Сотрудничество с оккупантами в сельскохозяйственной сфере является, пожалуй, самой масштабной областью гражданского коллаборационизма. Достаточно указать, что из 22 млн советских граждан, работавших в период оккупации на немцев, 20,8 млн были крестьянами[691]. Это напрямую связано с социально-демографической структурой советского общества. Ввиду того что СССР являлся аграрной страной, две трети населения на 1941 г. проживало в сельской местности, а в соседней с РСФСР Белоруссией — четыре пятых населения[692]. Специфика сельского населения состоит в том, что в его составе преобладали люди низкого образовательного уровня, так как небольшая часть сельской интеллигенции в основном эвакуировалась при приближении германской армии[693]. Кроме того, крестьянское население имело почти однородный национальный состав. Даже в пограничных с Украиной и Белоруссией районах РСФСР, где преобладало украинское и белорусское население, каких-либо трений в крестьянской среде на национальной почве не возникало. В центральных же областях РСФСР русское население составляло более 95 %[694]. То есть крестьяне представляли собой однородную массу в национальном, социальном и экономическом отношении.

В отличие от интеллигенции и красноармейцев, крестьян в основной массе интересовал вопрос о дальнейшем существовании колхозов и возможности получить в собственность землю. В основной своей массе крестьяне крайне враждебно относились к колхозам. После завершения коллективизации в 1933 г. внешне удалось добиться стабильности сельского хозяйства, однако германская агрессия четко показала, что крестьяне внутренне не смирились с колхозной системой. Согласно выводам А.С. Казанцева, колхозники формулировали свое отношение к оккупантам довольно упрощенно: «Хуже большевиков немец все равно не будет. Главное, чтоб землю народу дали, а там уж заживем…»[695]По мнению А.В. Посадского, «крестьяне оказались наиболее податливой на сотрудничество с оккупантами группой населения»[696]. Будучи движима подобными настроениями, ощутимая часть крестьянства, особенно в первые месяцы войны, пошла на сотрудничество с немцами. Это сотрудничество развивалось в двух основных направлениях: борьба с партизанами и выполнение продпоставок. Касательно масштабности коллаборационизма среди крестьян показательно свидетельство капитана РККА Гончарова, относящееся к 14 января 1942 г.: «Почти половина деревни работала вместе с немцами. Люди не только не поддерживали партизан, а доносили на них и боролись с ними»[697]. Это свидетельство в основном совпадает с данными органов и должностных лиц местного самоуправления, относящимися к этому периоду, согласно которым в течение первых шести месяцев войны немалая часть сельского населения охотно шла на сотрудничество с оккупантами[698]. Интересны данные докладной записки начальника Воловского РО НКВД Тульской области лейтенанта госбезопасности Алексеева, согласно которой только за три дня после освобождения района, пробывшего несколько дней под оккупацией, по его деревням задержано около 50 человек явных изменников Родины, в том числе по одному только Никитскому сельсовету — 7 человек. В состав же созданного РО НКВД истребительного батальона по деревням Воловского района удалось набрать только 75 человек, однако автор докладной записки указывает на ненадежность многих из них, планируемый отсев[699].

Что касается продовольственных поставок для германской армии, охарактеризованных в исследовательской и мемуарной литературе как «разграбление населения», необходимо отметить особенности, отличавшие продпоставки в период оккупации от продпоставок в годы военного коммунизма и колхозного строя. А.С. Казанцев указывает, что в прифронтовых областях РСФСР, находившихся в управлении военных, «процесс ограбления крестьянства не был поднят еще на ту высоту, на какую поднял его на Украине экономический диктатор и гаулейтер Кох. В областях, находящихся в ведении военных властей, население не голодало»[700]. О причинах этого тот же автор пишет: «В технике ограбления села немцы, по сравнению с „рабоче-крестьянской властью“, были сущими дилетантами. Коровенка, уведенная хозяином из крестьянского двора на опушку ближайшего леса (дальше нельзя, потому что заберут партизаны), оставалась в хозяйстве до возвращения большевиков. Зерно, ссыпанное в сухом колодце или просто в яме, вырытой во дворе, не могли обнаружить никакие немецкие фуражисты и хозяйственники. Поэтому в годы оккупации хлеб перестал быть в селе редкой ценностью, и в каждом селе, если не в каждом дворе, все годы оккупации дымились самогонные аппараты»[701].

Чтобы понять причины этого, следует сделать обзор политики оккупантов относительно сельского хозяйства. Несмотря на концепцию министра земледелия Германии Дарре о «чуждой расе», «стране рабов», «сельских слуг», практическое следование этим постулатам было бы для оккупантов слишком рискованным шагом, могло затруднить эксплуатацию сельского хозяйства, усилить сопротивление крестьянского населения. По этой причине в течение нескольких месяцев оккупации колхозы продолжали существовать. Более того: роспуск колхозов и раздел их имущества был запрещен приказом германского командования, изданным в декабре 1941 г., согласно которому все продовольствие и колхозное имущество предписывалось взять на учет.

Однако полностью игнорировать «колхозный вопрос» в условиях затяжной войны было невозможно, поэтому германские власти запланировали поэтапную ликвидацию колхозной системы. 16 февраля 1942 г. вышло распоряжение А. Розенберга под названием «Новый порядок землепользования», заложившее новую основу аграрной политики. Документ включал шесть пунктов:

1. Носил название «Упразднение колхозного строя» и провозглашал преобразование колхозов в «общинные хозяйства».

2. Содержал попытку объяснить разницу между колхозами и «общинными хозяйствами», поясняя, что последние являются лишь временными и остаются как бы переходным звеном между коллективным и единоличным землепользованием.

3. Касался совхозов, которые переименовывались в государственные хозяйства (госхозы), а МТС — в государственные базы. Как госхозы, так и МТС переходили в германское управление.

4. Под названием «Переход к единому землепользованию» предусматривал наделение крестьян землей из общинных фондов.

5. Под названием «Единоличное хозяйство на основе земельного товарищества» гласил, что крестьянские хозяйства, получившие из общинных фондов земли, образовывали «земледельческое товарищество», которое могло иметь общую собственность, которую одному крестьянскому хозяйству приобрести затруднительно, например сельскохозяйственную технику. В отличие от «общинного хозяйства», «земледельческое товарищество» хотя и обязано было коллективно обрабатывать все земли, однако после сева проводилось межевание, а урожай каждое крестьянское хозяйство убирало единолично.

6. Провозглашал создание самостоятельных единоличных хозяйств — хуторов и отрубов. Крестьяне по желанию могли отделяться, единолично владеть как землей, так и лошадьми, инвентарем и даже техникой. Единственной повинностью для них оставался сельхозналог.

Для контроля за «общинными хозяйствами» германские власти организовали земельные управления (областные, окружные, районные), подчинявшиеся Главному германскому земельному управлению[702]. Первоначально, вероятно с целью завоевания симпатий крестьянства, было провозглашено его освобождение от налогов, кроме того, пропагандировалось введение частной собственности на землю, но с сохранением общинного землепользования[703]. Территория «общинного хозяйства», как правило, соответствовала территории бывшего колхоза, а руководил общинным хозяйством сельский староста, совмещая обязанности административного и хозяйственного руководителя[704]. На старосту, помимо административных обязанностей, возлагался контроль за выполнением продпоставок, распределение работ, вывод трудоспособного населения на работы, обеспечение и контроль их выполнения. С этой целью на старосту накладывались дополнительные обязанности, связанные с обеспечением производственного процесса, нередко трудновыполнимые. Так, одна из служебных инструкций для старост, выпущенная командованием группы армий «Центр» во второй половине 1941 г., предписывала организацию в каждом «общинном хозяйстве» ремонтной мастерской для починки крестьянских саней и телег. Размеры и возможности общины при этом в расчет не принимались. Одновременно инструкция обязывала немецкие комендатуры — полевые и местные — обеспечить общины необходимыми инструментами и материалами[705].

Земля в общине распределялась по наделам: каждое крестьянское хозяйство (семья), имеющее лошадь и хотя бы одного трудоспособного мужчину, получало полный земельный надел — 2–3 га. Хозяйство, не имеющее лошади и трудоспособных мужчин, получало половинчатый надел, независимо от количества едоков. Никакой помощи таким хозяйствам со стороны общины официально не было предусмотрено[706].

Лишь 15 февраля 1942 г. германское руководство приняло «Положение о землепользовании» («О новом порядке землепользования»), в котором провозглашалась поэтапная ликвидация колхозной системы и переход к частным крестьянским хозяйствам[707]. Последнее было закреплено в распоряжении «Об организации, управлении и ведении хозяйства в крестьянских общинных хозяйствах» от 17 марта 1942 г.[708]Начавшаяся аграрная реформа, по мнению Д. Армстронга, представляла собой лишь номинальный отказ от колхозной системы, ввиду чего снижался эффект ее воздействия на умы крестьян. Последние были разочарованы, поняв, что немцы фактически сохраняют систему, напоминающую колхозную[709].

Что касается раздела колхозной собственности и наделения крестьян землей, это произошло с большим опозданием, практически в последние месяцы оккупации. Так, распределение земли наделами на оккупированной территории Калининской, Новгородской, Псковской, Ленинградской областей началось весной 1943 г. Надел на 1 человека составлял от 2 до 3,5 га, однако семья не могла иметь в пользовании более трех наделов. Наделы могли быть увеличены семьям коллаборационистов, преимущественно служащим полиции, а семьи партизан получали не более 3 га, причем самого плохого качества[710]. Семьи, не имеющие лошадей и трудоспособных мужчин, получали половину установленного земельного надела[711]. План сева на каждую семью устанавливался в размере не менее 3 га. Налоговая ставка после распределения наделов земли составила 150 рублей с каждого трудоспособного. Обработка земли из-за отсутствия конной тяги нередко осуществлялась вручную, а использование при вспашке тракторов, хотя и имело место, было редкостью[712]. В Рудненском районе весной 1943 г. зарегистрированы курьезные случаи решения вопроса с тягловой силой. Немцы сдавали крестьянам внаем провинившихся венгерских солдат с правом впрягать их в плуги вместо лошадей. Плата за наем 1 солдата составляла 10 яиц в день[713]. Наряду с получением наделов в частную собственность сохранялась так называемая система общинных хозяйств на базе частной собственности. Каждая деревня составляла общину, руководил которой сельский староста[714].

Любопытны данные профессора Висконсинского университета Д. Армстронга, согласно которым советские партизаны «получали указания терпимо относиться к раздаче земли крестьянам и даже распространяли слухи об отказе от системы коллективного ведения сельского хозяйства после войны»[715].

В этот же период, с весны 1943 г., начала насаждаться хуторская система, к чему оккупантов, вероятно, подтолкнула низкая производительность «общинных хозяйств». С этой целью проводились так называемые «земские компании». Суть их заключалась в предоставлении крестьянам права свободного выхода из общины, наделении их землей по количеству едоков и разрешении жить обособленно — хуторами. В частности, по Идрицкому району Калининской области к июлю 1943 г. около 200 хозяйств выехало на хутора. В результате этими хозяйствами было засеяно 2500 га озимых и 1500 га яровых культур, что говорит о большей эффективности единоличного хозяйствования[716].

Однако достигнуть довоенного уровня по объему посевных площадей так и не удалось. Так, в среднем по центральным областям РСФСР на весну 1943 г. посевные площади составляли около 60 % от довоенных[717].

Основной формой эксплуатации крестьянства повсеместно стала система налогов. На протяжении всего периода оккупации взимался налог двух видов: натуральный и денежный. Однако последний не оправдал себя из-за низкой платежеспособности села и преобладания в крестьянской среде порожденного колхозной системой натурального хозяйства. Что же касается натурального налога, он делился на несколько видов, ярким примером чего являются годовые ставки, установленные в ряде районов Орловской области:

— военный налог — 6 центнеров зерна;

— мясо — по 1 центнеру с двора;

— молоко — 300–350 л с коровы;

— яйца — 50–75 штук со двора;

— птица — 7 кг живого веса с хозяйства (двора);

— рожь — 3 центнера с гектара;

— пшеница, овес, ячмень — по 2 центнера с гектара.

Ряд натуральных налогов не был фиксированным, взимаясь по мере потребностей германских структур: сено и солома, пенька и лен, шерсть, приплод крупного рогатого скота[718].

Что касается денежных налогов, они, пусть формально, имели следующие размеры:

— подушный — 70 руб. с души в год, с лиц в возрасте от 16 до 60 лет, независимо от пола и работоспособности;

— земельный — 56 руб. с 1 га пахотной земли, независимо от того, в общинном или единоличном пользовании она находилась[719].

В большинстве оккупированных тыловых районах группы армий «Центр», вопреки вышеприведенной оценке эмиграцией жизненного уровня населения, официальные документы характеризуют его как крайне низкий. Так, в 37 сохранившихся анкетах сельских старост деревень Калининской области периода июня 1942 г., носящих форму отчета, стоял вопрос о питании населения. При этом 29 старост указали на плохое питание сельчан, 3 — на среднее, 1 — на хорошее, в четырех анкетах вопрос о питании населения игнорирован[720]. Финансовое положение населения 24 анкеты характеризуют как плохое, при этом старосты указывают на полное отсутствие у жителей их деревень денег, 6 анкет указывают на хорошее финансовое положение сельчан, 1 староста информацией по этому вопросу не владеет, 6 старост данный вопрос игнорировали[721]. 28 опрошенных указали на полное отсутствие товарообмена, 6 — на наличие, 3 — вопрос игнорировали[722]. При этом подавляющее большинство опрошенных указали на большую занятость населения, на минимальное число безработных. В частности, 29 — на полное отсутствие безработных, 5 — на их минимальное количество (от 1 до 5 человек), в 3 анкетах вопрос о безработице игнорирован[723]. На этом фоне часть безработных (4 человека) согласилась выехать на работу в Германию, 3 человека к моменту проведения опроса уже выехали[724].

Что касается состояния деревни, согласно партизанским сводкам, конский состав в большинстве деревень прифронтовой полосы на лето 1943 г. сократился до 10–20 % от довоенного, поголовье крупного рогатого скота — до 20–30 %, мелкого рогатого скота — до 5 %[725]. Лишь в районах военного управления, отстоящих на 150–200 и более километров от линии фронта, положение было несколько лучше. Т.-ч, в Красногородском, Пушкинском, Новоржевском, Кудеверьском районах Калининской области поголовье лошадей и крупного рогатого скота составляло на тот же период 45–50 % довоенного[726].

На этом фоне любопытны отраженные в вышеупомянутых анкетах просьбы населения к германскому командованию. В частности, 14 анкет содержат просьбы помочь в сельхозработах, в основном обеспечить лошадьми, 11 — обеспечить население товарами, преимущественно хлебом, 2 — открыть школы, 2 — поскорее окончить войну, 1 — осуществить скорейший перевод крестьян на единоличное землепользование, 1 — очистить Россию от коммунистов и евреев. Только один опрошенный указывает на отсутствие просьб, четверо этот вопрос игнорируют[727].

Что касается практических результатов эксплуатации сельского хозяйства, общий объем дохода Германии в результате изъятия сельхозпродукции на оккупированных территориях СССР за два года — 1942–1944 — превысил сумму в 4 млрд немецких марок.

В этой связи уместно сравнить коллаборационизм в сельскохозяйственной сфере с политикой эксплуатации сельского хозяйства на территориях, подконтрольных партизанам. В то время, когда немцы, по сути, сохраняли колхозную систему, партизаны иногда проводили совершенно противоположную политику. Так, согласно донесениям группы армий «Центр», партизаны уже в декабре 1941 г. «по указаниям из Москвы распределили колхозную землю среди крестьян»[728]. В донесениях 3-й немецкой танковой армии, составленных в марте 1942 г., сообщалось, что в ряде районов к северу от Брянска местные жители на подконтрольных партизанам территориях «получили в собственность землю и часть урожая»[729]. В другом немецком донесении, составленном, по всей видимости, осенью 1942 г., указывается, что практические шаги партизан по ликвидации колхозной системы даже превзошли меры, предпринятые немцами: «В ряде полностью контролируемых партизанами районов по приказу Сталина вводится совершенно новая система поставок. Крестьяне этих районов должны сдавать лишь половину того количества продукции, которое требуется сдавать в контролируемых нами районах. Вместе с тем отмечаются случаи, когда крестьянам отдают землю, при этом наделы земли по площади превосходят выделяемые нами»[730].

Не создав чего-либо нового по части эксплуатации сельского хозяйства, оккупационные власти, сохранив колхозную систему, продолжали, по сути, колхозную политику общинного землепользования, проводившуюся при советской власти. Планы восточного министерства Германии по реформированию сельского хозяйства носили в основном декларативный характер, многие планы не были доведены до завершения. Лишь отчасти российская деревня периода оккупации напоминала деревню периода реформ П.А. Столыпина 1905–1916 гг. Однако намеченный восточным министерством и начавшийся переход к единоличному землепользованию был осуществлен лишь в минимальном объеме ввиду непродолжительности оккупации. В результате отсутствия ощутимых перемен оккупантам не удалось завоевать симпатии крестьянства, предложив ему что-либо лучшее, нежели советская колхозная система. Так или иначе, материальный уровень сельского населения либо остался прежним, либо вырос незначительно. Напротив, правомерен вывод о том, что крестьянство, несмотря на большую занятость в интересах германской армии, являлось самой неимущей категорией коллаборационистов, материальное положение которой даже уступало положению самых низкооплачиваемых городских рабочих и служащих. В свете этого можно усомниться в сохранившемся в течение всего периода оккупации желании основной массы крестьянства сотрудничать с немецкими властями. Однако, к сожалению, не представляется возможным провести четкую грань между коллаборационизмом в среде крестьянства и его вынужденной работой на оккупантов. Как бы то ни было, именно сельское хозяйство стало и оставалось в течение всего периода оккупации основным поставщиком продукции для германской армии.

Глава 4