Сложная история развития христианских общин отразилась на христианской догматике. Возникнув первоначально как небольшая иудейская секта, христианство постепенно превращалось в мировую религию по мере того, как оно удовлетворяло потребности и запросы все новых групп населения, разных этнических и классовых элементов. Это привело к тому, что сама христианская догматика становилась чрезвычайно сложной, путаной и противоречивой. Едва ли найдется в мире другая религия, которая заключала бы столько внутренних противоречий, нелогичности, несообразностей, как христианская. Если оставить противоречия между отдельными евангелиями, как сравнительно маловажный факт, и если ограничиться только основными понятиями христианства, то нельзя не подивиться непримиримым противоречиям, которые мы здесь находим.

Идея всемогущего и всеблагого бога резко противоречит идее страдающего бога, искупающего своей смертью грехи людей.

Та же идея всеблагого, всемогущего бога противоречит идее греховности всего человеческого рода, учению о загробном воздаянии и мучениях грешников. Если бог всеблагой и всемогущий, он должен был устроить к всеобщему благополучию судьбу мира и людей, не обрекая вечной муке людей за то, что он сам же их создал дурными.

Догмат о предопределении противоречит церковному учению о свободе воли человека. Всеведущий бог заранее предопределил одних людей к праведной жизни и к райскому блаженству, других - к греху и загробным мукам. Но в то же время, по христианскому учению, воля человека свободна, он сам избирает для себя путь добродетели или путь греха, и за это-то бог награждает одних и карает других. Это догматическое противоречие по-разному, но одинаково безуспешно пытаются разрешить христианские богословы.

Бросается в глаза логическая нелепость христианского догмата троичности бога. Бог един, но в то же время их три: бог-отец, бог-сын и бог - дух святой. Бог-отец посылает своего сына на землю, и тот там рождается от бога - духа святого и женщины. Будучи на земле, этот бог-сын постоянно говорит людям, что он лишь творит волю пославшего его отца, а не свою; он молится своему отцу, прося у него силы чтобы перенести тяжелую казнь, просит даже избавить его от этой казни. И вот оказывается, что он, и его отец, и святой дух, который тоже является его отцом, оплодотворившим его мать, - все это один и тот же бог. Понять это человеческим умом невозможно. Объясняется же эта путаница просто тем, что составные части пресвятой троицы взяты из разных источников: бог-отец - это еврейский Ягве-Саваоф; бог-сын - это мессия-спаситель, сложный образ которого мы уже выше рассматривали; бог - дух святой - это плерома, отвлеченное божественное начало гностиков, которое ставилось ими неизмеримо выше еврейского бога Ягве и даже отчасти противопоставлялось ему. Беспринципное соединение этих различных идей и дало христианскую троицу.

Многочисленны и другие догматические противоречия и логические неувязки в христианском вероучении.

Эта противоречивость догматов, эта сложная идеология христианства порождены той ожесточенной догматической борьбой между отдельными направлениями, которая сама была отражением борьбы разных классовых сил и интересов, представленных в раннем христианстве. Но массы верующих отнюдь не смущались догматическими противоречиями. И это понятно. Ведь христианство зародилось как религия рабов и угнетенных масс, которым меньше всего нужна была догматика; им нужна была вера в доброе божество, в спасителя, нужно было религиозное утешение. Если вообще в религии эмоциональный элемент обычно преобладает над рассудочным, то в массовых мессианистских религиозных движениях это сказывается особенно резко. Когда же в христианские общины стали вливаться люди иных классов - представители образованного римско-эллинистического общества, пропитавшиеся духом позднегреческой философии с ее утонченным идеализмом, - они принесли в христианство свои интересы и идеи, но связать концы с концами в догматике им не удалось.

Как путана и сумбурна догматика христианства, так же противоречива и неясна его этика. Видимо, в ходе длительной идейной борьбы в христианское мировоззрение влились совершенно различные этические нормы и принципы Наряду с утонченной моралью стоиков, наряду с нравственными принципами, соответствующими настроениям рабов и угнетенных, в христианстве отразились грубые, отталкивающие понятия паразитов-рабовладельцев.

В самом деле. В евангелиях и посланиях можно найти ряд нравственных или чисто житейских высказываний, не противоречащих этике и житейской мудрости нашего времени. Например: дерево познается по его плодам; не следует вливать новое вино в старые мехи; никто не пророк в своем отечестве; никто не может служить одновременно двум господам; оскверняет человека не то, что входит в него, а то, что выходит из его уст; не ищи сучка в глазу брата своего, а сначала вынь бревно из своего собственного глаза; не человек для субботы, а суббота для человека; нетрудящийся да не ест и т.п. Все эти здравые моральные идеи взяты христианством из античных философско-этических систем, главным образом у стоиков, особенно у Сенеки - "дяди христианства", как его называл Энгельс.

Но тут же, рядом с этими дельными моральными принципами, в новозаветной литературе, в том числе в евангелиях, встречаются и мысли, возмутительные для элементарного нравственного сознания. Иисус публично отрекается от своей матери и от братьев. Он не отпускает своего ученика, желающего исполнить свой семейный и моральный долг - похоронить своего отца. Он ставит всем в пример жулика-управляющего, ловко избавившегося от заслуженного наказания, и по этому поводу дает совершенно серьезно, без всякой иронии, такой совет: "Приобретайте себе друзей богатством неправедным". Наконец даже с каким-то цинизмом смакуется евангелистами отвратительное моральное правило, что имущему надо еще прибавить, а у неимущего отнять и то последнее, что у него есть: и это не случайная обмолвка, ибо мысль эта повторена в евангелиях пять раз - по два раза у Матфея и Луки и раз у Марка. Все это скотская мораль рабовладельцев и ростовщиков.

Противоречивость христианской этики была прямым отражением изменения классового состава христианских общин. Вначале они состояли из еврейской бунтарской бедноты и были проникнуты боевым апокалиптическим духом. Когда этот дух выветрился (после поражения иудейского восстания), настроения угнетенных масс отразились в христианстве в виде прославления бедных и осуждения богатых: "Горе вам, богатые! ибо вы уже получили свое утешение. Горе вам, пресыщенные ныне! ибо взалчете". "Придите ко мне, все труждающиеся и обремененные, и я успокою вас". "Так буду_т последние первыми, и первые последними".

Однако, выражая сочувствие рабам и угнетенным, обещая им награду на небесах, авторы евангелий и не думали ставить вопрос об освобождении рабов здесь, на земле. Рабство представлялось им вещью естественной и не вызывающей сомнений. А когда христианские общины стали пополняться и за счет рабовладельцев, богатых, то в евангелиях еще ярче отразился взгляд на рабов как на совершенно бесправные существа. Например, по словам Евангелия от Луки, Иисус дает своим слушателям такие советы: "Кто из вас, имея раба пашущего или пасущего, по возвращении его с поля, скажет ему: "пойди скорее, садись за стол"? Напротив, не скажет ли ему: "приготовь мне поужинать и, подпоясавшись, служи мне, пока буду есть и пить; и потом! ешь и пей сам"?". Автор подобного совета считал, видно, совершенно ненужным дать отдохнуть рабу после тяжелой дневной работы.

Однако при всех противоречиях социальных и моральных принципов в евангельском христианстве все же доминирует одна этическая норма: проповедь терпения, покорности, прощения обид. Именно в евангелиях эта проповедь доведена до крайности и, по существу, до невыполнимости. "Любите врагов ваших, - учит Иисус, - благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас". "Не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую". Именно эта мораль привлекала и привлекает к христианству многих людей; многие считают ее нравственным идеалом. Однако надо сказать, во-первых, что никто из христиан - за исключением считанных единиц - никогда не выполнял и не выполняет подобных требований. Во-вторых, то разумное. что в них есть, - спокойное и гордое самообладание, уважение к себе и к другому - не оригинально в христианстве, а заимствовано из этической системы стоиков. И наконец, в-третьих, в тех конкретных условиях, в каких звучала евангельская проповедь, - в условиях рабовладельческого строя - она была, по существу, защитой этого строя. Ведь хотя призыв прощать обиды был обращен ко всем людям ясно, что относиться он мог прежде всего именно к рабам, к угнетенным, которых обижали угнетатели, а никак не наоборот. Христианская проповедь покорности и прощения с самого начала была на руку эксплуататорам.

Развитие культа

Борьба между сектами привела к сплочению общин, к укреплению организационных форм христианской церкви. В ходе этой идеологической борьбы усложнялись и христианская обрядность и христианский культ.

Раннехристианский культ был чрезвычайно прост, обрядов почти не было. Простота и легкость взаимного общения между людьми, не разъединявшимися обрядностью, в свое время были условиями, обеспечившими христианству победу над другими культами. Энгельс видел одну из революционных сторон христианства именно в том, что оно упразднило древнюю религиозную обрядность, разделявшую людей, и тем самым стало "первой возможной мировой религией". Первоначальная христианская обрядность ограничивалась периодически собиравшимися вечерями - трапезами в память основателя учения. На этих трапезах вкушался хлеб, читались священные тексты; это были вечери любви - агапы. По мере включения в состав христианских общин приверженцев других культов происходит наплыв различных элементов древней обрядности.

Главное место в христианской обрядности принадлежит, как известно, таинствам - культовым действиям, цель которых состоит в низведении на верующих благодати божьей. Древнейшие и в то же время важнейшие христианские таинства - крещение и причащение.

Таинство причащения, в котором верующие вкушают под видом хлеба и вина "плоть и кровь Христову", есть не что иное, как модификация древнего обряда богоядения. Возникнув еще, по-видимому, на почве тотемизма, этот обряд богоядения особенно развился в земледельческих религиях. Бога-покровителя растительности верующие убивали и поедали в лице его человеческого или животного заместителя, В культе Митры, Аттиса и других восточных богов существовал обряд причащения хлебом и вином. Эти священные еда и питье считались, по-видимому, воплощением бога. Митраистическое причастие почти без изменения и перешло в христианство. Здесь оно, однако, переплелось с древнееврейским пасхальным ритуалом умерщвления агнца. Основатель христианства, принесший себя в жертву, начал изображаться как агнец (кстати, в образе мистического небесного агнца он и выступает в Апокалипсисе). Так возник комплекс христианской пасхи. Трапеза причастия сделалась из ежегодной еженедельной, каждую неделю совершались богослужения с обрядовым поеданием тела и крови принесшего себя в жертву бога.

Вслед за причастием появилось таинство крещения, тоже заимствованное из других культовых. Водяное крещение, то есть обрядовое очищение при помощи воды, восходит к древнейшим обрядам инициации. Посвящение в тайные союзы, а в древневосточных религиях в мистерии сопровождалось всегда ритуальным очищением. Обряды принятия в тайные культы рассматривались как второе рождение. Обрядовое купание употреблялось в элевсинских мистериях, в таинствах Диониса, Исиды. Еще более видное место занимало оно в ритуале секты мапдегв (секта неясного происхождения с резко дуалистическим вероучением, почитавшая некоего "искупителя", а также Иоанна Крестителя; приверженцы этой секты - 2-3 тысячи человек - есть и сейчас в Южном Ираке и Иране). Мандеистский ритуал водяного крещения, вместе с образом легендарного Иоанна Крестителя, видимо, и послужил для христианских общин непосредственным источником заимствования. В христианстве крещение водой, как бы смывавшей скверну, получило особенно большое значение в связи с учением о всеобщей греховности, от которой будто бы избавила людей смерть спасителя. Этот "первородный грех" и смывает с верующего при крещении вода.

Лишь позже появились другие таинства, которых в настоящее время в христианской церкви считают семь. Это число (семь таинств) было первоначально установлено католической церковью на Лионском соборе в XIII в., а позже было заимствовано восточной православной церковью. Итак, христианство уже в том виде, как оно сформировалось во II-III вв., представляло собой чрезвычайно сложное, запутанное и противоречивое вероучение, единство которого удавалось удержать лишь с огромным трудом, и скорее лишь внешним образом. В нем переплелись: из⁷дейское учение о едином боге-вседержителе; иудейская же идея мессии-спасителя, правда превратившегося в духовного спасителя-искупителя и слившегося с образами земледельческих умирающих и воскресающих богов; гностическое учение о противоположности духа и материи и о божественном посреднике между ними - логосе; маздаистская эсхатология и вера в будущее царство блаженства для праведных: маздаистское же представление о духе зла - дьяволе; древневосточное почитание богини-матери (она же богородица). В христианское вероучение влилось и многое другое:

в том числе древний погребальный культ с сопутствующей ему верой в загробную жизнь души; шаманская практика заклинания и изгнания злых духов; знахарские приемы магического исцеления больных; античное почитание гениев, восходящее к древнему нагуализму и превратившееся в христианскую веру в ангелов-хранителей, и т.д., вплоть до пережитков древних тотемических обрядов и представлений (вера в непорочное зачатие, таинство причащения).