«Согласно обычному воззрению, ценность чувства любви выходит на передний план в ее сущности. Коль скоро неоспоримо верно, что она есть самое позитивное из всех человеческих чувств, имеет высшее содержание в полноте жизни, дарит чистейшую и сильнейшую радость, неизмеримое счастье. Она воспринимается как нечто вечное, надвременное — независимо от ее временнóго, психологически-аффективного рождения и исчезновения. Ее смысл вечен, как вечен в своей идеальности ее истинный предмет. И эту вечность любви любящий чувствует в себе непосредственно и убедительно как свою лучшую часть. Любая личная любовь единственна, индивидуальна, как и ее носитель, и как ее предмет. Каждый имеет ее собственное, особенное идеальное бытие. И оно на самом деле вечно. Как долго конкретный человек может это сохранить — совершенно другой вопрос. Тем не менее любящий — именно реальный, конкретный человек. И этот реальный, ограниченный человек в любви становится причастным вечности. Это невероятное, во что не верит тот, кто ни разу не любил, есть, тем не менее, не обман, но простая истина.

Называть это высокое чувство счастьем было бы заблуждением. И популярное воззрение, не способное увидеть в ценности чувства любви ничего, кроме счастья, упускает суть дела. Счастье в любви как раз вторично. В действительности она всегда содержит страдание и радость. Собственно эвдемония в ней, скорее, состоит в том, что, начиная с определенной глубины чувства, страдание и удовольствие неразличимы. Страдание любящего само может быть счастливым, а счастье приносить боль. Специфическая ценность чувства любви находится по ту сторону счастья и несчастья. Человек, испытывающий высшее чувство любви, поднимается над счастьем и несчастьем, ибо это — чувство другого порядка и другого душевного содержания, в котором радость и страдание, как бы волнами сменяя друг друга, образуют лишь подчиненные моменты. Это эмпирические, временные акциденции некоей субстанции, которая любящему дана непосредственно как исполненная идеи, как ценность вечности.

Опытным подтверждением этого странного феномена является так называемая «несчастная любовь». Она имеет место, когда любящий испытывает довольно поверхностные чувства, когда в его любви доминирует желание обладания для себя; в таком случае любовь представляется ему роком, человек видит в ней только «несчастья», лишение, отказ. Нечто совершенно иное представляет она для глубоко любящего, стремящегося жить для возлюбленного. Любовь такого человека, даже если она остается без ответа, все равно представляет собой то высокое чувство, какое она представляет сама по себе. Это высокое ценностное чувство отличается от сентиментального пережевывания своей боли, как небо и земля. Человек чувствует автономную ценность самой любви.

Конечно, всякая личная любовь ищет взаимности. Она даже прямо пробуждает взаимность,— по крайней мере, если возлюбленный чувствует, как с ней его бытие приобретает смысл. Но как раз ценность ее чувства не заключается во взаимной любви. Ценность становления любимым неоспорима, совершенно своеобразна; и, тем не менее, ценность собственно любви ей не присуща, в отличие от последней она не является «нравственной». Ценность принимающей любви не является обусловливающей для ценности любви дающей, но, пожалуй, наоборот. Ведь глубина чувства собственно любви не убывает при отсутствии взаимности, она еще усиливается; при этом любовь становится болезненной. Напротив, ценность чужой любви для возлюбленного, очевидно, растет по мере его собственной любви. Она имеет значение для человека, лишь когда он сам любит. Счастье, ставшее притчей во языцех, которое человек познает только в личной любви, есть не счастье становления любимым, но счастье любви.

e) Душевная глубина и глубинная связь

Ощущению вечности и потусторонности любви по отношению к удовольствию и неудовольствию соответствует глубина участия «Я». То, что это чувство может усилиться до страсти (и отнюдь не только на основе отношений между полами) как и то, что оно может осветить всю человеческую жизнь покоем и величием, объясняется тем, что оно простирается до неимоверных глубин душевной жизни, не доступных человеческому сознанию.

Если соотнести с этим трансцендентную связь человека с человеком, то проявится характерная противоположность ко всем другим видам любви, даже ко всем другим добродетелям. Справедливость, например, также связывает личность с личностью, но очевидно только поверхность с поверхностью. В еще большей степени это касается добродетелей обхождения. Уже гораздо теснее связывает любовь к ближнему; точно так же любовь к дальнему и дарящая добродетель, каждая в своем роде, но все явно односторонним образом. Личная же любовь связывает непосредственно самое сокровенное двоих влюбленных — причем минуя все поверхностное. Конечно, связанные личной любовью могут иметь внешние столкновения, конфликты, ссоры; все это может даже убить любовь, если она не обладает силой преодолеть все эти препятствия. Но для любви характерно не решать именно поверхностные конфликты, в том числе если они превосходят ее силы, но минуя все решения непосредственно отыскивать путь к внутренней гармонии. Ибо любовь способна страдать. Она может претерпевать и переносить; она не имеет ничего общего с самими конфликтами, но принадлежит другому слою нравственного бытия.

И она не только своими корнями уходит в душевное первоначало личности, но она способна и извлечь его в сознание, или по крайней мере в область ясно ощутимого. Личная любовь говорит о самом тайном, для чего нет слов. Но язык любви не привязан к слову. Любовь не нуждается в выражении, она имеет тысячи способов выражения через знаки, символы, открытия. Тело и душа со всеми их способностями должны служить ей. Любовь неисчерпаема в средствах, развивая и совершенствуя чувства любящих. Так, с ней расцветает понимание, от которого ни разу не любивший не ожидает ничего, открывается глубина и соединяется самое сокровенное двоих людей. Без нее человек никогда не открыл бы своей собственной сути, он, ничего не подозревая, «прошел бы мимо» себя самого. Это не сказка, которую выдумывает любящий, когда он говорит, что ему представляется, как будто в нем открывается до сих пор закрытая первопричина совершенно неожиданных богатств. Она действительно открывается; непонятное, скрытое, лучшее в нем обретает свое право, достигает власти над ним. Это, видимо, происходит из-за того, что любовь перерастает силы одного человека и следует другому закону, нежели закон личностности (закону общей ситуации любви), раскрытия доселе тайного человек может и не вынести. Его охватывают болезненные чувства; и в этом ценность любви обнаруживает в себе неценностную составляющую.

f) Ценность познания в любви

Личная любовь имеет свою самоценность и как умонастроение, и как стремящаяся сила, как чувство и, в конце концов, как познание.

Этот ценностный момент в ней, пожалуй, признан меньше всего. Ничто, кажется, не отстоит от любви дальше, чем познание. Кажется, она принимает свой предмет (любимого человека), каким она его видит или хочет видеть, и этим довольствуется. Говорит ведь народная мудрость, что «любовь слепа», подразумевая тем самым, что она счастлива в своей слепоте, что ей и не нужно никакого видения.

И все-таки весь ряд вышеперечисленных моментов в ней уже предполагает основополагающий момент познания. Как может любовь ориентироваться на идеальную ценность личностности, и направлять к нему реального человека, если она его каким-либо образом не схватывает? Схватывание здесь всегда уже является предпосылкой. И ничего не меняет, что схватывание в данном случае «чувственное». В этом смысле момент познания в любви уже содержится, и не только в ее следствии. Понимающий под «познанием» только мыслящее, рефлектирующее, рациональное объектное сознание, должен это, конечно, воспринимать как абсурд. Но такое представление познания несостоятельно, оно не удовлетворительно ни для науки, ни для этического сознания, ни для жизни вообще. Ведь все схватывание ценностей основывается на ценностном чувстве. В чувстве, таким образом, уже заключен основной момент ценностного познания. Таковой, очевидно, заключен и в личной любви, ибо в ней осуществляется контакт с ценностями особого рода.

В определенном смысле народная мудрость права. Любовь «слепа» в том отношении, что не видит того, что у нее перед глазами. Правильнее нужно было бы сказать: она видит не то, что у нее перед глазами, а что реально даже не наличествует. Она видит насквозь. Ее взгляд предвосхищающий. Для нее идеальная сущность человека, сокрытая в реальном человеке, и есть собственно человек. В связи с ценностью личностности любящий и есть единственный видящий, нелюбящий же слеп. Поэтому справедливый слеп в отношении личностности, любящий же, видя ее, к ней несправедлив. Справедливый направлен только к реальной, любящий — только к идеальной личностности. Поэтому любящий необходимо должен казаться нелюбящему «слепым»; последний не может видеть того, что видит он. Любящий всегда имеет право на другое отношение к личностности в отличие от множества нелюбящих, — конечно, всегда только для той личности, которую он видит любя. Касательно каждой другой личностности познающим может быть только опять-таки иначе настроенный любящий взгляд. Сила познания любви не обобщается, она индивидуальна, как и ее объект — идеальная личностность. Однако в этих границах она автономна, обнаруживает прочность и неколебимость, и совершенно правомерно. Именно пресловутая необучаемость любящего, по поводу которой опытный снисходительно усмехается и качает головой, раскрывает всю серьезность этого феномена. Даже там, где факты на стороне опытного, влюбленный идеально все-таки имеет право на свое суждение. Его на самом деле, коль скоро он действительно любит, то есть имеет прозорливый взгляд на идеальный этос возлюбленного, не может «научить» никакой опыт, в том числе и свой собственный. Ибо любой полученный опыт относится именно к реальной личностности, а не к идеальной. Его ценностный взгляд, однако, касается идеальной личностности. И любящий видит ее не эмпирически, но априорно, сквозь эмпирическую личностность.

С парадоксом в этом индивидуально познающем и индивидуально значимом априоризме мы уже сталкивались в проблеме ценности личностности (см. гл. 57 k). Познавательный момент в личной любви содержательно совпадает с феноменом того априоризма. Ибо любящий один является познающим ценность личностности. Нет никакого иного схватывания последней кроме любящего взгляда. Личная любовь открывает в эмпирической личностности идеальную. Как она в своем стремлении к идеальному этосу любимого и в своей направленности на него впервые его осуществляет и как бы впервые его создает, так она как раз для этого сначала должна схватить свой этос, причем схватить в противоположность данной эмпирической личности. Антиципация идеального здесь, как и везде, предшествует реализации. Созданный любовью «плод» есть лишь следствие такого предвосхищающего познания. Всякое исполнение и всякое удовольствие от него основывается на познавательной проникающей способности любящего взгляда.

Как дополняют друг друга эмпирическое и априорное видение в любящем взгляде, показать нельзя. Априорное видение обусловлено через данность эмпирической личности, но содержательно противоположно ей. В себе ценное видится в своей неисполненности, идеальное — в неадекватно реальном. Правда, некие начатки к исполнению всегда есть и в реальной личностности. Это как бы задает направление взгляду, ищущему идеал. Но не следует думать, что любящий видит две личностности, как бы стоящие другом за другом; он видит идеальную личность непосредственно в реальной, проецируя идеальную на реальную, возвышая реальную личностность до идеала.

В этом, конечно, есть не только истина, но и заблуждение; ибо, если он видит реального человека, как если бы он был идеальным, то он видит его как раз ошибочно. В этом смысле нелюбящий имеет преимущество. Ограниченность же последнего, напротив, заключается в невосприимчивости к идеалу. Заблуждение любящего может стать для него роковым, привести к большому жизненному разочарованию — точно так же, как своей обратной стороной, верным видением, оно может дать ему и любимому удовлетворение. Вопрос в том, насколько любящий способен любить один идеал, или как долго он может объединять идеал с трезвым взглядом на реальное, то есть с жизнью в реальности и с реальным человеком. Объединение не должно при этом быть компромиссом.

Конечно, увидеть воплощение своего идеала для любящего стоит любых страданий. Выбрать для себя такое стремление, всегда оставаться верным ему — в этом и заключается все жизненное искусство любви. Жить любя, значит узнать самое достойное, что есть в познании познания, быть причастным самому лучшему в человеке.

Так личная любовь, подобно дарящей добродетели, есть последний смысл жизни, некая исполненность уже в зародыше, предельная самоценность и смыслополагание человеческого бытия — бесполезная, подобно всякой подлинной самоценности, но представляющая собой подлинный свет нашей жизни»[15].

II .Написать эссе на тему:

Как я понимаю мысль стоиков о том, что страдание проистекает из желания невозможного?

Вариант №10

Фуко «Культура себя»

Биография Фуко

Мишель Фуко (1926-1984) – французский философ, теоретик культуры и историк. Фуко в третьем томе «Забота о себе» трилогии «История сексуальности» осуществил анализ текстов античных философов эллинистического периода первых веков нашей эры: эпикурейцев и римских стоиков – Эпиктета, Сенеки, М. Аврелия. Современный ученый назвал античное время золотым веком культуры себя, когда искусство жить под знаком заботы о себе стало основной темой не только размышлений философов наедине с самим собою, но и особой социальной практикой философов, стимулирующей и укрепляющей межличностные отношения. В этой работе философия предстает как искусство существования и медицинская практика. 

Вопросы к фрагменту из работы Фуко «Забота о себе»:

1) Существует ли, согласно Фуко, оптимальный возраст для занятий философией?

2) Как Апулей определяет правило, «равно необходимое для всех людей»?

3) Какую пифагорейскую традицию заботы о себе вспоминает Фуко в приведенном ниже фрагменте?

4) Включает ли забота о себе требование общаться с другими или философия возможна в одиночестве?

5) Что, по мнению автора, лучше всего «интенсифицирует социальные отношения»?

6) Что общего между философской и медицинской заботой о себе? В чем различие?

7) Кто из мыслителей сказал, что философия и медицина действуют в одних пределах?

8) Согласны ли вы с убеждением Эпиктета в том, что философом скорее становятся через опыт боли, а не через переживание удовольствия?

9) В чем Эпиктет видел задачу своей философской школы?

10) Почему болезни души опаснее, нежели телесные заболевания?

11) Является ли практика воздержания самодостаточной или же она подчинена какой-то иной цели, лежащей за пределами аскезы?

12) Каким образом сближение морали и медицины изменило взгляд человека на самого себя?

13) Почему любовь считалась тяжелым помрачением духа, безумием, требовавшим лечения наравне с дефектами тела?

14) Чем Фуко объясняет столь напряженное внимание к телу в контексте «медикализации» культуры себя?

15) Как вы понимаете тезис «Удовольствие – от малого!»?

16) Что значит «этика обладания»?

17) В чем преимущество наслаждения собой перед наслаждением, источник которого лежит вне нас?

18) Что выступает гарантией свободы, по убеждению Фуко?

19) Почему современный философ утратил роль врачевателя души?