В структуре пропозиции высказываний о внутреннем человеке выделяется два обязательных смысловых компонента, формирующих денотативную ситуацию: лицо + приписывамое ему психическое состояние (действие, качество, реакция), подвергающуюся в процессе формирования речевого сообщения определенной понятийно-языковой интерпретации. Наш материал показывает, что образная пропозитивно-событийная структура значительного числа речевых сообщений о внутреннем человеке организуется при помощи непространственных актантных семантических категорий, обозначающих различных, активных и неактивных, «участников» ситуации – субъекта, объекта и инструмента.

Реальным (так называемым денотативным) субъектом описываемых в речи психологических ситуаций является человек, и именно ему приписываются разнообразные эмоции, чувства, мысли, желания. Даже не будучи вербализованным в высказывании, субъект состояния (внутренний человек) неизменно остается смысловым компонентом пропозиции: он подразумевается, на него указывают личные окончания глаголов (Люблю его; Тебя не поймешь), контекст (Я проводил гостей, оглядел опустевшую комнату. И вдруг стало так тоскливо).

Образно-ассоциативный потенциал категории субъекта внутреннего мира человека. Замечено, что вербализация рассматриваемого смыслового компонента пропозиции осуществляется одним из двух лексико-грамматических способов - целостно-субъектным и частично-субъектным, противопоставленных друг другу как прямой и косвенный (метафорический, метонимический) [Цейтлин 1976; Телия 1987; Арутюнова 1999; Одинцова 2000; Седова 2000].

Субкатегория целостного внутреннего человека объединяет высказывания, в которых субъект состояния назван прямо - именем или именной группой: Коткин устал, и в нем накапливалось странное, тяжелое раздражение… (К. Булычев. Глаз); Княжна любила его, он это знал; любила самого без титулов, любила Петра Алексеевича Романова (Д. Гранин. Вечера с Петром Великим)).

Субкатегория частичного внутреннего человека объединяет высказывания, в которых реальный субъект состояния (человек) метонимически замещен партитивом, называющим одну из его «частей», формирующих представление об анатомическом составе человека. Органы психической жизни (сердце, мозг, душа, совесть и др.), функционирование которых обеспечивает, с точки зрения наивного сознания, протекание определенных психические процессов, выступают в качестве ипостасей внутреннего человека и становятся, благодаря семантико-синтаксическому приему «расщепления духовного «Я» человека», особым предметом его внутренней рефлексии, предметом относительно автономным и как бы наблюдаемым со стороны» [Одинцова 2000: 16]. Отчужденные от человека «части» выступают в роли одного из персонажей сообщения наряду с реальным субъектом состояния или в роли его метонимического заместителя, ср.: Он тоскует – Душа его тоскует; Меня посетила мысль – Мысли пришли мне в голову; Ее терзает страх – Страх терзает ее душу; Он полюбил – В сердце его пробудилась любовь. См. Ппимеры реализации частично-субъектного способа репрезентации внутреннего человека в речи: Старому сердцу не под силу ждать и ждать удара невесть откуда (Д. Гранин. Вечера с Петром Великим.); Память отбросила все тягостное, обыденное и явила им прошлое очищенным и возвышенным (В. Токарева. Центр памяти); Ему [В. Высоцкому. - Е.К.] скучно, он прожил жизнь Жеглова, его творческое нутро требует нового… (из газ. интервью со С. Говорухиным).

В высказываниях с частично-субъектной репрезентацией внутреннего человека регулярно используется понятие души, которая, в отличие от прочих органов внутренней жизни человека, имеющих достаточно узкую «специализацию» (ум – думать, понимать; память – запоминать, припоминать; сердце – чувствовать и т. д.), является средоточием всей внутренней жизни человека. Ее роль «не сводится к функционированию в качестве вместилища чувств» [Шмелев 2002: 315] – «душа – в общенародном языке – и чувствует, и мыслит» [Одинцова 2000: 17]. Отождествляясь с личностью человека, с его внутренним «я», с его сущностью [Урысон 1995: 4], душа легко занимает позицию целостного субъекта внутреннего состояния. Ей противостоит дух, особый компонент внутреннего мира личности – сверхлегкая нематериальная субстанция, которая, будучи частицей нематериального, высшего, потустороннего мира внутри человека, ассоциируется с началом жизни в целом (см. выражения со значением конца человеческой жизни: испустить дух, дух вон), но ни с каким бы то ни было психическим процессом [Урысон 1999]. («Анатомические» признаки понятия дух обнаруживаются лишь в некоторых устойчивых выражениях, указывающих на его тесную связь с процессом дыхания, ср.: затаить дух – затаить дыхание, перевести дух – перевести дыхание, дух захватывает – дыхание захватывает). Таким образом, духу отказано в статусе функционирующего внутри человека органа психики (Е.В. Урысон, А.Д. Шмелев). Лишенный определенной функциональной нагрузки, связанной с психическим, дух, «в отличие от души, не мыслится как средоточие внутренней жизни человека, не отождествляется с личностью субъекта» [Урысон 1999: 20] и, следовательно, не может выступать в качестве метонимического заменителя человека (Мне  радостно – Моей душе радостно - ?? Моему духу радостно; Я тоскую – Душа тоскует - ?? Мой дух тоскует, Я хочу чего – Моя душа просит чего – ?? Дух просит / хочет чего; У меня тоска – На душе / в душе тоска - ?? В духе / на духе тоска). (Позиция субъекта для слова «дух» возможна лишь в тех случаях, когда последнее означает бесплотное существо из потустороннего мира, сверхъестественную субстанцию (абсолютный дух, дух добра, злой дух, духи леса и др.), то есть не имеет отношения к составу внутреннего человека.)

Внутренний человек, репрезентированный одной из указанных ипостасей – как целостный или частичный – включен в систему более частных семантических субкатегорий. Так, в зависимости от пространственно-временной дистанцированности субъекта состояния от субъекта речи, определяемой автором высказывания, выделяются такие категориальные смыслы, как инклюзивность и эксклюзивность (термины предложены авторским коллективом кн.: [Золотова, 1998]), формирующие субкатегорию включенности.

В высказываниях, маркированных по признаку инклюзивности (от англ. inclusive – содержащий, включающий), состояние представлено как переживаемое: говорящий отождествляется с мыслящим, чувствующим субъектом (или его метонимическим представителем) – они имеют одного референта, ср.: Я радуюсь; (Мое) сердце радуется; Мне радостно и т. д. В высказываниях с обобщенно-личным значением описываемое внутреннее состояние представлено не просто как инклюзивное, но и как узуальное, типичное, закономерное, повторяющееся. Оно приписывается различным лицам, включая самого говорящего, адресата и любого другого человека. Внутренний человек в таких сообщениях обычно обозначен именем (именной группой), называющим не индивидуализированного представителя множества субъектов (человек, молодые, влюбленные и т.п.) или указывающим на них (кванторами типа все, всякий, каждый из нас, один из нас), ср: Там бережно хранятся исследуемые рукописи и даже личные вещи, принадлежащие давно почившим, от одних имен которых не может не забиться всякое русское сердце (А. Битов. Пушкинский дом); Но вот формируется образ [идеального партнера. – Е.К.] и начинается чистая химия, в просторечье называемая романтической любовью. Влюбленные в этот период испытывают чувство Икара, впервые поднявшегося в воздух (из газ.); Не всякому болезнь чужая в сердце входит, не всякого в жалость вводит (посл.).

В неопределенно-личных конструкциях решающим является наличие лексических элементов, указывающих на говорящего и позволяющих отнести его к числу субъектов состояния, ср.: Вам рады. – В моем доме (в нашей семье) Вам рады. (Вероятнее всего, что именно во втором случае говорящий разделяет радость третьих лиц.)

 В высказываниях, маркированных по признаку эксклюзивности (от англ. exclusive – исключительный, составляющий исключительную принадлежность), состояние представлено как наблюдаемое со стороны и интерпретируется так, как это сделал бы субъект состояния, заглянув внутрь другого человека и обнаружив недоступное для других – то, что происходит в душе, сердце, уме (Он радуется; Его сердце радуется; У него радость). Субъект речи в данном случае не совпадает с денотативным субъектом, но выступает как всевидящий и всезнающий наблюдатель.

В тех случаях, когда перед автором сообщения поставлена задача описать человека «изнутри», построив высказывание таким образом, чтобы реципиент мог взглянуть на внутреннего человека глазами другого человека (не отождествляя при этом себя с наблюдетелем), используют прием, получивший название отстранения (Б.А. Успенский). Он обнаруживает себя, в частности, в тех высказываниях, где используются модальные слова типа казалось, как будто, видимо и т. п., функция которых – «оправдывать применение глаголов внутреннего состояния [как, впрочем, и всех других языковых единиц, участвующих в изображении психической сферы. – Е.К.] по отношению к лицу, которое, вообще говоря, описывается с какой-то посторонней («отстраненной») точки зрения [Успенский 1995: 113-114]. В семантическую структуру высказываний о «внутреннем» человеке, помимо указанных модальных слов и частиц, могут входить и другие «операторы отстраненности» - компоненты, формирующие рамку наблюдения, так называемую модальную рамку «второго порядка» [Вольф 1989: 69-71]. Это номинации наблюдателя, предикаты восприятия (видеть, слышать, замечать и др.), а также лексемы со значением внешней выраженности внутренних состояний (светиться, выражать, изображаться и др.) в сочетании в номинациями «деталей» внешнего облика человека (лицо, глаза, улыбка и др.). Например: Она огорчена приходом гостя. – Мы заметили, что она огорчена приходом гостя, Она как будто огорчена приходом гостя; Она была обрадована. – Она сияла от радости, В ее голосе слышалась радость (в высказываниях справа от тире использованы средства, подчеркивающие наблюдаемость эмоциональных состояний денотативных субъектов, в высказываниях слева компоненты «рамки наблюдения» имплицированы).

Как и в сфере сигнификативного отражения «внешних» (физических, физиологических, социальных и др.) проявлений человека, исходная психологическая ситуация допускает один их двух основных способов интерпретации, которые могут быть условно названы агентивным (от лат.agens, agentis – действующий) и экспериенциальным (от англ. experience - испытывать) [Вежбицкая,1996: 40-44; Одинцова 1991; Арутюнова 1999: 386; Стексова 2002: 10-14; Пименова 1999: 81]. Они противопоставлены друг другу по признакам активности - пассивности денотативного субъекта, присутствия – отсутствия волевого, сознательного начала в осуществлении происходящего с ним события (будь то процесс, состояние, действие, положение дел – все то, что происходит с субъектом).

В одних случаях то или иное эмоциональное, ментальное событие репрезентируется как осознанное, контролируемое человеком, берущего на себя ответственность за осуществление этого события. В результате такого взгляда на исходную ситуацию денотативный субъект репрезентируется как агенс – активный субъект, владеющий собственным поведением, своими стремлениями, желаниями, чувствами, эмоциями, берущий на себя ответственность за них.

В других случаях событие во внутренней сфере личности представляются как осуществляющиеся без участия / помимо воли и желания человека, возникающие спонтанно, непроизвольно, а денотативный субъект при этом осмысляется как «инертная вещь» [Одинцова 1991: 65], «пассивный экспериенцер» [Вежбицкая 1996: 44; Пименова 1999: 81]. В зависимости от выбранного средства языковой семантической интерпретация данного субкатегориального смысла человек предстает в речи «то как орудие или объект действия неведомых сил… то как локус, в котором движется поток сознания, происходят события, пребывают свойства или состояния» [Арутюнова 1999б: 8], «вместилище разнообразных предметов, субстанций, материальных (физических) и идеальных (духовных)» [Одинцова 1991: 65].

Агентивный способ интерпретации психологического субъекта в русском языке опирается прежде всего на глагольную структурно-семантическую модель с типовым акциональным значением, которое представляет собой обобщенный смысловой результат предикативного сопряжения субъектного и предикатного компонентов [Золотова 1998: 104] и в самом общем виде, схематично, может быть представлено как Х делает (совершает) что. Денотативный субъект (в нашем случае субъект психического состояния, носитель некоторых внутренних качеств) получает форму именительного падежа, имеющую языковое синтаксическое значение независимой субстанции – носителя предикативного признака, и занимает в структуре пропозиции позицию активного субъекта (агенса). Позиция предиката отводится глаголам ментального воздействия, значение большинства из которых включает интенцию (накладывающую ограничения на сочетаемость с наречиями невольности, ср.: * нечаянно замыслил, * невольно решил, * бессознательно придумал, - которые снимаются только благодаря частице «почти», снижающей категоричность утверждения о невольности осуществления события [Стексова 2002: 93]), а также глаголам желаний и эмоций. Последние, как известно, называют психические реакции, переживания, а также потребности человека, возникающие у человека непроизвольно, без участия его воли – в результате воздействия на него внешних и внутренних раздражителей. Занимая позицию предиката в пропозитивной структуре данного типа, они заметно влияют на семантику высказывания в целом, как бы заведомо программируя экспериенциальный взгляд на ситуацию в целом, определяя инактивность субъекта.

В свое время А. Вежбицкая обратила внимание на скрытый образный семантический потенциал подобных глаголов, позволяющий человеку репрезентировать свои чувства и желания как в некоторой степени активные, вполне осознанные, что и обеспечивает им позицию предиката в активных конструкциях. Проанализировав их сочетаемость и деривационные способности, она, в частности, обратила внимание на способность глаголов эмоций управлять словоформами с объектным значением (возненавидеть кого, пожелать чего, скучать по кому, любить кого и т.п.), с одной стороны отличающую их от однокоренных наречий и прилагательных, употребляющихся в сообщениях о пассивных, невольных эмоциональных состояниях, а с другой – сближающую их с глаголами активного физического действия, которые, как правило, имеют при себе зависимую грамматическую форму имени, называющую обязательного участника ситуации – актанта «объект». Из рассуждений исследовательницы об «активности» эмоциональных предикатов становится ясным следующее. Реализация данного образного семантического потенциала возможна только в определенных контекстуальных условиях (и в ряде случаев приводит к серьезным семантическим трансформациям глагола): они семантически сближаются с глаголами активного действия, встав в один с ними однородный ряд; вводят прямую речь (см. примеры А. Вежбицкой: «Маша – здесь?» – удивился Иван; «Иван – здесь!» – обрадовалась Маша), что объясняется прежде всего категориальным сдвигом в семантике – переходом их в разряд речевых; подвергаются модификации расщепления [Цейтлин 1976: 169-170], ср. устойчивые аналитические описательные обороты, внутреннюю форму которых образуют сочетания значений глагола активного физического действия / деятельности / движения и имени соответствующего психического феномена (это, как правило, опредмеченная форма исходного глагольного предиката), ср.: радоваться – испытывать радость, отчаиваться – приходить в отчаянье, надеяться – жить надеждой и т.п.

Лексико-грамматическая база инактивной (экспериенциальной) репрезентации внутреннего человека. Репрезентация событий ментальной и эмоциональной жизни как непроизвольных, неконтролируемых состояний, как событий само собой случающихся в умах, сердцах людей, осуществляется с помощью ряда синтаксических конструкций, объединенных общим категориальным значением проявления независимого от воли субъекта предикативного признака (это значение может быть представлено схемой С Х происходит что). Главными формальными приметами семантики непроизвольности, неконтролируемости в них являются следующие:

¨ Грамматически зависимая форма имени, называющая лицо – субъекта состояния, актуализирующая независимость предикативного признака от воли человека и снижающая характерную для номинатива активность субъекта, его ответственность за происходящее в душе, сердце, уме человека. Таковы беспредложные формы дательного (реже родительного) падежа в безличных конструкциях, получивших название дативных и дативноподобных, а также предложно-падежные формы со значением квазилокализатора в бытийных предложениях, построенных по субстантивной модели. Все эти формы указывают на инактивный характер субъекта и представляют его как характеризуемого протагониста (Мне радостно; У меня хорошее настроение), воображаемого вместилища внутренних состояний, мыслей, желаний (В душе моей покоя нет; У меня тоска; В сердце у меня радость).

¨ Постфикс –СЯ, который «устраняет активность субъекта и придает глаголу значение невольности осуществления» [Стексова 2002: 106]. С его помощью образуются безличные формы глаголов состояния (хотеть – хочется, любить – любится, верить – верится и т. д.), которые используются в так называемых рефлексивных конструкциях (обозначение А. Вежбицкой), репрезентирующих непреднамеренные ментальные акты, эмоциональные реакции и желания (Ему внезапно захотелось уйти; Ей отчего-то взгрустнулось; Ей вспомнилось то утро), непостижимую, обусловленную какими-то внешними, независимыми от субъекта обстоятельствами способность / неспособность испытывать определенное ментальное, эмоциональное состояние (В таких условиях и думается лучше; Сегодня не мечтается; В голове никак не укладывается, как все случилось).

¨ Безглагольность, характерная для так называемых пассивно-процессуальных семантических конструкций, построенных по адъективным, субстантивным и наречным моделям, в которых предикативный признак грамматически представлен в отвлечении от конкретной длительности психологического акта, «так что само противопоставление действия, события и состояния... размывается», что ведет к ослаблению оттенка активности в субъектном компоненте и – соответственно – к «дезагентивации» сообщения в целом [Золотова, 1998]. Ср.: У него радость, Ему радостно, Он в радости.

Особый способ изображения внутренних состояний человека как независимых от его воли и им не контролируемых – использование семантико-синтаксической модели с квазиагенсом (метафорической модели - в обозначении С.Н. Цейтлин). Она представляет собой, в сущности, структурно-семантическую модификацию исходной номинативно-глагольной модели: роль агенса – субъекта активного действия, названного предикатом, отводится не реальному субъекту (человеку), а отчужденной «части» его внутреннего мира (чувству, эмоции, результатам ментальных операций и др.). Эти психические феномены семантически репрезентируются как не поддающиеся контролю разума, воли человека: они «как бы отделяются от него и начинают свое независимое существование. Происходит олицетворение, одушевление подобных имен, которые, сочетаясь с предикатами активного действия, становятся активными субъектами, определяющими поведение человека» [Стексова 2002: 124], а последний, утрачивая активность, осмысляется как объект воздействия (пациенс), нередко эксплицируясь в речи в соответствующей грамматически зависимой форме. Например: Горло сдавила жалость и нежность к жене (В. Белов. Кануны); Отчаянье душило его (Д. Гранин. Вечера с Петром Великим); Тщеславие должно руководить нами, актерами…Такова наша профессия (из телеинтервью с А. Калягиным). Отбор предикатов для сообщения, построенных по данной модели, диктуется рядом определенных конвенциональных образов: образов живых существ, в том числе человека, животного, растения, порождающих сочетания партитивов с глаголами зарождаться, расти, спать, жалить, грызть, обманывать, судить и т.п., образов неодушевленных субстанций, стихийных сил, определяющих внутреннюю форму сочетаний с глаголами типа сметать, опустошать, разбушеваться [Арутюнова 1999; Емельянова 1993; Пименова 1999; Бабенко 1988].

 Исходя из вышесказанного следует, что практически любой компонент внутреннего мира человека, получивший в речи грамматическую форму существительного, подобно реальному психическому субъекту (целостному человеку), может наделяться признаками самостоятельно действующего существа, независимой субстанции, получая при этом в пропозициональной структуре высказывания позицию агенса. В зависимости от того, какой ипостаси внутреннего человека (целостной или частичной) отводится агентивная роль, определяется общий взгляд на изображаемую ситуацию - как на контролируемый, осознаваемый человеком психический акт (агенс – целостный человек) или как на независимое от его воли, желания, как бы само собой происходящее в его внутреннем мире событие. И в том, и в другом случае категория агенс опирается на выработанную в языке систему средств и их комбинаций, способных в своих значениях выражать варианты предельно общего понятия об активном субъекте, самостоятельно действующей субстанции. Определим лексико-грамматическую базу агентивных образов внутреннего человека - целостного и частичного, представим основные семантические модели, компонентами которых они являются, и охарактеризуем их образно-ассоциативный потенциал.

Лексико-грамматическая база агентивной репрезентации внутреннего человека. Агентивная репрезентация внутреннего человека возможна при любом из вышеуказанных лексико-грамматических способов репрезентации: в роли активного субъекта, самостоятельно действующей субстанции может выступать как целостный, так и частичный внутренний человек. И в том и в другом случае он представлен одной из тех грамматических форм, которые используются при изображении человека как субъекта активного «внешнего» действия, состояния:

¨ форма им. падежа существительного со значением независимой субстанции, нередко с каузативным оттенком (Человек радуется; Душа тоскует; Сердце ликует; Меня преследует мысль и т.п.);

¨ форма род. падежа при отглагольных и отадъективных субстантивах (как семантический эквивалент грамматического субъекта глагольной модели) и семантически близкая ей предложно-падежная форма с каузативным оттенком: предлог ПОД + твор. падеж субстантива (война нервов «о напряженности в отношении людей», души прекрасные порывы «о благородных, высоких устремлениях», ход мысли, полет фантазии; под натиском чувств);

¨ глагольные формы с обобщенно-личным значением в односоставных предложениях, имплицитно указывающие на субъекта состояния (Сердцу не прикажешь (посл.); Чего стыдимся, в том таимся (посл.));

¨ формы мн. числа глагола – главного члена неопределенно-личных конструкций, косвенно указывающие на множество неопределенных лиц, выступающих в роли агенсов по отношению к предикативному признаку (В отделе ее не любили и даже слегка побаивались);

¨ глагольные формы 1-го, 2-го лица в определенно-личных конструкциях, имплицирующие субъекта психического состояния ( - Любишь ее? – Люблю.);

¨ предложно-падежная форма предлог С + твор. падеж имени существительного, называющая коагенса или контрагенса – актанта субъектного типа, находящегося с другим субъектом в партнерских (кооперативных) или антагонистических отношениях [Шмелева 1988: 45-46], обозначаемых такими глаголами, как: мириться, спорить, враждовать, дружить, беседовать и т. п. (мириться с мыслью, расстаться с мыслями, бороться с отчаяньем, заключить сделку с совестью). 

         Базовые пропозитивные семантические модели субъектной репрезентации внутреннего человека. Абстрагируясь от конкретных типов синтаксических конструкций, в которых внутренний человек получает агентивную субкатегориальную репрезентацию, можно выделить несколько разновидностей исходной пропозитивной семантической модели с типовым значением активного, осознанного действия субъекта (Х что делает). При этом учитывается лексико-категориальное значение и обусловленные им синтагматические свойства предиката, поскольку именно он (как главный элемент в структуре пропозиции) определяет взгляд на ситуацию в целом, ибо указывает на определенный тип отношений, связывающих объектов, «определяет характер этих отношений, количество их членов и их роли [Кобозева 2000: 220].

Семантический анализ метафоризированных, аналитически выраженных предикатов внутренних состояний, реакций, действий, заключающийся в экспликации их внутренней формы (точнее лексико-категориального значения стержневого глагола, которое выступило в качестве производящего), в том числе с привлечением случаев творческого индивидуально-авторского использования лежащих в основе этих предикатов образных схем, позволяет выделить следующие ПСМ субъектной репрезентации внутреннего человека.

1. ПСМ Х делает что-либо с кем-либо обусловлена семантическими свойствами глаголов действия, сохраняющимися за ними при переходе в сферу отображения психического. Так, семантический компонент «деятельность» предполагает существование субъекта, способного выполнить названное в основе глагола действие (в нашем случае таким исполнителем является субъект психики или его метонимический заменитель). Из компонента «изменение» – всякий глагол действия содержит идею воздействия субъекта на объект и перехода последнего в новое состояние – вытекает наличие объекта созидания, разрушения, перемещения и пр. манипуляционных действий (в высказываниях о внутреннем человеке объектом обычно мыслится какой-либо психический феномен, «часть» духовного «я» личности). Компонент «деятельность» вместе с компонентом «контакт» (единство времени и местонахождения субъекта и объекта действия) делают возможным появление актанта «инструмент» / «средство». Представление об активном действии субъекта с объектами психической сферы (органами и квазиорганами «душевной» жизни, мыслями, чувствами, желаниями и т. д.) является внутренней, семантической формой значения целого ряда языковых единиц (отдавать сердце кому-нибудь «любить кого-нибудь», набить голову чем-нибудь «обременить себя множеством ненужных сведений», излить душу «откровенно рассказать о своих сокровенных чувствах, мыслях, переживаниях).

Многие высказывания, описывающие ситуацию возникновения или прекращения некоего внутреннего состояния, реализуют рассматриваемую семантическую модель активного квазифизического действия человека с «предметами» психики: Я мгновенно запер в себе все чувства, будто повернул ключ на два оборота. Оставил только собранность и ощущение цели (В. Токарева. Ехал грека). Я решил спокойно все обдумать. Попытаться рассеять ощущение катастрофы, тупика… (С. Довлатов. Заповедник); Я быстро включила свой пошарпанный компьютер [компьютер как метафорическое обозначение головы, мозга. - Е.К], чтобы ответить на ее каверзный вопрос (из разг. речи).

         2. ПСМ Х делает что конституируется семантическими свойствами глаголов деятельности. Как и ПСМ 1, она включает активного субъекта – исполнителя, являющегося общим семантическим актантом глаголов действия и деятельности, однако при этом не предполагает наличия объекта, претерпевающего изменения в результате воздействия субъекта (глаголы деятельности не имеют присущего глаголам действия семантических компонентов «переход», «изменение»). Изменения касаются прежде всего самого активно действующего субъекта. Обратимся, например, к построенным по «деятельностной» модели высказываниям, в которых в качестве предикатов психических состояний используются предложно-падежные сочетания глаголов перемещения, движения в пространстве. Метафоричность (образность) подобных высказываний в большинстве случаев оказывается стертой. Представление о психической активности человека как о процессе целенаправленного преодоления пространства, относится к области внутренней формы речевой единицы. Исходное значение структуры не осознается ни говорящим, ни реципиентом и может быть «угадано» лишь по немногим формальным показателям - предлогам, приставкам с пространственным значением, корневой семантике глаголов перемещения, употребленных в переносном значении, ср.: дойти умом до (чего); докопаться до (истины); погрузиться (в чувство); углубиться в (воспоминания), лезть в (голову), приходить на (ум) и др.

Анализ аффиксальной и корневой семантики глаголов движения, использованных для описания «внутреннего» человека, а также их актантной структуры позволяет, в свою очередь, выделить несколько разновидностей исходной пропозитивной модели пространственного перемещения внутреннего человека, о которых было предварительно сказано в главе 2.

А. Сообщение о психическом состоянии человека может быть построено по модели «движение в границах внутреннего человека». Пространство, выступающее ареной, на которой разворачиваются события внутренней жизни человека, в этом случае ограничивается физической оболочкой человека или, что особенно характерно, сужается до отдельной его «части», специализирующейся на локализации определенных психических феноменов, в представленных ниже примерах это мозг, память - вместилища ментального; сердце, грудь - эмоционального: Смутное воспоминание шевельнулось в мозгу, что-то связанное с детством, с изучением иностранных языков (Маринина А. Убийца поневоле); Страх и растерянность ощутил он в себе, разглядывая это вставшее в памяти изображение…(Битов А. Пушкинский дом); Секунду Павлов колебался - ему вдруг остро до боли стало жаль оставлять старика одного… мелькнула в сердце тревога, отчего оно испуганно сжалось… но он, сжав зубы и цыкнув на щемящее необъяснимой тревогой и тоской сердце, отбросил колебания (М. Юденич. Я отворил пред тобою дверь…).  

    Помимо того, что субъекты и объекты внутреннего мира получают возможность двигаться в пределах внутреннего или внешнего мира, им приписывается способность перемещаться, преодолевая границы этих миров в одном из направлений: из внутреннего - во внешнее и наоборот.

    Б. Сообщения о тех или иных психических состояниях человека могут строиться по модели «движение, направленное извне внутрь человека». Конечным пунктом движения является внутренний мир, исходным - внешний мир, лежащий за пределами физической оболочки человека (в речи он, как правило, имплицирован). Преодолевая некие условные границы, субъекты и объекты лежащего по ту сторону человека мира, становятся содержимым, а значит, и неотъемлемой частью мира внутреннего, и высказывание в целом получает значение обретения / возникновения какого-либо психологического качества / состояния (запасть в душу "глубоко запечатлеться в человеке, став неотъемлемым компонентом его внутреннего мира"; забрать в голову «обрести твердую уверенность в чем-либо и упорно отстаивать это свое убеждение", прийти в голову «возникнуть, появиться» (о мысли, идее)). См. также художественное описание психических состояний, качеств человека при помощи событийной модели "движение вовнутрь": Он сидел без единой конкретной мысли. <…> Потом мысли стали просачиваться в его голову одна за другой. Первая мысль была та, что сейчас позвонит Нина Георгиевна и надо будет что-то придумать и не ходить. <…> Вторая мысль… была та, что если Дюк не пойдет с Ниной Георгиевной, то она пойдет одна… (Токарева. В. Ни сыну, ни жене, ни брату) - просачивание мыслей в голову как обретение человеком способности продуктивно, логично мыслить; Да, есть в нашей профессии и амбиции, и гордость, и тщеславие, и сребролюбие, и зависть. Главное – в душу это не впускать. И тогда, может быть, нашу профессию перестанут называть греховной (из газ. интервью с С. Маковецким) - проникновение в душу человека греховных желаний и чувств как процесс негативных внутренних, личностных изменений. Особую разновидность репрезентации психического как движения внутрь человека извне представляют собой выражения типа забрать себе что-либо в голову, погрузиться в мечты / воспоминания, уйти в себя, запасть в душу, впадать в отчаянье, имплицитно указывающие на глубину проникновения в пространство внутреннего мира человека. См., например, описание укоренившейся в сознании человека мысли: По слухам, она вбила себе в голову, что ее отца репрессировали как раз потому, что он «Ленина» видел (из газ).. Глубина, как известно, является одним из критериев описания физического пространства (она определяется как "протяженность, расстояние от поверхности до дна или до какой-нибудь точки по направлению вниз"), которые используются в концептуализации внутреннего мира человека [Пименова 1996: 203-207]. При этом в русской ЯКМ с понятием глубины обычно связывается представление о недоступном, тщательно скрываемом (любить / ненавидеть в глубине души - о внешне никак не проявляемых чувствах), а также о силе проявления, основательности психических феноменов (этот критерий, например, лежит в основе противопоставления глубоких и поверхностных знаний). Таким образом, указание на глубину проникновения во внутреннее пространство в рассмотренных выше выражениях, по-видимому, отождествляется носителями языка именно с оценкой степени проявления, силой психического состояния, реакции, выступает знаком увлеченности человека определенной мыслью, идеей, сосредоточенности на содержании своего внутреннего мира в целом. Данный семантический признак входит в структуру значения оборота, см.: уходить в (самого) себя «предаваться глубоким размышлениям о чем-либо, не замечая окружающего; быть поглощенным своими мыслями, переживаниями», входить в душу «глубоко затрагивать, волновать, становиться предметом постоянных раздумий, размышлений».

В. Описания психических процессов, построенные по модели «движение, направленное изнутри человека вовне», находятся в отношении векторной антонимии к вышерассмотренным выражениям. Исходным пунктом движения выступает пространство, заключенное в человеке, конечным - пространство внешнее: Он сорвался, вышел из себя; Ты способен вывести из себя кого угодно; Она излить душу в письмах к подгуге.

В одних случаях исходная точка движения называется прямо - локативной предложно-падежной формой имени субъекта состояния (человека), - или содержится указание на него: Представь, какие это муки - сознавать, что твоя любовь кому- то мешает, делает кого-то несчастным, и вот ты начинаешь вырывать ее из себя с кровью и мясом и от этого с каждым днем любишь все сильнее и чувствуешь, что сходишь с ума… (Маринина А. Убийца поневоле); Прости, я тогда не сдержался, вышел из себя ("в гневе потерял самообладание"). В других – субъект состояния, интерпретируемый как исходная точка движения, метонимически замещается партитивом - именной группой, называющей какую-либо "часть" внутреннего человека, субстанцию - вместилище психических феноменов: Давно пора престать думать о нем – выброси его из сердца, забудь (из разг.);  И как это выскочило из моей головы? ("забылось"); Так и было – по крупицам, хотя здесь уместнее будет сказать – файл за файлом, из моей памяти извлекались мельчайшие детали, подробности, штрихи, едва заметные детали, из которых… буквально на моих глазах воссоздавался образ человека, некогда близкого мне… (М. Юденич. Я отворил пред тобою дверь…).

Конечный пункт перемещения содержания внутренней вселенной - это либо внешний мир, некое неопределенное, неограниченное пространство и потому не получившее в речи специального средства выражения (выпустить джина из бутылки; вырвать из себя любовь), либо мифологическое, условное пространство (…Прекрасная память позволяла ей держать в голове множество сведений, которые по первому требования она извлекала на свет божий (А.Маринина. Убийца поневоле)), либо объективное пространство ограниченное определенным кругом людей или вещей, ставших объектами проявления чувств человека (Когда ей становилась особенно тяжко, она приезжала к матери в поселок, чтобы излить ей душу). 

Разнообразными оказываются и характеристики направленного движения, приписываемого «внутреннему» человеку. Психическое состояние может быть представлено как направленное, имеющее пространственные ориентиры: определенный маршрут, исходную и конечную точки пути – эти семантические компоненты заложены в значениях глагольных приставок и корней, предложно-падежных приглагольных форм, см.: входить в разум, лезть в голову, выходить из себя и т. п. При этом характер движения может быть различным: в зону метафоризации втянуты глаголы и отглагольные существительные, указывающие на разную скорость (ср.: В голове мелькнула мысль и В голову пришла мысль) и способы протекания внутренних процессов – водный, сухопутный, воздушный (ср.: течение мыслей, плыть по волнам воспоминаний; ход мыслей, приходить к мысли; витать в облаках, душа отлетает). (Основные типы метафор движения субъектов внутреннего мира представлены в кн.: [Пименова 1999: 218-221]).

Основу семантического моделирования внутренних состояний человека может составлять представление о движении, лишенном какой бы то ни было определенной направленности – круговое, связанное с возвращением в одну и туже точку, хаотическое, разнонаправленное. Образная схема ненаправленного движения обычно используется для отображения трудных ментальных: утраты способности ясно мыслить от множества забот и дел (голова идет кругом, голова кружится), безуспешных попыток в чем-либо разобраться, понять нечто (он все еще блуждать в потемках), тщетного усилия вспомнить что-либо хорошо известное, знакомое, но забытое в данный момент (Что-то вертится в голове). См., например, описания неопределенности жизненных планов, желаний, ценностей и дезориентированности человека в информационном пространстве: …У меня пока нет четких позиций в жизни. Может быть, попробовала бы себя в рекламном деле. А может быть, открыла бы какой-нибудь приют для животных. У меня все время разные идеи в голове бродят (из газ. Интервью с Т. Арко); Я знаю, что это большой удар… но, по-моему, лучше знать, чем блуждать в потемках (Т. Толстая. Кысь). Подобные примеры приводят к выводу о том, что, по-видимому, именно определенность направления движения мысли выступает в русской ЯКМ символом интеллектуальной ясности. Использование образной схемы дезориентированного движения для семантической репрезентации человеческих переживаний, внутреннего беспокойства (метущаяся душа), вероятно, связана со специфической русской национальной идеей, концептом неприкаянности, содержание которого составляет представление об особом состоянии растерянности и внутреннего душевного дискомфорта, связанного с безуспешными поисками такого места, где бы человеку было спокойно и хорошо [Шмелев 2002: с. 353].

Наблюдения показывают, что прагмастилистический статус субъектной СК, обладающей богатым образно-ассоциативным потенциалом, может быть самым разным. Субкатегориальные субъектные смыслы формируют, в частности, семантику экспрессивов, представляющих собой эстетически и концептуально значимые образно-ассоциативные комплексы, помогающие наглядно, убедительно, выразительно описать внутренние состояния человека. Таков, например, развернутый персонифицированный образ тоски, создаваемый в процессе последовательного семантического согласования лексических единиц и грамматических форм, реализующих образно-ассоциативный потенциал агентивной категории: По воскресеньям наваливалась особенная тоска. Какая-то нутряная, едкая… Максим физически чувствовал ее, гадину: как если бы неопрятная, не совсем здоровая баба, бессовестная, с тяжелым запахом изо рта,обшаривала его всего руками…(В. Шукшин. Верую!).

В научном и в религиозном дискурсах можно обнаружить тексты, содержательно (концептуально) организованные субъектной СК. Так, в произведениях религиозной тематики, обращенных к проблеме человека, субъектная категоризации духа, осуществляемая в результате его олицетворения (см., например: дух, жаждущий Высшей Радости и Истины (А. Кураев), дух ищет своего воплощения (А. Мень)), вовсе не является данью классической поэтической традиции. Представление о духе как о сверхлегкой субстанции, частице мира высшего, божественного в человеке, формирующее внутреннюю форму выражений типа собраться с духом, дух вон, испустить дух [Урысон 1999а; Шмелев 2002: 302-306], утраченное современными носителями русского языка, выступает в данных примерах в качестве содержательных элементов сообщения. Оно отражает присущий христианской антропологии взгляд на природу человека, которая определяется триадой «дух – душа – плоть». Примером подобного прагматического использования рассматриваемой СК в научной речи может послужить статья И. Смирновой «Сколько нас в нас» (Наука и религия. 2001. № 6), содержательно восходящая к наивному представлению о множественности alter ego человека, заполняющих его внутреннее пространство и изнутри участвующих в его жизни. Языковым образам обитателей (субъектов) внутреннего мира человека, формирующих метафорическую систему текста (внутренний диалог; беседовать с собой; делить жизненный опыт между двумя и большим числом личностей, конфликтующих между собой; отыскать оппонента в самом себе), поддерживающихся композиционно (научными описаниями случаев раздвоения личности), в данном случае, по-видимому, следует отказать в статусе вспомогательного средства создания эстетически-образного эффекта. Они представляют собой смысловое ядро, определяющее содержание сообщения.

3. 2. Образно-ассоциативный и прагмастилистический потенциал