Каждый из двух этапов эволюции российской школы экономической мысли, охватывающие, как отмечал академик Л.И. Абалкин, с 70-х гг. XIX до 30-х гг. ХХ столетия, отличали весьма острые споры и дискуссии в сочинениях ее адептов. Возникшее при этом разномыслие было обусловлено главным образом тем, с каких позиций – марксизма либо маржинализма – может быть найдено «объяснение» наметившихся в тот период в стране динамичных процессов социально-экономического развития, с одной стороны, и одновременно усиливающихся кризисных явлений, с другой.   

Тесная связь представителей российской политико-экономической мысли в указанном периоде прямо или косвенно с различными политическими силами означала неизбежность работы на эти силы и интересы, чрезмерную политизацию науки. Это обстоятельство отчасти негативно отразилось на возможностях выполнения ее основной функции – приращение научного знания об основах организации хозяйственной жизни, теоретико-методологических постулатах ее осмысления в контексте объективных закономерностях движения российского общества. Нельзя поэтому не признать, что российская школа экономической мысли не смогла подняться до взвешенного анализа и выявления связи между социальными и экономическими интересами, освободиться от довлеющего влияния различных политических и социальных сил. Ей не удалось взглянуть на социально-экономические отношения в стране, на место и роль в них разных классов и слоев с действительно общественной точки зрения и на этой базе вскрыть природу и перспективы разных общественных укладов, выявить специфику социально-экономического прогресса в России. Как следствие, не были найдены основы рационального общественного устройства страны в будущем и пути движения к нему.

Далее, не прибегая к излишней детализации, следует указать на общность позиций в научных изысканиях видных представителей российской школы экономической мысли конца XIX – начала XX веков так называемых «легальных марксистов» М.И. Туган-Барановского, П.Б. Струве и С.Н. Булгакова. Каждый из них «по-особенному» интерпретируя место и роль марксистского учения в процессе эволюции экономической науки, во-первых, в духе К. Маркса, руководствовался положениями о социальной несправедливости и неравномерном распределении доходов между основными классами общества. Во-вторых, принимал солидарную с автором «Капитала» позицию о неслучайном характере объективно присущих экономике свободной конкуренции (капитализму) перманентных кризисов перепроизводства, цикличности развития этого способа производства, «преходящем характере капитализма» и присущих ему законов.      

Однако неабсолютизация названными российскими «легальными марксистами», прежде всего, трудовой теории стоимости предопределила ряд неординарных нововведений каждым из них. В данном контексте совершенно очевидна существенная научная новизна результатов изысканий, например, М.И. Туган-Барановского, хотя он, казалось бы, в духе марксистского учения, был привержен суждениям об обусловленности хозяйственных кризисов «антагонистическим» и «неорганизованным» характером «капиталистического хозяйства», отсутствием «планомерного распределения общественного производства». Но в то же время этот ученый решительно отрицает «схемы Маркса» о непреложном уничтожении «крестьянских хозяйств» в процессе концентрации производства «крупным капиталистическим производством», аргументирует (в противовес адептам марксистского учения) собственную теоретическую версию ценообразования в товарном мире, базирующуюся одновременно на базе трудовой теории стоимости и теории предельной полезности. 

П.Б. Струве в своей критике марксизма пошел, можно сказать, несколько дальше М.И. Туган-Барановского, выразив не только неприятие марксовой трудовой теории стоимости, но и марксистского положения о «преходящем характере капитализма», ибо России, на его взгляд, предстоит «стать богатой капиталистической… страной». Причем в выдвинутой им версии постулируется обусловленность «ценности ценами», которым предшествуют «психические процессы оценки». Что же касается отхода С.Н. Булгакова от марксистского учения, то это очевидно как из непризнания преходящего характера «капитализма», так и одновременно с этим неприятия им социалистического учения как учения, лишенного «поэзии и очарования» и «истинной религиозности» и извращенного «грубым идолопоклонством».   

Как видим, российские «легальные марксисты» как важная составляющая российской школы экономической мысли своим творчеством также (как и их коллеги до и после них) способствовали формированию основ современной неортодоксальной экономической науки. Во многом благодаря их новациям эта наука стала восприниматься как особая отрасль научного знания, располагающая доказательными представлениями о рыночном механизме, который отнюдь не представляет собой самодостаточную и автоматически саморегулирующуюся модель. Их научный вклад, в сущности, позволяет трактовать марксистское экономическое учение об определении всех сторон жизни общества исключительно способом организации его общественного воспроизводства как системы взглядов, присущей некой западноевропейской цивилизации. Данный вывод, думается, вполне корреспондируется с размышлениями одного из видных современных российских философов В.С. Стёпина. Этот ученый, в частности, полагает, что в России «реформы 90-х годов ориентировались на копирование западных моделей в экономике, политике и образе жизни. Они имели подражательный характер (игнорировались реальные исторические достижения страны и особенности национальных традиций) и исходили из экономико-центристского мышления, почти фаталистической веры в то, что рыночная экономика автоматически решит социокультурные и духовные проблемы».

Еще одна составляющая критического восприятия российской школой экономической мысли марксизма на рубеже XIX – XX столетий сложилась на основе разномыслия, сложившегося в ту пору в связи с повсеместно широким распространением маржиналистского теоретико-методологического инструментария, а также актуализацией предельного экономического анализа. Данные обстоятельства способствовали дифференциации представителей российской политической экономии на приверженцев и противников маржинализма. В связи с этим можно отметить, что еще до свершения в конце XIX века «маржинальной революции» ряд российских исследователей (судя, например, по сочинениям Н.Х. Бунге и Д.И. Пихно), не принимая однокритериальную затратную теорию стоимости классической политической экономии, придерживались двухкритериальных (но немаржиналистских) теорий стоимости. Тем самым они как бы опосредованно принимали маршаллианскую теоретическую конструкцию взаимодействия в процессе ценообразования спроса и предложения. Так, согласно Н.Х. Бунге, ценности товаров, будучи обусловлены спросом и предложением, являют собой «условия социальные». Д.И. Пихно же в свою очередь критиковал попытки решения научно-практических вопросов «по шаблону европейского либерализма», интерпретируя при этом собственную версию теории стоимости в контексте «закона спроса и предложения».   

Яркий представитель российской школой экономической мысли и один из приверженцев предельного экономического анализа В.К. Дмитриев довольно успешно использовал математические формулы и уравнения, в том числе рассчитывая (наподобие, скажем, А. Маршалла) придти к «законченной теории ценности (на реалистической основе)». Правда, в отличие от А. Маршалла, в этих целях российский ученый трактовал механизм определения «высоты цены продукта» на базе учета «технических условий производства» (предельных издержек) и «психофизиологических условий его потребления» (предельной полезности).

Наконец, особенности восприятия «советской» научной идеологии и хозяйственной политики в теоретико-методологических изысканиях как Н.Д. Кондратьева, так и А.В. Чаянова тоже в значительной мере основываются на не абсолютизации идеологии марксизма и классической политической экономии в целом и одновременно с этим не отторжении маржиналистского аналитического инструментария. Они, полагаем, были солидарны с суждением своего современника Й. Шумпетера, по мысли которого политэкономы классической школы в своем большинстве «отстаивали интересы Англии того времени. Поэтому в иных странах и в иные времена их теории вызывали антипатию…».

Резюмируя изложенное выше, представляется уместным вывод, во-первых, о том, что исторические судьбы российской школы экономической мысли в прошлом и настоящем тесно связаны с принятием и непринятием наследия марксизма и альтернативных ему школ и направлений экономической мысли. И, во-вторых, о том, что, учитывая результаты изысканий ее представителей, в современном мире перед российским научным экономическим сообществом в качестве одной из ключевых стоит задача всемерной деидеологизации научных исследований.