дни, когда во Франции вооруженный народ штурмовал Бастилию, в России Радищев печатал свое “Путешествие из Петербурга в Москву”. Тогда же Я. Б. Княжнин завершал свою последнюю трагедию “Вадим Новгородский”, явившуюся вершиной дворянского свободомыс­лия. Яков Борисович Княжнин (1742—1791 гг.), дворянин, в течение долгих лет преподавал русскую словесность в Сухо­путном шляхетском корпусе и был автором многих трагедий. В своем “Вадиме” он дал образ республиканца, противопостав­ляя его “просвещенной монархии”. В отличие от Радищева на­род в трагедии Княжнина изображен как пассивная сила. Тем не менее со страниц “Вадима”, так же как и “Путешествия из Петербурга в Москву”, хотя и по-разному, звучали призывы к борьбе с самодержавием.

С первых же дней революции во Франции ее лозунги и дела захватили многие умы в России. Современники рассказывают, что “революционные события были ежедневным предметом раз­говоров и жарких споров о принципах и их изложении, и не­возможно было не принимать в них участия”[22]. Революционные журналы, книги и брошюры проникали в Россию. Они вызыва­ли живой интерес в дворянских особняках и гостином дворе, в казармах и университетских аудиториях, в столицах и про­винции. Вдумчивые наблюдатели замечали, что “прелести Французского переворота” не только до Украины, но и “до глубины самой Сибири простирали свое влияние на молодые умы”[23]. В Яссах, например, при штаб-квартире князя Потемки­на офицеры стали выпускать еженедельный листок “Вестник Молдавии”, где печатались сообщения о революции во Франции. В Тобольске учителя народного училища на страницах издаваемого ими журнала помещали статьи на революционные темы: о правах человека, о Национальном собрании, о консти­туции 1791 г. Известиями из Франции интересовались в Пензе, в Кременчуге, в Семипалатинске, в Саратове.

Французская революция вначале была принята русским обществом чуть ли не с единодушным одобрением. Передовые дворянские круги, в частности, увидели в событиях во Франции путь к “просвещенной” монархии, горячо ратовали за насажде­ние “добродетели”, за “равенство чувств” людей всех сословий, за гражданское достоинство, оставляя в стороне вопросы обще­ственно-экономических преобразований.

Но разгоравшаяся на Западе заря революции постепенно отрезвляла дворянские головы. Сообщения о городских и кре­стьянских выступлениях во Франции, о сожженных замках воскрешали в памяти русских помещиков грозный призрак Кре­стьянской войны под водительством Пугачева. В событиях во Франции они видели претворение в жизнь тех дум, которые, по яркому определению Радищева, они читали “на челе каждого из... крестьян”. Один вологодский помещик заметил, что “все крестьяне имеют оставшегося от времени Пугачева духа — дабы не было дворян”, и добавил, что это и есть дух “безначальства и независимости, распространившийся... по всей Европе”. Отго­лоски “великого страха” докатились и до русских дворянских усадеб, где, по выражению помещика А. Карамышева, содрога­лись, глядя “как старый свет спознакомляется с новым”. Масон И. В. Лопухин писал в этой связи, что он охотно отказался бы от всех своих крестьян, лишь бы “никогда в отечество наше не проник тот дух ложного свободолюбия, который сокрушает мно­гие в Европе страны”[24].

Развитие событий во Франции усиливало опасения предста­вителей привилегированного класса. Победы революционных армий на полях войны, свержение монархии и казнь короля, установление якобинской диктатуры не оставляли больше места для дворянских иллюзий. Все более очевидной становилась пропасть, отделявшая “старое” от “нового”, путь к которому неизбежно шел через революцию. Приближавшийся кризис феодально-крепостнической идеологии даже в ее “просвещен­ной” форме приводил в отчаяние ее носителей. “Век просвеще­ния! Я не узнаю тебя — в крови и пламени не узнаю тебя — среди убийств и разрушения не узнаю тебя!”[25]. В этих словах Карамзин выразил в какой-то мере чувства и думы большого числа дворян.

Правительство Екатерины II встало на путь открытой реак­ции. Радищева сослали в Сибирь, Княжнин был брошен в тюрь­му, где он, по-видимому, и умер в 1790 г. Новиков в начале 1792 г. был заключен в Шлиссельбургскую крепость сроком на 15 лет. Во имя защиты “цивилизации” и “порядка” подверга­лись заточению свободомыслящие люди, свирепствовала цензу­ра. В своих посланиях к европейским монархам Екатерина при­зывала их к постовому походу” против “якобинского варвар­ства”. Подавить “французское безначалие,— писала она,— зна­чит приобрести себе бессмертную славу”.

Иначе воспринимались революционные события во Франции передовыми демократическими кругами русской интеллигенции, которые в своих стремлениях отражали интересы и нужды тру­довых слоев населения. В огне революции во Франции руши­лись те самые феодальные устои, против которых стихийно боролось русское крестьянство и против которых выступали лучшие люди России. Французская революция как бы подт­верждала на практике жизненность идей Радищева; она спо­собствовала становлению в России революционной идеологии, развившейся как протест против русской самодержавно-кре­постнической действительности.

Дела Тайной экспедиции, сохранившие протоколы допросов, показания свидетелей, раскрывают среду, в которой зрела рус­ская революционная мысль. В Петербурге, например, у некоего разорившегося купца Степана Еркова собирались люди различ­ных профессий, в том числе землемер в отставке Федор Крече­тов, который говорил о необходимости свергнуть “власть само­державия, сделать либо республику, либо инако как-нибудь, чтобы всем быть равными”. В Петербурге же, в кругу мелких коллежских канцеляристов велись разговоры о том, что “рус­ские находятся под тяжким игом самодержавного тиранства” и что “было бы очень хорошо, если бы Национальный конвент додумал о способе избавления Франции от такого врага (как Екатерина II.— автор), а людей русских от тиранства”. На Ук­раине мелкий служащий из обедневших дворян Степан Познанский спрашивал окружавших его лиц: “на что нам коронован­ные головы, на что нам магнаты”, и предлагал с ними поступить так же, “как во Франции с ними сделали, а мы в то время будем равны и вольны”. Эти требования и надежды говорят о тех ре­волюционных выводах, к которым пришли русские передовые люди в дни наивысшего подъема французской революции. Наме­тились истоки революционно-демократического течения, опре­делившегося в русском освободительном движении в XIX в.

[1] К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 22, стр. 24.

[2] К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 346.

[3] М. В. Ломоносов. Полное собрание сочинений, т. 6. М.-Л., 1952, стр. 178.

[4] Казнодей – проповедник.

[5] Сб. РИО, т. 4, стр. 193.

[6] Сб. РИО, т. 8, стр. 59.

[7] “Чтения ОИДР”, 1861, т. 3, отд. V, стр. 102-104

[8] “Наказ Екатерины II”. СПб., 1907, “ 11, 13, 15, 16, 32-35.

[10] “Археографический ежегодник” за 1958 г., стр. 413, 416, 419, 420, 428.

[11] Я. П. Козельский. Философические предположения…, СПб., 1768, стр. 90-91.

[12] Г. В. Плеханов. Сочинения, т. XXI, стр. 269.

[13] Сб. РИО, т. 32, стр. 513-517.

[14] К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 16.

[15] “Трутень”, лист XXVI, октября 20 дня. – “Сатирические журналы Н. И. Новикова”, М.-Л., 1951.

[16] И. В. Лопухин. Рассуждение о злоупотреблении разума некоторыми новыми писателями и опровержение их вредных правил. Соч. россиянином. М., 1780, стр. 5-7.

[17] А. Н. Радищев. Избранные сочинения. М., 1949, стр. 79, 80, 120-121, 198, 226.

[18] Там же, стр. 3, 100-102, 13-14.

[19] А. И. Герцен. Собрание сочинений, т. XIII. М., 1958, стр. 273.

[20] А. Н. Радищев. Избранные сочинения, стр. 217, 221.

[21] Возвращенный Павлом I из сибирской ссылки Радищев, надломленный и обманутый демагогическими жестами Александра I, покончил с собой 11 сентября 1802 г.

[22] Д. Н. Свербеев. Записки, т. 1. М., 1899, стр. 411.

[23] В. Н. Карамзин. Сочинения, письма и бумаги. Харьков, 1910, стр. 62-63.

[24] Я. Барсков. Переписка московских масонов XVIII века. Пг., 1915, стр. 24.

[25] “Аглая”, кн. II. Изд. Николая Карамзина. М., 1795, стр. 68 и сл.