Проблемы, которые ставит и решает коллективистическое мышление, можно назвать Риторическими, или проблемами-головоломками. Они не столько изобретаются или открываются самим исследователем, сколько навязываются ему сложившейся и ставшей уже довольно жесткой теорией и звучат так, как если бы они были сформулированы не им самим, а кем-то другим. Более важно, однако, то, что все эти проблемы являются в принципе разрешимыми, причем круг поиска их решения ограничен, а главные линии поиска в основе своей ясны еще до начала исследования. Как и в случае типичных головоломок, все сводится к изобретательности и настойчивости ума, а не к его глубине и оригинальности. Не удивительно, что коллективистический теоретик, и в частности нормальный ученый, более ценит упорный, систематический труд, чем индивидуалистическое вдохновение. Лучшие примеры проблем этого типа - различные кроссворды, ребусы, задачи на составление фигур из имеющихся элементов и т.п.

В Средние века предполагалось, что все истины о мире содержатся в Библии и остается только расшифровать их и правильно истолковать. Вера ставилась выше знания, религиозные догмы - выше того, что мог открыть человеческий ум. Проблемы, навязывавшиеся философии и науке религией, прямо вытекали из основных принципов религиозной доктрины и носили неприкрыто риторический характер, поскольку считалось, что на любой возникший вопрос в самой этой доктрине имеется недвусмысленный и окончательный ответ. Скажем, средневековый схоласт задается вопросом: создан ли мир Богом? Из Библии прекрасно известен ответ на такой вопрос, причем справедливость ответа не может быть предметом какого-либо обсуждения. На долю схоласта остается лишь отыскание способа, каким можно подтвердить этот ответ. Все дело сводится, таким образом, к хитрости ума. Иногда схоласту - "унылому наборщику готового смысла", по выражению О. Мандельштама - приходилось проявлять чудеса изворотливости. Ему было известно, к примеру, что бог создал мир из ничего. Отвечая на риторический вопрос, действительно ли это так, схоласт вынужден был проводить различие между обычным созданием одной вещи из другой и творением чего-то в условиях отсутствия всякого предварительного "материала". Такого рода тонкие различия можно было установить только с помощью тонкого интеллектуального мошенничества. Здесь схоластика перерастала уже в завуалированную софистику.

Сходным образом обстоит дело и в коммунистическом мышлении, нередко принуждающем ученого отыскивать "особо тонкие" различия при ответе на риторический вопрос. Так, марксистская теория общественных формаций утверждает, что каждая последующая историческая формация характеризуется более высоким уровнем развития производительных сил. Было очевидно, однако, что страны реального социализма заметно отстают по уровню производства от капиталистических стран. Чтобы объяснить это противоречие, марксистам приходилось проводить различие между "уровнем развития производительных сил" и "уровнем и характером развития производительных сил" и утверждать, что с комплексной точки зрения "уровня и характера" производительные силы социалистического общества заметно превосходят производительные силы современного капитализма. Это была несомненная софистика.

Неопровержимые теории

Еще одной примечательной чертой коллективистического мышления является его постоянная склонность конструировать неопровержимые теории, не допускающие эмпирического подтверждения и опровержения. Небрежное отношение к эмпирическому материалу, лежащему в основе таких теорий, объясняется, прежде всего, спекулятивной ориентацией коллективистического мышления, движущегося по преимуществу от общей доктрины к реальности, а не наоборот, втискивающего реальный мир в прокрустово ложе доктрины. В средние века верификации и фальсификации теоретического построения сколько-нибудь существенного значения не придавалось. В XX в. ужесточение научного метода показало, что многие теории, призванные поддерживать коммунистическую идеологию, оказались неспособными получить требуемую этим методом эмпирическую поддержку.

К. Поппер сравнивает марксистскую теорию истории с астрологией. Астрологи не обращают никакого внимания на неблагоприятные для них примеры. Более того, делая свои интерпретации и пророчества достаточно неопределенными, они оказываются способными объяснить все, что могло бы оказаться опровержением их теории, если бы она и вытекающие из нее пророчества были более точными. Чтобы избежать фальсификации, они разрушают проверяемость своих теорий. Это обычный трюк всех прорицателей: предсказывать события так неопределенно, чтобы предсказания всегда сбывались, т.е. чтобы они были неопровержимыми.

Марксистская теория истории в конечном итоге приняла эту практику предсказаний. В некоторых своих ранних формулировках (например, в данном Марксом анализе характера "грядущей революции") она давала проверяемые предсказания и действительно была фальсифицирована. Однако вместо того, чтобы признать это опровержение, последователи Маркса переинтерпретировали и теорию, и свидетельство с тем, чтобы привести их в соответствие. Таким путем они спасли свою теорию от опровержения, однако это было достигнуто ценой использования средств, сделавших ее неопровержимой. Таким образом, они придали своей теории "конвенционалистский характер" и благодаря этой уловке разрушили ее широко разрекламированные претензии на научный статус. Поппер имеет в виду то, что русская социалистическая революция 1917 г. не имела ничего общего с теорией социальной революции Маркса. Согласно Марксу, любая социальная революция развивается следующим образом: материальные условия производства растут и зреют до тех пор, пока они не вступят в конфликте социальными и правовыми отношениями, и, вырастая из них как из одежды, не разорвут их. Политическая же революция может привести только к тому, что один набор правителей уступит свое место другому, а это - всего лишь простая смена лиц, осуществляющих государственное управление. Невозможно отождествить русскую революцию с той социальной революцией, о которой пророчествовал Маркс.

Русская революция фактически вообще не имеет ничего общего с пророчеством Маркса. Еще одной теорией, не допускающей, согласно Р. Арону, принципиальной возможности опровержения, является принадлежащая Марксу теория заработной платы. Теория, согласно которой стоимость рабочей силы измеряется стоимостью товаров, необходимых рабочему и его семье, либо ложна, либо не подлежит опровержению и, следовательно, является ненаучной. Объем необходимых товаров представляет собой либо физиологический минимум, либо минимум, меняющийся от общества к обществу. По Марксу, минимум определяется скорее уровнем культуры, чем естественными потребностями. В этом случае, каков бы ни был уровень заработной платы, он никогда не будет выше того минимума, которого требует коллективное сознание и потребности трудящегося. И никогда не будет противоречия между теорией и сколько угодно высоким уровнем заработной платы. Но является ли теория научной в современном смысле слова, если ни один факт не может ее опровергнуть? Об историческом материализме Маркса Арон пишет, что он также не поддается ни верификации, ни опровержению. При анализе капитализма его нельзя опровергнуть количественными данными, так как он их не признает. При анализе исторических событий он опять-таки неопровержим, потому что он, в конце концов, их объясняет и принимает. Все описанные особенности коллективистического мышления не вытекают непосредственно из диалектики. Но они, с одной стороны, поддерживают доминирование ее в коллективистическом обществе, а с другой, сами получают возможность всесторонне проявиться в атмосфере диалектического мышления.

Как ни странно, ни Гегель, ни Маркс, ни более поздние исследователи диалектического способа мышления не обращали никакого внимания на ту общую интеллектуальную атмосферу, без которой не может существовать этот стиль мышления.

________________
¹ О сходстве этих трех форм мышления идет речь в работах: Ивин А. А. Стили теоретического мышления и методология науки // Философские основания науки. Вильнюс. 1982; Ивин А. А. Схоластические тенденции в советской философии // Человек - философия - наука. М., 1988; Ивин А.А. О схоластике в советской философии // Общественные науки. 1989. № 4; Ивин А. А. Стиль теоретического мышления и внешние ценности научной теории // Язык и логика. М., 1990; Ивин А. А. Средневековый стиль мышления и нормальная наука // Исследования по логике научного познания. М., 1990; Ivin А.А. The Evolution of Theoretical Thought //The Opened Courtain. Boulder, Oxford, 1991; Ивин А. А. Интеллектуальный консенсус исторической эпохи // Познание в социальном контексте. М., 1994; Ивин А.А. Философия истории. М.: 2000.
² Arendt H. The Origins of Totalitarism. N.Y. 1951.
³ Arendt H., Brzezinski Z. The Totalitarian Mind. N.Y., 1955.
⁴ Бицилли П.М. Элементы средневековой культуры. СПб.: 1995. С. 9.
⁵ См.: Политическая экономия. Учебник. М., 1955. С. 416.
⁶ См.: Мелибруда Е. Я - ты - мы. М., 1986. С. 182-185.
⁷ Хейзинга Й. Осень Средневековья. С 253.
¹ Кондорсе Ж.А. Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума. М.: СПб., 1909. С. 126.
⁸ Рассел Б. История западной философии. С. 481.
⁹ Майоров ГГ. Формирование средневековой философии. Латинская патристика. М., 1979. С. 10. "Первые попытки обосновать христианское мировоззрение философскими или, во всяком случае, логическими средствами принадлежит так называемым апологетам... Вместе с апологетами мы вступаем в философскую эпоху, где оригинальность мысли будет считаться главным пороком, а ее логическая убедительность, соотнесенность с авторитетом и иконографическая точность - главными достоинствами..." (Там же. С. 55).
¹⁰ Буллок А. Гитлер и Сталин. Жизнь и власть. Т. 1. С. 229.
¹¹ Там же. С. 226.
¹² Цит. по: Булок А. Гитлер и Сталин. Жизнь и власть. Свердловск: 1994. Т. 2. С. 173.
¹³ Арон Р. Мнимый марксизм. М., 1993. С. 200-201.
¹⁴ Бердяев Н.А. Демократия, социализм и теократия // Он же. Новое Средневековье. М.: 1991.

Глава 9. БУДУЩЕЕ ДИАЛЕКТИКИ

Понятие конца истории

Маркс предполагал, что история имеет свой закономерный конец: как только будет построен коммунизм, закончится предыстория человечества и начнется собственно его история, не имеющая конца и более того лишенная каких-либо внутренних градаций или ступеней. С крахом коммунизма и распадом Советского Союза одна из основных противоборствующих сил мировой истории исчезла, и можно сказать, что эта история приобрела иной смысл. Иногда даже говорят, что она пришла к своему концу.

"То, чему мы, вероятно, свидетели, - пишет, например, Ф. Фукуяма, - не просто конец холодной войны или очередного периода послевоенной истории, но конец истории как таковой, завершение идеологической эволюции человечества и универсализации западной формы правления. Это не означает, что в дальнейшем никаких событий происходить не будет... - ведь либерализм победил пока только в сфере идей, сознания; в реальном, материальном мире до победы еще далеко. Однако имеются серьезные основания считать, что именно этот, идеальный мир и определит, в конечном счете, мир материальный"¹

История была в гораздо большей мере насыщена событиями и эмоциями, чем постистория, обещающая стать эпохой чистого расчета и прагматизма. "Конец истории печален, - заключает Фукуяма. - Борьба за признание, готовность рисковать жизнью ради чисто абстрактной цели, идеологическая борьба, требующая отваги, воображения и идеализма, - вместо всего этого - экономический расчет, бесконечные технические проблемы, забота об экологии и удовлетворение изощренных запросов потребителя. В постисторический период нет ни искусства, ни философии; есть лишь тщательно оберегаемый музей человеческой истории. Я ощущаю в самом себе и замечаю в окружающих ностальгию по тому времени, когда история существовала. Какое-то время эта ностальгия все еще будет питать соперничество и конфликт. Признавая неизбежность постисторического мира, я испытываю самые противоречивые чувства к цивилизации, созданной в Европе после 1945 г., с ее североатлантической и азиатской ветвями. Быть может, именно эта перспектива многовековой скуки вынудит историю взять еще один, новый старт?"² .