Естествознание греков было абстрактно-объясни­тельным, лишенным деятельностного, созидательного компонента. Здесь не было места для эксперимента как способа воздействия на объект искусственными сред­ствами с целью уточнить содержание принятых абст­рактных моделей объектов.

Для оформления же естествознания как науки одних навыков идеального моделирования действитель­ности недостаточно. Помимо этого нужно выработать технику идентификации идеализации с предметной об­ластью. Это означает, что «от противопоставления иде­ализированных конструкций чувственной конкретнос­ти следовало перейти к их синтезу»',

А это могло произойти лишь в иной социальности, на основе отличных от имевшихся в Древней Греции общественно-политических, мировоззренческих, акси­ологических и других ориентиров мыслительной дея­тельности.

Анализируя особенности древнего знания, обосно­ванно констатировать некую дивергенцию человечес­кого мышления. В результате правильно выделять мно­жество путей развития интеллекта, лишь один из кото­рых дает начало науке. Причины этого, во многом, заключались в специфике всего общественно-полити­ческого и материально-практического уклада народов, который, накладывая отпечаток на характер осуществ­ляемого ими духовного производства, предопределял его возможность выступать «порождающей структу­рой» науки. Только то стечение (социокультурных) обстоятельств, которое реализовалось в античной Гре­ции, смогло обеспечить условия для возникновения науки. Почему случилось так? Могло ли все или что-то оказаться по-другому? Подробный анализ этих вопро­сов еще ждет своего исследования. Мы лишь стреми­лись показать, что главное, почему наука возникла не на Древнем Востоке, а в Древней Греции, состоит в том, что именно здесь получили развитие, оформились та­кие необходимые для процесса наукообразования отношения, как интерсубъективность, общезначимость, надличностность, субстанциальность, идеальное моде­лирование действительности и т. п.

Основанием становления и более поздней консо­лидации этих отношений послужила реализация про­граммы «трех П».

Разделение умственного и физического, управлен­ческого и исполнительского, слова и дела и многого другого, без чего с самых далеких рубежей невозмож­на наука, было и на Востоке, тем не менее, это не привело к оформлению там науки. Главным образом потому, что древневосточная культура не располага­ла условиями для выработки перечисленных выше от­ношений. Можно ли на этом основании гипертрофи­ровать историческую роль античной, европейской культуры, умаляя значение древневосточной? Разуме­ется, нет. Историю европейской культуры, точно так же, как и историю Европы вообще, невозможно по­нять без соотнесения их с иными культурами и судь­бами иных народов. Ибо история Европы есть исто­рия глубокой и тесной взаимосвязи западного мира с другими (в первую очередь, восточным) мирами. Ис­пользуя известную мысль Д. Олдриджа, можно ска­зать: европейская культура не является автаркичной, она функционировала и продолжает функционировать как результат ассимиляции широкого притока идей, не ограниченных линией, которую мы называем кон­тинентальной границей. В нашем случае, в случае обсуждения вопроса наукообразования, правильная позиция заключается в признании самостоятельной ценности, значимости обеих культур. Это находит солидное обоснование, в особенности, если учитывать значение миграционных потоков знания с востока на запад для перспектив оформления науки. Ясно, что без тех непреходящих достижений, какие выработала восточная мысль и какими она обогатила мысль за­падную, исторические судьбы последней были бы гораздо более «запутанными». Поэтому речь может идти о взаимопроникновении древневосточной и ан­тичной, европейской культур в рамках общечелове­ческой культуры.

Вместе с тем не вызывает сомнения факт оформ­ления науки именно в лоне античной культуры. Иначе говоря, древневосточная ветвь науки в ходе развития цивилизации оказалась бесперспективной. Является ли данное заключение окончательным? Для нас — да. Однако это не означает невозможности других мнений. Некоторые, как, например, Д. Прайс, представляют дело таким образом, что оформление науки в культуре Античности, и даже шире — в европейской культуре, — было вызвано случайным и чуть ли не патологическим отклонением от магистралей древневосточных культур, якобы индуцировавших особое научное сознание. На это можно заметить следующее.

1. «Если признать, что для науки характерны два момента: а) использование идеальных моделей в качестве «ядра» картины мира и б) использова­ние имперсональной (надличностной) системы способов логического построения, развертыва­ния, доказательства научных положений, то ее (науки) возникновение не было неизбежным в эволюции познания»¹. Действительно: поскольку своему оформлению наука обязана возникнове­нию той социальной системы, которая актуали­зировала эти моменты, а возникновение данной системы в процессе общественного развития само по себе не фатально — во всяком случае, большая часть народов мира не прошла через эту стадию, — постольку оформление науки в усло­виях Древней Греции оказывается результатом «стечения обстоятельств», вовсе не обязательно­го в истории.

2. Тезис о возможности иных типов научного созна­ния, нежели общеизвестный, уходящий корнями в Античность, который поддерживается также столь серьезным исследователем древней науки, как Нидам, оставаясь до сих пор строго не подкреп­ленным ни фактически, ни концептуально, пред­ставляется спекулятивным.

Поэтому, с одной стороны, избегая спекуляций, а с другой, отметая европоцентризм и вовсе не умаляя достоинств восточной культуры, в особенности в связи с радикальностью процессов миграции знаний с вос­тока на запад в ранней античности для судеб науки, мы тем не менее, исходя из фактов, констатируем сле­дующее.

То, что с гносеологической точки зрения именует­ся наукой, т. е. по крайней мере является теоретичес­ким (теорийным) познанием, имея в виду логически обоснованное мышление, понятиями и категориями, а также основывается на идее «внеличностностного по­рядка, бесконечной причинной цепи, пронизывающей все бытие, трансцендентной по отношению к челове­ку, но рационально постижимой»¹, возникло именно в Европе (античная Греция) в результате реализации программы «трех П».

В контексте сказанного понятно, почему на входе в свою академию Платон вывесил лозунг «Негеометр — да не войдет», а последователь Платона Ксенократ, говоря: «Иди, тебе нечем ухватиться за философию», отказывал в посвящении в «академики» человеку, да­лекому от математики.

Древний этап синкретического сосуществования философии и науки намечает тем не менее предпосыл­ки их дифференциации. Объективная логика сбора, систематизации, концептуализации фактического ма­териала, рефлексия вечных проблем бытия (жизнь, смерть, природа человека, его назначение в мире, индивид перед лицом тайн Вселенной, потенциал по­знающей мысли и т. д.) стимулируют обособление дис­циплинарной, жанровой, языковой систем философии и науки.

В науке автономизирутотся математика, естествоз­нание, история.

В философии упрочаются онтология, этика, эсте­тика, логика.

Начиная, пожалуй, с Аристотеля философский язык отходит от обыденной разговорной и научной речи, обогащается широким спектром технических терминов, становится профессиональным диалектом, кодифици­рованной лексикой. Далее идут заимствования из эл­линистической культуры, ощущается латинское влия­ние. Сложившаяся в Античности выразительная база философии составит основу различных философских школ в будущем.