Поможем в ✍️ написании учебной работы

Имя

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

Выберите тип работыЧасть дипломаДипломная работаКурсовая работаКонтрольная работаРешение задачРефератНаучно - исследовательская работаОтчет по практикеОтветы на билетыТест/экзамен onlineМонографияЭссеДокладКомпьютерный набор текстаКомпьютерный чертежРецензияПереводРепетиторБизнес-планКонспектыПроверка качестваЭкзамен на сайтеАспирантский рефератМагистерская работаНаучная статьяНаучный трудТехническая редакция текстаЧертеж от рукиДиаграммы, таблицыПрезентация к защитеТезисный планРечь к дипломуДоработка заказа клиентаОтзыв на дипломПубликация статьи в ВАКПубликация статьи в ScopusДипломная работа MBAПовышение оригинальностиКопирайтингДругое

Нажимая кнопку "Продолжить", я принимаю политику конфиденциальности

Даниэль Колон

ЮЛИУС ЭВОЛА, РЕНЕ ГЕНОН
и
ХРИСТИАНСТВО

перевод с испанского, примечания, иллюстрации

Натэллы Сперанской,

исследовательская группа « Catena Aurea »

 

Эта книга, изданная в 1978 году, стала объектом первого испанского перевода в 1982 году и была распространена в традиционалистских кругах того времени не более чем в 150 экземплярах. Теперь мы снова, но уже через Интернет, предлагаем читателю оценить качество и ясность представлений Даниэля Колона. В данном тексте, который опирается на эволианскую и генонианскую точки зрения, автор показывает не только знание мира Традиции, но и надёжную объективность. В некоторых частях текста сделан чрезмерный акцент на дискуссию против Новых Правых; необходимо рассматривать эти линии в контексте интеллектуальной полемики, которую в ту эпоху переживала Франция.

 

ВВЕДЕНИЕ

 

 

Некоторые свидетели Традиции

 

Изначальное Единство и Доктрина Четырёх Эпох

 

Неоднозначность христианства

 

Наша метаполитическая цель.

 

 

ГЛАВА I

 

ДРЕВНИЙ РИМ В СРЕДНИЕ ВЕКА.

УПАДОК РОМАНСКОГО МИРА.

 

Антихристианство Юлиуса Эволы

 

Упадок истории

 

Разрыв или непрерывность Западной Традиции

 

Два течения Средневековой эпохи

 

 

ГЛАВА II

 

АСПЕКТЫ ЭЗОТЕРИЧЕСКОЙ ДОКТРИНЫ ХРИСТИАНСТВА

 

Христианство: обновление и непрерывность

 

Интеграция христианского символизма

 

Двуцентральная структура духовных центров

 

Христос: Царь, Священник и Пророк

 

Христианство и инициация

 

ГЛАВА III

 

ХРИСТИАНСТВО КАК МЕТАПОЛИТИЧЕСКИЙ ФЕНОМЕН: ГИБЕЛЛИНИЗМ, НАСЛЕДИЕ И ЗНАЧЕНИЕ.

 

История и революция

 

Ошибки псевдо–правых

 

Очищающий Меч

 

ГЛАВА IV

 

ХРИСТИАНСКАЯ ЭТИКА И МЕТАФИЗИКА ПОЛА. РЫЦАРСКАЯ ЛЮБОВЬ

 

Биологизация Эроса

 

Случайный гибридизм

 

Католический брак

 

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

 

ВВЕДЕНИЕ

 

НАША МЕТАПОЛИТИЧЕСКАЯ ЦЕЛЬ

 

Поль Серан напоминает нам, что в своём стремлении к цивилизации «интегрального христианства», Генон всегда находится «вне и выше модернистских перспектив фундаменталистов». Такой же является и наша точка зрения в анализе христианства как метаполитического явления. Не следует приходить к заключению, что мы ставим на один уровень абсурдные критерии аджорнаменто[11] с гораздо более интересными концепциями архиепископа Лефевра[12] и аббата Жоржа де Нанта[13]. Для нас, как и для фундаменталистов, христианская концепция общества основывается на значении порядка, власти и аристократии, при условии понимания этих условий в их высшем смысле. Согласно греческой этимологии, аристократия означает «правление лучших», что назначены таковыми в соответствии с духовными критериями. Когда мы говорим о власти, очевидно, что речь идёт о духовной власти, которую следует отличать от светской, и которая в каждом нормальном обществе признана затем, чтобы укрощать «волю к власти» политических вождей. Что касается порядка, его не нужно путать с жестокими репрессиями. Это, прежде всего, гармония общественного мира, фактор гармонизации различий, порождающий элемент коллективного равновесия, интеграционная сила и преодоление антагонизма, инструмент, который унифицирует общественное разделение и пресекает потенциальные конфликты.

 

При метаполитическом анализе современного христианства, необходимо различать три течения: «левое» христианство, «правое» антихристианство и фундаментализм. Мы только что назвали положительные характеристики последнего. Отрицательной его чертой является тот факт, что фундаментализм отвергает эзотерический аспект христианской доктрины и точку зрения на её связь с Изначальной Традицией.

 

Халатность и пренебрежение к эзотерической части христианства достигает полного согласия с оценкой его экзотерического призвания. Хотя фундаменталисты считают это авторитарное и аристократическое призвание знаменитым «церковным порядком», столь высоко ценимым Шарлем Моррасом[14], которому Эрик Вартр посвятил важнейшую главу своей книги «Шарль Моррас: духовный путь» (1978), — привилегия эзотеризма не несёт опасности возникновения сектантской и догматической исключительности, что может также претендовать на духовную монополию и презрение к другим традиционным религиям, несправедливо рассматриваемым как низшие. Генон напоминает в «Очерках о христианском эзотеризме» (стр.21): «Исключительность неизбежно присуща любому эзотеризму как таковому». Что касается Эволы, он осуждает эту исключительность, которая приводит большинство католиков к тому, чтобы считать свою традицию «единственным хранилищем истинного и совершенного откровения». Он добавляет: «В данном случае речь идет не о «вере» и неверии, но о знании и неведении. Поэтому те из нынешних католиков, кто продолжают одержимо настаивать на догматической исключительности своей веры, подобны тем, кто упорствуют в отстаивании неких физических и астрономических концепций, содержащихся в Ветхом Завете и полностью опровергнутых в наши дни» («Люди и руины», стр.139).

 

По крайней мере, исключительность фундаментализма последовательна, и реализуется, восставая против традиционных религиозных систем и подрывных тенденций протестантизма и марксизма. Но не таков случай сторонников «экуменизма»[15], которые поняли, что, даже оставаясь непреклонными перед индуизмом и исламом, они заключают соглашение с протестантами. Этому низшему экуменизму следует противопоставить экуменизм высший, анагогический универсализм, основанный одновременно на радикальном отказе от всех форм подрывной деятельности и на оценке общего для всех традиционных религий доктринального фона, от греческой мифологии до индуизма, проходя через «пустыню монотеизма».

 

Экуменизм учреждает современную форму «левого» христианства. Наиболее экстремистский его вариант — «социальное христианство»[16], которое, основываясь на буквальном толковании некоторых фрагментов Священного Писания (особенно, Нагорной Проповеди), превращает послание Иисуса в буквальный эгалитаризм[17]. Из–за того, что он обещал Царство Небесное всем «кротким» и «нищим духом», Иисус стал предшественником Маркса и коммунизма. Ослеплённые своими классовыми проблемами, сторонники «социального христианства» даже не догадывались о том, что «бедность» и «богатство», о которых говорилось в этих текстах, не должны быть поняты в своём материальном аспекте.

 

Некоторые правые, основываясь на подобной интерпретации, пришли к противоположному выводу. Поскольку христианство оценивает «нищих духом» как представителей «Новой Школы» (намёк на официального представителя культурного движения, известного во Франции как «новые правые»[18]), они, как правило, имеют тенденцию уподобляться глупцам, бунтующим против интеллекта. Так как христианство проповедует отречение и милосердие, необходимо отделять его от «воли к власти», этого «генетического шрама», что служит доказательством животного происхождения цивилизованного человека. Любопытная смесь свободомыслящего гуманизма, ницшеанского волюнтаризма и теории эволюции Дарвина, Новые Правые, рвутся к христианству во имя якобы концепции аристократического общества, которая, в конечном счёте, не более чем ещё одно идеологическое оправдание для хищной буржуазии. Одна из главных целей проводимой работы заключается в том, чтобы показать, что наряду со всеми остальными традиционными доктринами, христианство передаёт аристократизм духа, с одинаковой силой противостоя абсурдному эгалитаризму и всем формам прометеевского элитизма.

ГЛАВА I

 

УПАДОК ИСТОРИИ

 

Существует художественный или литературный процесс, посредством которого художник или писатель воспроизводит, в ограниченном масштабе, совокупность своей работы внутри себя самого. Наиболее известный пример — полотно Ван Эйка «Чета Арнольфини», где присутствующее зеркало отражает саму картину несколько раз во всё меньшем масштабе. Многие писатели, романисты и драматурги пробовали применять эту технику в литературе: среди прочих мы приведём в пример Дидро, Новалиса, Пиранделло, Гельдерода, Жида и Моравиа. Возможно, более известным литературным примером будет роман «Генрих фон Офтердинген» Новалиса, где герой находит книгу, которая является лишь историей его собственного приключения.

 

Ян ван Эйк Портрет четы Арнольфини , 1434

 

 

Зеркало. Фрагмент

 

Имеется совершенная аналогия между этим процессом и историческим становлением, до той степени, в которой мы можем говорить об этой технике, применительно к истории. Действительно, глобальное развитие Манвантары (или цикла в широком смысле) отражается в форме, уменьшенной внутри каждого цикла цивилизации (или цикла в религиозном смысле). Так, по аналогии с общим историческим циклом современного человечества, индивидуальный исторический цикл западной цивилизации включает четыре этапа, которые точно соответствуют четырём векам: золотому, серебряному, бронзовому и железному.

 

Эвола и Генон солидарны в том, что начало упадка Запада следует искать в эпохе, где в соответствующих областях знаний и действий появляются эмпирико–аналитический метод и героизм, основанный на «воле к власти». Это эпоха гуманизма, в которую Запад порвал с традиционными знаниями и действиями, с идеалом мудрости, обоснованной синтетической интуицией, и с «волей к воле», характерными для героизма, основанного на духовности. Современные историки назвали эту эпоху «Ренессансом», поскольку полагали, что после нескольких столетий «тёмного средневековья», был возрождён древний взгляд на мир. В действительности он не привёл к восстановлению греко–римского welstanchaung[27], разве что в его упадочническом внешнем аспекте, весьма отдалённом от изначальной духовности, характеристики психической атмосферы, свойственной бронзовому веку, особенно в том, что касается прометеевского героизма.

 

В историческом развитии Запада железному веку, очевидно, соответствует нынешний период, в который торжествует эгалитаризм и материализм. Уже было сказано (и будет повторяться множество раз на протяжении всего нашего исследования) о новых правых, «Новой школе правых». Она была создана для борьбы с марксизмом, эгалитаристской и материалистической доктриной, интеллектуальной стратегией, сопоставимой с той, которую использовали гуманисты эпохи Возрождения против католического средневековья. Марксизм понимается как новый обскурантизм, против которого боролась «новая школа правых» ради восстановления истины. Но «истина» новых правых — это позитивистский гуманизм и прометеизм упадочнической древности и «ренессанса», «мировоззрение», в конечном итоге неспособное восстановить метафизическую напряжённость истоков, философия, которая из–за своих собственных недостатков и своего характера становится подрывной, антитрадиционной силой. Во всём это есть принцип «гетерогенности», теоретически сформулированный Ясперсом. Результат действия отличается (греч. heteros) от его намерения. В случае «новых правых» результат даже противоположен намерению, так как изначальная воля разрушает результаты и, в конце концов, укрепляет силы подрывной деятельности. Мы можем говорить об антиогенезе результатов (греч. antios — противоположный). Если мы говорим о направлении, которое приписывает правым Эвола, то «новые правые» не могут даже провозгласить подобное. Настоящие Правые имеют метафизические отношения («мобилизирующую силу мифа», как мог бы сказать Сорель) с изначальной духовностью и историческим отчётным периодом, в рамках западной цивилизации, воспроизводящим как можно более точную духовную атмосферу Золотого века. Для Эволы это архаический романский мир, для Генона — христианские средние века. За пределами этого расхождения, оба учителя интегрального традиционализма и истинных правых, по существу, выступают против гуманизма псевдо–правых, который из–за отсутствия радикализма, способствует, в конечном итоге, разрушительному антитрадиционному действию.

 

Разногласие между Эволой и Геноном относительно исторических сведений о подлинном европейском традиционализме, естественно, объясняется, по большей части, их разным подходом к христианской традиции. Для Эволы Золотой век Запада неоспоримо заключался в романском мире, даже если время от времени он и признаёт восстановительную роль христианства в духовном плане, и даже если он восхищается средними веками, он всё равно считает их не более чем неполным восстановлением, зависимым от присутствия христианской духовности, и настаивает на том, что её следует воспринимать как разрыв внутри самого мира Традиции. Одна из основных глав «Восстания против современного мира», в которой так много говорится о христианстве, не носит ли название «Разрыв Западной Традиции»?

ГЛАВА II

 

ХРИСТИАНСКАЯ ИНИЦИАЦИЯ

Доктрина не может быть признана традиционной в высшем смысле этого слова, если наряду с метафизическим символизмом она не предлагает инициатический путь, который в технической и экспериментальной сфере является тем, чем эзотерическая доктрина является в сфере теоретической. Для Генона нет никакого сомнения в том, что «христианская Церковь в первые века своего существования была закрытой или полузакрытой организацией, куда допускались не все желающие, но лишь те, кто соответствовали необходимым критериям для получения особой «христической» инициации».

 

Генон не отрицает, что таинства, лежащие в основе инициации христианской традиции, могли со временем выродиться и, в конце концов, превратиться в обыкновенные экзотерические ритуалы. Некоторые продолжают обвинять Генона в противоречивости мнений. Существенное возражение таково: невозможно полагать, что таинства изначального христианства утратили свой инициатический характер, поскольку последний постоянен и неизменен. Генон опровергает это, отвечая: «Эта неизменность и необратимость присуща лишь людям, получившим инициацию, но не тем ритуалам или особым жестам, призванным передавать духовные влияния, что служат «техническим» средством инициации».

 

Эта утрата инициатического характера христианских обрядов, эзотерических таинств, изначально задуманных как технический и экспериментальный аспект эзотерической доктрины, составляет часть «падения этого мира», которое внушили христианству западного мира условия эпохи. Это один из многих аспектов адаптации, уже не единожды нами упомянутой, когда речь шла о непредвиденных обстоятельствах конца цикла, одна из форм этой умышленной и необходимой секуляризации, в которой многочисленные современные историки, приписывая другим свой собственный менталитет и не способные судить прошлое кроме как через призму современного макиавеллизма, смутно различили корыстный политический маневр.

 

Генон противопоставляет им гораздо более легитимную точку зрения, когда пишет: «Принимая во внимание то печальное состояние, в котором в эпоху распространения христианства находились страны Запада, входившие в состав Римской империи, то без «падения» христианства на экзотерический уровень все они вместе взятые в скором времени лишились бы всякой традиции, так как их собственные традиции, и в особенности главенствующая греко–романская традиция, достигли точки крайнего вырождения, что свидетельствовало о безусловном и скором конце цикла их существования. Это «падение» не было ни случайностью, ни извращением, — наоборот оно носило "провиденциальный" характер, потому как лишь это не позволило Западу скатиться в тот период в ту же пропасть, в какой он находится в наше время».

 

« Дабы убедиться в том, что христианство во второй фазе своего существования, утратило инициатический характер своих «таинств» и превратило их в обычные экзотерические обряды, достаточно рассмотреть случай с крещением, от которого должно непосредственно зависеть все остальное. Об изначальном христианстве, несмотря на всю «тьму», что его окутывает, абсолютно точно, что в нем крещение давалось лишь при соблюдении множества строгих предписаний и после длительной подготовки. В настоящее время все обстоит прямо противоположным образом, и кажется, что Церковь прилагает все усилия на то, чтобы упростить и облегчить процесс осуществления этого таинства, которое может быть не только дано всякому человеку без какой–либо подготовки и вне зависимости от его качеств, но считается действительным, кто бы его не осуществил, в то время как другие таинства могут совершаться лишь священником определённого сана и исполняющего конкретные ритуальные функции».

 

Отношение Эволы к случаю крещения было точно таким же, в рамках его анализа экзотеризации инициатических ритуалов, — явлении, которое он оценивает куда более пессимистически, чем Генон. « Генон смотрел на эту ситуацию не столь пессимистично, потому что не учитывал двух моментов. Прежде всего, он, в отличие от указанного нами высшего и интегрального понимания инициации, рассматривал её более широко и даже ввёл понятие «виртуальной инициации», иными словами, инициации, которая может происходить безо всякого ощутимого для сознания эффекта и оставаться почти столь же бездейственной, как происходит в большинстве случаев. Вторая ошибка Генона заключается в том, что, на его взгляд, указанная сила сохраняет свою действенность даже в тех организациях, которые некогда обладали подлинным инициатическим характером, но так давно вступили в фазу предельного вырождения, что есть все основания предполагать, что духовная сила, изначально бывшая их центром, отныне утрачена, не оставив за фасадом ничего, кроме психического трупа».

 

Однако, помимо этих поверхностных расхождений, Генон и Эвола совпадают в главном — в том, чтобы признать среди различных затемнённых аспектов эзотерического христианского сознания экзотеризацию священных ритуалов. Крещение проявляется у обоих как наиболее очевидная иллюстрация этого явления. Из первоначального значения «второго рождения», переживаемого избранными во время инициации, оно выродилось в сугубо официальную церемонию, проводящуюся в связи с явлением в мир каждого человека, на абсолютно равных основаниях. Традиционная концепция «второго рождения» находит своё собственное эхо в чистой форме деградировавшего «обряда перехода», который этнологи и современные антропологи нашли в лоне первобытного общества, принимая во внимание, что это не было изначальным и основным состоянием человечества, а как совершенно точно указывает Жозеф де Местр, гипердегенеративным остатком, лишь напоминающим его, а потому существовала опасность в применении прилагательного «первобытный», поскольку, имея двусмысленный характер, оно одновременно означает «дегенеративный» и «изначальный». «Второе рождение» являлось исключительно духовным, это было рождение, дававшее доступ в «мужское общество» в высшем значении этого термина, открывавшее двери к индуистской касте «дваждырождённых», понимаемой в этимологическом значении (и означало ступень, на которой находится сам Генон, являясь верховным «свидетелем Традиции» в современном мире). Между тем, первое рождение — биологическое — случайно, и не может наделять на равном основании тем достоинством, которого удостаивается каждый человек, в то время как биопсихическая организация, «второе рождение» — духовно, и является результатом добровольного преодоления себя — оно наделяет высшим достоинством, присущим всякой подлинной аристократии.

 

В главе, посвящённой отношениям христианской этики и метафизики пола, мы вернёмся к вопросу экзотеризации, воскрешая в памяти событие священного бракосочетания, этой «великой тайны», о которой говорит Святой Павел и которая также выродилась в обыкновенную общественную формальность. Но прежде мы рассмотрим христианство под метаполитическим углом, и наше изучение не будет напрямую связано с некими ранее существующими аспектами эзотерической доктрины христианства. Таким образом, двойственная функция Христа как Царя и Священника позволит понять истинную сущность гибеллинизма, этого расцвета средневековой метаполитической мысли, наследниками которой были Эвола и Генон.

ГЛАВА III

 

ИСТОРИЯ И РЕВОЛЮЦИЯ

 

Теперь нам нужно вернуться к циклической философии истории, свойственной традиционному мировоззрению. Золотой век и упадок — два осевых понятия. Всем цивилизациям и обществам традиционного типа характерна сильная ностальгия по мифологическому времени, когда состояние человечества было совершенным. Объектом её метафизического напряжения является высокая духовность, что, как считалось, царила в мифологическое время, и это пространство мифа занимал Рай, созданный Рай, истинная Утопия.

 

В связи с предыдущим пунктом, мы считаем необходимым ввести два новых типа развития: один, связанный с глубинным смыслом утопии и утопизма, другой — с концепцией «мифологического времени», к которой нередко прибегает Мирча Элиаде, дабы объяснить структуру мышления «архаических народов» («архаическое» Элиаде эквивалентно «традиционному» Эволы и Генона).

 

Согласно различию, проведённому А. Сиоранеску, утопизм — это воззрение и утопический литературный жанр, создающий смесь романтической сказки и философского эссе, в которой некоторые писатели представляют «место, которого нет» (таким является этимологический смысл «утопии», греч. ου–τοπος). В традиционном воззрении, это, тем не менее, не означает, что таких мест не существует. Они существуют в различных мирах, отличающихся от физического и чувственного. Необходимо искать их в другой части, в высшем порядке реальности, иными словами, в метафизическом измерении. Утопизм возник не как абстрактная мечта, но как состояние отрицания традиционного принципа двух природ и существования реальности за пределами видимого и ощутимого мира. Определение, которое даёт Раймон Руйер («умственная практика побочной вероятности»), выдаёт материалистический предрассудок в широком смысле этого термина. Утопизм, прежде всего, является интеллектуальными вертикальными поисками архетипа. Давайте обратимся к Бернарду Дюбанту: «Следует делать различия между двумя утопиями: истинная утопия, модель всех вещей, сама Реальность должна отличаться от того, что называют «утопией» в наши дни. Итак, существует традиционалистский утопизм. Мы также утверждаем, что традиционализм по определению утопичен. Кроме того, мы можем говорить о правом утопизме в той степени, в какой люди Традиции являются подлинными правыми. Огромная ошибка нынешних пседо–правых заключается в том, что они оставляют левым монополию утопии. Посредством марксистского мессианства, к примеру, они представляют себе борьбу против «деструктивной метафизики». Но в действительности они нападают не более чем на дьявольскую карикатуру метафизики, её ирреальный вклад, абсолютно антитрадиционную концепцию «ограниченного мира», принятую за мечту о «бесклассовом обществе». Вместо того чтобы противопоставить этому фальшивому утопизму истинный утопизм Традиции, псевдо–правые противопоставляют так называемый биологический «реализм», второстепенный материализм, привилегированное идеологическое алиби, «волю к власти», переименованную в «героическую субъективность».

 

Разделение на мифологическое время будет менее продолжительным. Мы ограничимся тем, что подчеркнём отображение этой традиционной мифологической связи в библейском повествовании, где множество раз повторяется формула «Тогда Иисус сказал ученикам Своим». Период христианской проповеди, духовное влияние христианства, рассматриваются как Новый Золотой Век в рамках того, что мы называем «местом в исторической бездне».

 

Традиционная ностальгия по Золотому веку сопровождается верой в «непрерывный вселенский упадок» (Генон). Он ни в коем случае не является только судьбой всякой цивилизации. Этот упадок следует воспринимать как общее историческое направление текущего цикла человечества (индуистскую Манвантару). Конец нынешнего цикла совпадает с началом другого цикла, который откроется Золотым веком. Кроме того, как подчёркивает Генон, следует говорить о конце мира, нежели о конце света. Параллельно с воззрением на упадок как смысл истории, все традиции испытывают надежду на то, чтобы увидеть рождение нового человечества на руинах старого посредством «мгновенного возвращения», как напоминает Жан Робин, описывая переход от одного цикла к другому. Таким образом, становится понятным значение христианского символа «ветхого человека», использованного для выражения упадка, который должен уступить место «новому человеку», объединяясь с истоками высокой духовности. С учётом исторических обстоятельств при изучении христианства, религии конца цикла, традиции, приспособленной к Железному веку, как правило, представляющей собой мессианство по природе своей являющееся традиционным явлением, правые усматривают в этом «ниспровержение» под предлогом того, что марксизм восстановил в секуляризованной форме. Суть в том, что слово «ниспровержение» как и слово «революция» передаёт не тот же самый смысл, который вкладывает в них истинный традиционалист или современный «левый» или «правый» человек. Настал момент прояснить, что же мы подразумеваем под этими словами.

 

Упадок не является однолинейным историческим процессом. Он, мы повторяем, глобальное направление, общий смысл которого следует из постоянного противостояния ниспровергающих сил хаоса и революционных сил порядка. Под «порядком» мы понимаем обязательный метафизический порядок, а не социальный случайный порядок, изначальное райское единство, а не искусственную гармонию материального мира, что являются лишь ветровыми стёклами, загрязнёнными хаосом, прозрачными масками беспорядка, угодного тем, кто посредством его биологических или экономических средств могут навязывать свою «героическую объективность». Для многих «правых» сегодня такие слова, как «ниспровержение» и «революция» принимаются одно за другое и означают силы, угрожающие случайному социальному порядку. Для традиционалиста Ниспровержение представляет общую историческую тенденцию (отсюда прописная буква), которая отдаляет человечество от его изначального состояния, условий, что предшествовали его «падению». Что же касается «революции», это общая историческая противоположная тенденция, цель которой — возвращение к норме, восстановление идеального состояния, уничтоженного «первоначальным грехом», согласно этимологии слова «революция» (от позднелат. revolutio — поворот, переворот, превращение, обращение). Это предполагает, что традиционализм революционен по определению, и среди многочисленных свидетельств революционной сущности христианской традиции мы приведём лишь эти слова пророка: «И застроятся потомками твоими пустыни вековые: ты восстановишь основания многих поколений, и будут называть тебя восстановителем развалин, возобновителем путей для населения». Когда марксист объявляет себя «революционным», даже узурпируя это прилагательное, он делает это искренне. Поскольку марксистское мессианство действительно выступает за возвращение к нормальному и основному состоянию человечества. К сожалению, это состояние определяется в терминах «бесклассового общества» и «примитивного коммунизма». Антитрадиционный характер марксизма порождён, главным образом, этой материальной утопией, нежели мессианством. От этого он не становится менее ужасным и, чтобы оценить опасность, которую он, несомненно, представляет, следует помнить генонианское различие между анти–традицией и контр–традицией.

 

Хотя Революция характеризуется метафизической напряжённостью в изначальной духовности, Ниспровержение делает это из–за материалистической, второстепенной или первичной тенденции. Но в самом себе Ниспровержение содержит две фазы: анти–традиционную фазу чистого или простого отрицания духовности, и контр–традиционную фазу, более тонкую, где материализм сопровождается тем, что Генон называет «извращённой духовностью», понятием, достаточно близким к «второй религиозности» Шпенглера, пародии истинной духовности. Марксизм, понимаемый только как контр–традиционное явление, представляет любопытную смесь материализма (детерминизма «инфраструктуры» классовой борьбы) и духовной пародии (неверно истолкованного мессианизма завоевания Золотого века).

 

Далее мы увидим, как некие фрагменты священных индуистских книг с поразительной точностью предсказывают моральное разложение Кали–юги, сексуальный отказ от нашего времени; тем же способом христианство предвидело появление противоречия, доказательством чему служит евангельское предсказание: «Ибо восстанут лжехристы и лжепророки, и дадут великие знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных». Как не увидеть здесь намёк на современное разложение Церкви, очарованной марксизмом? И Бертран Дюбо, критикуя применения гегельянской схемы к истории христианства, прав, когда пишет, что «Католицизм — не тезис, а синтез, который охватывает всё, и этот синтез способен сопротивляться не противоположности, но системе, претендующей на эквивалентный или высший синтез. Подлинной универсальности, вероятно, противостоит ложный универсализм». В первом же ряду фигурирует марксизм, поэтому бесполезно бороться с любым биологическим «дифференциализмом», оставляя ему универсальную монополию. Вы можете лишь победоносно направить против псевдо–универсализма левых подлинную универсальность Традиции, открытие которой способно привести к традиционной христианской экзегезе. В этом и ни в чём больше заключается непременное условие истинной духовной европейской революции.

ОШИБКИ ПСЕВДО–ПРАВЫХ

 

Переходя к «социально–революционному» христианству, а не духовной революции, «Новая школа» «правых» пыталась предотвратить коммунизм. В своём предисловии к книге Луи Ружьер, А. де Бенуа пишет: «Л. Ружьер, описывая то, что уже произошло, в то же время, описывает то, что нас ожидает». Показательная фраза, причём включающая в предисловие совокупность всей работы. Христианство обвиняется в возникновении непосредственно из иудаизма, в частности, из «древней библейской традиции презрения к могущественным». Пророков осуждали как домарксистских предтеч систематической восторженности пред «смиренными» и «местью бедняков». Псалмопевцев обвиняли в том, что они пошли на обман и предложили принцип классовой борьбы. Во всей этой массе анахронизмов мы без труда угадываем типичную дрожь консервативного интеллектуала, боязливую реакцию преимущественно перед «великим пожаром», который приносит на «землю» все формы истинной революции, весьма далёкой от восстановления эгалитаризма, но, напротив, — «справедливого неравенства», так любимого Аристотелем.

 

Равно как революция левых, Революция правых в действительности постулирует противостояние богатым и победу «бедных», но с существенным различием, которое заключается в том, что богатство и бедность понимаются ими более в социальном смысле, нежели в духовном. С этим условием согласованы формулы: «Последние будут первыми в моём Царствии» или « Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное», а также с парадоксальными утверждениями, на которых была построена Нагорная Проповедь. Для традиционализма христианство не является политически революционным и принадлежащим к «правой» стороне, и богатство ни в коем случае не определяется, исходя из принадлежности к определённому экономическому классу. Это, прежде всего, жизненная позиция, некий способ использования материальных и экономических, но также и биологических преимуществ, — в этом случае в достижении удовольствия и господства, в тщетных поисках благ мира сего, которые несовместимы с онтологическим богатством внутреннего единства. Также синонимом материального богатства является духовная нищета, а синонимом материальной нищеты — духовное богатство.

 

«Тот, кто поднимет меч, от меча и умрёт». Это евангельское предсказание, глубокий смысл которого вспоминает Генон, может быть отнесено к современным псевдо–правым, необычайно иллюстрируя этот «антиогенез конца», к которому, в конечном счёте, приведут их действия. Обвиняя христианство в «разрыве с миром», псевдо–правые указывают на его неспособность видеть различие, согласно доктрине двух природ между Человечеством и этим миром (у арабов, соответственно, Adam и Dunya[55]). Для них мир ограничен этим нижним миром, инфрамиром. В этот момент они не способны проникнуться чем–то большим, чем традиционными христианскими и индуистскими «юдолью слёз» и «путешествием в ночи». Но это отрицание метафизического порядка не смогло бы стать развязкой во всеобщей экономике нынешнего цикла. Оно лишь некоторое время питает «извращенную духовность» контр–традиции и готовит долгосрочный вид имманентного правосудия, легитимный удар сзади, инаугурационную революцию нового человечества.

 

«Кто не со мной, тот против меня». По словам, А. Бенуа, это является «ключевым словом (слоганом) всех тоталитарных режимов». Это не просто очередной анахронизм. Революция, которая метафизически ссылается на Золотой век в традиционном смысле, не может быть тоталитарной. Тоталитаризм является типично современным явлением. Он возник, когда революционное напряжение было (и есть) предназначено не для интегративного единства, характерного для изначальной духовности, а для единообразия под эгидой материального гипостазированного элемента: экономики в марксизме, расе в национал–социализме. Тем не менее, являясь тоталитарной или нет, всякая революция устанавливает обязательное жёсткое различие между её сторонниками и противниками, духовную демаркационную линию (в случае традиционной революции) или идеологическую (в случае тоталитарной революции), перед которой она скрывает принадлежность натуралистического порядка в концепции родины или семьи. Это объясняет смысл отрывка из апостола Павла: «Нет ни иудея, ни грека, нет ни раба, ни свободного». Есть только христиане и не христиане. Паулисты утверждают, что христианство является в первую очередь идеальной родиной, выходящей за пределы исторической и плотской родины, эхо чего мы слышим в отрывке Евангелия от Матфея, где как раз затрагивается вопрос семейных связей: «Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью её, и невестку со свекровью её, и враги человеку домашние его». Реакции, которые вызывают такие намерения у сторонников антихристианского правого движения, служат доказательством того, что они остаются «узниками» партикуляристского мировоззрения, согласного с первенством случайных общественных связей и подчинением культурных и религиозных явлений требованиям патриотизма и социальной сплоченности. Столкнувшись с необходимостью поддержать одну из сторон и пониманием невозможности побега, в революционном контексте идеологической маркировки, псевдо–правые отреагировали с какой–то мелкобуржуазной чувствительностью, что сделало их более уязвимыми для революционных левых, которым удалось, не смотря на всю их контр–традиционную интерпретацию «мобилизирующего мифа» об источнике, подтвердить, в частности, посредством марксизма и сартровского экзистенциализма, концепцию идеальной родины.

 

Чтобы завершить этот пункт, приведём одно очень краткое упоминание библейского мифа о Каине и Авеле, как он был интерпретирован Геноном и современной этимологией. Один из её самых знаменитых представителей, Роберт Ардри, в своей книге с громким названием «Дети Каина», отозвался с похвалой о буржуазном и промышленном человечестве, которое поставило на службу «прогресса» свою собственную агрессию, «генетический шрам» своего животного происхождения, «биологический императив», которым должна управлять вся общественная организация. Убийство Авеля, совершённое Каином, символизирует «естественный отбор», уничтожение «благородного дикаря» хищником, завоевательную победу человечества, победу культурного уровня над природным состоянием. Эта так называемая «революция» означает, среди прочего, создание первого города, приписываемое в библейской традиции Каину. В этом возникновении гражданского оседлого образа жизни, заменившего кочевой, традиционалистская экзегеза, напротив, видит инволюцию; по мере того как материальное закрепление в пределах города шло параллельно с возрастающим духовным рассеиванием, материальное духовное рассеивание, характерное для кочевого существования, компенсировалось внутренней духовной твёрдостью.

ОЧИЩЯЮЩИЙ МЕЧ

Юволианские традиционалисты отрицают в христианстве любую форму этического действия. Конечно, они подчёркивают воинский идеал «безличной силы», как она проявляется в девизе Ордена Тамплиеров: Non nobis domine, sed nomine tuo da gloriam[56]. Об этих монахах–воинах Св. Бернард писал в «De laude novae militiae»[57]: «Кажется, что все они имеют единое сердце и единую душу, ибо действуют, следуя не своей воле, а подчиняясь голову власти». Но этот героизм проявлялся у них как выживший арийско–римский дух, более или менее ассимилированный христианством, нежели как внутреннее его следствие.

 

Однако дословные свидетельства иные, от слов Апокалипсиса, согласно которому: «Господь не любит тёплых»[58] до Евангелия от Матфея, где сказано: «Не мир принес я Вам, но меч», продолжаясь в проклятии Иеремии: «Проклят, кто дело Господне делает небрежно, и проклят, кто удерживает меч Его от крови!» Те, кто осуждают христианство от имени «языческой духовности» героическо–воинского типа, предпочитают подчёркивать такие цитаты как «Любите врагов ваших…». Но они забывают о том, что подобные цитаты нужно понимать в эзотерическом смысле.

 

В зоне некого пространства антихристианских правых, где от случая к случаю смешивались эволианские традиционалисты и сторонники «новой школы», культивировался любопытный парадокс: они обвиняли христианство в продвижении антигероического мировоззрения, одновременно вменяя ему в вину появление в истории посредством насилия. Несомненно, насилие не является героическим по определению. Не более чем когда оно необходимо для восстановления метафизического порядка против несправедливостей случайного социального порядка, «справедливого неравенства», политического отражения первого, взамен ущербному элитизму хищника, характеризующего второй. Таковым является насилие христианства, как насилие любой революции, которая действует в традиционном направлении. Меч, принесённый на землю Иисусом, есть меч очищающий, что сметал семена духовного упадка, и под прикрытием которого «люди доброй воли» могли восстановить Золотой век.

 

Одной рукой христианство боролось с Царством Зла. Другой — строило Царствие Божие. Поэтому, чтобы понять красивые образы, используемые в Правилах Рыцарей Пречистой Девы, сила льва, которая оживляет руку, должна быть уравновешена лишь кротостью ягнёнка, что наполняет сердце. Требования справедливости постулируют силу льва. Императив мира призывает к кротости ягнёнка. Мир и Правосудие: два великих атрибута Мельхиседека, согласно закону, который, как мы видели, был установлен Христом. Вот почему Христос зовётся «Царём мира» и «Судьёй живых и мёртвых».

 

Мир, в традиционном христианском смысле этого слова, не эфемерная и хрупкая концепция сосуществования различных интересов и желаний, ограничивающих легализацию победы наиболее сильных. Напротив, она синонимична фундаментальному единству, и никакая аристократия, помимо аристократии духа, не может быть её политической ратификацией. Таким является смысл слов Иисуса: «Мир оставляю вам, мир Мой даю вам». В одном из номеров журнала « Nartex », который мы уже упоминали в других местах, опечаленный Жан–Клод Куин пишет: «Так очевидное нарушение, вызванное применением Номоса, в действительности не является изменением; положив конец изменению, оно, кажется, изменяет какую–то вещь, в то же время не нарушая стабильности всех вещей, и Христос, по–видимому, принеся войну, сохранил мир. Его влияние распространяется на всех суверенных воинов, борющихся за правосудие, восстановление, или скорее, за выражение порядка священной войны».

 

Временное и очищающее христианское насилие и, следовательно, насилие в целом, реализуемое от имени Традиции, невозможно объяснить ничем, кроме Мира и Правосудия, которые оно желает восстановить на долгий срок, согласно истинному порядку, ниспровергнутому «первородным грехом», всё более скрытому по причине упадка, но явленному, дабы проявиться в Конце Цикла и в начале новой Манвантары. Согласно марксистскому мессианству, он имеет ту же форму, и в перспективе нового возрождённого человечества: коммунизм одновременно оправдывает необходимость насилия в классовой борьбе и «временный» тоталитарный режим. Мы достаточно показали, что «мобилизирующий миф» марксизма — лишь дьявольская карикатура на традиционный Золотой век.

ГЛАВА IV

 

БИОЛОГИЗАЦИЯ ЭРОСА

 

В рамках идеального традиционного общества, сексуальная любовь всецело переживается как «процесс воссоздания андрогина», стремление к изначальному Единству. Даже в своих физических проявлениях, любовная связь — сакральна. Эта сакрализация встречается в массовом масштабе, что, однако, не отменяет существование элиты, способной возобновлять контакт с изначальным Единством не только эротическим, но и иным способом: посредством знания и действия. Сексуальность является важным открытием для типа человека, не пригодного для внутренней реализации, согласно высшим гностическим и героическим способам осуществления. Из приведённых выше размышлений непосредственно следует возникновение иерархии человеческих типов. Но эту иерархию значительно ослабляет тот факт, что различные составляющие её человеческие типы, имеют общее совпадение в трансцендентности, которая является основой традиционной солидарности за пределами качественного различия типов и соответствующих им путей.

 

Метафизическое напряжение, характерное для истоков духовности — и, следовательно, раннего общества, каким его представляет истинный традиционализм, — неминуемо ослабевает. Последствия этого ослабевания наблюдаются как на уровне высшего человеческого типа, так и на уровне обычного человека и его эротических представлений. Параллельно с различием, вслед за разъединением идеалов знания и действия, происходит «биологизация» того же Эроса, который смешивают с инстинктом размножения. «Биологизация» является одной из форм продолжения рода. Во второй фазе Эрос уподобляется инстинкту удовольствия, принципу чистого наслаждения, фрейдистскому Либидо: это гедонистическая форма «биологизации».

 

Когда в рамках человеческого типа, соответствующие элите идеалы знания и действия, разделяются, происходит первый шаг к упадку. Инволюция находится в действии с того момента, как появился дуализм между Брахманами и Кшатриями. Сам разрыв первоначального синтеза обусловливает упадок двух его элементов, теперь находящихся в разделении. Лишённое опоры действия, знание вырождается в чистое созерцание, в веру. Утратившее своё интеллектуальное основание, действие становится воинским героизмом, перетекающим в «волю к власти». В течение некоторого времени, в рамках различительного дуализма, ещё сохраняется метафизическая память об общем источнике обоих идеалов. Это эпоха, где чистое созерцание и воинский героизм мирно сосуществуют, и где также, как показывает пример средних веков, существует возможность возрождения изначального Единства жреца и воина (в ограниченных масштабах). Но вскоре появляется сепаративный дуализм, вследствие чего память об изначальном единстве окончательно утрачивается и светская власть воинов отныне противостоит духовной власти жрецов.

 

Это восстание Кшатриев, о котором объявляет Генон. Агрессивный и хищный волюнтаризм врывается в мир с настолько мощной силой, насколько Брахманизм теряет метафизическое напряжение, свойственное первоначальному идеалу истинного знания, и брахманы более не способны противопоставить освобождённой энергии страстей ничего, кроме уязвимых барьеров набожности и веры.

 

Такой же упадок царил и в западном обществе в конце античного периода. Благодаря христианству, было рождено средневековое явление — рыцарство (в том смысле, какой мы придали ему выше), наделённое духовной миссией возрождения; явление в действительности относительное и несовершенное по сравнению с идеалом или даже в исторической перспективе перед таким явлением возрождения, как тамплиерство, однако нужно заметить, что оно было предопределенным, ибо имело возможность спасти Запад от дегенерации, сравнимой с той, что царит в наши дни. И хотя воплощённый тип элиты был гораздо ниже героическо–духовной аристократии, рыцарь сохранил воззрения, направленные к трансцендентному. На службу своему самосовершенствованию он поставил потенциально отрицательные силы импульса преданности и любовной страсти. Также интеграция двух последних элементов внесла некую оригинальность в интеллектуальную атмосферу воинского рыцарства средних веков. Тот факт, что, даже провозглашая себя христианским, рыцарство не уважало некоторые фундаментальные принципы, в частности, как подчёркивает Эвола, евангельскую заповедь «не убий», — многие поверили в то, что столкнулись с лицемерием, присущим доминирующему классу, где так называемая элита находится выше законов, которые она, кроме того, навязывает массе. Другие воспользовались возможностью, чтобы твёрдо настаивать на естественной несовместимости, что существовала между ранней христианской моралью и рыцарской этикой. Это, в конце концов, было бы свидетельством языческой духовности, сохранившейся в средние века, которая не имела ничего общего с католичеством, помимо названия. На самом деле рыцари, в частности воины, были христианского происхождения, поскольку осуществление некоего очистительного насилия не является несовместимым с христианством, и не следует видеть в этом «противоречие», основанное на лицемерии или несоответствии.

 

Что касается конкретных форм духовного рыцарства (в первом ряду которых мы видим Тамплиеров), они связаны, посредством христианской традиции, в общий поток главной Измены, в первую очередь, истокам духовности, которая является сверх–традиционной, а не «языческой духовностью». Мы указываем на отсутствие права владения этим словом для обозначения изначальной духовности. Кроме того, что оно обозначает партикуляризм, пропитанный антихристианством, это выражение содержит в себе росток опасности возникновения путаницы между собственными типами подлинной духовности в дохристианской западной цивилизации (Греческая и Римская, равно как и Северо–Германская цивилизации) с их уже передовым состоянием дегенерации, к которому привело язычество. Чтобы остановиться на этом развитии, мы должны вспомнить, что характер такого сверх–традиционного явления, как тамплиерство, служил доказательством пред–существования его точного эквивалента в других традициях. Свидетелями этого в традиции ислама был Орден Исмаилитов, с которым у тамплиеров были весьма плодотворные контакты, и в котором также носили красную и белую мантию.

 

Шельски придал феномену сексуальности четвёртую величину, аффективное измерение в биологическом смысле этого термина. К трём функциям, обычно признаваемым современными сексологами, защищёнными от фрейдистского извращения — гедонистической функции, репродуктивной функции и эмоциональной функции, — Шельски добавил «функцию выбора партнёра». Эта социологическая школа настаивает на основании якобы строгой моногамии, неотъемлемой от любого традиционного общества. Подобная контр–правда не может объясняться ничем иным, кроме желания пересмотреть свой взгляд на брак как на общественный фундамент. «Новая школа» правых быстро восстановила эти идеи, проверяя их силу самим фактом истинной цели, под видом традиционализма, примиренного с научным духом, исправить буржуазную идеологию, значительно искажённую марксизмом и левым уклоном. Поскольку их традиционализм имеет социологический и горизонтальный характер, религия и любовь, духовные и моральные ценности, названные капитализмом «суперструктурой», рассматриваются не в абсолютной перспективе в их связи с необходимым метафизическим порядком, а с утилитарной точки зрения, как виртуальная консолидация общественного случайного порядка, привилегия судьбы и БИОСа.

СЛУЧАЙНЫЙ «ГИБРИДИЗМ»

Юлиус Эвола обвиняет сексуальную мораль христианства в «гибридизме», в котором он видит причину смешения аскетической жизни с обычным существованием, введения в область естественного бытия, и особенно, в брак, ценностей, типичных для аскетической области. В этом же «гибридизме» он усматривает не только происхождение «теологической ненависти к полу», свойственной христианству, но также доказательство его разрыва с традиционным взглядом на сексуальность, в согласии с которым различные не христианские выражения совпадают в том, что намечают точную линию установления границ между аскетической и обычной жизнью.

 

«Традиционные религии с креационистским фоном всегда признавали существование двух законов. Первый относился к жизни в мире, воспринимаемом как Божье Творение, сохраняемое самим Богом–Творцом (имевшим два аспекта: «создателя» и «хранителя»: Брахмы и Вишну), и этот закон заключался не в отрицании, а, напротив, в сакрализации мирской жизни. Второй закон относился к избранному меньшинству, кто имел аскетическое призвание и выбрал для себя путь уединения и трансцендентности («путь Шивы»). В отличие от древнего иудаизма, маздеизма, ведического индуизма и даже ислама, католичество смешивало оба закона и приложило аскетические ценности к области обычной жизни; одним из следствий стал приговор полу, вернее, истинная теологическая ненависть к полу».

 

Эвола добавляет: «То же самое смешение породило и правило священнического безбрачия в католицизме: тип священника (белое духовенство) спутали с аскетом (монашество)». Нужно уточнить, что это суждение не подразумевает со стороны Эволы никакого предпочтения протестантству, где, вопреки католическим священникам, пастухи могли вступать в брак. Эвола оценивает протестантство в целом не как «преобразование аскетизма», а как «пуританскую репрессию» сексуальной энергии. Вспомним также, что, в отличие от католицизма, протестантство считало, что тенденция человека к сексуальности являлась не одним из следствий первородного греха, а его главной причиной.

 

Для меньшинства тех, кто имеют призвание, христианство оставляет открытыми «узкие врата» «искусной трансформации» сексуальной энергии. В Евангелии от Матфея говорится о тех, кто « сделали сами себя скопцами для Царства Небесного». И он добавляет: «Кто может вместить, да вместит». В Евангелии от Луки читаем: «Чада века сего женятся и выходят замуж; а сподобившиеся достигнуть того века и воскресения из мертвых ни женятся, ни замуж не выходят, и умереть уже не могут, ибо они равны Ангелам и суть сыны Божии, будучи сынами воскресения». Некоторые слова Святого Матфея напоминают нам миф о гермафродите: «Не читали ли вы, что Сотворивший в начале мужчину и женщину сотворил их? И сказал: посему оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью, так что они уже не двое, но одна плоть. Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает». Комментируя этот фрагмент, Эвола признаёт: «Строго говоря, эти слова указывают на объединение полов как процесс воссоздания андрогина, что в данном случае полностью оправдано; последней фразой утверждается не столько социальная неразрывность брачных уз, сколько то, что исповедует Скотт Эриугена: само разделение полов является проявлением человеческого, уже падшего бытия».

 

Все эти различные примеры достаточно показывают соответствие христианской концепции сексуальности традиционным данным о «метафизике пола». Так называемая путаница между аскетической и обычной жизнью в действительности заключается не более чем в одном

из аспектов среди других эзотерических «падений», в виду дегенеративного состояния мировой эпохи, превращённый в избавление от недозрелого, общего и необратимого стремления к хаосу. Ранее упомянутый «гибридизм» есть «гибридизм» обстоятельства. Если существует «теологическая ненависть к полу», она находится не в самой сущности традиционного христианства, а в его случайной адаптации к условиям Железного века.

 

Другие традиционные доктрины указали пути, специально приспособленные к предвиденному упадку, к вырожденческому дегенеративному состоянию Кали–юги. Мы ненадолго остановимся на пути Тантры, направлении в индуизме, в частности относящемся к той позиции, которую следует принимать в периоды крайнего упадка по отношению к сексуальной проблеме.

 

В основе тантрического пути лежит принцип, согласно которому секс является одним из самых сильных путей, внушающих страх растворения, но именно по этой причине, даже с учётом империи, которая занимается упадочническим миром, было бы ошибкой проявлять негативную реакцию против него, проявляя пуританскую «репрессию». Напротив, необходимо начать пробовать это, практиковать вид внутренней гомеопатии, обращать яд в панацею, действовать таким образом, чтобы изначально растворяющий составной элемент, в конце концов, превратился в условие «пробуждения». Максима «Оседлать тигра» хорошо выражает эту способность. Тигр символизирует развратные силы. Вместо того чтобы тщетно пытаться преградить ему путь, вы должна сесть на него верхом и ездить до тех пор, пока силы его не иссякнут. Очевидно, что такая позиция подразумевает огромную опасность. Именно поэтому другое восточное изречение говорит о «хождении по лезвию ножа». Тантрический путь предлагает опасный выбор, который состоит в утрате себя самого с риском окончательно потеряться, качаясь на волнах сексуальности, традиционном препятствии самореализации, чья развратная власть усиливается в виду исторических условий, о которых говорится, что необходимо искать новое свободное пространство, новый ментальный горизонт для внутренней самореализации.

 

Как внутренняя гомеопатия и сугубо индивидуальный мотив, тантрический путь полностью приемлем. Индивидуальное сознание Тантрика, если он наделён темпераментом, ищущим приключений, обладает способностью различения, если, конечно, она не является всего лишь оправданием его развратных привычек. Никто не сомневается, что, к сожалению, среди «интегральных традиционалистов», принадлежащих тантрическому пути, «оседлавших тигра» сексуальности, есть люди, которые используют тантризм для того, чтобы предаваться исключительно гедонистическим удовольствиям, групповому сексу и другим типичным «передовым» практикам западной современности.

 

Волна относительная, однако, показывающая, что для половины «интегральных традиционалистов» тантризм не является чуждым некоему антихристианскому снобизму. Современный западный Тантрик охотно приписывает себе решающее превосходство над природой тех, кто избрал для себя христианский путь аскетизма, рыцарской любви или брака с оттенком романтизма. Этот выбор зависит от «темперамента». Мы уже отрицали этот аргумент, показывая, что платонический культ «далёкой принцессы» не являлся бессильной имитацией. Христианство было женоненавистническим. Мы должны подчеркнуть сравнение, приводимое Святым Фомой Аквинским, который сопоставлял женщину и клоаку. В отличие от реакционного пути христианства, Тантризм представлял собой революционный путь.

 

Правда состоит в том, что все традиции, в согласии с историческим учением о циклах, предвидели события Кали–юги, дегенерацию Железного века, эпохи сексуального разложения, которое является лишь одним из проявлений упадка. Прямое упоминание этого момента мы можем найти во фрагменте из «Вишну Пураны», который Юлиус Эвола включил в дополнение к «Восстанию против современного мира» и, более общим способом, в значительных соответствиях между евангельскими словами, которые объявляют приход «ложных пророков» и священными текстами Индии, предсказывающими другие катастрофы «тёмной эпохи», где «женщины перестанут подчиняться своим мужьям и родителям, они станут эгоистичными, гнусными, лживыми и будут вести распутную жизнь. Они превратится просто в объект наслаждения». Как видно, христианство не имеет монополии на женоненавистничество. В тантризме также нет ничего от «революции». В лучшем случае, можно говорить о весьма относительном женоненавистничестве, абсолютно неотъемлемом от традиции «метафизики пола», презирающем не саму женщину, а то, чем она стала в эпоху упадка. Истинная традиционалистская критика должна учитывать человеческий упадок. Эвола суммирует его в двойном процессе феминизации духовности и материализации мужественности. Что касается революции в этимологическом смысле возвращения к естественному порядку, она является общей конечной целью тантризма и христианства, сражающихся против мирового упадка, в котором, по вине мистификаций фрейдистского пансексуализма, одержимость Эросом утвердила себя в качестве идеологии.

 

Общая цель, но разные средства. Тантрический путь (который также известен как «Путь Левой Руки»), в сущности, не превосходит христианский путь («Путь Правой Руки»). Если бы возникла необходимость в установлении иерархии между двумя этими путями, возможно, христианский путь, занял бы высшую ступень, таким образом, приближаясь к героическому измерению (в том числе, к повседневному героизму, состоящему в поддержании семьи и воспитании детей), он не подразумевает риска, что неотъемлем от тантрического пути, на котором даже, когда он сводится к простой индивидуальной гомеопатии, субъект может утонуть в потоке всё более стремительных решений, и потерять тело и душу.

КАТОЛИЧЕСКИЙ БРАК

 

«Гибридизм», объявленный Эволой как христианская концепция, осуждающая сексуальность, также, по словам нашего автора, являлся особой формой католической доктрины брака. Эвола обнаружил ничтожную смесь «священного и мирского» и «буржуазный конформизм», который, основываясь на показной непрерывности, делал из брака «пуританскую видимость чего–то подобного учению о священной проституции или свободной узаконенной любви». Кризис брака тесно связан с кризисом семьи. «В действительности, в большинстве случаев современная семья представляет собой мелкобуржуазный институт, обусловленный почти исключительно конформистскими, утилитарными, примитивно человеческими или в лучшем случае сентиментальными факторами».

 

«Смешение профанического и сакрального» выделяет событие, которое католицизм связывает с любой парой в тот момент, когда мужчина и женщина вступают в брак в Церкви; трансцендентный характер брак способен принимать лишь в исключительных случаях, поскольку в своём трансцендентном понятии брак есть «великая тайна», о которой говорил св. Павел[59]; на нёй мог быть основан тот «абсолютный, почти героический образ. Такие случаи известны многим традиционным обществам, достаточно привести в качестве примера жён, для которых идея умереть вместе с супругом, казалась совершенно естественной». Чуть позже Эвола добавляет: «Однако нужно отметить, что в том же католичестве теоретическая абсолютность брака как ритуала имеет весьма существенное ограничение. Достаточно вспомнить, что Церковь, запрещающая развод и повторное замужество, тем не менее, разрешает вдовам и вдовцам вступать в новый брак, что, по существу, тождественно нарушению верности и, в лучшем случае, допустимо лишь исходя из откровенно материалистической предпосылки, иными словами, предположения, что умерший супруг, с которым, благодаря сверхъестественной силе ритуала, были соединены неразрывными узами, действительно прекращает своё существование. Эта нелогичность является одним из признаков, показывающих, что католический религиозный закон, далёкий от того, чтобы принять в расчёт трансцендентные духовные факторы, превращает таинство в чисто вспомогательное средство, поддерживающее существование общества, в обыкновенный элемент профанической жизни за счёт его искажения или сведения к простой формальности».

 

Другая часть эволианской критики брака, которую автор развивает в книге «Оседлать тигра», практически не отличается от аргументации, использованной им в «Метафизике пола». Фрагмент, на котором мы останавливаем внимание, и выделяем наиболее важные фразы, служат тому доказательством: «Известно, что христианская и католическая концепция характеризуется противопоставлением «плоти» и «духа», некой теологической ненавистью к полу, что объясняется следствием незаконного распространения на обычную жизнь принципа, который обладает ценностью, прежде всего, для особого типа аскетической практики. Пол как таковой воспринимается как нечто греховное, по сравнению с чем брак оказывается лишь наименьшим злом, некой уступкой человеческому несовершенству, позволяющей тому, кто не способен сохранять целомудрие, отвергнув от половую жизнь. Католичество, понимая невозможность предать анафеме сексуальность в целом, предприняло попытку свести её в контексте того же брака к тривиальному биологическому факту, признав дозволенность сексуальных отношений для супругов лишь в целях деторождения». Заметим, что представление о браке как «наименьшем зле» по отношению к сексуальному разложению, служит как бы моральной превентивной дамбой против тенценции к наслаждению, гарантируя барьер от сладострастного искушения, в точности соответствуя воззрению св. Павла, его доктрине Профилактического Брака, особенно подчёркнутой в Первом Послании к Коринфянам[60].

 

Настало время завершить данную главу и обозначить нашу позицию по этому вопросу за пределами рассуждений двух наших авторов, и в особенности, Эволы. Христианское понимание сексуальности и брака, безусловно, связано со столь необходимой традиционной «метафизикой пола». В Евангелиях от Луки и Матфея, через Скота Эриугену и святого Павла мы привели неоспоримые свидетельства относительно христианского понимания сексуальности и брака как «священного союза», неким образом воспроизводящего изначальное воссоединение мужчины и женщины в андрогинном единстве. Однако, с учётом условий конца цикла, в который стали проявляться упадочнические типы, наряду с метафизической интерпретацией сексуального и супружеского союза, христианство предложило общественные и экзистенциальные пути, которые составляют элемент его предопределённого эзотерического исправления, его необходимого упадка в этом мире, таким же образом, как в философской области сепаративный дуализм сменил различительный традиционный дуализм («доктрину двух природ»), а в политической области, гвельфская доктрина разделения могуществ, что была противопоставлена гибеллинской теории их различия, постулировалась, не смотря на общее божественное происхождение духовной и светской власти. Двойная паулистская доктрина брачного ритуала («великая тайна») и профилактического супружества («наименьшее зло») является свидетельством того, что в эзотерических истоках христианства, существовали и экзотерические уровни. На этой стадии своего развития, христианство сумело осуществить свою двойную миссию традиционного восстановления и попытки приостановить упадок. Это будет продолжаться и в средние века ровно до того момента, как возродится, посредством таких явлений как тамплиерство, изначальная духовность, объединившая в себе идеалы созерцания и действия, и благодаря рыцарской любви, врата к сакрализации пола вновь будут открыты всё тому же воину, искушённому волюнтаризмом «власти» в современном значении этого понятия. Затем эзотерическое сознание христианства было помрачено и сохранились разве что эзотерические останки изначальной традиции, а именно в той особенной области сексуальной этики, брака как социальной связи и фактора воспроизведения, с оттенком, в лучшем случае, романтизма.

 

В ответ на некую неуступчивость в этом вопросе, что царит, прежде всего, в эволианских источниках, мы позволим себе настаивать на том факте, что даже буржуазный брак с его общественным, профилактическим принципом, не является злом с традиционной точки зрения. То, что приписывает ему отрицательный, антитрадиционный смысл, является его абсолютизацией, самим фактом, что он не существовал в то время, когда экзистенциальный путь, был ограничен для некоего человеческого типа, наряду с другими путями (аскетизмом или высшей супружеской любовью), назначенными другим человеческим типам. Он становился антитрадиционном лишь в той мере, в какой брак становился «буржуазным». Было бы абсурдным утверждать, что брак, по своей сути, является «буржуазным» явлением. Чтобы вступить в брак, мужчины и женщины не ждали девятнадцатого века, эпоху, в которую произошла окончательная победа «буржуазной идеологии» как доминирующего менталитета.

 

Строго в плане сексуальной этики, «буржуазная идеология» заключалась в абсолютизации брака как составного элемента семейных и социальных отношений, профилактике от эротических излишеств (чтобы не отводить мужскую энергию от её основной цели: экономического и профессионального успеха), и способе сохранения рода и состояния посредством биологического инстинкта размножения. Всё это параллельно абсолютизации в самой общей области человеческой концепции «производительной функции», которая, наряду с «воинской» и «жреческой» функциями является трифункциональной и присущей традиционному обществу. На самом деле, брак, как естественное, обывательское и распространённое явление — это идеал производителя, как аскетизм и рыцарская любовь некогда считались идеалами «человека знания» и воина. Традиционный менталитет не отрицает брак, каким он был ранее. Он лишь добавляет другие представления о любви, как образец возможности чистого отречения для того, чтобы широта перспективы позволила мысленно охватить множество человеческих типов, которые могут существовать на поверхности земли. Антитрадиционным является требование возвести один из этих подходов в категорический императив. Антитрадиционно буржуазное отрицание любого внебрачного пути. Антитрадиционна насмешка, с которой некоторые псевдо–традиционалисты воспринимают брак и семью. В свою очередь романтизм — не обычная «оболочка» буржуазного брака, «суперструктура» в почти марксистском смысле этого термина, которая, на экономических основаниях, выделяет из себя буржуазную жизнь. Какую иную форму он мог бы иметь, показывает Дени де Ружмон, великий толкователь «любовных мифов»; это ставший определённым фатальный случай западной любви в целом, от Тристана до Мадам Бовари, против института брака. Ибо многие люди верят в том, что сентиментальность не является синонимом пошлости. Она также составляет часть романтизма, этой величественной и неотразимой привлекательности, которой обладают любовники, обречённые потерять друг друга, когда связанные до самой смерти, они становятся теми, кого повсеместно называют «трагическими любовниками», — формула для сенсационных дневников, что утратила высший, традиционный смысл. Нет ничего удивительного в том, что нередко эта формула любви определяла брачные отношения, по мере того, как этот брак становился всё более «буржуазным».

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

Христианство, несомненно, является частью изначальной и универсальной традиции, ранним синтезом всех частных традиций, возникновение которых, согласно символизму Вавилонской Башни, было первой формой дисперсии Единства на множество.

 

Наиболее обоснованным доказательством этой принадлежности является соответствие между многочисленными нехристианскими мифами и символами и многими признаками — образными или числовыми — христианства, послужившими основой его мировоззрения. Мы употребили слово «нехристианские», всё же предпочтительнее говорить «дохристианские», чтобы не вводить в заблуждение читателя, предлагая ему основанную на историзме, обычно преувеличенную, интерпретацию, согласно которой христианство было лишь «имитацией» других религий. Ранее упомянутое основное соответствие следует объяснять не «имитацией» или «ассимиляцией». Оно вытекает из общей согласованности всех отдельных традиций по отношению к универсальной Традиции, которая является первейшей в общем цикле развития и высшей в онтологическом масштабе.

 

Универсальной и изначальной Традиции соответствует Золотой век, рай, который открывает каждую Манвантару, Рай, что в настоящем цикле отметил возникновение нынешнего человечества, названного Жаном Фором «адамическим человечеством». Однако невозможно, чтобы он воскресил Золотой век в условиях локализации пространства, поскольку, строго говоря, он «внеисторичен». «Первородный грех» — не что иное, как разрыв с этим вневременным состоянием, разрыв, ставший причиной упадка, который, по аналогии с физическим принципом падающих тел, может усиливаться только акцентируясь на отправной точке, а именно «падении во время»[61] (Эмиль Чоран).

 

Духовность, которую характеризуют как Серебряный Век, уже отмечена определённым рядом диалектических напряжённостей, что возникли непосредственно по причине разрыва изначального Единства. К примеру, мы можем напомнить о зарождающемся конфликте между духовной и светской властью, что представлял собой более чем простое политическое отражение антагонизма, а именно противопоставление

гностического способа подхода к трансцендентному (путь знания) — героическому способу открытия «сверхмира» (путь действия). Духовность Серебряного века, тем не менее, позволяла существовать метафизической напряжённости в изначальном Единстве. Также цивилизации и общества, наполненные его Светом, всегда носили традиционный характер. Антитрадиция восторжествовала как типичное мировоззрение Бронзового и Железного веков; в контексте борьбы с Традицией появился двусмысленный универсализм, что являлся не более чем дьявольской пародией и карикатурой на истинный универсализм.

 

В частном случае рассмотрения христианской традиции как восстанавливающей духовность Серебряного века, метафизическое напряжение к «условиям, предшествующим упадку», становится революционным напряжением в значении этого термина с учётом циклических обстоятельств его возникновения в той степени, в какой они совпадают с концом мира и, тем самым, с появлением нового человечества. Так объясняется христианский мессианизм, это пророчество о духовном возрождении, пародируя которое, марксизм вернул ему глубокий смысл.

 

Циклические условия возникновения христианства объясняют также его «мировой упадок», это провиденциальное вмешательство Бога в историю упадочнического человечества, эту необходимую экзотеризацию, нужную для того, чтобы собрать в спасительном «Ковчеге» «Избранных», достойных того, чтоб избежать нового и неизбежного потопа.

 

Именно на этом уровне выявляется ошибка, которая привела Эволу к непониманию христианства. Напомним, что это недоразумение должно было основываться на традиционной точке зрения, не имея ничего общего с ненавистной «антихристианской» нетерпимостью некоторых современников, в частности тех, кто называют себя «правыми». У Юлиуса Эволы имеется партикуляристская перспектива, связанная его темпераментом Кшатрия, который подтолкнул его к тому, чтобы принять экзотерическую адаптацию христианской традиции за её глубинную сущность, и поддаться соблазну историзма, что особенно заметно в его взгляде на средневековое величие как на результат «ассимиляции» христианством некоторых элементов «языческой духовности», или же гипостазирование отдельных типов духовности: религии Рима, индо–европейских религий, религий «Света Севера». Всё это служит доказательством противоположного мнения по этому вопросу сдержанного Рене Генона, воплощённого метафизика, привилегированного свидетеля Традиции.

 

Кроме всего прочего, Эвола обвиняет христианство в том, что оно перенесло аскетические ценности в обычную жизнь. В этом отношении усматривается непоследовательность, нежели необходимость, продиктованная тем фактом, что в состоянии крайней дегенерации современного человечества конца этого цикла, «избранные», а именно те, кто способны открыть «узкие врата», связаны между собой невидимой духовной цепью, в то время как много ранее, в менее явных состояниях инволюции, духовная связь между субъектами воплощалась в общественной организации, в частности, в касте. Эвола подвергает критике концепцию Родины во второстепенном значении этого понятия, отдавая предпочтение тому идеалу Родины, который принимают не из–за обстоятельств рождения (христианином не рожаются, христианином становятся), а по причине духовной внутренней связи, — той, которую крещение, в её эзотерическом смысле «второго рождения», вкладывает в принцип духовной ратификации. «Избранные», рассеянные во всех расах, нациях и социальных слоях, воссоединятся в новом «Ковчеге», став опорой христианской традиции в век «завершения».

 

Переходная роль христианства — между Кали–югой нынешнего цикла и новым инаугурационным раем другой Манвантары — объясняет характер его синтетической традиции, «синтез, объединивший всё». В доктринальной области, экзотеризация, имеющая непосредственное отношение к условиям цикла, не мешает христианству поддерживать контакт с изначальной и универсальной Традицией посредством эзотерической доктрины. В оперативной и экспериментальной области инициации остаются открытые врата как для гностического пути (монашеский, чисто созерцательный аскетизм), так и для героического (воинское интеграционное рыцарство с духовными принципами, сублимировавшими женское начало и концепцию платонической любви), а также синтеза двух путей (тамплиерство, Ордена воинов–аскетов и другие формы рыцарства). Всё это предназначалось для мужской элиты, не утратившей чувство трансцендентности. Массе других мужчин, в качестве барьера против материалистического искушения, христианство предлагало вдохновение веры, опору ритуалов и этический путь профилактического брака. В политической области оно подтверждало традиционную отличительную двойственность двух могуществ путём установления надзора над временной властью в ответ на каждую дерзкую попытку посягательства на духовную власть, единственную, которая могла наделить «небесным мандатом».

 

Между тем, сохранив это внутреннее множество путей, каждый из которых соответствовал «многочисленным состояниям человека», — что противоречило иллюзорной идее современных «плюралистов», — христианство могло послужить фундаментом для западной цивилизации и подлинного традиционного общества. Но эзотерическое сознание христианства постепенно «помрачалось», а вслед за ним, и высший смысл, который христианская традиция придавала знанию и действию. Как только было скрыто гностическое измерение, вера и ритуал вошли в диалектическое противопоставление с современным псевдо–интеллектуализмом, «свободным мышлением», что являлось лишь предупредительной маской атеизма. После того, как была забыта традиционная концепция воина как восстановителя необходимого метафизического порядка, «восстановителя руин» и «воина Бога», остался лишь героизм, основанный на материалистической «воле к власти», легко возвратившийся в силу благоприятных условий сложившегося порядка. Как только была утрачена память о высшей супружеской любви (рыцарской любви или «великой духовной тайне», каждодневно переживаемой в свете «метафизики пола»), осталась лишь буржуазная семья, имевшая целью социальные отношения и антигедонистическую профилактику, противостоящую сначала романтической супружеской любви, а затем и супружескому эротизму. Как только исчезла изначальная двойственность двух могуществ, дал о себе знать сепаративный дуализм, породивший нескончаемый конфликт между мирской и религиозной властью.

 

Описанные нами диалектические оппозиции, характеризуют антитрадиционный этап «упадка Запада», антихристианский этап. Оставался второй этап инволюции, контр–христианский, отражение всеобщей концепции контр–традиции. Экзотерическо–религиозные следы христианской традиции (вера, ритуал, церковная иерархия), которые на предыдущем этапе активно участвовали в диалектическом обсуждении, в нынешнее время почти исчезли. Эта дискуссия, как правило, ограничена борьбой, которая противопоставляет антитрадиционному материализму с его псевдо–духовностью — Традицию. Лучший способ исключить Католическую Церковь из этого обсуждения — это, очевидно, действовать с помощью проникновения разрушительных элементов внутрь её развития, подталкивая к контр–традиции. Реакция фундаменталистов должна рассматриваться с интересом. Однако, примечательно, что она не ограничивается лишь защитой литургии, экзотерической проповеди от «поддержания порядка» до исключительности, что, благодаря нелепости аджорнаменто, принимает форму экуменизма, даже анагогии. Фундаментализм способен избавиться от этих дефектов, не подвергаясь риску быть «традиционным» в «горизонтальном» и социологическом смысле этого термина, и оказаться в диалектическом конфликте с современностью дополнительным звеном в цепи ложных альтернатив.

 

Только конфликт между псевдо–универсализмом на его контр–традиционном этапе и истинной универсальной Традицией может и должен закончиться победой одного из противников. Другие, так называемые альтернативы, ведут ни к чему иному, как к увеличению «кризиса современного мира», не предоставляя и тени его решения. «Дифференциализм», поддерживаемый «правыми», представляет собой идеологию, способствующую чувству удовлетворения от пребывания в современном нигилистическом хаосе, стараясь дать ему онтологическое оправдание. Более положительной может быть борьба некоторых «левых» революционеров, которые, по крайней мере, понимают бессмысленность современного мира и хотят, с благими намерениями, заменить его на утопию, единственный недостаток которой в том, что она является только карикатурой на истинную утопию. Настоящий революционер, прежде всего, борется под вдохновением «мобилизирующего мифа», который есть не что иное, как миф о Золотом веке, состоянии изначального единства, о котором все традиции сохранили живую память, и с которым, за пределами свидетельств Кали–юги и агонии нынешнего цикла, христианство связывает возрождение совершенного человечества. Это также относится и к правым, чей политический идеал органичности, интеграции различий и преодоления конфликтов является отражением изначального Единства, гарантирующего Мир и Справедливость.

 

Несомненно, правые революционеры — не обязательно христиане. Утверждать подобное с нашей стороны равносильно тому, чтобы впасть в критерий нетерпимости и отречься от нашего идеала анагогического экуменизма. Но христианство живёт в своей экзотерической форме в подавляющем большинстве европейцев. Новое открытие и переосмысление его эзотерического измерения способно заложить основу европейской революции традиционного направления, с большей безопасностью, мы полагаем, что возможен гипотетический союз с экстра–европейскими традициями или, в зависимости от обстоятельств, реконверсия в языческую, греко–римскую или северо–германскую духовность, с чьими внешними аспектами мы уже знакомы. Очевидно, за исключением случаев, когда выбор дохристианской традиции идёт рука об руку с сугубо внешними поисками реализации. Наиболее красноречивым примером этого является переход Рене Генона в ислам. Но подобно тому, как Генон стал мусульманином, имея традиционный взгляд, новой революционной европейской элите нужно стать христианской для того, чтобы успешно противостоять псевдо–универсализму левых. Вот почему всем тем, кто любят говорить о «правых», следует, по крайней мере, ознакомиться с книгами Эволы и Генона, которые послужили основой для этого исследования и скромного комментария, возможно, в некоторой степени субъективного. Если это так, пусть простят нас читатели, которые следовали за нами до сих пор.

 

 

Париж,
12 сентября 1978 года.

[1] Речь идёт о книге «Rene Guenon, temoin de la Tradition» (Guy Tredaniel, 1978).

[2] Мишель Вальсан – крупнейший представитель геноновской традиционной школы.

[3] Супра- (лат. supra-) – приставка, означающая «нахождение над чем-либо, выше чего-либо».

[4] «Паулизм» – или учение и деятельность апостола Павла.

[5] Де Местр (de Maistre) Жозеф (1753-1821) – французский публицист, один из идеологов феодально-монархической контрреволюции.

[6] Joseph de Maistre «Las veladas de San Petersburgo».

[7] Кортес Доносо (1809-1853) – испанский государственный деятель, дипломат, философ католического направления. Кортес считал, что современный мир представляет собой наступление «люциферического атеизма» на универсальный католицизм.

[8] Лат. «Совпадение противоположностей».

[9] Лат. «Материя, отмеченная количеством».

[10] Шмидт Вильгельм (1868–1954) – католический священник, основатель «венской школы этнографии». С помощью теории «культурных кругов» доказывал теорию «прамонотеизма», т.е. существования у первобытных людей веры в единого Бога.

[11] Аджорнаменто (итальян. aggiornamento – обновление) – тенденция развития современного неотомизма, ориентированная на ассимиляцию католической теологией новейших философских идей экзистенциализма, философской антропологии, герменевтики, феноменологии, а также лингвистической философии, неопозитивизма и, отчасти, кантианства и когнитивной психологии. Термин введен II Ватиканским собором (1962-1965), принявшим масштабную программу адаптации неотомизма к установкам современной культуры.

[12] Марсель Лефевр (Marcel-Francois Lefebvre, 1905-1991) — католический архиепископ, генеральный настоятель Конгрегации Святого Духа (CSSp) (1962-1968), основатель и генеральный настоятель Священнического братства св. Пия X (FSSPX).

[13] Аббат Жорж де Нант – основатель «Лиги католической контрреформации», скончался во Франции на 86-м году жизни. Аббат де Нант был известен как убежденный противник II Ватиканского собора.

[14] Шарль Моррас – французский публицист, критик, поэт. Член Французской Академии (1938-1945, лишен звания по решению Лионского суда как предатель родины).

[15] Экуменизм (греч. οἰκουμένη, обитаемый мир) – идеология всехристианского единства, экумени́ческое движение – движение за всемирное христианское единение, в более узком и общепринятом значении – движение за лучшее взаимопонимание и сотрудничество христианских конфессий.

[16] Социальное христианство (Социальный евангелизм) направление в американском протестантизме. Возникло в 1848 г. в Великобритании на волне падения чартизма. У истоков британского социального христианства стояли Ф. Морис, Ч. Кингсли, Дж. Ладлоу. Социальное христианство широко распространилось в конце XIX - начале XX вв. в рабочих районах американского востока под влиянием баптистских и методистских проповедников. Базовая идея социального христианства – решение социальных и классовых конфликтов христианскими методами. Основателями социального христианства в США в 1889 г. стали видные деятели протестантизма: В. Глэдден, У. Д. Блисс, Ф. Пибоди, У. Раушенбуш, Л. Эббот, Г. Уорд. Несмотря на начальный конфликт между католицизмом и социальным христианством, ряд принципов последнего был включен в социальную доктрину современного католицизма.

[17] Эгалитаризм (франц. égalitarisme, от égalité – равенство), мелкобуржуазная утопия, проповедующая всеобщую уравнительность как принцип организации обществ.

[18] Новые правые – политическое движение, возникшее в 1969 г. во Франции, заявившее о своей приверженности правым («консервативным») ценностям. Ядром движения стала Группа по изучению европейской цивилизации (ГРЕСЕ), заметным участником которой был Ален де Бенуа.

[19] Андре Пиганьоль (André Piganiol, 1883-1968) – французский историк и археолог, специалист по римской истории.

[20] Эдвард Гиббон – знаменитый английский историк, автор труда «История упадка и падения Римской империи».

[21] Луи Ружьер – математик и писатель оккупационного периода.

[22] Цельс – римский философ-платоник второй половине II века; один из самых известных античных критиков христианства.

[23] Известно, что подобную точку зрения разделял британский художник Уильям Хант, на одной из картин которого изображён козёл отпущения. Хант полагал, что козёл отпущения, служивший искупительной жертвой у древних израильтян, был прототипом жертвы Мессии, т.е. Христа. В фундаментальном труде Т. Гоббса, в главе «О миссии нашего Святого Спасителя», читаем: «По старому закону (как это можно прочесть в кн. Лев. 16) Господь требовал, чтобы каждый год один раз была принесена очистительная жертва за грехи всего Израиля, как священников, так и остальных его сынов. Для этого Аарон должен был приносить тельца в жертву за грехи – за себя и за священников. А за остальной народ он должен был получить от сынов израилевых двух козлят, из коих он должен был принести в жертву лишь одного. Что же касается другого, который был козлом отпущения, то Аарон должен был возложить обе руки на голову его и, исповедав над ним все беззакония народа, переложить их на голову козла, отослать его с нарочным в пустыню и пустить там, дабы он унес на себе все грехи народа. Подобно тому, как принесение в жертву одного козла было достаточным (потому что приемлемым для Бога) выкупом за грехи всего Израиля, точно так же и смерть Мессии является достаточной ценой за грехи человеческого рода, ибо больше этого Бог не требовал. Здесь как бы изображаются страдания нашего Спасителя Хряста, точно так же как в жертвоприношении Исаака и е других прообразах Христа в Ветхом завете. Ибо Он был одновременно и жертвенным козлом, и козлом отпущения: Он истязуем был и страдал (Ис. 53, 7) – и не открывал уст Своих; как овца, веден был Он на заклание и, как агнец перед стригущим его, безгласен, так Он не отверзал уст своих. Тут Он является жертвенным козлом: Он взял на Себя наши немощи и понес наши болезни (ст. 4). И дальше (ст. б): Господь возложил на Него грехи всех нас. Таким образом, Он здесь изображается козлом отпущения (ст. 8): Он отторгнут от земли живых; за преступления народа Моего претерпел казнь – здесь он опять является жертвенным козлом. И еще (ст. II): и грехи их на себе понесет, он – козел отпущения. Агнец Божий, значит, равноценен этим козлам: Он принес себя в жертву своей смертью и явился козлом отпущения в своем воскресении, будучи вознесен своим Отцом и удален своим вознесением от обители людей.

[24] Нем. «воля к власти».

[25] Лат. «к скромности».

[26] Жак Бенуа-Мешен – известный французский историк и писатель, автор серии романов о выдающихся личностях в истории человечества.

[27] Нем. «Мировоззрение».

[28] Лат. «Триумфальная смерть».

[29] Лат. «Большая разбойничья шайка».

[30] Раймонд Абеллио (Raymond Abellio, наст. имя – Georges Soulès, 1907-1986) – французский писатель.

[31] Бернард Клервосский (Berar de Clairvaux) (1090-1153) – французский теолог-мистик, аббат монастыря в Клерво, оказывал влияние на церковно-политическую жизнь Западной Европы, был вдохновителем 2-го крестового похода.

[32] Александр Дугин определяет «интеллектуальную интуицию» как «сверхрациональную способность проникать в те уровни реальности, где Чистое Бытие пребывает в единственности, неизменности, вечности и полноте».

[33] Гипостатировать – спекулятивно приписывать объекту обладание личностью или самостоятельным бытием.

[34] Согласно Шпенглеру, «вторая религиозность» есть одно из явлений, всегда сопровождающих конечные стадии цивилизации. «Таковы в целом «ситуационные» обстоятельства, коим мы обязаны распространением нео-спиритуализма, каковой, как мы уже отмечали в другом месте, носит черты того особого явления, которое Освальд Шпенглер назвал «второй религиозностью»; т.е. религиозностью, торжествующей не в период расцвета органической, качественной и духовной цивилизации и в центре её, но зарождающейся на обочине сумеречной, разлагающейся цивилизации, в частом случае, в тот период, который тот же Шпенглер определял как «закат Запада» (Юлиус Эвола «Лики и маски современного спиритуализма», перевод Виктории Ванюшкиной).

[35] Жан Даниэлу (1905-1974) – французский католический богослов, библеист, историк Церкви.

[36] В произведении «Труды и дни» Гесиода, строго говоря, фигурирует не «золотой век», а «золотой род». Aurea saecula впервые появляется в «Энеиде» Вергилия.

[37] ТИРТХАНКАРА (санскр. tirthamkaга, на языке ардхамагади titthagara, букв. «создатель брода», в позднейшей интерпретации «создатель церкви») – в джайнской мифологии титул вероучителей джайнизма, основных персонажей мифо-исторического комплекса. За каждый полуоборот колеса времени в кармовых землях (землях, где кормятся трудом и где действует закон кармы) появляются 24 Т. Пять благих моментов в жизни Т. (зачатие, рождение, уход от мира, обретение абсолютного знания и конечное освобождение) происходят всегда (кроме жизни Махавиры) под одним лунным созвездием (накшатра) и сопровождаются чудесными явлениями. Матери Т. при зачатии видят 14 (у шветамбаров) и 16 (у дигамбаров) вещих снов. Новорождённого Т. боги забирают у матери, погрузив её в глубокий сон и подложив ей копию ребёнка, и уносят на гору Мандару, где совершается церемония посвящения Т. Наиболее подробно в джайнской литературе описывается житие Махавиры. Жития остальных Т., как правило, изображаются по той же схеме. (Лит.: Терентьев А. А., Некоторые основы джайнской мифологии, в сб.: Проблемы изучения и критики религий Востока, Л., 1979).

[38] Форма множественного числа от Tirthamakara в испанском языке.

[39] Сан-t'sai – три силы природы.

[40] Шариат (араб. шариа, букв. – надлежащий путь) – это первая ступень суфийской практики.

[41] Хакикат – наивысшая ступень духовного восхождения в суфизме.

[42] В главе 8 труда «Духовное владычество и мирская власть» Генон пишет, что «по сути, символическое плавание представляет собой завоевание «великого мира».

[43] Об исламской традиции Эвола пишет, в частности, в «Арийской доктрине борьбы и победы» (La dottrina aria di lotta e vittoria, 1970 Речь на конференции в «Институте кайзера Вильгельма», Палаццо Дзуккари, Рим, 7 декабря 1940 г.): «Исламская традиция займет здесь место традиции арио-иранской. Концепция «священной войны» и, по меньшей мере, в том, что касается исследуемых здесь идей, пришла к арабским племенам из вселенной иранской мысли. Таким образом, в исламской традиции присутствует элемент некоего позднейшего возрождения примордиальной арийской традиции, и с этой точки зрения она может быть несомненно нами использована. Предполагается, что в этой традиции различают, по сути, две «священные войны», а именно – «великую» и «малую» священную войну. Такое различие базируется на словах Пророка, который по возвращении из военного похода сказал: «Мы вернулись с малой священной войны на великую священную войну». В данном контексте великая священная война имеет духовный статус. Малая же священная война, напротив, является борьбой физической, материальной – войной, проходящей во внешнем мире. Великая священная война – это борьба человека со своими собственными врагами, с теми, что пребывают в нем самом. Точнее, это борьба сверхчеловеческого элемента в человеке со всем инстинктивным, привязанным к страстям, хаотичным, подчиненным силам природы. В точности та же идея присутствует в «Бхагавад-Гите», этом великом древнем трактате арийской воинской мудрости: «Познав То, что выше разума, покорив низшее «я» высшим «Я», порази, о могучерукий, труднопобедимого врага в образе вожделения»". Обязательным условием для внутреннего освобождения является полное и окончательное уничтожение противника. В контексте героической традиции такая малая священная война, т.е. война как внешняя борьба, служит исключительно средством для реализации войны великой. По этой причине в текстах «священная война» и «путь к Богу» зачастую являются синонимами.

[44] Жозеф Александр Сент-Ив Д'Альвейдр – французский оккультист, являлся последователем Антуана Фабра Д'Оливе, оказал значительное влияние на Папюса и Станисласа де Гуайта. В 1880 получил титул маркиза д'Альвейдр. Поклониик Наполеона. Основатель «синархии». Впервые употребил название Агарта.

[45] Лат. Stat crux dum volvitur orbis.

[46] Вохуман – «Благая Мысль», позднее произношение имени Бессмертного Святого Воху Мано (также: БахМан). Вохуман был первым, кто явился в откровении пророку Заратуштре, дабы проводить его к Ахура Мазде.

[47] Wang (в Дао дэ Цзин). В «Восстании против современного мира» Эволы читаем: «Согласно дальневосточной Традиции, царь, «сын неба» – t'ien-tze – то есть тот, кто родился на как обычный смертный, обладает «небесными полномочиями», t'ieng-ming, в чем также выражена идея реальной сверхъестественной силы. Укорененный в подобной силе или «добродетели», верховный правитель, wang, в древнем Китае обладал высшей функцией центра, третьей власти между небом и землей.

[48] Мельхиседек (МелкиЦедек) – «царь правды». В некоторых апокрифических текстах и талмудических трактатах Мельхиседек отождествляется со старшим сыном патриарха Ноя и родоначальником семитских народов Симом. Согласно традиционному взгляду, Мельхиседек является персонификацией Царя Мира, о чём мы можем прочесть в одноимённой работе Рене Генона.

[49] Аарон (אַהֲרֹן, Ахарон) – согласно Библии брат и ближайший сподвижник Моисея, первый еврейский первосвященник.

[50] «Борьба гибеллинов и гвельфов была пиком противостояния двух сакрально-политических моделей западно-христианской цивилизации – «католической теократии» («радикальное папство») и императорского псевдо-византизма (германские императоры Штауфены). Исторически это многовековое противоборство закончилось поражением гибеллинов и победой папской партии. (Из докторской диссертации Александра Дугина «Трансформация политических структур и институтов в процессе модернизации традиционных обществ»).

[51] Лат. «Восстановление».

[52] Лат. «Продолжение».

[53] Барака – древнее персидское слово, которое означает «благословление», «благодеяние», «блаженство».

[54] Небесный мандат (Tiānmìng) – одно из центральных понятий традиционной китайской политической культуры, используемое как источник легитимации правящей династии.

[55] Dunya دنيا , «дунья, мир; самая низкая, самая близкая».

[56] Лат. «Не нам, Господи, не нам, но имени твоему ниспошли славу!».

[57] Bernard of Clairvaux, «Liber ad milites Templi de laude novae militiae». Основополагающий труд Бернарда Клервоского «О похвале новому рыцарству» (также: «Слава новому рыцарству»).

[58] «15 знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден, или горяч! 16 Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих».

[59] Эвола отмечает: «Истинное традиционное понимание брака как обряда омрачается уже словами св. Павла, когда он, для его обозначения использует понятие не «таинства», но именно «тайны» (дословно он говорит – «тайна сия велика» – Еф., 5, 31-32)».

[60] Мы считаем нужным привести здесь фрагмент, в котором содержится учение св. Павла о браке:

«1. А о чем вы писали ко мне, то хорошо человеку не касаться женщины. 2 Но, во избежание блуда, каждый имей свою жену, и каждая имей своего мужа. 3 Муж оказывай жене должное благорасположение; подобно и жена мужу. 4 Жена не властна над своим телом, но муж; равно и муж не властен над своим телом, но жена. 5 Не уклоняйтесь друг от друга, разве по согласию, на время, для упражнения в посте и молитве, а потом опять будьте вместе, чтобы не искушал вас сатана невоздержанием вашим. 6 Впрочем это сказано мною как позволение, а не как повеление. 7 Ибо желаю, чтобы все люди были, как и я; но каждый имеет свое дарование от Бога, один так, другой иначе. 8 Безбрачным же и вдовам говорю: хорошо им оставаться, как я. 9 Но если не могут воздержаться, пусть вступают в брак; ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться. 10 А вступившим в брак не я повелеваю, а Господь: жене не разводиться с мужем, – 11 если же разведется, то должна оставаться безбрачною, или примириться с мужем своим, – и мужу не оставлять жены своей. 12 Прочим же я говорю, а не Господь: если какой брат имеет жену неверующую, и она согласна жить с ним, то он не должен оставлять ее; 13 и жена, которая имеет мужа неверующего, и он согласен жить с нею, не должна оставлять его. 14 Ибо неверующий муж освящается женою верующею, и жена неверующая освящается мужем верующим. Иначе дети ваши были бы нечисты, а теперь святы. 15 Если же неверующий хочет развестись, пусть разводится; брат или сестра в таких случаях не связаны; к миру призвал нас Господь. 16 Почему ты знаешь, жена, не спасешь ли мужа? Или ты, муж, почему знаешь, не спасешь ли жены? 17 Только каждый поступай так, как Бог ему определил, и каждый, как Господь призвал. Так я повелеваю по всем церквам. 18 Призван ли кто обрезанным, не скрывайся; призван ли кто необрезанным, не обрезывайся. 19 Обрезание ничто и необрезание ничто, но все в соблюдении заповедей Божиих. 20 Каждый оставайся в том звании, в котором призван. 21 Рабом ли ты призван, не смущайся; но если и можешь сделаться свободным, то лучшим воспользуйся. 22 Ибо раб, призванный в Господе, есть свободный Господа; равно и призванный свободным есть раб Христов. 23 Вы куплены дорогою ценою; не делайтесь рабами человеков. 24 В каком звании кто призван, братия, в том каждый и оставайся пред Богом. 25 Относительно девства я не имею повеления Господня, а даю совет, как получивший от Господа милость быть Ему верным. 26 По настоящей нужде за лучшее признаю, что хорошо человеку оставаться так. 27 Соединен ли ты с женой? не ищи развода. Остался ли без жены? не ищи жены. 28 Впрочем, если и женишься, не согрешишь; и если девица выйдет замуж, не согрешит. Но таковые будут иметь скорби по плоти; а мне вас жаль. 29 Я вам сказываю, братия: время уже коротко, так что имеющие жен должны быть, как не имеющие; 30 и плачущие, как не плачущие; и радующиеся, как не радующиеся; и покупающие, как не приобретающие; 31 и пользующиеся миром сим, как не пользующиеся; ибо проходит образ мира сего. 32 А я хочу, чтобы вы были без забот. Неженатый заботится о Господнем, как угодить Господу; 33 а женатый заботится о мирском, как угодить жене. Есть разность между замужнею и девицею: 34 незамужняя заботится о Господнем, как угодить Господу, чтобы быть святою и телом и духом; а замужняя заботится о мирском, как угодить мужу. 35 Говорю это для вашей же пользы, не с тем, чтобы наложить на вас узы, но чтобы вы благочинно и непрестанно служили Господу без развлечения. 36 Если же кто почитает неприличным для своей девицы то, чтобы она, будучи в зрелом возрасте, оставалась так, тот пусть делает, как хочет: не согрешит; пусть таковые выходят замуж. 37 Но кто непоколебимо тверд в сердце своем и, не будучи стесняем нуждою, но будучи властен в своей воле, решился в сердце своем соблюдать свою деву, тот хорошо поступает. 38 Посему выдающий замуж свою девицу поступает хорошо; а не выдающий поступает лучше. 39 Жена связана законом, доколе жив муж ее; если же муж ее умрет, свободна выйти, за кого хочет, только в Господе. 40 Но она блаженнее, если останется так, по моему совету; а думаю, и я имею Духа Божия». В комментарии на «Первое Послание к Коринфянам» Дэвида Приора, мы читаем: «1 «Павел не говорит, что брак – это профилактическое средство против блуда, но именно этой цели он и служит. Мужчины и женщины испытывают влечение плоти, и если их вожделения реализуются в рамках установленного Богом института брака, менее всего вероятно, что они должны выражаться в запрещенной Богом форме. Брачные узы должны носить реальный, а не „духовный" характер» (Barrett, p. 156).

 

[61] Книга « La chute dans le temps » («Падение во время») была написана в 1964 году. В переводе Льва Наврозова – «Падение в пропасть времени» (см. статью «Эмиль Чоран: последний инакомыслящий?».

Даниэль Колон

ЮЛИУС ЭВОЛА, РЕНЕ ГЕНОН
и
ХРИСТИАНСТВО

перевод с испанского, примечания, иллюстрации

Натэллы Сперанской,

исследовательская группа « Catena Aurea »

 

Эта книга, изданная в 1978 году, стала объектом первого испанского перевода в 1982 году и была распространена в традиционалистских кругах того времени не более чем в 150 экземплярах. Теперь мы снова, но уже через Интернет, предлагаем читателю оценить качество и ясность представлений Даниэля Колона. В данном тексте, который опирается на эволианскую и генонианскую точки зрения, автор показывает не только знание мира Традиции, но и надёжную объективность. В некоторых частях текста сделан чрезмерный акцент на дискуссию против Новых Правых; необходимо рассматривать эти линии в контексте интеллектуальной полемики, которую в ту эпоху переживала Франция.

 

ВВЕДЕНИЕ

 

 

Некоторые свидетели Традиции

 

Изначальное Единство и Доктрина Четырёх Эпох

 

Неоднозначность христианства

 

Наша метаполитическая цель.

 

 

ГЛАВА I

 

ДРЕВНИЙ РИМ В СРЕДНИЕ ВЕКА.

УПАДОК РОМАНСКОГО МИРА.

 

Антихристианство Юлиуса Эволы

 

Упадок истории

 

Разрыв или непрерывность Западной Традиции

 

Два течения Средневековой эпохи

 

 

ГЛАВА II

 

АСПЕКТЫ ЭЗОТЕРИЧЕСКОЙ ДОКТРИНЫ ХРИСТИАНСТВА

 

Христианство: обновление и непрерывность

 

Интеграция христианского символизма

 

Двуцентральная структура духовных центров

 

Христос: Царь, Священник и Пророк

 

Христианство и инициация

 

ГЛАВА III