Просветительская же деятельность свт. Стефана имеет в себе две составляющие, неразрывно связанные между собой. Во-первых, известно, что св. Стефан создал зырянскую письменность, позже вышедшую из употребления. Во‑вторых, перевёл на коми язык несколько книг, в том числе Псалтирь, и перевёл церковные службы на коми язык (в том числе Божественную Литургию). Последнее вызвало необходимость создания новых слов для обозначения понятий, которых до того у зырян не было.

Св. Епифаний пишет о этом так: «… не только просветил их крещением святым, но и грамотой их снабдил, и разум книжный даровал, и письму их обучил. Ибо сам он грамоту новую составил, неизвестную ранее азбуку пермскую сочинил и теми письменными словами написал и передал им новые книги, кои пермяне дотоле никогда не имели. До крещения у пермян не было грамоты, не понимали они написанного и вовсе не знали, что такое книги. Были у них лишь сказители, кои рассказывали о жизни, и о мироздании, и об Адаме, и о разделении языков и прочее баяли и лгали, а не сообщали истины, и так век свой и все годы свои напрасно они растрачивали»[44].

Более лаконично и ёмко раскрыть суть просветительского подвига свт. Стефана, чем это сделал св.Епифаний, пожалуй, невозможно.

Однако вопросы всё‑таки остаются:

Почему св. Стефан не использовал готовый алфавит (например, не адаптировал русский), а изобрёл новую письменность?

Действительно ли зырянская письменность настолько уникальна, или в её основу положена какая‑то другая?

И, наконец, почему она исчезла и какова же в этом случае её роль в просвещении коми народа?

В этих трёх вопросах можно разобраться, если начать со второго.

Образец зырянского алфавита приведён в приложении к данной работе. Данный алфавит содержит 24 буквы, однако, св. Епифаний упоминает, что их было 26. Две буквы утрачены безвозвратно вместе с текстами, где они были. Ведь на сегодняшний день до нас дошли лишь скудные остатки этого письма – всего лишь 236 слов связного текста[45].

По поводу генеалогии зырянского письма существовало немало гипотез. Однако наиболее убедительна версия В.В. Понарядова, сыктывкарского лингвиста, автора ряда работ по сравнительной типологии и истории древнепермской письменности.

Проведённые им исследования показывают, что похожими на греческие или грузинские могут быть признаны не более 3-5 букв, а на скандинавскую рунику не похожа ни одна.

При этом исследователь отмечает, что необходимо учитывать одновременно два критерия: буквы должны иметь не только графическое соответствие, но и обозначать звуки, сходные по звучанию.

И в результате проделанной работы В. Понарядов пришёл к выводу, что древнепермская письменность наиболее тесные связи имеет с древнетюркской руникой: аж 16 из 24 пермский букв имеют сходство с древнетюркскими знаками для передачи сходных звуков[46]. Он же утверждает, что в 13-14 веках именно тюркская руника имела на зырянской земле ограниченное хождение, а некоторые из этих знаков использовались зырянами в качестве «пасов» – знаков рода, которыми зыряне отмечали принадлежность земли к тому или иному клану.

С этой точкой зрения полностью согласен П. Ф. Лимеров, исследователь коми фольклора и мифологии, который считает, что именно связь стефановского письма с тюркской руникой объясняет, «… почему в очень сжатые сроки, с 1379 по 1382 год была просвещена значительная часть Вычегодской Перми, причем были построены школы, переписывались книги, рукополагались священники из местного населения, открывались храмы, так что уже спустя всего три года после начала катехизации язычников встал вопрос об открытии для них епархиального правления»[47].

И поэтому тот факт, что св. Стефан не стал изобретать что-то ранее невиданное, а взял за основу уже существовавшую письменность, нисколько не принижает величие его миссионерского подвига.

Теперь остается вопрос о том, почему погибла стефановская письменность. Сам собою напрашивается ответ: она погибла в результате исчезновения текстов, которые были написаны ею.

Правда, справедливости ради надо отметить, что существует и иная точка зрения: «…причиной забвения стефановского алфавита могла быть и внутренняя языковая ситуация на территории Перми (вспомним перечисление народов в Житии). Созданная на основе одного из диалектов пермского языка финноугорских народов, расселённых в бассейне Вычегды, письменность не отражала всего многообразия этнолингвистических особенностей новопросвещенных пермян, и очевидно, не имела желаемого быстрого распространения»[48].

Эту точку зрения легко оспорить. Дело в том, что разговорные языки многих народов мира имели (и имеют), множество диалектов, но при этом литературный язык, как правило, един, и возникает он на базе одного из этих диалектов. Так, например, итальянский язык в раннее средневековье имел несколько весьма непохожих друг на друга диалектов, но к концу 13 века центр экономической и культурной жизни Италии переместился в Тоскану, и тосканский (флорентийский) диалект выдвинулся на первое место, и, потеснив остальные, дал начало литературному итальянскому языку[49].

И если лингвистическая пестрота не мешала творчеству Данте и Петрарки, то как аналогичная ситуация могла быть препятствием для миссии св. Стефана? И не погиб же, в конце концов, латинский алфавит вместе с Римской империей!

Так что причина исчезновения зырянского письма всё-таки связана с исчезновением текстов.

И здесь надо сказать о филологическом (или лингвистическом – как правильно?) творчестве свт. Стефана. Для проповеди на зырянском языке ему пришлось создавать новые слова для выражения тех понятий, без которых проповедь христианства была бы невозможна. И этот аспект деятельности св. Стефана не всеми оценивается удовлетворительно: так, митрополит Евгений (Болховитинов), живший в 19 веке, считал, что произошедшая в последующие столетия после Стефана замена богослужебного языка с зырянского на славянский, и как следствие этого – забвение письменности, произошла из-за того, что «Темнота пермских книг при самом начале переводов долженствовала быть и для современников потому, что высокое церковных книг красноречие и обилие не могло находить соответственных себе выражений на необразованном, бедном и диком зырянском языке, оттого св. Стефан для переводов своих сам выдумывал многие неупотребительные у зырян слова, производя их из зырянских корней, а некоторые принужден был вводить и русские…»[50].

Ну что тут можно возразить? Известно, что право прецедентов – самое сильное, даже если прецедент имеет место быть позднее. То есть нужно найти хотя бы одну личность в истории, которая решала бы сходную задачу, и посмотреть, как оценивает история результаты этого решения.

И такая прецедентная личность есть. Это – Элиэзер Перельман, известный под именем Бен-Иегуда, живший на рубеже 19 и 20 вв. Будучи умеренным сионистом, он мечтал не только о том, чтобы его народ вернулся в Землю Обетованную, но и, живя в этой земле, говорил на своём, еврейском, языке. Но вот беда: тогда самым еврейским языком был (да и сейчас является) английский, ибо на нём говорит половина евреев мира. Собственно же еврейский язык (иврит) уже около двух тысяч лет был мёртвым языком, на котором были написаны священные книги, но на нём уже давно никто не говорил. Поэтому Бен-Иегуда стал образовывать новые слова из уже известных по священным книгам. И его подход оказался столь живуч, что в современном иврите есть «свои» слова даже для таких понятий, как мотоцикл («офноа») и компьютер («махшев»)[51].

И св. Стефан за 500 лет до Бен-Иегуды действовал аналогичным образом, используя для обозначения новых понятий слова, образованные из уже известных и понимаемых всеми: «…терминотворчество на материале коми языка имеет давние традиции, восходящие ко временам Стефана Пермского, при котором коми язык стал языком религиозной литературы и богослужения. Стефаном были изобретены такие термины, как «быдкутысь» – Вседержитель, «вежасны» – освятиться, «видзан» – «спасение» и др.»[52].

Поэтому наиболее вероятной причиной гибели книг на зырянском языке, а с ними – и зырянской письменности, стали следующие события:

Царь Иван III, который, с целью ослабления Новгорода, в 1492 году принял решение передать Вологду и её окрестности в состав Пермской епархии.

Тем самым царь Иван III оказал епархии, что называется, «медвежью услугу»: Пермская земля находится слишком далеко от центральной России и в те времена была мало заселена, и епископы всё чаще «наезжали» в Вологду, со временем сделав её своим постоянным местом жительства^[53].

Позже, уже при епископе Макарии, в 1571 году, кафедра уже официально была перенесена в Вологду и получила название Вологодско-Великопермская.

А в 16 веке, царь Иван Грозный, любивший Вологду и всячески способствовавший её возвышению, укреплял зависимость Перми от неё. Для упрочения такой зависимости решено было перевести всё богослужение коми церквей на славянский язык. Возникло гонение на зырянскую письменность, в результате чего были сожжены практически все книги, в том числе богослужебные, написанные на зырянском языке, а те, кто пытался спасти книги от уничтожения, подвергались репрессиям со стороны властей^[54].

То есть царь Иван Грозный так и не понял того, что этническая самобытность никак не препятствует единству государства…