Гизо. Гизо было 53 года. В эпоху Империи и Реставрации он был либералом; но его прямолинейный ум возвел в неизменные догматы те либеральные понятия, к которым он пришел во времена Деказа, во времена популярности доктринеров и общества «Помогай себе сам – и небо тебе поможет». С тех пор много воды утекло; общественное сознание сделало огромный шаг вперед. Понимапие условий свободного общежития значительно расширилось. Число людей, интересующихся политическими вопросами, сильно возросло. Целые общественные классы проснулись к политической жизни. Но Гизо, застывший на тех взглядах, которые он усвоил в 30-летнем возрасте, знать ничего не хотел, да и не мог понять происходящего. Он был не далек от того, чтобы считать хартию 1814 года, при условии ее точного применения, идеальной конституцией. По его мнению, некоторых детальных улучшений было вполне достаточно, чтобы превратить эту хартию почти в совершеннейшее творение, а Июльская революция именно и дала возможность произвести эти частичные поправки. Притом, на его взгляд, парламент в своей реформаторской деятельности заходил слишком далеко, и если бы это зависело от него лично, звание пэра, например, осталось бы наследственным.

По его мнению, с изменением хартии дело революции было завершено, и всякая дальнейшая реформа представлялась ему опасной химерой. Поэтому он с самого начала примкнул к партии сопротивления. С точки зрения Гизо задача правительства должна была ограничиться сохранением существующего, поддержанием порядка во внутренней политике и мира во внешней, т. е., в сущности, – созданием условий, обеспечивающих развитие национального богатства. Именно эту программу он и начал проводить с 1840 года и именно такое определение дал он своей политике в первом же заседании палаты.

Единственно мудрая политика сводилась, по его словам, к «сохранению мира всегда и повсюду». «Поверьте мне, господа, не будем говорить нашему отечеству о завоевании новых территорий, о великих войнах и о великом отмщении за прежние обиды. Пусть только Франция процветает, пусть она будет свободной, богатой, разумной и спокойной, и нам не придется жаловаться на недостаточность ее влияния в мире». Точно так же смотрел на вещи и Луи-Филипп. Гизо не подчинялся влиянию короля и не играл роли послушного исполнителя личной политики и воли Луи-Филиппа. И если в продолжение семи лет могло казаться, что он является покорным слугой монарха, то это лишь потому, что между – министром и королем существовало единомыслие относительна политических целей.

Система подкупов. В продолжение семи лет палаты шли за Гизо, и так как министерство всегда имело на своей стороне-большинство, то – судя по внешности – во Франции установился парламентарный режим. Но это большинство состояла из чиновников. Их было 184 в палате 1846 года. Правительство держало их в своих руках жалованьем, выплачиваемым-из государственного казначейства, и обещаниями повышения по службе. А система крупных концессий и привлечения к участию в государственных подрядах давала возможность склонить на сторону правительства 30 или 40 депутатов, необходимых для составления министерского большинства. – Те же самые приемы обеспечивали в стране правительственным кандидатам голоса избирателей. Гизо, отличавшийся строжайшей честностью в своих частных делах, возвел подкуп в государственную систему. Это зло растлило всю администрацию, и в последние годы царствования разразились позорнейшие скандалы. Одновременно с разоблачением лихоимства и воровства в Рошфорском морском арсенале и расхищения интендантских запасов в Гро-Кайу в мае 1841 года стало известно, что пэр Франции, председатель одной из палат кассационного суда, Тэст, министр общественных работ в кабинете 29 октября, продал за 100 ООО франков концессию на Гуэнанские соляные копи, причем роль посредника в этой сделке играл другой пэр Франции, генерал Кюбьер, дважды занимавший пост военного министра. Эмиль Жирарден, которого не решились привлечь к суду, обвинил министра внутренних дел Дюшателя в том, что он продал за 100 ООО франков в пользу министерской газеты Эпоха привилегию на открытие третьего оперного театра и обещал звание пэра за 80 ООО франков. Сам Гизо в январе 1848 года признал в палате, что некий господин Пети для получения должности казначея в Корбейле должен был, с согласия правительства, уплачивать ренту в сумме 6000 франков за отставку старшего советника контрольной палаты, причем освободившееся таким образом место послужило наградой за услуги, оказанные министерству.

Министерство и оппозиция. Внешняя политика. Своей властью над палатой Гизо пользовался, чтобы не допускать никаких политических реформ. Он упрямо проводил политику неподвижности. «Послушать вас, – говорил ему Ла-мартин в 1842 году, – так вся политическая гениальность государственного человека состоит только в том, чтобы, заняв положение, которое дала ему случайность или революция, оставаться в этом положении инертно и неподвижно, отвергая неумолимо малейшие улучшения. И если действительно только в этом вся гениальность государственного мужа, облеченного правительственной властью, то не нужно нам государственных мужей. Хватит с нас и простой тумбы!»

Эта инертность под конец наскучила даже верным министерству консерваторам, и после выборов 1846 года в их среде сложилась прогрессивная партия. Один из депутатов, всегда поддерживавших Гизо, обозревая деятельность министра в 1847 году, пришел к следующему выводу: «Что сделано в течение семи лет? Ничего, ничего, ничего!»

Оппозиция, состоявшая из легитимистской правой и различных групп левой, главные свои нападки обращала на внешнюю политику министерства и на его отношение к союзу с Англией, а во внутренней политике – на вопрос об избирательной и парламентской реформах. С первых же дней своего существования Июльская монархия искала союза с Англией. Луи-Филипп полагал, что для отпора абсолютистским державам нельзя нигде найти лучшей поддержки, как в стране, политическая организация которой была всего ближе к французской. Отсюда посылка Талейрана в Лондон в сентябре 1830 года и четверной союз 1834 года с Испанией и Португалией. В 1836 году отказ Луи-Филиппа от вооруженного вмешательства в испанские дела повлек за собой охлаждение между двумя странами. Известно, какую ярость вызвала проделка Пальмерстона, обманувшего Францию в египетском вопросе. Вопреки народному чувству, король и Гизо решили, тем пе менее, возобновить связь с Англией и попытаться восстановить то, что именовалось сердечным согласием. Возможно, что эта политика была не хуже всякой другой, но, стремясь к сердечному согласию, следовало бы все-таки тщательно охранять достоинство, честь и интересы Франции. А между тем в двух случаях министерство недостаточно позаботилось об этом достоинстве и интересах.

В первом случае речь шла о праве досмотра кораблей. На Венском конгрессе Англия в принципе добилась отмены торговли неграми. Кроме того, она потребовала предоставления военным кораблям всех национальностей права осматривать коммерческие суда вблизи африканского побережья. Формально все государства пользовались в данном случае равными правами, но фактически численное превосходство английского флота превращало право досмотра в своего рода общий надзор Англии над коммерческими флотами всех государств, что крайне стесняло торговлю. Правительство Реставрации упорно отказывалось признать право досмотра. Напротив, Июльская монархия в 1831 году согласилась подписать конвенцию, которую возобновила в 1833 году. Применение ее на практике связано было с такими злоупотреблениями, что со всех сторон раздались самые резкие протесты. Это не помешало Гизо 20 декабря 1841 года возобновить договор и согласиться даже на более тяжелые условия, по которым право досмотра отныне могло применяться не только у африканского берега, но и на всем Атлантическом океане.

К счастью, для вступления договора в законную силу требовалось согласие палаты. Гизо ссылался на соображения – туманности, но ему не удалось убедить палату, которая не только отказалась утвердить последний договор, но и осудила договоры 1831 и 1833 годов и предложила министерству их расторгнуть. Это решение было одним из мотивов, побудивших Гизо распустить палату немедленно после принятия бюджета в июне 1842 года. Новые выборы доставили министерству более послушное большинство, что не замедлило обнаружиться в 1844 году во время дела Притчарда.

В сентябре 1842 года силою обстоятельств адмирал Дюпти-Туар вынужден был объявить Таити и острова Товарищества под французским протекторатом. По внушению Притчарда, английского аптекаря-миссионера, уже давно проживавшего на Таити и облеченного званием консула, королева Помаре, воспользовавшись отсутствием французской эскадры, приказала сорвать знамя протектората. Возвратившись, адмирал Дюпти-Туар, считаясь только с оскорблением, нанесенным французскому флагу, по собственной инициативе захватил остров. Известие об этом вызвало в Лондоне сильнейший гнев. Английское правительство потребовало от Гизо, чтобы он выразил порицание адмиралу, и в Монитере появилась заметка, сообщавшая, что на Таити послан – приказ вернуться к простому протекторату. Публика ответила на эту меру поднесением адмиралу Дюпти-Туару почетной шпаги, а через несколько дней Ламартин при рукоплесканиях всей Франции заявил, что он понимает необходимость мира, но что Франции нужен «мир достойный и прочный – мир французский, а не английский». Не успел закончиться этот инцидент, как разгорелось второе дело Притчарда, во время которого французское правительство выказало себя еще более смиренным перед лицом английских угроз.

Так как Притчард продолжал интриговать при дворе королевы Помаре, то на Таити вспыхнуло восстание туземцев, стоившее жизни нескольким французским матросам. Тогда лейтенант д'Обиньи приказал арестовать миссионера и продержал его девять дней в тюрьме. Неописуемая ярость охватила всю Англию. Министр Пиль говорил в палате общий о «грубом оскорблении, сопровождавшемся величайшей низостью». Английская пресса требовала, чтобы французское правительство принесло извинения и чтобы офицер, осмелившийся наложить руку на Притчарда, понес примерное наказание. Эти вызывающие выходки глубоко задели патриотическое чувство французов. Гизо заявил в палате пэров, что он «намерен защищать честь французского флота». А между тем через несколько дней в адресованной лондонскому кабинету депеше он не только не колебался «выразить правительству ее британского величества свое сожаление и свое порицание» обстоятельств, сопровождавших арест Притчарда, но, кроме того, предлагал «справедливое вознаграждение за убытки и страдания, которые должно было претерпеть указанное лицо».

В то же время, и опять-таки исключительно с целью не раздражать Англию, правительство подписало 10 сентября 1844 года в Танжере с мароккским султаном, войско которого было наголову разбито генералом Бюжо при Исли, мирный договор, причем Франция не получила никаких выгод, ни даже возмещения военных издержек. «Франция настолько богата, – сказал Гизо, – что может платить за свою славр. Тщетно при обсуждении адреса в 1846 году некоторые депутаты, в том числе такие безусловно преданные династии люди, как Дюпен и Дюфор, предлагали поправку, в которой выражалось сожаление по поводу уступки, «не вызывавшейся необходимостью». Нашлось большинство, готовое поддержать министерство, и это большинство объявило себя «вполне удовлетворенным» министерскими объяснениями. Собственно говоря, большинство это не превышало восьми голосов причем девять министров приняли участие в голосовании. Ввиду этого Гизо и его коллеги по кабинету заговорили было об отставке, но их решимость не продержалась и сорока восьми часов против настояний Луи-Филиппа.

Избирательная реформа. Как только в палате поднимался двойной вопрос о парламентской и избирательной реформах, за министерство каждый раз высказывалось гораздо более компактное большинство. Но сторонники реформы, отнюдь пе смущаясь своими постоянными неудачами, каждый год в период 1844–1848 годов упорно вносили свои проекты. Все эти проекты сводились приблизительно к одному и тому же. В области парламентской реформы оппозиционеры требовали признания несовместимости занятия некоторых должностей с получением депутатского мандата, а для обеспечения независимости депутатов-чиновников предлагали приостановить повышение таких депутатов по службе в продолжение всего срока депутатских полномочий (предложение Мора-Баллапжа в 1841, Гонерона в 1842, де Сада в 1843, Ремюза в 1845, 1846 и 1847 годах).

В области избирательной реформы оппозиционеры выдвигали следующие требования: предоставления избирательного права так называемым «талантам», т. е. или гражданам, внесенным в списки присяжных, как предлагал Дюко в 1842 году, или лицам, имеющим ученую степень, нотариусам, офицерам национальной гвардии, городским муниципальным советникам, как того требовали Кремьё в 1845 году, Дюьержье де Горанн в 1847 году, и, кроме того, понижения избирательного ценза до 100 франков. В конце концов те, кого тогда называли радикалами, – Ледрю-Роллен и Араго, – стали домогаться всеобщего избирательного права.

Гизо и Дюшатель отвергали все эти предложения, в том числе и предоставление избирательного права «талантам», хотя эта мера увеличивала избирательный корпус ьсего на 15 000 человек. «Разрешайте очередные задачи, естественно выдвигаемые временем, – говорил Гизо, – и отклоняйте все вопросы, которые легкомысленно и без всякой надобности Стараются вам навязать». По его мнению, во Франции имелось не больше 180 000 человек, «способных разумно и независимо осуществлять политическую власть». Сверх того, ведь надо было только работать и составить себе состояние, чтобы сделаться избирателем. Вошедшее в легенду словечко «Обогащайтесь!», которого Гизо никогда не произносил, по существу совершенно верно выражает его взгляд на избирательную реформу.

Банкеты. С 1847 года оппозиция, в которую входили искренние сторонники династии, потеряв надежду добиться каких-либо уступок от министерства и от палаты, решила вызвать широкое общественное движение. Инициативу кампании в пользу реформы взял на себя член династической оппозиции Одилон Барро, которому помогали в этом деле Тьер, Дювержье де Горанн, Ремюза и др. Республиканцы не замедлили присоединиться к ним. Петиция-монстр будет подписана всей страной на банкетах, где ораторы, главным образом из числа депутатов, должны доказывать необходимость избирательной реформы.

10> июля 1847 года в Париже, в Шато-Руж, состоялся первый из этих банкетов. 18 июля в Маконе Ламартин подверг резкой критике господствовавший режим и предсказал близость революции. «Если монархия, – сказал он, – обманет те надежды, которые страна в 1830 году из осторожности связывала не столько с сущностью монархии, сколько с ее именем; если она станет окружать себя избирательной аристократией, вместо того чтобы раствориться во всем народе; если она будет принижать нас до позорного растления… то, будьте уверены, эта монархия потонет не в своей крови, как монархия 1789 года, а в ею самой вырытой яме. И после того как вы присутствовали при революциях во имя свободы и контрреволюциях во имя славы, вы увидите революцию возмущенной общественной совести и революцию презрения».

Первый толчок был дан, и вскоре на банкетах, которые начали устраиваться по всей стране, недовольные заговорили не только об избирательной реформе. Как выразился Паньер в Шартре, речь шла о «возобновлении того, что не удалось в июле», – о «замене бесконтрольной и безответственной системы личного управления таким режимом, при котором страна сама распоряжалась бы собственными судьбами». Даже в королевской семье находились лица, сознававшие, что правительство совершило ряд тяжких ошибок и что страна стоит накануне серьезных событий.

«Министров у нас теперь, собственно говоря, нет, – писал принц Жуанвильский герцогу Немурскому 7 ноября 1847 года, – их ответственности фактически не существует: все дела восходят к самому королю. Наше внутреннее состояние незавидно… В области внешней политики мы тоже не блещем. Перед палатами мы появимся в самом отвратительном положения. Во всем этом виноват только король, который совершенно исказил наши конституционные учреждения… Не могу не заглядывать в будущее, и оно меня немножко пугает».

Один герцог Орлеанский способен был бы раскрыть королю глаза на действительное положение вещей. Но, к несчастью для династии, он погиб самым жалким образом, разбившись насмерть во время прогулки в карете 13 июля 1842 года. Широкая популярность, которой он сумел добиться, его известная всем преданность освободительным идеям, надежда на счастливое царствование, – все это могло бы внушить, стране некоторое терпение. Но в перспективе стояли лишь несовершеннолетие будущего монарха и регентство самого непопулярного из принцев королевской семьи – герцога Немурского.

Новые партии. Католическая партия. Во Франции сформировались две новые партии, которым при падении Июльской монархии суждено было оспаривать друг у друга руководящую роль в новом правительстве, а именно – католическая партия и социалистическая партия.

После Июльской революции наступила очень резкая, но непродолжительная антиклерикальная реакция; во всяком случае эти события послужили для духовенства полезным уроком, но крайней мере в рассматриваемый период. Оно в общем поняло невозможность возвращения к прошлому и восстановления клира как привилегированной корпорации, поняло тем легче, что в огромном большинстве своем духовенство пополнялось из народа. Некоторые члены духовного сословия сообразили также, что связывать дело церкви с судьбой какой-нибудь династии и примыкать к какой-либо определенной форме правления было величайшей ошибкой. Они начали приходить к той мысли, что необходимо искать опору в основной стихии государственной жизни, т. е. в народе. А так как народ требовал свободного режима, то и духовенство должно стать либеральным. Вместо того чтобы враждебно выступать против тех принципов, на которых покоилась организация новой Франции, необходимо приспособиться к этим принципам и использовать их с наибольшей выгодой для католической церкви. Вместо привилегий надо требовать от правительства свободы.

Инициатива этой новой тактики принадлежала бывшим легитимистам. Ламеннэ, один из самых ярых защитников абсолютизма, превратившийся в столь же ярого защитника свободы, первый подал сигнал, начав излагать газету Будущее (L'Avenir), первый номер которой вышел в свет 18 октября 1830 года. Главными сотрудниками этой газеты были Монталамбер и Лакордер. Их программа была формулирована Ламеннэ в одном из писем к Монталамберу следующим образом: «Освободить религию от рабского подчинения правитель-яствам… и завоевать вольности, гражданские вольности, конечной целью которых является свобода духа». В области внутренней политики партия требовала отделения церкви от государства и свободы преподавания. В области внешней политики она стремилась к освобождению Бельгии, Польши и Италии. Будущее перестало выходить в 1832 году, после того как папа осудил некоторые излагавшиеся этой газетой учения. Кстати, другой характерной чертой либерально-католической партии был ее полный отказ от галликанских учений и от идеи национальной церкви и откровенное провозглашение ультрамонтанства.

Почти все свои усилия католическая партия направила на завоевание свободы преподавания. Так как свобода преподавания была обещана хартией, то католическая партия требовала, чтобы позволено было свободно открывать католические школы и нападала на монополию Университета (ведомства народного просвещения). Как тогда замечали, «борьба между церковью и государством изменила свой характер: она превратилась в борьбу между епископатом и Университетом». Вначале Монталамбер и Лакордер играли главную роль в этой борьбе; в 1831 году они осповали начальную школу, не испросив предварительного разрешения. Школа была закрыта, а виновные преданы суду пэров, к числу которых принадлежал Монталамбер, и приговорены к штрафу в 100 франков.

Ошеломляющий успех проповедей Лакордера в соборе Парижской богоматери увеличил силы партии. G 1840 года выпады против Университета в клерикальных газетах Друг религии (U Ami de la Religion), Французская газета (Gazette de France), Вселенная (L'Univers) (в последней начал писать Вельо) стали принимать все более резкий характер. Католические памфлеты, вроде Университетской монополии каноника Дегаре, вызывали в противном лагере вполне справедливое негодование. Однако правительство сделало католикам некоторые уступки в законопроекте о средних учебных заведениях. Этот проект, внесенный в палату в 1834 году, но не обсуждавшийся, по прежнему оставлял частные школы под контролем Университета, но отменял систему предварительных разрешений.

Университет нашел красноречивых и страстных защитников в лице герцога де Бройля, Кузена и Тьера – в парламенте, Мишле и Эдгара Кине – в Коллеж де Франс.

Снова начался поход против иезуитов. В 1845 году 'Тьер обратился по этому поводу с парламентским запросом к правительству, а палата единогласно вотировала резолюцию, приглашавшую министерство «следить за точным исполнением государственных законов». По соглашению с папой, переговоры с которым вел Росси, новициаты были распущены, а иезуитские заведения закрыты ордонансом 6 июля 1845 года. Эта мера имела очень мало значения, так как ничуть не мешала в дальнейшем части французской буржуазии воспитывать своих дочерей в монастырях, а сыновей в католических учебных заведениях.

Социалистическая партия. Другая, менее многочисленная часть буржуазии увлекалась новыми социальными учениями и шла за проповедниками общественного переустройства. В эпоху Реставрации Сен-Симон издал Катехизис промышленников и Новое христианство. Скорбя о нищете низших классов, он искал против нее лекарства во «всеобщей ассоциации, основанной на любви» и формулировал знаменитый принцип: «Каждому по его способностям, каждой способности по ее делам». Эксцентричные выходки некоторых его последователей (впрочем, людей, выдающихся в умственном отношении), учредивших фаланстер в Менильмонтане^[126] под руководством «отца» Анфантена, вызвали в 1832 году судебное преследование за организацию противозаконного сообщества; процесс закончился осуждением и рассеянием его членов. Сен-симонистская пропаганда посредством лекций и газет (Глоб и Продюктер) не вызвала никакого движения в обществе, и сен-симонистское семейство исчезло при раскатах общего смеха.

Хотя некоторые лица приписывали первое лионское восстание отчасти пропаганде сен-симонистских идей, но в действительности сен-симонисты не пользовались ни малейшим влиянием среди рабочих. То же самое можно сказать о последователях Фурье. Первая французская социалистическая партия сложилась помимо всякого воздействия со стороны теоретиков – путем раскола в республиканской партии. При основании общества Прав человека Годфруа Кавеньяк, перепечатывая в качестве программы нового общества Декларацию прав человека и гражданина 1793 года, для определения собственности принял формулу не Конвента, а Робеспьера: «Собственность есть право каждого гражданина на пользование той частью материальных благ, которая обеспечивается ему по закону». Тогда те республиканцы, которые признавали собственность естественным правом, отделились от него.

В 1832 году партия Кавеньяка, состоявшая главным образом из ремесленников, заявила, что она имеет в виду «не столько политическую перемену, сколько социальное переустройство»; целью партии являлось «равномерное распределение общественных повинностей и выгод, полное установление царства равенства». Эта партия, участвовавшая во всех революционных выступлениях, приняла в 1839 году название коммунистической партии. Ее программа была еще очень не определенна, а учение нуждалось в формулировке^[127].

В том же году Луи Влан, вышедший из рядов сен-симонистов, напечатал свою брошюру об Организации труда. Во Франции существовала доктрина без партии и партия без доктрины. Луи Влан дал доктрину этой партии. Он объявил, что каждый человек имеет «право на труд» и что общество обязано обеспечить каждому гражданину возможность найти работу. Государство, являющееся представителем общества, должно на свой счет основать национальные мастерские, где рабочие сами будут руководить производством и делить между собой прибыль от предприятия; таким образом осуществится сён-симонистская формула: прекращение эксплоатации человека человеком.

В 1840 году Араго по поводу одной стачки впервые заговорил в палате о необходимости организации труда, чтобы положить конец бедствиям фабричных рабочих, а 24 мая того же года депутация от тысячи рабочих явилась в Обсерваторию благодарить его и предложить «свою признательность и поддержку». Газета Реформа (La Reforme), основанная Луи Бланом в 1843 году, сделалась органом новой партии, первым депутатом которой был Ледрю-Роллен. Партия присоединилась к кампании в пользу избирательной реформы, по для нее речь шла не о частичном расширении избирательного корпуса: она хотела добиться всеобщего избирательного права как орудия для совершения социального преобразования. Ледрю-Роллен в 1841 году, обращаясь к избирателям Манса, говорил в изложении своих руководящих принципов: «Разрешить политическую проблему, чтобы добиться социальных улучшений, – таков путь, характеризующий демократическую партию».

Важное значение новой партии, с которой сами французы были мало знакомы, не ускользнуло от внимания иностранцев, и немец Штейя писал в 1842 году: «Время чисто политических движений во Франции миновало; будущая революция может быть только революцией социальной».

ГЛАВА XI. ГРАЖДАНСКИЕ И ВОЕННЫЕ УЧРЕЖДЕНИЯ. ФРАНЦИИ 1814–1847

C конституционной точки зрения между Империей и Реставрацией с ее «октроированной» хартией, а затем между Реставрацией и Июльской монархией с ее «принятой» хартией существуют глубокие различия. Этого нельзя в такой же степени сказать о гражданских и военных учреждениях. За исключением некоторых неизбежных частичных поправок, учреждения Империи пережили ее падение. Вся административная и судебная иерархия, военная организация, гражданское и торговое законодательство, организация народного образования в период 1814–1847 годов и даже ныне ведут свое начало от эпохи Наполеона I. В общем можно сказать, что в 1814 и в 1830 годах дважды изменялись скорее стремления руководящих деятелей, чем формы учреждений.

1. Административные учреждения

Центральная администрация. Хартия 1814 года, заменившая Сенат палатой пэров и Законодательный корпус – палатой депутатов, ни словом не упоминала о Государственном совете и о министрах. То же самое повторилось и с хартией 1830 года. Обе хартии, само собой разумеется, предоставляли королю как главе исполнительной власти право назначения и увольнения министров, – а также и право определять их число и круг ведомства, – посредством простых ордонансов. Из двенадцати министров, существовавших к концу Империи, Людовик XVIII первоначально сохранил только шесть: канцлера (министра юстиции), министров и государственных секретарей иностранных дел, внутренних дел, финансов, военного и морского. Но эта первоначальная организация вскоре подверглась изменениям. Людовик XVIII и Карл X последовательно восстановили бывшее министерство королевского двора, уничтоженное в 1827 году; министерство полиции, просуществовавшее только три года (1815–1818); министерство духовных дел и народного просвещения (1824), преобразованное после 1830 года в министерство народного просвещения; наконец, министерство торговли и мануфактур (1828), разделенное в 1839 году.

Наряду с министрами, носившими название государственных секретарей и фактически управлявших каким-нибудь определенным ведомством, Людовик XVIII стал назначать государственных министров, – звание, которое было отменено в 1830 и восстановлено в 1842 году. Эти государственные министры фактически никакого участия в ведении дел не принимали. Они лишь входили вместе с принцами, государственными секретарями и различными лицами в некоторые советы, которыми окружали себя Людовик XVIII, Карл X и Луи-Филипп для совещания обо всех вопросах, касавшихся высшей администрации, общей полиции и государственной безопасности (Верховный совет 1814 года; Тайный совет 1815 года, отмененный в 1830 и восстановленный в 1842 году; Государственный совет).

Центральная администрация дополнялась Государственным советом. Этот совет, игравший, как известно, такую важную роль в эпоху Консульства и Империи, совершенно не упоминался в октроированной Людовиком XVIII хартии. Этим самым он терял свой конституционный характер и свои законодательные функции. Он остался, да и не мог не остаться, простым правительственным советом, дававшим только «заключения», с которыми король мог и не соглашаться. Таким образом, значение его сильно сократилось, а организацию его не приходилось больше регулировать законодательным порядком; для этого достаточно было королевских ордонансов. По крайней мере, в таком смысле отвечали министры всем тем, кто оспаривал законность существования Государственного совета.

Государственный совет первоначально состоял из министров – государственных секретарей, из государственных министров, 25 штатных советников и 50 докладчиков (июньский ордонанс 1814 года). Он разделялся на 5 комитетов: законодательный, финансовый, внутренних дел, торговый и судебный. Последний комитет, подобно бывшему тяжебному совету (Conseil des parties), отличался особым характером; мы еще встретимся с ним, когда будем говорить о судебной организации. Задача остальных комитетов заключалась в выработке законопроектов и регламентов, «касающихся предметов, входивших в круг их ведомства». Кроме того, комитеты в форме постановлений (arrets) ведали всеми административными делами местного или личного характера, не относящимися к области юридических конфликтов. После Ста дней и при Июльской монархии число членов Государственного совета, докладчиков и аудиторов (должность, учрежденная в 1824 году), а также распределение их по отдельным комитетам, несколько раз изменялись (ордонансы августа 1815 года, августа 1824 года, ноября 1828 года, сентября 1839 года). Ордонанс 1839 года учреждал 5 административных комитетов: законодательный (ведавший юридическими, вероисповедными и иностранными делами), военный и морской, внутренних дел и народного просвещения, финансовый и, наконец, комитет торговли, земледелия и общественных работ, не считая комитета судебного (спорных дел), который все более и более приобретал своеобразный характер и который в ордонансе определенно отделялся от остальных. Закон 19 июля 1845 года подтвердил большую часть постановлений ордонанса 1839 года и таким образом вернул Государственному совету ту законодательную основу, которой ему недоставало.

Департаментская администрация. Система, установленная законом 28 плювиоза VIII года (17 февраля 1800 г.), который ввел в каждом департаменте префекта, совет префектуры и департаментский генеральный совет, а в каждом коммунальном округе – супрефекта и окружной совет, не претерпела в эпоху Реставрации никаких существенных изменений. Согласно статье 14 хартии, предоставлявшей главе государства право назначения «на все должности по государственной администрации», все члены департаментской администрации назначались королем, подобно тому как прежде они назначались императором. В то время система эта представляла некоторые положительные стороны. Заинтересованный в хорошей постановке департаментской администрации, король назначал на должности префектов компетентных людей, которые в течение долгого времени оставались на своих местах и таким образом успевали основательно ознакомиться с потребностями вверенных им округов. Генеральные и окружные советы занимались местными делами, а не политикой. Тем не менее департаментская организация подвергалась во время Реставрации многочисленным нападкам.

В первый раз требования реформ послышались в конце 1815 года из уст Виллеля, говорившего от имени правых. В угоду правой партии правительство 9 апреля 1817 года отменило должность супрефекта в главных городах департаментов (бесспорно, совершенно бесполезную) и должность генеральных секретарей префектуры, затем восстановленную 1 августа 1820 года. Сделавшись министром, Виллель, в свою очередь, внес в феврале 1821 года довольно сложный законопроект, имевший целью обеспечить некоторыми гарантиями систему пополнения генеральных советов. Обсуждение этого законопроекта, вызвавшего резкую критику со стороны либералов, было отложено на неопределенное время.

Министерство Мартиньяка представило два других проекта: первый, с которым мы встретимся ниже, касался организации коммун, а второй – организации генеральных и окружных советов (февраль 1829 г.). Отныне члены этих советов должны были избираться, но весьма ограниченным числом избирателей. Проект подвергся нападкам с двух сторон: правая усматривала в нем опасную уступку выборному началу, а левая критиковала его за то, что он отводил этому началу слишком мало места. Доклад относительно этого проекта, прочитанный в палате депутатов Себастиани, спутал все построение закона: докладчик требовал уничтожения округов, бесполезность которых признана была уже конституцией III года, и предлагал более широкую избирательную систему, чем та, которая устанавливалась проектом. После продолжительных и страстных дебатов палата, при воздержавшейся правой, приняла предложение об уничтожении окружных советов (8 апреля). А час спустя Мартиньяк от имени короля взял обратно оба законопроекта.

Революция 1830 года привела к власти ту партию, которая в продолжение пятнадцати лет боролась за организацию административных учреждений на более свободных началах. И действительно, принятая Луи-Филиппом хартия обещала, между прочим, «преобразование департаментских и муниципальных учреждений на основе выборной системы» (ст. 69). Во исполнение этого обещания правительство в 1831 году внесло несколько законопроектов о муниципальном устройстве и департаментской администрации. Проект департаментской организации был принят палатами в 1833 году. Он сохранил всю организацию, установленную законом 28 плювиоза, в том числе и округа, которые авторами проекта, пока они были в оппозиции, признавались излишними. Цр теперь генеральные и окружные советники должны были избираться. Выборы производились избирательной коллегией, составленной из крупнейших плательщиков налогов в кантоне; пассивным избирательным правом пользовались только лица, платившие в данном департаменте 200 или 150 франков прямых налогов. Таким образом, цензовый режим и при местных выборах свирепствовал в такой же степени, как и при выборе депутатов палаты.

Закон 1833 года не вносил изменений в круг ведомства генеральных или окружных советов. Палатам был предложен другой законопроект, который был вотирован только в 1838 году после многочисленных мытарств. Закон 1838 года значительно расширял круг вопросов, подлежавших решению департаментскими собраниями. Но он не предоставлял им никакого действительного контроля над действиями префекта. В то время относились еще враждебно к административной децентрализации, на которую, между прочим, с величайшей энергией нападал Тьер. Таким образом, закон подвергался критике с двух сторон: по мнению одних он предоставлял слишком много власти выборным чиновникам; для других «1838 год являлся вторым изданием VIII года». Истина была посредине между обоими крайними мнениями.

Муниципальная администрация. История муниципальной администрации, которую мы для большей ясности должны отделить от истории департаментской администрации, испытала при Реставрации и Июльской монархии те же превратности.

В результате неудачи, постигшей проекты Виллеля и Мартиньяка, закон 28 плювиоза без всяких изменений оставался в силе до самого конца Реставрации. Поэтому мэры, товарищи мэров и даже муниципальные советники назначались королем или его представителем – префектом, – и таким образом муниципалитеты находились в теснейшей зависимости от центральной власти. Проект Мартиньяка о муниципальном устройстве сохранял за администрацией право назначения мэров и их товарищей, в которых этот проект прежде всего видел агентов исполнительной власти, но он допускал избрание муниципальных советников. Мы уже знаем, вследствие каких обстоятельств проект этот не дождался обсуждения.

С некоторыми изменениями проект Мартиньяка снова появился на сцену во время Июльской монархии и сделался законом 21 марта 1831 года. По этому закону, остававшемуся в силе до 1848 года, муниципальные советники избирались на шесть лет специальным избирательным корпусом, составленным из крупнейших плательщиков каждой коммуны и из различных категорий чиновников. Мэры и товарищи мэров назначались на три года королем или префектом, но непременно-из среды членов муниципального совета. В 1837 году принят был второй законопроект, расширявший круг ведомства муниципальных советов. Париж и Сенский департамент получили особое административное и муниципальное устройство по закону 20 апреля 1834 года.

Специальные административные органы. Большая часть специальных административных органов, созданных Консульством и получивших дальнейшее развитие при Империи, продолжала существовать без всяких изменений. Так, например, обстояло дело с департаментом прямых налогов, на который возложена была обязанность следить за правильным поступлением четырех прямых налогов (поземельный, личный и на движимость, налог на окна и двери, патентный сбор) и многочисленных аналогичных сборов. Управление объединенных пошлин и таможенное управление, первоначально слитые в одно учреждение под названием Общего управления косвенных налогов (май 1814 г.), снова были разделены Наполеоном и составили, как и прежде (до 1851 года), два отдельных ведомства – косвенных налогов и таможенных сборов. Ведомства гербовых сборов, государственных имуществ, путей сообщения, горное, судостроительное (персонал последних трех все время пополнялся лицами, кончившими курс Политехнической школы) остались без заметных изменений. Организация лесного ведомства, установленная Консульством, была подтверждена Лесным кодексом, который в 1827 году был прибавлен к пяти кодексам Наполеона. В 1829 году организация была дополнена открытием Лесного' института в Нанси.

II. Судебные учреждения

Обыкновенные суды (гражданские и уголовные) В области гражданского и уголовного судопроизводства хартия 1814 года целиком оставила в силе действовавшую при Империи систему. Впрочем, в хартии старый монархический принцип был высказан гораздо определеннее, чем в сенатском указе 28 флореаля XII года (18 мая 1804 г.): «Всякое правосудие исходит от короля» (ст. 57), а это положение в одном из своих важнейших следствий отрицает принцип разделения властей.

Хартия отрицала его и в другом отношении, а именно – заявляла, что только назначенные королем судьи признаются несменяемыми (ст. 58). Таким образом, судьи, назначенные при прежнем режиме, не пользовались правом несменяемости, если только они не получили новой инвеституры от короля. Король даровал им эту инвеституру, но воспользовался случаем, чтобы устранить некоторых судей. «Бесподобная палата» хотела пойти еще дальше. Несмотря на усилия Ройе-Коллара, она в ноябре 1815 года вотировала временную приостановку несменяемости судей. Но менее ослепленные страстью пэры отвергли это новое покушение на принцип.

За исключением этого пункта, все судебные учреждения Империи были сохранены: кассационная палата, апелляционные суды, обыкновенные трибуналы (окружные суды), коммерческие судьи, мировые судьи (ст. 59–61). Институты присяжных (ст. 65) и кандидатов на судебные должности (аудиторов, заменяющих действительных членов суда) также были сохранены. Но хартия отняла у короля право учреждать исключительные комиссии и трибуналы, так как «никто не может быть лишен своих естественных судей» (ст. 62, 63); а следовательно, были отменены специальные суды, специальные таможенные трибуналы и превотальные таможенные палаты.

Во время Июльской монархии правительство, делая вид, что уважает принцип несменяемости судей, начало обходить его с гораздо большей ловкостью. Правительство ограничилось тем, что потребовало от судей присяги на верность «королю французов», как и от всех других чиновников. Очень многие судьи отказались исполнить это требование, и таким образом сами себя «вычистили». Затем в судебной организации произведены были некоторые детальные изменения. Институт кандидатов на судебные должности (аудиторов), подозреваемых в недостатке независимости по отношению к исполнительной власти, был упразднен (10 декабря 1830 г.). Сверхштатные судьи были допущены, в случае надобности, к исполнению прокурорских обязанностей (20 декабря 1830 г.). Наконец, тремя законами последовательно была расширена компетенция окружных судов как последней инстанции (апрель 1838 г.), мировых судей (май 1838 г.) и коммерческих судов (март 1840 г.).

Исключительные суды. Наряду с обыкновенными уголовными судами в эпоху Реставрации и Июльской монархии, как и во время Империи, действовали также исключительные <суды.

Первоначально хартия 1814 года сохранила в принципе верховный суд, но, вместо того чтобы придать ему организацию, независимую от законодательных собраний, она сделала ту ошибку, что предоставила прерогативы верховного суда палате пэров. Палата пэров должна была ведать вообще всеми делами о государственной измене и о покушениях против государственной безопасности, совершенными кем бы то ни было, а также всеми преступлениями, совершенными ее членами^[128]. Хартия 1830 года (ст. 28–29) сохранила за верхней палатой эти функции. Читателю уже известны главные процессы, рассматривавшиеся этим политическим судилищем: процесс маршала Нея в 1815 году и процесс министров Карла X в 1830 году.

Хартия 1814 года допускала также восстановление военных превотальных судов, «если такое восстановление признано будет необходимым» (ст. 63). Оно было признано необходимым после Ста дней, и особый закон учредил в каждом департаменте по одному превотальному суду (декабрь 1815 г.). Этот суд состоял из председателя и четырех судей, назначавшихся из местного гражданского трибунала, а в качестве следователя к нему присоединялся прево, из числа офицеров сухопутной или морской службы, имеющих чин не ниже полковника. Этот суд ведал всеми преступлениями, влекущими за собою серьезные нарушения общественного порядка: незаконное употребление вооруженной силы, погромы, грабежи, мятежные сборища, призывы к ниспровержению правительства, и т. п. Приговоры его не подлежали ни апелляции, ни кассации и должны были приводиться в исполнение в 24 часа. Так как закон 1815 года носил временный характер и продлен не был, то превотальные суды исчезли в 1817 году, а дела, входившие в их компетенцию, перешли в ведение суда присяжных или военных судов.

Военные суды, существование которых основывается на соображениях высшего порядка, действовали во все времена. Ни Реставрация, ни Июльская монархия не коснулись различных военных трибуналов, существовавших при Империи. Впрочем, правительство Карла X несколько раз (1827, 1829) требовало упрощения их процедуры и выработки военно-судебного устава. Но события 1830 года помешали осуществлению этих намерений. И только в 1855 году этот вопрос был снова поставлен на очередь.

Реформы уголовного процесса, Уголовного кодекса и тюрем. Гражданское судопроизводство не испытало за этот период никаких существенных изменений^[129]. Напротив, в области уголовного судопроизводства мы наблюдаем целый ряд полезных улучшений. Прежде всего преобразован был способ составления списков присяжных заседателей. До сих пор списки составлялись таким образом, что естественно возникало подозрение относительно независимости назначаемых присяжных, и против этого способа давно уже раздавались критические замечания. Принятая палатами новая система дала в этом отношении несколько большие гарантии (в смысле беспристрастия) и обществу и подсудимым (законы 2 мая 1827 года и 2 июля 1828 года). В 1832 году после общего пересмотра Устава уголовного судопроизводства и Уголовного кодекса жюри получило новое право, а именно – право самостоятельно признавать наличность смягчающих вину обстоятельств, что обязательно влекло за собой смягчение наказания. Кроме того, для обвинения требовалось большинство двух третей голосов. Наконец, в 1835 году открытое (устное) голосование, сохраненное кодексом 1808 года для присяжных, заменено было закрытой баллотировкой, но при этом восстановлено было правило, по которому для обвинения достаточно абсолютного большинства голосов.

Уголовный кодекс, который пропитан духом уголовного ордонанса 1670 года, получил множество поправок. Общая конфискация была отменена хартией 1814 года (ст. 66). Зато, ввиду того что случаи кражи священных сосудов из церквей сильно умножились (в течение четырех лет – 440 краж), Карл Х счел нужным потребовать усиления кар за преступления этого рода, а особенно в случае осквернения святых даров. С этой целью он провел в парламенте так называемый «закон о святотатстве», который отчасти восстановил старое понятие об «оскорблении божественного величества» (1826). Этот закон, никогда на практике не применявшийся, был отменен в 1830 году. Новый закон 28 апреля 1832 года отменил вслед за тем выставление у позорного столба, клеймение, отсечение руки у отцеубийц перед казнью. Смертная казнь, полной отмены которой требовали Ламартин и Дестют де Траси, была заменена другим наказанием в одиннадцати случаях, в которых она предусматривалась кодексом 1808 года. Кроме того, введена была новая классификация наказаний по двум различным категориям: для преступлений уголовного характера и для политических преступлений. И, наконец, к моменту революции 1848 года основные элементы реформы пенитенциарного режима были уже подготовлены.

В отношении пенитенциарного режима долго господствовали старинные ложные понятия и продолжала держаться безобразно организованная тюремная система, при которой тюремные надзиратели эксплуатировали заключенных, последние получали недостаточную и нездоровую пищу, а отправляемые в лазарет больные помещались по трое и по четверо на одной койке. Людовик XVIII обратил внимание на столь плачевное положение и основал Королевское тюремное общество, которому удалось достигнуть некоторых материальных улучшений (1819–1829). В эпоху Июльской монархии внимание реформаторов было направлено также и в сторону моральных улучшений. Опыт, произведенный в Америке в Обернской и Филадельфийской исправительных тюрьмах, доказал, что смешение заключенных разных категорий является источником разврата. А отсюда оставался один только шаг к тому, чтобы потребовать разделения различных разрядов заключенных, а затем и изолирования их в одиночных камерах. В 1838 году префект Сенского департамента применил одиночную систему к Малой Рокетской тюрьме, где содержались малолетние преступники: случаи рецидива уменьшились в десять раз. Правительство, убедившись в преимуществах этой системы, внесло законопроект, предусматривавший полное преобразование пенитенциарной системы. После многочисленных проволочек проект этот, в переработанном и исправленном виде, принят был палатой депутатов в 1847 году. Он должен был поступить в палату пэров, когда разразились события 1848 года.

Административная юстиция. Реставрация сохранила все административные суды Первой империи, в том числе Государственный контроль, компетенция которого была расширена в 1843 году, и Государственный совет, история которого в судебном отношении нуждается в некоторых дополнениях.

Как уже известно читателю, в 1806 году при Государственном совете учреждена была специальная тяжебная комиссия, которая должна была относительно каждого дела подготовлять доклады, утверждаемые затем общим собранием Совета. В эпоху Реставрации эта система подверглась живейшим нападкам, а в 1828 году административная юрисдикция испытала кризис, повлекший за собой некоторые реформы (февраль и март 1832 г.). До тех пор заседания происходили при закрытых дверях, с этого же времени они сделались публичными; судопроизводство, бывшее раньше исключительна письменным, сделалось устным; на докладчиков Государственного совета возложены были функции прокуроров, до того совершенно отсутствовавших. Все эти реформы имели целью придать административному судилищу несколько более судебный характер; но Государственный совет по прежнему не имел никакой собственной власти. Его судебные решения, обсуждавшиеся на общих заседаниях, по прежнему сохранили характер «мнений», сообщавшихся королю, который и постановлял окончательное решение. Многие депутаты пытались тогда (но безуспешно) добиться предоставления права выносить окончательные решения по спорным юридическим вопросам специальному судебному учреждению, облеченному самостоятельной властью. После продолжительных и часто прерывавшихся прений закон 1845 года отклонил предложенную реформу.

На обязанности Государственного совета лежала подача королю мнений не только по вопросам административной юрисдикции, но и в области конфликтов с судебной властью при спорах о пределах компетенции^[130]. В этом чувствовалась некоторая ненормальность, которую депутаты критиковали еще в 1840 году, но которая была устранена лишь в 1848 году.

III. Военные учреждения

Армия в эпоху Реставрации. В начале своего царствования Людовику XVIII пришлось сильно сократить численный состав французской армии. С одной стороны, оп принужден был к этому только что подписанным мирным договором, требованиями союзников и тогдашним состоянием французских финансов; с другой стороны, он чувствовал недоверие к бывшим наполеоновским солдатам. В то самое время, когда из зарейнских гарнизонов и немецкого плена возвратилось на родину 300 ООО человек, раздраженных заключением постыдного мира, пять королевских ордонансов (12 мая 1814 г.) установили наличный состав армии в 200 ООО солдат и определили число полков каждого рода оружия, которые решено было сохранить. Целую толпу оставшихся за штатом офицеров пришлось перевести па «половинное жалованье».

Вместе с тем Людовик XVIII зачислил обратно в ряды войск с повышением старых роялистских офицеров, в свое время вышедших в отставку, восстановил собственный королевский конвой (так называемые Красные роты, Телохранителей, Швейцарскую сотню) и королевскую гвардию, частью отданную под команду бывших эмигрантов. Милости, которыми осыпали этих последних, страшно раздражали бывших офицеров Империи, особенно тех, которые состояли на половинном окладе. Ни одной недели не проходило без поединков между ними и королевскими телохранителями. Людовик XVIII прибегнул также к помощи швейцарских наемников, из которых он навербовал четыре полка – два армейских и два гвардейских. Из остатков восьми иностранных корпусов, набранных Наполеопом во время Ста дней, он составил один – так называемый корпус Гогенлоэ, в то же время, с целью привлечь симпатии народа, который столько пострадал от рекрутских наборов, хартия 1814 года провозгласила их отмену (ст. 12). Король думал, что путем вербовки добровольцев удастся обеспечить комплектование полков или, как тогда говорили, избегая всяких воспоминаний об Империи, «департаментских легионов». Надежды короля быстро рассеялись. В 1817 году военный министр Гувион-Сен-Сир поставил ему на вид, что Франции необходимо иметь лучше организованную и более многочисленную армию, и добился разрешения представить палатам законопроект о рекрутском наборе.

Закон 1818 года и реорганизация армии. Гувион-Сен-Сир хотел достигнуть троякого результата: 1) составить боеспособную армию посредством регулярных наборов; 2) обеспечить ей резерв в интересах финансовой экономии; 3) установить правила для производства в чипы офицеров и унтер-офицеров. Для осуществления этого плана он предлагал сохранить систему добровольной вербовки для отборных корпусов и специальных родов оружия, но дополнять недостающий контингент ежегодным набором 40 000 человек по жребию (из этой цифры должны были вычитаться волонтеры). Лица, вытянувшие «хорошие номера», освобождались от военной службы навсегда. Остальные же должны были находиться на действительной службе шесть лет, после чего они на шесть лет зачислялись в ветераны и в продолжение этого времени могли быть снова призваны в ряды войск. Эта система давала возможность в случае надобности поставить под знамена 480 000 человек. Было дозволено заместительство. Производство в чины устанавливалось в такой форме, что хотя королю предоставлялась полная свобода выбора, тем не менее третья часть чипов должна была доставаться на долю унтер-офицеров.

Проект встретил враждебный прием со стороны гвардии, от лица которой выступил Монлозье, и со стороны крайних правых, которые утверждали, что этот закон представляет. собой замаскированное возвращение к всеобщей воинской повинности и, обставляя известными правилами производство в офицеры, ограничивает королевскую прерогативу. Комиссия палаты депутатов согласилась, однако, с принципом принудительного набора, допустила установление мирного. состава армии в 240 000 человек, но сократила продолжительность «ветеранства» до четырех лет, а унтер-офицерам оставила только третью часть вакансий на чин младшего лейтенанта. В таком измененном виде закон прошел 10 марта 1818 года. В течение долгого времени он носил название закона Гувиона-Сен-Сира, по имени своего автора. В 1824 году де Дама добился его изменения в смысле усиления действующей армии. «Ветеранство», давшее посредственные результаты, было отменено, ежегодпый набор установлен в 60 ООО человек, а пребывание на действительной службе продлено до восьми лет. Оба эти закона дали возможность Гувиону-Сен-Сиру и его преемникам восстановить французскую армию.

С другой стороны, Гувион-Сен-Сир преобразовал Ла Флеш-скую и Сен-Сирскую школы, основал полковые школы, учредил особый генеральный штаб, упорядочил положение офицеров, упрочил интендантский корпус, учрежденный в 1817 году (ордонансы 6 и 10 мая 1818 года). При Карле X (в 1827 и 1829 годах) особенное внимапие обращено было на артиллерию, которая была реорганизована; артиллерийские полки. сформированы были из батарей троякого рода: пеших, конных и легкоконных. Последние, отличавшиеся большей подвижностью, могли следовать за кавалерией при ее передвижениях.

Национальная гвардия в эпоху Реставрации. Бурбоны не забыли национальной гвардии, которая встретила их, когда они возвратились во Францию, бурными приветствиями и первая нацепила белую кокарду. Людовик XVIII осыпал почестями ее офицеров и ввел в их среду некоторых представителей старой знати. Он назначил брата своего, графа д'Артуа, главнокомандующим всей национальной гвардии королевства, сохранив, впрочем, ее подчинение министру внутренних дел. Это двоевластие, со свойственными ему противоречивыми распоряжениями, вносило в дело элемент беспорядка. Кроме того, в некоторых департаментах национальная гвардия состояла сплошь из людей, принадлежавших к одной партии.

Это было явление опасное, так как при случае национальная гвардия могла служить столько же поддержанию общественного порядка, сколько народным или местным страстям.

Гувион-Сен-Сир старался прекратить столь ненормальное положение; несмотря на энергичную оппозицию графа д'Артуа, который обвинял его в дезорганизации всего дела, он добился упразднения штабов и главного управления. Префектам, супрефектам и мэрам возвращены были их прежние права, и был отдан приказ сформировать национальную гвардию из граждан, являющихся наиболее крупными плательщиками налогов, независимо от политических убеждений. Но право назначения офицеров оставалось за королем, хотя либералы требовали их избрания. «Король сознавал необходимость остаться полным господином силы, которую нужно было или направлять, или уничтожить» (Дарест). Несмотря на все эти меры предосторожности, парижская национальная гвардия прониклась либеральным духом, и в 1828 году во время смотра, производившегося ей лично Карлом X (29 апреля), кричала «Да здравствует хартия! Долой Виллеля!» После этого она была распущена, но в 1830 году снова появилась в рядах восставших.

Армия во время Июльской монархии. С Июльской монархией и алжирской войной в истории французской армии наступает новый период. Рекрутский набор, подготовка офицеров, организация кадров и формирование специальных корпусов (в особенности для Алжира) – таковы главные вопросы, на которые направлена была деятельность маршала Сульта и его преемников.

В марте 1832 года был принят новый закон о рекрутском наборе. Закон этот, являвшийся открытым возвращением к системе всеобщей воинской повинности, довел число ежегодно призываемых до 80 000 человек, а продолжительность военной службы – до семи лет. Солдатам разрешалось оставаться на сверхсрочной службе от двух до пяти лет, причем им назначалось повышенное жалованье. Таким образом, на бумаге численность армии была доведена до 560 000 человек; в мирное же время налицо состояла лишь часть людей, – остальные увольнялись в отпуск.

Двумя другими законами (апрель 1832 г. и май 1834 г.) регламентировано было производство офицеров, и, как это обещала хартия, их ранг, с соблюдением различия между чином и должностью: чин становится собственностью офицера; он может быть лишен его только в определенных случаях и не иначе как по суду; напротив, должность остается в полном распоряжении правительства.

Преобразование наличного состава коснулось главным образом специальных родов оружия. Королевская гвардия была упразднена, швейцарские полки распущены. Корпус Гогенлоэ был целиком принят во французское подданство и переименован в 21-й пехотный полк. Но с 1831 года пришлось принять на французскую службу множество иностранцев-эмигрантов (итальянцев, испанцев, немцев, поляков), изгнанных из своих отчеств. Из них были сформированы два иностранных легиона. Один из них в 1835 году был уступлен Испании, а другой отправлен в Аляшр, где и остался. В Алжире указом 1 октября 1830 года создан был первый батальон зуавов (название, заимствованное у кабильского племени зуауа). Первоначально зуавы набирались среди туземцев, французов и иностранцев, но с 1841 года туземцы уступают место французам, а сами идут на комплектование туземных стрелков (впоследствии получивших название алжирских стрелков) и спаги. Кроме того, для Алжира были организованы: африканские егеря, батальоны легкой пехоты (зефиры) – из рекрутов, подвергшихся до поступления на службу некоторым определенным наказаниям по суду, и дисциплинарные роты – из солдат, осужденных военными судами за тяжкие проступки по службе. Во Франции герцог Орлеанский сформировал в 1838 году корпус Венсеннских стрелков; вооруженных карабином, который был изобретен в 1826 году младшим лейтенантом Дельвинем, а впоследствии усовершенствован Минье. По смерти основателя корпуса (1842) Венсеянские стрелки получили название Орлеанских егерей.

Национальная гвардия во время Июльской монархии. У Луи-Филиппа не было королевской гвардии, – ее заменяла национальная гвардия, которая помогла ему взойти на престол. Он вернул национальной гвардии право выбирать унтер-офицеров и офицеров до чина лейтенанта включительно, оставив за собой право назначать капитанов и высших офицеров по списку из 10 кандидатов. Зато король обязал национальных гвардейцев иметь собственное обмундирование, что ограничило пополнение их рядов одной буржуазией, в которой новая династия нашла свою главную опору. В случае опасности часть национальной гвардии могла быть мобилизована. Сначала парижская национальная гвардия служила орудием для подавления восстаний, как, например, в 1832 и 1834 годах, но затем мало-помалу она, как и в 1828 году, прониклась стремлениями к реформе и в феврале 1848 года отказалась выступить против восставших. Ее отпадение заставило Луи-Филиппа отречься от престола. Порядок в столице охранялся, кроме того, специальным корпусом, состоявшим из 3000 человек (пехотинцев и кавалеристов) и носившим название муниципальной стражи.

Флот. Боевая сила французского флота подверглась в эпоху Реставрации таким же сокращениям, как и численность сухопутной армии. Морские батальоны, организованные Наполеоном, были сперва упразднены. В 1822 году они были восстановлены под названием линейных экипажей, а затем разделены на пять дивизий соответственно пяти морским префектурам: Шербургской, Брестской, Лорианской, Рошфор-ской и Тулонской. В состав их входили марсовые, рулевые, канониры, фузилеры, машинисты и кочегары. Никаких изменений не было произведено ни в способе их вербовки, обеспечивавший «морской записью», ни в кадрах офицеров, производство которых было регламентировано особым законом, изданным в апреле 1832 года. Эти офицеры рекрутировались среди бывших воспитанников Политехнической школы или Морской школы (основанной в 1816 году в Бресте), среди старших штурманов, сдавших особый экзамен, и среди помощников (auxiliairesj)^[131], имеющих диплом капитана дальнего плавания торгового флота. Для подготовки штурманов были основаны три штурманские школы: в Бресте, Рошфоре и Тулоне (1819).

Из вспомогательных морских войск следует указать морскую артиллерию, которая была учреждена в 1822 году и для которой была основана в 1844 году специальная школа в Шербурге, дисциплинарные морские роты, созданные в 1824 году, и, наконец, морскую пехоту, учрежденную в 1831 году.