Поможем в ✍️ написании учебной работы

Имя

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

Выберите тип работыЧасть дипломаДипломная работаКурсовая работаКонтрольная работаРешение задачРефератНаучно - исследовательская работаОтчет по практикеОтветы на билетыТест/экзамен onlineМонографияЭссеДокладКомпьютерный набор текстаКомпьютерный чертежРецензияПереводРепетиторБизнес-планКонспектыПроверка качестваЭкзамен на сайтеАспирантский рефератМагистерская работаНаучная статьяНаучный трудТехническая редакция текстаЧертеж от рукиДиаграммы, таблицыПрезентация к защитеТезисный планРечь к дипломуДоработка заказа клиентаОтзыв на дипломПубликация статьи в ВАКПубликация статьи в ScopusДипломная работа MBAПовышение оригинальностиКопирайтингДругое

Нажимая кнопку "Продолжить", я принимаю политику конфиденциальности

(1766 – 1826)

Произведения:

- история государства российского в 12 томах.

- записки старого московского жителя – 1986 г. опубликовано

- письма русского путешественника

- записки о древней и новой России в ее политическом и гражданственном отношениях. М. 1991.

Периоды жизни и творчества Карамзина:

1. от рождения до появления писем русского путешественника

2. «пострижение в историки», создание «истории государства российского»

3. посмертная жизнь.

Исторические принципы Карамзина:

- убежденный монархист, сторонник самодержавия как гаранта процветания России и ее подданных

- следование правды историком, как бы горька она не была

- стремление постигнуть события из нутрии

- научная четкость и добросовестность – основной лейтмотив

- основа его концепции – причинно-следственные связи событий.

- движущая сила исторического процесса – власть, государство.

- весь русский исторический путь: процесс борьбы самодержавного начала с иным проявлением власти: с народоправлением, с олигархией

Периодизация истории России по Карамзину:

1. древнейший период: от рюрика до Ивана 3. – система уделов.

2. средний период – от Ивана 3 до Петра 1 – единовластие

3. новый период: от Петра 1 до Александа 1 – изменение гражданственных обычаев

Карамзин первым обратил внимание на психологический аспект – то есть, почему принимались именно такие решения, а не другие.

С середины 1790-х гг. определился интерес К. к проблемам истории. Он оставляет художественную литературу и работает главным образом над "Историей государства Российского" (т. 1-8, 1816-17; т. 9, 1821; т. 10-11, 1824; т. 12, 1829; переизд. неоднократно), которая стала не только значительным историческим трудом, но и крупным явлением рус. художественной прозы, послужила основным источником для пушкинского "Бориса Годунова" и рус. исторической драматургии 1830-х гг.

Исторические взгляды К. вытекали из рационалистического представления о ходе общественного развития: история человечества есть история всемирного прогресса, основу которого составляет борьба разума с заблуждением, просвещения - с невежеством. Решающую роль в истории, по К., играют великие люди. Все усилия К. употреблял на раскрытие идейных и моральных мотивировок действий исторических личностей. Психологический анализ является для него основным приёмом объяснения исторических событий. К. видел в истории науку, призванную наставлять людей в их общественной деятельности. К. защищал незыблемость самодержавия и необходимость сохранения крепостных отношений, осудил восстание декабристов и одобрил расправу над ними. В "Записке о древней и новой России" (1811) выступил с резкой критикой проектов государственных преобразований М. М. Сперанского.

К. - сторонник норманской теории происхождения Русского государства. Периодизация русской истории К. очень близка к периодизации В. Н. Татищева и М. М. Щербатова. Все они отождествляют историю страны с историей государства, а историю государства - с историей самодержавия. Однако К. внёс много нового как в понимание общего хода рус. истории, так и в оценки отдельных исторических событий. В отличие от Татищева и Щербатова, видевших в удельной системе только движение назад и результат неразумной политики великих князей, деливших государство между сыновьями, К. считал, что удельная система была феодальной и "сообразна с обстоятельствами и духом времени" и что она была свойственна всем странам Западной Европы. Образование единого государства при Иване III он рассматривал как процесс, аналогичный (и единовременный) процессу образования крупных централизованных государств в Западной Европе. К. не удовлетворялся чисто рационалистическим объяснением исторических событий и в ряде случаев использовал так называемый прагматический взгляд на историю и историко-сравнительный метод, что ставило К. на уровень передовой исторической науки того времени. Он впервые использовал большое число исторических документов, в том числе Троицкую, Лаврентьевскую, Ипатьевскую летописи, Двинские грамоты, Судебники, свидетельства иностранцев и прочие. Извлечения из документов К. поместил в пространных примечаниях к своей "Истории", которые долгое время играли роль своеобразного архива. Однако в тексте "Истории" К. нередко отходил от источника или отдавал предпочтение менее достоверному источнику в угоду своим политическим целям и монархической исторической концепции или из желания "оживить" и "расцветить" события.

"История" К. содействовала повышению интереса к отечественной истории в различных слоях русского общества. Она знаменовала новый этап в развитии дворянского направления в русской исторической науке. Историческая концепция К. стала официальной концепцией, поддерживаемой государственной властью. Своим духовным отцом считали К. славянофилы. Отрицательно отнеслись к "Истории" К. представители прогрессивного лагеря (декабристы, В. Г. Белинский, Н. Г. Чернышевский). Критическое отношение встретила "История" К. со стороны представителей складывавшейся русской буржуазной историографии (М. Т. Каченовский, Н. А. Полевой, С. М. Соловьев).

ЧААДАЕВ

1794, 27 мая — родился в Москве, в семье отставного подполковника Якова Петровича Чаадаева. Мать — Наталия Михайловна, дочь выдающегося русского историка Михаила Михайловича Щербатова.

1808—1811 — учился на словесном факультете Московского университета.

1812, 12 мая — зачислен подпрапорщиком в лейб-гвардии Семеновский полк.

1812—1814 — в составе Семеновского, затем -— Ахтырского гусарского, полка участвует в Отечественной войне и заграничных походах русской армии.

1812, 10 сентября — произведен в прапорщики.

1814 — вступает в масонскую ложу.

1816. июнь — в доме историка Н.М. Карамзина знакомится с А.С. Пушкиным; август—сентябрь — произведен в поручики.

1817. декабрь — назначен адъютантом И.В. Васильчикова, командира гусарского корпуса.

1819 — получил звание ротмистра.

1821, февраль — выходит в отставку; июнь—июль — по предложению И.Д. Якушкина вступил в «Северное общество» декабристов.

1823—1826 — путешествует по Европе, встречается в Ф.В. Шеллингом.

1828—1830 — работает над «Философическими письмами».

1831 — пишет статью о Польском восстании.

1834, июль — знакомится с А.И. Герценом.

1836, май — последняя встреча с А.С. Пушкиным; сентябрь— в журнале «Телескоп» (№ 15) публикует первое «Философическое письмо»; после этого высочайшим повелением объявлен сумасшедшим и лишен права печататься; за ним устанавливается полицейский надзор.

1837— пишет «Апологию сумасшедшего»; знакомится с В. Г. Белинским.

1843 - 1845 — посещает публичные лекции Т.Н. Грановского и С.П. Шевырева в Московском университете.

1843 - 1845 — переводит на французский язык статью А.С. Хомякова «Мнения иностранцев о России».

1847, 29 апреля — пишет отзыв о книге Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями».

1848 — 1850 — критически высказывается о статьях Ф.И. Тютчева «Россия и революция» и «Папство и римский вопрос с русской точки зрения».

1856, 14 апреля — скоропостижно скончался; похоронен на кладбище Донского монастыря в Москве.

В.В.Зеньковский [п.А.Чаадаев]

П. Я. Чаадаев (1794-1856) всегда привлекал к себе большое внимание историков русской мысли, - ему в этом отношении посчастливилось больше, чем кому-либо другому. Правда, этот интерес к Чаадаеву связан обычно лишь с одной стороной в его творчестве, - с его скептицизмом в отношении к России, как это выразилось в единственном из его "философических писем", напечатанных при жизни автора. Шум, поднявшийся вокруг Чаадаева при появлении в печати этого письма (1836-й год), был совершенно необычайным. Журнал, в котором было напечатано это письмо, был немедленно закрыт; сам Чаадаев был официально объявлен сумасшедшим, и за ним был установлен обязательный медицинский надзор (длившийся около года). Необычайная судьба Чаадаева, да и необычайность его личности вообще привели к тому, что уже при жизни его создались о нем легенды. Герцен причислил (без всякого основания, однако) Чаадаева к "революционерам"; другие не раз считали его перешедшим в католицизм. Для одних Чаадаев - самый яркий представитель либерализма 30-х, 40-х годов, для других - представитель мистицизма. До самого последнего времени не были известны все его "Философические письма", - и только в 1935-м году в "Литературном наследстве" (Т. 22-24) появились в печати неизвестные раньше пять писем, которые впервые раскрывают религиозно-философские взгляды Чаадаева. Во всяком случае, сейчас мы располагаем достаточным материалом для восстановлениясистемыЧаадаева.

Обратимся, прежде всего, к его биографии.

Петр Яковлевич Чаадаев родился в 1794-м году. Рано лишившись родителей, он вместе с братом Михаилом остался на руках тетки, кн. А. М. Щербатовой (дочери известного нам историка и писателя XVIII века), которая вместе со своим братом, кн. Щербатовым дала обоим мальчикам тщательное воспитание. В 1809-м году Чаадаев поступил в Московский Университет, в 1812-м году поступил в военную службу, принимал участие в войне с Наполеоном. В 1816-м году познакомился с Пушкиным (тогда еще лицеистом) и стал, до конца его жизни, одним из самых близких его друзей. Чаадаев развивался чрезвычайно быстро, рано обнаружив прямой и твердый характер, чрезвычайное чувство своего достоинства. В начале 1821-го года Чаадаев бросил военную службу, - о чем существует тоже несколько легендарных рассказов, до конца еще не выясненных в их реальном основании. В годы до 1823-го у Чаадаева произошел первый духовный кризис - в сторону религиозную. Чаадаев, и до того времени много читавший, увлекся в это время мистической литературой; особенное влияние имели на него сочинения Юнга Штиллинга. Здоровье его пошатнулось вследствие чрезвычайной духовной напряженности, и ему пришлось уехать за границу для поправления здоровья, где он оставался до 1826-го года (что его спасло от гибели, так как он был чрезвычайно близок с самыми видными декабристами). По возвращении из-за границы Чаадаев был арестован, но вскоре освобожден и смог вернуться в Москву, где он пережил второй кризис - на несколько лет он сделался совершенным затворником, весь уйдя в очень сложную мыслительную работу. В эти годы (до 1830-го года) полнейшего уединения у Чаадаева сложилось все его философское и религиозное мировоззрение, нашедшее (в 1829-м году) свое выражение в ряде этюдов, написанных в форме писем, - с вымышленным адресатом. Раньше предполагали, что письма были написаны некоей г-же Пановой, теперь доказано, что она вовсе не была адресатом. Чаадаев просто избрал эпистолярную форму для изложения своих взглядов, - что было тогда довольно обычно. Письма эти долго ходили по рукам, пока один предприимчивый журналист (Н. И. Надеждин), бывший редактором журнала "Телескоп", не напечатал одного из писем. Это было в 1836-м году; письмо было напечатано не по инициативе Чаадаева, хотя и с его согласия. Письмо произвело впечатление разорвавшейся бомбы - суровые, беспощадные суждения Чаадаева о России, мрачный пессимизм в оценке ее исторической судьбы поразили всех. Хотя письмо давно ходило по рукам, но тогда оно вовсе не вызвало такой реакции; когда же оно было напечатано, это произвело впечатление "выстрела, раздавшегося в темную ночь" (Герцен). Небольшая группа радикальной молодежи (как Герцен) была, можно сказать, воодушевлена смелостью обличении Чаадаева, была взволнована силой и величавой грозностью их, - но огромная масса русского общества восприняла письмо иначе. Даже либеральные круги были шокированы, в консервативных же кругах царило крайнее негодование. Правительство, как уже мы упоминали, немедленно закрыло журнал, редактора выслали из Москвы, цензора отставили от должности, - сам же Чаадаев, как он позже сам говорил, "дешево отделался", - он был официально объявлен сошедшим с ума. Каждый день к нему являлся доктор для освидетельствования; он считался под домашним арестом, имел право лишь раз в день выходить на прогулку... Через полтора года все стеснения были отменены (под условием, чтобы он "не смел ничего писать"). Чаадаев до конца жизни оставался в Москве, принимал самое деятельное участие во всех идеологических собраниях в Москве, которые собирали самых замечательных людей того времени (Хомяков, Киреевский, Герцен, К. Аксаков, Самарин, Грановский и др.). "Печальная и своеобразная фигура Чаадаева, - вспоминал впоследствии о нем Герцен, - резко отделялась грустным упреком на темном фоне московской high life... Как бы ни была густа толпа, глаз находил его тотчас - лета не исказили его стройного стана, его бледное, нежное лицо было совершенно неподвижно..., воплощенным veto, живой протестацией смотрел он на вихрь лиц, бессмысленно вертевшихся около него". "Может быть, никому не был он так дорог, как тем, кто считался его противником", - писал после его смерти Хомяков. "Просвещенный ум, художественное чувство, благородное сердце... привлекали к нему всех. В то время, когда, по-видимому, мысль погружалась в тяжкий и невольный сон, он особенно был дорог тем, что он и сам бодрствовал, и других пробуждал... Еще более дорог он был друзьям своим какой-то постоянной печалью, которой сопровождалась бодрость его живого ума".

В одиночестве Чаадаев размышлял все на те же темы - не только историософские, но и общефилософские, - следы этого мы находим в его переписке, тщательно (хотя, как теперь ясно, не в полноте), изданной Гершензоном. В его мировоззрении, особенно во взгляде его на Россию, постепенно пробивались новые черты, хотя основные идеи оставались по-прежнему незыблемы в сознании Чаадаева... В 1856-м году, уже после вступления на престол Александра II, Чаадаев скончался.

11.Переходя к изучению и анализу мировоззрения Чаадаева, отметим, прежде всего, те влияния, которые отразились в его своеобразной системе.

Чаадаев был, вне сомнения, очень глубоко и существенно связан с русским либерализмом и радикализмом первых десятилетий XIX века. Это были годы, когда в русских умах с особой силой, можно сказать страстностью, вставала потребность перемен в русской жизни. Уже было указано выше, что до 1812-го года либерализм проповедовался даже "сверху", - начиная с самого Александра I. Когда в душе Александра I наметился резкий перелом в сторону мистического понимания истории и его собственной роли в ней (из чего родилась теократическая затея "Священного Союза"), то в это время в русском обществе либеральные и радикальные течения стали кристаллизоваться уже с неудержимой силой. В идейной и духовной атмосфере этого времени было много простора и свободы, и горячие молодые люди отдавались со страстью и пылкостью мечтам о переустройстве России. Самый подъем патриотизма (связанный с войной 1812-го года) усиливал это настроение реформаторства: упоение победой над гениальным полководцем несло с собой новое чувство исторической силы. Но, кроме этого упоения русской мощью, молодежь, вернувшаяся после 1814-го года в Россию, принесла иживую потребность общественной и политической активности, - на этой почве и стали возникать различные группировки молодежи. Идеологически часть молодежи питалась еще идеями французской просветительной литературы, но громадное большинство молодежи идеологически тяготело к немецкому романтизму, а через него и к немецкой философии. Особо надо выделить влияние Шиллера на русские философские искания в эти годы и позже, - что остается, к сожалению, до сих пор недостаточно исследовано.

Чаадаев был, без сомнения, очень глубоко связан со всем этим движением. Считать его близость к русскому либерализму этого времени "недоразумением", как утверждает Гершензон, никак невозможно. Конечно, эта связь с либерализмом ни в малейшей степени не объясняет нам внутреннего мира Чаадаева, но Пушкин верно подметил огромные данные у Чаадаева для большой государственной активности. Известны стихи Пушкина "К портрету Чаадаева":

Он высшей волею небес

Рожден в оковах службы царской,

Он в Риме был бы Брут, в Афинах - Периклес,

А здесь - он офицер гусарский.

Он же написал известное "Послание к Чаадаеву":

Мы ждем, с томленьем упования,

Минуты вольности святой...

Во всяком случае, Чаадаеву были близки многие стороны в русском либерализме и радикализме, хотя впоследствии он сурово и с осуждением относился к восстанию декабристов.

Если обратиться к изучению других влияний, которые испытал Чаадаев, то прежде всего надо коснуться влияния католичества, которое в те годы имело немалый успех в высшем русском обществе. Прежде всего здесь надо упомянуть Ж. де Местра, который очень долго был в Петербурге (как посланник Сардинии); немало историков склонны говорить о большом влиянии Ж. де Местра на Чаадаева. Конечно, Чаадаев не мог не знать ярких и сильных построений де Местра, но не он, а Бональд и Шатобриан в действительности сыграли большую роль в идейной эволюции Чаадаева, который, несомненно, знал всю школу французских традиционалистов. Особенно важно отметить значение Шатобриана (в его поэтическом, эстетизирующем описании "гения" христианства, в его переходе к социальному христианству), а также Балланша, о чем говорит и сам Чаадаев.

Не прошла мимо Чаадаева и немецкая школа. В новейшем издании вновь найденных писем Чаадаева (в "Литературном наследстве") даны фотографии некоторых страниц из книг, найденных в библиотеке Чаадаева, с его заметками, - тут есть Кант ("Критика чистого разума" и "Кр. практического разума"); знал Чаадаев, конечно, Шеллинга, знал и Гегеля. Из "Философических писем" Чаадаева видно, что новую философию он изучил очень внимательно. Особенно надо отметить влияние Шеллинга на Чаадаева. Вопрос этот много раз обсуждался в литературе о Чаадаеве, разные авторы разно его решают, - одни утверждают, другие отрицают влияние Шеллинга. Мы будем иметь случай коснуться этого вопроса при изложении системы Чаадаева, сейчас же заметим, что если у Чаадаева мало выступает влияние Шеллинга в содержании его учения, то совершенно бесспорновдохновляющеедействие Шеллинга (системы "тожества").

Английская философия, которую знал и изучал Чаадаев, не оставила никакого следа в его творчестве.

12.Перейдем к изучению доктрины Чаадаева.

Обычно при изложении учения Чаадаева на первый план выдвигают его оценку России в ее прошлом. Это, конечно, самое известное и, может быть, наиболее яркое и острое из всего, что писал Чаадаев, но его взгляд на Россиюсовсем не стоит в центре его учения, а, наоборот, является логическим выводом из общих его идей в философии христианства. Сосредоточение внимания на скептическом взгляде Чаадаева на Россию не только не уясняет нам его мировоззрение, но, наоборот, мешает его правильному пониманию. С другой стороны, и сам Чаадаев, избравший форму писем для изложения своих взглядов, затруднил для читателя уяснение его системы, - ее приходится реконструировать (как это впервые пробовал сделать Гершензон). На наш взгляд, войти в систему Чаадаева можно, лишь поставив в центре всего егорелигиознуюустановку, - в его религиозных переживаниях - ключ ко всем его взглядам. В литературе о Чаадаеве постоянно указывается, что он "не был богослов"; Гершензон считает "вопиющей непоследовательностью" со стороны Чаадаева, что он не перешел в католичество, а Флоровский считает, что "самое неясное в Чаадаеве - его религиозность", что в "мировоззрении его меньше всего религиозности", что он - "идеолог, не церковник", что "христианство ссыхается у него в идею". Сам Чаадаев в одном письме писал: "Я, благодарение Богу, не богослов и не законник, а просто христианский философ". Действительно, Чаадаев стремился быть философом, опираясьна то, что принесло миру христианство, - но он и богослов, вопреки его собственному заявлению. У него нет богословской системы, но он строитбогословие культуры: это уже не христианская философия (чем является система Чаадаева в целом), а именно богословское построение по вопросам философии истории, философии культуры.

Прежде всего, необходимо уяснить себе религиозный мир Чаадаева. Гершензон очень хорошо и подробно рассказал об этом, - и из его книги мы узнаем, что уже в 1820-м году (т.е. до того времени, когда Чаадаев погрузился в изучение мистической литературы) произошло его "обращение". Натура сосредоточенная и страстная, Чаадаев (как это видно из его писем и различных статей, необычайно глубоко пережил свое "обращение". В ранних письмах Чаадаева (написанных из-за границы, т. е. в 1823-м году) постоянно встречаем самообличения, которые могут показаться даже неискренними, если не сопоставить их с тем, что дают позже письма. Он однажды сказал очень удачно: "Есть только один способ быть христианином, это - быть имвполне". Внутренняя цельность религиозного мира Чаадаева имела очень глубокие корни и вовсе не проистекала из требования одного ума; нет никакого основания заподозрить церковность Чаадаева, как это делает Флоровский, - наоборот, тема Церкви заполняет столь глубоко душу Чаадаева, что с ним в русской религиозной философии может сравняться один лишь Хомяков. Выше мы сказали, что Чаадаев строил богословие культуры, но это и есть часть богословия Церкви ("экклезиологии"). Практически Чаадаев не только не думал покидать Православия, но протестовал, когда один из его друзей (А. И. Тургенев) назвал его католиком. Чаадаев никогда не рвал с православием, а в последние годы жизни, по свидетельству кн. Гагарина, очень близкого ему человека, он не раз причащался Св. Тайн.

Сам Чаадаев считал, что его религия "не совпадает с религией богословов", и даже называл свой религиозный мир "религией будущего" (religion de l'avenir), "к которой обращены в настоящее время все пламенные сердца и глубокие души". В этих словах отражается то чувство одиночества (религиозного), которое никогда не оставляло Чаадаева, и чтобы понять это, надо несколько глубже войти в религиозный мир его. Мы уже говорили, что это была натура страстная и сосредоточенная; теперь добавим: натура, искавшая деятельности, - но не внешней, не мелочной, не случайной, авсецело и до конца воодушевленной христианством. Если один из величайших мистиков христианского Востока (св. Исаак Сирианин) глубоко чувствовал "пламень вещей", то к Чаадаеву можно применить эти замечательные слова так: он глубоко чувствовал "пламень истории", ее священное течение, ее мистическую сферу. В теургическом восприятии и понимании истории - все своеобразие и особенность Чаадаева. Мы уже говорили в предыдущих главах о теургическом моменте в русских религиозных исканиях: когда еще все мировоззрение русских людей было церковным, эта теургическая "нота" уже зазвучала в русской душе (XV-XVII вв.) в мечте о "Москве - третьем Риме". Тогда русские люди полагались на "силу благочестия", как преображающее начало, и строили утопии "священного царства" и преображения России в "святую Русь" именно на этом основании. Царство Божие, по теургической установке, строится при живом участии людей, - и отсюда вся "бескрайность" русского благочестия и упование на его преображающие силы. С упадком церковного сознания и с торжеством процессов секуляризации, как внутри церковного общества, так и за пределами его, эта духовная установка не исчезла, но стала проявляться в новых формах. Русский гуманизм XVIII и XIX веков (в его моральной или эстетизирующей форме)рос именно из теургического корня, из религиозной потребности "послужить идеалу правды". Тот же теургический мотив искал своего выражения и в оккультных исканиях русских масонов, и в мистической суетливости разных духовных движений при Александре I, - он же с исключительной силой выразился и у Чаадаева. Чаадаев, можно сказать, был рожден, чтобы быть "героем истории", - и Пушкин (смотри вышеприведенные стихи его о Чаадаеве) правильно почувствовал, чем мог бы быть он в другой исторической обстановке. В письме к Пушкину от 1829-го года Чаадаев с волнением пишет, что его "пламеннейшее желание - видеть Пушкинапосвященным в тайну времени". Эти строки очень типичны и существенны. Теургическое беспокойство и томление, жажда понять "тайну времени", т. е. прикоснуться к священной мистерии, которая совершается под покровом внешних исторических событий, всецело владели Чаадаевым, хотя и не выражались во внешней деятельности.

Основная богословская идея Чаадаева есть идея Царства Божия, понятогоне в отрыве от земной жизни, а в историческом воплощении, как Церковь. Поэтому Чаадаев постоянно и настойчиво говорит об "историчности" христианства: "христианство является не только нравственной системой,но вечной божественной силой, действующей универсально в духовном мире"... "Историческая сторона христианства, - пишет тут же Чаадаев, -заключает в себе всю философию христианства". "Таков подлинный смысл догмата о вере в единую Церковь... в христианском мире все должно способствовать - и действительно способствует -установлению совершенного строя на земле- царства Божия".

Действие христианства в истории во многом остается таинственным, по мысли Чаадаева, ибо действующая сила христианства заключена в "таинственном его единстве" (т. е. в Церкви). "Призвание Церкви в веках, - писал позже Чаадаев, - было дать миру христианскую цивилизацию", - и эта мысль легла в основу его философии истории. Исторический процесс не состоит в том, в чем обычно видят его смысл, - и здесь Чаадаев не устает критиковать современную ему историческую науку: "разум века требует совершенно новой философии истории". Эта "новая философия истории", конечно, естьпровиденциализм, но понятый более мистически и конкретно, чем это обычно понимается. Иные места у Чаадаева напоминают учение Гегеля о "хитрости исторического разума", - там, где Чаадаев учит о таинственном действии Промысла в истории. Приведу для примера такое место (из первого "Философ. письма"): "христианство претворяет все интересы людейв свои собственные". Этими словами хочет сказать Чаадаев, что даже там, где люди ищут "своего", где заняты личными, маленькими задачами, и там священный пламень Церкви переплавляет их активность на пользу Царству Божию. Будучи глубоко убежден, что "на Западе все создано христианством", Чаадаев разъясняет: "конечно, не все в европейских странах проникнуто разумом, добродетелью, религией, далеко нет, - новсе в них таинственно повинуетсятой силе, которая властно царит там уже столько веков".

Нетрудно, при известном внимании, почувствовать теургический мотив во всем этом богословии культуры. Чаадаев решительно защищает свободу человека, ответственности его за историю(хотя исторический процесс таинственно и движется Промыслом), и потому решительно возражает против "суеверной идеи повседневного вмешательства Бога". Чем сильнее чувствует Чаадаев религиозный смысл истории, тем настойчивее утверждает ответственность и свободу человека. Но здесь его философские построения определяются очень глубоко его антропологией, к которой сейчас мы и обратимся, чтобы затем снова вернуться к философии истории у Чаадаева.

13."Жизнь (человека, как) духовного существа, - писал Чаадаев в одном из "Философических писем", - обнимает собой два мира, из которых один только нам ведом". Одной стороной человек принадлежит природе, но другой возвышается над ней, - но от "животного" начала в человеке к "разумномуне может быть эволюции". Поэтому Чаадаев презрительно относится к стремлению естествознания целиком включить человека в природу: "когда философия занимается животным человеком, то, вместо философии человека, она становится философией животных, становится главой о человеке в зоологии".

Высшее начало в человеке, прежде всего, формируется благодаря социальной среде, - и в этом своем учении (давшем повод Гершензону охарактеризовать всю философию Чаадаева, как "социальный мистицизм", - что является неверным переносом на всю систему частной одной черты) Чаадаев целиком примыкает к французским традиционалистам (главным образом к Ballanche). Человек глубочайше связан с обществом бесчисленными нитями, живет одной жизнью с ним. "Способность сливаться (с другими людьми) - симпатия, любовь, сострадание... - это есть замечательное свойство нашей природы", - говорит Чаадаев. Без этого "слияния" и общения с другими людьми мы были бы с детства лишены разумности, не отличались бы от животных: "без общения с другими созданиями мы бы мирно щипали траву". Из этого признания существенной и глубокойсоциальностичеловека Чаадаев делает чрезвычайно важные выводы. Прежде всего, "происхождение" человеческого разума не может быть понято иначе, как только в признании, что социальное общение уже заключает в себе духовное начало, - иначе говоря, не коллективность сама по себе созидает разум в новых человеческих существах, но свет разумности хранится и передается через социальную среду. "В день создания человека Бог беседовал с ним, и человек слушал и понимал, - таково истинное происхождение разума". Когда грехопадение воздвигло стену между человеком и Богом,воспоминаниео божественных словах не было утеряно..., "и этот глагол Бога к человеку, передаваемый от поколения к поколению, вводит человека в мир сознании и превращает его в мыслящее существо". Таким образом, неверно, что человек рождается в свет с "готовым" разумом: индивидуальный разум зависит от "всеобщего" (т. е. социального в данном случае -В. З.) разума. "Если не согласиться с тем, что мысль человека естьмысль рода человеческого, то нет возможности понять что она такое". В этой замечательной формуле, предваряющей глубокие построения кн. С. Трубецкого о "соборной природе человеческого сознания", устанавливается прежде всего неправда всякогообособлениясознания, устраняется учение обавтономииразума. С одной стороны, индивидуальное эмпирическое сознание (его Чаадаев называет "субъективным" разумом) может, конечно, в порядке самообольщения, почитать себя "отдельным", но такое "пагубное я", проникаясь "личным началом", "лишь разобщает человека от всего окружающего и затуманивает все предметы". С другой стороны, то, что реально входит в человека от общения с людьми, в существе своем исходит от того, что выше людей - от Бога. "Все силы ума, все средства познания, - утверждает Чаадаев, - покоятся напокорностичеловека" этому высшему свету, ибо "в человеческом духе нет никакой истины, кроме той, какую вложил в него Бог". В человеке "нет иного разума, кроме разума подчиненного" (Богу), и "вся наша активность есть лишь проявление (в нас) силы, заставляющей стать в порядок общий, в порядок зависимости". В нашем "искусственном" (т. е. обособляющем себя) разуме мы своевольно заменяем уделенную нам часть мирового разума, - иосновная реальность есть поэтому не индивидуальный разуми, конечно, не простой коллектив, а именно "мировое сознание" - некий "океан идей", к которому мы постоянно приобщаемся. Если бы человек мог "довести свою подчиненность (высшему свету) до полного упразднения своей свободы" (свободы обособляющей -В. З.), то "тогда быисчез теперешний отрыв его от природы, и он бы слился с ней", "в нем бы проснулось чувство мировой воли, глубокое сознание своей действительной причастности ко всему мирозданию".

Из этой двойной зависимости человека (от социальной среды, от Бога) происходит не только пробуждение разума в человеке, но здесь же находятся и корни его морального сознания. "Свет нравственного закона сияет из отдаленной и неведомой области", - утверждает Чаадаев против Канта: "человечество всегда двигалось лишьпри сиянии божественного света". "Значительная часть (наших мыслей и поступков) определяется чем-то таким,что нам отнюдь не принадлежит; самое хорошее, самое возвышенное, для нас полезное из происходящего в нас,вовсе не нами производится. Все благо, какое мы совершаем, есть прямое следствие присущей нам способности подчиняться неведомой силе". И эта сила, "без нашего ведомадействующая на нас, никогда не ошибается, - она же ведет ивселеннуюк ее предназначению. Итак, вот в чем главный вопрос: как открыть действие верховной силы на нашу природу?".

Этот супра-натурализм вовсе не переходит в окказионализм у Чаадаева или какую-то предопределенность, - наоборот, Чаадаев всячески утверждает реальность человеческой свободы. Правда, его учение о свободе не отличается, как сейчас увидим, достаточной ясностью, но реальность свободы для него бесспорна. Чаадаев говорит: "Наша свобода заключаетсялишь в том, что мы не сознаем нашей зависимости", - т. е. свободы нет реально, есть лишь "идея" свободы, но несколькими строками дальше он сам называет человеческую свободу "страшной силой" и говорит: "мы то и дело вовлекаемся в произвольные действия ивсякий раз мы потрясаем все мироздание". Правда, еще дальше он говорит об "ослеплении обманчивой самонадеянности". "Собственное действие человека, - замечает Чаадаев в другом месте, - исходит от него лишь в том случае, когда оно соответствует закону". Но в таком случае свобода не только реальная, но именно страшная сила, раз порядок в мире поддерживается только "законом". "Если бы не поучал нас Бог, - читаем тут же (т. е., если бы Он не вносил порядок в бытие)..., -разве все не превратилось бы в хаос?". Значит, свобода тварных существ, чтобы не подействовала ее разрушительная сила, нуждается в постоянном воздействии свыше. "Предоставленный самому себе, человек всегда шеллишь по пути беспредельного падения".

Это учение о "страшной" силе свободы у Чаадаева стоит в теснейшей связи с учением оповрежденности человека и всей природы, - учением о первородном грехе и его отражении в природе, как это было впервые развито Ап. Павлом (Римл. 8, 20-22). Вся антропология христианства связана с этим учением, но оно стало постепенно тускнеть в сознании Европы, дойдя в этом процессе до антропологического идиллизма, вершину которого мы находим в учении Руссо о "радикальном добре" человеческой природы. Если протестантизм твердо и упорно держался до последнего времени антропологического пессимизма, то в так называемой нейтральной культуре Запада торжествует именно оптимизм. Возрождение учения о поврежденности человека и всей природы, как мы уже указывали, связано с St. Martin. Русские мистики (масоны) XVIII века, как мы видели, твердо держались этого принципа, - и Чаадаев глубоко разделял его. Вот почему для Чаадаева "субъективный разум" полон "обманчивой самонадеянности";идеология индивидуализмаложна по существу, и потому Чаадаев без колебаний (как впоследствии Толстой) заявляет: "Назначение человека - уничтожение личного бытия и замена его бытием вполне социальным или безличным". Это есть сознательное отвержение индивидуалистической культуры: "наше нынешнее "я" совсем не предопределено нам каким-либо законом, - мы сами вложили его себе в душу". Чаадаев спрашивает: "Может ли человек когда-нибудь, вместо того индивидуального и обособленного сознания, которое он находит в себе теперь, усвоить себе такоевсеобщее сознание, в силу которого он постоянно чувствовал бы себя частью великого духовного целого?" Чаадаев отвечает на этот вопрос положительно: "зародыш высшего сознания живет в нас самым явственным образом, - оно составляет сущность нашей природы". Нельзя не видеть в этой своеобразной зачарованности гипотезой "высшего сознания"отзвук трансцендентализма, который вообще рассматривает эмпирическое "я" лишь как условие проявления трансцендентальных функций... Совершенно параллельно той диалектике трансцендентализма, которая, особенно у Гегеля, сказалась в присвоении индивидууму, так сказать, "инструментальной" функции, Чаадаев отводит именно "высшему сознанию" главное место, отличая, однако, всегда это "высшее" (или "мировое", или "всеобщее") сознание от Абсолюта. C одной стороны, в человеке есть "сверхприродные озарения" (идущие от Бога, - "нисшедшие с неба на землю"), с другой стороны, в человеке есть "зародыш высшего сознания", как более глубокий слой его природы. Эта "природная", т. е. тварная сфера "высшего сознания" чрезвычайно напоминает "трансцендентальную сферу" немецких идеалистических построений, - лишь из этого сопоставления можно понять, например, такое утверждение Чаадаева: "Бог времени не создал, - Он дозволил его создать человеку", - но не эмпирическое, а лишь "высшее сознание" (= трансцендентальное -В. З.) "создает время". "Слияние нашего существас существом всемирным"... обещает полное обновление нашей природе, последнюю грань усилий разумного существа, конечное предназначение духа в мире".

Таким образом, поврежденность человека (как действие первородного греха) выражается в ложном обособлении его от "всемирного существа" (т. е. отмира как целое), ведет к "отрыву от природы", создает иллюзию отдельности так называемого личного бытия, строит насквозь ложную идеологию индивидуализма. Через преодоление этого фантома обособленности восстанавливается внутренняя связь с мировым целым, и личность отрекается от обособленности, чтобы найти себя в "высшем сознании". Это уже не мистика, - этометафизика человека, сложившаяся у Чаадаева в своеобразной амальгаме шеллингианского учения о душе мира и социальной метафизики Бональда и Балланша. "Имеется абсолютное единство, - пишет Чаадаев, - во всей совокупности существ -это именно и есть то, что мы, по мере сил, пытаемся доказать. Но это единство объективное, стоящее совершенно вне ощущаемой нами действительности, бросает чрезвычайный свет на великое Все, - но оно не имеет ничего общего с тем пантеизмом, который исповедует большинство современных философов". Чтобы понять эти мысли Чаадаева, надо тут же подчеркнуть, что несколькими строками дальше Чаадаев остро и метко критикует метафизический плюрализм - для Чаадаева, как для Паскаля (которого он и цитирует), - человечество (в последовательной смене поколений) "есть один человек", и каждый из нас - "участник работы (высшего) сознания". Это высшее (мировое) сознание, которое Чаадаев готов мыслить по аналогии с мировой материей (!), не есть "субъект", а есть лишь "совокупность идей", - и эта "совокупность идей" есть "духовная сущность вселенной".

Здесь антропология переходит в космологию, - но именно в этой точке ясно, что "вселенная" с ее "духовной сущностью" - мировым (всечеловеческим) сознанием сама движется надмировым началом - Богом. Так строит Чаадаев учение о бытии: над "всем" (с малой буквы, т. е. над тварным миром) стоит Бог, от которого исходят творческие излучения в мир; сердцевина мира есть всечеловеческое мировое сознание, приемлющее эти излучения; ниже идет отдельный человек, ныне, в силу первородного греха, утративший сознание своей связи с целым и оторвавшийся от природы; еще ниже идет вся дочеловеческая природа.

Гносеологические взгляды Чаадаева, которые он выразил лишь попутно, определялись его критикой кантианства, с одной стороны (борьбой с учением о "чистом" разуме), а с другой стороны, критикой Декартовской остановки на эмпирическом сознании, которое, по Чаадаеву, есть "начало искаженное, искалеченное, извращенное произволом человека". Вместе с тем, Чаадаев решительно против Аристотелевского выведения нашего знания из материала чувственного опыта: для Чаадаева источник познания - "столкновение сознании", иначе говоря, взаимодействие людей. Чаадаев, конечно, не отвергает опытного знания, но весь чувственный материалруководствуется идеями разума(независимыми от опыта). С большой тонкостью говорит Чаадаев: "Одна из тайн блестящего метода в естественных науках в том, что наблюдению подвергают именно то, что может на самом деле стать предметом наблюдения". Чаадаев решительно отличает "познание конечного" от "познания бесконечного"; в познании первого мы всегда пользуемся вторым, ибо наши идеи светят нам "из океана идей, в который мы погружены", иначе говоря, "мы пользуемся мировым разумом в нашем познании". И, поскольку, важнее всего та "таинственная действительность", которая скрыта в глубине духовной природы, т. е. тот "океан идей", который есть достояние "всечеловеческого" ("всеобщего", мирового) разума, - постольку все современное знание чрезвычайно обязано христианству, как откровению высшей реальности в мире. Тут Чаадаев, с типичным для него антропоцентризмом, пишет: "Философы не интересуются в должной мере изучением чисто человеческой действительности, - они относятся слишком пренебрежительно к этому: по привычке созерцать действия сверхчеловеческие, онине замечают действующих в мире природных сил".

В космологии Чаадаева есть несколько интересных построений, но мы пройдем мимо них и вернемся теперь к изложению историософии Чаадаева, ныне достаточно уже ясной после изучения его антропологии.

14.Если реальность "высшего сознания" стоит над сознанием отдельного человека, - то ключ к этому, кроме самой метафизики человека, данв наличности исторического бытия, какособойформе бытия.

Мы уже знаем частое у Чаадаева подчеркивание той мысли, что христианство раскрывается лишь в историческом (а не личном) бытии, что христианство нельзя понимать внеисторически. Но Чаадаев делает и обратный вывод - само историческое бытие не может быть понято вне христианства. Надо отбросить то увлечение внешними историческими фактами, которое доминирует в науке, и обратиться к "священному" процессу в истории, где и заключено ее основное и существенное содержание. Только тогда, по Чаадаеву, раскрывается подлинное единство истории, и именно ее религиозное единство. Чаадаев стремился к той же задаче, какой был занят Гегель, - к установлениюосновногосодержания в истории, скрытого за оболочкой внешних фактов. Конечно, для Чаадаева есть "всемирная история", "субъектом" которой является все человечество, - но ее суть не в смешении народов в космополитическую смесь, а в раздельной судьбе, в особых путях различных народов - каждый народ есть "нравственная личность".

Смысл истории осуществляется "божественной волей, властвующей в веках и ведущей человеческий род к его конечным целям". Это есть концепцияпровиденциализма, - поэтому Чаадаев с такой иронией говорит об обычном понимании истории, которое все выводит из естественного развития человеческого духа, будто бы не обнаруживающего никаких признаков вмешательства Божьего Промысла. С еще большей иронией относится Чаадаев к теории прогресса, которую он характеризует как учение о "необходимом совершенствовании". Против этого поверхностного историософского детерминизма и выдвигает Чаадаев свое учение о том, что "людьми управляют таинственные побуждения, действующие помимо их сознания".

Что же творится в истории, как конкретнее охватить содержание исторического бытия? По Чаадаеву, - творится Царство Божие, и потому исторический процесс и может быть надлежаще понят лишь в линиях провиденциализма. Но Царство Божие, мы уже видели это, для Чаадаева творитсяна земле, - оттого христианство и исторично по существу, - его нельзя понимать "потусторонне". Вот отчего историософская концепция Чаадаева требует от него раскрытия его общей идеи на конкретном историческом материале. Здесь Чаадаев если и не следует Шатобриану, у которого слишком сильно подчеркнута эстетическая сторона христианства, то все же в стиле Шатобриана рисует историю христианства. Но для Чаадаева (этого требовала логика его историософии) религиозное единство историипредполагает единство Церкви: раз через Церковь входит божественная сила в историческое бытие, то, тем самым, устанавливается единство самой Церкви. Здесь мысль Чаадаева движется безоговорочным признанием христианского Запада, как того исторического бытия, в котором и осуществляется с наибольшей силой Промысел. С неподдельным пафосом, с настоящим волнением, с горячим чувством описывает Чаадаев "чудеса" христианства на Западе - совсем, как в горячей тираде Ивана Карамазова о Западе, как в словах Хомякова о Западе, как "стране святых чудес". Чаадаев, как никто другой в русской литературе, воспринимал Запад религиозно, - он с умилением, всегда патетически воспринимает ход истории на Западе. "На Западе все создано христианством"; "если не все в европейских странах проникнуто разумом, добродетелью и религией, то все таинственно повинуется там той силе, которая властно царит там уже столько веков". И даже: "несмотря на всю неполноту, несовершенство и порочность, присущие европейскому миру..., нельзя отрицать, что Царство Божие до известной степени осуществлено в нем".

Высокая оценка западного христианства, соединенная с самой острой и придирчивой критикой протестантизма, определяется у Чаадаева всецело историософскими, а не догматическими соображениями. В этом ключ к его, так сказать, внеконфессиональному восприятию христианства. Католицизм наполняет Чаадаева воодушевлением, энтузиазмом, - но вовсе не в своей мистической и догматической стороне, а в его действии на исторический процесс на Западе. Защита папизма всецело опирается у Чаадаева на то, что он "централизует" (для истории) христианские идеи, что он - "видимый знак единства, а, вместе с тем, и символ воссоединения". При изучении Хомякова мы увидим, что логика понятия "единство Церкви" приведет его к совершенно противоположным выводам, но надо признать, что у Чаадаева это понятие "единства Церкви" диалектически движетсяисториософскими(а не догматическими) соображениями. Признавая, что "политическое христианство" уже отжило свой век, что ныне христианство должно быть "социальным" и "более, чем когда-либо, должно жить в области духа и оттуда озарять мир", Чаадаев все же полагает, что раньше христианству "необходимо было сложиться в мощи и силе", без чего Церковь не могла бы дать миру христианскую цивилизацию. Чаадаев твердо стоит за этот принцип, который определяет для него богословие культуры. Неудивительно, что иуспехами культуры измеряет он самую силу христианства. В этом ключ и к критике России у Чаадаева.

Горячие и страстные обличения России у Чаадаева имеютмного корней, - в них нет какой-либо одной руководящей идеи. Во всяком случае, Чаадаев не смог включить Россию в ту схему провиденциализма, какую навевала история Запада. Чаадаев откровенно признает какой-то странныйущерб в самой идее провиденциализма: "Провидение, - говорит он в одном месте, - исключило нас из своего благодетельного действия на человеческий разум...,всецело предоставив нас самим себе". И даже еще резче: "Провидение как бы совсем не было озабочено нашей судьбой". Но как это возможно? Прежде всего, систему провиденциализма нельзя мыслить иначе, как только универсальной; с другой стороны, сам же Чаадаев усматривает действие Промысла даже на народах, стоящих вне христианства. Как же понимать, то, что говорит Чаадаев о России, что "Провидение как бы отказалось вмешиваться в наши (русские) дела"? Слова "как бы" ясно показывают, что Чаадаев хорошо понимал, что что-то в его суждениях о России остается загадочным. Разве народы могут отойти от Промысла?Отчастимысль Чаадаева склоняется к этому - Россия, по его словам, "заблудиласьна земле". Отсюда его частые горькие упреки русским людям: "мы живем одним настоящим... без прошедшего и будущего", "мы ничего не восприняли из преемственных идей человеческого рода", "исторический опыт для нас не существует" и т. д. Все эти слова звучат укором именно потому, что они предполагают, что "мы" - т. е. русский народ -моглибы идти другим путем, но не захотели. Оттого Чаадаев и оказался так созвучен своей эпохе: ведь такова была духовная установка и русского радикализма, обличения которого обращались к свободе русских людей выбрать лучшие пути жизни.

Но у Чаадаева есть и другая поправка к загадке России, к неувязке в системе провиденциализма. Русская отсталость ("незатронутость всемирным воспитанием человечества") не является литоже провиденциальной? Но в таком случае русская отсталость не может быть поставлена нам в упрек, нотаит в себе какой-то высший смысл. Уже в первом "Филос. письме" (написанном в 1829-м году) Чаадаев говорит: "Мы принадлежим к числу тех наций, которые существуют лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь важный урок". Этот мотив позже разовьется у Чаадаева в ряд новых мыслей о России. В 1835-м году (т. е. до опубликования "Филос. письма") Чаадаев пишет Тургеневу: "Вы знаете, что я держусь взгляда, что Россия призвана к необъятному умственному делу: ее задача - дать в свое время разрешение всем вопросам, возбуждающим споры в Европе.Поставленная вне стремительного движения, которое там (в Европе) уносит умы..., она получила в удел задачу дать в свое время разгадку человеческой загадки". Этими словами не только намечается провиденциальный "удел" России, но и лишаются своего значения упреки, выставленные в "Филос. письмах" России. Дальше эти мысли у Чаадаева приобретают большую даже определенность, он приходит к убеждению, что очередь для России выступить на поприще исторического действования еще не наступила. Новые исторические задачи, стоящие перед миром, в частности, разрешениесоциальнойпроблемы, мыслятся ныне Чаадаевым какбудущая задача России. Раньше (т. е. до 1835-го года) о России Чаадаев говорил со злой иронией, что "общий закон человечества отменен для нее", что "мы - пробел в нравственном миропорядке", что "в крови русских есть нечто враждебное истинному прогрессу". "Я не могу вдоволь надивиться необычайной пустоте нашего социального существования... мы замкнулись в нашем религиозном обособлении... нам не было дела до великой мировой работы..., где развивалась и формулировалась социальная идея христианства". В письмах, опубликованных недавно, находим резкие мысли, в связи с этим, о Православии: "почему христианство не имело у нас тех последствий, что на Западе? Откуда у нас действие религии наоборот? Мне кажется, что одно это могло бы заставить усомниться в Православии, которым мы кичимся".

С 1835-го года начинается поворот в сторону иной оценки России, как мы видели это в приведенном выше отрывке из письма Тургеневу. В другом письме Тургеневу (в том же 1835-м году) он пишет: "Россия, если только онауразумеет свое призвание, должна взять на себя инициативу проведения всех великодушных мыслей, ибо она не имеет привязанностей, страстей, идей и интересов Европы". Замечательно, что здесь уже у России оказывается особое призвание, и, следовательно, она не находится вне Промысла. "Провидение создало нас слишком великими, чтобы быть эгоистами, Оно поставило нас вне интересов национальностей и поручило наминтересы человечества". В последних словах Чаадаев усваивает России высокую миссию "всечеловеческого дела". Но дальше еще неожиданнее развивается мысль Чаадаева: "Мы призваны обучить Европу множеству вещей,которых ей не понять без этого. Не смейтесь, вы знаете, -это мое глубокое убеждение. Придет день, когда мы станем умственным средоточием Европы... таков будет логический результат нашего долгого одиночества... нашавселенская миссииуже началась". В своем неоконченном произведении "Апология сумасшедшего" Чаадаев пишет (1837): "Мы призваны решить большую часть проблем социального порядка... ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество". Ныне Чаадаев признается: "Я счастлив, что имею случай сделать признание: да, было преувеличение в обвинительном акте, предъявленном великому народу (т. е. России)..., было преувеличением не воздать должного (Православной) Церкви, столь смиренной, иногда столь героической". В письме графу Sircour (1845-й год) Чаадаев пишет: "Наша церковь по существу - церковь аскетическая, как ваша - социальная... это - два полюса христианской сферы, вращающейся вокруг оси своей безусловной истины". Приводим еще несколько отрывков, продиктованных тем же желанием "оправдаться" и устранить прежние односторонние суждения. "Я любил мою страну по-своему (писано в 1846-м году, через десять лет после осуждения Чаадаева), - пишет он, - и прослыть за ненавистника России мне тяжелее, чем я могу Вам выразить", - но как ни "прекрасна любовь к отечеству, но есть нечто еще более прекрасное - любовь к истине.Не через родину, а через истину ведет путь на небо". Это твердое и убежденное устремление к истине, а через нее - к небу, лучше всего характеризует основной духовный строй Чаадаева.

15.Пора подвести итоги.

При оценке философского построения Чаадаева нужно, как было уже указано, отодвинуть на второе место "западничество" Чаадаева, которое имеет значение лишь конкретного приложения его общих идей. Правда, до появления (лишь в 1935-м году) в печати пяти писем (из восьми), считавшихся утерянными, это было трудно принять, но сейчас, когда перед нами все, что писал Чаадаев, ясно, что центр его системы - в антропологии и философии истории. Мы характеризовали учение Чаадаева как богословие культуры именно потому, что он глубоко ощущал религиозную проблематику культуры, ту "тайну времени", о которой он писал в своем замечательном письме Пушкину. Чаадаев весь был обращен не к внешней стороне истории, а к ее "священной мистерии", тому высшему смыслу, который должен быть осуществлен в истории. Христианство не может быть оторвано от исторического бытия, но и историческое бытие не может быть оторвано от христианства. Это есть попыткахристоцентрического понимания истории, гораздо более цельная, чем то, что мы найдем в историософии Хомякова. В этом разгадка того пафоса "единства Церкви", который определил у Чаадаева оценку Запада и России, - но в этом же и проявление теургического подхода к истории у него. Человек обладает достаточной свободой, чтобы бытьответственным за историю, - и это напряженное ощущение ответственности, это чувство "пламени истории", которое переходило так часто в своеобразный историософский мистицизм у Чаадаева, роднит его (гораздо больше, чем вся его критика России), с русской радикальной интеллигенцией, которая всегда так страстно и горячо переживала свою "ответственность" за судьбы не только России, но ивсего мира. Универсализм мысли Чаадаева, его свобода от узкого национализма, его устремленность "к небу - через истину, а не через родину", - все это не только высоко подымает ценность построений Чаадаева, но и направляет его именно к уяснению "богословия культуры". На этом пути Чаадаев развивает свою критику индивидуализма, вообще всякой "обособляющей" установки, на этом пути он чувствует глубже других социальную сторону жизни, - и потому идея Царства Божия и есть для него ключ к пониманию истории. История движется к Царству Божию, - и только к нему: в этом проявляется действие Промысла, в этом содержание и действие "таинственной силы, направляющей ход истории". Но Чаадаеву чужд крайний провиденциализм, - он оставляет место свободе человека. Но свобода человека не означает его полной самостоятельности, его независимости от Абсолюта: свобода творчески проявляется лишь там, где мы следуем высшему началу. Если же мы не следуем Богу, тогда раскрывается "страшная сила" свободы, ее разрушительный характер... Это очень близко к формуле, которую выдвигал Владимир Соловьев в поздний период его творчества: свобода человека проявляется в его движении ко злу, а не к добру... Но последний источник такого извращенного раскрытия "страшной силы" свободы ("потрясающей все мироздание") заключается, по Чаадаеву, в неправде и лжи всякого индивидуализма, всякого обособления. Индивидуальный дух имеет свои корни не в себе, но в "высшем" (мировом) сознании, - и потому, когда он отрывается от этого высшего сознания, в нем действует "пагубное "я", оторвавшееся от духовного своего лона, оторвавшееся потому и от природы. Это все есть следствие коренной поврежденности человеческой природы (первородного греха), которая создает мираж отдельности индивидуального бытия. Лишь отрекаясь от "пагубного "я" и подчиняясь голосу высшего сознания, человек находит свой истинный путь, и тогда он становится проводником высших начал, исходящих от Бога.

Не коллективизм, слишком натуралистически истолковывающий это положение, а Церковь, как благодатная социальность, осуществляет в истории задания Бога, - и потому подчинение внешнего исторического бытия идее Царства Божия одно вводит нас в "тайну времени". Для Чаадаева это и есть подлинный реализм, есть ответственное вхождение в историческое действование, приобщение к священной стороне в истории.

Вся значительность (для русской мысли) построений Чаадаева в том и состоит, что целый ряд крупных мыслителей России возвращается к темам Чаадаева, хотя его решения этих тем имели сравнительно мало сторонников.

 

Славянофильство. "Философическое письмо" П.Я. Чаадаева ускорило размежевание русской общественной мысли на славянофилов и западников. В 30-е гг. возникают первые оппозиционные к правительственному курсу группы, главной особенностью которых было, по словам А.И. Герцена, чувство отчуждения от официальной России, от среды, их окружавшей. В кругах либерального дворянства на рубеже 30-40 гг. возникло идейное течение, получившее название славянофильства, крупными представителями которого были литераторы, ученые, общественные деятели: А.С. Хомяков, братья И.В. и П.В. Киреевские и И.С. и К.С. Аксаковы, Ю.Ф. Самарин, А.И. Кошелев и др. Все они были выходцами из поместного дворянства. Славянофилы выдвинули тезис: "Сила власти - царю, сила мнения - народу". Это означало, что русский народ не должен вмешиваться в политику, предоставив монарху всю полноту власти. Но правитель должен управлять страной, не вмешиваясь во внутреннюю жизнь народа, считаясь с его мнением.

· Славянофилов сближала с представителями официальной народности:

o позиция о самобытности и национальной исключительности русского народа;

o его мессианской предопределенности;

o неприятии большинства западноевропейских норм жизни;

o защита православия и консервативных общественных институтов.

Главные особенности русского исторического процесса они видели в наличии земельной общины и в господстве Православной Церкви. Славянофилы идеализировали русскую старину и отрицательно относились к реформам Петра I. Они выступали за освобождение крестьян с землей, но были сторонниками сохранения помещичьего землевладения, феодальных повинностей, власти помещиков над общиной. Они высказывались за созыв Земского собора - представительного собрания от всех сословий, за свободное выражение общественного мнения, за введение свободы печати, гласности суда, обличали произвол и бюрократизм царских чиновников. Но при всем этом славянофилы были сторонниками сохранения самодержавия. Большое внимание они уделяли простому народу, изучению его быта, т.к. утверждали, что "он только и сохраняет в себе народные, истинные основы России, он только один не порвал связи с прошедшей Русью". (См. дополнительный хрестоматийный материал.) Правительство настороженно относилось к славянофилам: некоторых из них за резкие высказывания сажали на несколько месяцев в Петропавловскую крепость, им запрещалось ношение бороды и русского платья. Кроме того, немедленно пресекались все попытки издания славянских газет и журналов.

Один из главных идеологов славянофилов А.С. Хомяков начал выступать с пропагандой славянофильских идей с конца 30-х г. Основные положения его славянофильской доктрины впервые были изложены в статье "О старом и новом", не предназначавшейся для печати. Он выступает ярым защитником православия, в котором только и сохранился, по его мнению, истинный христианский дух. При цельности мировоззрения А.С. Хомякова его общественно-политические взгляды отличались известной противоречивостью. Сторонник самодержавной власти, он выступал за созыв Земского собора и проведение ряда либеральных реформ (свободное выражение общественного мнения, отмена смертной казни, учреждение открытого суда с участием присяжных заседателей и т.п.). А.С. Хомяков требовал уничтожения крепостного права, но в то же время предлагал сохранить основы дворянского землевладения. Основываясь на учении Шеллинга о "народном духе", он развивал мысль о противоположности коренных начал России и Западной Европы. В русской общине он видел союз людей, объединившихся на православии, на "внутреннем законе, т.е. взаимном согласии между государством и народом. Западноевропейские государства с их "кровавыми переворотами" (революциями), основаны, по убеждению Хомякова, на "внешнем законе" (на насилии), рационализме, подчинении церкви государству.(См. дополнительный хрестоматийный материал.) С конца 40-х годов, по мере усиления правительственного курса, у славянофилов все больше проявлялись консервативные признаки, они теряли свою оппозиционность. В подготовке и проведении крестьянской реформы они приняли активное участие. Журнал славянофилов "Русская беседа" (главный редактор - А.И. Кошелев) внес свою лепту в разработку либеральной программы накануне отмены крепостного права. В журнале особое внимание уделялось национальным проблемам, выяснению роли и значения "народности" в общественной жизни.

Западничество. Противниками славянофилов были так называемые западники. Московский кружок западников оформился в 1841-1842 гг. Современники понятие "западничество" трактовали очень широко, причисляя к западникам всех, кто противостоял в идейных спорах славянофилам. В западники наряду с такими умеренными либералами, как П.В. Анненков, В.П. Боткин, зачислялись В.Г. Белинский, А.И. Герцен, Н.П. Огарев. Однако в своих спорах со славянофилами В.Г. Белинский и А.И. Герцен называли себя "западниками". По своему положению и социальному происхождению большинство западников, как и славянофилов, относились к дворянской интеллигенции. Публицисты и литераторы, историки и юристы: П.В. Анненков, В.П. Боткин, Т.Н. Грановский, К.Д. Кавелин, С.М. Соловьев, Б.Н. Чичерин и др. выступали как идеологи либерализма и стремились к тому, чтобы Россия стала передовой державой. В отличие от своих оппонентов, западники доказывали, что Россия идет по тому же пути, что и западноевропейские страны, выступали за европеизацию России и высказывались за сближение со странами Европы. Но они критиковали крепостнические российские порядки, выступали за преимущество наемного труда над крепостным, стремились ускорить отмену крепостничества с сохранением помещичьего землевладения. Западники были сторонниками гражданских свобод, конституционной монархии, рыночных отношений, предпринимательства, развития образования и научных знаний. Политическим идеалом западников был конституционный порядок монархий Западной Европы, в первую очередь Англии и Франции.

Западники считали, что Петр I "спас Россию", и всю его деятельность они рассматривали как первый период обновления страны. Второй период должен начаться проведением реформ сверху.

Профессор истории Московского университета Т.Н. Грановский в своих лекциях доказывал, что Россию и западноевропейские страны объединяет общность закономерностей исторического развития. Повторяя путь этих стран, Россия, по мнению ученого, должна была прийти к ограничению самодержавия и введению гражданских свобод. Т.Н. Грановский и его единомышленники выступали за установление путем реформ парламентского строя в виде конституционной монархии. К.Д. Кавелин и С.М. Соловьев большое значение придавали роли государственной власти. Свои убеждения они обосновывали идеями Гегеля, который считал государство творцом развития человеческого общества. Свои идеи западники пропагандировали с университетских кафедр, в статьях, которые печатались в "Московском наблюдателе", "Московских ведомостях", "Отечественных записках" и др. Середина 50-х гг. была благоприятным периодом для дальнейшего развития либерального движения. Были сделаны первые попытки объединения всех либеральных сил. Видные либералы-западники К.Д. Кавелин и Б.Н. Чичерин установили контакты с А.И. Герценым. В "Голосах из России" они опубликовали "письмо к издателю", которое стало программным документом русских либералов, основные положения сводились к требованиям общегражданских свобод, освобождения от крепостной зависимости. В это время правительство Александра II приступило к разработке реформ, и либералы стали поддерживать правительство, причем многие либеральные деятели были включены в состав Редакционных комиссий. Русские либералы считали, что страну следует готовить к конституционному правлению, т.е. проводить реформы во всех сферах жизни государства, совершенствовать систему местного управления, развивать экономику, поднимать материальный и культурный уровень народа. В этом отношении либералы получили большую помощь со стороны журнала "Русский вестник", который в 50-60-е гг. занимал либеральные позиции: отстаивал освобождение крестьян с землей (но с последующим выкупом) и предоставление им гражданской полноправности, поддерживал судебную реформу, требовал обеспечения личной свободы, твердости законов и их исполнения. С журналом сотрудничали ведущие историки, в том числе С.М. Соловьев, экономисты (И.К. Бабст, Н.Х. Бунге), правоведы (Б.Н. Чичерин и др.). Идеи русских либералов отражали журналы "Отечественные записки", "Русская мысль", газеты "Голос", "Молва", "Земство". В конце 50-х гг. либералы различных направлений работали в дворянских губернских комитетах по выработке условий отмены крепостного права. Тогда и сложился вариант либеральной программы, который отличался во многом от предложений К.Кавелина и Б.Чичерина. Как известно, Тверская губерния стала центром разработки такой программы. Предводитель местного дворянства А.М. Унковский стал автором либерального проекта крестьянской реформы. В 1862 г. тверское дворянство направило на имя царя адрес, в котором было заявлено о том, что оно отказывается от сословных привилегий, говорилось и о том, что "все преобразования остаются безуспешными, потому что принимаются без спроса и без ведома народа". Либеральные чиновники в правительстве негативно отреагировали на адрес тверцев, их позицию разделяли К.Д. Кавелин и Б.Н. Чичерин. Тем самым был сделан шаг к разногласиям в либеральном движении.

Революционное движение в 40-50-х гг. Русский социализм А.И. Герцена. Предпосылки и источники социализма в России возникли в 40-50-х гг. XIX в. В это время шел процесс оформления русского революционного движения, и его идеологии, представителями которой были известные просветители и революционные демократы А. Герцен и Н. Огарев. Спецификой революционной идеологии было сочетание различных идей славянофильства, западничества и европейского социализма. Главной целью революционной идеологии являлось построение социализма - обществасоциальной справедливости. Наиболее последовательным проводником социалистических идей был А.И. Герцен. В 1847 г. он уехал на Запад, который привлек его своими демократическими традициями (так ему казалось). Но террор по отношению к участникам революционных событий 1848-1849 гг. вызвал в Герцене сомнения в перспективах развития западного общества. В 50-е гг. он разработал главные положения теории "русского социализма", изложенные в его работах "Старый мир и Россия", "Письмо русского к Маццини", "Русский народ и социализм", "О развитии революционных идей в России". Герцен считал, что в России, где буржуазные отношения не получили развития, социалистические идеи смогут быть осуществлены легче, чем в Западной Европе. В общинной собственности на землю он усматривает "зародыш социализма", развитие которого возможно только при условии совершенствования общинного самоуправления и полной свободы человека, то есть при ликвидации крепостного строя. Он надеялся, что Россия может миновать буржуазный путь развития. Социалистический идеал, оставаясь утопическим, становится выражением революционных требований русского крестьянства. По Герцену, "человек будущего в России - мужик".

Находясь в Лондоне, Герцен совместно с Огаревым организовал Вольную русскую типографию, где печатались альманах "Полярная звезда" и газета "Колокол" - первые бесцензурные издания, которые переправлялись в Россию.

Крупным теоретиком революционного направления был В.Г. Белинский. Под влиянием А. Герцена он в 40-х гг. стал сторонником революционных преобразований в России. Взгляды Белинского наиболее полно отразились в его критических статьях, опубликованных в журнале "Современник", который издавал русский поэт Н.А. Некрасов, а также в "Письме к Н.В. Гоголю" (1847 г.). В письме он подверг резкой критике устои самодержавия и крепостничества, представляющие ужасное зрелище, "где люди торгуют людьми…, где…нет не только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже и полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей". В.Г. Белинский определил главные задачи, стоявшие перед Россией: уничтожение крепостного права, отмена телесных наказаний, исполнение тех законов, которые уже есть. Письмо Белинского сыграло заметную роль в формировании мировоззрения значительной части образованной российской молодежи.

В 40-е гг. XIX в. в России появились первые революционные организации, к числу которых следует отнести сложившееся общество в 1845 г. вокруг чиновника министерства иностранных дел М.В. Буташевича-Петрашевского. У него на квартире на общедоступных "пятницах" собирались представители интеллигенции, среди которых были Ф.М. Достоевский, М.Е. Салтыков-Щедрин, пианист А.Г. Рубинштейн, поэты А.Н. Майков и А.Н. Плещеев и др. Петрашевцы на своих сборах обсуждали в основном теоретические вопросы, а в кружках - вопросы об организации тайного революционного общества, о подготовке крестьянского восстания, о создании подпольной типографии. Они готовили агитационную литературу для народа. Петрашевцы были представителями разных взглядов, и постепенно среди них наметилось два направления - революционное и либеральное.

Таким образом, в 40-е гг. шел процесс оформления революционно-демократической идеологии, которая отражала интересы крестьянских масс. Революционно-демократическое направление русской общественной мысли еще не отделилось от либерального. В.Г. Белинский и А.И.Герцен выступали вместе с либералами-западниками против славянофильства. Позднее революционные демократы противостояли и западникам, развивали идеи революции и социализма. В конце 50-х гг. популярность "Колокола" Герцена и Огарева были очень велики. С целью облегчения распространения этого издания, газету печатали на тонкой бумаге небольшого формата и тайно переправляли в Россию. Сначала Герцен проявлял колебания между демократизмом и либерализмом, но революционер в нем взял верх, и он стал на революционный путь борьбы за освобождение крестьян.

Наряду с заграничным центром революционной агитации в 50-60-е гг. сложился и русский революционный центр, который возглавил Н.Г. Чернышевский. Он развивал идеи А.И. Герцена об "общинном социализме", считал крепостное право самым большим злом и призывал к освобождению крестьян с землей, был сторонником народной революции. Сложившееся в 1850 г. убеждение в необходимости революции в России сочеталось с трезвостью исторического мышления: "Вот мой образ мысли о России: неодолимое ожидание близкой революции и жажда ее, хоть я и знаю, что долго, может быть, весьма долго, из этого ничего не выйдет хорошего, что, может быть, надолго только увеличатся угнетения и т.д. - что нужды? … мирное, тихое развитие невозможно". Н.Г. Чернышевский подчеркивал важность сохранения - после отмены крепостного права - крестьянской общины как естественной основы "товариществ", считал возможным благодаря общине избежать для России капиталистическую ступень развития. В "Письмах без адреса", написанных после реформы и адресованных фактически императору Александру II, он обвинил самодержавно-бюрократический режим в ограблении крестьян, имеющий такой положительный результат, как рост политического самосознания народа.

Отношение Н.Г. Чернышевского к правительственной кампании по крестьянскому вопросу менялось по мере того, как прояснялась суть реформы. Начиная с 1857 г., он регулярно освещал экономические и политические аспекты темы, доказывая необходимость освобождения крестьян с землей, без выкупа или с минимальным выкупом, сохранения общины, установления крестьянского местного самоуправления. Свои взгляды на будущее социалистическое устройство общества, на новые принципы морали и нравственности он изложил в романе "Что делать?", который оказал огромное воздействие на всю общественную жизнь России.

Важнейшей особенностью послевоенного периода правления Александра I было нарастание общественного движения в стране. "Гроза 1812 года" сплотила российское общество, но лишь на время. Народ, героически защищая свое Отечество от Наполеона, надеялся получить освобождение от крепостного права. Заграничный поход русской армии в 1813-1814 гг. познакомил значительную часть офицерства с социально-политическими изменениями в Европе после Французской революции конца XVIII в. и обогатил их новыми впечатлениями, идеями и практическим опытом. Либеральные западнические идеи обострили чувство протеста представителей знатных родов, породив такое явление, как декабризм.

Первые десятилетия XIX в. - время грандиозных событий в жизни Европы. Возникла и рухнула громадная наполеоновская империя, против которой поднялись европейские народы. Развитие освободительной борьбы было свидетельством процесса разложения старых феодальных отношений. К этой исторической полосе принадлежит и выступление декабристов в России. Социально-экономическое развитие России шло, в основном, по тому же пути, который проходили другие государства Европы. Освобождение от самодержавия и крепостничества становилось в XIX в. главной задачей национального развития.

· Возникновение в России революционного движения, формирование революционной идеологии и создание первых тайных организаций были обусловлены целым комплексом экономических, социальных, внутриполитических и международных причин:

o феодально-крепостнический строй в России становился тормозом для исторического прогресса страны. Лучшие представители государства понимали, что сохранение крепостничества и самодержавия гибельно для дальнейшего развития Российского государства;

o внутренняя реакция и контрреволюционный характер внешней политики царизма ("аракчеевщина", "Священный союз");

o общее ухудшение положения народных масс (голод, обнищание деревни), рост волнений в армии и народе;

o огромное значение событий Отечественной войны 1812 г. (победив французов, страна сохранила национальную независимость, война подняла народные силы, активизировала национальное самосознание не только русского, но и других народов страны и Европы: "Мы все были дети 1812 года", - говорил декабрист Н. Муравьев;

o рост революционного движения во многих странах мира.

Молодые офицеры, возвратившись из-за границы, стали последовательными противниками самодержавия и крепостничества и начали создавать тайные общества, целью которых были подготовка и проведение преобразований в России. Появлению таких обществ способствовало и то обстоятельство, что офицеры за время пребывания в Европе познакомились с масонством и стали членами масонских организаций. В Российской империи к началу 20-х гг. насчитывалось около 220 масонских лож (организаций масонов), объединявших более 3 тыс. человек. В 1814-1816 гг. в среде офицеров-дворян возникло несколько объединений сторонников преобразований в стране. На собраниях тайных обществ разрабатывались планы изменения политического строя России. Позже сложились Северное и Южное общества. Наиболее активные и последовательные участники дворянского движения начали готовить восстание. В Петербурге возникло Северное общество, которое возглавил полковник Генерального штаба русской армии Н.М. Муравьев, составивший проект конституции будущей России. Этот документ предусматривал отмену крепостного права, ограничение царской власти двухпалатным парламентом - Народным вечем, ограничение избирательного права граждан пятисотрублевым имущественным цензом. Некоторые члены Северного общества во главе с К.Ф. Рылеевым были сторонниками установления республики и более решительных действий. На Украине офицеры российской армии организовали Южное общество, которое возглавил полковник П.И. Пестель. Он был автором программного документа, названным "Русская Правда", провозглашавшим уничтожение самодержавия, установление республики, освобождение крестьян от крепостной зависимости и наделение их землей.

 Н. Я. Данилевский

Николая Яковлевича Данилевского (1822—1885) — русского мыслителя консервативного направления, оценивают в качестве «пионера» популярной в XX веке на Западе теоретической концепции пространственно-временной локализации феноменов культуры. Ее методологическим стержнем является органическая теория, которая выступает основанием типологии культуры. Биолог по образованию и роду деятельности, Данилевский обладал обширными знаниями как в области естествознания, так и в области социальных наук. Обучался Данилевский на естественном факультете Петербургского университета и в 1848—1849 гг. выдержал экзамен на магистра ботаники. В это же время его привлекали по делу Петрашевского, по которому он отсидел сто дней в Петропавловской крепости, но смог доказать свою невиновность. Однако ему запрещено было жить в столицах; в конце концов он с семьей поселился в Мшатке, в Крыму.

Н. Я. Данилевскому принадлежит значительная часть действовавшего в конце XIX века российского законодательства в области рыболовства. В своей жизни он более десяти раз был командирован в научные экспедиции для исследования состояния речного рыболовства на Волге, Днепре, Дону, Дунае; озер — Гохче, Маныча, Псковского и Чудского, а также морей — Азовского, Белого, Каспийского, Черного и Ледовитого океана.

Многолетнее ревностное изучение живой природы, растительных и животных организмов во всей полноте их жизни проявилось в критическом разборе теории Дарвина, посмертная публикация которого осуществлена Н. Н. Страховым в книге «Дарвинизм. Критическое исследование» (1885), причислявшим труд Н. Я. Данилевского, «плод целой жизни», к самым редким явлениям естествознания.

Его книгу «Россия и Европа» (1869), основанную на идее духовной самобытности славянского мира, Н. Н. Страхов называл «целым катехизисом или кодексом славянофильства». Но прямой генетической связи между его философией истории и взглядами славянофилов нет; его роль в русском консервативном направлении формально-классификаторская. В. В. Розанов утверждал, что к славянофильству Данилевский ничего не прибавил, а «около этой нежной, хрупкой, жизненной сердцевины образовал внешнюю скорлупу — и только». Если учение славянофилов — это «наше домашнее дело», то его теория культурно-исторических типов — «это уже философия истории... которая бьется, тоскует, страдает на рубеже двух цивилизаций, в сущности с любовью к той и другой, но... с отвращением и страхом перед разложением, смертью». Главную теоретическую оригинальность, «строгую научность» книги «Россия и Европа» Страхов усматривал в том, что она «содержит в себе новый взгляд на всю историю человечества, новую теорию всеобщей истории...»

Если русские западники акцентировали внимание на общих закономерностях всемирной истории, отмеривали славянам •жалкую, ничтожную историческую роль подражателей Европы, лишая нас надежды на самобытное культурное значение», то как раз эту-то идею Данилевский превратил в основополагающий принцип истолкования мировой истории, отвергнув единую нить в развитии человечества. Для него история не есть прогресс Разума или некоторой общей цивилизации, вообще такой общей цивилизации нет (подобного рода взгляд на Западе только через пятьдесят лет будет развиваться в «Закате Европы» немецким культурологом О. Шпенглером), но существует развитие отдельных культурно-исторических типов.

Для Данилевского прогресс состоит не в том, чтобы идти в одном направлении, а в том, чтобы «все поле, составляющее поприще исторической деятельности человечества, исходить в разных направлениях». Главной задачей культурологического построения для него стала борьба против европоцентризма и общеупотребительной схемы разделения всемирной истории на древнюю, среднюю и новую. Мыслитель признавал возможность такого деления лишь внутри одного и какого-либо типа (как правило, тип проходит три фазы — этнографическую, государственную и цивилизационную), но последнее он называл «подчиненным»; главное же должно состоять в отличии культурно-исторических типов, «самостоятельных, своеобразных планов религиозного, социального, бытового, промышленного, политического, научного, художественного, одним словом, исторического развития».

Он расположил культурно-исторические типы в следующем хронологическом порядке: 1) египетский, 2) китайский, 3) асси-ро-вавилоно-финикийский, халдейский или древнесемитичес-кий, 4) индийский, 5) иранский, 6) еврейский, 7) греческий, 8) римский, 9) ново-семитический или аравийский и 10) германо-романский или европейский. К этому перечню он мог бы причислить еще и два американских типа: мексиканский и перуанский, которые, однако, погибли насильственной смертью и не успели совершить своего развития. В типологии культуры Данилевского выделяются уединенные типы — китайский и индийский, и преемственные — египетский, ассиро-вавилоно-фи-никииский, греческий, римский, еврейский и германо-романский, плоды деятельности которых передавались от одного к другому. Кроме положительных, самобытных культурных типов Данилевский выделял «временно появляющиеся феномены», — это гунны, монголы, турки, — отличающиеся тем, что они помогали «испустить дух борющимся со смертью цивилизациям». Наконец, есть племена, которым не суждено свершить ни разрушительного подвига, ни сыграть положительной исторической роли, например, финские племена. Они, по Данилевскому, составляют лишь этнографический материал культурно-исторических типов, увеличивая собою их разнообразие и богатство, но сами не достигают стадии «исторической индивидуальности».

Культурная деятельность представлялась русскому мыслителю как религиозная, собственно культурная (научная, художественная, техническая), политическая и общественно-экономическая. В китайской, египетской, индийской культурах все они еще смешаны. Евреи развивали религию, греки — собственно культуру, римляне — политику; новая Европа — «двуосновная» культура: политическая и собственно культурная (с наукой и техникой). Славянский мир, считал мыслитель, имеет притязание и силу жить самостоятельной жизнью, он крепнет и разрастается до того, чтобы впервые быть названным «полным четырехосновным» типом.

Методологически правомерно осмысливая непрерывно изменяющиеся феномены культуры как пребывающие и устойчивые, Данилевский в решении проблемы взаимовлияния культурно-исторических типов порой впадал в крайность изоляционизма. Его культурологические построения, превращавшие историю из естественно-исторического в естественно-органический процесс, зачастую страдали односторонностью и преувеличениями. Например, это касается проблемы возможности мыслить общечеловеческую культуру («общую сокровищницу») и проблемы культурного влияния народов друг на друга. В качестве основных форм воздействия Данилевский выделил 1) «пересадку» как повсеместное распространение единственной формы цивилизации любыми средствами и методами на почву не способных к сопротивлению народов, 2) «прививку» как форму воздействия без учета специфики и особенностей «цивилизуемых» народов и 3) «удобрение» — плодотворное воздействие развитой цивилизации на только еще складывающуюся.

Последняя форма влияния связана с использованием и самостоятельной переработкой результатов предшествовавших цивилизаций. Если Византию, которая передала России лучшую форму христианства — Православие, по-видимому, следует рассматривать как «удобрение», то заимствования из Европы, называемые Данилевским не иначе как «болезнью европейни-чания», нужно расценивать как «пересадку». Но тут мыслитель противоречил разработанным им же самим пяти законам общественного развития. Так, вопреки «третьему закону» Данилевского Византия передала России коренное «начало» становления всякого общественного организма — Православие. Нарушен также тезис о вреде заимствований: или европейское влияние в новое время и византийское в древнее одинаково гибельны для славянской самобытности, или оба, обогатив нас новыми началами, существенно не нарушили нашей самобытности (польза и вред воздействия на самобытный русский организм не раз доказывался отечественными мыслителями).

 

Соловьев Сергей Михайлович (1820-1879)

Заслуги Соловьева

С.М.Соловьев — крупнейший историк дореволюционной России. Его выдающийся вклад в развитие русской исторической мысли признавали ученые самых разных школ и направлений. «В жизни ученого и писателя главные биографические факты — книги, важнейшие события — мысли. В истории нашей науки и литературы было немного жизней, столь же обильных фактами и событиями, как жизнь Соловьева», — так писал о Соловьеве его ученик, историк В.О.Ключевский. Действительно, несмотря на сравнительно недолгую жизнь, Соловьев оставил огромное творческое наследие — опубликовано свыше 300 его произведений общим объемом более тысячи печатных листов. Это — подвиг ученого, равного которому не было в русской исторической науке ни до Соловьева, ни после смерти. Его труды прочно вошли в сокровищницу отечественной и мировой исторической мысли.

Соловьёв первый из русских историков (совместно с Кавелиным одновременно высказывавшим ту же мысль) осмыслил всё наше прошлое, объединив отдельные моменты и события одной общей связью. Для него нет эпох более или менее интересных или важных: все имеют одинаковый интерес и важность, как неразрывные звенья одной великой цепи. Соловьёв указал, в каком направлении должна вообще идти работа русского историка, установил исходные точки в изучении нашего прошлого. Он первый высказал настоящую теорию в приложении к русской истории, внеся принцип развития, постепенной смены умственных и нравственных понятий и постепенного роста народного — и в этом одна из важнейших заслуг Соловьёва.

«История России» создавалась в противовес «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина, считавшейся в 1-й половине 19 в. официальной. Субъективистским взглядам Карамзина Соловьев противопоставил идею исторического развития. Человеческое общество представлялось Соловьеву целостным организмом, развивающимся «естественно и необходимо». Он отказался от выделения «норманнского» и «татарского» периодов в русской истории и стал считать главным не завоевание, а внутренние процессы развития (колонизационное движение, возникновение новых городов, изменение взгляда князей на собственность и характер своей власти). Соловьев первым поставил процесс государственной централизации в тесную связь с борьбой против монголо-татарского ига. Попытался вскрыть исторический смысл опричнины как борьбы против «удельных» устремлений боярства, одновременно осуждал жестокость царя.

Соловьёва, направленный преимущественно на рост государственности и объединяющую деятельность центра, неизбежно оставил в тени многие ценные проявления жизни областной; но рядом с этим Соловьёв впервые выдвинул и осветил массу важнейших явлений русского прошлого, которых раньше не замечали вовсе, и если некоторые из его взглядов и не получили полного права гражданства в науке, то все без исключения будили мысль и вызывали на дальнейшую разработку.

Василий Осипович Ключевский (16 [28] января 1841 года, село Воскресенское Пензенской губернии — 12 [25] мая 1911 года, Москва) — один из крупнейших русских историков, ординарный профессор Московского университета; ординарный академик Императорской Санкт-Петербургской Академии наук (сверх штата) по истории и древностям русским (1900), председатель Императорского Общества истории и древностей российских при Московском университете, тайный советник.

Биография историка.

Родился 16 января 1841 года в селе Воскресенское Пензенского уезда. Его отец, бедный сельский священник и законоучитель, стал его первым учителем. Он обучал сына правильно и быстро читать, писать и петь по нотам.

После смерти отца в 1850 году семья переехала в Пензу. Несмотря на полунищенское существование, Василий Ключевский продолжил образование, окончив в Пензе церковно-приходское и уездное училища, а затем поступил в пензенскую духовную семинарию. Чтобы заработать хоть немного денег, он давал частные уроки, приобретая педагогический опыт.

Но стать священнослужителем Ключевский отказался, и в 1861 году в возрасте 20 лет он поступил на историко-филологический факультет Московского университета. Учился Василий Осипович увлеченно, занимался сравнительной филологией, римской словесностью, и, конечно же, русской историей, которой увлекался еще со школьной скамьи. Много читал, прекрасно знал труды всех русских историков, работал с источниками, был в курсе всех исторических новинок, публикуемых в журналах. На последних курсах занимался русской историей под руководством С.М.Соловьева, и для выпускного сочинения выбрал тему, связанную с историей Московской Руси XV — XVII веков. За сочинение «Сказание иностранцев о Московском государстве» он был награжден золотой медалью. По окончании университета в 1865 году со степенью кандидата он был оставлен при университете для подготовки к профессорскому званию по кафедре русской истории.

В 1872 году Ключевский защитил магистерскую диссертацию на тему «Древнерусские жития святых как исторический источник». Он проделал титанический труд по изучению текстов не менее пяти тысяч житийных списков. Исследуя списки, Василий Осипович ставил перед собой чисто источниковедческие задачи: датировка списков и определение древнейшего из них, место возникновение данного списка, определение точности отражения в нем событий и фактов. В ходе работы над диссертацией Ключевским было написано еще шесть самостоятельных работ. Блестящая защита диссертации стала признанием Ключевского не только учеными-историками, но и многочисленной публикой. Его диссертацию называли «источниковедческим шедевром, непревзойденным образцом анализа повествовательных памятников». Получив степень магистра, Василий Осипович получил право на преподавание в высших учебных заведениях. Он стал преподавать в Александровском военном училище, где читал курс всеобщей истории в течение 17 лет, в Московской духовной академии, на Высших женских курсах, в Училище живописи, ваяния и зодчества, читая русскую историю. А в 1879 году Ключевский становится преподавателем Московского университета, заменив в чтении курса русской истории умершего историка, своего учителя С.М.Соловьева.

«Взошедшее светило русской науки»

Читая курсы, Василий Осипович работал над собственной исторической концепцией, чему способствовала и работа над докторской диссертацией, которую он посвятил изучению Боярской думы. По мнению историка, Боярская дума была «правительственной пружиной, все приводившей в движение, оставаясь невидимой перед обществом, которым она управляла». Ключевский по крупицам собирал необходимые данные из самых разных источников — в архивах, частных коллекциях, в опубликованных документах, в работах специалистов. Его исследование охватывало весь период существования Боярской думы от Киевской Руси с Х века до начала XVIII столетия, когда она прекратила свою деятельность и была заменена Правительственным Сенатом. Защита докторской диссертации состоялась 29 сентября 1882 года. Длилась она почти четыре часа и прошла блестяще. Газета «Голос» на следующий день писала: «Впечатление, произведенное диспутом г. Ключевского, было близко к восторженному энтузиазму. Знание предмета, меткость ответов, исполненный достоинства тон возражений, все это свидетельствовало, что мы имеем дело не с восходящим, а уже взошедшим светилом русской науки».

Читая лекции, Ключевский в течение всей жизни непрерывно совершенствовал свой общий курс русской истории, но не ограничивался только им. Он создал целостную систему курсов — в центре общий курс истории и пять специальных курсов вокруг него. Наибольшую известность получил специальный курс «История сословий в России».

Несмотря на большую исследовательскую работу и педагогическую нагрузку, историк безвозмездно выступал с речами и публичными лекциями, активно сотрудничал с научными обществами: Московским археологическим обществом, Обществом любителей российской словесности, Обществом истории и древностей российских, председателем которого он был избран в 1893 году. Отмечая значительный вклад Ключевского в развитие исторической науки, Российская академия наук в 1900 году избрала его академиком сверх штата по разряду истории и древностям русским, а в 1908 году он стал почетным академиком по разряду изящной словесности Отделения русского языка и словесности.

Ключевскому довелось участвовать в ряде государственных мероприятий. В 1905 году он входил в комиссию, которая вырабатывала проект по ослаблению цензуры. Он был приглашен на «Петергофские совещания» по поводу выработки проекта Государственной думы, на которых решительно выступал против выборов по сословному принципу.

История «по-ключевски»

Формирование мировоззрения Ключевского происходило под влиянием научных интересов и концепций ряда его предшественников. Ключевский, как и Соловьев, основным фактором русской истории считал колонизацию. Исходя из этого, он делит русскую историю на периоды в первую очередь в зависимости от передвижения основной массы населения и от географических условий, оказывающих сильное действие на ход исторической жизни. Однако при этом он обратил большее внимание, чем его предшественники, на экономические процессы. Принципиальная новизна его периодизации заключалась в том, что он вводил в нее еще два критерия — политического (проблема власти и общества) и экономического. В итоге у Ключевского получилось четыре периода:

Первый период — с VIII по XIII века. «Русь Днепровская, городовая, торговая».

Второй период — с XIII до середины ХVвека. «Русь Верхневолжская, удельно-княжеская, вольноземледельческая».

Третий период — с половины XV до второго десятилетия XVII века. «Русь Великая, царско-боярская, военно-земледельческая».

Четвертый период — с начала XVII до половины XIX века. «Всероссийский, императорско-дворянский, период крепостного хозяйства, земледельческого и фабрично-заводского».

Характеризуя каждый период, Ключевский писал:

«1-й период длился приблизительно с VIII до XIII в., когда масса русского населения сосредотачивалась на среднем и верхнем Днепре с притоками. Русь была тогда политически разбита на отдельные обособленные области; во главе каждой стоял большой город как политический и хозяйственный центр. Господствующий политический факт периода — политическое дробление земли под руководством города. Господствующим фактом экономической жизни является внешняя торговля с вызванными ею лесными промыслами, звероловством и бортничеством.

2-й период длится с XIII до середины XV в. Главная масса русского населения среди общего разброда и разрыва передвинулась на верхнюю Волгу с притоками. Эта масса остается раздробленной, но не на городовые области, а на княжеские уделы, что представляет собой уже другую форму политического быта. Отсюда господствующий политический факт периода — удельное дробление верхневолжской Руси под властью князей. Господствующий экономический факт — вольный крестьянский земледельческий труд на алеунском суглинке (название почвы).

3-й период с половины XV в. до второго десятилетия XVII в., когда главная масса русского населения растекается из области верхней Волги на юг и восток по донскому и средневолжскому чернозему, образуя особую ветвь народа — Великороссию, которая вместе с местным населением расширяется за пределы верхнего Поволжья. Господствующий политический факт периода — государственное объединение Великороссии под властью московского государя, который правит своим государством с помощью боярской аристократии, образовавшейся из бывших удельных князей и удельных бояр. Господствующий факт экономической жизни — тот же сельскохозяйственный труд на старом суглинке и на новозанятом средневолжском и донском черноземе посредством вольного крестьянского труда; но его воля начинает уже стесняться по мере сосредоточения землевладения в руках служилого сословия, военного класса, вербуемого государством для внешней обороны.

Последний, 4-й период с начала XVII до половины XIX в. Русский народ распространяется по всей равнине от морей Балтийского и Белого до Черного, до Кавказского хребта, Каспия и Урала. Политически все почти части русской народности соединяются под одной властью: к Великороссии примыкает одна за другой Малороссия, Белороссия и Новороссия, образуя Всероссийскую империю. Но эта собирающая всероссийская власть действует уже с помощью не боярской аристократии, а военно-служилого класса, сформированного государством в предшествующий период, — дворянства. Это политическое собирание и объединение частей Русской земли и есть господствующий политический факт периода. Основным фактом экономической жизни остается земледельческий труд, окончательно ставший крепостным, к которому присоединяется обрабатывающая промышленность, фабричная и заводская.

Творческая часть

Главным творческим достижением ученого был «Курс русской истории», над которым он работал до конца жизни, хотя основное содержание и концепция сложились у него в 70 — 80-е годы, в период расцвета его творчества. Большое внимание в «Курсе русской истории» уделяется времени и реформам Петра I, усилению крепостного гнета при Екатерине II. Последние разделы курса посвящены царствованиям Павла I, Александра I и Николая I. На анализе царствования Николая I «Курс русской истории» заканчивается.

«Курс русской истории» Василия Осиповича Ключевского получил всемирную известность. Он переведен на многие языки, и по признанию зарубежных историков, этот труд послужил базой и главным источником для изучения русской истории во всем мире.

В течение всей своей творческой жизни ученый занимался разработкой вопросов историографии и источниковедения. При чрезмерной занятости Ключевский находил возможность общаться с художественными, литературными и театральными кругами Москвы. Ученым написано немало историко-философских работ, посвященных классикам русской литературы: Лермонтову, Гоголю, Чехову, Достоевскому, Гончарову. Он помогал Федору Ивановичу Шаляпину создавать сценические образы Ивана Грозного, а когда Василий Осипович читал лекции о Петровской эпохе в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, художник Валентин Серов создал под впечатлением услышанного свой известный эскиз «Петр I».

«Последний период»

Научно-педагогическая деятельность Василия Осиповича Ключевского продолжалась почти 50 лет. За это время он опубликовал большое количество крупных исследований, статей, учебников и учебных пособий. Последняя лекция им была прочитана 29 октября 1910 года. Даже находясь в больнице, ученый продолжал работать. Говорят, что он работал и в день смерти, последовавшей 12 мая 1911 года. Ключевский был похоронен в Москве на кладбище Донского монастыря.

В знак признания заслуг ученого в год его 150-летия со дня рождения Международный центр по малым планетам присвоил его имя одной из планет. Теперь малая планета № 4560 называется Ключевский. Также,с 1994 Президиум Российской академии наук присуждает Премию им. В. О. Ключевского за работы в области отечественной истории.