Центральным понятие теории Шведера является понятие интенциональности как основной характеристике опытно переживаемой нами реальности. Слово “intentional” может быть переведено как “сконструированный”, “вымышленный”, следовательно “интенциональный мир” - “вымышленный мир” или “сконструированный мир” - сконструированный посредством культуры, вымышленный на основании тех или иных культурных парадигм. Каждая культура задает свою логику мышления, на основании которой люди и создают свое представление как о внешнем мире, так и о себе самих. Самопредставление также задано культурой, а потому интенционально. Интенциональный мир населен интенциональными личностями. Каждая культура имеет свою собственную интенциональность, и то, что мы называем рациональным научным исследованием лежит в рамках нашей собственной интенциональности. Мы можем познать иную интенциональность, но выйти за пределы интенциональности как таковой не в силах, поскольку сам наш механизм восприятия реальности “работает” только в культурно заданных парадигмах. Объективной реальности для нас просто нет в том смысле, что для человека она непознаваема. Проблема в том, чтобы объяснить разнообразие человеческих концепций реальности. Интенциональность является, по Шведеру, предпосылкой любого адекватного теоретизирования о человеке. “Индивиды и традиции, души и культуры создают друг друга. Поэтому идея культурной психологии предполагает, что процессы сознания (процесс самоутверждения, процесс научения, процесс рассуждения, процесс эмоционального чувствования) не может быть одинаковыми в различных культурных регионах мира.”

Как утверждает Ричарл Шведер, толчком к развитию культурной психологии была когнитивная революция, которая высветила серьезные недостатки в психологии и антропологии, а именно, отсутствие концепций интенциональных представлений и интенциональных состояний в теории личности, а также отсутствие понятия ментальных представления и интенциональных миров (субъект-зависимых объектов, воплощенных в культурно конституированных формах жизни) в теории социокультурного окружения. “Культурная психология направлена против всех предпосылок общей психологии: разделения внутренних особенностей ума от внешних особенностей социокультурного окружения, формы от содержания, “глубинного” от “поверхностного”, внутренних действующих механизмов от всех прочих влияний. Ум, согласно культурной психологии, не может быть отделен от исторической вариативности и кросс-культурного многообразия интенциональных миров, составной частью которой он является.”

“Психологическая антропология утверждает, что центральный действующий механизм человеческой психики находится вне социокультурной системы и независим от нее, структура и функционирование центрального действующего механизма не меняется радикальным образом под воздействием содержания, материала — социокультурного окружения, в котором он действует. Все различия между популяциями должны интерпретироваться как многообразие продуктов глубинного оперирования психологически унифицированного центрального действующего механизма.

Шведер исходит из того, что в различных культурах могут иметься представления об одной и той же вещи, несовместимые между собой. Однако, как полагает Шведер, все эти значения в латентном виде присущи этой вещи. В одной культуре реализуется одно из этих значений, а остальные вытесняются, в другой - второе, в третьей - третье. Здесь возможна частичная аналогия с тем, как дети воспринимают звуки родного языка. Рождаются они со способностью улавливать различия огромного количества звуков, в том числе и тех, которых нет в языке, который станет для них родным. Однако эта способность обычно исчезает к концу первого года жизни, если ребенок растет в моноязычной среде. Мы, взрослые, нуждаемся в специальной тренировке, чтобы научиться улавливать разницу между звуками чужих языков. Это же относится и рациональности. Нет единой универсальной для всех культур рациональности. Существуют различные параллельные друг другу способы рационального мышления. В процессе ранней энкультурации, человек закрепляет в своем сознании тот из них, который характерен для его культуры. Заблуждением является противопоставление рационального и мифологического мышления. Напротив, то, что в одной культуре является рациональным, в другой представляется мифологическим.

Социокультурное окружение является интенциональным миром, потому что его существование является реальным только постольку, поскольку существует сообщество людей, чьи верования, желания, цели и другие ментальные представления направляются им, находятся под его влиянием. “Интенциональные миры — это человеческие артефактные миры. Интенциональные события, отношения, вещи существуют только в интенциональном мире. Любая вещь не существует вне нашего вовлечения и нашей реакции на нее. Интенциональные вещи причинно активны, но только в результате наших ментальных представлений о них. Они не имеют “природной” реальности или идентичности отдельно от человеческого понимания и деятельности. Интенциональный мир не существует отдельно от интенциональных состояний (верований, желаний, эмоций), воздействует на них и сам находится под их воздействием, воздействием людей, которые живут в этом мире”.

Психика отражает интенциональную личность. Культура отражает интенциональный мир. “Интенциональная личность и интенциональный мир взаимозависимы, они диалектически установлены посредством интенциональной деятельности и практики, которые являются их продуктами. Психика оживляет “сосуд” в котором находится, обращая его в личность, с умом, душой, волей, целями и суждениями. Движения психики - это материал для интенциональных состояний, верований, желаний, мечтаний, ценностей. Психика отражает мотивированные включения, субъективные состояния в ответ на наши ментальные представления вещей. Движения психики - материал для интенциональных процессов: постановки целей, расчетов, воплощениий эмоциональных реакций, саморегуляции и т.п. Психика отражает “уже-здесь” интенциональное состояние и процессы распределения и организации внутри личности и вокруг нее, включение в изменения, реорганизацию и трансформацию жизненного цикла.” Культура является интенциональной схемой вещей. Она отражает личность, общество и природу. Интенциональный мир включает в себя концепции, оценки, суждения, цели и друге ментальные представления, уже воплощенные в социальные институции, практики, артефакты, технологии, художественные стили, тексты и модели дискурса. Культурная психология изучает, как интенциональные индивиды реагируют на интенциональные предписания и интенциональные ментальные представления и в соответствии с ними строят свое поведение. Даже трансцендентная реальность трактуется как часть интенционального мира. В культурной психологии трансформация интенционального мира возможна, но только как диалектический процесс превращения одного интенционального мира в другой. Культурно установленные реальности (интенциональные миры) и реальность-конституирующие психики (интенциональные личности) беспрерывно создают друг друга, мешая друг другу, интерпретируя идентичность друг друга, обуславливая существование друг друга.

Таким образом, культурная психология изучает те процессы, которые происходят, потому что мы понимаем их и включаемся в них. “Особенно важно, что мы не предполагаем реальности, которая была бы независима от нашего участия в ней. Вероятность, что события будут происходить в интенциональном мире не независимы от того, что нашей точки зрения будет происходить.” Следовательно, положения, которые формулирует культурная психология имеют те ограничения, что процессы, которые они описывают, воплощены или локализованы в конкретных интенциональных мирах и являются фрагментами “институциолизированных регулярностей”, установившихся внутри некой культурной области в некую историческую эпоху, может быть даже на столетия, но в любом случае подлежащие изменениям. А потому, как считает Шведер, “если реальности не независимы от нашего представления о них и нашего в них включения, вопрос о них, даже “научный” вопрос, лишен смысла. Мир культурной психологии - это мир диалектических имеющих обратную связь петель и динамических нелинейных отношений между вещами подлежащими трансформации. Многие из наших попыток рассмотреть интенциональный мир, построить его модель, могут оказаться лишенными смысла. Например, мы можем оказаться неспособными зафиксировать или стандартизировать определения концепций. Мы можем столкнуться с тем, что вещи, которые можно рассматривать в унитарном, гомогенном, линейном мире и определить друг посредством друга, не таковы в мире культурной психологии.”

Психика и культура являются, таким образом, сиамскими близнецами. Психическая организация личности - это взятая как можно более широко и как можно более экспрессивно концепция себя, общества и природы; в то же время, один из лучших путей понять культурные концепции себя, общества и природы - это изучить способ организации и функций концепций в субъективной жизни индивида, как о том говорил Д’Андрад.

Культурная психология имеет цель одинаково важную и для психологов, и антропологов: найти такой способ говорить о культуре и психике, чтобы ни та, ни другая не были внешними или внутренними по отношению друг к другу, изучить социальное взаимодействие и социальную практику под тем углом зрения, что интенциональность личности встречается с интенциональностью мира и как они вместе выражают, поддерживают, защищают друг друга. “Эта цель в антропологии сводится к созданию интерпретативных рамок для изучения субъект-зависимых объектов (интенциональных миров) и объект-зависимых субъектов (интенциональных личностей) взаимопроникающих в идентичность друг друга или устанавливающих друг для друга условия существования и развития, которые совместно подвергаются изменениям посредством социальных взаимодействий.” Шведер полагает, что можно представить себе шесть типов отношений между реальность-конструирующей психикой (интенциональной личностью) и культурно сконструированной реальностью (интенциональным миром). Отношения могут быть или позитивными (когда интенциональность мира усиливает или поддерживает интенциональность психики), или негативными (когда интенциональность мира противодействие интенциональности психики). Отношения могут быть также или активными (когда создание или выбор цели является целью самой личности), или реактивными (когда другие личности выбирают или создают интенциональный мир для данной личности в соответствии с ее интенциональностью или интенциональностью, которую другие предвидят как цель данной личности), или пассивной (когда цель данной личности состоит в выживании в интенциональном мире созданном или выбранном другими для других или для самих себя). Так получается шесть типов: позитивный (активный, реактивный или пассивный) и негативный (активный, реактивный или пассивный).

Как сам Ричард Шведер объясняет свои подходы к культурной психологии: “Более, чем за столетие, - пишет он, - когнитивная антропология разделилась на две школы в зависимости от ответа на ряд связанных между собой вопросов: какая информация о человеческом уме должна быть получена перед лицом бесчисленных этнографических и исторических примеров глубоко укоренившихся очевидно ложных верований приводящим к очевидно иррациональным практикам? Каково место рациональности, иррациональности, нерациональности в том, что делают люди?” Эта дискуссия длится многие годы. В XVIII и XIX считалось, что человек, конечно, может плохо понимать свои собственные убеждения для того, чтобы следовать им корректно; он может делать ошибки, оценивая очевидные ситуации и, конечно, он может подпадать действиям страстей и желаний, он может приходить к неправильным заключениям; тем не менее, человек в отличии от животных, размышляет по поводу своих поступком и по поводу самих своих размышлений и стремится реализовать свою природу, подвергаясь действию соответствующих норм логического, научного, и статистического мышления, он познает свои ошибки и стремиться реформировать свою практику. Однако в различные эпохи, в различных обществах люди часто верят самым невероятным вещам и делает самые невероятные вещи. Ко многим из этих идей и практик кажутся применимыми определения “ошибочный”, “ложный”, “неэффективный”, “непрактичный”, “неморальный”, “фальшивый”. Так мыслители эпохи Просвещения разделились на “универсалистов” и “сторонников идеи развития”. От универсалистов мы унаследовали страсть к открытию общих законов и универсалий, концепцию “глубинной структуры” и идею о том, что некоторые вещи являются естественными. От сторонников идеи развития мы унаследовали концепцию идеи прогресса, акцент на адаптацию и решение проблем, а также то, что история идей есть история все более и более адекватных представлений о реальности, а история человеческой практики есть история все лучшей и лучшей адаптации к требованиям окружающей среды.

“Существует много точек в когнитивной структуре, которые находятся за пределами логических и научных стандартов, где вопрос об истинности или ложности, валидности или ошибочности, практичности и эффективности просто отсутствует. В этих точках нет правил логики и законов, диктующих, во что необходимо верить. Это реальность, где человек свободен создавать свой собственный особый символический мир. Язык, мысль и общество выстраивается на идеях, которые стоят вне компетенции логической и научной оценки, идеях, которые не обладают универсальным оценочным критерием. Одна из линий исследования так называемых внереальных идей фокусирует свое внимание на принципах и предположениях, валидность которых не может быть не подтверждена, ни опровергнута. Эти принципы не нарушают принципов логики, но и не следуют им.”

Социальная жизнь требует ответов на вопросы, которые не могут быть доказаны логически или научно. Человек должен избрать ответы на такие вопросы. Социальный порядок – производная от ответов на такие вопросы. Ни разум, ни реальность не диктует эти ответы. Человек должен сам дать свои ответы, тем не менее, ответам, данным тем или иным обществом, определяется его практика и обычаи. Что мы едим, что мы носим – символизирует наше отличие от других обществ.

Большинство того, что мы знаем, получено нами от других людей. Это обучение может быть формализованным, но обычно оно неформально. Обучение может выражаться в эксплицитной инструкции, но обычно оно происходит в процессе ситуативной коррекции или как намек. Так человек, находясь в мире внерациональных идей, усваивает обычаи, традиции, ритуалы, внерациональные символы. В понимании Пиаже, ранние формы понимания ребенка заменяются новыми и более адекватными формами понимания. Но образ прогрессивного развития ломается, когда движение идет из рациональной области к внерациональной. Во внерациональной области мысль является не универсально валидным стандартом для суждений об адекватности идей, и более старые формы суждений необязательно недостаточны. Во внерациональной сфере нет универсальной области изменения и понятие прогресса трудно определимо. Внерациональные идеи не могут быть сопоставлены в терминах сравнительного адекватности. Для каждого индивида развитие соотнесенной, интегрированной и обобщенной картины мира связано с различными социальными или межперсональными коммуникативными процессами. Шведер полагает, что в процессе своего развития человек переходит от личных изобретений к коллективным представлениям. Это значительно противоречит теории Ж. Пиаже о человеческом развитии, хотя и последний не отрицал, что интеллектуальное окружение заключает в себе “уже кристаллизованный культурный продукт”, коллективные представления о мире, которые выработались в процессе долговременного коллективного развития. Коллективные представления часто бывают решающими для того, как человек думает. Идеи, которые усваивает ребенок, в значительной мере ему передаются. В огромном большинстве случаев это имплицитные послания, которые передаются в процессе социального дискурса. Это послания о том, что следует предпочесть, что ценить, что чувствовать, что классифицировать; это послания о том, что есть человек, как он связан с обществом; послания о том, что является самоочевидным, что может быть допустимо и т.п.

Различные народы не только принимают различные образы мира, но эти образы мира имеют решающее влияние на их когнитивное функционирование. Эти различия не объясняются просто различием интеллектуальных мотиваций, недостаточностью информации или лингвистическими ресурсами. В когнитивных науках хорошо известно, что то, что человек (народ) думает о том или ином предмете может решающим образом зависеть от того, как он о нем думает. Но что еще недостаточно принято, это то, что связь между тем, что человек (народ) думает и как он думает может быть опосредована тем, каким он предполагает мир, и метафорой, согласно которой он живет.

Шведер рассматривает культуру и личность как две стороны одной медали. Личность формируется под непосредственным влиянием культуры; представления, способ мышления, логика, присущая человеку, культурно-детерминированы. Изучать культуру отдельно от психологии, а психологию отдельно от культуры бессмысленно. Наше видение мира определяется культурой, в которой мы выросли и были социализированы. Культура определяет наши действия и поступки, коммуникацию с другими людьми. Шведер вводит понятие культурных рамок, которые определяют меру вариативности любой данной культуры и прибегает к понятию значимой схемы, заимствуя ее у Д’Андрада, определяя его в связи с концептами, которыми мыслит человек. Шведер воспринимает учение о культурных значениях, разрабатывавшееся в символической антропологии, но не только не желает рассматривать их как внешнюю данность, но и противопоставляет внешние значения и внутреннии. Значения существуют постольку, поскольку люди понимают их и оперируют ими. Культура меняется вместе с человеческим опытом, хотя механизм этих изменений в теории Шведера не понятен. Культура также зависит от личности, как и личность от культуры. С точки зрения Шведера, не существует реальности, которая была бы независима от нашего участия в ней. Вероятность, что события будут происходить в интенциональном мире не независимы от того, что нашей точки зрения будет происходить. Психология людей принадлежащим различным культурам - принципиально различна. С точки зрения Шведера, который вообще обходит своим вниманием вопрос о структуре человеческой психики и конкретных механизмах ее функционирования, идея о существовании этнокультурных закономерностей, которые функционируют наряду с экономическими, политическими, социальными закономерностями, лишена смысла.

1.3.3 Ролевая игра – аддикция или…?

Одним из отличительных признаков современной социокультурной ситуации российского общества является инвариантность субкультурных сообществ. По мнению ряда исследователей (А.С.Арсеньев, Т.Б.Испанская, В.Н.Сыров), любая субкультура несет в себе. по большей или меньшей мере, корни контркультуры «Чтобы Вылечиться необходимо отделиться». В основе выделения субкультуры из обшей культуры лежит конфликг норм, ценностей и идеологии. Он же становится прими ной предпочтения субъектом определенной субкультуры.

Анализ научных источников показал, что большинство из существующих на сегодняшний день определении субкультуры. как правило акцентируют внимание на маргинальности данных объединений по отношению к господствующей культуре. Однако рассмотрение субкультуры только «вне и антикультурного» явления, по существу неправомерно. Нa наш взгляд, наиболее обоснованно рассматривать, субкультуры не только как имеющую право на существование, но и как закономерную «подсистему» культуры, выполняющую свою специфическую функцию. Иными словами, мультикультурный характер современною общества дает возможность каждому человеку определить собственный путь, освоения существуюшей культуры. ведь люди разных возрастов отделены друг от друга не только разными сферами деятельности, но и соответствующей им концентрацией в пространстве. Кроме того, по мнению Э.Лофлера, молодежные субкультуры есть производные общественной стратификации, которая в индустриальную эпоху приобретает чудовищные масштабы.

Вероятно, один из ключевых вопросов при изучении феномена субкультуры должен акцентировать внимание на том, насколько индивидуально-личностный тропизм окажется оптимальным для субъекта, ведь вхождение в культуру – процесс длительный и далеко не простой.

Следует учесть, что для подростничества тенденция к обособлению является вполне закономерной. В юношестве, считал Арсеньев, подростковые группировки должны «расплываться» терять четкие границы, распадаться, так как оказываются несовместимыми с принятием мира как целого, связанным с личностным развитием составляющих их членов. Но они могут распадаться и по противоположной причине: в результате «социализации» их членов, превращения их в социальных функционеров».(1 с.520) Однако сегодня достаточно распространенным явлением становится – «заcтревание» юношей в субкультурных oбъединениях вплоть до ранней взрослости и даже в течении этого периода. Чем это вызвано? Ответ на этот вопрос мы попытались найти, обратившись к изучению молодежной субкультуры стихийным образом занимающейся ролевыми играми, называемыми «толкиенизм».

В среде новосибирских ученых (Ц И Короденко, Н П. Дмитриева) существует точка зрения, что сам факт принадлежности к толкиенистической субкультуре является аддиктивным признаком. Осуществленный нами лонгитюд, показал, что, с одной стороны, эта субкультура, как и любая другая, достаточно стратифицирована, но, с другой, атдиктивными признаками обладают только некоторые ее слои. Одним из примеров такой неоднозначности служит то, что бывшие толкиенисты, «завершившие игровую потребность» и связь с активной частью группы не только сохраняют благожелательный настрой по отношению к группе, но и утверждают, что игры пошди им н7а пользу.

Во внутренней структуре обнаружилось четкое выделение аддиктов, так называемых «дивных» (мы приводим терминологию принятую в обозначенной группе). Именно эта подгруппа именует себя толкиенистами, прочие настаивают на термине ролевики. Кроме того, все «толкиенисты» относят друг друга к одной из трех подгрупп:

· «геймеры» (далее обозначаются как группа Г), они же «игроки на выигрыш»

· «файтеры» (Ф), они же «Зарница для взрослых»

· «плейеры» (П), они же «игроки на красоту»

Анализ предпочтений показал, что «файтеры» играют в подвижные игры с элементами ролевых и предметных, имеющих аналогии в детских играх типа «казаки-разбойники» или «РобинГуд».

«Плейеры» предпочитают образно-преимущественно индивидуальную игру с актуализацией резерва внутреннего плана, а также коллективные игры мистериального типа.

«Геймеры» интересуются в игре возможностью выиграть.

Внутри группы существует мнение, что процентное распределение подгрупп неодинаково в разных регионах. Это, вероятно, объясняется рядом отличий первичного социогенеза (например, в Новосибирске - это студенты гуманитарного факультета МГУ, историки и филологи; в Красноярске - студенты КРУ, преимущественно, физики и психологи; в Уфе члены Клуба любителей фантастики; в Орске - члены Клуба самодеятельной песни) или региональными отличиями в целом (считается, что чем больше город, тем больше «дивных»).

Особый исследовательский интерес вызывают отношения друг к другу членов разных подгрупп. Наши наблюдения показали, что отношения представителей микрогрупп «Ф» и «П» к интересам членов микрогруппы «Г», равно как отношения участников «Ф»-группы к группе «П», можно условно определить как «непонятно-неинтересно». Соответственно, отношение членов группы «Г» к стилю игры «Ф» и «П», а также «П» к «Ф» можно обозначить фразой «примитивно-неинтересно».

Создается впечатление, что игроки разных подгрупп «отрабатывают», «насыщают» разные возрастные промежутки (если вспомнить стадии развития игры в дошкольном возрасте) и, соответственно, градуируют друг друга по старшинству. Видимо, каждая из этих подгрупп направлена на полноценное освоение одного из видов игры, потребности и возможности которой не были, по той или иной причине, в полном мере удовлетворены и раскрыты в соответствующий период детства. Одним из факторов, указывающих на этот специфический генезис ролевой потребности в юношеском возрасте, является то, что подавляющее число членов группы - единственные или старшие дети в семье.

Для того чтобы убедиться в наличии связи между выраженной игровой потребностью в юношеском возрасте и недостаточным, освоением игры в соответствующем (более раннем) возрасте, был проведен опрос по теме «Ранние игровые воспоминания» в группе ролевиков (20 человек), отнесенных нами к экспериментальной группе (ЭГ), и в контрольной группе (КГ), в состав которой вошли «неиграющие» студенты МПУ и НГПУ (34 человека). Основным унифицирующим признаком для ЭГ и КГ выступал возраст, диапазон которого находился в границах от 20 до 25 лет.

Первичная обработка результатов опроса показала, что люди, не проявляющие игровой потребности (КГ), в три раза чаше, по сравнению с участниками ЭГ, отдавали в детстве предпочтение ролевым и режиссерским шрам (15% к 5% и 62% к 20%, соответственно) Гели учесть, что именно режиссерские и ролевые игры являются наиболее социообучающими (исходя из аксиоматики Л.С. Выготского и Д.В. Эльконина, что ролевая игра есть школа социальных отношений), можно предположить, что несоответствующая возрасту ролевая активность молодежи является формой компенсации какой-либо социальной «неспособности». В таком случае аддиктивные проявления среди «толкиснистов» можно обосновать с точки зрения их социальной неудовлетворенности.

С другой стороны, наблюдение внутренней мифологии «ролевиков» Новосибирска, Красноярска, Барнаула и, в меньшем охвате, Томска и Омска выявило, что в данной среде распространен тезис «мы больные люди», или он же, но в другой форме: «здоровые сюда не попадают». Внешне это выражается, в частности, в ритуальном вопросе «ролевиков» Новосибирска: «ты обо что в детстве головой бился?», предполагающем один из заданных вариантов ответа - «о качели, о ступеньки, унитаз» и т.д. В ритуально приемлемую форму ответа входит и вариант: «Ни обо что, но у меня вегетососудистая дистония (хронический арахноидит, родовая травма)». Подобные типы ответов также принимаются удовлетворяющими, с резюме «наш человек».

В семантике этой субкультуры такой ритуал, кроме наиболее распространённой формы репрезентации группы («мы -- аутсайдеры»), унаследованной от одной из предтеч ролевиков - субкультуры хиппи [II], несет достаточно необычную для молодежи вообще смысловую нагрузку «в том, что я - аутсайдер, ничьей вины нет, мне лишь нужны дополни тельные способы и ресурсы, чтобы достичь успеха».

Следует отмстить, что реальной статистики по проценту черепно-мозговых травм и заболеваний мозга среди «ролевиков» нам выявить не удалось, но уже наличие такой мифологии даст богатейшую информацию о социально-психологических характеристиках представителей названного субкультурного объединения. Кроме того, одной из отличительных особенностей, распространенных в среде ролеориентированных людей, является тенденция к рефлексии «что со мной происходит?» (6; 9). Специфично и то, что среди «ролевиков» сибирского per иона успех, достигнутый членом группы во внешней, неигровой жизни, имеет значимость и внутри группы, тогда как неуспех рассматривается как неумение универсально применять игровые навыки: «Что же, ты не можешь круто сыграть в игре «двадцатый век»?

Большинство членов ролевого движения согласно с тем, что игровая деятельность существенно повышает их социальную компетентность. Что же происходит, когда возможности игровой группы исчерпаны? Наблюдение показало, что реально из группы существует два выхода:

-уход в аддиктивное состояние, как правило, в мистические секты, реже - алкоголизм;

-наиболее распространенным вариантом «выхода» является нормальная социализация. Причем, «выход» осуществляется совместно с рядом других членов группы, которые, к тому же, и после выхода не теряют межличностные (уже без игровой нагрузки) контакты друг с другом и другими членами группы.

Однако в последние годы в среде «толкиенистов» обнаружен так называемый «эффект зависания» участника в группе. Характерной особенностью данного эффекта служит спонтанно реализуемая самим «зависшим» потребность в снижении своего социально-психологического возраста. Такая самоинфантилизация, неадекватно мотивированное «застревание» на предыдущей ступени социального, психического развития может рассматриваться как специфическая форма аддикции.

Подводя краткий итог, можно предположить, что стихийная ролевая игра - это «кустарный» аналог аутотерапевтнческого воздействия по принципу психодрамы1(«Лабиринт» и «Мир Обсидиана» - в Новосибирчске, «Апокриф» - в Екатеринбурге, «Сказка» - в Москве) [4]. Кроме этого, общие для «ролевиков» утверждения об «облегчении», «выпуске пара» и т.п., рассматриваемые в терминах Т. Шибутани, дают основание определять ролевую активность в юношестве как микроконверсию, обратимое самоизменение, расширяющее возможности и существенно снижающее социально-психологическое напряжение личности (10). Свидетельством, подтверждающим правомочность данного предположения может служить тот факт, что за 12 лет существования ролевого движения в Сибири среди нескольких тысяч человек, на данный момент проявляющих ролевую активность в регионе от Тюмени до Братска, произошел 1(!) завершенный суицид. Как это соотносится со статистикой но суицидальной активности в современной молодежной субкультуре, судить специалистам.

В целом осуществленное нами микроисследоваиие носят, скорее, пилотажно-констатирующий характер и не охватывает всех аспектов изучаемого явления. Но даже неполная картина позволяет предположить что дальнейшее изучение обозначенной субкультуры может внести определенный вклад в теорию и практику различных отраслей психологической науки, в том числе в психологию аддиктивного повеления.