После неожиданно быстрой смерти императора Иовиана императором в феврале 364 г. «с общего согласия гражданских сановников и военных людей»[149] становится профессиональный военный Валентиниан вновь родом из Иллирии. Военачальники опасались новых мятежей, но благодаря тому, что Юлиан привлек к своему персидскому походу лучшие войска не только Востока, но и Запада, новый император был избран представителями обеих частей Империи. Валентиниан был сыном известного военачальника-иллирийца Грациана, выслужившегося из низов до высших постов в римской армии, популярного среди солдат[150]. То, что Валентиниан I был избран, а не получил трон по праву наследования накладывало на величину его власти определенные ограничения. За ним не стояла династия, поэтому он должен был быть временщиком, однако Валентиниан стал утверждать свою власть своеобразно – назначив, хоть и против мнения некоторых военачальников, своим соправителем с равными правами своего брата Валента. Таким образом, судьба его рода теперь зависела сразу от двух августов на троне, которых свергнуть было значительно сложнее, чем одного.

Валентиниан I быстро продемонстрировал, что он серьезно отличается от правителей из дома Константина. Во-первых, он – старший из августов избрал своей резиденцией Медиолан, Константинополь отдав Валенту. Запад наконец получил своего августа, впервые со времен Константа. Во-вторых, Валентиниан I никогда не стремился к единовластию, ведя войны только с противниками своей династии, но не истребляя, как Констанций II своих родственников. В-третьих, военно-политические приоритеты нового августа были связаны в первую очередь с обороной Империи, что и продемонстрировал эпизод с мятежом Прокопия.

Прокопий, будучи двоюродным братом Юлиана по матери, то есть являясь родственником бывшего императора, не принадлежащим к династии Константина, был военачальником довольно высокого ранга. С вступлением на престол Валентиниана и Валента он некоторое время скрывался, а затем поднял в Константинополе мятеж, который грозил новой династии самыми серьезными последствиями. На свою сторону Прокопий склонил готов, которые вновь стали грабить дунайские провинции Империи[151]. Валентиниан I при том, что в это время как по команде варвары атаковали все северные границы Империи[152], должен был вмешаться, чтобы помочь брату. Однако, после совещания с военачальниками он не пошел на Восток, рассудив, что Прокопий – враг его лично и его брата, а аламанны – всего римского мира[153]. И пусть Т. Моммзен упрекает Аммиана в необъективности по отношению к Валентиниану[154], но факт остается фактом – Валентиниан мыслил масштабами Империи и действовал согласно ее интересам. Ничего подобного во времена Констанция II нельзя было представить. Мятеж Прокопия был подавлен в 366 г., а сам он казнен.

М. Грант начинает свою книгу с 364 г. потому, что именно этот год следует считать годом окончательного распада Империи на две части[155]. Он, безусловно, прав, традиционная дата – 395 г. не является столь значимой, хотя является концом последнего недолгого управления всей Империей одним человеком. Однако, Феодосий I не ставил перед собой задачи сохранить единовластие, de jure он им никогда и не был, так как еще в 383 г. его сын Аркадий стал августом и соправителем. Валентиниан I, вернув Западу (хотя и ненадолго) внимание и присутствие августа, прекратил установившуюся при Констанции II ситуацию безоговорочного преобладания Востока и сделал обе части Империи равными. Очень важен эпизод раздела гвардии и лучших военачальников между Валентинианом и Валентом в Наиссе, при котором первый по праву старшего забрал себе лучших. Удвоилось и число канцелярий и ведомств, части Империи стали окончательно самодостаточными, что и является главным признаком раскола[156].

Талантливость Валентиниана I заключалась в том, что он умел доверять людям, каких бы чинов и триумфов они не снискали, хотя иногда это приводило к злоупотреблениям, но вообще на людей ему везло[157]. Он наилучшим образом использовал те военные и чиновные кадры, которые у него имелись. Поэтому сколько бы ни говорилось о том, что всеми своими победами он был обязан своим полководцам Феодосию Старшему и Иовину[158], правление Валентиниана I было последним «светлым» эпизодом в истории имперского Запада. Кроме того, император и не обязан одерживать победы лично, его задача – подбор кадров, а с ней Валентиниан I справился. В этом он схож с Домицианом. Грамотное и справедливое отношение императора к высшим офицерам было оценено по достоинству, поэтому по смерти его 4-хлетнего сына Валентиана II провозгласили императором по настоянию (!) бывшего претендента на трон Эквиция и франка Меробавда[159].

Все свое правление (364–375), двенадцать лет без ста дней, Валентиниан I был вынужден восстанавливать практически с нуля всю систему взаимоотношений Империи с варварами на Западе. Слабая степень цивилизованности германцев обуславливала огромную роль личного фактора в установлении и гарантии достигнутых соглашений, поэтому с прекращением династии Константина Империи пришлось заново продемонстрировать свою силу каждому из варварских племен, при том, что из глубины Барбарикума подходили все новые и новые силы. Валентиниан I не гнушался и предательскими убийствами, которые по свидетельству Т. Моммзена вообще стали обычным тактическим приемом в эту эпоху и на Западе и на Востоке[160], причем далеко не всегда убийства авторитетных варварских лидеров приводили к решению проблемы, бывал и строго обратный эффект (гибель 2 легионов)[161]. Несмотря на внушительные победы над аламаннами, саксами и франками император не брезговал и дипломатией, наконец начав на Западе то, что на Востоке практиковал еще Константин Великий. Так в 370 г. он натравил бургундов, уже тогда возводивших свой род к римлянам, на заклятых врагов Империи аламаннов[162], и хотя и здесь он не сдержал свое слово, принцип «разделяй и властвуй» сработал.

Кроме того, вновь начинает проводиться в жизнь широкий и честолюбивый план, рассчитанный на долгое время, который мог привести к восстановлению Запада Империи в полном объеме, отбив усилившийся натиск варваров со всех сторон, Рим перешел в наступление по всему фронту. Так Феодосий Старший очистил Британию вплоть до вала Адриана, который давно уже был занят пиктами и скоттами, и скорее для эффекта, нежели из-за реальных территориальных приобретений образовал на отвоеванной части Британии новую провинцию, названную в честь императора Валенцией. Заново были укреплены обветшавшие рейнские крепости и оборонительные линии и начато строительство за Рейном, не всегда, впрочем, удачное и необходимое, так как нарушало прежние договоренности даже с лояльными Империи аламаннами[163].

К 370-м гг. развитие национального самосознания приграничных варваров, причем не только германцев, достигло такой степени, что начались попытки создания новых государств. Так вождь мавров Фирм провозгласил себя отнюдь не августом, но царем Африки, причем источники рассматривают его не как варварского зависимого царька, а как имперского чиновника. Античные авторы пишут об измене Фирма Валентиниану I[164], он даже включается в список узурпаторов наравне с Магненцием и Прокопием[165]. У германцев появляется мода на вымышленные генеалогии, причем не только знатных родов, которые затем будут составлять готские историки VI в., но и целых народов, когда германцы возводили свой род к римлянам, грекам, троянцам и всем им вместе. Это явление является индикатором стремления приграничных авторитетных германских племенных союзов окончательно уравнять себя в правах со всеми остальными народами Ойкумены на наследование античных ценностей и традиций. Однако готов ли был принять в себя и ассимилировать новый массив варваров Pax Romana? Считали ли это нужным и необходимым римские государственные мужи?

М. Грант утверждает, что одной из главных причин падения Римской империи на Западе является то, что Рим был не готов инкорпорировать в свою империю германцев[166]. Более того, понимая опасность чрезмерного усиления германцев в армии, а значит и во власти императоры, и в особенности Валентиниан I и его брат активно боролись за нейтрализацию усиления германцев и пытались не допустить слияния варваров с жителями провинций. Так, например, долгое время запрещались смешанные браки[167], что поддерживало чувство национальной розни и презрения с обеих сторон. Сохранение такой сегрегации, притом что было вообще трудно приспособить германский быт к римским условиям[168], привело к росту национального самосознания в первую очередь у германцев, поэтому даже в VI в. остготы возмущались попытками дать римское образование наследнику готского престола[169].

Валентиниан I в 367 г., уступив просьбам жены и тещи[170], провозглашает августом своего 8-летнего сына Грациана. Конечно, малолетний август никакой роли долгое время не играл, однако Империя получила еще одно доказательство прочности новой династии и время, чтобы осознать Грациана в качестве будущего полноправного правителя. Вообще правление Валентиниана I и Валента стало примером редкого согласия двух (а формально и трех) августов, которого не могли добиться со времен Диоклетиана и Максимиана. Хотя оба правителя были родными братьями, они были совершенно разными людьми и, по-видимому, по разному хотели добиться одной общей цели, хотя оба были талантливыми администраторами[171]. Однако, если Валентиниан был «офицером до мозга костей», то Валент скорее организатором и финансистом[172].

Возросшая на некоторое время эффективность бюрократического аппарата позволила обоим августам еще раз попытаться административными методами добиться повышения обороноспособности государства и затормозить процесс германизации армии. «Кодекс Феодосия» отражает целый ряд мер, предпринятых для привлечения граждан Империи в армию. Главным злом к тому времени стало повальное дезертирство и укрывательство хозяевами имений зависимых людей от конскрипции, что все более жестоко наказывалось императорами[173], из которых Валентиниан I вообще был известен своей свирепостью и жестокостью[174], которые, впрочем, были более необходимы правителю в условиях такого разложения всего государственного организма и общества[175], чем умение писать красивые речи и воззвания, как это делал Юлиан. Добровольцы же наоборот получали налоговые льготы причем не только для себя, но и для членов своей семьи[176].

Во многом эпоха 364–375 гг. была схожа с временами Диоклетиана-Максимиана и могла привести к столь же существенным результатам в деле продления существовании Pax Romana, если бы не прогресс германских племен и прихоти судьбы. Так, например, неизвестно чем бы могли закончиться операции Валентиниана I на среднем Дунае, если бы он так скоропостижно не скончался от апоплексического удара. Огромная зависимость судьбы Империи от его личности не позволила в должной мере завершить его мероприятия[177] его преемникам. Во всяком случае, разорение населения провинций налогами, с которым на региональном уровне успешно боролся еще цезарь Юлиан[178], в это время приостановилось, и налоговое бремя даже понизилось[179]. Недостающие деньги казна получала за счет разгрома языческих храмов и конфискации их имущества, а так же за счет откупов, которые платили землевладельцы за своих колонов, которых они не пускали в армию. Конечно, там где императоры не могли проконтролировать сборы лично немедленно начались злоупотребления и откровенный грабеж подданных, что отрицательно сказалось на положении многих провинций, однако Валентиниан I, очень суровый с простолюдинами с высокопоставленными военными и чиновниками никогда не ссорился[180]. Возможно потому, что помня о своем незнатном и провинциальном происхождении, он старался не раздражать очень влиятельную на Западе аристократию, в первую очередь римскую, которая имела большую власть, в то время как на Востоке высший слой общества представляли потомки людей, выдвинувшихся при Константине и его сыновьях[181].

После смерти Валентиниана I в ноябре 375 г. на Западе августом был провозглашен его малолетний сын Валентиниан II, то есть практика подготовки к трону заранее продолжилась. Одновременно была исключена возможность провозглашения солдатами какого-либо другого августа в отсутствие поблизости соправителей покойного императора[182]. Грациан обрел самостоятельность и, к зависти Валента, популярность в войсках, хотя источник утверждает, что он был не создан для правления, при том, что обладал большими достоинствами[183]. Однако Грациану, хотя и не лично, удалось поддержать престиж Империи. Наиболее ярким событием, подтверждающим этот тезис, является битва при Аргентарии (ныне Кольмар) в феврале 378 г., где якобы было уничтожено до 30 тысяч аламаннов-лентиензов из сорока тысяч вторгшихся[184]. Рассматривая это сражение, пожалуй вряд ли следует доверять цифрам, приводимым Аммианом, так же, как он и сам не доверял сведениям, которые (до 70 тысяч) преувеличивали размер орды[185].

Эта победа, вряд ли соразмерная триумфу римского оружия при Аргенторате, тем не менее была одержана очень вовремя, однако ради нее была задержана часть войск, отправленных на Восток в помощь Валенту против готов, что в сочетании с целым рядом причин и случайностей привело к Адрианопольской катастрофе. В целом же, Валентиниан I и Грациан достигли главной цели – вновь переориентировали варваров на инкорпорирование и сотрудничество с Империей, отбив все попытки нарушить рубежи и систему международных отношений, созданную династией Константина. С этого момента вплоть до начала V в. на рейнском и верхнедунайском участке имперской границы царит относительное военное затишье[186]. Это повлияло на Грациана, который в связи с миром стал таким приверженцем варваризации римской армии и государства, что своим покровительством германским и аланским отрядам вызвал недовольство солдат[187] и предрешил свою гибель в 383 г. результате мятежа и узурпации Магна Максима, чей комит Андрагаций и убил Грациана[188]. И хотя Г. Дельбрюк категорически отрицает возможность какого-либо чисто римского военного мятежа, так как считает, что римская армия переставала существовать еще при Константине Великом, сменившись германскими отрядами на имперской службе[189], определенная борьба национальных группировок в легионах Грациана наверное все-таки происходила. Так, например, полководцы германского происхождения имели и демонстрировали свои политические предпочтения, которые скорее всего часто расходились с интересами римской аристократии или христианских епископов, влияние которых при Грациане беспрецедентно усилилось[190].

На Востоке после относительно успешных готских кампаний Валента 367–369 гг. варвары были вынуждены поплатиться за свою помощь Прокопию, хотя они и оправдывались тем, что приняли его за законного наследника престола из династии Константина. Было резко сокращено право торговли готов с Империей, они лишились римских продовольственных поставок[191]. Это, конечно, давало Валенту некоторые основания для титула «Готский Величайший», которым его и называет Евтропий[192], но стратегически это было неверно и опасно. Готы этим миром провоцировались либо на скорое расселение в поисках новых земель по Барбарикуму, что могло вызвать цепную реакцию, либо на атаку на юг, в имперскую Мезию. Конечно, некоторая часть готов была против конфликта с Империей, но даже раскол их племенного союза не освобождал римлян от перспективы тяжелой и затяжной борьбы с варварскими вторжениями.

Придунайские готы с этого времени распадаются на группировку Атанариха, организовавшего (в знак независимости от Империи) первое гонение на готских христиан в 369–372 гг., и сторонников принявшего арианство Фритигерна, которые были ориентированы на постепенное вхождение в состав Романии[193]. К 375–376 гг. на дунайской границе Империи создалась ситуация, которой ни одна из сторон была не удовлетворена. Натиск римлян при Валентиниане I и Валенте натолкнулся на встречное движение племен из глубины Барбарикума, что ставило все приграничные племена варваров в крайне невыгодное положение, даже если они были согласны биться за Империю. Начало гуннского нашествия, разгром аланов и державы Германариха стали для придунайских готов и Империи моментом истины, так как времени для постепенного привыкания друг к другу и налаживания отношений, осложнившихся еще и конфессиональными разногласиями, больше не было.

Попытка вестготов организовать сопротивление гуннам провалилась[194], и наиболее лояльные к Империи из них попросили у Валента в 376 г. убежища на территории Мезии и Фракии практически на любых условиях, тот, обрадовавшись перспективе большого и бесплатного пополнения в римскую армию[195], согласился. Однако, пороки римской администрации, которая воспользовалась неопределенным статусом готов в Империи[196], и неготовность провинций принять такое количество варваров быстро превратили жизнь готов в кошмар, в котором, чтобы не умереть от голода и не попасть в рабство они должны были обратиться к грабежам, а затем и поднять широкомасштабное восстание. Последней каплей стала неудачная попытка римских вельмож предательски убить Фритигерна[197], так долгое время сходившее римлянам с рук коварство, наконец, было наказано. Валент немедленно выступил против готов и поначалу действовал удачно, отогнав их от стен Адрианополя и перебив несколько шаек, после чего готы и союзные им аланы во главе с Сафраком стали отходить на север.

Римская разведка оценивала силы варваров в 10 тысяч человек, что Аммиан считает явным недоразумением[198], однако скорее всего силы готов вряд ли превосходили это число даже вдвое[199], в то время как римляне располагали существенно большим войском, включавшим даже контингенты, присланные варварскими царьками Аравии[200]. На то, что готы уступали римлянам числом указывает и то, что Фритигерн провел перед боем блестящую провокацию Валента на необдуманные действия, а также подготовился вынудить римскую армию оставить его в покое, перекрыв пути подвоза провианта, так как понимал, что в правильном бою у него шансов нет. Да и сами римляне были абсолютно уверены в победе, что в IV в. при столкновениях с германцами бывало нечасто. На военном совете талантливый военачальник Себастиан настаивал на немедленной атаке, и только начальник конницы Виктор, сармат по происхождению, высказывался за то, чтобы подождать подхода частей Грациана[201]. К военным причинам исхода Адрианопольского сражения примешиваются, конечно, и личные мотивы (зависть Валента к племяннику) и религиозные споры, так как озлобление ортодоксальных христиан против императора-арианина достигло пика[202], и возможно имела место измена. Так или иначе, по классическому каннскому рецепту готская конница смела с поля боя римскую, а затем без помех разгромила римскую пехоту, понесшую ужасные потери, сам Валент бежал, как бы Т. Моммзен не оправдывал его гибель[203], и был заживо сожжен в хижине, не узнанный преследователями, христиане-кафолики затем окружили его гибель символическим значением небесного возмездия за ересь[204].

9 августа 378 г. военный престиж римского оружия был уничтожен в сознании не только варваров, но и в умах римлян. Долгой иллюзии относительного благополучия пришел конец, кризис Империи и идеи римской гегемонии в известном мире получил наглядную иллюстрацию. В этом, пожалуй, самое главное следствие Адрианопольского поражения. Широко распространенная версия о фатальной для римлян гибели при Адрианополе лучших частей римской армии не выдерживает критики. Безусловно, погибли достаточно обученные и закаленные войска, но, во-первых, у Византии все-таки достало сил достойно закончить противостояние с Персией на Востоке, что и до Адрианополя было очень трудно, во-вторых, элитные войска с Запада в сражении участия практически не принимали, поэтому объяснять крушение Запада Империи поражением при Адрианополе бессмысленно, притом, что потерпевший поражение Восток выстоял и победил.

Также как Валентиниан I нашел спасителя Британии и Африки в лице Феодосия Старшего, несправедливо осужденного и казненного в 376 г.[205], так и Грациан, не опасаясь мести, назначил в январе 379 г. августом и таким образом спасителем Востока Феодосия Младшего, унаследовавшего таланты отца. Династия Валентиниана получила первое дополнение. Грациан, пытаясь укрепить авторитет своего рода, женился на дочери Констанция II Констанции, родившейся уже после его смерти.

Феодосий, ортодоксальный христианин, вошел в историю Империи как последний император, сумевший удержать Империю в ее старых границах, хотя бы номинально, а также обеспечить некоторое единство в действиях обеих ее половин. Как бы тяжело ни воспринимали римляне поражение при Адрианополе, его непосредственные последствия были не особенно тяжелы. Взять укрепленный город, где оставалась казна Валента, победители не смогли и отступили, Константинополь им был тоже не по силам, многие готы, остававшиеся на римской службе в разных городах были оперативно перебиты[206]. Рассеявшиеся по Балканам грабительские шайки были обречены на гибель, так как они не имели убежища, зато находились в состоянии войны с римскими отрядами. В этой ситуации было вполне логично попробовать договориться и получить-таки землю от нового императора на справедливых условиях, так как опасность злоупотреблений была уже доказана на деле. В среде готов вновь начались конфликты и разногласия, которыми грамотно воспользовался Феодосий, который узнав, что Грациан, остановив в Паннонии нашествие, уже подкупил и договорился с частью готов и тайфалов о мире, предоставив им земли в долине реки Пад[207], поспешил связать договором и остальные группы варваров.

В этом ему очень помог приезд в Константинополь старого и авторитетного сторонника независимости от Империи Атанариха. Он разочаровался в возможности противостоять гуннам в Барбарикуме, был покинут многими союзниками, затем изгнан победителями при Адрианополе – Фритигерном, Алатеем и Сафраком[208] и обратился к Феодосию с просьбой о мире и земле в январе 381 г. Вскоре он скончался, дипломатичный август устроил ему пышные похороны, и его сторонники, лишенные вождя, поголовно перешли на службу к Феодосию[209].

После этого готы постепенно стали склоняться к союзу с Империей, и венцом примирения противников стал договор 3 октября 382 г. между Фритигерном и Феодосием, по которому готы в качестве федератов были размещены в Нижней Мезии и Фракии. О статусе готов по этому договору и его особенностях по сравнению с аналогичными соглашениями IV в. римских императоров с варварами в литературе существуют разногласия. Т. Моммзен подчеркивает, что земли готы получили только в качестве подданных Империи, они стали налогоплательщиками и поставщиками солдат в римскую армию, однако делали это на деле, как равноправные союзники и за годовое денежное довольствие[210]. А.Х.М. Джонс обращает внимание, что готы в отличие от других варваров уже не назывались laeti или другим сходным термином, а только foederati, и считает это признаком того, что готы уже рассматривались как иностранное государство на территории Империи, так как они сохранили своих вождей и племенную структуру[211]. Это является некоторым преувеличением, так как государство вестготов начинает свою историю с 419 г.

Однако, несмотря на то, что Феодосий удачно укротил племена варваров (по выражению Орозия) [212], а Иордан, следуя за ним говорит, что было просто восстановлено федератское готское ополчение, какое было при Константине[213], психологически важный дунайский рубеж был потерян, это явилось признанием конца Империи, как концепции единого государства, воплощающего Ойкумену. Пала привычная граница Романии и Барбарикума, и жители Константинополя и Рима ощущали возросшую опасность от готов, а также заново переоценили вчерашних дикарей, признав ровней Риму хотя бы по духу. После этого началась агония имперской оборонительной системы, описание которой кажется Т. Моммзену «неутешительным и бессмысленным», при этом он цитирует Синесия, епископа Киренского, который считал позором, что «чужаки борются за нас»[214]. Вызов, брошенный Империи оккупацией придунайских областей, был бы слишком тяжел даже в лучшие времена, какими, например, были эпохи Домициана и Траяна, в конце же IV в. для государственного аппарата и населения Романии справиться с поставленной задачей было уже невозможно.

Готы после этого договора некоторое время верно служили Империи, однако единственным гарантом их лояльности был Феодосий, которого даже историк середины VI в. (то есть 150 лет спустя) Иордан называет «другом рода готов»[215]. Император не останавливался перед раздачей готам беспрецедентных привилегий, будучи уверенным, что они взамен будут соблюдать условия мира, на что у него были вполне весомые основания, так как эти варвары более 30 лет с 332 г. по 366 г. прожили в относительном мире с Империей.

Именно из готов Феодосий вскоре набрал армию для похода против узурпатора Магна Максима, который в 383 г. убил Грациана, а затем добился от малолетнего Валентиниана II и Феодосия признания себя августом, Запад был разделен. В 387 г. Максим, прервав переговоры с соправителем[216], вторгся в Италию и вынудил Валентиниана II бежать с семьей на Восток, где их приютил Феодосий. Большую роль в подготовке войны против Максима, который по свидетельству Орозия был выдающимся деятелем настолько, что получал дань даже с «свирепейших» германцев[217] и был достоин титула августа[218], сыграла мать малолетнего императора Юстина, которая устроила брак Феодосия с дочерью покойного Валентиниана I Галлой[219], включив его таким образом в прославленную династию. Одновременно этим же отрицалась всякая возможность занятия престола представителями других династий. Характерно, что узурпатора вновь выдвинула Британия[220], которая, по-видимому, никак не вписывалась в установившуюся систему управления, уже в 407 г. по такому же сценарию развивались события вокруг Константина III. Максим был неожиданным ударом Феодосия заперт в Аквилее, схвачен и казнен, его сын Виктор, который получил от отца титул августа, был убит[221] Арбогастом, полководцем Феодосия, франком по происхождению. Валентиниан II получил управление над всем Западом обратно.

Однако, долго его власть не продержалась – уже в мае 392 г. 21-летний император был убит Арбогастом или совершил самоубийство, во всяком случае причастность военачальника несомненна, но непосредственная вина не доказана[222]. Новым узурпатором стал Евгений, однако всю полноту военной власти сохранял Арбогаст, который, готовясь к войне с Феодосием, от имени Евгения заключил договоры с варварами[223], в первую очередь со своими соплеменниками, о совместном походе против императора Востока. В битве на Фригиде 6 сентября 394 г., благодаря везению Феодосия и предательству некоторых воинских частей, войска Евгения и Арбогаста были разбиты, оба они вскоре погибли. Вновь большую роль в победе Феодосия сыграли готы под руководством своего военачальника Гайны и войска вандала Стилихона, ставшего в 394 г. главнокомандующим войсками Империи[224], а еще до этого породнившегося с Феодосием. В последний раз в Романии установилось фактическое единовластие, однако впервые оно было установлено в борьбе одних германцев против других, так как именно они составляли большинство в обеих армиях в 394 г.

Со смертью Феодосия в январе 395 г. повторилась ситуация, которая всегда случалась в IV в. после кончины великих императоров – рухнула вся система договоров с варварами, начались попытки новых узурпаций, а власть перешла к высшим военным и чиновникам, которые совершенно затмили слабых сыновей Феодосия – Гонория на Западе и Аркадия на Востоке. Готы лишились своего статуса и привилегий и посчитали себя не связанными никакими обязательствами, поэтому с 395 г. начали под предводительством бывшего римского офицера Алариха разорять Балканы, чему не мешал Стилихон, так как между половинами Империи шла борьба за обладание Иллириком, от которой выиграли только варвары. Покою Империи пришел конец, теперь германцы действовали уже внутри нее, и они «привели приговор в исполнение»[225].