Поможем в ✍️ написании учебной работы

Имя

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

Выберите тип работыЧасть дипломаДипломная работаКурсовая работаКонтрольная работаРешение задачРефератНаучно - исследовательская работаОтчет по практикеОтветы на билетыТест/экзамен onlineМонографияЭссеДокладКомпьютерный набор текстаКомпьютерный чертежРецензияПереводРепетиторБизнес-планКонспектыПроверка качестваЭкзамен на сайтеАспирантский рефератМагистерская работаНаучная статьяНаучный трудТехническая редакция текстаЧертеж от рукиДиаграммы, таблицыПрезентация к защитеТезисный планРечь к дипломуДоработка заказа клиентаОтзыв на дипломПубликация статьи в ВАКПубликация статьи в ScopusДипломная работа MBAПовышение оригинальностиКопирайтингДругое

Нажимая кнопку "Продолжить", я принимаю политику конфиденциальности

Введение. ПОНЯТИЕ НАУКИ

Существуют два возможных способа философско­го осмысления такого когнитивного конструкта (и со­ответствующей ему реальности) как «наука». Пер­вый — трансцендентально-аналитический. Он состоит, во-первых, в задании «науки» как специфической структуры сознания в ее знаниевой и познавательно-процессуальной определенности. Во-вторых, в ответе на вопрос: как возможна такая структура с точки зре­ния общих характеристик сознания, имеющихся в нем оснований и когнитивных средств? Данный подход является имманентно-философским, так как опирает­ся в первую очередь на категориальные ресурсы са­мой философии и только во вторую — на исследова­ние эмпирического бытия науки. Начало трансценден­тально-аналитической традиции осмысления «науки» было положено древнегреческими философами (Пар-менид, Платон, Аристотель). Она была господствующей в истории философии вплоть до начала XIX века, одна­ко наиболее четкую формулировку получила у И. Кан­та в виде поставленных им вопросов: как возможна математика, как возможно теоретическое естествозна­ние и др. Поэтому данный способ философского ис­следования «науки» можно было бы назвать «кантов-ской» парадигмой философии науки.

Второй логически возможный способ философско­го анализа науки — синтетически-обобщающий. По преимуществу он опирается на эмпирическое иссле­дование науки как особой социокультурной реальнос­ти, имеющей специфические когнитивные, коммуни­кационные и практические механизмы функциониро­вания и воспроизводства. Философия науки в таком ее понимании существенно опирается на метанаучные разработки (история науки, социология науки, логика науки, науковедение и др.). Исследуя конкретно-исто­рические формы существования науки, ее дисципли­нарное многообразие, данный подход имеет целью обобщение ее логико-методологического, предметного и операционального своеобразия, выявление структу­ры общих закономерностей, тенденций развития «на­уки». Этот тип «философии науки» впервые был отчет­ливо заявлен в работах О. Конта, и поэтому его можно назвать «контовским».

Если кантовская философия науки идет от вопро­са, как наука возможна, к ответу, как она «реально есть», то контовская имеет противоположный иссле­довательский вектор: от вопроса, как она «реально есть», к ответу, как она возможна. В первом случае мы имеем дело с философией науки как элементом фило­софской теории, во втором — как с генерализирующей науковедческой дисциплиной. Вопрос «стыковки» этих парадигм — одна из актуальных и слаборазработанных проблем современной философии.

В данном учебном пособии при изложении основ­ных проблем истории и философии науки мы остано­вимся на трех главных проблемах философии науки: понятие науки, структура научного знания, динамика научного знания. При этом мы не будем себя жестко связывать рамками ни кантовской, ни контовской па­радигм, используя при решении заявленных проблем язык и ресурсы обеих.

Дать ответ на казалось бы ясный вопрос, что такое наука, оказывается не так просто. Дело в том, что наука представляет собой очень сложный и во многих отно­шениях противоречивый в своем эмпирическом бытии объект. Это относится и к историческому бытию науки, к ее, так сказать, диахронному аспекту и к ее синхрон­ному бытию, имея в виду ее современное состояние.

Так весьма противоречивым, логически несовмес­тимым является диахронное (историческое) многооб­разие форм «науки»: 1) древняя восточная преднаука (вавилоно-шумерская, египетская, древнеиндийская, древнекитайская); 2) античная наука; 3) средневековая европейская наука; 4) новоевропейская классическая наука; 5) неклассическая наука; 6) постнеклассическая наука.

Особенностями восточной преднауки являлись: непосредственная вплетенность и подчиненность практическим потребностям (искусству измерения и счета — математика, составлению календарей и обслу­живанию религиозных культов — астрономия, техни­ческим усовершенствованиям орудий производства и строительства — механика и т. д.); рецептурность (ин-струментальность) «научного» знания; эмпирический характер его происхождения и обоснования; кастовость и закрытость научного сообщества.

Прямо противоположные свойства обретает то, что называется «наукой» в Древней Греции: теоретичность (источник научного знания — мышление), логическая доказательность, независимость от практики, откры­тость критике, демократизм. Образцом античного по­нимания научности, безусловно, являются «Начала» Евклида.

Сущностные черты средневековой «науки»: теоло-гизм, непосредственное обслуживание социальных и практических потребностей религиозного общества, схоластика, догматизм. В средневековой религиозной культуре наука вынуждена была выполнять роль слу­жанки богословия и согласовывать с ним свои утвер­ждения. Научные истины («истины разума») имели подчиненный, более низкий гносеологический статус, чем религиозные истины («истины веры»). Астрология, алхимия, религиозная герменевтика были парадиг-мальными образцами средневековой науки. Ясно, что средневековая «наука» противоречила по своим зна-ниевым и операциональным характеристикам как ан­тичной «науке», так и древней «преднауке».

Наконец, в эпоху Возрождения и Новое время в Европе возникает совершенно новое по своим когни­тивным и социальным характеристикам явление, кото­рое можно назвать прообразом современной «науки». Что ее отличает от того, что прежде именовалось «на­укой»? Во-первых, совершенно отличная от средневе­ковой идеология. Леонардо да Винчи, Г. Галилей, Р. Де­карт, Ф. Бэкон полагали главными ценностями новой науки светский характер, критический дух, объектив­ную истинность, практическую полезность. Провозг­лашенный лорд-канцлером Англии лозунг «Знание — сила» был направлен не только против средневековой схоластической науки, но и по-своему против антич­ной науки с ее ангажированной независимостью от практических потребностей общества. В основе проек­та науки «модерна» лежало стремление ученых эпохи Возрождения и Нового времени соединить, синтезиро­вать рациональность античной науки с техно-инстру­ментальным характером восточной преднауки. Но для того, чтобы служить потребностям практики, увеличе­нию господства человека над окружающей действи­тельностью и прежде всего — природой, новая наука, по мнению ее архитекторов, должна: 1) сосредоточить­ся на изучении отдельных процессов и явлений с тем, чтобы использовать впоследствии полученное знание о свойствах и законах этих процессов в технических и технологических целях; 2) сама наука должна быть не созерцательно-наблюдательной, а экспериментальной в своей основе, т. е. предметом науки должна быть не сама по себе природа в своей естественности и цело­мудренной объективности, а «вырванные» из природы как тотальности или искусственно созданные в лабо­раториях материальные системы. Такие «рукотворные» системы легче поддаются исследовательскому контро­лю, чем природные системы в их естественном состо­янии. Они в принципе воспроизводимы неограничен­ное число раз. Относительно них гораздо легче достиг­нуть точного, логически связанного и количественного описания. Количественное описание свойств, отноше­ний и законов функционирования таких систем пред­полагает использование языка математики, языка функций. Последние, в силу континуального характера области их значений, позволяют в принципе неограни­ченно увеличивать интервал точности, однозначности и определенности научного языка. Онтологическое обоснование такого подхода было четко сформулиро­вано Галилеем: «Книга природы написана языком математики» и еще решительнее: «Бог— математик». Парадигмальными образцами новой науки явились аналитическая геометрия (Р. Декарт), механика (Г. Га­лилей, И. Ньютон) и математический анализ (И. Нью­тон, Г. Лейбниц, О. Коши, К. Вейерштрасс). Для обо­значения новой науки — экспериментально-математи­ческого изучения действительности — был предложен новый термин «science».

Однако и новая (модернистская) наука претерпела за 300 лет своего существования и развития существен­ные изменения, пройдя в ходе своей эволюции ряд качественно различных этапов, которые по целому ряду параметров противоречат друг другу. Среди этих эта­пов выделяют классическую, неклассическую и пост-неклассическую науку (B.C. Степин). Эти типы «науки» отличаются друг от друга не только своим предметным содержанием и дисциплинарным объемом, но и свои­ми основаниями (онтологическими, гносеологически­ми, социальными и др.).

Так, онтологическими основаниями классической науки являлись: антителеологизм, однозначный детер­минизм, механицизм. Гносеологические основания классической науки: объективные методы исследова­ния, эксперимент, математическая модель объекта, дедуктивно-аксиоматический способ построения тео­рии. Ее социальные основания: дисциплинарная орга­низация, создание научных и учебных заведений но­вого типа (исследовательские лаборатории, институты, академические и инженерные сообщества, политехни­ческие и естественно-научные вузы и кафедры, испы­тательные стенды, научные журналы), востребован­ность науки обществом, усиление связи науки с про­изводством, создание промышленного сектора науки, возникновение массовой, «большой» науки. Осознание ограниченности когнитивных ресурсов классической науки приходится на конец XIX — начало XX века, время начала кризиса ее основ (период создания тео­рии относительности, квантовой механики, конструк­тивной логики и математики и др.).

Качественно новый этап в осуществлении проек­та науки «Science» — неклассическая наука, основан­ная на существенно отличном от классической фун­даменте. Онтология неклассической науки: реляти­визм (пространства, времени, массы), индетерминизм (фундаментальных взаимосвязей объектов), массо­вость (множество объектов любого рода — статичес­кая система), системность, структурность, организо­ванность, эволюционность систем и объектов. Гносео­логия неклассической науки: субъект-объектность научного знания, гипотетичность, вероятностный ха­рактер научных законов и теорий, частичная эмпири­ческая и теоретическая верифицируемость научного знания. Методология неклассической науки: отсут­ствие универсального научного метода, плюрализм научных методов и средств, интуиция, творческий конструктивизм. Социология неклассической науки: «зернистая» структура научного сообщества, много­образие форм научной кооперации, наука — объект экономического, правового, социального и государ­ственного регулирования, противоречивое многообра­зие норм научного этоса.

Неклассический этап развития «новоевропейской» науки проходит пик развития в 70-е годы XX века. Ему на смену приходит парадигма «постнеклассической» науки (фиксация, выделение и описание особеннос­тей которой основательно осуществлено в работах B.C. Степина). Лидеры постнеклассической науки — биология, экология, синергетика, глобалистика, науки о человеке. Преимущественный предмет исследова­ния постнеклассической науки — сверхсложные си­стемы, включающие человека в качестве существен­ного элемента своего функционирования и развития (механические, физические, химические, биологичес­кие, экологические, инженерно-технические, техноло­гические, компьютерные, медицинские, социальные и др.). Идеология, философские основания и методо­логия постнеклассической (современной) science су­щественно отличаются и во многом несовместимы с принципами и «духом» не только «классического» этапа развития модернистской (новоевропейской) науки, но и ее «неклассического» этапа. Принципы онтологии постнеклассической science: системность, структурность, органицизм, нелинейный (многовариан­тный) эволюционизм, телеологизм, антропологизм. Ее гносеологические основания: проблемная предметность, социальность (коллективность) научно-познавательной деятельности, контекстуальность научного знания, по­лезность, экологическая и гуманистическая ценность научной информации. Методология постнеклассической науки: методологический плюрализм, конструктивизм, консенсуальность, эффективность, целесообразность научных решений.

Мы не будем здесь фиксировать внимание на том, что постнеклассическая наука — это, видимо, пере­ходное состояние от исторического таксона «мо­дернистская наука» с ее представлениями о научной рациональности к качественно новому историческому таксону науки, который может быть назван «постмо­дернистская наука» с совершенно иными представле­ниями о «научности» и «рациональности». Нам важно лишь подчеркнуть ту мысль, что исторические формы бытия того, что именовалось и именуется «наукой», настолько разнообразны и настолько противоречат друг другу, что не поддаются простому эмпирическо­му обобщению.

Наряду с диахронным («историческим») плюрализ­мом «науки» имеет место и ее синхронный плюрализм. Он обусловлен существенным различием предметов и методологического арсенала разных научных дисцип­лин, реализуемых в них идеалов и норм научного ис­следования, а также форм организации деятельности. При анализе современной науки можно выделить по крайней мере четыре совершенно различных класса наук, по ряду параметров существенно различающих­ся друг от друга: 1) логико-математические; 2) есте­ственно-научные; 3) инженерно-технические и техно­логические; 4) социально-гуманитарные. Трудно на­звать то общее, что всех их объединяет (тем более, что в каждом классе есть весьма различные дисциплины и теории, в том числе альтернативные, эмпирический и теоретический уровни знания и т, п.). В самом деле, что общего между «математикой» и «историей», или даже между «математикой» и «физикой» ? Гораздо лег­че сформулировать отличия и даже противоположность между математическими, физическими и гуманитарны­ми «науками» и по предметам, и по способам констру­ирования знания, и по способам обоснования знания, критериям его приемлемости («истинности»), и даже по способам организации научных сообществ и их ценностным ориентациям. Доказательством существен­ной несхожести этих видов «наук» является, в частно­сти, частое непонимание друг другом представителей различных наук. Ярким его примером является серь­езно обсуждаемый Е. Вигнером вопрос о непостижи­мой эффективности чистой математики в применении ее к описанию физической реальности. Об этом же свидетельствует «шоковая реакция» историков на мас­сированное применение математических моделей и методов к истории, осуществляемое академиком-мате­матиком Л. Фоменко и его школой.

Рассмотрим возможности использования для отве­та на вопрос, что такое «наука», философского метода. Последний предполагает конструирование всеобщего содержания «науки» в качестве особого теоретическо­го объекта («категории»), который имеет основания во всеобщих характеристиках сознания. С этой точки зре­ния наука, во-первых, есть результат деятельности рациональной сферы сознания (а не чувственной и тем более— иррациональных его сфер). Во-вторых, на­ука— это объектный тип сознания, опирающийся в существенной степени на внешний опыт. В-третьих, наука в равной степени относится как к познаватель­ной, так и к оценочной сфере рационального сознания.

Итак, с точки зрения всеобщих характеристик со­знания наука может быть определена как рациональ­но-предметная деятельность сознания. Ее цель — по­строение мысленных моделей предметов и их оценка на основе внешнего опыта. Источником рационально­го знания не может быть ни чувственный опыт сам по себе, ни художественное воображение, ни религиоз­но-мистическое откровение, ни экзистенциальные пе­реживания, а только мышление — либо в форме пост­роения эмпирических моделей чувственного опыта, либо в форме конструирования теоретических объек­тов (мира «чистых сущностей» или мира идеальных объектов).

Полученное в результате деятельности мышления рациональное знание должно отвечать следующим требованиям: понятийно-языковой выразимости, опре­деленности, системности, логической обоснованности, открытости к критике и изменениям. Требование оп­ределенности мышления — главное условие его раци­ональности. Оно имеет адаптивно-практический смысл, составляя необходимую основу поведения, всегда пред­полагающего и осуществляющего некоторый выбор между А и не-А Логическим репрезентантом требова­ния определенности в мышлении выступает закон тож­дества — основной закон рационального мышления. Два других фундаментальных закона мышления — за­кон непротиворечивости и закон исключенного третье­го — являются скорее следствием закона тождества, обеспечивая его реализацию.

Необходимо подчеркнуть, что рациональное мыш­ление (и рациональное знание) — более широкое по­нятие, чем научное знание. Хотя всякое научное зна­ние рационально, не всякое рациональное знание на­учно. Многие пласты обыденного и философского знания — рациональны, но не-научны. Научная раци­ональность — это, так сказать, «усиленная» рациональ­ность. Основные свойства научной рациональности: объектная предметность (эмпирическая или теорети­ческая), однозначность, доказанность, проверяемость (эмпирическая или аналитическая), способность к улуч­шению. Важно отметить, что реализация каждого из указанных выше необходимых свойств научной раци­ональности может быть достигнута и достигается су­щественно различным образом в разных типах наук (логико-математических, естественно-научных, инже­нерно-технологических и социально-гуманитарных). Это зависит как от предметной специфики соответству­ющего типа науки, так и от средств когнитивной дея­тельности с релевантным этим предметам внешним опытом.

Можно говорить о существовании четырех основ­ных типов научной рациональности. Логико-матема­тическая рациональность: идеальная предметность, конструктивная однозначность, формальная доказатель­ность, аналитическая верифицируемость. Естественно­научная рациональность: эмпирическая предметность, наблюдательно-экспериментальная однозначность (за счет потенциально-бесконечной воспроизводимости результатов наблюдения), частичная логическая доказа­тельность, опытная верифицируемость (подтверждае-мость и фальсифицируемость). Инженерно-технологи­ческая рациональность: «вещная» предметность, конст­руктивная системность, эмпирическая проверяемость, системная надежность, практическая эффективность. Социально-гуманитарная рациональность: социально-ценностная предметность, рефлексивность, целостность, культурологическая обоснованность, адаптивная полез­ность. Следование каждому из типов научной рацио­нальности приводит к порождению соответствующего вида знания, которое, впрочем, только частично зависит от содержания конкретно выделенной «объектной» сфе­ры. Ибо возможны геометрия как физика, физическая биология, социальная технология, философия матема­тики, история техники и т. д. и т. п.

Ко всеобщим характеристикам понятия «наука», на­ряду с определением науки как рационально-предмет­ного вида познания, относится также выделение в ней трех ее основных аспектов (подсистем): 1) наука как специфический тип знания; 2) наука как особый вид деятельности; 3) наука как особый социальный институт. Все эти аспекты связаны между собой и только в своем единстве позволяют достаточно полно и адекватно опи­сать функционирование реальной науки как целого.

 

Словарь ключевых терминов

Знание — кодифицированная и благодаря этому идентифи­цируемая информация любого рода. В зависимости от средств кодификации сознанием информации различают перцептивное и понятийное знание, дискурсное и интуи­тивное, явное и неявное (латентное), эмпирическое и тео­ретическое, научное и вненаучное и др.

Истина — такое содержание знания (данных чувственного опыта, интуиции, суждений, теорий, когнитивных сис­тем), которое тождественно (в определенном интервале) предмету знания. В подавляющем большинстве случаев это тождество и его границы лишь относительны, услов­ны, приблизительны. Наиболее жестко это тождество мо­жет контролироваться и удостоверяться в теоретическом познании. Самая эффективная реализация этого требова­ния имеет место в аналитических истинах и логико-мате­матических дисциплинах. Однако и там достижение абсо­лютного тождества (абсолютной истины) невозможно. Впрочем, как показывает историческая практика, в том числе и научная практика, для целей высоко адаптивного существования человечества вполне эффективным, на­дежным средством человеческой деятельности является и относительная истина (относительно-истинное знание).

Наука — социальная система, состоящая из профессиональ­ных сообществ, основной целью которых является полу­чение, распространение и применение научного знания.

Научная деятельность — специфический вид когнитивной активности, предметом которой является множество лю­бых возможных объектов (эмпирических и теоретичес­ких), целью — производство знания о свойствах, отноше­ниях и закономерностях этих объектов, средствами — различные методы и процедуры эмпирического и теорети­ческого исследования.

Научная истина — множество эмпирических и теоретических утверждений науки, соответствие содержания которых своему предмету удостоверено научным сообществом. Двумя основными формами такого удостоверения являют­ся: 1) соответствие результатам систематических, статисти­чески обработанных данных наблюдения и эксперимента (для эмпирических высказываний) и 2) конвенциальное (ус­ловное) полагание наличия такого тождества у исходных (как правило, весьма простых по содержанию) утвержде­ний (аксиом) и выведение из них всех логических следствий (теорем), истинность которых гарантируется корректным применением соответствующих правил логики. Последняя форма удостоверения истинности научного знания приме­няется в основном для теоретических высказываний.

Научная проблема — существенный вопрос относительно конкретного предмета научного исследования, его структу­ры, способов познания, практического использования и преобразования. В качестве необходимого исходного пунк­та научного исследования была впервые предложена и обо­снована британским философом К. Псшпером, трактовав­шим научное познание как процесс выдвижения и отбора предполагаемых решений (гипотетических ответов) постав­ленной проблемы. К. Поппер противопоставил свою модель научного познания как множества проблем (загадок) и их возможных решений классическим моделям научной дея­тельности, согласно которым исходным пунктом цикла «на­учная деятельность» является некий внеположенный на­учному знанию «объект науки». Очевидно, что научная проблема есть выражение субъект-объектных отношений, а ее адекватное осмысление невозможно только в рамках логики и методологии науки, но требует также привлечения языка социальной социологии и психологии науки.

Научная рациональность — специфический вид рациональ­ности, характерный для науки. Отличается от общей раци­ональности более строгой (точной) экспликацией всех ос­новных свойств рационального мышления, стремлением к максимально достижимой определенности, точности, до­казательности, объективной истинности рационального знания. Научная рациональность всегда имеет историчес­кий и конкретный характер, реализуясь и закрепляясь в парадигмальных для той или иной области научного иссле­дования представлениях об идеале научного знания и спо­собах его достижения.

Научное знание — знание, получаемое и фиксируемое спе­цифическими научными методами и средствами (абстра­гирование, анализ, синтез, вывод, доказательство, идеа­лизация, систематическое наблюдение, эксперимент, классификация, интерпретация, сформировавшийся в той или иной науке или области исследования ее особый язык и т. д.). Важнейшие виды и единицы научного знания: тео­рии, дисциплины, области исследования (в том числе про­блемные и междисциплинарные), области наук (физичес­кие, математические, исторические и т. д.), типы наук (логико-математические, естественно-научные, технико-технологические (инженерные), социальные, гуманитар­ные). Их носители организованы в соответствующие про­фессиональные сообщества и институты, фиксирующие и распространяющие научное знание в виде печатной про­дукции и компьютерных баз данных.

Научный метод — собирательное имя для обозначения сово­купности применяемых в науке средств получения, обо­снования и применения (использования) научного знания. Совокупность этих средств весьма обширна, разнообраз­на и специфична и для разных типов наук (математика, естествознание, инженерные, исторические и гуманитар­ные науки) и для качественно различных уровней одной и той же науки (например, ее эмпирического и теоретичес­кого уровня). Например, в логико-математических науках основными методами являются когнитивное конструиро­вание исходных абстрактных структур, разворачивание их содержания с помощью генетического или аксиомати­ческого методов (дедукция), тогда как в естественных на­уках основными средствами получения и обоснования знания являются систематические наблюдения, экспери­мент, индукция, моделирование. Для комплекса же гума­нитарных и социальных наук в качестве специфических и наиболее значимых средств выступают понимание, исто­рический метод, синхронный иди ахронный анализ струк­тур и эволюции предмета исследования и т. п. Анализ исто­рии науки и ее современного состояния убедительно свидетельствует о том, что в науке никогда не существова­ло единой для всех областей науки и уровней научного познания процедуры получения и обоснования знания (универсального научного метода). Имевшие в филосо­фии и методологии науки неоднократные попытки выра­ботки такого универсального метода (индуктивизм, дедук-тивизм, гипотетико-дедуктивизм, метод восхождения от абстрактного к конкретному и т. д.) всегда заканчивались неудачей, так как не учитывали весьма дифференцирован­ного, исторически изменчивого характера такой социаль­но-когнитивной структуры как наука.

Опыт — категория для обозначения процесса и результатов де­ятельности сознания во всех его проявлениях: чувственное и рациональное, эмпирическое и теоретическое, объектное и рефлексивное, индивидуальное и коллективное, направ­ленное во вне и во внутрь сознания. В более узком значе­нии, наиболее часто употребляемом в науке, «опыт» обо­значает «чувственное» или «эмпирическое» познание объекта, осуществляемое в ходе непосредственного контак­та с ним с помощью приборов. Бинарной оппозицией «опы­та» в этом узком его значении является понятие «теория».

Разум — сфера сознания, ориентированная на конструирова­ние мира идеальных объектов (мира должного) для любых сфер человеческой деятельности. Одним из оснований дея­тельности разума выступают результаты рассудочной сфе­ры сознания. В области мировозрения одной из имманент­ных форм деятельности разума выступает философия.

Рассудок — сфера сознания, ориентированная на системати­зацию и понятийное моделирование результатов перцеп­тивного (чувственного) познания бытия. Основными сред­ствами такого моделирования являются законы и правила формальной логики.

Рациональность — тип мышления (и соответствующего ему продукта — рационального знания), обладающего следую­щими необходимыми свойствами: 1) языковая выразимость (дискурсивность); 2) определенность понятий (терминов) и состоящих из них суждений (высказываний), их значения и смысла; 3) системность (наличие координационных и су­бординационных связей между понятиями и суждениями, характеризующих некоторую предметную область), 4) обоснованность (существование логических связей) между суждениями); 5) открытость для внутренней и внеш­ней критики оснований, средств и результатов мышления; 6) рефлексивность (самоуправляемость процесса мышле­ния); 7) способность к изменению и усовершенствованию всех компонентов мышления, включая его продукт.

Теоретизм — одна из основных философских интерпретаций природы научного знания, согласно которой главным (ос­новным) источником, основанием и критерием истиннос­ти (или ложности) любых утверждений науки и особенно фундаментальных научных теорий (парадигм) является не их соответствие конкретным эмпирическим данным, а их внутренняя непротиворечивость, конструктивная полез­ность, приемлемость для научного сообщества и органичес­кая «вписываемость» (гармония) в структуру наличного (непроблематизированного) научного знания. Основные представители — Г. Лейбниц, Т. Кун и др.

Философия науки — раздел философии, преимущественным предметом которого является целостное и ценностное ос­мысление науки как специфической области человеческой деятельности во всех ее ипостасях: когнитивной, институци­ональной, методологической, знаниевой, лингвистической, коммуникационной и т. д. Содержание и проблематика фи­лософии науки существенным образом зависит от того или иного понимания предмета и задач философии (позитивизм, герменевтика, структурализм, экзистенциализм и т. д.).

Эмпиризм — одна из основных философских интерпретаций природы научного знания, согласно которой главным (ос­новным) источником, основанием и критерием истинности любых утверждений науки является их соответствие конк­ретному множеству эмпирических (чувственных) данных. Наиболее последовательной формой утверждения этой гносеологической позиции является такое течение филосо­фии и методологии науки как позитивизм. Основные пред­ставители — Дж.Ст. Милль, Р. Карнап, К. Поппер и др.

Вопросы для обсуждения

1. Диахронное и синхронное разнообразие «науки».

2. Логико-математический, естественно-научный и гуманитарный типы научной рациональности.

3. Методы философского анализа науки.

4. Научная деятельность и ее структура.

5. Научная рациональность, ее основные характери­стики.

6. Основные философские парадигмы в исследова­нии науки.

7. Особенности науки как социального института.

 

Литература

ГайденкоП.П. Эволюция понятия науки. М., 1987.

ИльинВ.В. Критерии научности знания. М., 1989.

Касавин И.Т., Сокулер ЗА. Рациональность в познании и практике. М., 1996.

Кезин А. В Научность: эталоны, идеалы, критерии. М., 1985,

Косарева A.M. Предмет науки. М., 1977.

Лебедев СЛ. Современная философия науки. М., 2007.

Лебедев С.А. Философия науки: словарь основных тер ми-нов. М, 2006.

Лекторский ВА. Субъект, объект, познание. М., 1980. Наука в культуре. М, 1998.

Социальная динамика современной науки / Под ред. В.Ж. Келле. М., 1995.

Социокультурный кошекстнауки. М.,1998.

Степин B.C. Философия науки. Общие проблемы. М,

2006.

Степин B.C., Горохов ВТ., Розов М.А. Философия науки и техники. М, 1996.

Филатов В.П. Научное познание и мир человека. М., 1989.

Философия науки: наука как деятельность / Под общ. ред. проф. С.А. Лебедева. М., 2007.

Хюбнер К. Критика научного разума. М., 1994.

ШвыревВ.С. Научное познание как деятельность. М., 1989.

 

Глава 1. ГЕНЕЗИС НАУКИ

 

Процесс вызревания научно-теоретического созна­ния связывается нами с серией концептуальных рево­люций, обусловивших последовательность переходов от мифа к логосу, от логоса к преднауке и от преднауки к науке.

Решающими условиями этого перехода — факто­рами, осуществившими прорыв мифо-поэтического сознания и объективно способствовавшими образова­нию зачатков структур, приведших к последующему расцвету рациональной мысли, были:

— отказ от «оборотнической логики» мифа, препят­ствующей оформлению столь фундаментальных принципов научной идеологии, как непротиво­речивость, универсальность, инвариантность и т. п. Известно, что основу отношений к действи­тельности народов, находящихся на низших ста­диях развития интеллекта, образует чувственная наглядность, исключающая возможность офор­мления картины номологически самодостаточ­ной, внутренне связанной, самотождественной действительности. В частности, представители племени аранта типологизируют мир, используя оппозицию «вижу— не вижу», которая, как нетрудно видеть, обусловливает его самонетож-дественность. Самонетождественность мира в такого рода сознании предопределена своеоб­разной дупликацией миров, вытекающей из способности человека мыслить предмет в качестве существующего помимо «видимого» еще и в «невидимом» мире. Подобна этому и система типологизаций мира, принятая в рамках мифа. Мифологическое сознание отождествляет предмет с образом, данностью предме­та человеку, в зависимости от его рецепций заставляя «оборачиваться» предмет, претерпевать чуждые ему метаморфозы. Поэтому в уме носителя мифологичес­кого сознания, которое на ранних стадиях филогенеза также наличествует у ребенка, все сливается в единое целое, все трансформируется во все, в нем не прово­дится границы между реальным и нереальным, объек­тивным и субъективным, подлинным и мнимым — все этому уму «представляется разрозненным, случайным и, пожалуй, только возможным и действительным, а никак не необходимым»¹. Отсюда следует, что разло­жение и объективный отказ от «оборотнической логи­ки» мифа, причины которого мы ввиду обширности вопроса оставляем за пределами работы, явился вели­чайшей революцией в мышлении, утвердившей карти­ну «нераздваивающейся», «инвариантной» и т. п., т. е. в зависимости от свойств человеческой психики не испытывающей произвольные превращения-бифурка­ции действительности;

1 Аскольдов С. Основные проблемы теории познания и онтоло­гии. СПб., 1900. С. 7.

— замена духовно-личностного отношения к дей­ствительности объектно-субстанциальным. Разрушение мифологического тождества чело­века и действительности, имевшее итогом эман­сипацию последней, привело к становлению «объектной идеологии». Существенным являет­ся то, что действительность в ее рамках предста­ла уже не как духовный, но как вещный объект, самодостаточное внесубъективное образование, независимое от «зигзагов» чувств и сознания и подлежащее в силу этого объективному рассмот­рению. Утверждение этой идеологии незамедли­тельно способствовало возникновению много­численных максимально приближенных к нау­ке по своему познавательному статусу конст­рукций. Таковы, к примеру, разветвленные тео-гонические системы, которые в отличие от мифологических систем не непосредственно чувственны — эстематичны, а опосредованно дискурсивны — ноэматичны. Они содержат в себе уже некий ингредиент научности, сказыва­ющийся хотя бы в предполагаемых ими прин­ципах рационального конструирования мира «из него самого», а не из перцепций индивида; — формирование естественного истолкования со­бытий. Под этим понимается качественный сдвиг в познавательном процессе, который происходит под давлением требования апелли­ровать не просто к любым надсубъективным основаниям в ходе категоризации явлений дей­ствительности, а исключительно к природным, вещественным, органическим и т. п. основани­ям. Существо этого сдвига наглядно иллюстри­руется примером трансформации принципов истолкования событий в рамках тео- и космо­гонии. Анализ факторов «гонии» в одном и дру­гом случае показывает динамику семантических ресурсов, которая подчиняется закону последо­вательной замены всего сверхприродного, не­естественного, реально неудостоверяемого и т. п. на противоположное (природное, есте­ственное и т. п.). В связи с этим нельзя не коснуться такого важного момента, как становление причинно-следственной ти-пологизации явлений действительности. Мифологичес­кое сознание, основанное на непосредственной про­екции человеческих чувств, страстей, переживаний на действительность, очевидной анимизации мира, при­бегало к типологии «причина-значение». Иного и не могло быть, т. к. всякое событие, будучи одухотворено, представлялось не как естественное, а как символизи­рующее нечто в отношении к воспринимающему; оно рассматривалось как знак чего-то им обозначаемого, за ним скрытого, которое каким-то образом взаимосвя­зано с субъектом восприятия. На этом фоне склады­вался своеобразный символический параллелизм эмо­ций и событий с неизменными спутниками — «оборот-нической логикой» и отождествлением мысли и дей­ствительности. Однако постепенный отход от одного и другого, о чем говорилось выше, одновременно разру­шал основу для типологии «причина-значение». В самом деле, если действительность независима от субъектив­ных аффектов, если субъективное и объективное не тождественны, то «основание» явлений действительно­сти следует искать не в субъекте, а в ней самой. Одно­временно идея самодостаточности действительности навязывала вопрос о механизме ее внутренней органи­зованности, целостности, связанности, что при учете перехода к истолкованию действительности через есте­ственные факторы привело к оформлению причинно-следственной тииологизации явлений, которая выступа­ет краеугольным камнем научного интеллекта.

Резюмируя, отметим: наиболее отдаленными пред­посылками становления науки из донаучного сознания являются:

— упразднение мифологической логики абсурда, представляющей обобщение правил категори­зации действительности на основе типологии «причина— значение». Поскольку в соответ­ствии с этой типологией некоторое событие А расценивалось не в качестве самотождествен­ного {А — А), но в качестве символизирующего некое другое событие [АеВ, где «е» — знак эк­вивалентности), устанавливалась своеобразная логика абсурда, утверждающая обязательность многозначности. Совершенно ясно, что разру­шение этой логики и переход к традиционной логике с законами тождества, непротиворечия и исключенного третьего являлись минималь­ным условием возникновения науки;

— оформление таких способов познания, которые, опираясь на дискурсивные рациональные ком­плексы и основания, конституируют элементы объектного мышления, ориентированного на получение знания об объективном сущем.

 

От лотоса к пренауке

Переход от логоса к преднауке ассоциируется нами с формированием рецептурно-эмпирического, утили­тарно-технологического знания, функционирующего как система индуктивных генерализаций и технических навыков. В историческом времени этот гносеологичес­кий процесс совпадает с функционированием древне­восточной культуры.

1. Необходимо признать, что наиболее развитая по тем временам (до VI в. до н. э.) в аграрном, ремеслен­ном, военном, торговом отношении восточная цивили­зация (Египет, Месопотамия, Индия, Китай) выработа­ла определенные знания.

Разливы рек, необходимость количественных оце­нок затопленных площадей земли стимулировали раз­витие геометрии, активная торговля, ремесленная, строительная деятельность обусловливали разработку приемов вычисления, счета; морское дело, отправле­ние культов способствовали становлению «звездной науки» и т. д. Таким образом, восточная цивилизация располагала знаниями, которые накапливались, храни­лись, передавались от поколений к поколениям, что позволяло им оптимально организовывать деятель­ность. Однако, как отмечалось, факт наличия некото­рого знания сам по себе не конституирует науку. На­уку определяет целенаправленная деятельность по выработке, производству нового знания. Имела ли место такого рода деятельность на Древнем Востоке?

Знания в самом точном смысле вырабатывались здесь путем популярных индуктивных обобщений не­посредственного практического опыта и циркулирова­ли в социуме по принципу наследственного професси­онализма: а) передача знаний внутри семьи в ходе усво­ения ребенком деятельностных навыков старших; б) передача знаний, которые квалифицируются как иду­щие от бога— покровителя данной профессии, в рам­ках профессионального объединения людей (цех, кас­та), в ходе их саморасширения. Процессы изменения знания протекали на Древнем Востоке стихийно; отсут­ствовала критико-рефлексивная деятельность по оцен­ке генезиса знаний — принятие знаний осуществлялось на бездоказательной пассивной основе путем «насиль­ственного» включения человека в социальную деятель­ность по профессиональному признаку; отсутствовала интенция на фальсификацию, критическое обновление наличного знания; знание функционировало как набор готовых рецептов деятельности, что вытекало из его уз­коутилитарного, практико-технологического характера.

2. Особенностью древневосточной науки является отсутствие фундаментальности. Наука, как указывалось, представляет не деятельность по выработке рецептур-но-технологических схем, рекомендаций, а самодостаточ­ную деятельность по анализу, разработке теоретических вопросов — «познание ради познания». Древневосточная же наука ориентирована на решение прикладных задач. Даже астрономия, казалось бы, не практическое заня­тие, в Вавилоне функционировала как прикладное искус­ство, обслуживавшее либо культовую (времена жерт­воприношений привязаны к периодичности небесных явлений — фазы Луны и т. п.), либо астрологическую (вы­явление благоприятных и неблагоприятных условий для отправления текущей политики и т. д.) деятельность. В то время как, скажем, в Древней Греции астрономия пони­малась не как техника вычисления, а как теоретическая наука об устройстве Вселенной в целом.

3. Древневосточная наука в полном смысле слова не была рациональной. Причины этого во многом оп­ределялись характером социально-политического уст­ройства древневосточных стран. В Китае, например, жесткая стратификация общества, отсутствие демок­ратии, равенства всех перед единым гражданским законом и т. п. приводило к «естественной иерархии» людей, где выделялись наместники неба (правители), совершенные мужи («благородные» — родовая арис­тократия, государственная бюрократия), родовые об­щинники (простолюдины). В странах же Ближнего Во­стока формами государственности были либо откровен­ная деспотия, либо иерократия, которые означали отсутствие демократических институтов.

Антидемократизм в общественной жизни не мог не отразиться на жизни интеллектуальной, которая так­же была антидемократичной. Пальма первенства, пра­во решающего голоса, предпочтение отдавались не рациональной аргументации и интерсубъективному доказательству (впрочем, как таковые они и не могли сложиться на таком социальном фоне), а общественно­му авторитету, в соответствии с чем правым оказывал­ся не свободный гражданин, отстаивающий истину с позиций наличия оснований, а наследственный арис­тократ, власть имущий. Отсутствие предпосылок обще­значимого обоснования, доказательства знания (при­чиной этого являлись «профессионально-именные» правила подключения человека к социальной деятель­ности, антидемократизм общественного устройства), с одной стороны, и принятые в древневосточном обще­стве механизмы аккумуляции, трансляции знания — с другой, в конечном счете приводили к его фетишиза­ции. Субъектами знания, или людьми, которые в силу-своего социального статуса репрезентировали «уче­ность», были жрецы, высвобожденные из материаль­ного производства и имевшие достаточный образова­тельный ценз для интеллектуальных занятий. Знание же, хотя и имеющее эмпирико-практический генезис, оставаясь рационально необоснованным, пребывая в лоне эзотеричной жреческой науки, освященной боже­ственным именем, превращалось в предмет поклоне­ния, таинство. Так отсутствие демократии, обусловлен­ная этим жреческая монополия на науку определили на Древнем Востоке ее нерациональный, догмати­ческий характер, в сущности превратив науку в раз­новидность полумистического, сакрального занятия, священнодейство.

4. Решение задач «применительно к случаю», вы­полнение вычислений, носящих частный нетеорети­ческий характер, лишало древневосточную науку си­стематичности. Успехи древневосточной мысли, как указывалось, были значительными. Древние матема­тики Египта, Вавилона умели решать задачи на «урав­нение первой и второй степени, на равенство и подо­бие треугольников, на арифметическую и геомет­рическую прогрессию, на определение площадей треугольников и четырехугольников, объема паралле­лепипедов»,¹ им также были известны формулы объе­ма цилиндра, конуса, пирамиды, усеченной пирами­ды и т. п. У вавилонян имели хождение таблицы умно­жения, обратных величин, квадратов, кубов, решений уравнений типа х³ + х² = N и т. п.

Однако никаких доказательств, обосновывающих применение того или иного приема, необходимость вычислять требуемые величины именно так, а не ина­че, в древневавилонских текстах нет.

Внимание древневосточных ученых концентриро­валось на частной практической задаче, от которой не перебрасывался мост к теоретическому рассмотрению предмета в общем виде. Поскольку поиск, ориентиро­ванный на нахождение практических рецептов, «как поступать в ситуации данного рода», не предполагал выделение универсальных доказательств, основания для соответствующих решений были профессиональ­ной тайной, приближая науку к магическому действу. Например, не ясно возникновение правила о «квадра­те шестнадцати девятых, который, согласно одному папирусу восемнадцатой династии, представляет отно­шение окружности к диаметру»².

Кроме того, отсутствие доказательного рассмотре­ния предмета в общем виде лишало возможности вы­вести необходимую о нем информацию, к примеру, о свойствах тех же геометрических фигур. Вероятно, поэтому восточные ученые, писцы вынуждены руко­водствоваться громоздкими таблицами (коэффициен­тов и т. п.), позволявших облегчить разрешение той или иной конкретной задачи на непроанализированный типичный случай.

1 Лурье С.Я. Архимед. М.-Л., 1945. С. 3. 2 Метод в науках. СПб., 1911. С. 8.

Следовательно, если исходить из того, что каждый из признаков гносеологического эталона науки необ­ходим, а их совокупность достаточна для специфика­ции науки как элемента надстройки, особого типа ра­циональности, можно утверждать, что наука в этом понимании не сложилась на Древнем Востоке. По­скольку, хотя мы и крайне мало знаем о древневосточ­ной культуре, не вызывает сомнений принципиальная несовместимость свойств обнаруживаемой здесь науки с эталонными. Иначе говоря, древневосточная культу­ра, древневосточное сознание еще не вырабатывало таких способов познания, которые опираются на дис­курсивные рассуждения, а не на рецепты, догмы или прорицания, предполагают демократизм в обсуждении вопросов, осуществляют дискуссии с позиций силы рациональных оснований, а не с позиций силы соци­альных и теологических предрассудков, признают га­рантом истины обоснование, а не откровение.

С учетом этого наше итоговое оценочное сужде­ние таково: тот исторический тип познавательной деятельности (и знания), который сложился на Древ­нем Востоке, соответствует донаучной стадии развития интеллекта и научным еще не является.

Глава 2. АНТИЧНАЯ НАУКА

 

 

Подлинной колыбелью науки была античная Гре­ция, культура которой в период своего расцвета (VI — IV вв. до н. э.) и породила науку.

Рассмотрим особенности этого периода, но преж­де подчеркнем, что изучение античной культуры для нас не сводится к анализу развертывания первых ис­следовательских программ, могущих квалифицировать­ся как научные. Для нас важно зафиксировать те со­циальные и гносеологические структуры, которые, возникнув в античности, детерминировали оформление здесь науки как таковой.

Социально-политическая жизнь Древней Греции на рубеже VIII —VI вв. до н. э. в своей первозданности во многом воспроизводила характер древневосточной социальности.

Стремительное имущественное расслоение общи­ны с сосредоточением частной собственности на не­движимость и движимость в руках представителей знатных родов, появление басилеев (крупные землевла­дельцы из родовой аристократии) влекло а) массовое разорение землеобработчиков-общинников, б) развитие долговой кабалы. Как отмечает Аристотель, в Аттике практически все земледельцы пребывали в долгу у землевладельческой знати.

«Бедные находились в порабощении не только сами, но также их дети и жены. Назывались они пела-тами и шестидольниками, потому что на таких аренд­ных условиях обрабатывали поля богачей. Вся же во­обще земля была в руках немногих. При этом, если бедняки не отдавали арендной платы, можно было увести в кабалу и их самих, и детей. Да и ссуды у всех обеспечивались личной кабалой вплоть до времени Солона»¹. Должников либо превращали в рабов, либо продавали. Все, как на Востоке.

Однако в отсутствии масштабных трудоемких об­щественно- производительных работ, в ситуации более высокой эффективности производства, хозяйственной продвинутое™ жестко централизованная социальная иерархия с управленческой деспотией не складывает­ся. Причиной того выступали два обстоятельства.

Первое — объективное. Подобно Сатурну, пожи­рающему своих детей, крупное восточное землеороси-тельное хозяйствование было ненасытным в перема­лывании как соплеменной, так и иноплеменной рабо­чей силы, оно всасывало в воронку оседлого рабства все новые и новые контингенты. Западные же малые компактные хозяйственно-общинные единицы не вы­держивали бремени масштабного притока производи­тельных сил. Ввиду зависимости численности граждан от неких количественных соотношений при данном уровне производства в древнегреческой общине поощ­рялась эмиграция. Обезземеленные общинники не порабощались, а экспортировались за пределы стра­ны в рамках официально санкционированной линии направленного перемещения Политического веще­ства — территориальной экспансии. Внутренняя и внешняя колонизация — два вектора, две жизнеустро-ительные программы, предопределившие разность социально-экономических реалий восточного и запад­ного отсеков ойкумены, словно саггитальная плоскость поделили человечество на несопряженные воле- и правоориентированные фрагменты цивилизации.

1 Аристотель. Афинская политая. М., 1936. С. 29 — 30.

Второе — субъективное. Утратившие и утрачива­ющие гражданскую свободу общинники отстаивают-таки личную независимость, экономические права в борьбе с родовой и имущественной аристократией. VII —V вв. до н. э. отмечаются упорными выстуилени­ями демоса за отмену долгов, передел земель в мало-азийских поселениях (Минет, Книд, Эфес, Колофон, Эрифры, Смирна, Магнесия, Ким), островах (Лесбос, Хиос, Самос, Наксос), колониях (Тарент, Сибарис, Кретон, Регия, Сиракузы, Акрагант, Элея), городах метрополии (Сикион, Мегары, Коринф, Афины). Непре­ходящими завоеваниями этих выступлений оказались следующие.

1. С VII в. до н. э. свободное население требует про­ведения записей правовых норм (при победах для смещения родовой аристократии, умаления ее пол­номочий демос стремится к фиксации социально-политических реалий в законодательстве). После­довательно возникают законы Залевка (Локр), Харонда (Сицилия), Диокла (Сиракузы), Пармени-да (Элея), Драконта (Афины). Принципиальное зна­чение этих первоначальных кодексов — исключе­ние произвола из практики судебных решений, универсализация наказания посредством демокра­тизации правовой процедуры. По локрийским за­конам допускалось обжалование приговоров в на­родном собрании, по законам Харонда выборы судей проводились всенародно (всеобщим голосо­ванием), по законам Драконта государство брало обязательства обеспечения личной безопасности граждан (запрет на ношение оружия в публичных местах).

2. В 594 г. до н. э. борьба демоса с земельной арис­тократией увенчивается реформами Солона, спо­собствовавшими прогрессу частной собственности, искоренению пережитков родовых отношений, подрыву положения родовой знати. Пафос ре­форм — во внедрении а) сейсахтейи — отмена долгового рабства, личной кабалы в обеспечение ссуд (списание задолженности с жителей Аттики); б) гелиеи — суд присяжных как высшая кассаци­онная инстанция (совместно с ареопагом, рассмат­ривавшим дела об убийстве); в) дифференциации населения согласно имущественному цензу; выде­лено 4 разряда людей, в зависимости от доходов имеющих четко определенные гражданские и во­енные обязанности перед обществом; г) нового тер­риториального принципа деления страны (очеред­ной удар по родовым атавизмам — родоплеменной принцип организации социальности окончательно сменяется территориально-социальным) —Аттика расчленялась на 48 навкрий (округов) с ясно вы­раженными обязательствами перед целым (госу­дарством) (так, каждый округ поставлял афинско­му флоту по одному военному судну с экипировкой и экипажем и т. д.). 3. В 509 г. до н. э. все социально-правовые новации общественной жизни закрепляются конституцией Клисфена, фиксирующей а) необходимость публич­ной власти, б) разделенность населения не по ро­довому (фратрии, филы), а по территориальному признаку (триттии, навкрий — административные самоуправляемые единицы).

В итоге в общественном сознании, межсубъектном обмене деятельностью укореняется принцип «трех И»: исегории — свобода слова, исотомии — гражданская свобода участия (равенство в занятии должностей), исономии — гражданское равенство (равенство перед законом).

Надстроечный эффект этого, в частности, приме­нительно к вопросам гражданственности, воистину переоценить трудно.

Во-первых, приобретшая общественные свободы личность не нивелировалась в волюнтаристическом, насаждавшем бесправие институте власти, характер­ном для стран Древнего Востока. Демократическая форма греческого общественного устройства, с одной стороны, предполагавшая необходимость участия в политической жизни (народные собрания, публичные обсуждения, голосования) каждого из свободных граж­дан, а с другой — фактически способствовавшая мак­симальному раскрытию его талантов и возможностей, не только лишала «привилегии рождения», но и обуслов­ливала отсутствие какого-либо пиетета перед правите­лями, бюрократами, чему содействовали также их вы­борность, конвертируемость. Стержень аксиологичес­кого сознания у греков составило понятие не происхождения и социального положения, а личного достоинства человека. Как говорил Исократ, само имя эллина обозначает одно: культуру.

Во-вторых, утверждение общезначимого граждан­ского права детерминировало труднейший переход от истолкования порядка общественной жизни в терми­нах Темиса (Themis — божественное установление, ниспосланное как бы свыше в силу определенного порядка вещей) к его истолкованию в терминах Номо-са (Nomos — законоположение, имеющее статус об­сужденной и принятой правовой идеи). Последнее оз­начало своего рода секуляризацию общественной жизни, определенное ее высвобождение из-под власти религиозных, мистических представлений.

В-третьих, отношение к общественному закону не как к слепой силе, продиктованной свыше, а как к демократической норме, принятой большинством в результате выявления ее гражданского совершенства в процессе всенародного обсуждения, зиждилось на просторе риторики, искусстве убеждения, аргумента­ции. Коль скоро инструментом проведения закона ока­зывались сила довода, критицизм, возрастал удельный вес слова, умение владеть которым становилось «фор­мой политической и интеллектуальной деятельности... средством сознательного выбора политической линии, способом осуществления правосудия»¹. Греки даже ввели в свой пантеон специальное божество — Пейто, олицетворяющее искусство убеждения.

В-четвертых, правовое равенство граждан, подчи­нение их единым законам, преклонение перед искус­ством убеждения имели следствием релятивизацию человеческих суждений. Поскольку все, входящее в интеллектуальную сферу, подлежало обоснованию, а всякое обоснованное, подпадая под критику, могло быть обосновано каким-то более изощренным образом, у греков каждый имел право на особое мнение. Это право нарушалось только случаями конфликта частных мне­ний с принятыми к исполнению законами. Иначе гово­ря, универсальный принцип критикуемое™, поиска

 

^! Кессиди Ф.Х. От мифа к логосу. М, 1972. С. 20.

лучшего обоснования оказывался недееспособным только в ситуациях, находящихся под юрисдикцией точных законов, которые, будучи приняты, более не критиковались.

Следовательно, можно зафиксировать принципи­альное отношение греков к истине, которые воспри­нимали ее не как продукт догматической веры, поддер­живаемый авторитетом, но как продукт рационального доказательства, основанный на обосновании. Разуме­ется, греки не были стопроцентными рационалистами (есть ли такие вообще?!) — мы имеем в виду такие факторы, ограничивавшие ratio греков, как веру в судь­бу, случай (тихэ) и пр., чем нельзя управлять, на что нельзя воздействовать, чему невозможно противосто­ять и т. п. Однако надо сказать, что эти «послабления» сверхъестественному больше касались вопросов ци­вильной жизни греков, их быта, а не познания. В воп­росах же познания ими проводилась четкая и твердая грань между рациональным и нерациональным, при­чем последнее радикально исключалось из рассмотре­ния. Так, Аристотель, исключая из контекста физики рассмотрение мифологических концепций мироустрой­ства Гесиода, орфиков, Ферекида, Эпименида, Акуси-лая и др., сосредоточивал внимание на анализе «фиси-ологических» концепций мироздания досократиков.

Таким образом, важнейшим результатом демокра­тизации общественно-политической сферы античной Греции явилось формирование аппарата логического рационального обоснования, переросшего рамки сред­ства непосредственного осуществления политической деятельности и превратившегося в универсальный алгоритм продуцирования знания в целом, инструмент трансляции знания от индивида в общество. На этом фоне уже могла складываться наука как доказатель­ное познание «из основания», что без труда иллюстри­руется обращением к фактическому материалу. Ска­жем, качественное отличие натурфилософских «фиси-ологических» конструкций досократиков от идейно близких им древневосточных, да и более ранних гре­ческих мифологических конструкций заключается именно в логическом доказательстве. Например, неиз­менно популярный тезис о единстве всех вещей и одновременно их нетождественности выступает в «фи-сиологиях» досократиков уже не элементом поэтизи­рованного миропонимания, характерного для древне­восточного и орфического мифа, а элементом рацио­нальной дедукции.

Если за минимальную необходимую посылку на­уки принимать рациональную обоснованность, т. е. познание в форме доказательства путем апелляции к реально удостоверяемым (не мистическим) причинам и основаниям, то по такому принципу (даже не прини­мая в расчет «фисиологическое» природоведение до­сократиков, этику Сократа, астрономию Евдокса и Калиппа) построены планиметрия Гиппарха Хиосско­го, медицина Гиппократа, история Геродота, геометрия Евклида и т. д. Во всех этих случаях уже трудно не говорить о науке.

Уточнение предпосылок появления науки застав­ляет обратить внимание на такую черту греческой жизни, как использование труда рабов. Повсеместное применение рабского труда, высвобождение свободных граждан из сферы материального производства на уровне общественного сознания обусловило радикаль­ное неприятие греками всего, связанного с орудийно-практической деятельностью, что в качестве есте­ственного дополнения имело оформление идеологии созерцательности, или абстрактно-умозрительно-худо­жественного отношения к действительности. Греки различали деятельность свободной игры ума с интел­лектуальным предметом и производственно-трудовую деятельность с облаченным в материальную плоть предметом. Первая считалась достойной занятия сво­бодного гражданина и именовалась наукой, вторая приличествовала рабу и звалась ремеслом. Даже вая­ние — эта, казалось бы, предельно художественная деятельность, будучи связана с «материей», имела в Греции статус ремесла. Выдающиеся греческие скуль­пторы — Фидий, Поликлет, Пракситель и др. — по сути дела не отличались от ремесленников. Искусство и ремесло идентифицировались, даже в языке обознача­лись единым понятием — tehne.

Интересно, что и в самой науке греки обосаблива­ли подлинную науку от приложений, занятие которы­ми порицалось. Например, греки противопоставляли физику — науку, изучающую «природное», «естествен­ное», механике — прикладной отрасли, искусству со­здания технических устройств, изобретения и конст­руирования машин.

«Для Античности, — отмечает П.П. Гайденко, — ме­ханика, начиная с V в. до н. э., была и осталась сред­ством «перехитрить» природу, но не средством познать ее. У Платона и тем более у Аристотеля природа рас­сматривалась как органическое единство, как целое, что вполне соответствовало общегреческому отноше­нию к космосу. Поэтому и сущность отдельного явле­ния или процесса не рассматривалась изолированно, а должна была быть понята в системе целого»¹. В этом контексте ясно, почему Платон упрекал Евдокса и Архита за занятие механикой, увлеченность которой позже не одобрял и Аристотель. В математике под «не­достойное» технэ подпадала логистика— искусство вести конкретные вычисления, тогда как «достойная» арифметика понималась как учение об абстрактных свойствах чисел и т. п. Известно резко негативное от­ношение греков к восточной науке, порицаемой за ути­литарность. Плутарх повествует о грозных инвективах Платона, расточаемых по адресу восточных ученых, которые «лишают математику ее достоинств, переходя от предметов умственных, отвлеченных, к реальным, и снова сводят ее к занятию реальными предметами, тре­бующему продолжительной и трудной работы ремес­ленника»².

Методологические проблемы историко-научных исследова­ний. М, 1982. С. 67. 2 Плутарх. Сравнительные жизнеописания. СПб.. 1891. Т. 3. Вып. 2. С. 94.

Собственно, в какой связи, разбирая предпосылки возникновения науки, мы говорим о созерцательности? Дело в том, что непременным условием появления науки является использование идеализации, которые не могут возникнуть в недрах материально-практичес­кого отношения к действительности. Обобщение прин­ципов орудийно-трудовой деятельности с объектами определенного рода порождает лишь абстрагирова­ние — эту весьма «стандартную» гносеологическую операцию по выделению реально существующих при­знаков, которая присуща и высшим животным. В то же время оно неспособно породить идеализацию, пред­ставляющую вычленение признаков, которые не суще­ствуют в реальности и которые, следовательно, не могут проявляться в формах орудийно-практического воздей­ствия на действительность. Для возникновения идеа­лизации требуется отказ от материально-практическо­го отношения к действительности, переход на позиции созерцательности, что и было реализовано в Греции.

Идеализации, фигурирующие в древнегреческих текстах и связанные с ними сугубо теоретические воп­росы, особый аппарат интерсубъективного обоснования, применяемый для организации систем знания и т. п., были явно не индуктивными обобщениями производ­ственной практики. Взять ли положения планиметрии Гиппарха или постулаты геометрии Евклида, апории элеатов или проблемы архэ, интересующие всех досок­ратиков, пифагорейский вопрос несоизмеримостей или диогеновский поиск сущности человека — все это не имеет каких-то прослеживаемых связей с материаль­ным производством. Обобщение практики землемера не позволяет сформировать представление евклидовой прямой, плоскости, точке и т. д. Обобщение практики металлурга, гончара не приведет к гераклитовскому представлению огня как основе мироздания и т. п. Практика, обусловливая абстрагирование, препятству­ет возникновению идеализации как его логического продолжения. Никакому «практику» никогда не при­дет в голову заниматься вопросами сущности мира, познания, истины, человека, прекрасного и т. д. как таковыми. Все это радикально «непрактические» воп­росы, весьма далекие как от сферы массового произ­водства, так и от сферы сознания производителей.

Как же возникла возможность постановки, обсуж­дения подобных вопросов? Каковы причины, превра­тившие идеализации в стержень познавательных, культурных процессов, давших начало науке? Ответы на вопросы в какой-то мере даны выше, когда подчерки­валось, что условием формирования идеальных объек­тов, составляющих необходимый фундамент науки, выступает созерцательность, интенция на абстрактно-теоретическое рассмотрение предметов в «чистом» виде, господствовавшая в Греции. К этому следует добавить, что идеализация как форма мышления прак­тически отсутствовала в традиционных обществах на Древнем Востоке. Конечно, это нельзя преувеличивать: мышлению представителей древневосточной культуры, естественно, невозможно отказывать в абстрагирова­нии, как невозможно ему отказывать в использовании логической аргументации, — без этого не было бы оснований говорить о мышлении. Вместе с тем, оче­видно, что и то и другое были на Востоке чрезвычайно неразвитыми, так что во всяком случае не могли соста­вить базу оформления здесь теоретического познания, науки.

В пределах нашего исследования нецелесообраз­но обсуждать весьма сложный вопрос о большей или меньшей научности, к примеру, тех же природоведчес­ких учений греков по сравнению с их древневосточ­ными аналогами со стороны содержания. Определен­нее и результативнее для нас вести обсуждение в плос­кости оценки этих знаний со стороны формы. Здесь могут быть высказаны более или менее ясные сужде­ния. Так, кажется ясным, что с позиций перспективы порождать науку познавательный потенциал античных греков был гораздо более предпочтительным, чем со­ответствующий потенциал древневосточной культуры. Этим мы хотим сказать следующее: хотя и на Древнем Востоке, и в античной Греции имелись знания, трудно квалифицируемые как научные с точки зрения содер­жания, только в Греции, а не в традиционных восточ­ных обществах, возникли такие формы познавательной деятельности (систематическое доказательство, рацио­нальное обоснование, логическая дедукция, идеализа­ция), из которых в дальнейшем могла развиться наука.

Причины этого заключались в особенностях соци­ально-политического устройства греческого общества.

Мы имеем в виду институт рабовладельческой демок­ратии, который благоприятствовал как выработке ап­парата интерсубъективного систематического рацио­нально-логического доказательства, так и выработке приемов конструирования идеальных объектов.

Исходя из сказанного, процесс оформления в Гре­ции науки можно реконструировать следующим об­разом. О возникновении математики следует сказать, что вначале она ничем не отличалась от древневос­точной. Арифметика и геометрия функционировали как набор технических приемов в землемерной прак­тике, подпадая под технэ. Эти приемы «были так про­сты, что могли передаваться устно»¹. Другими слова­ми, в Греции, как и на Древнем Востоке, они не име­ли: 1) развернутого текстового оформления, 2) строгого рационально-логического обоснования. Чтобы стать наукой, они должны были получить и то и другое. Когда это случилось?

1 Таннери П. Первые шаги древнегреческой науки. СПб., 1902. С. 70.

У историков науки имеются на этот счет разные предположения. Есть предположение, что это сделал в VI в. до н. э. Фалес. Другая точка зрения сводится к утверждению, что это сделал несколько позже Демок­рит и др. Однако собственно фактическая сторона дела для нас не столь важна. Нам важно подчеркнуть, что это осуществилось в Греции, а не, скажем, в Египте, где существовала вербальная трансляция знаний от поколения к поколению, а геометры выступали в каче­стве практиков, а не теоретиков (по-гречески они на­зывались арпедонаптами, т. е. привязывающими верев­ку). Следовательно, в деле оформления математики в текстах в виде теоретико-логической системы необхо­димо подчеркнуть роль Фалеса и, возможно, Демокри­та. Говоря об этом, разумеется, нельзя обойти внима­нием пифагорейцев, развивавших на текстовой основе математические представления как сугубо абстракт­ные, а также элеатов, впервые внесших в математику ранее не принятую в ней демаркацию чувственного от умопостигаемого. Парменид «установил как необходи­мое условие бытия его мыслимость. Зенон отрицал, что точки, следовательно, и линии, и поверхность суть вещи, существующие в действительности, однако эти вещи в высшей степени мыслимые. Итак, с этих пор положено окончательное разграничение точек зрения геометрической и физической»'. Все это составляло фундамент становления математики как теоретико-рациональной науки, а не эмпирико-чувственного ис­кусства.

Следующий момент, исключительно важный для реконструкции возникновения математики, — разра­ботка теории доказательства. Здесь следует акценти­ровать роль Зенона, способствовавшего оформлению теории доказательства, в частности, за счет развития аппарата доказательства «от противного», а также Аристотеля, осуществившего глобальный синтез изве­стных приемов логического доказательства и обобщив­шего их в регулятивный канон исследования, на кото­рый сознательно ориентировалось всякое научное, в том числе математическое, познание.

Так, первоначально ненаучные, ничем не отличав­шиеся от древневосточных, эмпирические математи­ческие знания античных греков, будучи рационали­зированы, подвергшись теоретической переработке, логической систематизации, дедуктивизации, превра­тились в науку.

' Там же. С. 248.

Охарактеризуем древнегреческое естествозна­ние — физику. Грекам были известны многочислен­ные опытные данные, составившие предмет изучения последующего естествознания. Греки обнаружили «притягательные» особенности натертого янтаря, маг­нитных камней, явление преломления в жидких сре­дах и т. п. Тем не менее, опытного естествознания в Греции не возникло. Почему? В силу особенностей надстроечных и социальных отношений, господство­вавших в античности. Отправляясь от изложенного выше, можно сказать: грекам был чужд опытный, экс­периментальный тип познания в силу: 1) безраздель­ного господства созерцательности; 2) идиосинкразии к отдельным «малозначащим» конкретным действиям, считавшимся недостойными интеллектуалов — свобод­ных граждан демократических полисов и неподходя­щим для познания нерасчленимого на части мирового целого.

Греческое слово «физика» в современных иссле­дованиях по истории науки не случайно берется в кавычки, ибо физика греков — нечто совсем иное, нежели современная естественно-научная дисципли­на. У греков физика — «наука о природе в целом, но не в смысле нашего естествознания»¹. Поскольку гречес­кое сустгп тождественно «созданию», наука физика была такой наукой о природе, которая включала познание не путем «испытания», а путем умозрительного уясне­ния происхождения и сущности природного мира как целого. По сути своей это была созерцательная наука, очень схожая с более поздней натурфилософией, ис­пользующей метод спекуляции.

Усилия античных физиков нацеливались на поиск первоосновы (субстанции) сущего — архэ — и его эле­ментов, стихий — стоихенон.

За таковые Фалес принимал воду, Анаксимен — воздух, Анаксимандр — апейрон, Пифагор — число, Парменид — «форму» бытия, Гераклит — огонь, Анак­сагор — гомеомерии, Демокрит — атомы, Эмпедокл — корни и т. д. Физиками, таким образом, были все до-сократики, а также Платон, развивший теорию идей и Аристотель, утвердивший доктрину гилеморфизма. Во всех этих с современной точки зрения наивных, неспециализированных теориях генезиса, строения природы последняя выступает как целостный, синк­ретичный, нерасчленимый объект, данный в живом созерцании. Поэтому не приходится удивляться, что единственно подходящей формой теоретического ос­воения такого рода объекта могла быть умозритель­ная спекуляция.

' Рожанский И.Д. Анаксагор. М., 1972. С. 9.

Нам предстоит ответить на два вопроса: каковы предпосылки возникновения в античности комплекса естественно-научных представлений и каковы причи­ны, обусловившие их именно такой гносеологический характер?

К числу предпосылок возникновения в эпоху ан­тичности описанного выше комплекса естественно­научных представлений относятся следующие. Во-пер­вых, утвердившееся в ходе борьбы с антропоморфиз­мом (Ксенофан и др.) представление о природе как некоем естественно возникшем (мы не отваживаемся сказать «естественно-историческом») образовании, имеющем основание в самом себе, а не в темисе или номосе (т. е. в божественном или человеческом зако­не). Значение элиминации из познания элементов антропоморфизма заключается в разграничении обла­сти объективно-необходимого и субъективно-произ­вольного. Это как гносеологически, так и организаци­онно позволяло соответствующим образом нормировать познание, ориентировать его на совершенно опреде­ленные ценности и во всяком случае не допускать возможности ситуации, когда мираж и достоверный факт, фантазм и результат строго исследования оказы­вались слитыми воедино.

Во-вторых, укоренение идеи «онтологической не­релятивности» бытия, явившееся следствием критики наивно эмпирического мировоззрения беспрестанно­го изменения. Философско-теоретический вариант этого мировоззрения разработал Гераклит, в качестве центрального понятия своей системы принявший по­нятие становления.

1 Материалисты древней Греции. М., 1955. С. 49.

Стержень гераклитовского мироздания составля­ет закон взаимоперехода, непрестанного самовозвра­щения, противоборства, обновления субстанций, ис­точник, принципы движения которых он уподобляет подвижной природе огня — первоосновы сущего. Наиболее рельефно его теоретическую позицию пе­редают следующие известные слова: «Одно и то же в нас — живое и мертвое, бодрствующее и спящее, мо­лодое и старое. Ведь это, изменившись, есть то, и об­ратно, то, изменившись, есть это»¹.

И хотя гераклитовское возгорание и затухание огня, по некоторым данным, циклично (якобы Гераклит по­стулирует цикл в 10800 лет), образ его бытия неустой­чив: точкой зрения Гераклита остается точка зрения становления. Поэтому, несмотря на то, что, как утверж­дают историки философии, тезис, «все течет, все изме -няется» не является аутентично гераклитовским, он, несомненно, выражает суть его философии.

Против нее резко выступил Парменид, в сочине­нии которого «О природе» обосновывается тезис, что становление не есть и не может быть первоосновой вещей. Парменид обращает внимание на то, что идео­логия «становления», признающая непрестанную те­кучесть, подрывает основы возможности знания.

Парменид пытается оценить эвристический потен­циал гносеологии, строящейся на онтологической тео­рии Гераклита. Концепция, во главу утла которой по­ставлен тезис «в одну и ту же реку нельзя войти дваж­ды», понятна, но на ней, с точки зрения Парменида, нельзя построить непротиворечивую гносеологию как теорию, утверждающую некую стабильность познан­ных отношений.

Оппозиция «знание— мнение», составляющая сущность антитетики элеатов, проецируясь на онтоло­гический комплекс вопросов, приводит к обоснованию двойственности бытия, которое слагается из неизмен­ной, нестановящейся основы, представляющей пред­мет знания, и подвижной эмпирической видимости, выступающей предметом чувственного восприятия и мнения (по Пармениду, есть бытие, а небытия нет, как у Гераклита; нет собственно и перехода бытия в небы­тие, ибо то, что есть— есть и может быть познано). Поэтому фундамент онтологии Парменида в отличие от Гераклита составляет закон тождества, а не закон борьбы и взаимопереходов, принятый им по сугубо гносеологическим соображениям.

Взгляды Парменида разделял Платон, разграничи­вавший мир знания, коррелированный с областью инвариантных идей, и мир мнения, коррелированный с чувственностью, фиксирующей «естественный по­ток» сущего.

Результаты продолжительной полемики, в которой приняли участие практически все представители ан­тичной философии, обобщил Аристотель, который, раз­вивая теорию науки, подытожил: объект науки должен быть устойчивым и носить общий характер, между тем у чувственных предметов этих свойств нет; таким об­разом, выдвигается требование особого, отдельного от чувственных вещей, предмета.

Идея умопостигаемого предмета, неподвластного сиюминутным изменениям, с гносеологической точки зрения являлась существенной, закладывая основы возможности естественно-научного знания.

В-третьих, оформление взгляда на мир как на вза­имосвязанное целое, проникающее все сущее и дос­тупное сверхчувственному созерцанию. Для перспек­тив оформления науки данное обстоятельство имело существенное гносеологическое значение. Прежде всего, оно способствовало учреждению столь фунда­ментального для науки принципа, как каузальность, на фиксации которого, собственно, базируется наука. Кроме того, обусловливая абстрактно-систематичный характер потенциальных концептуализации мира, оно стимулировало возникновение такого неотъемлемого атрибута науки, как теоретичность, или даже теорий-ность, т. е. логически обоснованное мышление с исполь­зованием понятийно-категориального арсенала.

Таковы в самой конспективной форме предпосыл­ки возникновения в эпоху античности комплекса есте­ственно-научных представлений, которые выступали лишь прообразом будущей естественной науки, но сами по себе ею еще не являлись. Перечисляя причи­ны этого, укажем на следующие.

1. Существенной предпосылкой возникновения есте­ствознания в Античности, как указывалось, была борьба с антропоморфизмом, завершившаяся офор­млением программы архэ, т. е. поиска естествен­ной монистической основы природы. Эта програм­ма, конечно, способствовала утверждению понятия естественного закона, Однако и препятствовала ему ввиду своей фактической неконкретности и при учете равноправности многочисленных пре­тендентов — стихий на роль архэ. Здесь срабаты­вал принцип недостаточного основания, который не допускал унификации известных «фундамен­тальных» стихий, не позволяя выработать понятие единого принципа порождения (в перспективе закона). Таким образом, хотя по сравнению с си­стемами теогонии, в этом отношении довольно бес­порядочными и только намечающими тенденцию к монизму, «фисиологические» доктрины досок­ратиков монистичны, монизм со своей, так ска­зать, фактической стороны, не был глобальным. Иначе говоря, хотя в пределах отдельных физи­ческих теорий греки были монистами, они не могли организовать картину онтологически еди­нообразно (монистично) возникающей и изменя­ющейся действительности. На уровне культуры в целом греки не были физическими монистами, что, как указывалось, препятствовало оформлению по­нятий универсальных природных законов, без которых не могло возникнуть естествознание как наука.

1 Аристотель. Соч. в 4-х т. Т. 1. С. 98.

2. Отсутствие в эпоху Античности научного есте­ствознания обусловливалось невозможностью при­менения в рамках физики аппарата математики, поскольку, по Аристотелю, физика и математика — разные науки, относящиеся к разным предметам, между которыми нет общей точки соприкоснове­ния. Математику Аристотель определял как науку о неподвижном, а физику — как науку о подвиж­ном бытии. Первая являлась вполне строгой, вто­рая же, по определению, не могла претендовать на строгость— этим и объяснялась их несовмести­мость. Как писал Аристотель, «математической точности нужно требовать не для всех предметов, а лишь для нематериальных. Вот почему этот спо­соб не подходит для рассуждающего о природе, ибо вся природа, можно сказать, материальна»¹. Не бу­дучи сращена с математикой, лишенная количе­ственных методов исследования, физика функцио­нировала в античности как противоречивый сплав фактически двух типов знания. Одно из них — теоретическое природознание, натурфилософия — было наукой о необходимом, всеобщем, существен­ном в бытии, использовавшей метод абстрактного умозрения. Другое — наивно эмпирическая систе­ма качественных знаний о бытии — в точном смыс­ле слова даже не было наукой, поскольку с точки зрения гносеологических установок античности не могла существовать наука о случайном, данном в восприятии бытии. Естественно, невозможность введения в контекст того и другого точных количе­ственных формулировок лишала их определенно­сти, строгости, без чего естествознание как наука не могло оформиться. 3. Несомненно, в Античности проводились отдельные эмпирические исследования, примером их могут быть выяснение размера Земли (Эратосфен), из­мерение видимого диска Солнца (Архимед), вы­числения расстояния от Земли до Луны (Гиппарх, Посидоний, Птолемей) и т. д. Однако Античность не знала эксперимента как «искусственного вос­приятия природных явлений, при котором устра­няются побочные и несущественные эффекты и которое имеет своей целью подтвердить или оп­ровергнуть то или иное теоретическое предполо­жение»¹.

1 Рожанский И.Д. Античная наука. С. 5.

Это объяснялось отсутствием социальных санкций на материально-вещественную деятельность свободных граждан. Добропорядочным, общественно значимым знанием могло быть только такое, которое было «непрак­тичным», удаленным от трудовой деятельности. Подлин­ное знание, будучи всеобщим, аподиктичным, ни с ка­кой стороны не зависело, не соприкасалось с фактом ни гносеологически, ни социально. Исходя из сказанно­го очевидно, что научное естествознание как фактуаль-но (экспериментально) обоснованный комплекс теорий сформироваться не могло.

 

Введение. ПОНЯТИЕ НАУКИ

Существуют два возможных способа философско­го осмысления такого когнитивного конструкта (и со­ответствующей ему реальности) как «наука». Пер­вый — трансцендентально-аналитический. Он состоит, во-первых, в задании «науки» как специфической структуры сознания в ее знаниевой и познавательно-процессуальной определенности. Во-вторых, в ответе на вопрос: как возможна такая структура с точки зре­ния общих характеристик сознания, имеющихся в нем оснований и когнитивных средств? Данный подход является имманентно-философским, так как опирает­ся в первую очередь на категориальные ресурсы са­мой философии и только во вторую — на исследова­ние эмпирического бытия науки. Начало трансценден­тально-аналитической традиции осмысления «науки» было положено древнегреческими философами (Пар-менид, Платон, Аристотель). Она была господствующей в истории философии вплоть до начала XIX века, одна­ко наиболее четкую формулировку получила у И. Кан­та в виде поставленных им вопросов: как возможна математика, как возможно теоретическое естествозна­ние и др. Поэтому данный способ философского ис­следования «науки» можно было бы назвать «кантов-ской» парадигмой философии науки.

Второй логически возможный способ философско­го анализа науки — синтетически-обобщающий. По преимуществу он опирается на эмпирическое иссле­дование науки как особой социокультурной реальнос­ти, имеющей специфические когнитивные, коммуни­кационные и практические механизмы функциониро­вания и воспроизводства. Философия науки в таком ее понимании существенно опирается на метанаучные разработки (история науки, социология науки, логика науки, науковедение и др.). Исследуя конкретно-исто­рические формы существования науки, ее дисципли­нарное многообразие, данный подход имеет целью обобщение ее логико-методологического, предметного и операционального своеобразия, выявление структу­ры общих закономерностей, тенденций развития «на­уки». Этот тип «философии науки» впервые был отчет­ливо заявлен в работах О. Конта, и поэтому его можно назвать «контовским».

Если кантовская философия науки идет от вопро­са, как наука возможна, к ответу, как она «реально есть», то контовская имеет противоположный иссле­довательский вектор: от вопроса, как она «реально есть», к ответу, как она возможна. В первом случае мы имеем дело с философией науки как элементом фило­софской теории, во втором — как с генерализирующей науковедческой дисциплиной. Вопрос «стыковки» этих парадигм — одна из актуальных и слаборазработанных проблем современной философии.

В данном учебном пособии при изложении основ­ных проблем истории и философии науки мы остано­вимся на трех главных проблемах философии науки: понятие науки, структура научного знания, динамика научного знания. При этом мы не будем себя жестко связывать рамками ни кантовской, ни контовской па­радигм, используя при решении заявленных проблем язык и ресурсы обеих.

Дать ответ на казалось бы ясный вопрос, что такое наука, оказывается не так просто. Дело в том, что наука представляет собой очень сложный и во многих отно­шениях противоречивый в своем эмпирическом бытии объект. Это относится и к историческому бытию науки, к ее, так сказать, диахронному аспекту и к ее синхрон­ному бытию, имея в виду ее современное состояние.

Так весьма противоречивым, логически несовмес­тимым является диахронное (историческое) многооб­разие форм «науки»: 1) древняя восточная преднаука (вавилоно-шумерская, египетская, древнеиндийская, древнекитайская); 2) античная наука; 3) средневековая европейская наука; 4) новоевропейская классическая наука; 5) неклассическая наука; 6) постнеклассическая наука.

Особенностями восточной преднауки являлись: непосредственная вплетенность и подчиненность практическим потребностям (искусству измерения и счета — математика, составлению календарей и обслу­живанию религиозных культов — астрономия, техни­ческим усовершенствованиям орудий производства и строительства — механика и т. д.); рецептурность (ин-струментальность) «научного» знания; эмпирический характер его происхождения и обоснования; кастовость и закрытость научного сообщества.

Прямо противоположные свойства обретает то, что называется «наукой» в Древней Греции: теоретичность (источник научного знания — мышление), логическая доказательность, независимость от практики, откры­тость критике, демократизм. Образцом античного по­нимания научности, безусловно, являются «Начала» Евклида.

Сущностные черты средневековой «науки»: теоло-гизм, непосредственное обслуживание социальных и практических потребностей религиозного общества, схоластика, догматизм. В средневековой религиозной культуре наука вынуждена была выполнять роль слу­жанки богословия и согласовывать с ним свои утвер­ждения. Научные истины («истины разума») имели подчиненный, более низкий гносеологический статус, чем религиозные истины («истины веры»). Астрология, алхимия, религиозная герменевтика были парадиг-мальными образцами средневековой науки. Ясно, что средневековая «наука» противоречила по своим зна-ниевым и операциональным характеристикам как ан­тичной «науке», так и древней «преднауке».

Наконец, в эпоху Возрождения и Новое время в Европе возникает совершенно новое по своим когни­тивным и социальным характеристикам явление, кото­рое можно назвать прообразом современной «науки». Что ее отличает от того, что прежде именовалось «на­укой»? Во-первых, совершенно отличная от средневе­ковой идеология. Леонардо да Винчи, Г. Галилей, Р. Де­карт, Ф. Бэкон полагали главными ценностями новой науки светский характер, критический дух, объектив­ную истинность, практическую полезность. Провозг­лашенный лорд-канцлером Англии лозунг «Знание — сила» был направлен не только против средневековой схоластической науки, но и по-своему против антич­ной науки с ее ангажированной независимостью от практических потребностей общества. В основе проек­та науки «модерна» лежало стремление ученых эпохи Возрождения и Нового времени соединить, синтезиро­вать рациональность античной науки с техно-инстру­ментальным характером восточной преднауки. Но для того, чтобы служить потребностям практики, увеличе­нию господства человека над окружающей действи­тельностью и прежде всего — природой, новая наука, по мнению ее архитекторов, должна: 1) сосредоточить­ся на изучении отдельных процессов и явлений с тем, чтобы использовать впоследствии полученное знание о свойствах и законах этих процессов в технических и технологических целях; 2) сама наука должна быть не созерцательно-наблюдательной, а экспериментальной в своей основе, т. е. предметом науки должна быть не сама по себе природа в своей естественности и цело­мудренной объективности, а «вырванные» из природы как тотальности или искусственно созданные в лабо­раториях материальные системы. Такие «рукотворные» системы легче поддаются исследовательскому контро­лю, чем природные системы в их естественном состо­янии. Они в принципе воспроизводимы неограничен­ное число раз. Относительно них гораздо легче достиг­нуть точного, логически связанного и количественного описания. Количественное описание свойств, отноше­ний и законов функционирования таких систем пред­полагает использование языка математики, языка функций. Последние, в силу континуального характера области их значений, позволяют в принципе неограни­ченно увеличивать интервал точности, однозначности и определенности научного языка. Онтологическое обоснование такого подхода было четко сформулиро­вано Галилеем: «Книга природы написана языком математики» и еще решительнее: «Бог— математик». Парадигмальными образцами новой науки явились аналитическая геометрия (Р. Декарт), механика (Г. Га­лилей, И. Ньютон) и математический анализ (И. Нью­тон, Г. Лейбниц, О. Коши, К. Вейерштрасс). Для обо­значения новой науки — экспериментально-математи­ческого изучения действительности — был предложен новый термин «science».

Однако и новая (модернистская) наука претерпела за 300 лет своего существования и развития существен­ные изменения, пройдя в ходе своей эволюции ряд качественно различных этапов, которые по целому ряду параметров противоречат друг другу. Среди этих эта­пов выделяют классическую, неклассическую и пост-неклассическую науку (B.C. Степин). Эти типы «науки» отличаются друг от друга не только своим предметным содержанием и дисциплинарным объемом, но и свои­ми основаниями (онтологическими, гносеологически­ми, социальными и др.).

Так, онтологическими основаниями классической науки являлись: антителеологизм, однозначный детер­минизм, механицизм. Гносеологические основания классической науки: объективные методы исследова­ния, эксперимент, математическая модель объекта, дедуктивно-аксиоматический способ построения тео­рии. Ее социальные основания: дисциплинарная орга­низация, создание научных и учебных заведений но­вого типа (исследовательские лаборатории, институты, академические и инженерные сообщества, политехни­ческие и естественно-научные вузы и кафедры, испы­тательные стенды, научные журналы), востребован­ность науки обществом, усиление связи науки с про­изводством, создание промышленного сектора науки, возникновение массовой, «большой» науки. Осознание ограниченности когнитивных ресурсов классической науки приходится на конец XIX — начало XX века, время начала кризиса ее основ (период создания тео­рии относительности, квантовой механики, конструк­тивной логики и математики и др.).

Качественно новый этап в осуществлении проек­та науки «Science» — неклассическая наука, основан­ная на существенно отличном от классической фун­даменте. Онтология неклассической науки: реляти­визм (пространства, времени, массы), индетерминизм (фундаментальных взаимосвязей объектов), массо­вость (множество объектов любого рода — статичес­кая система), системность, структурность, организо­ванность, эволюционность систем и объектов. Гносео­логия неклассической науки: субъект-объектность научного знания, гипотетичность, вероятностный ха­рактер научных законов и теорий, частичная эмпири­ческая и теоретическая верифицируемость научного знания. Методология неклассической науки: отсут­ствие универсального научного метода, плюрализм научных методов и средств, интуиция, творческий конструктивизм. Социология неклассической науки: «зернистая» структура научного сообщества, много­образие форм научной кооперации, наука — объект экономического, правового, социального и государ­ственного регулирования, противоречивое многообра­зие норм научного этоса.

Неклассический этап развития «новоевропейской» науки проходит пик развития в 70-е годы XX века. Ему на смену приходит парадигма «постнеклассической» науки (фиксация, выделение и описание особеннос­тей которой основательно осуществлено в работах B.C. Степина). Лидеры постнеклассической науки — биология, экология, синергетика, глобалистика, науки о человеке. Преимущественный предмет исследова­ния постнеклассической науки — сверхсложные си­стемы, включающие человека в качестве существен­ного элемента своего функционирования и развития (механические, физические, химические, биологичес­кие, экологические, инженерно-технические, техноло­гические, компьютерные, медицинские, социальные и др.). Идеология, философские основания и методо­логия постнеклассической (современной) science су­щественно отличаются и во многом несовместимы с принципами и «духом» не только «классического» этапа развития модернистской (новоевропейской) науки, но и ее «неклассического» этапа. Принципы онтологии постнеклассической science: системность, структурность, органицизм, нелинейный (многовариан­тный) эволюционизм, телеологизм, антропологизм. Ее гносеологические основания: проблемная предметность, социальность (коллективность) научно-познавательной деятельности, контекстуальность научного знания, по­лезность, экологическая и гуманистическая ценность научной информации. Методология постнеклассической науки: методологический плюрализм, конструктивизм, консенсуальность, эффективность, целесообразность научных решений.

Мы не будем здесь фиксировать внимание на том, что постнеклассическая наука — это, видимо, пере­ходное состояние от исторического таксона «мо­дернистская наука» с ее представлениями о научной рациональности к качественно новому историческому таксону науки, который может быть назван «постмо­дернистская наука» с совершенно иными представле­ниями о «научности» и «рациональности». Нам важно лишь подчеркнуть ту мысль, что исторические формы бытия того, что именовалось и именуется «наукой», настолько разнообразны и настолько противоречат друг другу, что не поддаются простому эмпирическо­му обобщению.

Наряду с диахронным («историческим») плюрализ­мом «науки» имеет место и ее синхронный плюрализм. Он обусловлен существенным различием предметов и методологического арсенала разных научных дисцип­лин, реализуемых в них идеалов и норм научного ис­следования, а также форм организации деятельности. При анализе современной науки можно выделить по крайней мере четыре совершенно различных класса наук, по ряду параметров существенно различающих­ся друг от друга: 1) логико-математические; 2) есте­ственно-научные; 3) инженерно-технические и техно­логические; 4) социально-гуманитарные. Трудно на­звать то общее, что всех их объединяет (тем более, что в каждом классе есть весьма различные дисциплины и теории, в том числе альтернативные, эмпирический и теоретический уровни знания и т, п.). В самом деле, что общего между «математикой» и «историей», или даже между «математикой» и «физикой» ? Гораздо лег­че сформулировать отличия и даже противоположность между математическими, физическими и гуманитарны­ми «науками» и по предметам, и по способам констру­ирования знания, и по способам обоснования знания, критериям его приемлемости («истинности»), и даже по способам организации научных сообществ и их ценностным ориентациям. Доказательством существен­ной несхожести этих видов «наук» является, в частно­сти, частое непонимание друг другом представителей различных наук. Ярким его примером является серь­езно обсуждаемый Е. Вигнером вопрос о непостижи­мой эффективности чистой математики в применении ее к описанию физической реальности. Об этом же свидетельствует «шоковая реакция» историков на мас­сированное применение математических моделей и методов к истории, осуществляемое академиком-мате­матиком Л. Фоменко и его школой.

Рассмотрим возможности использования для отве­та на вопрос, что такое «наука», философского метода. Последний предполагает конструирование всеобщего содержания «науки» в качестве особого теоретическо­го объекта («категории»), который имеет основания во всеобщих характеристиках сознания. С этой точки зре­ния наука, во-первых, есть результат деятельности рациональной сферы сознания (а не чувственной и тем более— иррациональных его сфер). Во-вторых, на­ука— это объектный тип сознания, опирающийся в существенной степени на внешний опыт. В-третьих, наука в равной степени относится как к познаватель­ной, так и к оценочной сфере рационального сознания.

Итак, с точки зрения всеобщих характеристик со­знания наука может быть определена как рациональ­но-предметная деятельность сознания. Ее цель — по­строение мысленных моделей предметов и их оценка на основе внешнего опыта. Источником рационально­го знания не может быть ни чувственный опыт сам по себе, ни художественное воображение, ни религиоз­но-мистическое откровение, ни экзистенциальные пе­реживания, а только мышление — либо в форме пост­роения эмпирических моделей чувственного опыта, либо в форме конструирования теоретических объек­тов (мира «чистых сущностей» или мира идеальных объектов).

Полученное в результате деятельности мышления рациональное знание должно отвечать следующим требованиям: понятийно-языковой выразимости, опре­деленности, системности, логической обоснованности, открытости к критике и изменениям. Требование оп­ределенности мышления — главное условие его раци­ональности. Оно имеет адаптивно-практический смысл, составляя необходимую основу поведения, всегда пред­полагающего и осуществляющего некоторый выбор между А и не-А Логическим репрезентантом требова­ния определенности в мышлении выступает закон тож­дества — основной закон рационального мышления. Два других фундаментальных закона мышления — за­кон непротиворечивости и закон исключенного третье­го — являются скорее следствием закона тождества, обеспечивая его реализацию.

Необходимо подчеркнуть, что рациональное мыш­ление (и рациональное знание) — более широкое по­нятие, чем научное знание. Хотя всякое научное зна­ние рационально, не всякое рациональное знание на­учно. Многие пласты обыденного и философского знания — рациональны, но не-научны. Научная раци­ональность — это, так сказать, «усиленная» рациональ­ность. Основные свойства научной рациональности: объектная предметность (эмпирическая или теорети­ческая), однозначность, доказанность, проверяемость (эмпирическая или аналитическая), способность к улуч­шению. Важно отметить, что реализация каждого из указанных выше необходимых свойств научной раци­ональности может быть достигнута и достигается су­щественно различным образом в разных типах наук (логико-математических, естественно-научных, инже­нерно-технологических и социально-гуманитарных). Это зависит как от предметной специфики соответству­ющего типа науки, так и от средств когнитивной дея­тельности с релевантным этим предметам внешним опытом.

Можно говорить о существовании четырех основ­ных типов научной рациональности. Логико-матема­тическая рациональность: идеальная предметность, конструктивная однозначность, формальная доказатель­ность, аналитическая верифицируемость. Естественно­научная рациональность: эмпирическая предметность, наблюдательно-экспериментальная однозначность (за счет потенциально-бесконечной воспроизводимости результатов наблюдения), частичная логическая доказа­тельность, опытная верифицируемость (подтверждае-мость и фальсифицируемость). Инженерно-технологи­ческая рациональность: «вещная» предметность, конст­руктивная системность, эмпирическая проверяемость, системная надежность, практическая эффективность. Социально-гуманитарная рациональность: социально-ценностная предметность, рефлексивность, целостность, культурологическая обоснованность, адаптивная полез­ность. Следование каждому из типов научной рацио­нальности приводит к порождению соответствующего вида знания, которое, впрочем, только частично зависит от содержания конкретно выделенной «объектной» сфе­ры. Ибо возможны геометрия как физика, физическая биология, социальная технология, философия матема­тики, история техники и т. д. и т. п.

Ко всеобщим характеристикам понятия «наука», на­ряду с определением науки как рационально-предмет­ного вида познания, относится также выделение в ней трех ее основных аспектов (подсистем): 1) наука как специфический тип знания; 2) наука как особый вид деятельности; 3) наука как особый социальный институт. Все эти аспекты связаны между собой и только в своем единстве позволяют достаточно полно и адекватно опи­сать функционирование реальной науки как целого.

 

Пара как специфический тип знания

Науку как специфический тип знания исследуют логика и методология науки. Главной проблемой здесь является выявление и экспликация тех признаков, которые являются необходимыми и достаточными для отличения научного знания от результатов других ви­дов познания (различных форм вненаучного знания). К последним относятся обыденное знание, искусство (в том числе и художественная литература), религия (в том числе религиозные тексты), философия (в зна­чительной своей части), интуитивно-мистический опыт, экзистенциальные переживания и т. д. Вообще, если под «знанием» понимать даже только текстовую (дис-курсную) информацию, то очевидно, что научные тек­сты (даже в современную эпоху «большой науки») составляют лишь часть (и притом меньшую) всего объе­ма дискурса, который использует современное чело­вечество в своем адаптивном выживании. Несмотря на огромные усилия философов науки (особенно предста­вителей логического позитивизма и аналитической философии) четко задать и эксплицировать критерии научности, эта проблема по-прежнему далека от одно­значного решения. Обычно называют такие критери­альные признаки научного знания: предметность, од­нозначность, определенность, точность, системность, логическая доказательность, проверяемость, теорети­ческая и/или эмпирическая обоснованность, инстру­ментальная полезность (практическая применимость). Соблюдение этих свойств должно гарантировать объек­тивную истинность научного знания, поэтому часто «научное знание» отождествляют с «объективно-истин­ным знанием».

Конечно, если говорить о «научном знании» как определенном теоретическом конструкте методологии науки, то вряд ли можно возражать против перечис­ленных выше критериев научности. Но вопрос-то как раз в том, насколько данный «идеал научности» адек­ватен, реализуем и универсален по отношению к «по­вседневности» научного познания, реальной истории науки и ее современному многообразному бытию. К сожалению, как показывает анализ огромной лите­ратуры позитивистского и постпозитивистского на­правлений философии, методологии и истории науки второй половины XX века и их критиков, ответ на этот вопрос получен в целом отрицательный. Действительная наука в своем функционировании отнюдь не под­чиняется (не реализует) единым и «чистым» методоло­гическим стандартам. Абстрагирование в рамках ме­тодологии науки от человеческого измерения науки, от социального и психологического контекста ее функци­онирования не приближает, а удаляет нас от адекват­ного видения реальной науки. Идеал логической дока­зательности (в самом строгом, синтаксическом ее по­нимании) не реализуем даже в простейших логических и математических теориях (результаты А. Черча в от­ношении доказуемости исчисления предикатов второ­го порядка, теоремы К. Геделя о недоказуемости фор­мальной (синтаксической) непротиворечивости ариф­метики натуральных чисел и др.). Очевидно, что по отношению к более богатым в содержательном плане математическим, естественно-научным и социально-гуманитарным теориям, требование их логической доказательности тем более не реализуемо в сколько-нибудь значительной степени. То же самое, с извест­ными оговорками, можно сказать и о возможности сколько-нибудь полной реализации всех остальных «идеальных» критериев научности, в частности, абсо­лютной эмпирической проверяемости или обоснован­ности научных теорий в естествознании, технических и социально-гуманитарных науках. Везде имеет место не проясненный до конца контекст, органичным элемен­том которого всегда выступает конкретный научный текст; везде — опора на принципиально неустранимое неявное коллективное и личностное знание, всегда — принятие когнитивных решений в условиях неполной определенности, научные коммуникации с надеждой на адекватное понимание, экспертные заключения и науч­ный консенсус. Однако, если научный идеал знания недостижим, следует ли от него вообще отказываться? Нет, ибо цель любого идеала — указание желательного направления движения, двигаясь по которому мы име­ем большую вероятность достигнуть успеха, нежели следуя в противоположном или случайном направлении. Идеалы позволяют понимать, оценивать и структуриро­вать реальность в соответствии с принятой системой целей, потребностей и интересов. Очевидно, что они являются необходимым и важнейшим регулятивным элементом в обеспечении адаптивного существования человека в любой сфере его деятельности.