Непременным условием реставрации христианства является новое открытие его эзотерической доктрины и, в более широком смысле, всего, что за пределами его обычной религиозной формы имеет общий корень со всеми традициями. Основной причиной упадка христианства стала утрата сознания, — даже у его теоретически более квалифицированных хранителей, т.е. духовенства, — соответствующего изначальной Традиции. Эта потеря традиционного сознания, как правило, порождает путаницу между сущностью христианства и его адаптацией к случайным историческим обстоятельствам. Вышеупомянутая hypostasis (греч. «сущность») в истории религии превозносится как точка прохождения «абсолютного обновления», в то время как в действительности, это «обновление» довольно относительно и находится в тесной связи с условиями завершения цикла и, для глубокого понимания христианства, значения всех его элементов, неразрывно связанных с изначальной Традицией, не обладает никакой важностью.

Эвола прав, когда он пишет: «обновление» не должно пониматься лишь в плане частной адаптации доктрины, адаптации, которая является новой не более чем по отношению к экзистенциальным и историческим условиям; для благоразумного утверждения основного положения католицизма, нужно занять противоположную позицию: вместо того, чтобы настаивать на «обновлении» доктрины, как если бы это было неким преимуществом, необходимо подчёркивать её Древность и Непрерывность, показывая, насколько это возможно, всеохватность её глубинной сущности в высшей форме просвещения и символов, что являются действительно «католическими» (иными словами, универсальными)».

Как эхо этого фрагмента, мы воспроизводим в полном объёме страницу из книги Генона, которая заслуживает подробного комментария:

«Религиозная адаптация как факт совершенно другой традиционной формы являет собой, однако, проявление истинного духовного владычества, в наиболее совершенном смысле этого слова; и это владычество, проявляющееся внешне как религиозное, может быть одновременно совершенно иной вещью внутри себя, потому как где–то в глубине оно не утратило связь с Брахманами, под которыми в данной ситуации мы подразумеваем интеллектуальную элиту, что сохранила понимание своего нахождения за пределами любых частных форм, иными словами, осознание глубинной сущности Традиции. Для этой элиты форма способна играть лишь роль «опоры», но с другой стороны, она также является средством вовлечения в Традицию тех, кто не имеют доступа к чистой интеллектуальности; безусловно, эти люди не воспринимают ничего кроме формы, их собственные индивидуальные возможности не позволяют им двигаться дальше, вследствие чего духовное владычество проявляет себя перед ними в той форме, которая соответствует их природе, таким образом, чтобы их образование, являющееся внешним, всегда вдохновлялось смыслом высшей доктрины. Однако если адаптация неизбежно реализуется, может произойти то, что люди, сохранившие эту традиционную форму, в итоге сами замкнутся в ней, утратив подлинное знание того, что пребывает за её пределами».

Эти линии включают всю проблематику упадка христианства. «Истинное духовное могущество» исчезло в лоне Церкви, описывающей себя как «католическую», но не имеющей никакой реальной «интеллектуальной элиты» способной одновременно адаптировать доктрину к обстоятельствам и сохранить её универсальное значение. Многочисленные представители христианской традиции, которые были «заключены» в пределах «религиозной адаптации», утратили глубинную сущность христианства (что также являлась сущностью других традиций) и любой контакт с изначальной Традицией даже теоретически, вплоть до утверждения «сектантской и догматической исключительности», посему можно говорить о том, что Эвола был прав в своих критических замечаниях. Изначальная Традиция абсолютно несовместима с идеалом «католичества», понимаемого в его этимологическом значении. Для упомянутых представителей христианство является не «традицией среди других традиций», но «Откровением в рамках традиции». Эта исключительность, полная новых притязаний — не меньшее зло, чем пренебрежение по отношению к другим традициям, объёдинённым под уничижительным ярлыком «язычников», добавляя категорический отказ от общего противостояния Подрывной деятельности. Таким является современный случай фундаментализма, который, даже находясь на значительном расстоянии от истинного экуменизма — экуменизма высшего, того, что вытекает из общей сущности всех доктрин, относящихся к изначальной Традиции, — также не является эффективной преградой против подрывной деятельности, в той степени, в какой его экзотерическо–общественная интерпретация христианства становится аристократическим и авторитарным посланием, а именно, некой традиционной формой.

Ранее упомянутая исключительность превращается в катастрофическую, когда, применяя силу по отношению к другим традиционным религиям, она сопровождается неприемлемой терпимостью к таким анти–традиционным учениям, как протестантизм или марксизм. Это приводит к падению в низший экуменизм, псевдо–универсализм гибридного характера, внедряющий в Традицию подрывные элементы, которые лишают её не только эзотерического измерения, но и существенно изменяют её экзотерическо–социальное устройство. Таково нынешнее «левое» христианство, которое, не удовлетворившись отрицанием какого–либо участия христианской традиции в Традиции Изначальной, как и «правый» фундаментализм, осуществляет свою деятельность посредством смешения анахронизма и буквализма, эгалитарной экзегезы Писания. Ассимиляция христианства с марксизмом буквально постулирует протестантский принцип «вольного исследования» священных текстов. Таким образом, «левое» христианство представляет собой идеальный синтез двух звеньев цепи, что разрушает здание традиционного христианства. По отношению к традиционному и подлинно «католическому» христианству, это намного хуже, чем фундаментализм, который, не смотря ни на что, в виду своей аристократической и авторитарной интерпретации, остаётся, хотя и частично, в контакте с Традицией. Реставрация традиционного христианства по–прежнему возможна на основе фундаментализма, в то время как «левое» христианство соответствует современной необратимой субверсии, и в силу самого этого факта, обязано вступить в борьбу.

Как пример представителя христианской традиции, который оказался ограниченным экзотерическим воззрением, мы назовём кардинала Даниэлу[35], его случай более показателен, поскольку он является одним из лучших современных богословов. Его «оговорки» относительно Рене Генона и интегрального традиционализма позволяют представить ту бездну непонимания, что разверзлась между младшим духовенством и «старшими священнослужителями». «Христианство одухотворено не каким–то метафизическим пониманием постоянных измерений человека», — утверждает кардинал Даниэлу. «Оно происходит от вмешательства Бога в историю». «Непосредственное превосходство» христианства над другими религиями «заключается в самом воплощении Слова», в особенном Человеке, Иисусе Христе, Спасителе всего Человечества. Поэтому «библейские религии» и, в частности, христианство, являются не формами изначальной Традиции, а рождением чего–то нового». Давайте ещё раз повторим, что мы говорили об относительном обновлении. Христианство стремилось к утверждению религии воплощённого Слова в той степени, в какой исторические условия, свойственные начальной стадии Кали–Юги, нуждались в эффекте, оказанном на как можно большее количество людей, посредством события, что могло вызвать невероятное потрясение, — в первоначальном смысле этого термина, — дабы окончательно и бесповоротно предоставить человеческому роду путь освобождения, который лежал через искупление. В «таинстве Воплощения», таким образом, появляются три измерения экзотерической релятивизации: историческое, социальное и экзистенциальное. Вне зависимости от способов своей работы, эта релятивизация не оказала никакого влияния на высший смысл доктрины, её эзотерический смысл, неотделимый от изначальной Традиции. Среди этих способов, как было отмечено выше, можно назвать след, оставленный христианством в традиционной концепции двух природ, замену традиционного дуализма различия — сепаративным дуализмом, приспособленным к условиям железного века, где господствует преимущественно монистический материалистический менталитет. Упадочническому человечеству, смирившемуся с искушением материалистического монизма, следует вначале предложить существование иного мира за пределами материального, даже если кажется, что вновь провозглашённый дуализм на первом этапе противопоставляет два абсолютно разных мира, чтобы впоследствии представить высший дуализм, в согласии с которым материальный мир должен будет восприниматься как эманация и отражение духовного мира, его несовершенный и преходящий образ. В более общем плане, релятивизация экзотерической доктрины заключается в её религиозном выражении. Генон настаивает: религиозным является лишь один внешний аспект сакрального, другой является метафизическим. В этом ключевое различие между «спасением», религиозным способом приближения к божественному, пути, что воодушевлён христианством и предназначен для «человека сломанного типа» (Эвола), утратившего смысл истинной интеллектуальности, и «освобождением», метафизическим идеалом «достижения высшего и необусловленного состояния», когда все ограничения, присущие материалистической части существа, были преодолены.