Поможем в ✍️ написании учебной работы

Имя

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

Выберите тип работыЧасть дипломаДипломная работаКурсовая работаКонтрольная работаРешение задачРефератНаучно - исследовательская работаОтчет по практикеОтветы на билетыТест/экзамен onlineМонографияЭссеДокладКомпьютерный набор текстаКомпьютерный чертежРецензияПереводРепетиторБизнес-планКонспектыПроверка качестваЭкзамен на сайтеАспирантский рефератМагистерская работаНаучная статьяНаучный трудТехническая редакция текстаЧертеж от рукиДиаграммы, таблицыПрезентация к защитеТезисный планРечь к дипломуДоработка заказа клиентаОтзыв на дипломПубликация статьи в ВАКПубликация статьи в ScopusДипломная работа MBAПовышение оригинальностиКопирайтингДругое

Нажимая кнопку "Продолжить", я принимаю политику конфиденциальности

 

Столица Российского государства — Москва привлекала не только удельных князей, бояр, но и ремесленников. В шумной и многолюдной столице легче было затеряться беглому холопу, владевшему каким-нибудь ремеслом. Сюда устремлялись и разоренные долгами и налогами крестьяне. «Прежде… сего Москва не такова бяше народна, якоже ныне народом умножися в лета благовернаго царя и великого князя Ивана Василиевича всеа Русии», — записал летописец, живший в это время в столице.¹

В 1547 г. Москва оказалась ареной драматических событий. На второй день пасхи (12 апреля) в столице вспыхнул пожар. К счастью, он охватил небольшую часть города. Сначала загорелась лавка в торгу в москотинном ряду. Потом вспыхнули лавки и в других рядах. По Никольской улице пожар перекинулся вплоть до стен Китай-города. Черного люда столицы больше коснулся следующий пожар, 20 апреля. За Яузой вдоль Москвы-реки выгорели кварталы гончаров и кожевников.

Самым опустошительным был третий пожар, который начался 21 июня па территории Воздвиженского монастыря, «на Арбатской улице на Острове» (позднейшая Воздвиженка, ныне ул. Фрунзе). Из-за сильного ветра «потече огнь яко молния». Пожар на юге достиг ручья Чертолья (ныне Чертольский пер. у Кропоткинских ворот). Загорелся и Кремль, где погибли все деревянные сооружения, в том числе Казенный двор, Оружейная и Постельная палаты. Дым в Кремле был настолько силен, что в Успенском соборе чуть не задохнулся митрополит Макарий, которого вывели по тайнику к Москве-реке. Однако и там «бысть дымный дух тяжек и жар велик». Митрополита обвязали веревками и стали спускать к самой реке. Веревки оборвались, и чуть живого Макария отвезли в Новинский монастырь.

Один за другим разрывались со страшным грохотом кремлевские стены, где хранилось «зелие пушечное», далеко разлетались кирпичи, горела деревянная кровля на кремлевских стенах, ветер срывал горящую дранку и разносил ее за пределы Кремля. Испуганные лошади вырывались из царских конюшен, сбивали все на своем пути, давя на бегу падающих в дыму людей. Суетились и кричали люди, устремляясь к единственным оплотам спасения — церквам. Но и их стены трескались от нестерпимого жара. Огонь проникал внутрь, выжигая церковную утварь, уничтожая высоко почитавшиеся иконы Рублева и Дионисия, неся гибель укрывшимся там людям.

Дотла выгорел Китай-город, причем на этот раз не только торг, но и Большой посад, горели заморские ткани, плавилось драгоценное оружие. В пламени погибли Пушечный двор и все строения по Рождественской улице. Пожар свирепствовал больше 10 часов и истребил основную территорию столицы (примерно до черты нынешнего бульварного кольца).

Позднейшие летописцы сообщали, что выгорело 25 тыс. дворов и погибло 1700, 2700 или 3700 человек. Возможно, это преувеличение, но, действительно, такого колоссального пожара не помнило уже несколько поколений. В городе, ранее изобиловавшем свежей рыбой, дичиной, говядиной, а теперь превратившемся в дымящееся пепелище, не хватало продовольствия, чистой воды. На пятый день после пожара черные люди Москвы «восколебашеся аки юроди». Волнения охватили московский посад.

Состав участников движения 26 июня не вполне ясен. Летописцы пишут то о «черных людях», то о «москвичах болших и черных людях». Курбский замечал позднее, что «бысть возмущение велико всему народу». «Возмущение» было направлено против Глинских, снискавших общую ненависть. Об обвинениях родных Иван IV услышал 23 июня, когда для обсуждения чрезвычайного положения у постели больного митрополита в Новинском монастыре собралась Боярская дума. Здесь присутствовали благовещенский протопоп Федор Бармин, князь Ф. И. Скопин-Шуйский, И. П. Федоров, князь Темкин- Ростовский, Захарьин и Ф. М. Нагой. От Бармина, Скопина-Шуйского и Федорова Иван IV услышал, что его бабка якобы «волхованием сердца человеческие вымаша и в воде мочиша и тою водою кропиша, и оттого вся Москва выгоре».² Недовольные всевластием Глинских и бесчинствами их слуг низы городского населения обвиняли Глинских в поджоге Москвы.

Позднее всю вину за смерть Ю. Глинского царь возлагал на бояр: «Наши изменные бояре… наустиша народ».³ Трудно, однако, поверить его словам. Грозный писал об этом спустя более 15 лет, в тот период, когда его взаимоотношения с боярами достигли крайней степени обострения.

Собравшись «вечьем», т. е. вспомнив исчезнувшую форму городского управления восставшие двинулись в Кремль. Юрий Васильевич Глинский, опасаясь народного гнева, спрятался в митрополичьем Успенском соборе. Его там нашли, избили, связали и «едва жива» выволокли из придела Дмитрия Солунского, а потом всем «миром» убили камнями на площади. Тело его было положено на торжище, как «осуженника». Таким образом, действия восставшего городского люда приобретали характер общегородского «вечевого» суда. Остальным Глинским удалось избежать расправы. Михаила, по-видимому, не было в Москве, а Анна спаслась бегством. Не обнаружив в Кремле других представителей ненавистной им семьи, черные люди направились ко дворам убитого ими князя Юрия, «людей княже Юрьевых безчисленио побиша и живот княжей разграбиша». Одновременно с людьми князя Глинского пострадали и дети боярские, недавно прибывшие из Северских городов^{7}.

По-видимому, 27–28 июня Москва была полностью во власти черного посадского населения. 29 июня движение приняло новые формы. «Многие люди черные» отправились в подмосковную царскую резиденцию — село Воробьеве, куда еще 26 июня Иван IV перебрался из самого центра пожара — с Арбатской улицы. Они двинулись «скопом», в полном вооружении — «якоже к боеви обычай имяху». Дело в том, что 26 июня прошел новый слух, будто Глинские подожгли Москву, «норовя приходу иноплеменных», т. е. крымского хана. Прибывшая в Воробьево вооруженная толпа испугала нововенчанного царя. «Узрев множество людей», он «удивися и ужасеся». Грозный писал даже, будто бояре «наустили были народ и нас убити». Через три года, вспоминая о событиях июня 1547 г., царь прямо говорил: «От сего… вниде страх в душу мою и трепет в кости моа и смирися дух мой».⁴ По-видимому, царь Иван не преувеличивал своих впечатлений от июньских событий. Однако особе монарха ничто не угрожало. Восставшие по-прежнему были настроены только против Глинских. Они считали, «будто государь хоронит у себя их». Царю и его приближенным удалось разубедить возбужденную толпу. Поддавшись уговорам царского окружения, черные люди ни с чем отправились восвояси. А еще через несколько дней Иван IV повелел произвести тщательный обыск. «Все повелевшие кликата», т. е. призывать народ к «возмущению», были захвачены и публично казнены.

Так закончилось движение посадских людей Москвы в июне 1547 г. Оно было первым в России XVI столетия массовым выступлением низов городского населения с программой защиты его от власти феодальной знати. Разгром движения обрек на временное бездействие верхи города, ускорил процесс сближения купеческой верхушки, в первую очередь московской, с царскими слугами.

Советские исследователи недавно поставили вопрос о двух путях развития экономики и социальных отношений России, которая в середине XVI в. могла пойти или по крепостническому пути или по пути развития зарождавшихся предбуржуазных отношений. Для центра страны вопрос был решен: усиление крепостничества и самодержавия там опиралось на прочные позиции светских и духовных феодалов. Иначе и быть не могло в условиях страны, где экономическая консолидация отставала от политической. Некоторая заторможенность экономического развития России была следствием более чем двухвекового ордынского ига.

Неудача московского восстания отражала слабость городов центра. Зато города и посады Севера быстро развивались. Среди них видное место занимали Новгород, Углич. Последний имел большие возможности для участия в волжской торговле, с одной стороны, и в центрально-русской, с другой. С востока поступали ткани, изделия восточного ремесла, с севера угличские купцы привозили столь дорого ценившуюся на рынках запада пушнину. Здесь быстрее и раньше определилось противоречие между верхами и низами города. В 1547 г. новгородский архиепископ Феодосий направляет Грозному послание, в котором говорит о «великих» убийствах и грабежах, совершавшихся в городе и по погостам. Архиепископ требовал закрытия корчем, где часто собирался недовольный люд; по его просьбе они были в том же, 1547 г. закрыты. В 1549 г. «смутишася людие града Устюга». Волнения были направлены не против великокняжеской администрации, как в Пскове или Москве, а против быстро богатевшей верхушки города. В 1550 г. движение городских низов началось во Пскове. Здесь борьба развернулась в двух направлениях: все посадское население выступало против царской администрации, и в то же время сам посад разделился на два лагеря — меньшие, черный посадский люд, и верхушка, богатеи. Русские городские восстания, объективно направленные против феодального строя, влились в общую струю движений бюргерства и крестьянства Европы. Европа конца 40-х годов XVI в. стала ареной массовых движений, участниками которых были горожане и отчасти крестьяне. Во Франции в 1548 г. отдача на откуп соляного налога, приведшая к увеличению податного бремени, вызвала на юго-западе страны — в Гиени, Керси, Димузене и Сентонже широкое движение, центром которого стал город Бордо. Это движение было направлено против финансовой политики государственной власти. В 1549 г. Англия пережила массовые движения в Корнуэле, Девоне, Норфолке. Движущей силой этих восстаний было крестьянство, в Девоне — католическое, в Норфолке — протестантское. Хотя эти выступления проходили под религиозными лозунгами, они выражали протест крестьянских масс против наступления новых порядков, поддерживаемых государственной властью.

Выступления во Франции и Англии показали более высокую ступень классового самосознания крестьянства и бюргерства, более высокий этап народных движений. Было, однако, нечто общее, что роднило движение бюргерства и крестьянства стран Европы, — это их направленность против усиления гнета со стороны централизованного или централизующегося государства. Городские движения в России потребовали перемен системы управления.

 

СОБОР ПРИМИРЕНИЯ

 

Восстание 1547 г. привело к новой расстановке политических сил. Михаил Глинский, «убоящеся княжа Юрьева убиения», пытался бежать в Великое княжество Литовское. В ноябре одновременно с ним туда же направился и князь И. И. Турунтай-Пронский. Узнав о погоне, Глинский и Турунтай вернулись в Москву и были задержаны при попытке проникнуть в столицу. Глинских постигла опала. Все их имущество было отобрано.

Восстание, направленное против «князей и бояр и всех властелей, в бестрашии живущих»,¹ показало необходимость перемен. После разгрома восстания Иван IV искал новых путей управления государством, жадно внимая своим советникам.

Кружок молодых мечтателей, приближенных к царю, вынашивал планы переустройства России, сулившие ей великое будущее. В своих пламенных проповедях протопоп придворного Благовещенского собора Сильвестр призывал к покаянию в грехах. Костромской дворянин Алексей Адашев, вместе с отцом съездивший в Турцию, рассказывал о порядках в Османском султанате.

К началу 1549 г. влияние Алексея Адашева и Сильвестра значительно усилилось. Они представляли интересы не только боярства, но и широкого круга феодалов. Состав Боярской думы был расширен почти в три раза, что должно было свести на нет влияние нескольких аристократических фамилий, монопольно распоряжавшихся ею в годы малолетства Ивана IV. Однако это было половинчатой мерой — в Думу попадали представители знатнейших боярских и княжеских фамилий — Нагих, Захарьиных-Юрьевых, а в 1549 г. ее пополнили И. В. Шереметев, Д. И. Курлятев, М. Я. Морозов и др.

Одновременно в Думе выделился небольшой круг лиц, который князь Курбский позднее по польскому образцу назвал «Избранной радой». Главным лицом в правительстве Избранной рады с 1549 г. был Алексей Федорович Адашев. Неродовитый дворянин, Адашев обладал широким политическим кругозором. В течение десятилетия, будучи у кормила власти, он сумел наметить важнейшие направления внутренних преобразований, часть которых удалось провести в жизнь.

Близки к Адашеву были бояре князь Д. И. Курлятев и И. В. Шереметев. Большое влияние на деятельность Избранной рады оказывал и Максим Грек. Благовещенский протопоп Сильвестр из-за своего сана формально не входил в состав правительства. Не будучи даже духовником царя, Сильвестр тем не менее оказывал значительное влияние на всю деятельность правительства. Фанатичная решимость Сильвестра, которому якобы были «видения», «аки бы явления от бога», по словам А. Курбского, твердая убежденность в правоте своих воззрений позволили ему стать вдохновителем правительства Избранной рады, истинным наставником молодого царя. Всю свою деятельность Сильвестр подчинял идее прославления монарха и утверждения его власти. Призывая царя к самосовершенствованию, покаянию и смирению, он не боялся браться за решение сложных политических вопросов. Составитель Пискаревского летописца вспоминал, что Сильвестр «правил Рускую землю… заодин» с Адашевым.² Близкий к нестяжателям, Сильвестр был инициатором секуляризационных проектов, которые в случае их реализации могли дать правительству огромный массив церковных земель. Под влиянием Сильвестра реформы конца 40-х — начала 50-х годов XVI в. проводились за счет церкви. Однако на страже церковных владений стоял митрополит Макарий, игравший огромную роль в оформлении идеологии самодержавия.

Программу Избранной рады четверть века спустя изложил Андрей Курбский, до смерти считавший себя верным ее идеалам. Праведный суд и оборона страны — вот обязанности монарха.³ Резкая критика иосифлянского большинства с его стремлением к наживе сочеталась у деятелей Избранной рады с заботой о рядовом воинстве. Избранная рада надеялась упорядочить законы и управление страной, укрепить государственный аппарат, подорвать основы экономического могущества церкви, расширить источники поступления доходов в казну в интересах дворянства и боярства, создать новые возможности для борьбы с растущим народным сопротивлением.

27 февраля 1549 г. было созвано совещание, на котором присутствовали Боярская дума в полном составе, Освященный Собор во главе с митрополитом Макарием, дворецкие и казначеи, воеводы, дети боярские и московские дворяне (государев двор). Фактически это был первый Земский собор. Иван IV выступил с широкой программой консолидации господствующего класса и проведения внутренних реформ. Царь торжественно объявил, что намерен положить конец бесправию, «продажам (штрафам. — Авт. ) и обидам великим в землях и в холопех», которые «до его царьского возраста» «чинились» от бояр и дворцовых чинов «детем боярским и всем христьянам». Царь то обвинял бояр, то грозил им опалами; они в ответ каялись и били челом, чтобы он «опалы им не учинил никоторые», но настаивали на том, чтобы все жалобы местного населения рассматривались царским судом. «Умильные» ответы царя свидетельствуют о том, что главным вопросом политической жизни были отношения правящей верхушки общества — боярства с уездным дворянством и «христианством», под которыми имелось в виду тяглое население города и деревни — крестьяне и посадские люди, не участвовавшие в заседаниях собора. Но борьба народных масс за свои права обусловила позицию царя, который вынужден был упомянуть о них наравне с детьми боярскими.

Созыв собора 1549 г., получившего в литературе название «собора примирения», свидетельствовал о создании центрального сословно-представительного учреждения, о превращении Русского государства в сословно- представительную монархию. При всем различии прав сословий, их взаимоотношений с верховной светской властью создание института сословного представительства в форме Земского собора, именуемого иностранцами на свой манер то сеймом, то риксдагом, то ландтагом, роднило, как подчеркнул Л. В. Черепнин, Российское государство со всеми иными европейскими сословно-представительными монархиями (Францией, Англией, Испанией, Швецией, Речью Посполитой и т. д.).

Земский собор был (по мысли Н. И. Павленко) тем органом, который позволил верховной власти лавировать между дворянством и боярством. Он ограничил права крупных феодалов, расширив права дворянства. 28 февраля был принят приговор, согласно которому в ведении наместников остался суд над детьми боярскими только по самым главным уголовным преступлениям (убийству, краже и разбою с поличным). По всем остальным вопросам дети боярские освобождались от суда наместников. Этим временем можно датировать начало оформления сословных привилегий дворянства.

 

ЗАРЯ РЕФОРМ

 

Значение «собора примирения» не исчерпывается приговором о прерогативах наместничьего суда. Была выдвинута широкая программа реформ управления, таможенной и земельной политики, в согласии с нею был составлен Судебник, проведены земская и другие реформы.

Однако эта программа реформ не была единственной. 8 сентября 1549 г. проект государственных преобразований подал Иван Семенович Пересветов, «выеждей» (выходец) из Великого княжества Литовского, который прибыл в Россию около 1539 г. Он выступил в начале 40-х годов с проектом создания нового защитного оружия — гусарских щитов, мастерская по изготовлению которых была создана по распоряжению боярина М. Ю. Захарьина. А в 1549 г. И. С. Пересветов подал царю свои сочинения, в которых излагал широкий проект реформ — военной, социальной и т. д. Кем только ни считали автора этих проектов: «затейником» (Н. М. Карамзин), «сатириком», скрывавшимся под псевдонимом (С. М. Соловьев), «официозным памфлетистом», который «новыми аргументами защищал точку зрения Грозного» (П. Н. Милюков), «теоретиком помещичьего класса» (Г. В. Плеханов), «воинником, ищущим личной наживы» (С. А. Щеглова), «абсолютистом» (М. Н. Покровский), И. И. Полосин предполагал, что под именем Пересветова скрывался сам царь.

Две темы пронизывают сочинения И. С. Пересветова — критика боярского произвола в годы малолетства Грозного и необходимость коренных реформ общественно-политического строя. Рассказывая о завоевании Византии в 1453 г. турками во главе с Мухаммед-султаном и злоключениях Византии в малолетство последнего императора Константина, Пересветов намекал на современные ему русские порядки. Вельможи — «ленивыя богатыя» — брали взятки за осуждение невинных, отпускали на свободу «татей и разбойников». Фактически именно они «обладали царством», разоряя его непомерными поборами и не думая о войске. Страна страдала от их междоусобий, ибо вельможи «сипели друг на друга яко змии».¹ Однако Пересветов не ограничивается сравнением России с Византией. Он открыто пишет о засилии бояр, об отсутствии «правды» (т. е. справедливого государственного строя). Публицист надеялся, что «грозный и мудрый царь», опираясь на воинников, будет управлять независимо от вельмож: «Не мочно царю без грозы быти; как конь под царем без узды, тако и царство без грозы».²

Подобно европейским мыслителям (Ульриху фон Гуттену, Макиавелли, Ж. Бодену), Пересветов обращался к примеру Османского султаната для критики порядков в России. На примере «Магмет-салтана» Пересветов рисует свой идеал монарха. Правитель сам издает законы, определяет величину денежного жалования воинникам, вельможам, рассылает по всем землям судей и сборщиков налогов и, наконец, является главой вооруженных сил. Однако все это он производит после совета с «верной думой», в которой нетрудно заметить сходство с Избранной радой Ивана IV.

Истинный сын своего времени, Пересветов признает феодальную иерархию, но при этом хочет заменить принцип родовитости личными заслугами, храбростью и мудростью.

Главным героем сочинений Пересветова были не вельможи и даже не государь, как ни мудр и грозен он был, а «воинники», т. е. дворяне. Именно они, по мысли Пересветова, должны были стать наиболее прочной опорой царя. «Воинником царь силен и славен», — писал публицист. Поддерживая дворянство, Пересветов резко выступал против участия в войске холопов, из которых к середине XVI в. русское войско состояло не менее чем на три четверти. Предлагая ввести постоянное денежное жалование войску, Пересветов намного опередил время. Он был единственным мыслителем своего времени, кто сумел понять значение постоянного войска, получающего регулярное денежное жалование.

В интересах дворянства были и предлагаемые Пересветовым судебные реформы. Введение справедливого («правого») суда, отправляемого по своду законов специально назначенными царем судьями, находившимися на жаловании, при существовании отдельного суда для воинников — таков идеал Пересветова. «Прямой», т. е. «правый, беспосульный и безволокитный», суд должен контролироваться царем, который за любое нарушение, в особенности за взятки, мог беспощадно наказывать вплоть до того, что с живых сдирать кожу. Смертною казнью, по его мысли, полагалось наказывать трусливого воинника, нечестного торговца, «лихих людей» и их укрывателей. Жестокие наказания, в особенности за покушения на имущество, были вполне в духе русского законодательства, когда в нем все большее и большее место стала занимать смертная казнь как мера наказания. И в области правовых взглядов Пересветов выступил горячим защитником дворянства и самодержавия, обеспечивающего дворянству его права и привилегии.

В области финансов Пересветов, подобно своему современнику Ж. Бодену, предлагал провести строжайшую централизацию. Он настаивал, чтобы все доходы поступали в государственную казну прежде всего на нужды войска, а не самого царя. Финансовые реформы должны были быть проведены для пополнения государственной казны, откуда происходит выплата жалования воинникам, для уменьшения власти наместников, которые должны превратиться в обычных чиновников, для борьбы с коррупцией судей. Защита идеи централизации финансов вытекала из самого существа общественно-политических воззрений И. С. Пересветова.

Жгучие вопросы современной ему жизни поставил и один из выдающихся мыслителей середины XVI в. Ермолай Еразм, псковский монах, в начале 50-х годов переселившийся в Москву и ставший священником дворцового собора Спаса на Бору. В ряде произведений, в первую очередь «Благохотящим царем правительница и землемерие» (1549), он обратил внимание на тяжелое положение крестьян-ратаев (землепашцев). На царя, по мысли Ермолая Еразма, возлагается обязанность заботиться не только о вельможах, но и о крестьянах, творцах основных материальных благ. «В начале же всего потребни сут ратаеве; от их бо трудов ест хлеб, от сего же всех благих главизна». Еще точнее высказал он эту мысль в другом месте: «Вся земля от царя и до простых людей тех труды питаема».³ Никто до Ермолая Еразма столь отчетливо не выразил мысли о значении трудящегося люда деревни для общества. Положение же крестьян внушало серьезные опасения публицисту, поскольку они «всегда в волнениях скорбных пребывающе, еще не единого ярма тяготу всегда носяще…». Особенно велики были, по его мнению, денежная рента и ямская подать.

Стремясь улучшить положение землепашцев, Ермолай Еразм предложил ряд реформ. Первая изних сводилась к замене всех повинностей, лежавших на крестьянах, натуральной рентой из расчета платежа одной пятой части урожая. Как птицы, звери и скоты один раз в год «изнемогают линством» (линяют), так и ратаям следует нести «един тяжетелный ярем» в году. Это значительно улучшило бы положение крестьян, реальные повинности которых намного превышали устанавливаемую Ермолаем Еразмом норму. Но феодалы отнюдь не стремились уменьшить свои доходы ради улучшения положения крестьян, Кроме того, реформа, предусматривавшая возвращение к натуральной ренте от денежной, господствовавшей в это время в России, была утопичной, ибо была в противоречии с тенденцией социально-экономического развития России.

Более реальными были другие предложения Ермолая Еразма, в частности проект изменения поземельного устройства. Вместо четверти как земельной единицы Ермолай Еразм предлагал «скорости ради мерный» и устранения поземельных тяжеб ввести новую единицу — «четверогранное поприще» (квадратную версту), соответствовавшую обычному поместному окладу (т. е. 250 четвертей в одном поле). Вопрос об изменении единиц измерения земли был очень актуален. Правительство А. Адашева как раз задумало описание всей земли. Однако направленность реформы земельного измерения у Ермолая Еразма и правительства Адашева была равная. Сохи имели податное значение, «поприще» же Еразма было его лишено, поскольку частновладельческие крестьяне, по мнению публициста, не должны были платить никаких налогов.

Предлагал Ермолай Еразм и новую систему верстания (обеспечения) служилых людей, которые должны были постоянно жить в городе, куда крестьяне обязаны были доставлять им все продукты. Служилым людям предназначалась только земля, денежное жалование им отменялось. Все это должно было облегчить положение крестьянства, но одновременно и уменьшало доходы дворянства.

Ермолай Еразм увидел наиболее страшные язвы социального строя России и пытался залечить их реформами, предусматривавшими возврат к давно исчезнувшим порядкам. Он отозвался на вопросы, поставленные ходом исторического процесса России, учитывая интересы крестьянства. И это — главное — в его проекте реформ услышано не было.

Реформы, проведенные в жизнь Избранной радой, прежде всего касались вопросов управления и суда. Царский суд детям боярским должен был даваться после того, как они обратятся к царю, «учнут бити челом» (подавать жалобы) на бояр, казначеев и дворецких. Для приема этих просьб была создана специальная Челобитная изба, которой ведал Алексей Адашев. Порядок ее деятельности был установлен довольно строгий. Наказание ждало того боярина, который будет уличен в плутовстве. За проволочку в решении дела боярину, «кой… челобитной волочит», нельзя было избегнуть «кручины» (опалы) от государя.⁴ Челобитная изба как высшее апелляционное ведомство и контрольный орган осуществляла контроль над другими правительственными учреждениями, боролась со злоупотреблениями наместников.

Вторым центральным органом управления была Посольская изба, ведавшая дипломатическими сношениями Русского государства. Во главе ее стоял И. М. Висковатый. Для организации ямского дела (службы связи) в 1550 г. была учреждена Ямская изба. Население отныне переставало выполнять ямскую повинность, поставляя подводы и сооружая дворы, но должно было приискивать особых лиц (ямских охотников), на содержание которых оно платило наряду с ямскими деньгами еще и дополнительную «подмогу». Специальные ямские слободы содействовали налаживанию службы связи. Из ведения казны, которой раньше подлежали все дела дворцового ведомства, выделились Сытный дворец (1547–1548 гг.), Конюшенная изба (1548 г.) и др. Постепенно территориальный принцип управления заменялся функциональным. Лишь управление вновь присоединенными землями оставалось в руках территориальных ведомств (Казанский, Сибирский дворец).

Члены Освященного Собора, принимавшие участие в работе Собора примирения, на своем заседании в феврале-марте 1549 г. снова пополнили пантеон русских святых. Было канонизировано еще 16 «святых», это — князья Всеволод-Гавриил Псковский, Михаил Ярославич Тверской, церковные иерархи — новгородские архиепископы Нифонт и Евфимий, епископ Стефан Пермский, основатели монастырей — Савва Вишерский, Евфросин Псковский, Григорий Пельшемский, именами которых освящалось обращение в православие земель севера и северо-востока.

Идеологическим обоснованием этого пантеона должны были служить Великие Минеи Четьи, своеобразная церковная энциклопедия. Над объединением всех памятников церковной литературы в течение 20 лет под руководством Макария в бытность его новгородским архиепископом работало большое количество писателей, художников и писцов. Плодом их деятельности оказались 12 больших томов, включавших основную читаемую церковную литературу, переработанную в духе прославления Русской земли как единственного центра истинного христианства.

Содействуя росту идеологического престижа церкви, государство одновременно начало наступление на ее права — финансовые и поземельные. Это стало важным источником пополнения государственной казны. С 1549 г. прекратилась выдача тарханных (льготных) грамот. Большинство монастырей отныне лишались права беспошлинной торговли и обязаны были платить главные прямые налоги — ямские деньги и посоху. Лишь крупнейшие из них — Троице-Сергиев, Соловецкий, Кириллов и Новодевичий — сохранили свои привилегии, финансовые и поземельные.

Упорядочивая систему государственного управления, систему взимания налогов и создавая новые основы финансовой политики, сокращая привилегии духовных феодалов, правительство Избранной рады не забывало о главной задаче — укреплении господства над массами крестьянства и холопства. Было продолжено проведение губной реформы, задержанное в период правления Шуйских. Осенью 1549 г. правительство Адашева вернулось к выдаче губных грамот; губной наказ отличался от предшествующих: разбойные дела передавались в руки выборных губных старост не из крестьян, а из детей боярских. Полностью восстанавливалось центральное ведомство по разбойным делам — комиссия бояр, «которым разбойные дела приказаны». Эта комиссия послужила костяком Разбойной избы, первое упоминание о которой относится к 1555 г.

Деятельность правительства Адашева в 1549 г. ясно показывает быстрые успехи централизации управления страною, финансов, борьбы с непокорным крестьянством. Однако этим одним не исчерпывались задачи преобразования государства.

Включив в свой состав Новгород и Псков, Россия унаследовала и их внешнеполитические задачи, главной из которых была борьба с Ливонским орденом и Швецией за пограничные территории в Карелии и свободу торговых отношений. По-прежнему оставался открытым вопрос о воссоединении украинских и белорусских земель, находившихся в составе Великого княжества Литовского. Необходимо было организовать и борьбу с набегами казанских и крымских феодалов на востоке и юге страны. Для этого была предпринята реорганизация войска. Из старых отрядов пищальников летом 1550 г. выделились стрельцы — новый тип вооруженных сил. «Выборные стрельцы», располагавшие огнестрельным оружием, должны были жить в Воробьевой слободе, в непосредственной близости от резиденции царя. Это войско и по социальному составу отличалось от дворянской конницы. Оно набиралось из лишенного постоянных источников дохода городского населения. Для выплаты ему строго установленного денежного вознаграждения (по 4 руб. в год) был введен подворный налог — «пищальные деньги». Эта постоянная личная охрана царя стала костяком будущей регулярной армии.

Правительство Избранной рады пыталось упорядочить отношения между служилыми людьми, участвовавшими в походах. В июле 1550 г. был издан приговор о местничестве, согласно которому устанавливалось старшинство первого (большого) воеводы большого полка по отношению к воеводам всех других полков, правой и левой руки, сторожевого и передового. Заключительная часть приговора категорически запрещала местнические споры во время военных действий. Ограничение местничества и создание стрелецкого войска подняли его боеспособность.

Важным вопросом было и обеспечение поместного войска землей. Новый Судебник, принятый в июне 1550 г., лишь подчеркнул остроту этой проблемы, но не решил ее. Статья 85, содержавшая особое уложение «О вотчинах суд», предусматривала лишение права выкупа отчужденной земельной собственности. Этим она содействовала переходу вотчинно-боярской собственности в руки предприимчивых помещиков и, самое главное, монастырей. Законодатели сделали уступку именитым родственникам. Родичи, не подписавшие купчей грамоты, которой оформлялся акт купли-продажи, сохраняли в течение 40 лет право выкупа. Этот срок ясно показал компромиссный характер статьи. В целом уложение о вотчинах не ставило проблемы наделения землею служилых людей. Правительство обратилось к этому вопросу в октябре 1550 г., когда был выработан проект решения земельного вопроса. Тысяча дворян, выбранная из состава государева двора, должна была получить поместья в ближайших к Москве уездах, т. е. Московском, Звенигородском, Дмитровском. «Избранная тысяча» должна была составить тот основной костяк дворянства, из среды которого формировались военачальники и высшие чины судебной администрации. Находясь под Москвой, они могли в случае надобности быстро попасть ко двору для получения назначений. Замысел осуществлен не был, по-видимому, из-за недостатка свободных земель. Со следующего года была заведена так называемая Дворовая тетрадь, куда заносились все служилые люди государева двора, поставлявшие основные кадры для комплектования командного состава армии и замещения высших правительственных должностей. Строгий учет наличного состава верхушки дворянства способствовал оформлению в особую группу привилегированной части служилых людей. Однако вопрос о земельном их испомещении (наделении землей) оставался открытым.

Самым крупным начинанием правительства компромисса было составление в июне 1550 г. нового Судебника, который заменил устаревший Судебник 1497 г. Исследования советских историков Б. А. Романова и И. И. Смирнова раскрыли правовое и социально-политическое значение этого выдающегося памятника русского законодательства. Если вспомнить жалобы, прозвучавшие на Соборе примирения, то можно было бы ожидать, что упорядочение судопроизводства будет отвечать чаяниям широких масс населения. Судебник предписал под угрозой «опалы» не «волочить дела», а давать управу жалобщикам «своего приказу». Взяточничество каралось в основном денежными штрафами — получатель их должен был выплатить «истцов иск», заплатить втрое судебные пошлины, выплатить «пеню», «что государь укажет». Тем не менее Судебник 1550 г. сохранил старую систему управления и суда на местах, но с поправками: власть наместников и волостелей сокращалась за счет уменьшения полномочий в области суда и усиления контроля над ними со стороны местной и центральной администрации. Впервые в общегосударственном масштабе была введена губная реформа, и дела о «ведомых известных разбойниках» передавались в ведение губных старост. В судопроизводстве наместников и волостелей отныне должны были участвовать старосты и целовальники — своеобразные присяжные заседатели, защищавшие интересы дворянства, черного крестьянства и посадских людей, что, впрочем, не способствовало упорядочению отношений между кормленщиками и детьми боярскими и всеми «христианами», а, напротив, еще больше накаляло атмосферу.

Центральная власть начинала отныне строго контролировать деятельность наместников: без доклада государю наместники не имели права «татя и душегубца и всякаго лихого человека… не продати (наказать штрафом. — Авт. ), ни казнити, ни отпустити».⁵ Каждодневный контроль над деятельностью наместников должны были осуществлять в центре царские дьяки, выдававшие наместникам уставные грамоты, а местному населению доходные списки, т. е. документы, которыми определялись судебные и финансовые прерогативы наместников. Устанавливался единый размер наместничьих судебных пошлин.

Были также отменены торговые привилегии феодалов. Право сбора тамги (основной торговой пошлины того времени) переходило к царской администрации. Отмена торговых привилегий феодалов удовлетворяла требованиям посадской и волостной верхушки (купцов и ремесленников), все больше втягивавшихся в торговлю.

В отношении крестьянства Судебник 1550 г. сохранил старые права выхода крестьян один раз в году (за неделю до и неделю после Юрьева дня — 24 ноября) после уплаты так называемого пожилого^{8}. Стоя на защите интересов холоповладельцев, Судебник разрешил обращать крестьян в холопов, не считаясь с Юрьевым днем, даже без уплаты господину «пожилого». Однако в интересах создания поместного войска он запретил холопить детей боярских, годных исполнять служилые обязанности.

Судебник впервые обратил внимание и на посадских людей. В их интересах он постановил «торговым людям городцким в манастырех в городских дворах не жити». Этим ограничивались возможности заклада посадских людей и затруднялось существование городских монастырских дворов. Новые законы должны были приниматься «с государева докладу и со всех бояр приговору» (статья 98).⁶ Дела должны были докладываться государю, а потом при участии Боярской думы принимался окончательный приговор.

В целом Судебник 1550 г. отражал компромисс между растущим дворянством, сторонником укрепления царского самодержавия, и феодальной знатью, цеплявшейся за права и прерогативы Боярской думы.

Царская власть, источники доходов которой были немногочисленны, а расходы велики, с завистью смотрела на богатства церкви и монастырей. Старец Артемий, представитель крайнего течения нестяжателей, писал в послании церковному собору 1551 г., что следует «села отнимати у монастырей».⁷ На совещании молодого царя с митрополитом Макарием 15 сентября 1550 г. была достигнута договоренность: монастырям запрещалось основывать новые слободы в городе, а в старых слободах ставить новые дворы. Посадские люди, бежавшие от тягла в монастырские слободы, возвращались на посад.

В январе-феврале 1551 г. церковный собор утвердил новый Судебник. На соборе были также зачитаны царские вопросы, составленные Сильвестром и проникнутые нестяжательским духом. Ответы на них составили сто глав приговора собора, получившего название Стоглавого или Стоглава. Царя и его окружение волновало, «достойно ли» монастырям приобретать земли, получать различные льготные грамоты.⁸ Прекращение царского вспомоществования монастырям, имеющим села и другие владения, лишало их постоянного дохода. Пекущихся об устройстве «небесных дел» постигло еще одно разочарование: Стоглав запретил из монастырской казны давать деньги в «рост» и хлеб «в насп», т. е. под проценты, чем лишил монастыри верного и постоянного дохода. Наконец, монастыри вместе со всей землей должны были участвовать в сборе «полоннничных денег» (налога на выкуп пленных), хотя церковнослужителей устраивало больше возносить к небу молитвы о спасении «плененных свободе».

Ряд участников Стоглавого собора — сторонники иосифлянства — встретили программу, изложенную в царских вопросах, ожесточенным сопротивлением. Церковно-монастырское землевладение объявлялось незыблемым, а покушавшиеся на него — «хищниками» и «разбойниками». Митрополит Макарий, сославшись на такие фальшивки, как грамота римского императора Константина («Константинов дар»), ярлык хана Узбека, якобы выданный митрополиту Петру, и др., дал понять, что церковные иерархи всеми средствами будут противиться поползновениям «земного царя» покуситься на собственность служителей «царя небесного».

Программу церковных реформ, намеченную Избранной радой, в наиболее существенных пунктах Стоглавый собор отклонил, Гнев Ивана IV после собора обрушился на наиболее видных представителей иосифлянства, 11 мая 1551 г., т. е. через несколько дней после завершения работы собора, была запрещена покупка монастырями вотчинных земель «без доклада» царю. У монастырей отбирались все земли бояр, переданные ими туда в малолетство Ивана. На царя отписывались поместные и черные земли, захваченные «насильством» у детей боярских и крестьян за долги. Суздальским, ярославским и стародубским княжатам запрещалось делать вклады в монастыри. Правда, одновременно монастырям удалось добиться отмены прав выкупа родовых вотчин во всех случаях, за исключением, когда это было оговорено в данной грамоте или завещании.

Наконец, в мае 1551 г. была произведена массовая «подпись» (подтверждение) старых жалованных грамот. Как правило, указывалось, что вновь подписанные грамоты не давали освобождения от ямских денег, посошной службы, мыта и тамги. Таким образом проводилось в жизнь решение Судебника об отмене тарханных грамот. В целом, несмотря на сопротивление церковников, правительству Избранной рады удалось нанести серьезный удар по церковно-монастырскому землевладению и податным привилегиям монастырей-вотчинников.

Ход Стоглавого собора показал, что чисто церковная идеология не могла удовлетворительно справиться с задачей теоретического обоснования самодержавия, более того, она даже приходила в некоторый конфликт с ним. Ф. Энгельс писал, что «…последовательный католик не может быть полезным гражданином. Это положение, подтверждаемое всей историей средних веков, действительно не только для протестантского, но и для всякого государства вообще. Кто все свое бытие, всю свою жизнь рассматривает как преддверие неба, не может относиться к земным делам с тем интересом, которого государство требует от своих граждан».⁹ То же можно сказать и о русской православной церкви.

Не решив финансового вопроса за счет секуляризации монастырской и церковной собственности, правительство Ивана IV вынуждено было изыскивать иные источники доходов. Введение новых прямых налогов — пищальных и полоняничных денег — потребовало произвести учет земель, с населения которых шли доходы в казну. Перепись, начатая в 1550 г., принципиально отличалась от предшествующих. Она сопровождалась реформой поземельного обложения: подворное обложение было заменено поземельным. На основных территориях вводилась новая единица — «большая соха», размеры которой колебались в зависимости от социального положения землевладельца. У служилых людей большая соха соответствовала 800 четвертям «доброй земли» в одном поле, у монастырей и церквей — 600 четвертям, у черносошных крестьян — 500. Таким образом, при равном количестве земли больше сох было у черносошных крестьян, которые, следовательно, и платили больше податей. Новая реформа несколько ущемляла интересы церковного землевладения. Это соответствовало общему духу реформ.

Вторым мероприятием по упорядочению финансовой системы была таможенная реформа. Наметился переход к единой рублевой пошлине, которая должна была заменить основные подати и пошлины — торговые, ямские, пищальные деньги. Тенденция унификации таможенного обложения и постепенное введение откупной системы сбора косвенных налогов, восторжествовавшей в соседних государствах, в частности Великом княжестве Литовском, содействовала развитию товарно-денежных отношений в стране, ликвидируя мелочную опеку наместничьей администрации. Одновременно происходила и унификация мер. Результаты реформ в этой области охарактеризовал немец-опричник Штаден: «Нынешний великий князь достиг того, что по всей Русской земле, по всей его державе одна вера, один вес, одна мера».¹⁰ Таможенная, так же как и губная, реформа, подводила к ликвидации кормленой системы.

Реформа, получившая название земской, проводилась крайне медленно. Она охватывала лишь районы черносошного крестьянства, где отсутствовало вотчинное и поместное землевладение. Как показал Н. Е. Носов, реформа отвечала интересам зажиточной верхушки деревни, верхов посада, а также дворянства, для которых отныне создавалась возможность участия в сословно-представительных учреждениях на местах.

Реформы 50-х годов должны были захватить и область культуры, подчинив строгой регламентации духовную жизнь светских и духовных лиц, упорядочив быт монахов и монахинь.

 

ПОДРАЙСКАЯ ЗЕМЛИЦА

 

Жителям нашей столицы и ее гостям хорошо известен собор Василия Блаженного. Прославленным зодчим, создавшим это удивительное и неповторимое сооружение, был Постник Яковлев, по прозванию Барма. По легенде, жестокий царь Иван Грозный, якобы не желая повторения этого храма, приказал ослепить талантливого мастера. Зато, может быть, не всем известно, что собор был поставлен в честь Покрова Богородицы потому, что в этот день, 2 октября 1552 г., русским войскам после многомесячной и тяжелой осады удалось овладеть Казанью.

Почему же на главной площади посада русской столицы был поставлен памятник в ознаменование взятия Казани?

Восточным соседом Российского царства было Казанское ханство, в 30-40-х годах XV в. выделившееся аз состава Орды и включившее несколько народностей, живших в Среднем Поволжье: татар, образовавшихся из булгарского населения края, чувашей, мари (черемисы). Однако феодальная раздробленность в ханстве не была преодолена вплоть до середины XVI в. Высшая знать и духовенство находились в постоянной вражде друг с другом. Частые дворцовые перевороты в Казани приводили к смене ханов. С середины XV в. власть в Казани принадлежала золотоордынской династии, а в 1521 г. перешла к крымской. Очередной переворот сопровождался опустошительным набегом на Русь, смерчем прокатившимся вплоть до самой Москвы. Смена династии резко обострила русско-казанские отношения. С 1534 по 1545 г. казанские войска ежегодно совершали набеги на восточные и северо-восточные окраины Российского государства. Набеги приводили к разорению и обезлюдению этих районов. Многие опустевшие села зарастали травой и быльем. Жители скрывались в лесах, бежали в глубину Руси. А пленные продавались не только в Османский султанат, составляя там наряду с кавказскими народами основной контингент рабов, но и в страны Средиземноморья. Купцы — греки, армяне, турки — вновь привозили русских пленных в Россию и здесь продавали их в холопы. Судьба пленных была одной из самых насущных проблем русской общественной жизни. «Домострой» предписывал молиться не только о здравии царя и о «христолюбивом воинстве», но и «о пленных свободе». Вопрос о выкупе пленных обсуждался на церковном соборе 1551 г. и был занесен в Стоглав.

Актуален был и вопрос о волжской торговле. По Волге русские товары (меха, кожи, деревянная посуда) шли на восток — в Среднюю Азию, Иран, Сирию, на Северный Кавказ, в Турцию. Шелковые ткани, в том числе шемахинская тафта из Средней Азии и Ирана, жемчуг, искусно выделанное оружие (черкесские шлемы и сабли) с Северного Кавказа ввозились на Русь также волжским путем. Стремясь сохранить контроль над торговлей с Востоком, Казанское ханство всячески препятствовало развитию русской волжской торговли, имевшей многовековую традицию^{9}.

На восток в пределы Казанского ханства русских феодалов манила ширь благодатных и неосвоенных земель, за счет которых можно было бы решить вопрос испомещеиия дворян. Дед Ивана IV, Иван III, в 1487 г. ненадолго завоевал Казань и стяжал лавры борца за христианство с «неверными». Основание Васильсурска, укрепление Темникова при Василии III создавали прочные оплоты русской власти на правых притоках Волги. Еще более твердой опорой, чем вновь возведенные крепости, была прорусская партия в Казани, формировавшаяся из находившихся под двойным гнетом (феодальным и национальным) черемис, мордвы и других народов. Ясачные чуваши, например, уплачивали в пользу казанского хана 20 видов податей. Борьба России против Казанского ханства активизировала и чувашей, которые в 1546 г. совместно с горными марийцами подняли восстание против Казани. С 1546 по 1551 г. Чувашия еще не входила в состав Российского государства, но и не подчинялась казанскому хану. Поддержка русских войск феодалами этих народов оказала существенную помощь в период казанских войн.

Осенью 1548 г. был предпринят поход на Казань. 20 ноября во Владимир отправились из Мещеры князья Д. Ф. Бельский и В. И. Воротынский и другие воеводы. Должен был быть и Шигалей — Шах-Али, бывший казанский хан, живший в Касимовском ханстве, убежище свергнутых с престола ханов. Из-за теплой и дождливой погоды только в конце января войска добрались до Нижнего Новгорода. «Весь лед покры вода на Волзе, и пушки и пищали многие проваляшеся в воду», утонули и люди в «продушинах», которых под водою не было видно.¹ Три дня ожидал царь «путного шествия», не дождался его и к 10 февраля вернулся в Нижний Новгород.

На следующий год в октябре 1549 г. окрестности Галича подверглись нападению казанского отряда во главе с Араком-богатырем. Костромскому наместнику удалось не только отогнать казанцев и разбить их войско, но и захватить много пленных, которые были присланы в Москву.

Весной 1550 г. умер казанский хан Сафа-Гирей, престол наследовал его двухлетний сын Утямиш-Гирей, которого сообща посадили крымцы и казанцы. В ноябре того же года состоялся новый поход Ивана IV. Ни напутствие митрополита, призывавшего воевод к единению, ни грандиозные сборы и на этот раз ни к чему не привели. Царь расставил воевод, велел сделать «туры» (деревянные временные подвижные башни), приготовившись к длительной осаде. Но пришли «ветры сильные, и дожди великие и мокрота немерная».² Вновь Иван IV ожидал погоды, и вновь вынужден был увести свое войско из-под Казани.

Дорогостоящие и безрезультатные походы ясно показали, что завоевания Казани нельзя добиться, если пользоваться лишь такими отдаленными базами, как Нижний Новгород или Арзамас. «Казанского для дела» должен был быть воздвигнут новый город. Отдельные части крепости срубили под Угличем и водою спустили по Волге. Недостающие части подготовили на месте, и через четыре недели в мае 1551 г. в устье р. Свияги в 20 верстах от Казани поднялся новый город — Новгород Свияжский (Свияжск). Чувашские послы Мехмед Бозубов и Ахкубек Тогаев явились с просьбой принять их в подданство России. Части чувашей было разрешено в течение трех лет не платить дань — ясак. Все же остальное население — чуваши, мари, мордва — было «приведено к правде», т. е. должны были поклясться в том, «что им государю царю и великому князю служити… и дани и оброки черным людем всякие платити».³ Чтобы не произошло какой-нибудь ошибки в платеже ясака, тотчас были посланы писцы, которые и описали 12 тыс. луков^{10} «гораздых» воинов.

По отношению к новым подданным Иван Грозный проявил небывалую щедрость. Все лето 1551 г. к нему ездили мурзы и десятские по 500 и 600 человек, которых он принимал так, что было в диковинку и видавшим виды царедворцам. Он поил их за своим столоми жаловал богатыми подарками — доспехами, конями и оружием и драгоценными шубами. Празднование «светлой, без крови победы» завершило процесс добровольного вхождения Чувашии в состав Русского государства. Присоединение чувашского народа к феодальной России не избавило его от социального и национального гнета, но, как подчеркивает советский исследователь В. Д. Димитриев, создало предпосылки для жизни и хозяйствования в мирных условиях, что, в свою очередь, способствовало развитию производительных сил и росту народонаселения.

В 1551 г. русские войска действовали не только непосредственно в районе Казани. Все перевозы на Волге, Каме, Вятке были заняты детьми боярскими, стрельцами и казаками. Видя серьезность положения, арские люди (башкиры) потребовали от правящей в Казани крымской династии сложить оружие и сдаться на милость царя. Оставив в Казани семьи, крымцы бросились спасаться бегством. На Вятке они были пойманы. 46 пленных при огромном стечении народа были преданы смертной казни.

Весть о неудаче сломила дух осажденных. Казанские мурзы стали присылать челобития, обещая выдать всех русских пленных и соглашаясь принять «на государство» ставленника Ивана IV царя Шигалея, давно доказавшего преданность русскому престолу. Иван Грозный принял условия капитуляции — малолетний царь Утямыш-Гирей с матерью были отправлены в Москву. Шигалея он «учинил» на Казани и придал ему к Казани Луговую сторону да «всю Арскую». Свияжск вместе с Горной стороной^{11} образовал другую административную единицу. Такое разделение Казанского царства пришлось не по душе Шигалею, но ему пришлось смириться.

Царь Шигалей и казанские князья дали шертную грамоту (присягу), что не будут вступать в Горную сторону, половину Волги, и даже ловцы будут соблюдать границу на реке. Три дня присягали казанцы на той «правде», которую дали их «большие люди». 16 августа Шигалей въехал в Казань в сопровождении бояр князей Ю. М. Голицына, И. И. Хабарова и дьяка И. Г. Выродкова, которые и «посадили его на царство». На следующий день новый царь передал русским «полон». По подсчетам летописцев, всего из Казанской земли вернулось на Русь 60 тыс. русских пленных.

Осенью царь Шигалей перестал отбирать у казанцев русских пленных под предлогом боязни волнения. В октябре в Москву вернулись И. И. Хабаров и И. Г. Выродков с сообщением, что казанцы освобождают мало «полону», прячут пленных и остаются при этом безнаказанными. Они же рассказали Ивану IV, что казанские князья вступили в сношения с Ногайской ордой. Возможно, автор Казанской истории прав, когда сообщает, что турецкий султан требовал от ногаев помощи казанцам против русского царя. Ногайские мурзы якобы отвечали о своем желании служить Ивану Грозному.

Едва взойдя на казанский престол, Шигалей начал жестоко расправляться с теми, кому его власть пришлась не по вкусу. В ноябре он вырезал всех казанских князей, которые готовились к бегству. Шигалей решил использовать удобный момент и потребовать подчинения себе Горной стороны. Иван IV, пожаловавший мурзам и князьям Горной стороны ясаки на три года, не менял своего прежнего решения, стремясь не подрывать союза с местными черемисскими феодалами. Потерпев неудачу, Шигалей отказался от царства и после длительных переговоров с Москвой 6 марта 1552 г. бежал из Казани вместе с приближенными к нему мурзами и 500 стрельцами великого князя. Так закончилось краткое (август 1551 — март 1552 г.) царствование Шигалея в Казани.

Услышав о намерении Ивана IV прислать в Казань наместника, оставшиеся в городе князья, мурзы и муллы просили себе царя в Ногаях. В Казань прибыл Едигер, сын астраханского царя.

Весть об измене казанцев достигла Москвы в марте. Тогда же был решен вопрос о новом походе на Казань. В это время, уже после выезда Шигалея из Свияжска, на Луговой стороне начались волнения. Чуваши и черемисы соединились с казанцами. Свирепствовавшие на Волге цынга и язва тяжело поразили детей боярских, стрельцов и казаков в Свияжске.

В мае-июне «на лугах» вокруг Москвы собралось огромное войско. После торжественного смотра 16 июня Иван IV выступил в поход. Едва царский «поезд» миновал Коломенское и Остров, пришла весть, будто с юга на Рязань и Коломну движутся крымские войска хана Девлет-Гирея. Направление похода пришлось частично изменить. Войска двинулись в Коломну. Под Тулой уже шли бои русского войска с крымским, в составе которого были артиллерия и турецкие янычары. 22 июня крымцы начали штурм Тулы. Крепость целый день обстреливали из пушек, стреляли «огненными ядры» и стрелами. Завидев облако пыли от приближающегося русского войска, 24 июня Девлет-Гирей снял осаду города и бежал. Добычей тулян стали не только пушки и телеги, но и брошенные под городом шатры и «стенобитные сосуды», много пленных, такие диковинные животные, как «велблюды». Пушки и верблюды, отправленные в Москву, должны были свидетельствовать о внушительной победе.

По возвращении войск в Коломну состоялось совещание с воеводами и боярами относительно пути следования к Казани. На совещании встал и другой вопрос. Многие новгородские дети боярские отказывались принимать участие в военных действиях. Они ссылались на то, что бились под Коломной и Тулой, находятся в походе с весны и боятся дальнейшей задержки под Казанью. Многие из жалобщиков были беспоместными и жаждали получить земли. Не добившись прекращения похода и получения земли, «радетелям за христианство» пришлось продолжить наступление.

Под Казанью собрались все роды русского войска: и «крепкие конники», и «огненные стрельцы», и татарские силы, пришедшие с ханом Шигалеем, и мордва, и черкесы, и наемники: немцы, фряги (итальянцы), ляхи (поляки). Поддерживать порядок в таком огромном и разноязычном войске было очень трудно. Тяжелый переход из-под Коломны к Свияжску показал, что дисциплина «поисшаталася». Путь полем, где взметалась к небу пыль от тысяч конских копыт и людских ног, при необычной даже для июня-июля жаре, отсутствие воды в пересохших речонках породили «многие нестроения». У каждого омута происходила свалка из-за воды, ее черпали котлами, корцами, пригоршнями, «друг друга биющи и угнетающи, и задавляющи». Главной задачей стало восстановление порядка и боеспособности войска. На каждые сто человек был выбран голова, которому должны были подчиняться остальные дети боярские. По мере продвижения русских сил на восток на Суру являлись с просьбой о принятии в подданство горные черемисы, которые получили распоряжение «на реках мосты мостить и тесные места чистити на дорозе». Часть горных людей (князья, мурзы, казаки) вошла в русское войско.

23 августа началась регулярная осада Казани. Были возведены «туры» — башни против всех городских ворот — Арских, Царевых, Аталыковых, Тюменских. Под руководством прибывших итальянцев они были выстроены «фряжским обычаем» с тремя «бои» (проемами для стрельбы) — верхним, средним и нижним.

26 августа казанцы совершили неудачную вылазку. На современников этот бой произвел сильное впечатление: «От пушечнаго бою и от пищалнаго грому и от гласов и вопу и кричяния от обоих людей и от трескости оружии и не бысть слышати другу друга».⁴ Пользуясь отступлением казанцев, стрельцы устроили окопы перед турами, а сами туры укрепили более мощными пушками. Вскоре весь город оказался в плотном кольце тур, между которыми в отдельных местах под руководстством дьяка Ивана Выродкова был сооружен тын. 27 августа начался артиллерийский обстрел крепости. «Стенобитным боем и верхными пушками огненными» были поражены многие казанские артиллеристы.

Однако крепость, стены которой не могли разрушить орудия, в изобилии снабженная припасами, все еще держалась. Начали делать подкоп. «Литвин Розмысл» (Эразм) предложил разрушить тайный ход, который вел к ключу у Муралеевых ворот, где расположились стрельцы. Подкоп удался, в него заложили 11 бочек пороха, и 4 сентября тайник был взорван. Город остался без питьевой воды. Начались болезни.

Через два дня русские войска под руководством князя Андрея Горбатого предприняли поход к Арску; проводниками служили «горные люди». В походе принимала участие темниковская мордва, давно служившая под царскими стягами, и большое количество пешего стрелецкого войска. Отряду удалось занять Арск и всю Арскую сторону, захватив много пленных и скота.

В Казани же все оставалось без изменений. Изнемогавший от осады город все еще не сдавался. С новой башни напротив Царевых ворот крепостные пищали обстреливали улицы. Туры все больше и больше приближались к крепостным стенам в районе Царевых и Арских ворот. Между стеной и турами оставался только один ров шириной в три и глубиной в семь саженей. Однажды в обеденное время осажденные сделали вылазку и напали на эти туры. Немногочисленные воины, находившиеся там, обратились в бегство. Менее удачной была вылазка у Збойливых ворот, где туры не были еще так близко от стен. К 30 сентября туры были придвинуты ко всем воротам. Казанцы предприняли еще одну, последнюю отчаянную попытку прорвать осаду. Выйдя из крепости, они мужественно бились на мостах, у ворот, врукопашную, копьями и саблями. Городская стена, ворота и мосты были подожжены, а русские войска ценой громадных усилий укрепились в башне, на стенах и у Арских ворот. Готовясь к решительной схватке, русские отряды загородились крепкими щитами и два дня под руководством воевод князя Михаила Ивановича Воротынского и Алексея Даниловича Басманова ожидали нападения казанцев.

Велась тщательная подготовка к общему штурму крепости, 1 октября рвы были засыпаны землею и лесом, и через них было возведено много мостов. Эразм соорудил под стеной новые подкопы. Один за другим они были взорваны; в крепостных сооружениях образовались проломы. Тем временем царь медлил. В одной из полотняных церквей для него служили молебен. Дважды присылали за ним, а он все еще не мог собраться с силами. Наконец, только когда русские знамена развевались на всех городских стенах, «самодержец» сел на коня.

Казань пала. Едигер был захвачен в плен, его воины преданы казни, а оставшиеся в живых женщины и дети были розданы русским воинам, «у всякого человека руского полон татарьской бысть». В «новопросвещенном граде» остались воеводы князья Александр Горбатый и Василий Серебряный, а царь с войском двинулся в Москву. Казанская война закончилась.

1 ноября в Москву вернулось поредевшее войско. Впереди вели казанского хана Едигера с захваченными знаменами и казанскими пленными. За посадом собрались толпы народа — князья и вельможи, купцы и бояре, чернецы и черницы, иноземные купцы и посланники. У Фроловских ворот Кремля (позднее Спасских) Ивана IV, получившего ныне новый титул царя казанского, и его братьев Юрия и Владимира Старицкого встретил митрополит со всем Освященным собором. Вот здесь-то на Красной площади в память дня взятия Казани — 2 октября — и был воздвигнут собор Покрова Богородицы.

Ликвидацией Казанского ханства, вошедшего в состав Русского государства, были созданы предпосылки для нормального развития восточных и северо-восточных русских земель, которым отныне не угрожали ни плен, ни разорение. В пределы России вошло все среднее течение Волги — «место пренарочито и красно велми, и скотопажитно, и пчелисто, и всяцеми земными семяны родимо, и овощми преизобилно, и зверисто, и рыбно, и всякого угодья много».⁵ Открывались новые возможности для развития восточной торговли.

Казанская земля — «подрайская землица», по словам Пересветова, предназначаемая для раздачи воинам, стала также добычей церкви и монастырей. Именно на них возлагалась миссия крещения мусульманского населения края. Бревно для церкви Благовещения Богородицы, первой православной церкви в Казани, основанной 4 октября 1552 г., принес сам царь. В начале 1553 г. место в Казанском кремле «под церковь и под двор» получил Троице-Сергиев монастырь, крупнейший духовный вотчинник страны. Ему же была передана доходная привилегия — право частичного сбора пошлины — «пятна» с купли-продажи ногайских лошадей.

Присоединение Казани создавало базу для великодержавных настроений, упорно пропагандируемых церковью. Борьба за Казанское ханство облекалась церковниками в оболочку религиозной войны с «погаными», «отступниками христовой веры» и т. д. Церковь, которая в пределах России выступала, хотя и в очень мягкой форме, против холопства, спокойно взирала на то, как «христово» воинство брало «в полон» татарских женщин и детей.

Для народов Казанского ханства присоединение его к России также не было однозначным. Освободившись от ига казанских феодалов, население получило возможность мирного существования уже в силу того, что прекращались бесконечные усобицы. Население Казанского ханства вошло в число народов, угнетаемых царизмом. Однако пройдет еще немало времени, прежде чем эти народы осознают свою общность и протянут друг другу руки для совместной борьбы против единого врага. Впервые это случится в начале XVII в. во время восстания Болотникова.

Велико было и международное значение присоединения Казани. Все христианские государства, в особенности южной и юго-западной Европы, испытавшие страх перед расширением Османского султаната, увидели, что в лице Русского государства выросла сила, способная противостоять если не самому султанату, то его вассалам. Присоединение Казани изменило всю расстановку сил в Поволжье и в районе Каспийского моря, резко подняло международный авторитет России.

На очередь встала задача ликвидации другого поволжского ханства — Астраханского. Занимавшее важное стратегическое и торговое положение ханство раздиралось борьбой различных клик, ориентировавшихся на соседние государства. Один из ногайских мурз поддерживал прорусски настроенного хана Ямгурчея, другой — Дербыш-Али, жившего некоторое время в России. В середине века большой интерес к делам Астраханского ханства стал проявлять султан, рассматривавший его как трамплин для проникновения в Закавказье и Иран» Набеги крымцев, в особенности разорение Астрахани в 1547 г., привели к усилению прорусской ориентации в Астрахани. В 1551 г, царю «бил челом в службу» астраханский хан Ямгурчей. Однако Иван IV решил посадить на ханство своего ставленника Дербыш-Али. Весной 1553 г. три полка под руководством Дербыш-Али были отправлены в Астрахань. 2 июля русским войскам удалось взять Астрахань. Узнав об этом, Ямгурчей, находившийся со своим войском в пяти верстах от города, обратился в бегство. Удалось захватить всех его жен, пушки и пищали, освободить русских пленных. Ханом в Астрахани стал Дербыш-Али. Известие о победе русских быстро распространилось в пределах Астраханского ханства. Ногайские ханы один за другим стали присягать на верность Ивану IV. Ямгурчей с приближенными бежал в Азов.

Условия присоединения Астрахани сводились к следующим: ежегодно астраханцы обязались платить 40 тыс. алтын^{12} и доставлять царю 3 тыс. руб. Ловцы русского царя получали право беспошлинно ловить рыбу в Волге на всем ее нижнем течении — от Казани до Каспия.

В 1555 г. после неудачной попытки Ямгурчея овладеть столицей ханства и бегства Дербыш-Али в Астрахань было послано подкрепление. Дербыш-Али вернулся в город и «государю в холопстве учинился». Это означало окончательное присоединение Астрахани. Форма правления в Астрахани несколько отличалась от той, которая утвердилась в Казани. Если в Казани были оставлены русские наместники, то в Астрахани в таком качестве выступал астраханский же хан Дербыш-Али. Титул астраханского «царя» летом 1554 г. присвоил себе Иван IV.

Одновременно с присоединением Казани и Астрахани в состав России вошла и Башкирия. Подчиненные Ногайской орде, кочевавшей между средней и нижней Волгой и Яиком, башкиры испытывали тяжелый гнет. Среди башкирского населения усилилось течение в пользу присоединения к России. Одно за другим башкирские посольства били челом Ивану IV о подданстве. Вступая под власть России, башкиры облагались легким ясаком. К 1557 г. вся Башкирия вошла в состав России, став неотъемлемой частью многонационального Русского государства.

По Волге, от ее истоков до устья, открылись широкие возможности торговли с восточными странами. Во второй половине XVI в. в Поволжье появилось до 20 новых городов (Самара, Саратов, Царицын, Уфа и др.), которые оказывали значительное влияние на развитие экономики края, Русский крестьянин передавал свой многовековой опыт земледельческого труда народам Поволжья. Отныне русские, татары, башкиры, чуваши, мордва и мари бок о бок боролись с эксплуататорами — крепостниками.

 

НА ПЕРЕПУТЬЕ

 

Внутриполитические последствия присоединения Казани были противоречивыми. Казалось бы, успешное завершение войны должно было поднять авторитет царя. Однако его поведение в решающие моменты показало, что 22-летний царь не способен успешно справляться с обязанностями военачальника. По контрасту со спокойным и выдержанным двоюродным братом Владимиром Старицким малодушие царя еще отчетливее бросалось в глаза. Хотя митрополит Макарий на торжественном молебне и польстил Ивану IV как «по царьски храбрствующему», это не подняло его авторитета в глазах окружающих. Вскоре после завоевания Казани произошел конфликт царя с военачальниками.

Близкие к деятелям Избранной рады князья А. Горбатый, Мстиславский и Курбский по окончании торжественного празднования победы вынуждены были вспомнить, что они лишь «государевы холопи» и их роль в управлении государством ничтожна. Вопреки советам воевод Иван IV распорядился, чтобы основная часть войска вернулась в Москву неудобной дорогой по чувашским землям вдоль Волги. От 100–200 коней, захваченных каждым воином в Казани, в конце пути осталось по два-три. Это, конечно, вызвало недовольство царем со стороны участников похода. Вылилось оно во время боярского «нестроения» в марте 1553 г. Историки долго спорили о том, что это было: действительно ли мятеж бояр, как говорится в приписках к официальной иллюстрированной летописи (Царственной книге)^{13}, или, как утверждал Грозный в письме, написанном спустя 11 лет, их желание «воцарити» князя Владимира Андреевича Старицкого, или, наконец, просто заговор одного из бояр — Лобанова-Ростовского, который пытался бежать за рубежи Русского государства.

Дело скорее всего обстояло так. 1 марта 1553 г., т. е. четыре месяца спустя после возвращения из Казанского похода, Иван Грозный тяжело заболел. Опасаясь за свою жизнь и за судьбу престола, он поторопился составить завещание в пользу малолетнего («пеленочника») сына Дмитрия. Тотчас же царь потребовал принесения присяги Дмитрию. Сначала целовали крест ближние бояре. Из 12 членов Думы по крайней мере 10 бояр и окольничих безоговорочно принесли присягу. Часть ближних бояр, в том числе и казначей, неохотно присягали на верность малолетнему царевичу. Некоторые прикинулись больными. Ходили слухи, будто они «ссылались», т. е. вели переговоры, с Владимиром Андреевичем Старицким, ибо «хотели его на государство».¹ Двоюродный брат, единственный наследник престола в случае отсутствия у царя прямых потомков, действовал по наущению матери. Во время принесения присяги Владимир и кн. Евфросинья собрали своих детей боярских «да учали им давати жалование, денги». Верные царю бояре объявили, что князь Владимир «не гораздо делает», и перестали допускать его к больному царю. Тогда с протестом выступил протопоп Сильвестр: «Про что вы ко государю князя Володимера не пущаете? Брат вас, бояр, государю доброхотнее».² Этим эпизодом один из летописных рассказов датирует начало розни между благовещенским протопопом и верными Ивану IV боярами.

На следующий день приведение бояр к присяге продолжалось. Князь И. М. Шуйский хотел уклониться от этого, сказал, что ему нельзя целовать крест «не перед государем». Наученные горьким опытом всевластия Глинских, некоторые из приближенных Грозного опасались усиления власти Захарьиных, родственников Дмитрия по матери. Отец Алексея Адашева окольничий Ф. Г. Адашев, хотя и принес присягу, но сделал при этом оговорку: «Захарьиным нам…не служивати… А мы уже от бояр до твоего възрасту (совершеннолетия. — Авт.) беды видели многия».³ Отец временщика, костромской дворянин по происхождению, отражал настроения дворянства, много вынесшего в годы боярского правления, и его позицию никак нельзя приравнивать к выступлению удельной знати.

После этого заявления между боярами разгорелся шумный спор. Выяснилось, что не хотели присягать князья П. Щенятев, И. И. Пронский, С. Лобанов-Ростовский, Д. И. Немой, И. М. Шуйский, П. С. Серебряный, С. Микулинский, Булгаковы. Почти все они откровенно предпочитали служить Владимиру Старицкому. Отказ бояр присягать живо напомнил Ивану детство. Бояре утихомирились только тогда, когда царь объявил, что к присяге он приводит их сам и велит служить Дмитрию, а не Захарьиным.

В ходе бурного обсуждения вопроса о престолонаследии в марте 1553 г. в составе Боярской думы отчетливо выделились две группировки: ростово-суздальских княжат Шуйских и выходцев из среды старомосковского боярства. Последние в целях дальнейшей централизации государственного аппарата и удовлетворения нужд основной массы служилых людей поддерживали Ивана IV.

События 1553 г. оказали серьезное влияние на дальнейшую политическую историю страны. Владимир Старицкий отныне стал центром притяжения всех тех, кто был недоволен политикой Грозного. Не случайно автор вставки в Царственную книгу писал: «И оттоле бысть вражда велия государю с князем Володимером Ондреевичем, а в боярех смута и мятеж, а царству почала быти во всем скудость».⁴ В июне 1553 г. во время поездки Ивана IV на богомолье царевич Дмитрий умер. Наследником стал другой «пеленочник» — Иван, родившийся в марте 1554 г. В апреле с Владимира Андреевича взяли крестоцеловальную запись в верности новорожденному царевичу. Однако Грозному пришлось пойти и на некоторые уступки. В крестоцеловальных записях царевичу Ивану весной 1555 г. Владимир Старицкий назван правителем при малолетнем наследнике. Видимо, ему был отдан ряд волостей в Дмитровском уезде, бывших владениях Юрия Ивановича (дяди Ивана IV и Владимира Андреевича), которых домогался старицкий князь.

Наряду с этим в середине 1554 г, была ограничена власть удельных князей. Специальная статья Судебника «О суде с удельными князи» регламентировала их судебные права. Согласно этому дополнению к Судебнику «сместные» дела, т. е. дела, касавшиеся населения, жившего на территории Московского уезда, и населения, жившего на землях удельных князей, становились подведомственными царскому суду. Тяжбы московских и удельных детей боярских по-прежнему оставались в компетенции общего суда — царских и удельных судей. Судопроизводство должно было вестись только в Москве. Иски на горожан Москвы со стороны удельных горожан рассматривались только московским наместником, а иски москвичей к удельным горожанам разбирались совместно.

Вскоре после выздоровления Иван Грозный пожаловал Алексею Адашеву чин окольничего и его отцу чин боярина. Таким образом, положение Адашевых и их сторонников укрепилось. Влияние же Сильвестра, поддержавшего в ходе мартовских событий 1553 г. Владимира Андреевича, начало падать. В июле 1554 г. князь Никита Семенович Лобанов-Ростовский, сын наиболее активного сторонника Владимира Старицкого, сделал попытку бежать в Литву. Побег не удался, и первому неудачливому эмигранту времен Грозного пришлось отправиться в ссылку на Белоозеро. Его единомышленники пока не были наказаны. Самый факт попытки бегства показывал рост недовольства некоторых бояр внутренней политикой Грозного.

Автор приписок к Царственной книге связывает с событиями марта 1553 г. и начавшуюся «скудость» в государстве. Она, конечно, не имеет отношения к разногласиям в Думе, но, действительно, появилась именно в это время. Началось обезлюдение деревень Новгородской земли. Важнейшей его причиной был рост государственных податей и повинностей. Представители местной администрации пользовались любым удобным случаем, чтобы взыскивать поборы или штрафы с крестьян. На самую страдную пору назначали они и суд, отрывая крестьян от полевых работ. Продолжались выступления «разбойников» — во Владимире, Старой Рязани, Переяславле-Рязанском, Зубцовском уезде, Новгороде. «Разбои и татбы великие» грозили серьезными осложнениями. Недаром в борьбу с ними активно включились и монастырские власти. Острую ненависть населения вызывали кормленщики и их люди. В летописной заметке под 1555–1556 гг. записано: «Тех градов и волостей мужичья многие коварства содеяша и убийства их (кормленщиков. — Авт. ) людем».⁵ Вероятно, в связи с нарастанием сопротивления народных масс в 1554–1555 гг. в Москве состоялись массовые казни посадских людей.

Одной из наиболее ярких форм классовой борьбы того времени было реформационное движение. В России, как в Польше и в ряде других стран, в силу недостаточного развития бюргерской оппозиции большую роль играли в нем представители дворянства. Мелкое дворянство имело некоторые общие интересы с горожанами, их общими врагами были светские и церковные магнаты.

В дворянской среде, затронутой реформационным движением, создается кружок выходца из мелкопоместных детей боярских Матвея Башкина. В 1550 г. он был зачислен в Избранную тысячу, а летом и осенью 1553 г. над ним состоялся суд. Башкин был признан виновным в том, что он и его единомышленники считали Иисуса Христа неравным богу-отцу, отрицали необходимость официальной церкви. Ему ставилось в вину, что он якобы отвергал иконопочитание и называл иконы «окаянными идолы», отрицая необходимость не только святоотеческой литературы, но и священного писания.

Смелый критик церкви и церковного учения, Матвей Башкин был передовым мыслителем и по своим социальным взглядам. Он резко выступал против полного холопства и кабальной зависимости, возмущался тем, что «у нас де на иных (людей. — Авт. ) и кабалы…на иных нарядныя, а на иных полный».⁶ Сходные мысли высказывал и Пересветов: «Которая земля порабощена, в той земле все зло сотворяется».⁷ Идею отказа от холопства разделял, по-видимому, и Сильвестр, в своей мастерской освободивший «работных», которые стали жить у него «по своей воли».⁸ Проводя свои взгляды в жизнь, Башкин уничтожил полные кабалы на своих «людей» (холопов). Будучи представителем среднепоместного дворянства, Башкин вместе с тем излагал и требования бюргерской оппозиции, выражавшей протест против духовной диктатуры церкви.

Хотя о политических взглядах М. Башкина не сохранилось каких-либо сведений, известно, что он вместе с Ф. Г. Адашевым, Ф. И. Шуйским, Д. Р. Юрьевым и Ф. М. Нагим в 1547 г. выступал в качестве поручителя за опального князя И. И. Турунтая-Пронского. По-видимому, в марте 1553 г. Башкин, как и члены его кружка Борисовы-Бороздины, близкие к старицкому двору, поддерживал кандидатуру князя Владимира.

Одновременно с Башкиным перед церковным судом предстал старец Артемий. Постриженник Псково-Печерского монастыря, игумен которого Корнилий отличался своими антимосковскими настроениями, Артемий был ярым противником монастырского землевладения. В 1551 г., когда правительство Избранной рады пыталось провести в жизнь свою секуляризационную программу, Артемий был назначен игуменом Троице-Сергиева монастыря, но вскоре ушел на Белоозеро в Порфирьеву пустыню. В конце 1553 г. он был привлечен в качестве ответчика по делу Матвея Башкина. Артемий объявил, будто Башкин признавал только то, что написано в Евангелии и у апостолов, а остальные предания «святых отцов» отрицал. Это был явный навет — ни в сочинениях старца, ни в показаниях других свидетелей не было подобных сведений. Дав объяснения, Артемий самовольно покинул Москву и направился на север. Это расценили как бегство. Церковный собор специально занялся делом Артемия. В чем только ни обвиняли бывшего троицкого игумена! Он де не проклинал новгородских еретиков, неправильно писал о троице, хвалил латынян, отрицал целесообразность пения панихид по умершим, и даже был повинен в каких-то «блудных грехах» перед назначением в игумены. Большинство свидетелей по делу Артемия не подтвердили обвинений. Тем не менее в январе 1554 г. он был отлучен от церкви и послан на вечное заточение в Соловецкий монастырь. Вскоре ему удалось бежать за рубеж.

Процесс Артемия был беззаконием даже с точки зрения норм церковного суда. Решение суда, объявившего Артемия еретиком, отвечало желанию иосифлянской верхушки церкви расправиться с одним из наиболее влиятельных нестяжателей. Всякое проявление свободомыслия, даже у ортодоксальных приверженцев православия, жестоко каралось церковью.

Резкая критика стяжательства монастырей, «сребролюбия», проповедь нравственного самосовершенствования и аскетизма, любви к богу и к ближним («несть бо царство божие брашно и питие, но правда и мир и радость о дусе святе»⁹), критическое отношение к обрядовой стороне религии и к писаниям отцов церкви, призыв к познанию и учению — все это в корне подрывало основы иосифлянского миропорядка и подготавливало почву для появления радикальных реформационных течений. Разгром кружка Башкина и суд над Артемием имели практические результаты и для судеб «добровольных холопов». Дабы прекратить поступление в добровольные холопы, правительство в октябре 1555 г. запретило рассматривать иски о воровстве имущества, если ответчиками выступают добровольные холопы.

Новый взлет реформационного движения связан с именем Феодосия Косого. «Москвитин», холоп царского слуги, Феодосий бежал из столицы до 1551 г. и постригся в одном из белозерских монастырей. Ученик Артемия по Порфирьевой пустыни Феодосий и его сподвижники позднее переехали в более южный Новоезерский монастырь. По завершении дела Артемия в январе 1554 г. церковные власти принялись за искоренение учения Феодосия Косого. Его самого и членов его кружка доставили в Москву на церковный суд. Некоторым из арестованных, в том числе и Феодосию Косому, удалось бежать в Литовское княжество. В 1556–1557 гг. состоялся собор, разбиравший дело новоезерских монахов — учеников Артемия и последователей Косого.

Свое учение Феодосий Косой проповедовал устно. О содержании его известно лишь из сочинений противников Феодосия, в частности Зиновия Отенского. В конце 50-х — начале 60-х годов он написал «Послание многословное», а в 1565–1566 гг. — «Истины показание». Зиновий хорошо знал учение Косого. Для него как непримиримого врага всякого свободомыслия это учение было греховно уже потому, что противоречило церковным догмам. К тому же его создателем был холоп. Зиновий называл учение Феодосия Косого «рабьим учением».¹⁰

Среди сторонников Феодосия Косого были не только холопы, но и низы крестьянства. Всем им адресовал Феодосий Косой свое учение, очень простое по форме и содержанию. Он не отрицал существования бога, что ему приписывал Зиновий, но отрицал догмат троичности. Он отрицал воплощение бога во Христе, которого считал своеобразным наставником. Феодосий сравнивал бога с царем. Последний мог приказать художнику подновить в случае необходимости свое изображение. Почему не мог послать кого-либо и бог, чтобы усовершенствовать мир, созданный им самим? Если бог создал мир своим «словом», то почему он не мог изменить его тоже «словом»? Почему он захотел явиться миру в человеческой плоти? Мог ли бог, как простой смертный, родиться от женщины? Критику церковного учения о троичности божества Феодосий дополнял рационалистическими наблюдениями над природой. Русские вольнодумцы отвергали и мысль о создании мира богом. По их мнению, мир существует извечно, «безначально», хотя на смену одним живым существам приходят другие: «Родове убо, яко нестоятельны, приходят и отходят; земля же и небеса стоят».¹¹ Живые существа или самобытны или созданы из воздуха: «Самобытно было или от воздуха рожено животное родоначальных искони».¹²

Основные идеи Феодосия Косого перекликаются с учением новгородских еретиков XV в. В отличие от последних он признавал Евангелие и Апостол, большую же часть святоотеческой литературы он отвергал, считая ее человеческим преданием. Не признавал он и церковных правил и таинств (крещение, причащение), постов, приношений в церковь и монашества. Да и самую церковь Феодосий Косой отвергал как «кумирницу». Ей он противопоставлял «верных соборы», т. е. союзы единомышленников. Иконы для Феодосия — самые обыкновенные идолы. Так же резко выступал Феодосий Косой и против поклонения кресту, называя это одним из видов идолопоклонства.

Косой отвергал и посты, ссылаясь на то, что бог создал все дни одинаковыми, не подразделив их на постные и непостные. Культивирование официальной церковью постов было призвано примирить трудящиеся массы с фактически полуголодным существованием и скудными материальными условиями, в которых они находились. Отрицание же постов приводило к борьбе за улучшение материального бытия.

Феодосий Косой едко высмеивал поклонение мощам — это «человекослужение», запрещенное, по его мнению, писанием, В то время как церковники создавали единый для всей России пантеон святых, упорядочивали службы, составляли жития, в которых непременно были указаны многочисленные чудеса, совершенные ими при жизни и после смерти, рационалистическая критика Феодосием веры в святых подрывала авторитет господствующей церкви, подтачивала основы христианской религии и веры в загробную жизнь, стихийно подводя последователей «нового учения» к естественно-материалистическому объяснению вопросов жизни и смерти.

Отрицая необходимость церкви как учреждения, Косой с ненавистью отзывался о церковниках — стяжателях, фарисеях и лицемерах, которые «повелевают себе послушати и земских властей боятися и дани даяти им».¹³ Церковники, говорил он, «гонят нас и в тюрьмы затворяют», мучают «еретиков», отвергая евангельскую заповедь любви. Церковную иерархию, считал Косой, необходимо упразднить.

Сокрушительной критике Косой подверг и материальные основы церкви — церковно-монастырское землевладение. Монастыри, имеющие в своем распоряжении села, преступают заповедь нестяжания; все приношения в церковь есть проявление идолопоклонства, ненавистного богу.

В то время как официальная церковь поддерживала мнение о богоизбранности русского народа как православного и закладывала основы великодержавного шовинизма, Косой выступил с тезисом о равенстве всех народов и их братстве: «Все людие едино суть у бога, и татарове и немцы и прочии языцы». Поэтому «вси веры в всех землях одинаки».¹⁴

Критика церкви и монашества у этого радикального мыслителя дополнялась смелым тезисом о неповиновении властям вообще. Он объявил, что «не подобает же в христианох властем быти»,¹⁵ призывая к неповиновению им и неплатежу податей. Зиновий Отенский упрекал сторонников «нового учения»: «Не любите богом поставленныя царскиа и святительскиа чиноначальникы, ни хощете владоми быти от господей», «отбегаете началник владычества».¹⁶

Решительно выступал Феодосий и против войн. Его тезис «не подобаеть воевати» имел целью счастье и мир народов, лучшие сыны которых гибли в ходе многочисленных феодальных войн и усобиц. Отрицая власть, церковь и войны, Косой противопоставлял им раннехристианское учение. Основа его — любовь к богу и вытекающая из нее любовь к ближнему.

Как и большая часть реформационных учений средневековья, учение Косого пыталось реставрировать общественный строй, близкий к раннехристианскому, когда, по словам Ф. Энгельса, «христианство знало толькоодно равенство для всех людей, а именно — равенство первородного греха, что вполне соответствовало его характеру религии рабов и угнетенных».¹⁷ Крестьянско-плебейская ересь из «„равенства сынов божиих"… выводила гражданское равенство и уже тогда отчасти даже равенство имуществ».¹⁸

Учение Феодосия Косого было вершиной развития прогрессивной общественно-политической мысли середины XVI в. Оно выражало идеологию складывающейся плебейской оппозиции феодализму и являлось наиболее радикальным проявлением реформационного движения в России; учение Косого оказало сильное воздействие на общественную мысль Великого княжества Литовского, куда он вынужден был бежать.

Объективно учение Феодосия Косого было направлено на ликвидацию феодального строя. Этим оно принципиально отличалось от взглядов других передовых мыслителей — Пересветова или Ермолая Еразма, которые стремились лишь к преобразованию государственного строя для его укрепления в интересах господствующего класса.

Обострение идеологической борьбы вновь бросило самодержца в объятия испытанного союзника — иосифлянской церкви во главе с митрополитом Макарием. Во время казанского похода 1552–1553 гг. ему было поручено «во всем беречи царства сего». Макарий, как показал И. И. Смирнов, в эти годы принимал активное участие в управлении государством и играл некоторую роль во внешнеполитических сношениях с Великим княжеством Литовским.

В связи с событиями 1553 г. и антиеретическими соборами 1553–1554 гг. особую остроту приобрело идеологическое обоснование самодержавия. Если на одном полюсе русской общественной мысли устами Косого царская власть полностью отрицалась, то на другом — усилиями идеологов самодержавия — создавалось учение о ее теократическом происхождении.

В 1553–1555 гг. при участии А. Ф. Адашева был написан «Летописец начала царства», посвященный событиям 1533–1553 гг. В нем развивались две темы укрепление самодержавной власти и присоединение Казани. При описании венчания на царство Ивана IV подчеркивалось, что царские регалии были получены Мономахом от византийского императора Константина, а Иваном от его отца Василия III. Присоединение Казани автор «Летописца…» сравнивал с освобождением израильтян библейским героем Моисеем из многолетнего египетского плена. Автор выступал за сильную самодержавную власть, был сторонником компромисса между различными прослойками феодалов. В уста Василия III вложено и благословение Ивана IV на борьбу с неверными, которые «покушахуся на православие, на нашу дръжаву».¹⁹ Следовательно, и борьба с Казанью также представлялась исполнением заветов Василия III. «Летописец…» увековечивает бояр, которые проводили восточную политику правительства Ивана IV, — С. И. Микулинского, Федора и Алексея Адашевых, П. С. Серебряного, А. Б. Горбатого, П. М. Щенятева, М. И. Воротынского, А. М. Курбского, Владимира Старицкого и, наконец, Шигалея. В «Летописце…» были отмечены и заслуги детей боярских (дворян), участвовавших в этих походах. «Летописец…» обличал княжат-бояр, повинных во всех неурядицах малолетства Грозного. Главная причина феодальных смут, происходивших в ту пору, по мнению автора, — деятельность Шуйских.

Прославлению самодержавия были посвящены и фрески так называемой Золотой палаты в Кремле. Целая серия их изображала освобождение Израиля от египетского рабства, намекая на взятие Казани, которое рассматривалось как завершение многовековой борьбы Руси с Золотой Ордой. Единый идеологический замысел фресок и «Летописца начала царства» отражал общие представления руководителей правительственного кружка — Сильвестра и Адашева. В демагогических тонах рисовался идеал самодержца, который дает «суд и правду нелицемерну всем», равно «жалует и удоволяет… велмож и средних и младых», исходя из истинной веры. Основа мудрости царя («начало его премудрости») — страх господень. Царя должны занимать не только вера («закон Христов») и праведный суд, но и ратные дела. Он должен защищать страну «от всех иноверных бусурман и латын».²⁰ Этот-то образ идеального монарха и воссоздан во фресках Золотой палаты.

Россия времени Грозного не была готова идти по пути радикальных перемен, куда ее звали передовые мыслители, Средствами литературы и изобразительного искусства идеологи самодержавия обосновывали учение о теократическом происхождении царской власти.