В последние годы в уголовном сообществе появилась еще одна «социальная» группа – молодняк.

В своей же, криминальной, среде их называют беспредельщиной, шпаной, отмороженными или отморозками. Эти лица характеризуются практически полным игнорированием воровского закона, они гораздо более жестоки, циничны и безжалостны, чем воры старой формации.

Постепенно эта новая градация преступников отвоевывает у воров в законе их территории. Так, к концу 1993 года в г. Москве воры в законе возглавляли лишь две из 12 крупнейших банд. Остальные десять находились под полным контролем молодняка.

    Для сравнения тюремной иерархии Казахстана, стран СНГ, приведем примеры из табеля о рангах французских заключенных.

1. "Политический" ("politique"). Образ "политического" заключенного занимает самую верхнюю ступень в тюремной иерархии. По словам заключенных, "политический" не стремится вновь влиться в общество, против которого он борется. Он действует не в своих личных интересах (если он идет на кражу, то только ради блага организации, в которой он состоит), он "умен", "вдумчив" и "образован". А это значит, что он гуманен и цивилизован. Это "хороший парень, который борется и приносит в жертву идее годы своей жизни".

2. "Бандит" ("voyou", "truand", "bandit", "grand criminel") очень уважаем: "Он даже лучше нормального человека". Нелегальные действия "бандита" нивелируются его принадлежностью к высшему кругу, исключительно мужскому, с еще более строгими ценностями, чем у осудивших их граждан. "Предателя убивают", а не просто "сажают". Кроме того, "бандит" нападает не на простых людей, а на других "бандитов" или же на стражей порядка, что защищает его от каких-либо обвинений в аморальности. Ибо правонарушения "бандита" четко определены: "Бандит занимается вооруженными грабежами, "разборками", похищениями людей". Данные преступления характеризуют суть и способы действия "бандита". Держа человека на дистанции, под прицелом оружия (символ мужественности), "бандит" избегает контакта с телом жертвы ("бандит" никогда не стреляет, если его к этому не принуждают). Участие в "разборках" подчеркивает принадлежность "бандита" к особому кругу и его приверженность определенным ценностям. "Похищения" свидетельствуют о способности "бандита" к долгосрочному планированию, подтверждают его организаторский дух, выдержку и влияние на членов своего круга. "Бандит" следит за тем, что говорит (вполне человеческая черта): "В бандитском мире важно слово, уважение!" или "Бандит никогда не признается. Что хочешь с ним делай – он ничего не скажет!" Все эти способности указывают на то высокое место, которое отведено образу "бандита" в культурном смысле. И если "бандит" оказывается маргиналом в глазах общества, то лишь потому, что обыкновенные люди "бандиту" завидуют. Создавая образ "бандита" как объекта зависти, заключенные тем самым возвращают "бандита" в общество. То, чем занимается "бандит", приравнивается к профессии, важному аспекту жизни простого человека: "Он так же работает, как рабочий на заводе "Рено". Это работа! Тяжелая работа!"

3. "Налетчик" ("braqueur"), (наряду с "политическим" и с "бандитом") относится к обычной элите тюремного сообщества. Это "супер", "классный", "хороший пацан", "смелый парень". Занимая второе место в иерархии после "политического", вооруженный (символ мужественности) "налетчик" грабит банки, ювелирные магазины и почтовые отделения. Он занимается "делом чистым и честным". "Чистым", потому что налетчик доминирует в криминальном кругу, так как вооруженные нападения требуют от исполнителя изобретательности и ума. Дело налетчика считается "честным", ибо нападение происходит в полуобщественном месте (в банке или в почтовом отделении); украсть деньги – значит украсть "бумажки", ценность, лишенную аффективного наполнения, то есть не-ценность. Кроме того, эта не-ценность – собственность государственная, а не частная. "Чистым и честным" делом такая кража является еще и потому, что отважный "налетчик" противопоставляет себя не менее сильному, чем он сам, – государству и стражам порядка, – и рискует своей жизнью. Благодаря оружию жертва держится на дистанции и не может его осквернить. "Чистая" эта работа еще и потому, что ради нее не надо проливать пот: "налетчик" не тот, кто "вкалывает в поте лица", не рядовой гражданин, зарабатывающий своим пoтом (а потому дурно пахнущие) деньги. И, наконец, "налетчик" действует не с тем, чтобы удовлетворить свои первичные потребности, а для того, чтобы жить шикарной жизнью и среди сильных мира сего, – еще одно доказательство его высокого положения в цивилизованном мире.

4. "Сутенер" ("proxenete") – это "бандит" более низкого ранга. Его заключенные расценивают как нечто среднее между мужчиной и женщиной. Зарабатывая деньги благодаря женщинам, он не разграничивает мужское и женское пространства: разграничение, которого всегда придерживается "бандит". Сутенер "не в состоянии держать в руках пушку", его оружие, которым он пользуется для зарабатывания денег, – женщина. В отличие от "налетчика", сутенер не наделен умственными качествами настоящего мужчины, такими, как смелость и изобретательность. "Сутенерством деньги добывать легко. Нет ничего проще, чем заставить бабу лечь под клиента". Сутенер не примечателен и физически, так как действует без оружия, а, значит, он не мужественен. "Манерный и женоподобный", сутенер ведет себя как "баба": "Он смахивает на девку, которую можно потискать". "Сутенер – это неудавшийся мужик. Так, мелочь". Деньги сутенера исключительно грязные.

5. "Наркоделец" ("stup"), торговец наркотиками, вызывает у заключенных еще большую неприязнь, чем сутенер. Определяемого как вещь ("мразь", "дрянь"), "наркодельца", никогда не притрагивающегося к наркотикам, называют "продавцом смерти". Его жертвы – простые люди, а еще точнее – молодежь. Говоря об образе "наркодельца", заключенные идентифицируют себя с людьми из внешнего мира и упоминают о своем личном опыте, что дает им право осуждать "наркодельца". В разговоре о "наркодельцах" выясняется, что у многих заключенных есть дети: "У меня дети, и это может коснуться и их!" Кроме того, у большинства "в семье есть наркоман", поэтому заключенные утверждают, что знают, о чем говорят.

6. "Насильник" ("pointeur") занимает самую низшую ступень в иерархии ценностей. Этот образ (с точки зрения описания) практически диаметрально противоположен образу "налетчика". Изначально "насильник" – тот, кто отбывает срок за изнасилование, и конкретно – за изнасилование ребенка. В более широком смысле "насильником" называют любого, кто совершает насилие над теми, кто слабее него: над женщинами, детьми и стариками, знакомыми или незнакомыми, которых он насилует, бьет или убивает. Для "бандита" "насильник" – это "навоз", в буквальном смысле животные испражнения. "Насильник" – это "мерзавец", "отвратный тип". Три основные черты характеризуют "насильника" как человека "отвратного". В то время как "бандит", "политический" и "налетчик" – люди особые, не нападающие на рядовых граждан, "насильник" – простой человек, чья агрессия направлена на себе же подобных, на "невинных". Будучи изначально простым рабочим, "насильник" как бы принадлежит "сообществу" людей вне тюремного мира, той же социально-моральной группе, что и судьи, стражи порядка, члены тюремной администрации. Действия "насильника" не только не поддерживаются (а значит, не оправдываются) каким-либо иным "сообществом" (например, кругом "бандита", "политического" или "налетчика"), они нарушают правила его собственного общества. Значит, "насильник" – предатель. "Насильник" "отвратен" еще и потому, что его преступления – проявление не умственной деятельности, а неосознанных позывов неуправляемого тела. Стремясь удовлетворить свои первичные потребности, "насильник" руководствуется природными инстинктами. Похоже, "насильников" в тюрьме насчитывается больше всего.

Благодаря этим образам заключенные символически реорганизуют свой мир, отличают себя от любого другого осужденного, и им в некоторой степени удается избежать тюремной скученности. Не только потому, что они представляют себя не похожими на других, но также потому что подобная иерархия служит символическому дистанцированию по отношению к другому заключенному: "политический" не разговаривает с "налетчиком", который не разговаривает ни с "правонарушителями", ни с "насильниками", которые, в свою очередь, не имеют права обращаться к "бандитам". Заметим, что это символическое дистанцирование оказывается еще более необходимым, если учесть, что разделение заключенных на "категории" только подчеркивает и усугубляет невыносимость тюремной скученности и безличия, которых заключенные так стараются избежать.

Процесс определения отличий зависит от того места в тюремной иерархии, на которое заключенный сам себя помещает, а также от той ступени, которую, по его представлениям, ему отводят либо другие заключенные, либо этнограф, кому заключенный часто рассказывает о своих преступлениях. Большинство тех, кто находятся на вершине иерархической лестницы, отличают другого заключенного по типу совершенного им преступления, раскрывающего суть его автора, ибо совершенное преступление указывает на принадлежность заключенного к тому или иному сообществу, раскрывает его "ментальность", его ценности.

Это разграничение дублируется и созданием строгой иерархии, верхушка которой, тем не менее, может поддаваться нивелировке в зависимости от обстоятельств: – осужденный за торговлю наркотиками человек может совмещать в себе "налетчика", "сутенера" и "наркодельца", в результате чего возникает более емкий образ "уни- версального бандита", сумевшего перепрофилироваться после серьезной работы по опустошению банковских сейфов. Мелкий воришка может подвергнуть сомнению ум и ловкость, приписываемые многим "бандитам" и "налетчикам": "Таких много, им уже полтинник, а они до сих пор не понимают и не поймут. Отсидели двадцать лет, но все равно пойдут на вооруженный грабеж, одна и та же дурь! Я, например, подворовывал направо-налево, так я вам скажу, что куш я брал больше, чем серьезные налетчики! Я лучше десять тысяч франков возьму. Зато если посадят, так даже года не дадут!"

Заключенный может также отрицать иерархию, различая лишь две большие категории осужденных: "Существуют два типа преступлений: такие, которые совершают ради выгоды, и любовные. Вот и вся разница!" Данный заключенный обнаруживает, таким образом, характеристические черты, отличающие "бандита" от "насильника": первый ищет материальной и финансовой выгоды (потребности культурного свойства), второй – телесного удовлетворения (природный инстинкт).

Заключенные, занимающие, в соответствии с совершенными ими преступлениями, низшую ступень в тюремной иерархии, часто проводят более общее различие между двумя категориями людей: с одной стороны – "зэк", человек маргинальный, обретающий свою идентичность в тюрьме, а с другой – тот, что попадает под стражу "случайно", которому "в тюрьме нечего делать". Это различие касается не столько отдельно взятого лица, сколько социальной группы, к которой это лицо принадлежит. В то же время, и эти заключенные находят свое место в иерархии, помещая "насильника" или убийцу детей или пожилых людей ниже себя.

Наконец, человек, определяемый заключенными как "насильник" и признающий совершенное преступление, считает делом чести отрицать весь комплекс данных характеристик, так как с его точки зрения все люди равны, в том числе равны даже тем, кто находится на свободе. Единственное отличие, которое "насильник" признает, заключается в отношении к полученному сроку (признание вины и наказание); именно в подобной ситуации осужденный точно знает, что занимает достойное место среди других.

Таким образом, в каждом случае иерархия используется скорее для того, чтобы "подогнать" ее под себя, под свой частный случай, а не для того, чтобы изменить суть и моральную составляющую, "наполняющие" каждый из иерархических тюремных образов. Ибо, если задача состоит в том, чтобы отнести себя к определенному классу, не менее, и даже более важно не оказаться вообще вне класса, так как принадлежность к группе сильных дает заключенному ощущение своей самоценности и даже личного морального превосходства. Несмотря на различные иерархические реконфигурации, все заключенные соотносят себя с иерархической лестницей и применяют одни и те же параметры. Представления, позволяющие установить классификацию, основываются на общепринятых противоположностях: мужественность/женственность, богатство/бедность, молодость/старость, интеллектуальная деятельность/ручной труд, способность к рефлексии/инстинктивные порывы... Представленные ценности, несмотря на их чрезвычайный конформизм, характерны скорее для простых людей, нежели для буржуазии. В более широком плане, в зависимости от типа совершенного преступления, от личности жертвы (частное лицо, банковское учреждение и т. д.) и от связей между преступником и его жертвой (степень знакомства и близости), заключенные определяют и оценивают других осужденных по шкале морали (от наиболее морального облика к низшему), чистоты (от наиболее чистого до наиболее грязного) и человечности (от самого человечного к менее человечному), применяя, таким образом, самую старую и обыденную антропологическую классификацию.

Заключенные отличают себя от обычных граждан (и зачастую с вызовом) не путем провозглашения каких-либо особых ценностей, а позиционируя себя в качестве личностей, способных отделить зерно от плевел, а, значит, как людей, исповедующих более серьезные и строгие ценности, чем судьи, приравнявшие осужденных друг к другу и заключившие их под стражу в одном общем месте. И если заключенные превозносят отдельные виды преступлений (например, вооруженные ограбления), искажая тем самым некоторые из общепринятых ценностей, то делают это вынужденно, поскольку преступление и тюремное заключение являются теми элементами, на основе которых им приходится строить свою систему социальных отличий.

Заметим также, что осужденные различаются по принадлежности к одному из двух сообществ: "сообществу бандитов" или "сообществу обыкновенных граждан". Принадлежащий к иному сообществу ("бандит") представляется заключенными как человек наиболее цивилизованный. Принадлежащий к сообществу обыкновенных граждан "насильник" (совершивший преступление на сексуальной почве) снижается до уровня животного. В этом суждении идентичность человека, подвергшегося насилию, оказывается важнее совершенного акта (например, убийства). Заключенные показывают тем самым, что, в конечном счете, в их моральных суждениях соображения о том, что хорошо, а что плохо, имеют меньшее значение, чем то, к какой группе принадлежат они сами и к какой – те, с кем они взаимодействуют. Иными словами, представления о добре и зле меняются в меньшей степени по сравнению с границами референтных нормативных сообществ, с которыми соотносятся эти понятия (Sperber 1993 : 319-333). Данные сообщества определяют качества людей, по отношению к которым заключенные (по их мнению) имеют моральные обязательства, и определяют также права некоторых членов сообщества судить о моральном облике заключенных.

Однако эти референтные нормативные сообщества (в противоположность выводам социологов о тюремной жизни) являются, прежде всего, дискурсивными, то есть существуют только в речи заключенных. Их существование, на самом деле, кажется тесно связанным с контекстом, в котором о них говорится. Помогая заключенным упорядочивать свой мир и находить себе жалкие оправдания (ибо формулируются они в оборонительном ключе), эти сообщества позволяют заключенным объяснить их присутствие в тюрьме и их поведение, воспринимаемое всеми как аморальное.

Общак

А. Гуров, первый заявивший во всеуслышание о существовании организованной преступности и возглавивший первое управление по борьбе с организованной преступностью, являющийся, безусловно, одним из крупнейших специалистов в этой области, выделяет три разновидности общих денежных касс (общак), создаваемых преступными сообществами, обусловленные двумя факторами их создания – местом создания и контингентом пользователей:

– кассы, создаваемые из паевых взносов членов организованных преступных сообществ, занимающихся противоправной частнопредпринимательской деятельностью (в настоящее время эти кассы – общаки практически прекратили свое существование, так как почти не осталось тех областей, в которых бы не развивалась частнопредпринимательская деятельность на законной основе. Правда, сюда можно отнести различную противозаконную деятельность, подпадающую под определенные статьи УК, например: организация притонов, различных публичных домов под маской массажных кабинетов, выпуск порнографической продукции и т.д.);     

– кассы (общаки), создаваемые в местах лишения свободы;

– общак, действующий в условиях свободы.

Этот вид общака образуется более сложным путем, чем общак в ИУ, и складывается из следующих источников:

- вклады различных категорий профессиональных преступников (карманников, домушников, мошенников, сбытчиков краденого, сбытчиков наркотиков и других категорий). Причем взносы делают, как правило, подавляющее большинство преступников;

- различного вида рэкет (осуществляется зачастую под видом создания крыши для различных организаций, государственных и негосударственных, банков и т.д.);

- отчисления за помощь во взыскании долгов, разрешении споров между предпринимателями, осуществление функций третейского суда и т.д.

Изначально общак создавался с вполне благородной целью (пусть и не совсем благородными методами) – для оказания помощи лицам, попавшим в места лишения свободы, а также их родственникам. Но за последние несколько десятилетий функции общака сильно изменились.

Имеются сведения, что существует даже общероссийский общак и общая его сумма исчисляется сотнями миллионов долларов.

    Назначение общака следующее:

– для помощи ворам в законе, другим авторитетам, их семьям;

– для помощи другим осужденным, заключенным и их се­мьям;

– для дальнейшего расширения преступного бизнеса;

– для подкупа представителей исполнительной и законодательной властей (чиновников, депутатов всех уровней с целью обеспечения лоббирования интересов преступных сообществ, а также получения различных льгот и привилегий для контролируемых преступными сообществами предприятий, фондов, банков и др.);

– для подкупа сотрудников ОВД, РУОПа, ИУ, СИЗО, прокуратуры и судов;

– для легализации преступного бизнеса, постепенного его перевода на «законные рельсы»;

– для создания материальной и финансовой базы преступных объединений;

– для выполнения пропагандистско-психологической функции;

– для организации противодействия сотрудникам пенитенциарных учреждений.

Необходимо отметить, что в преступных сообществах значительно развита разведывательная и контрразведывательная организация, что позволяет с достаточной долей уверенности знать, на кого можно наехать с целью извлечения прибыли.

Для сохранности общака выделяются отдельные, пользующиеся доверием лидеров преступного мира лица, которым предоставляются значительные полномочия, вплоть до вынесения смертных приговоров в отношении лиц, допустивших нарушения «финансовой дисциплины».

В ИУ общаком, как правило, ведает один человек, наиболее приближенный к местному неформальному лидеру (вору в законе, а в его отсутствие положенцу или смотрящему).

Сам хранитель общака в ИУ также не может без разрешения тратить что бы то ни было под страхом смерти. Определить хранителя общака в ИУ – довольно сложная задача, так как он обычно очень законспирирован, внешне может выглядеть вполне законопослушным зеком, не нарушающим режим содержания (что, кстати говоря, ему и не рекомендуется делать).

Таким образом, рассматривая данную тему можно отметить, что в преступных группах просматриваются следующие традиции:

- разделение на слои, то есть наличие строгой иерархии, при этом сохраняется возможность перехода из низшей касты в более высокую, путем «выкупа», совершения особо дерзкого преступления, или за особые заслуги в криминальной деятельности;

- система норм, которой должны придерживаться все участники совместной преступной деятельности. По существу, многие из этих норм поведения представляют применение воровских законов и традиций применительно к конкретной группе («жить по понятиям»);

- существование особого сленга участников, проявление особенностей во внешнем виде, манере поведения, форме проведения досуга. Специфической стороной общения является применение в процессе контактов кличек и воровского жаргона;

- нанесение татуировок, которые играют определенную роль при общении, так как они являются «говорящими» и часто указывают на статус человека в криминальной среде;

- использование негласных коммуникаций в письме, а именно шифра, пиктограмм, изготовление тайников, переброс через запретную зону исправительных учреждений запрещенных предметов, специальная жестика и др.;

- нормами проведения свободного времени членов преступных групп являются: азартные игры; принятие спиртных напитков и наркотиков; вступление в интимные связи с женщинами легкого поведения и проститутками, лирика, выражающая стремление души к оправданию своих действий, показывающая отношение к сотрудникам правоохранительных органов, в своих язвительно-юмористических текстах и др.;

- формирование «общака».

[1] Сухов, Е. Я — вор в законе. / Е. Я Сухов М., 1995,С.15

[2] Пирожков, В.Ф. Законы преступного мира молодежи. Криминальная субкультура./ В.Ф. Пирожков М., 1994, гл. II, параграф 3.