Материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления пользователям Интернета и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
© 2018 - 2024
В трактире "Бережки" заводной орган нажаривал вальс "На сопках Маньчжурии". Новобранцы с серыми, унылыми лицами мрачно пили горькую. За порогом, возле безносых сфинксов, плакали матери. Известно было, что на тех самых сопках грудами лежат тела убитых солдат.
В Японскую войну фарфоровцы впервые узнали из газет странные, непривычные названия - Лао-ян, Сан-депу, Мукден, Порт-Артур. Каждое из этих слов несло с собой весть о страшных поражениях русских войск, о гибели тысяч солдат.
На фарфоровом заводе служили молебны "о даровании побед русскому оружию". Но побед не было.
Фарфоровцы провожали сыновей на фронт и думали:
"Тут, пожалуй, не молебны служить нужно. Дознаться бы, какие стервецы людей в море посылают на дырявой посуде, кто шлет на фронт кирпичи в ящиках вместо снарядов".
Рабочие других заводов уже говорили вслух в вагонах паровичка, на гулких лестницах рабочих казарм и даже в цехах о том, что дальше так жить нельзя. На Дальнем Востоке генералы предают солдат японцам, в Петербурге жизнь дорожает, работы нет. Нужно спасать себя и своих детей.
Седьмого января 1905 года на императорском заводе случилась большая неприятность для начальства.
Толпа обуховцев привалила к заводу и стала под окнами. Обуховцы шли "к царю за правдой" и звали фарфоровцев с собой, а не то грозили их поколотить. Для примера обуховцы вздули заводского унтера, украшенного медалями. Управляющий конторой Гарницкий, бравый улан и силач, выскочил к обуховцам, размахивая револьвером:
- Разойдись!
Обуховцы живо отобрали у Гарницкого револьвер, дали улану тумака и, пригрозив: "Мы еще судить тебя будем за такое дало", - прогнали его прочь. А тут живописец Костя Ляпьер выбежал в проходную, отпер дверь завода изнутри и впустил обуховцев.
Обуховцы пошли по цехам, снимая фарфоровцев с работы. Директор заперся в своем кабинете. Мастера метались по заводу, как очумелые. Цеха быстро пустели. Впервые в жизни фарфоровцы бросили работу до гудка.
Они пошли с толпой обуховцев по проспекту, но толпа прошла недалеко. На углу Московской улицы обуховцы узнали, что поход рабочих к царю отложен на воскресенье девятого января. Толпа разошлась.
Девятого января рабочие пошли к царю из-за Нарвской заставы, с Васильевского острова, с Петроградской стороны.
Двинулась и Невская застава. Некоторые фарфоровцы присоединились к шествию по своей воле. На проспекте толпу встретили казаки и принялись разгонять рабочих. Кто убежал домой, а кто пробрался на невский лед и по льду дошел до города.
Под стенами Зимнего дворца рабочих встретил град пуль. Костя Ляпьер был ранен, он не вернулся больше на фарфоровый завод. Ведь его все равно уволили бы.
Полицейские тайно свезли тела убитых 9 января на Преображенское кладбище возле Обуховского завода и схоронили их ночью, до рассвета. Рабочие окрестных заводов узнали об этом. Они ходили на кладбище к братской могиле, возвышавшейся под чахлыми березами, и вспоминали тех, кто шел к царю за правдой, а в ответ получил пулю.
Обуховцы не унимались. Прошло немного времени, и они снова явились под окна "фарфоровской богадельни".
Живописцы сидели ни живы ни мертвы, пригнувшись к своим столам. Обуховцы кричали:
- Выходите, фарфоровцы, а то мы ваши домики разорим, ваши сундуки растрясем!
Камни брякали в оконницы живописной мастерской. Живописцы просили своего директора барона Вольфа:
- Отпустите нас домой, ваше превосходительство, а то эти головорезы и впрямь наши дома разгромят.
- Не могу отпустить, братцы, - отвечал побледневший барон. - Сами видите - у них красное знамя с надписью "Долой самодержавие". А мы с вами императорский завод, братцы.
Барон мерял длинными ногами живописную мастерскую, комкал в руках батистовый платочек. Обуховцы пошумели еще под окнами и пошли дальше.
- Слава богу, пронесло! - крестились живописцы.
Напуганное начальство стало распускать фарфоровцев по домам, чуть, бывало, услышит, что обуховцы забастовали и вышли на улицу.
Подойдя к фарфоровому заводу, обуховцы видели замок на воротах и опустевшие цеха.
- Ишь ведь, фарфоровцы по приказу начальства бастуют! И жалованье им, подлецам, идет за прогульное время, как за рабочее, - сердились обуховцы.
Бастуя по приказу начальства, "хорошие люди" сидели по домам и вздыхали: "Что-то будет, господи?" А люди поживее да помоложе слонялись по улицам, прислушивались к слухам, узнавали все новости. Каждый день приносил события.
В Москве Иван Каляев убил бомбой дядю царя, великого князя Сергея. Об этом толковали все за Невской заставой.
- Ведь как высоко стоял человек, а все же добрались до него, укокошили. Теперь, брат, начнутся дела... Теперь, пожалуй, и Николаю не сносить головы.
Фарфоровцам начинало казаться, что у барона Вольфа голова тоже не крепка на плечах. Барон явился однажды на завод с разбитым ухом. Кто-то из семянниковцев запустил в него куском сколотого льда, когда барон в своих санках мчался по проспекту.
В марте на фабрике Паля мастер Карл Карлович застрелил одного рабочего. В прежнее время об этом никто не узнал бы. Мастер спрятал бы концы в воду. Теперь палевцы забастовали. Они устроили убитому торжественные похороны. Они положили на его могилу красное знамя с надписью: "Долой самодержавие" и спели над ним "Марсельезу".
С той поры рабочие за Невской заставой не давали спуску мастерам: стоило мастеру замахнуться на рабочего или выругаться - рабочие сажали его в мешок и вывозили на тачке за ворота.
- Последние дни приходят! Светопреставление! - в ужасе сказал один мастер, выползая из мешка, в который его посадили семянниковцы.
И вот на императорском фарфоровом заводе случилось неслыханное дело. В ответ на грубые придирки мастера рабочий-шлифовщик погрозил ему железной полосой.
Мастер охнул и сел на пол от страха. Потом вскочил и побежал к директору. Он не вернулся больше в шлифовку. На его место взяли другого, "помягче характером", чтобы не раздражать рабочих.
В газетах тогда печатались удивительные известия: Совет рабочих депутатов управляет городом Иваново-Вознесенском, броненосец "Потемкин" поднял красный флаг, крестьяне жгут усадьбы помещиков.
Фарфоровцы говорили: "Прежде у нас одна дорога была - от Спаса до Атласа, мимо директорского дома в трактир "Бережки", и больше мы ничего не знали. А ныне за один день услышишь столько, сколько отцы за всю жизнь не слыхивали!"
В октябре забастовали все заводы, железные дороги, учреждения. Царь издал манифест 17 октября, в котором посулил свободы. Но когда рабочие увидели, что царь, по обыкновению, обманул их, они стали готовиться к вооруженному восстанию. За Невской заставой шесть тысяч рабочих были вооружены.
Уже совещались испуганные министры о том, чтобы отправить царя с женой и детьми за границу. В одном сатирическом журнальчике появилась картинка: осел, ослица с осленком и четыре молодых ослицы бегут к столбу с надписью "Граница". Это значило: царь с семейством удирает от революции.
В те дни барон Вольф чувствовал себя неуютно на фарфоровом заводе. Мастера жаловались ему на рабочих: такой-то читает газету, такой-то надерзил, такой-то посулил черта!
Барон молчал. Не такое было время, чтобы принимать крутые меры.
Пойдет барон, бывало, по заводу, рабочие глядят на него как-то странно - поверх головы. Заглянет барон к Гарницкому, а тот надрывается, кричит на рабочего-шлифовщика:
- Ты, мерзавец, видел объявление на дверях завода? Что там написано?
- Написано, ваше высокородие, что если рабочие соберутся вместе больше пяти человек, полиция будет в них стрелять.
- А ты, сукин сын, что сказал?
- Сказал: дурацкое объявление, ваше высокородие. Ведь мы в завод толпой идем, нас всегда больше пяти.
- Что же ты думаешь, государь император дураков над вами поставил объявления писать?
- Государь император может не знать, что они дураки, а нам это хорошо известно, и кто из фарфоровцев лягавит - тоже известно, ваше высокородие.
- Ах, ты!.. - схватится Гарницкий за револьвер - и отдернет руку. Не такое сейчас время...
Идет барон в заводскую школу. Здесь тихо. Смирные мальчики сидят за столами и прилежно пишут.
"Ну, - думает барон, - хоть здесь отдохну".
- А интересно знать, детки, что вы пишете?
Он тянет к себе одну тетрадку и читает. На лбу у него вспухают жилы, и пальцы дрожат.
В тетрадке аккуратно написано: "Вставай, подымайся, рабочий народ, вставай на борьбу, люд голодный! И раздайся, крик мести народной! Вперед! Вперед, рабочий народ!"
Надпись окружена красивыми завитушками. На столе лежит измятый, побывавший на земле листок с напечатанной "Марсельезой".
"Верно, на улице подобрали, поганцы!" - догадывается барон, брезгливо, двумя пальцами берет листок и уносит его в свой кабинет.
Мальчики сидят бледные. Расплачиваться за них придется отцам.
Расплачиваться покамест не пришлось - не такое было время. Гарницкий отечески побранил детей за шалость, попросил их не подбирать на улице листки.
Расплата пришла позже, когда царское правительство, собрав все свои силы, раздавило первую русскую революцию.
Войска заняли Невскую заставу. На императорском заводе дежурили патрули солдат. Мастера приободрились, "хорошие люди" подняли головы. Пришло времечко расквитаться с бунтарями.
В вагоне паровичка заводский чиновник орал на ученика:
- Ты как смеешь, негодяй, сидеть, когда начальство стоит на площадке? Ты как смел не встать?
- Я не видел вас, ваше превосходительство, - бормотал ученик.
- А ты смотри! Я тебя выучу смотреть!
Тот же чиновник разносил рабочего, встреченного на проспекте:
- Пойди-ка сюда! Ах ты, такой-эдакий, зачем волосы отрастил? Хочешь на студента походить? На волосатого крамольника, да? Ступай остригись, и чтобы я таких косм больше не видел!
Директор вызывал к себе мастеров и приказывал им уволить рабочих: одного за то, что он посмеялся над медалями унтера, другого за чтение газет, третьего за дерзкий взгляд...
Директор поместил в живописную мастерскую своего шпиона. Этот шпион не только подслушивал разговоры живописцев, - пользуясь безнаказанностью, он воровал живописное золото из мастерской.
Никто не смел сказать ему ни словечка.
Казалось, вернулись гурьевские времена. Но все же фарфоровый завод был теперь не тот, что прежде. Все помнили "дни свобод". Рисуя на сервизах великолепного двуглавого орла, живописцы вспоминали другого орла, виденного на страницах сатирических журналов. Тот орел был ощипанный, бесхвостый, он хлопал костлявыми крыльями над черепом в царской короне. Так изображалось в журналах самодержавие.
Художник-поляк расписал тогда большую вазу. Увидев эту вазу, директор густо покраснел и резко сказал мастеру:
- Какие глупости рисует Войткевич!
Он уволил Войткевича с завода. А на вазе были нарисованы козел, коза с козленком и четыре молодых козочки. Морда козла чуть-чуть напоминала лицо державного хозяина завода.
Не стесняясь присутствием шпиона в мастерской, живописец Назаров читал вслух газеты и рассказывал товарищам все политические новости. Назарова тоже собирались уволить, но вдруг он удивил всех - сам взял расчет и уехал учительствовать в глухую деревню.
"Хорошие люди", как встарь, ходили в церковь со своими расфранченными женами и дочками, как встарь, сплетничали, давали деньги в рост и пьянствовали в "Бережках". Но другие фарфоровцы теперь читали газеты и дружили с рабочими соседних заводов. Кулачные бои и драки вывелись сами собой.
Первого мая 1906 года обуховцы устроили маевку в Зеленой роще за фарфоровым заводом. Несколько человек фарфоровцев решили пробраться в рощу - послушать речи о празднике труда. Возле рощи их задержал сторожевой патруль обуховцев.
- Скажите пароль, а то мы вас не пропустим.
Фарфоровцы не знали пароля. Стыдно им было и не хотелось возвращаться домой. Они бродили по опушке рощи, пока не встретили знакомого обуховца и не упросили его сказать им пароль. Пароль был "бабушкин лапоть".
С "бабушкиным лаптем" фарфоровцы прошли на маевку.
Начался митинг. Ораторы, взобравшись на пень, говорили речи. Вдруг прибежали патрульные с криком: "Казаки! Казаки!" Вдоль железнодорожной насыпи, пригнувшись к седлам, мчались казаки. Рабочие бросились врассыпную. Фарфоровцы, увидев, что несколько обуховцев бегут к пустому товарному вагону, кинулись за ними, влезли в вагон, задвинули за собой дверь и просидели там, пока казаки рыскали по роще.
После этой маевки они вернулись на завод другими людьми. И мальчики, переписывавшие "Марсельезу" в заводской школе, росли не такими людьми, какими были их отцы и деды.
Рижские токари
Наступило лето четырнадцатого года, началась война с Германией.
Серые санитарные поезда привозили в Петроград безногих, безруких, ослепленных газами солдат. На домах болтались белые флаги с красным крестом. В каждой лавчонке продавались портреты царицы в косынке сестры милосердия.
На фарфоровом заводе отвели помещение под лазарет.
Раненые, подпираясь костылями, выползали на заводский Двор, грелись на солнышке. В обеденный перерыв вокруг них толпились фарфоровцы. Раненые рассказывали про страшную жизнь в окопах: на фронте нет ни снарядов, ни сапог, ни хлеба для войск, генералы гонят солдат на убой, под ураганный огонь немецких пушек.
Один солдатик повесился в лазарете, чтобы не идти обратно на фронт.
Многих фарфоровцев взяли на войну. Другие ждали своей очереди. Фронт казался им страшней могилы.
Немцы наступали на Ригу. Русские вывезли из Риги все ценное, готовясь сдать город. Рижские рабочие были отправлены в Петроград. Рижские токари по фарфору попали на императорский завод. Они были непохожи на токарей-фарфоровцев.
Рижане глядели на мастеров без всякого подобострастия и даже спорили с ними, отстаивая свои права. "Права рабочих" - таких слов не слыхали на заводе с девятьсот пятого года!
Рижане держались кучкой, толковали вполголоса о каких-то своих делах, - нет того, чтобы сходить в церковь или в "Бережки" покалякать с фарфоровцами о заставских сплетнях.
Начальство сразу невзлюбило рижан.
- Никогда барон Вольф не допустил бы таких токарей на императорский завод. Наш новый директор слишком либерален, - с горечью говорили мастера.
Вместо Вольфа на заводе был новый директор - русский дворянин и камер-юнкер Струков, любитель искусств, покровитель художеств. В нем не было никакой строгости и никакого величия. Поселившись на заводе, он устроил себе кокетливую спальню в директорском кабинете. В этой спальне на окнах висели клетки с птицами, чирикали щеглы и чижики, ученая канарейка звонила в маленький колокольчик. По утрам директор, седенький, опрысканный духами, одетый в чесучовый костюмчик, пробегал по мастерским и рассказывал встречным о том, как он любит птичек, цветочки и прекрасное искусство.
Занятый птичками и цветочками, директор не заметил, что на завод вернулись неблагонадежные живописцы - Войткевич и Назаров, не заметил и того, что рижские токари неспроста держатся кучкой.
В Риге эти токари уже участвовали в стачках и сиживали в тюрьмах. Некоторые из них уже работали в большевистских ячейках. Они приступили к подпольной работе на императорском заводе. Для этого были нужны осторожность, выдержка и твердая воля.
"Хорошие люди" терпеть не могли рижан. Один живописец, когда случилось ему войти в токарную, обвернет, бывало, руку полой халата, а потом уже возьмется за дверную ручку. Вот до чего были противны ему эти рижские токари!
А рижане и в ус не дули. Поглядят на сердитого живописца, усмехнутся, только в глазах у них блеснет какой-то огонек и погаснет - до поры, до времени.
Рижане дружили с фарфоровской беднотой. Одного фарфоровца позовут в чайную, потолкуют с ним по душе, другому дадут почитать книжку, третьему, если он человек надежный, покажут большевистскую листовку.
Видели фарфоровцы - рижане говорят дело. Верно - никаких прав нет у рабочего на императорском заводе. Верно - делятся фарфоровцы на черную и белую кость. Верно - укрывает директор на заводе шкурников и кулачков, а настоящих рабочих посылает на фронт.
Мало-помалу стали фарфоровцы уважать рижан и слушаться их советов.
В шестнадцатом году царь собрался навестить завод. Начальники на заводе забегали, засуетились, готовя встречу царю. В былое время завод встречал своего хозяина торжественно. Красный ковер устилал лестницу, в мастерских пахло духами, хор верноподданных фарфоровцев горланил "Боже, царя храни". Самые усердные холуи гнались за царской коляской и целовали пыльные спицы ее колес.
Рижане это знали. Они готовились к встрече царя по-своему. Они напечатали листок, в котором говорилось, что царь - главный эксплуататор рабочих, а заводские начальники - его верные псы: "Вы поглядите, как они заюлят перед своим хозяином!" Листок призывал фарфоровцев сохранить свое достоинство, не унижаться перед одним из виновников кровавой войны.
Этот листок рабочие читали в ночную смену возле горнов и у печей, в которых варилось стекло.
Начальники ничего не знали про листок, но душа у них была неспокойна. Они решили удалить рижан с завода на тот день, когда приедет царь. Одного токаря послали с поручением в город, у другого разобрали станок, будто понадобилось его спешно чинить, третьему мастер в глаза сказал: "Ты, брат, завтра на завод не показывайся. Чтобы духу твоего не было! Понял?" Но и тут начальство не успокоилось: а ну как рабочие заговорят с царем-батюшкой о войне и спросят его, почему это немцы нас бьют?
Директор строго-настрого приказал рабочим не разговаривать с царем. Когда его величество войдет в мастерскую - встать; когда его величество направится к выходу - грянуть "Боже, царя храни". Если его величество спросит что-нибудь - ни в каком случае не отвечать, - говорить за рабочих будет сам директор.
Молодежь втихомолку пересмеивалась.
- Вот спросит меня царь что-нибудь, а я замычу - м-мм, как немой... Ведь не приказано отвечать...
В отделе оптического стекла шептались:
- Хорошо бы горшок со стеклом пробить. Придет царь, ан стекло все вытекло, смотреть нечего.
Певчих подразнивали:
- Как насчет "Боже, царя"?
- Молчи уж... Ладно споем. Как грянем - на том берегу услышат.
Царь приехал. Он был маленький, неказистый, равнодушный ко всему на свете. За ним толпой шли свитские генералы в золоченых мундирах. Директор вел их по заводу, бледнея и краснея от волнения.
Живописцы встали, едва царь ступил на порог, и стояли навытяжку. Но живописец Кудрявцев сперва встал, а потом снова уселся на табурет.
- Встань, встань сейчас же!.. - кинулись к нему свитские.
- Ах, виноват, забыл...
Директор закусил губы с досады.
В скульптурной мастерской ему ударило в глаза какое-то красное пятно. Молоденькая скульпторша в красном сатиновом халате стояла среди белых фигурок и так неприветливо взглянула на вошедших, будто сказала: ходят тут без толку, только работать мешают!
Царь испуганно стрельнул глазами в сторону фигурки в красном и пробежал в следующую дверь.
У директора перекосилось лицо.
Дальше пошло еще хуже. В оптическом отделе стекло в горшках переварилось - смотреть было нечего. Бинокль из заводского стекла, поднесенный царю, оказался со свилями. Ни в одной мастерской не запели "Боже, царя храни"...
"Хоть бы проводить царя отечественным гимном!" - в отчаянии думал директор. Он послал регента созвать певчих на подъезд, когда царь направился к выходу.
Царь уселся в свою коляску и уехал, а на подъезде не было еще ни одного певчего, - они не вышли из мастерских.
- И чего царь ездит по заводам? - сказал старый рабочий. - Глядит он на все вполглаза, слушает, что ему говорят, вполуха, ничего ему не интересно, - ну и сидел бы дома.
Царский приезд скоро был позабыт на заводе. Жить становилось все труднее, дорожали припасы, в городе не стало дров. Даже императорским рабочим-фарфоровцам не хватало заработка на житье.
В те годы фарфоровцы, кончив работу, валили в проходную и толпой дожидались там, пока унтер откроет двери.
Рижане пользовались этими минутами ожидания. Стоя в темной проходной плечом к плечу с другими рабочими, они толковали вполголоса про войну, про дороговизну, про плутни начальников. Если бы унтер сквозь гул голосов расслышал какое-нибудь смелое словечко, он все равно не разглядел бы толпе говорившего. С каждым днем у рижан становилось все больше собеседников, и разговоры в проходной становились все громче.
Однажды фарфоровцы особенно расшумелись: в день получки они не получили жалованья. На заводе не было денег. Все были недовольны, даже "хорошие люди" разворчались.
Рижане пригласили "хороших людей" в "Бережки" пить чай с вареньем. За чаем рижане завели осторожные речи: вы, дескать, хорошие люди, старинные работники, вас и начальство уважает. Что вы скажете насчет тяжелого положения рабочих?
Дули на блюдечко "хорошие люди", покряхтывали, поругивали начальников: какое ныне житье фарфоровцам? Видишь ты, даже получку нам не заплатили. Разве так жилось прежде? Насчет того, чтобы предпринять что-либо, - отчего же не предпринять?
"Хорошие люди" согласились прийти на фарфоровское кладбище потолковать обо всем с другими рабочими.
Вечером рижане созвали рабочих на кладбище. В случае опасности оттуда было легко ускользнуть в поля. Там, среди могильных памятников и замшелых крестов, рижане прямо сказали фарфоровцам:
- Пора рабочим предъявить свои требования начальству. Не послушается начальство - покажем ему свою силу: объявим стачку, остановим завод.
Кое-кто из фарфоровцев заспорил:
- Бросьте вы это дело, ребята! Какая там стачка! Лучшего не добьемся, а сами пропадем.
Кое-кто ушел с кладбища, но другие фарфоровцы согласились с рижанами. Они решили составить петицию и выбрали депутатов, которые должны были вручить петицию директору. "Хорошие люди" и не заметили, как попали в депутаты.
В ту же ночь рижане составили петицию. От имени рабочих они требовали у начальства прибавки заработка, квартир и топлива для неимущих, бесплатного лечения для больных и Устройства кассы взаимопомощи. Слесарь с соседнего завода переписал эту петицию своей рукой, чтобы фарфоровское начальство не дозналось по почерку, кто ее составлял.
На другое утро депутаты пошли к директору. Им пришлось пройти через музей. В музее блестели паркеты, сверкали золотом вензеля царей на сервизах, военные николаевские вазы стояли у дверей, как часовые.
Депутаты робко постучались в дверь кабинета. Потом они постучались погромче. Потом сказали: "Откройте, ваше превосходительство!" - и потрогали дверную ручку. Дверь была заперта на ключ. Директор притаился за нею и не подал голоса.
- Он нас с парадного хода не пускает - ну что ж, пойдем с черного! - сказали депутаты и пошли в кабинет другим ходом - через контору. Тут их встретил молодой инженер, взял у них петицию и пообещал, что начальство сделает "все, что будет возможно", для рабочих.
А директор так и не показался депутатам.
Тем временем фарфоровцы в цехах ждали ответа на петицию. Прошел час, прошел другой - ответа не было. Тогда токари бросили работу, шлифовщики остановили свои станки, живописцы отложили кисточки. Императорский завод стал.
Управляющий кабинетом его величества генерал Волков, прослышав о беспорядках, прикатил на завод. Он потребовал к себе депутатов. "Хорошие люди" с опаской отправились в директорский кабинет, но на этот раз с ними пошел один из рижских токарей.
Генерал хмуро взглянул на долговязого парня и процедил:
- Ну, говори, чего ты хочешь?
- Не я хочу - рабочие хотят. А чего они хотят, о том сказано в петиции, - ответил токарь.
- Ничего вы не получите, - отрезал генерал.
- Не получим, так не станем работать.
Генерал дернул плечом и отвернулся. Разговором с депутатами занялся тот инженер, который утром взял у них петицию. Потом депутатам сказали:
- Можете идти.
Едва депутаты вышли на двор, их окликнули рабочие:
- Идите скорее, вас ждем!
Рижане устроили общее собрание рабочих в шлифовке. Это было первое собрание рабочих на императорском заводе. Фарфоровцы решили, что завтра они выйдут на работу, но если начальство не исполнит их требований, они будут стоять у станков не работая, будут "итальянить"*, как говорили тогда. После собрания все разошлись по домам. На другое утро в проходной появилось объявление. Директор обещал рабочим, что исполнит все, о чем они просят. Только бесплатного лечения он все же никак не может дать.
* (Такой способ забастовки получил название итальянского потому, что впервые он был применен в XIX веке на железных дорогах в Италии.)
Рабочие принялись за работу. Они одержали победу над начальством. Но немного времени спустя директор уволил рижан с завода, потому что считал их виновными во всех беспорядках.
Конец старого мира
Двадцать седьмого февраля 1917 года на заводе работали неспокойно. Никому не сиделось на месте. Кто курил в уборной, кто выглядывал в проходную. В цехах спрашивали:
- Ну как, ничего не слышно?
- Покуда нет. Мальчишки дежурят на проспекте. Прибегут - скажут...
Директор не показывался из кабинета. Мастера не глядели в глаза рабочим. Все чего-то ждали.
Наконец под заводскими окнами раздался крик.
- Идут! Идут! - кричал мальчишка. Он бежал по проспекту, размахивая руками, то и дело оглядываясь.
А из-за старинной фарфоровской церквушки уже выползала колонна обуховцев. Красное полотнище колебалось над толпой. Обуховцы, как встарь, шли снимать с работы "фарфоровскую богадельню".
- Пришли! - завопил мальчишка и с размаху влетел в проходную.
Дверь захлопнулась. Унтер щелкнул ключом.
- Держите щенка! - сказал сердитый чиновник и, схватив мальчика за шиворот, подтащил его к караульным солдатам.
Солдаты молча стали возле пленника. Чиновник приказал охранять дверь и пошел к директору с докладом.
Мальчик оторопел. За дверью шли обуховцы, там реяло красное знамя, там была революция. Здесь был императорский завод. В полутьме проходной мерцали медали унтера, блестели штыки солдат, холодные пальцы чиновника чуть не оборвали мальчишке ворот.
Мальчик сел на пол и заплакал.
- Погоди плакать-то! - сказал караульный солдат.
Обуховцы уже стояли за дверью. Бах! - разбилось где-то окно, в ответ ему дзенькнуло другое. По лестницам кто-то затопал, наверху заскрипели двери, во дворе звенели шаги бегущих.
Толпа фарфоровцев ввалилась в проходную. В тесноте и сутолоке сама собой распахнулась дверь, толпа хлынула на Улицу, унося с собой мальчика, как поток уносит щепку.
Унтер скрылся. Караульных солдат как не бывало. Люди запели "Марсельезу" и зашагали вперед.
В скульптурной мастерской в это время старик рабочий прочищал большого белого медведя, отмятого из влажной фарфоровой массы.
- Бросай, дед, работу! Обуховцы пришли! - крикнул молодой парень, вбежав в мастерскую и второпях напяливая куртку.
- Нельзя бросить. До завтра медведь высохнет, - степенно сказал старик.
- Пускай бы вовсе засох! Идем скорей, а то опоздаем!
На другой день фарфоровцы устроили собрание в закопченных кирпичных стенах стеклянного шатра. Они выбрали своего представителя в Совет рабочих депутатов. Выбрали токаря. Он простился с товарищами, словно шел в бой.
На улицах еще трещали пулеметы, щелкали ружейные выстрелы. Городовые, примостившись на чердаках, стреляли в рабочих. Рабочие отряды снимали городовых и сбрасывали пулеметы на мостовую.
Фарфоровцы выбрали милиционеров для охраны завода и раздали им винтовки, брошенные караульными солдатами. На императорском заводе заработал первый завком. Над старым зданием развевался красный флаг.
Царь всея России сложил с себя корону. Власть в стране перешла к Временному правительству.
По ночам мимо завода мчались автомобили с потушенными огнями. На крыльях машин, выставив вперед винтовки, лежали люди с погонами на плечах. Это сановники и великие князья удирали со своей охраной из города. Фарфоровские милиционеры останавливали автомобили и отводили беглецов в райсовет. Все же не один автомобиль успел, отстреливаясь, проскочить мимо пикета в темноту.
- Эх, упустили чертушек!.. Они еще наварят нам такой каши, что век не расхлебаешь... - горевали пикетчики.
А очереди за хлебом становились все длиннее. Мимо завода проходили полки на фронт. Временное правительство не собиралось кончать войну.
На заводах шли митинги. Ораторы-большевики звали рабочих бороться за хлеб, мир и свободу.
Токари-большевики вернулись на завод. Вместе с другими рабочими они работали в завкоме. Они держали связь со Смольным. Они организовали на заводе Красную гвардию.
В ночь на двадцать пятое октября фарфоровцы-большевики вооружились винтовками и отправились в заводском автомобиле на Кавалергардскую улицу. Они забрали газетный шрифт из прежней редакции "Правды" и отвезли его и Ивановскую улицу. Там помещалась большая типография одной буржуазной газеты. Фарфоровцы с оружием в руках заняли эту типографию и приготовили все к выпуску номера "Правды".
Вечером ухнули пушки "Авроры", красные части пошли на штурм Зимнего, в Смольном открылся второй съезд Советов. Правительство капиталистов пало.
В белом зале Смольного при ярком свете хрустальных люстр на трибуну вышел Владимир Ильич Ленин и сказал:
- Товарищи! Рабоче-крестьянская революция, о необходимости которой все время говорили большевики, совершилась... В России мы должны сейчас заняться постройкой пролетарского социалистического государства!
Исполнилось все, о чем толковали рабочие-кружковцы со своим лектором в убогой квартирке за Невской заставой двадцать с лишним лет назад.
Фарфоровский автомобиль вернулся за Невскую заставу нагруженный пачками газет, в которых были напечатаны первые ленинские декреты - о мире и о земле.
Фарфоровцы-большевики вернулись на завод. С оружием в руках они прогнали с завода самых отъявленных врагов советской власти и поставили на их место новых работников. Старые фарфоровцы озлобились. Они считали большевиков захватчиками власти. Они травили рижских токарей, мешали им работать, не подавали им руки.
Когда большевик выступал на заводском собрании, товарищи с винтовками в руках окружали трибуну, готовые ежеминутно отразить нападение.
Это было трудное и опасное время для нашей страны. Но советская власть становилась крепче с каждым днем, а враги ее ослабевали.
Дата: 2018-12-28, просмотров: 208.