил. — Они явились как раз кстати!

Пришли три профессора. Один из них заговорил от лица Депутации. Университетский совет предлагал студентам общее прощение, если они вернутся к своему долгу, — всем, кроме Самуила Гельба, который будет исключен из университета.

— Высокопочтеннейшие послы, — сказал Самуил. — Вот сцена, которая чертовски походит на ту, какую мы сейчас репетируем.

И, обратись к студентам-актерам, он произнес монолог из драмы:

— Выслушайте то, что правосудие побуждает меня возвестить вам. Хотите ли вы сейчас же, не медля связать и выдать сего осужденного злодея? Если так, то вам будет даровано помилование. Пресвятая Академия с новой любовью примет вас на свою материнскую грудь, как заблудших овец, и каждому из вас будет открыт свободный путь к честному труду.

Единодушный взрыв хохота приветствовал это заимствование из Шиллера.

Один из профессоров вновь обратился к студентам:

— Господа, мы обращаемся, собственно, к вам, а не к кому иному, и мы надеемся, что вы ответите нам не одними только шутками.

— Извините, я говорю вполне серьезно, — возразил Самуил. — Я беру на себя роль Карла Моора и серьезнейшим образом предлагаю моим товарищам принять ваши предложения, уступить меня за такую хорошую цену и вернуться в Гейдельберг к своим регулярным учебным занятиям. Ведь в самом деле, не здесь же в лесу получат они свои дипломы, которых от них ожидают их почтенные родители.

— А мы, — заговорил один из древнейших старожилов университета, — в свою очередь, как полагается истым разбойникам Шиллера, не выдадим нашего атамана, и нам тем легче это сделать, что мы не рискуем, как товарищи Карла Моора, ни телом, ни душой, ибо нам не угрожают ни ваши пули, ни ваши лекции.

— Но, в конце концов, господа, какие ваши требования, на каких условиях согласились бы вы вернуться в университет?

— На это пускай ответит Самуил Гельб, — сказал тот же старый студент.

— Да, Самуил, Самуил! — кричала вся толпа.

— Ну хорошо. Каковы же будут требования г-на Самуила Гельба? — с горечью сказал парламентер университета. — Нам очень любопытно знать его условия.

Тогда Самуил ответил ему тоном Кориолана:

— Господа профессора, вы перепутали роли, явившись сюда к нам предписывать условия. Наше дело не принимать условия, а ставить их. Слушайте же. Вот наше решение, и передайте своим коллегам, что оно неизменно. Амнистия для всех и, само собой разумеется, для меня, как и для прочих. Но этого мало. Бюргеры, которые сделали попытку оскорбить Трихтера, должны явиться к нам сюда и принести торжественное извинение. В качестве военной контрибуции мы требуем, чтобы долги Трихтера считались погашенными, и чтобы, сверх того, ему было выдано вознаграждение в пятьсот флоринов. Каждому из студентов, пострадавших во время боя, мы присуждаем вознаграждение в тысячу флоринов. Единственно только на этих условиях мы соглашаемся вернуться в Гейдельберг. Если вы скажете: «нет», — мы скажем: «благодарим». Трихтер, проведи господ депутатов до границ Ландека.

Три профессора считали несовместимым со своим достоинством что-либо ответить на это и с весьма смущенным видом повернулись и ушли.

— Будем продолжать нашу репетицию, господа, — спокойно сказал Самуил своим актерам. — Посторонних просим отойти.

Когда репетиция окончилась, Юлиус сказал Самуилу, что он сейчас сходит домой и приведет Христину. Несмотря на всю свою власть на собой, Самуил не мог сдержать радостного восклицания:

— А, она придет! — сказал он. — Так иди же, Юлиус, скорее. Смотри, уже темнеет, а как только совсем смеркнется, мы и начнем.

Юлиус ушел, а Самуил, сделавшийся почти беспокойным, пошел одеваться.

Через час вернулся Юлиус вместе с Христиной. Госпожа Эбербах была встречена студентами со всеми знаками почтения. Ей приготовили особое место в первом ряду, которое устроили так, что она сидела совсем отдельно. У Христины сильно билась сердце. В первый раз со времени смелого вызова она увидит Самуила вблизи.

Посреди полного сочувственного безмолвия началось представление драмы Шиллера.