I. Конгрессовая Польша

Июльская революция во Франции, имевшая столько откликов во всей Европе, потрясла также и Польшу; но в то время как в Нидерландах результаты ее выразились в образовании нового королевства – Бельгии, на востоке Европы она в конце концов явилась виновницей исчезновения королевства Польского, по крайней мере исчезновения фактического. Чтобы уяснить себе события, обагрявшие кровью эту страну с ноября 1830 по сентябрь 1831 года, нам нужно вернуться к самому возникновению нового польского государства.

Польша после упразднения великого герцогства Варшавского. Государство, основанное Наполеоном, не пережило гибели Великой армии. Поляки были не в силах защищать эта государство именно потому, что большая часть национальных сил погибла во время разгрома наполеоновской армии в России, а небольшое количество, которое уцелело, должно была под предводительством Иосифа Понятовского следовать за французами в их отступлении. 18 февраля 1813 года русским стоило только появиться перед воротами Варшавы, чтобы вступить в нее. Остальные крепости старой Польши – Данциг, Замостье, Модлин – пали в свою очередь; Модлин сдался 25 декабря 1813 года. Поляки, связывавшие надежду на восстановление отчизны с Фраццией и с успехами Наполеона пережили трагическое разочарование; очистилось поле для тех, кто основывал те же надежды на России и на великодушии Александра. Главой этой партии попрежнему оставался князь Адам Чаргорыйский, бывший царский министр, который по требованию сейма 1812 года должен был отказаться от всех чинов и должностей, принадленсавших ему в Российской* империи. Как только военное счастье изменило Наполеону, князь попытался восстановить с Александром переговоры, начатые в декабре 1806 года и продолжавшиеся при каждом обострении политического положения в Европе – в 1809 и в 1811 годах.

6 декабря 1812 года Чарторыйский писал царю: «Если вы вступите в Польшу победителем, то вернетесь ли вы к вашим старым планам относительно этой страны? Покоряя страну, захотите ли вы покорить сердца?» Ответ был получен им только в письме от 13 января 1813 года. Царь не отказывался от своих «любимых идей», но ссылался на те препятствия, с которыми должно, без сомнения, столкнуться его стремление к воссозданию Польши. «Положитесь на меня» – говорил он. И добавлял: «Все, что предпримут поляки для содействия моим успехам, будет в то же время способствовать осуществлению их собственных надежд». Он требовал, чтобы великое герцогство, еще существовавшее в этот момент, заключило формальный союз с Россией и чтобы поляки доказали этим «перед лицом России и Европы, что они возложили на меня все свое упование». Поляки не могли или пе хотели содействовать успехам русских. Великое герцогство пало само собой. Со своей стороны, Александр в трактатах, подписанных с Пруссией (в Калише и Бреславле), повидимому, забыл о Польше, оказавшейся бесполезной или враждебной. Чарторыйский в своих письмах и во время свидания с царем 25 июня снова защищал перед ним интересы соотечественников. Если армия Понятовского, уверял он, не соединилась с русскими, то лишь потому, что генералы Александра ничего не сделали для этого. «Когда хотят склонить на свою сторону какой-нибудь кавказский народец или какого-нибудь персидского хана, то гораздо больше хлопочут, чем теперь, когда нужно было привлечь к себе князя Понятовского и его армию; ему отказали в перемирии; позволили австрийцам перерезать линии его сообщений с Россией». Чарторыйский умолял царя не уступать Пруссии и Австрии ни пяди польской территории. Трактат между этими двумя державами и Россией, подписанный в Теплице (9 сентября 1813 г.), должен был положить конец надеждам Чарторыйскоио, так как предусматривал раздел Ееликого герцогства между тремя державами. 19 октября Понятовский погиб в волнах Эльстера. Царь дозволил, по крайней мере, устроить герою пышные похороны в присутствии русских и польских войск. Польские войска в походе 1814 года упорно шли под знаменем Наполеона. Во время измены Мармона во всем его корпусе только поляки сохранили верность императору. Составляя акт своего первого отречения в Фонтенебло, Наполеон приказал включить следующую статью в пользу своих поляков: свободное возвращение на родину-«с оружием и обозами, в качестве свидетельства об их достохвальных заслугах», а также сохранение знаков отличия и пенсий, присвоенных этим знакам отличия (11 апреля 1814 г.).

Александр I все чаще и чаще выказывал знаки уважения и симпатии польским войскам. На одно из писем Костюшко он ответил герою битвы при Мацеевицах: «Я надеюсь осуществить возрождение вашего храброго и почтенного народа… Я взял на себя эту священную обязанность… Еще немного, и поляки посредством благоразумной политики вернут себе родину и имя». Генералу Домбровскому, главе и вдохновителю знаменитых «легионов», просившему разрешения вернуться в Польшу с уцелевшим остатком этих удальцов, он ответил, что они вступят туда одновременно с русскими войсками. Их главнокомандующим он назначил своего брата Константина. Этому последнему русский император приказал представить себе в Сен-Дени депутацию, посланную от 12 польских генералов и 600 польских офицеров. Александр удовлетворил все их ходатайства: создание «армии Варшавского герцогства»; сохранение каждым полком своего мундира и наименования; сохранение за каждым военнослужащим его чина; помощь деньгами, припасами и фуражем. Он изъявил согласие на образование в Париже комитета из шести польских генералов, которые должны были работать над реорганизацией этих войск, и на отправку трех других генералов в Лондон, в Берлин и в Австрию для переговоров о возвращении на родину пленных поляков. Александр соглашался на снятие секвестра в Польше и в России с имений магнатов, служивших при Наполеоне.

Восстановленные таким образом польские войска на своем пути к востоку через Нанси посетили в этом городе часовню Вон-Секур, где покоятся останки короля Станислава Лещинского, и оставили там надпись, прославлявшую великодушие Александра.

Уже давали себя чувствовать те препятствия, которые предвидел царь: ревнивое беспокойство держав, противодействие барона Штейна и всей немецкой национальной партии, недовольство русских, которые не могли простить полякам сожжение Смоленска и Москвы и негодовали при мысли о возвращении их наследственному врагу Литвы и Западной Украины и о восстановлении Польши на фланге Российской империи, да притом еще Польши автономной, с конституционным устройством, в то время как победители по прежнему останутся под властью самодержавия. Мы уже знаем, что Александр, несмотря на поддержку прусского короля, столкнулся с непреклонным сопротивлением Англии, Австрии и даже Франции. Он должен был отказаться от мечты о Польше, целиком объединенной под его скипетром как конституционного короля. Несчастная страна подверглась новому разделу: образовалась Польша австрийская, Польша прусская, Польша русская и, сверх того, крошечная независимая Польша – Краковская республика.

Мы знаем, что русская Польша была политической новинкой, так как при разделах 1772, 1793 и 1795 годов Россия взяла в качестве своей доли одни литовские и украинские территории.

Так было образовано новое королевство Польское (Царство Польское), получившее название «конгрессового королевства». В итоге это было наполеоновское великое герцогство, без провинций Познани и Гяезна, обратно отданных Пруссии (около 810 000 душ), и без галицийских земель, возвращенных Австрии (около 1500 000 душ)^[97], и за исключением Кракова и его пригородов (около 61000 душ).

Во время споров по польско-саксонскому вопросу, когда из-за него едва не вспыхнула снова европейская война, главное командующий польскими войсками, великий князь Константин, в декабре 1814 года, обратился к ним со следующим воинственным воззванием: «Его величество император Александр, ваш могущественный покровитель, призывает вас. Объединитесь под его знаменами. Пусть рука ваша возьмется за оружие на защиту отчизны и для сохранения вашего политического существования… Те самые вожди, которые в течение двадцати лет водили вас по полям чести, укажут вам путь… Император сумеет оценить вашу храбрость… Высокие военные подвиги отличили вас в борьбе, цели которой вам были чужды. Теперь же, когда ваши усилия посвящены только служению вашему отечеству, вы будете непобедимы». Эти великодушные слова, в которых новая власть усыновляла польскую славу, должны были изгладить из памяти старинные раздоры между русскими и поляками. Они доказывают, что если Александру и не удалось восстановить Польшу в ее целости, то в своем стремлении к этому он доходил до пределов возможного и почти до войны.

Польская конституция. Венские трактаты^[98] заключают в себе следующую статью, введенную, очевидно, под давлением Александра: «Поляки, как российские подданные, так и австрийские и прусские, будут иметь народных представителей и национальные государственные учреждения, согласные с тем образом политического существования, который каждым из вышеназванных правительств будет признан за полезнейший и пригоднейший для них в кругу его владений». Намерения Александра выражены еще яснее в другой статье тех же трактатов: «Е. и. в. предполагает даровать, по своему усмотрению, внутреннее очертание сему государству, имеющему состоять под особым управлением». Это было формальное обещание автономии и, быть может, расширения на Восток. Александр не дождался подписания этих трактатов и 30 апреля объявил Островскому, председателю варшавского сената, об образовании «королевства Польского» и о даровании конституции. Тогда поляки были охвачены столь глубоким всеобщим чувством признательности, что старик Костюшко написал императору, предлагая «посвятить остаток дней своих службе его величества»^[99].

25 мая в воззвании к полякам Александр объявил им о создании королевства Польского и о введении конституции. 20 июня гражданские и военные власти были приглашены сначала в варшавский Замок, а затем в собор св. Яна, где были прочитаны отречение короля саксонского от велико-герцогской короны (деликатное внимание к польской лояльности) и манифест Александра о конституции. Выла принесена присяга конституции и «королю». Белый орел и национальные польские цвета были водружены повсюду. Был отслужен молебен со включением молитвы salvum fac imveratorem et regent^[100]. Затем на равнине у предместья Воли был произведен большой смотр польским войскам, которые при криках «Да здравствует наш король Александр!» также принесли присягу. В общем поляки могли быть признательны царю: он даровал им автономию, конституцию, национальную армию под национальным знаменем, национальное просвещение в Варшавском, Виленском и Краковском университетах.

В принципе конституция была провозглашена. Оставалось выработать ее содержание. Для этой цели Александр еще в Париже назначил комитет из 5 членов^[101]. 27 ноября конституция была подписана императором в Варшаве. Она заключала в себе 165 статей, разделенных на 7 глав. Вот главнейшие из ее постановлений: королевство Польское навсегда присоединяется к Российской империи и подчиняется одному с ней порядку престолонаследия. Король представлен в Варшаве наместником (или вице-королем), каковым может быть только член королевско-императорской фамилии или поляк. Католицизм – господствующая религия; но широкая терпимость и равноправие предоставляются и другим исповеданиям. Обеспечивается свобода печати; но особый закон будет издан для предупреждения злоупотреблений ею. Обеспечивается свобода личности. Все акты совершаются на польском языке. Все должности предоставляются полякам. Король, особа священная и неприкосновенная, имеет власть исполнительную и часть законодательной. Учреждается государственный совет. Существует сейм, который созывается раз в два года и заседает в течение тридцати дней. Он разделяется на сенат, где заседают члены королевско-императорского дома, епископы, воеводы, каштеляны, назначаемые королем пожизненно, и посольскую избу, в которую 77 послов выбираются сеймиками или шляхетскими собраниями, а 51 – общинами. Послы исполняют свои обязанности в течение шести лет и каждые два года должны быть избираемые вновь в количестве одной трети. Для сенаторов требуется ценз в виде уплаты государственных податей не менее 2000 польских злотых (злотый = 60 сантимам), для послов – в 100 злотых. Остальные постановления касаются провинциальных и муниципальных учреждений, шляхетских собраний, судебной организации; есть мировые суды, но суда присяжных нет,

Осуществление конституции. Должность наместника, дававшая право на титул высочества, была вверена Александром ветерану революционных и наполеоновских войн, генералу Зайончеку^[102]. Адам Чарторыйский надеялся получить эту должность: его не утешило назначение просто членом государственного совета. Государственный совет принимал форму либо административного совета, либо общего собрания под председательством короля или наместника или первоприсутствующего члена. Правительственный совет состоял из шести министров (в него вошли почти все бывшие министры великого герцогства Варшавского)^[103]. Наряду с советом стоял императорский полномочный комиссар: этот важный пост был доверен Новосильцеву, члену бывшего «Комитета общественного спасения» при Александре. Высшее командование войсками было поручено великому князю Константину. Фактически в правительство было назначено только двое русских – великий князь и Новосильцев, но один из них был братом царя, другой выдавался по своему характеру и уму, – и оба заняли господствующее положение, особенно ввиду старости и слабохарактерности наместника и официального устранения Чарторыйского.

Великий князь Константин и польская армия. В 1815 году великому князю было 36 лет. Он был вылитый портрет своего отца, Павла I: внешне – так же несколько курносый; морально – с таким же нравом – причудливым, резким и грубым, но с проблеском великодушия, с внезапными проявлениями рыцарства. Константин участвовал в больших войнах: в швейцарском походе Суворова, в битве под Аустерлицем и в тяжелых кампаниях 1813 и 1814 годов. Не менее отца любил он все мелочи казарменной жизни и страдал страстью к военным смотрам – «парадоманией». Хотя он и был учеником Жомини^[104], но остался капралом. Получив от царя повеление организовать сначала польскую (позже литовскую) армию, Константин предался этому делу всей душой, вносил в него серьезные технические познания, терпеливый и упорный труд, вставал летом в 5, а зимою в 6 часов утра. Но успеху дела мешало его излишнее пристрастие к мелочам и недалекий ум. Он ввел в польских войсках тесные мундиры, короткие кафтаны, панталоны в обтяжку, так что солдат еле мог двигаться, и вдобавок к этому костюму – множество кожаной амуниции и высокие султаны; сократил до восьми лет воинскую повинность, что позволило ему значительно увеличить число людей, проходивших солдатскую выучку; создал артиллерию, выписав пушки и порох из России; снабдил варшавские арсеналы ружьями нового образца; создал школу подпрапорщиков для пополнения офицерских кадров. В сущности, великий князь добросовестно потрудился над созданием польской армии, которая и послужила делу восстания 1831 года. Он так близко принимал к сердцу свою роль защитника польской территории, что против русской крепости Тирасполя вооружил Бобруйск.

За этот необыкновенный польский патриотизм поляки должны были бы обожать Константина. Но он возбудил ненависть мелочным деспотизмом, постоянным вмешательством в гражданское управление, подчеркнутым презрением к конституции. «Все, что является правилом, формой, законом, – писал Чарторыйский Александру, – поносится и – осмеивается… Он хочет во что бы то ни стало ввести в армии палочные удары и приговорил вчера солдата к этому наказанию, вопреки единодушным представлениям комитета» (1814). Между тем солдаты, которых великий князь наказывал палками, служили в армиях Французской республики и Наполеона. За неудачное учение он наносил кровные оскорбления офицерам и генералам. Вскоре число офицерских отставок и солдатских побегов увеличилось. Офицеры и унтер-офицеры кончали самоубийством. Наряду с грубостью у Константина – бывали проблески рыцарского великодушия. Однажды, оскорбив офицеров, он раскаялся, взял обратно свои слова и в качестве удовлетворения предложил дуэль. Не лучше, впрочем, относился он и к штатским, призывая к себе и распекая войтов и бургомистров, сажая под арест бургомистра города Варшавы, наказывая палками мещанина, обвиняемого в укрывательстве вора.

– Этот необузданный нрав несколько смягчился, когда после – развода с первой супругой, принцессой Кобургской, он 12 мая 1820 года женился на Иоанне Грудзинской, принадлежавшей старинной дворянской польской фамилии. Свадьба, состоявшийся два месяца спустя после развода, была совершена почти тайком в часовне замка. Но слухи о ней тотчас распространились по городу, и при выходе из дворца новобрачные увидели толпу народа, осыпавшую их приветствиями и благословениями. Поляки были польщены и в то же время успокоены, надеясь найти защитницу в молодой супруге князя. В самом деле, Иоанна Грудзинская, морганатическая, законная супруга великого князя, получившая вскоре титул княгини Лович, приобрела на него огромное влияние; это был «лев, укрощенный голубкою». Она иногда говорила ему: «Константин, надо сначала подумать, а потом действовать; ты же поступаешь как раз наоборот». Константин был самым нежным, самым покорным, самым покладистым мужем. Княгиня Лович знала о своем влиянии, и он доказал ей это самым очевидным образом, отрекшись ради ее руки от российского престола. Своим влиянием она пользовалась в интересах отчизны, так же как, разумеется, и в интересах мужа. Она не могла, однако, изменить настолько нрав последнего, чтобы его привычки не остались важным препятствием для правильного осуществления конституции.

Первый сейм (1818). 25 марта 1818 года Александр прибыл в Варшаву, чтобы председательствовать на первом из двухгодичных сеймов, предусмотренных конституцией. Он сам составил тронную речь, отвергнув все критические замечания, представленные его русскими советчиками, обеспокоенными в своем русском патриотизме. 27-го сенаторы и депутаты собрались в Замке, в сенатской зале. В числе депутатов – необычайное явление – находился великий князь Константин, только что избранный варшавским предместьем Прагой. Царь произнес по-французски тронную речь, в которой выразил надежды, возлагаемые им на конституцию, и в которой русские отметили следующее место: «Вы дали мне возможность показать моей стране, что я давно уже для нее готовлю, когда все элементы столь важного дела достигнут необходимого развития»^[105]. Затем Александр дал общие указания относительно предстоящих законодательных работ: надлежало укрепить государственные финансы, провести конституционные начала во всех отраслях управления, организовать судебную часть, пересмотреть гражданское и уголовное законодательство, наконец, вотировать «законы, имеющие целью охрану наиболее драгоценных благ: безопасность вашей личности, безопасность вашей собственности и свободу ваших мнений». Прения по поводу конституции длились всего один месяц. Представление бюджета пришлось отложить, так как ресурсы и потребности нового государства были еще плохо изучены. Проект уголовного уложения был принят, но законопроект о браке был отвергнут депутатами; этот законопроект был направлен к изменению Кодекса Наполеона – именно тех статей, в которых дозволялся развод. Хотя император Александр и очень стоял за этот проект, но закрыл сессию речью, общий смысл которой заключен был в первой фразе: «Вы оправдали мои ожидания», и в следующей фразе, намекающей на отвергнутый проект: «Свободно избранные, вы должны и решать свободно».

К несчастью, Александр был не такой человек, которому долго могла нравиться роль конституционного монарха; в силу тех же причин, которые заставили его навязать России режим аракчеевщины и обскурантизма, он скомпрометировал свое дело и в Польше. С другой стороны, его подданные на Висле далеко не закончили своего политического воспитания. В довершение всего, пробуждение национального чувства, поддерживаемое тайными обществами, делало для поляков невыносимой власть чужестранного государя. Они не отказались ни от мысли получить обратно части своей территории, уступленные Австрии и Пруссии, ни от требования, чтобы Александр уступил им – с риском восстановить против себя русское общественное мнение – Литву и украинские воеводства, не бывшие польскими ни по происхождению, ни по языку, ни по религии.

Выборы 1819 года для частичного обновления палаты депутатов сопровождались на сеймах резкой критикой правительства и горячей полемикой в газете Белый орел; было несколько случаев враждебных России выборов, как, например, избрание Вонавентуры Немоевского, брат которого Винцент был уже депутатом от Калиша.

Второй сейм (1820). Когда 13 сентября 1820 года открылся второй сейм, то в речи Александра, произнесенной при открытии, вновь сказалось влияние г-жи Крюднер в общих местах о христианской морали и влияние Меттерниха – в намеках на «пробуждение духа зла» в Европе. Со своей стороны, и представители нации выказали меньше уступчивости. В адресе сейма был намек на провинции, оторванные от королевства. Винцент Немоевский произнес речь, показавшуюся столь резкой, что председатель лишил его права участия в заседании. Правительственный проект об уголовном процессе, упразднявший присяжных, которые были введены наполеоновским Кодексом, был отвергнут большинством в сто семнадцать голосов против трех. Раздражение Александра было велико. Оно прорвалось в его речи при закрытии сейма 13 октября. Царь предлагал депутатам и общественному мнению добросовестно задуматься над тем, не «отдалили ли они дело восстановления отчизны, увлеченные иллюзиями, слишком обычными в наши дни». Сверх того, первому министру было поручено ознакомить поляков со следующей теорией Александра: будучи автором конституции, он один имеет право на ее толкование. Это был тезис Карла X в июле 1830 года.

После отъезда Александра борьба между министрами и общественным мнением обострилась. Лелевель, профессор виленского университета, открыл свой курс всеобщей истории; первые стихотворения Мицкевича воспламенили молодежь; Виленский, Варшавский и Краковский университеты, подобно германским; стали очагами национального духа. Новосильцев требовал преследования студентов. Великий князь заставлял студентов носить форменную одежду. Цензура свирепствовала по отношению к книгам и к театру почти так же жестоко, как в России. Наконец, конституция была открыто нарушена: не стало более ни выборов, ни сейма. Новосильцев нападал на Чарторыйского, подозреваемого в том, что он слишком поляк. Князь пробовал бороться; но в 1823 году подал в отставку, оставив все занимаемые им должности. Человек, добившийся от Александра автономии и конституции, удалялся в частную жизнь. С ним вместе, казалось, уходила сама душа королевства.

Тайные общества в Польше. Наиболее горячие польские патриоты группировались в тайные общества. Самое значительное из них было Национальное масонское общество, превратившееся впоследствии в Национальное патриотическое общество. Оно было основано учениками Домбровского^[106], князем Яблоновским, полковниками Кржижановским и Пронд-зинским. Отставной майор Лукасипский распространил его в армии. Дух этого общества виден из следующих слов устава: «Как велика твоя ложа? – Границами ей служат высокие горы, два моря и две большие реки». Именно таковы были границы старой Польши. Общество, основанное в Варшаве, вскоре распространилось за пределы королевства на польские центры трех соседних государств, участвовавших в разделах. Во главе общества стоял центральный комитет; общество разделялось на ложи первой и второй степени. В последних клятвы были определеннее, а язык резче. Члены одной ложи не знали ни членов других лож, ни членов центрального комитета, кроме одного доверенного на каждую ложу второй степени. Таким образом, общество было почти неуловимо. Немногие отдельные аресты не давали никаких сведений относительно общей организации. Один из арестованных офицеров, Дзвонковский, перерезал себе горло прежде, чем его успели подвергнуть допросу. Лукасинский и некоторые другие томились в казематах до 1824 года, когда были приговорены к заключению в крепости. Филаретам – обществу, возникшему среди вилекских студентов, – пришлось иметь дело с Новосильцевым; один из членов, Зан, был сослан в Сибирь. Другие, как Адам Мицкевич, были заключены в тюрьму в Вильне, потом разосланы по городам Российской империи. Национальное патриотическое общество пережило эти преследования. Оно вступило в сношения с русским Южным обществом; но, несмотря на тайные совещания, имевшие место в Киеве, а затем в Тульчине, общество не дало склонить себя на цареубийственные замыслы ни против великого князя Константина, ни против императора. Кроме того, среди членов общества существовали некоторые разногласия по вопросу о республике или монархии. Они сошлись только на идее единой польской отчизны, восстановленной во всей ее целости.

Третий сейм (1825). Выборы в третий сейм были произведены еще в 1822 году. Александр не решался его созвать. 3 февраля 1825 года в Царском Селе он издал указ, уничтожавший публичность заседаний, за исключением первого (в день открытия сейма) и последнего (в день закрытия). Выборы братьев Немоевских были кассированы, – они были избраны вторично; тогда у Калишского воеводства было отнято право избирать депутатов. После этих новых нарушений конституции 13 мая Александр лично открыл сейм. Винцент Немоевский, приехавший, чтобы занять свое место, был арестован у варшавской заставы. В тронной речи Александр заявил, что, откладывая открытие сейма, он хотел дать время установиться мнениям и улечься страстям. Февральский указ имел целью подавить «зародыш смут». Сейм принял все проекты правительства почти без прений.

В речи при закрытии сейма (13 июня) «король» мог сказать: «Я поспешил принять все поправки, вами внесенные… Вы приняли все законопроекты, предложенные мной на ваше обсуждение». Император громогласно радовался «обоюдному согласию». В действительности же конституция была мертва. Работы сейма перестали интересовать не только поляков, но даже и его собственных членов. Вся общественная жизнь, все народные надежды отлетели от парламента и нашли себе приют в тайных обществах.

Император Николай, царь польский. Смерть Александра повергла Польшу в такое же глубокое волнение, как и Россию. Однако мы видели, что поляки не принимали участия в восстании, которым в России было отмечено начало царствования Николая. Поэтому следственная комиссия, учрежденная в Варшаве по образцу петербургской (составленная, впрочем, почти исключительно из поляков), находившаяся под влиянием великого князя Константина и княгини Лович с их польскими симпатиями, вместо тысячи обвиняемых, как то было в Петербурге, арестовала всего-навсего восемь человек^[107]. Дело о них тянулось еще в 1829 году.

25 декабря (н. ст.) 1825 года, т. е. как раз накануне столкновения па Сенатской площади, Николай издал манифест к своим польским подданным. В нем есть следующая фраза: «Учреждения, данные вам блаженной памяти императором и королем Александром I, останутся без изменений. Я обещаю и клянусь перед богом соблюдать конституционную хартию».

В 1826 году умер старый Зайончек, и великий князь Константин объединил в своих руках обе должности – и наместника и главнокомандующего. Сверх того, новый «король» поручил ему начальствование над русскими военными силами в «восьми воеводствах». Первая из этих мер могла заставить поляков опасаться еще более сурового режима; вторая была способна заставить их поверить в присоединение «восьми воеводств».

В 1828 году русская армия выступила в поход против турок, с целью добиться освобождения Греции. Задавали вопрос: неужели польская армия не разделит с ней опасностей и успехов в борьбе против оттоманов – наследственного врага обеих великих славянских наций? Ничто не могло лучше способствовать рассеянию недоразумений между русскими и поляками, ничто не могло примирить их лучше, чем общая слава. Польская армия страстно желала принять участие в этой войне. По видимому, этому воспротивился великий князь. Полный казарменной мелочности, но, в сущности, совсем не воин, он не любил войны: «Она портит войска», – говаривал он^[108]. Мог ли царь, бывший почти двадцатью годами моложе брата и обязанный своей императорской короной его отречению от престола, навязывать ему свою волю? Выть может также убежденный в верности своей польской армии царь оставил ее для защиты западной границы на случай нападения австрийцев? Как бы то ни было, недовольство, охватившее польскую армию вследствие вынужденного бездействия, сыграло большую роль в дальнейших событиях.

Подобно Александру и Константину Николай любил поляков^[109], но, как и его братья, любил на свой лад. Он намерен был уважать конституцию и, несмотря на свои инстинкты самодержца, был склонен добросовестно выполнять ремесло конституционного монарха; он решил приехать в Варшаву короноваться польским королем. По приказу царя Константин должен был спешить с окончанием процесса, возбужденного против участников тайных обществ; все обвиняемые были оправданы, за исключением одного, приговоренного к легкому наказанию за недонесение о русском заговоре. Несколько сотен политических заключенных были выпущены на свободу. Новый «король» мог совершить свой въезд в столицу (1829). Однако Константин пожелал отложить этот въезд: он смутно предчувствовал опасность, которая угрожала во взволнованной Польше ему и брату. Полиция не могла сообщить ничего достоверного; она не имела понятия об изменениях, происшедших в недрах тайных обществ, ибо почти не знала об их существовании.

Между тем из массы недовольных выделились две большие партии: это были белые, т. е. умеренные конституционалисты, разделявшиеся на дипломатов, к которым принадлежал князь Чарторыйский и другие вельможи, и оппозиционеров, вроде братьев Немоевских, – и красные, т. е. передовые республиканцы, в свою очередь распадавшиеся на академиков, как профессор Лелевель, и воинов. Воины – почти сплошь офицеры или бывшие офицеры – были людьми действия, решившими не отступать пи перед террором, ни перед цареубийством. В декабре 1828 года Высоцкий, Заливский, Иосиф и Адам Гуровские, Дзялынский и Бернард Потоцкий образовали тайный кружок среди тайных обществ. В январе 1829 года они обсуждали вопрос, не следует ли воспользоваться для восстания польской армии походом русских войск в Турцию.

Некоторые колебались: таким образом можно было помешать освобождению Греции. Когда заговорщики узнали о проекте коронации, Высоцкий сказал: «Теперь наша обязанность выработать программу празднества». Дзялынский хотел воспользоваться случаем и убить всех: императора, императрицу, цесаревича и других великих князей. Адам Туровский, говоря о царе, воскликнул: «Бог предает его нам!» Высоцкий вызвался нанести удар. Эти планы были отложены из желания столковаться с депутатами, съезжавшимися на коронацию, и подготовить восстание в других частях Польши (прусской и австрийской): отсюда поездка Дзялынского в Берлин, Бернарда Потоцкого в Вену и т. д. Несколько неосторожных слов дошли до слуха великого князя; оп приказал арестовать двух офицеров, произносивших угрозы, но вскоре отпустил их, считая, что они были попросту пьяны. Жена Константина, знавшая многое через своих родных, умоляла его остерегаться и не допускать близко к царю пи одного поляка. Она советовала созвать сейм, – великий князь этому воспротивился.

Николай уже проезжал через Литву; там его встретил ледяной прием. Однако, прочитав нотацию виленским студентам, царь приказал освободить их товарищей. В Варшаве прием был лучше; но здесь все выглядело по-польски: в городе, расцвеченном флагами, русские цвета были видны только на общественных зданиях; аристократия для приема «короля» водрузила национальные цвета. Николай сделал смотр войскам; парад великолепно удался и возбудил народный энтузиазм, но и армия и энтузиазм были чисто польскими. 24 мая был совершен обряд коронования; он прошел без инцидентов, но оппозиционеры пытались представить императору адрес, подписанный шестнадцатью депутатами Калишского воеводства; в этом адресе они просили об освобождении Випцента Немоевского. Император отказался их принять. Он отказался даже и от общей амнистии, которую ранее задумал, и ограничился несколькими отдельными помилованиями. 28 мая был устроен большой праздник для народа, собранного вокруг огромных столов и сотни фонтанов, бивших вином, пивом и водкой. Покидая брата Константина, Николай поздравил его с блестящим состоянием военной части. «Польская армия – недосягаемый образец», сказал он. Затем царь прибавил: «Но не слишком ли ты тяжел, не чересчур ли требователен и строг?» В качестве польского короля царь имел еще и другие поводы быть довольным: впервые за несколько веков страна процветала. Она покрывалась фабриками и заводами; население королевства увеличилось с 2 715 000 жителей до 4 миллионов, население Варшавы возросло с 80 000 до 150 000, государственные доходы – с 12 миллионов до 40 миллионов марок.

Четвертый сейм (1830). Николай назначил созыв четвертого сейма на 28 мая 1830 года. Константин, как всегда, возражал против созыва. Он говорил: «Языки снова заработают, и придется их урезывать». Император прибыл 20 мая в Варшаву. Министр внутренних дел, для обеспечения на сейме правительственного большинства, представил список шестидесяти депутатов которым следовало пожаловать пенсии, знаки отличия и другие милости. Николай ответил негодующим отказом. Ни речь при открытии, ни речь при закрытии сейма, произнесенные по-французски, не представляли собой ничего особенного. В числе проектов, предложенных сейму, находился снова проект отмены развода, дозволенного наполеоновским Кодексом, так как Николай, подобно Александру, упорно считал себя обязанным отстаивать католическую точку зрения. Проект был отвергнут. Царь, видимо, был огорчен этим гораздо меньше, чем в подобном случае (в 1818 году) его брат Александр. Зато Николай был обижен враждебным отношением к нему сейма и населения, был недоволен подчеркиванием польских цветов в дамских нарядах и отсутствием слишком многих приглашенных на балу, данном в его честь. Он заметил: «Это, может быть, патриотично, но совсем невежливо». Однако, прощаясь с Константином, он сказал ему: «Я чувствую, что я – польский король и рано или поздно кончу, надеюсь, тем, что заставлю моих польских подданных полюбить меня, покоряя их благодеяниями». Между тем возбуждение умов под влиянием стремлений к свободе и территориальному расширению все возрастало, а произведения Мицкевича Конрад Валленрод (1828) и Польская мать (1830) дышали ненавистью к «москалю».

II. Польское восстание

Подготовка к взрыву. В августе 1830 года в Варшаву дошли слухи «о трех славных июльских днях» в Париже. Вид трехцветного знамени, поднятого на французском консульстве, еще более усиливал возбуждение. Дамы демонстративно надели трехцветные ленты. Языки «заработали». Полиция арестовала несколько человек. Константин велел их освободить. Революционные силы группировались главным образом вокруг Лелевеля (студенты), Высоцкого (подпрапорщики) и Заливского, если не самого экзальтированного из всех, то самого неосторожного; 12 августа у него было собрание. Немедленное выступление пришлось отсрочить, так как необходимо было склонить на свою сторону носителя какого-нибудь громкого военного имени: генералов удерживало чувство лояльности к государю, а также и нежелание компрометировать себя наряду с безумцами. Так же трудно оказалось привлечь и видных гражданских сановников. Тогда снова взялись за пропаганду. Приняли систему карбонариев, с организацией по отдельным ложам; особенно настойчиво обращались к армии. Вскоре весь польский гарнизон Варшавы со всеми офицерами уже участвовал в заговоре; в Люблине подвизался генерал Петр Урбанский; в Замостье – подполковник Пашкович. В сентябре – новое собрание; на нем заставили помириться Высоцкого и Заливского, бывших до того врагами; оба были избраны в руководители движения, А движение уже охватило шляхту, женщин, ремесленные цехи, студентов и профессоров университета, большинство членов сейма, нескольких генералов и чиновников польских министерств. Заливский мечтал об одновременном восстании во всей Польше, о войне против трех северных держав, об обращении к Европе и главным образом к Франции. Высоцкий, более практичный, думал только о восстании в Варшаве, которое должно было начаться убийством великого князя и захватом казарм русских войск. Этот план был принят. Выполнение его было назначено на 20 октября. Но в этот день, равно как и в последующие, Константин, предупрежденный женой, не выходил из своего Вельведерского дворца. Противники запаслись терпением, окончательно склонив на свою сторону генералов Хлопицкого, Станислава Потоцкого, Круковецкого и Шембека. Неожиданно появился манифест царя с угрозами по адресу бельгийской революции. Узнали, что польская армия предназначена стать авангардом русской армии и что последняя займет ее место в Польше. Итак, польской армии, которой было отказано в участии в походе для освобождения Греции, суждено было принять участие в подавлении свободы в Бельгии и во Франции! Это ускорило кризис; авангард готовился повернуться фронтом против главных сил и парализовать таким образом европейскую контрреволюцию. Восстание было окончательно назначено на 29 ноября. Заговорщики располагали в Варшаве 10 000 польских солдат против приблизительно 7000 русских, из которых многие были уроженцами Литвы, Волыни и т. д. 28 ноября днем правительство, обеспокоенное вызывающим поведением варшавян, приказало удвоить повсюду караулы. День 29-го прошел с внешней стороны спокойно, но Заливский обходил казармы и кофейни, сообщая пароль. Высоцкому он сказал: «Завтра Польша будет свободна».

Взрыв. В северных широтах в ноябре ночь наступает рано. В 6 часов вечера Высоцкий вошел в школу подпрапорщиков и сказал им: «Братья, час свободы пробил!» Ему отвечали криками «Да здравствует Польша!» Он прибавил, что русские уже начали резню в городе и что надо торопиться. В то же время пехотные полки потихоньку вооружались в казармах, а студенты – в Лазенковском лесу. Высоцкий со 150 подпрапорщиками напал на казарму гвардейских улан, между тем как 14 заговорщиков побежали к Бельведеру. Сообщники отперли им решетки, окружавшие дворец. В ту самую минуту, когда они готовились захватить великого князя, обер-полицеймейстер Любовицкий, пришедший к князю с рапортом, поднял тревогу и упал, проколотый штыками. Константин – в халате – успел убежать и спрятался в каком-то тайнике. Заговорщики не посмели проникнуть к княгине Лович. Но они убили генерала Жандра. Таким образом, удар, занесенный над Бельведером, не попал в цель. В то же время Высоцкий потерпел неудачу у казармы улан. Вскоре к нему в подкрепление пришли 2000 студентов и толпа рабочих. Дорогой он приказал перебить польских генералов Гауке, Новицкого, Трембицкого и других, виновных в верности своей присяге. Русские полки могли бы подавить восстание в самом начале, но отрезанные в своих казармах, не получая никаких известий и никаких приказаний от великого князя, солдаты бездействовали. С теми из них, кто отважился выйти на улицу, завязался бой. Большинство польских полков еще сдерживалось своими командирами. Один из них, Жимирский, даже увлек за собой гвардейских конных егерей, защищал во главе их Краковское предместье^[110] и двинулся вслед за великим князем, которому удалось бежать за город. Ночью Константин призвал к себе русские полки, и в два часа утра Варшава была совершенно свободна. Княгиня также последовала за мужем. Во время этих критических событий Константин держал себя в высшей степени странно. Когда ему обещали верную победу над мятежниками, он вдруг сказал: «Вы можете ошибиться: польские войска – лучшие в Европе, и ничто, ручаюсь, не в силах противостоять солдатам, мною воспитанным». Ему предложили взять город обратно, – последовал ответ еще более странный: «Не желаю вмешиваться в эту польскую драку». На его взгляд, дело должно было быть улажено между Польшей и ее королем.

Отступление великого князя. Переворот был совершен красными; они не сумели предотвратить крайностей. Русские генералы были все пощажены, но шесть польских генералов были убиты. Что оставалось делать белым, партии Чарторыйского и так называемой Калишской оппозиции? Кабинет после убийства военного министра Гауке распался. Оставался Любецкий, министр финансов. Заливский, предупредив, что за ним будут следить, оставил Любецкого на посту. Командование войсками он предложил старому генералу Хлопицкому, ветерану наполеоновской армии^[111], который отказался принять это звание от «бунтовщиков», но принял от административного совета.

На министра финансов были возложены самые трудные задачи – добиться удаления великого князя, охранять среди анархии законность и конституцию. Кризис он понимал следующим образом: «Николай, король польский, ведет войну с Николаем, императором всероссийским». Или: «Королю польскому были сделаны представления; как только они будут приняты, все снова придет в порядок, согласно конституции». 30 ноября он собрал административный совет. Этот совет в своем воззвании определил переворот как событие «столь же прискорбное, сколь неожиданное». Он делал вид, что исполняет свои обязанности от имени польского короля. Но 30 ноября образовался Патриотический клуб, который потребовал чистки совета и ввел туда новых членов (Владислава Островского, Малаховского, Лелевеля), сохранив, однако, Любецкого.

Одним из последствий отступления великого князя из Варшавы было то, что революция в 24 часа распространилась по всему королевству. Князь, окруженный польскими войсками, готовыми его покинуть, и русскими полками, деморализованными и голодными, сам находился в большой опасности. Он поспешил принять уполномоченных административного совета, отказался что-либо обещать от имени брата, но согласился отослать от себя польские полки, обязался не призывать войск Литовского корпуса и перейти через Вислу с тем войском, которое у него было под рукой, с условием, чтобы его не тревожили во время отступления и снабдили съестными припасами. Встречая во время отступления польских солдат, спешивших присоединиться к восставшей армии, он приказывал им построиться, производил мелочный осмотр, рекомендовал не забывать его добрых советов, повторяя беспрестанно: «Это мои дети; ведь это я обучал их военным приемам». Офицерам он говорил: «Я более поляк, чем все вы. Я женат па польке. Я так долго говорил на вашем языке, что с трудом изъясняюсь теперь по-русски».

После Вислы был перейден и Буг. Позже, когда начались военные действия и главнокомандующий Дибич пригласил великого князя принять в них участие, тот при виде русской кавалерии, отброшенной польскими уланами, не мог удержаться, захлопал в ладоши и воскликнул: «Браво, дети мои! Польские солдаты – первые солдаты в мире». Он так радовался неудачам Дибича, напевая под его окнами «Еще Польска не сгинела», что фельдмаршал попросил императора отозвать великого князя. Тем не менее Константин был поражен в самое сердце тем, что он называл «неблагодарностью» поляков. В таком душевном состоянии он легко стал жертвой холеры, которая сопутствовала русской армии. На пути в Петербург он должен был остановиться в Витебске, где и скончался 27 июня 1831 года. Его последние слова, обращенные к княгине Лович, были: «Скажи императору, что, умирая, я заклинаю его простить поляков».

Польское правительство. 4 декабря 1830 года временное правительство окончательно сформировалось из семи членов^[112], среди которых преобладал белый элемент. Любецкий и Хлопицкий были также белые. В итоге красные упустили дело из рук, но наблюдали за правительством через посредство своего Патриотического клуба. Хлопицкий отделался от Высоцкого, отправив его в полк капитаном, и от Заливского, поручив ему организовать восстание па границе Курляндии и Литвы. Подпрапорщики, которых Хлопицкий сначала хотел предать военному суду, образовали совместно со студентами «легион чести», б декабря Хлопицкий, произведя смотр войскам, на который оп явился в своем мундире времени наполеоновских войн, совершил нечто вроде государственного переворота. Он вошел в зал совета, поставил в вину советникам их пустые разглагольствования, насилия клубов, недисциплинированность армии, объявил совет распущенным и собственной властью провозгласил себя диктатором. Хлопицкий был в то время очень популярен и среди красных и среди белых, ибо первые воображали, что он поведет беспощадную войну, а вторые верили, что он добьется примирения Польши с ее королем. Он постарался успокоить Австрию и Пруссию, обязавшись уважать их границы. Любецкого и Взерского он послал в Петербург для переговоров. Если не считать требования «восьми воеводств», данные им инструкции были довольно разумны: депутаты должны были ходатайствовать перед королем о соблюдении конституции, о свободе и гласности заседаний сейма, о вотировании налогов палатами и об охране королевства исключительно польскими войсками.

Переговоры в Петербурге; воззвание к Европе. Чего можно было ожидать от Николая? 15 декабря, после парада, он объявил своим войскам о «преступлении» поляков, прибавив, однако: «Когда вы выступите против поляков, не забывайте, что вы – братья одной крови». Он выказал величайшую холодность Бургоэну, французскому поверенному в делах, и отдал приказ Дибичу о мобилизации русской армии. 17 декабря он обратился к полякам с воззванием, в котором клеймил «гнусное посягательство» 29 ноября; требовал, чтобы они послушались «отеческих советов» и «повелений своего короля», приглашая польскую армию следовать примеру «храброго конно-егерского полка».

Когда эти факты стали известны в Варшаве, они возбудили сильное раздражение в клубах. Адам Чарторыйский счел своим долгом стать во главе депутации только что созванного сейма и потребовал объяснений у Хлопицкого. Последний высокомерно отказал, заявив, что намерен «управлять именем конституционного короля». Оскорбленный сейм отнял диктатуру у Хлопицкого, затем, ввиду протестов народа и армии, возвратил ее, но назначил ему в качестве помощников двух комиссаров. Зато Хлопицкий добился приостановки заседаний сейма.

В Петербурге Любецкий и Взерский были приняты сначала канцлером Нессельроде, который высмеял столь неразумное в данный момент требование «восьми воеводств». Когда депутаты были допущены к императору, он повторил им то, что говорилось в воззвании от 17 декабря. Его манифест к русскому народу от 24 декабря, в котором он клеймил подданных, «осмелившихся диктовать условия своему законному государю», окончательно лишил депутатов всякой надежды.

Оставалась Европа, к которой варшавский сейм и обратился, ссылаясь на трактаты 1815 года. Но Николай договорами о взаимной гарантии уже обеспечил себе соучастие Австрии и Пруссии. Англия, которой управлял тогда Пальмерстон, не была расположена ссориться с Россией из-за таких неважных клиентов своей торговли, какими были поляки. Во Франции мнения разделились. Передовая партия ссылалась на двадцатилетнее братство по оружию, на славную память Домбровского и Понятовского, на необходимость в интересах Европы не дать погибнуть свободной нации. Партия, которая в французских национальных интересах надеялась остановить революцию во Франции и в Европе, стала у власти 13 марта 1831 года в лице Казимира Перье. Тогда Николай, отказавшись на время от высокомерного предубеждения против Июльской монархии, послал верительные грамоты Поццо ди Борго, своему послу в Париже, и дал понять, что ему будет приятно снова видеть послом в Петербурге графа де Мортемара. Последний получил инструкцию: в тех случаях, когда речь будет идти о Польше, руководствоваться исключительно текстом трактатов 1815 года.

Низложение Николая. Перед Польшей вставал тот же вопрос, что и перед Францией: желательно ли остановить революцию, ограничившись отстаиванием конституции, или же довести ее до крайности, т. е. броситься в войну сначала с Россией, а потом с Австрией и Пруссией? В Варшаве не могло образоваться, как то было в 1830 году в Париже, умеренное правительство. Партия действия, находившаяся в сношениях с Лафитом и с франко-польским комитетом в Париже, насчитывала в сейме две трети голосов.

Когда были получены первые известия о неудаче переговоров в Петербурге, сейм возобновил свои заседания. Хлопицкий нарисовал мрачную картину общего положения Европы; он видел спасение только в примирении с Николаем: «Он – ваш король, вы ему присягали». Сейм отнял диктатуру у Хлопицкого и хотел оставить ему командование армией, но Хлопицкий ответил, что намерен служить только простым солдатом. 20 января 1831 года командование было поручено князю Рад-зивиллу, человеку престарелому и не имевшему никакого военного опыта. Затем депутат Роман Солтык предложил объявить Николая и его наследников лишенными польского престола и освободить от присяги на верность не только поляков в королевстве, но и их «братьев» в восьми воеводствах.

Сверх того, он предложил объявить войну Австрии и Пруссии и не складывать оружия до победы или до полной гибели. Солтык смешивал, без сомнения, варшавский сейм с французским Национальным конвентом 1793 года. Чрезмерность этих предложений на первых порах испугала собрание. Но 25 января 1831 года, когда приехал Взерский и подтвердил, что Николай дарует полякам лишь одно прощение, послышались крики ярости; в одну минуту был составлен и единогласно принят членами сейма, начиная с председателя сената Чарторыйского, акт о низложении.

Этим актом сейм лишил себя всякого права ссылаться перед Европой на текст венских трактатов. Мортемар, проезжавший через Польшу, встретил в лесу эмиссаров польского правительства, рассказавших о намерении сейма вотировать низложение. Мортемар предупредил, что па его помощь они могут рассчитывать только в случае примирения польской нации с королем. Когда по приезде Мортемара в Петербург весть о низложении подтвердилась, его роль должна была ограничиться простыми разговорами с царскими министрами. Поляки поставили себя вне европейского международного права. Им оставалось только испытать счастье своего оружия.

Военные силы Польши. На другой день после ноябрьского восстания 1830 года польская армия состояла из 23 800 пехотинцев, 6800 кавалеристов при 108 артиллерийских орудиях. Правительство развило необыкновенную деятельность: оно призвало старослужащих, объявило набор рекрутов, зачисляло в полки поляков, перебегавших из австрийских, прусских и русских земель, поощряло образование вольных партизанских кавалерийских отрядов, равно как и отрядов косинъе-ров, которые после первых побед должны были обменять свои косы на ружья, захваченные у неприятеля. В марте 1831 года польская армия имела в наличии 57 924 человека пехоты, 18 272 регулярной кавалерии, 3000 волонтеров – всего 79 000 человек с 158 орудиями. В сентябре общая цифра, сильно уменьшившаяся после первых боев, поднялась до 80 821 человек. Это был максимум того, что могло выставить государство, имевшее 4 миллиона жителей, в борьбе против империи с шестидесятимиллионным населением.

Русские с самого начала могли выставить в поле 86 000 человек пехоты, 28 000 человек кавалерии, в общем 114 000 солдат при 356 орудиях, не считая гарнизонов и крепостной артиллерии. Несмотря на первые неудачи, у них в июле 1831 года имелось налицо более 86 000 человек. То был момент, когда обе враждебные армии почти сравнялись численно. И, однако, все то, что осталось от польской армии, сформированной Наполеоном и великим князем, растворилось в массе рекрутов, правда храбрых, но не прошедших военной подготовки, тогда как русские имели под знаменами почти исключительно испытанные войска. Помимо того, в продолжение всей войны русские сохраняли двойное превосходство в кавалерии и тройное в артиллерии. Наконец, ни один из польских главнокомандующих не мог сравниться как стратег если не с Дибичем, то, во всяком случае, с Паскевичем, нанесшим последний удар польскому делу.

Бои под Варшавой: Грохов, Прага. В январе 1831 года фельдмаршал Дибич, прозванный Забалканским за свой переход через Балканы, совершенный за два года перед тем, прибыл в главную квартиру русской армии, в Белосток. В приказе по войскам он говорил солдатам: «Русский штык докажет полякам, что их измена столь же бессильна, сколь и преступна». 5 февраля, зная, что приготовления поляков далеко не закончены, Дибич перешел границу пятью колоннами, решив итти прямо на Варшаву. Его воззвание «к польским воинам» с приглашением покинуть национальное знамя и манифест царя к русскому народу, в котором он называл безумием и изменой акт низложения, были оглашены на заседании сейма и возбудили живейшее негодование. Зима позволяла русским переправляться через реки по льду. Поляки были сосредоточены частью влево от них, близ Минска^[113] и Калушина, частью вправо, близ Остроленки и Пултуска. Против 100 000 русских их было всего 47 000. Дибич рассчитывал пройти между обеими массами поляков и направиться к Праге. Поражение польской кавалерии при Ка-лушине повлекло за собой отступление всей польской армии к Праге. Розен и Пален слишком увлеклись преследованием, и главнокомандующий Радзивилл надеялся разбить порознь эти две русские дивизии, заманив их в леса и болота Грохова.

19 февраля началась первая битва при Грохове. Пален выступил раньше Розена, не нашел достаточно места, чтобы развернуть свои войска, и на его глазах они были обстреляны сорока пушками Шембека, потеряли два знамени и две батареи. Получив подкрепления, Пален, в свою очередь, заставил отступить поляков, но не мог отбить у них ольховую рощу, служившую им как бы плацдармом. 20-го бой возобновился; Розен также потерпел поражение при атаке ольховой рощи, потеряв 2000 человек. Дибич, поспешивший на место боя, был того мнения, что надо подождать подхода корпуса Шаховского. 24 феьраля русские взяли Вяло ленку; 25-го Круковедкий отнял ее обратно. Русские с ожесточением атаковали ольховую рощу. Хлопицкий был серьезно ранен, и это лишило оборону общего руководства. Русская артиллерия совершенно подавляла польскую числом орудий и быстротой стрельбы. Затем русская кавалерия массой обрушилась па польские позиции, была встречена в упор огнем пехоты и атакована с фланга Кицким. Здесь был совершенно уничтожен кирасирский полк имени принца Альберта. Эта блестящая защита обеспечила лишь отступление поляков к укреплениям Праги. Они оставили на месте боя 10 000 человек, а русские 8000. Битва была, быть может, проиграна поляками, но они с честью померились силами с цветом императорских войск. Они могли снова восстановить силы в Варшаве, в то Еремя как русские стояли бивуаками под открытым небом в суровую зиму, нуждаясь в припасах, умирая от холеры.

Так как главнокомандующий Радзивилл обнаружил полнейшее отсутствие всяких военных талантов, сейм заменил его Скржинецким, который объявил, что спасет национальную честь, «так как устроит великую могилу для русской армии». Тем не менее он вернулся к политике Хлопицкого и пробовал завязать переговоры с Дибичем. 26 февраля русская пехота силой заняла Прагу и разместилась там. Дибич не делал попытки перейти Вислу ни даяп сжечь большой мост: он ожидал предложений капитуляции. Но так как их не последовало, он решил расположиться на зимние квартиры; приказал войскам отступить и разместил их по деревням: в деревне Ваврз стал генерал Гейсмар, в Дембе-Вельке – Розен. В это время сейм под влиянием клубов решил пропагандировать восстание в соседних областях; он послал корпус Двер-ницкого в Под о лию и на Волынь, а корпус Серавского – в Люблинское воеводство.

Наступление поляков: Вавр, Дембе-Вельке, Игане(март– апрель). Прондзинский, начальник главного штаба польской армии, узнав, что Дибич делает приготовления в Карчеве для переправы через Вислу, решил попытать сильную диверсию. Он попробовал склонить Скржинецкого к СЕоему плану, заключавшемуся в том, чтобы захЕатить русских на зимних квартирах и уничтожить поодиночке отдельные корпуса. Скржинецкий потерял две недели на размышления; только в ночь с 30 на 31 марта польская армия перешла через мост, соединяющий Варшаву с Прагой. 31 марта корпус Гейсмара был первым захвачен в Вавре и рассеян менее 'чем в час, причем потерял два знамени, две пушки и 2000 человек пленными. После полудня поляки напали на Розена в Дембе-Вельке. Деревня была взята, русская пехота опрокинута блестящей атакой кавалерии, предводимой Скаржинским. Розен едва не попал в плен. Его левое крыло было уничтожено, но правое успело отступить под прикрытием ночи. 1 апреля поляки настигли его у Калушина и отняли три знамени. Прондзинский торопил главнокомандующего воспользоваться разгромом русской армии и захватить самого Дибича. Но Скржинецкий потерял пять дней, затем двинулся очень медленно и 10 апреля встретил в Игане русские части под командой Розена, уже получившие сильные подкрепления и занимавшие позицию под прикрытием двух батарей. Батареи были взяты и отняты вновь, атаки русской кавалерии отбиты, и польская пехота без единого выстрела захватила деревню, ударив в штыки. Русские потеряли 1000 человек выбывшими из строя и 2000 пленными. В результате этой блестящей одиннадцатидневной кампании поляки помешали русским перейти через Вислу под Карчевым, и русская армия потеряла 16 000 человек, 10 знамен и 30 пушек. Победа была бы еще решительнее, если бы Скржинецкий не испортил своей медлительностью планов начальника главного штаба. Тем не менее с этой минуты он прослыл великим полководцем.

Бой под Остроленкой (май). Русская гвардия под начальством Бистрома и великого князя Михаила была расположена между Бугом и Наревом, в деревнях вокруг Остро ленки. Надо было помешать Дибичу соединиться с ней. Скржинецкий послал 8000 человек остановить и задержать фельдмаршала; сам же он с 40 000 тайком перешел через Буг и расположился в Сероцке. Великий князь и Бистром, очень встревоженные, поспешили отступить; поляки заняли Остроленку и преследовали русских по направлению к Белостоку. 15 мая русская гвардия и корпус Дибича соединились и смогли выставить против 40 000 поляков 70 000. Русские войска вернулись к Остроленке, вновь захватили этот город и начали переправляться через Нарев. Чтобы помешать им, Скржинецкий дал 26 мая кровавое сражение, но должен был уступить превосходству артиллерии и отошел сначала к Пултуску, а потом к Варшаве.

Между тем, в ту самую минуту, когда затихало восстание в Подолии и на Волыни, первые польские победы повлекли за собой восстание в Литве. Генералы Хлаповский, ГелгуД и Дембинский, посланные для поддержки этого восстания, не успев захватить Вильны, вскоре должны были отойти.

Замена Дибича Паскевичем. Переход через Вислу (июль). Император был очень недоволен Дибичем, обещавшим вступить в Варшаву в конце февраля. 9 июня граф Орлов был послан к Дибичу с предложением подать в отставку. «Я сделаю это завтра», – ответил фельдмаршал. На другой день он скончался от холеры. Его преемником был назначен Паске-вич-Эриваяский. Он прибыл, предшествуемый блестящей и прочпой военной славой. Начальником штаба у него был Толь. Против 50 000 войска и 142 пушек Скржинецкого, ослабленного отсылкой корпуса в Литву, он располагал армией в 86 000 человек и 438 орудий. Он решил во что бы то ни стало перейти через Вислу, рассчитывая, что левый берег, менее опустошенный, чем правый, позволит ему прокормить армию и что Варшаву легче взять с запада (предместья Чисте и Воля), чем с востока (предместье Прага). Скржинецкий, утверждая, что «никогда нельзя помешать врагу перейти через реку», не сделал ничего, чтобы воспрепятствовать этому переходу, чтобы напасть на русскую армию, разделенную Вислой на две части, или чтобы остановить ее движение по левому берегу. 8 июля Паскевич занял Плоцк. Он сделал вид, что хочет произвести переправу в этом пункте, а в это время Пален при помощи понтонов, присланных из Пруссии, построил мосты в Осецке, и 19 июля армия переправилась.

Паника и резня в Варшаве. Уже 20 июня при известии о поражении, которое потерпел генерал Янковский, в Варшаве вспыхнул бунт. Правительство, уступая крикам толпы, приказало арестовать этого генерала, а также его зятя, генерала Вутковского, и еще нескольких генералов и полковников, кроме того камергера Феншау, состоявшего шпионом при Константине, и жену русского генерала Базунова. Они были заключены в варшавский Замок. Волнение вспыхнуло снова, когда было получено известие о переходе русской армии через Вислу. Скржинецкий был принужден подать в отставку, и польские войска остались без начальника, между тем как гражданское правительство было бессильно поддержать порядок в городе. 15 августа народ оттеснил национальную гвардию, охранявшую Замок, и убил там Янковского, Вутковского, Феншау, еще нескольких генералов и Вазунову. Убийства продолжались и по другим тюрьмам. Число жертв достигло тридцати трех.

16 августа генерал Круковецкий после тщетных попыток успокоить толпу объявил себя комендантом города. Утвержденный в этой должности Исполнительной комиссией, он рассеял сборища с помощью войсковых частей, призванных из армии, арестовал клубистов, закрыл помещение Патриотического общества и начал производить расследование. Правительство подало в отставку. Собрался сейм. Он назначил главнокомандующим Дембинского. Последний продолжил следстьие, учредил военный суд, обвинил Круковецкого в бездействии, а Лелевеля – в участии в беспорядках. Все ополчились против Дембинского. Его обвинили в стремлений к диктатуре и в желании передать Варшаву русским. Сейм назначил новое правительство из пяти членов и заменил Дембинского Круковецким. Последний велел казнить четверых участников убийств, совершенных 16 августа.

Осада Варшавы (август – сентябрь). 19 августа русская армия расположилась в нескольких милях от Варшавы. Со стороны предместья Воли городу угрожали главные неприятельские силы; со стороны Праги – Розен и войска правого берега. На военном совете, который держали польские генералы, Крукоьецкий предложил дать битву перед Волей со всеми наличными польскими силами; Уминский – ограничиться защитой города, но захватить обратно территории на правом берегу; Дембинский – избавить столицу от ужасов осады и перейти в Литву с правительством и армией. Кончили тем, что остановились на предложении Уминского: решено было сопротивляться Паскевичу под прикрытием довольно жалких укреплений, преграждавших подступы к городу; Лубепский с 3000 всадников должен был снова занять Плоцкое воеводство; Раморино^[114] с 20 000 человек получил приказание атаковать русских на правом берегу. Это разделение армии было великой ошибкой: в Минском воеводстве уже находились значительные силы Хржановского, который оказался не в состоянии уничтожить несколько тысяч русских под начальством Головина; Раморино, преследуя Головина и Розена, в минуту крайней опасности очутился близ Брест-Литовска, в 35 милях от Варшавы.

С западной стороны Варшава была защищена двумя линиями укреплений: в 600 метрах от городского вала тянулся пелый ряд редутов, шедших от укрепленного предместья Чисте до деревни Мокотова; в 1600 метрах – второй ряд укреплений, опирающийся на деревню и форт Волю и укрепленную деревню Раковец. Первую линию защищал Дембинский, вторую – Вем. Главнокомандующий Круковецкий, испуганный создавшимся положением, сделал попытку завязать тайные переговоры с Паскевичем. Последний предложил полякам амнистию и некоторые гарантии на будущее время; но о «восьми воеводствах» не могло быть и речи, и амнистия не должна была распространяться на литовских повстанцев, в которых царь видел просто взбунтовавшихся русских подданных, недостойных ни малейшего снисхождения. Эти предложения были сообщены польскому правительству и с негодованием отвергнуты. Круковецкий ответил фельдмаршалу, что поляки «взялись за оружие для завоевания независимости в тех границах, которые некогда отделяли их от России». Таким образом, накануне потери самой Варшавы поляки продолжали требовать возвращения Литвы и Украины.

Польская армия насчитывала в Варшаве 60 000 человек, из которых 16 000 приходилось на долю национальной гвардии. В то время как поляки осклабили себя неосторожными диверсиями, Паскевич собрал вокруг себя все рассеянные дотоле корпуса Крейца, Головина и Ридигера. Он располагал более чем 78 000 человек и артиллерией около 400 орудий. Пален должен был вести атаку слева, Шаховской – в центре, великий князь Михаил с гвардией – справа; Крейц и кавалерия составляли резерв. Вем дал знать в Варшаву, что он не в состоянии продержаться на своих позициях долее двадцати четырех часов, «после чего, – сказал он, – все мы будем или убиты, или взяты в плен».

6 сентября на рассвете русская артиллерия открыла страшный огонь по передовым редутам. Они были взяты в штыки русской пехотой, так же как Раковец и другие деревни. Воля была почти окружена. Генерал Совинский, защищавший ее, на требование сдаться ответил русским: «Одно из ваших ядер оторвало мне ногу под Бородиным, и я более не в состоянии сделать ни одного шага назад». Когда деревня была взята приступом, бой продолжался в церкви; Совинский был убит у подножия алтаря; Высоцкий, будучи ранен, сорвал зубами повязки, наложенные на раны хирургами.

Вылазка, произведенная защитниками второй линии и города под начальством Дембинского. и Круковецкого, потерпела неудачу; русские уже сильно окопались в укреплениях первой линии. Сам главнокомандующий устроился в Воле. Всю ночь с 6 па 7 сентября русская артиллерия бомбардировала вторую линию; польская артиллерия, которой яехватало зарядов, отвечала с перерыьами.

Падение Варшавы. 7 сентября в 3 часа утра Прондзинский явился перед русскими аванпостами с письмом от Круковецкого, в котором изъязвлялась покорность армии и нации «законному государю». Паскевич с целью ускорения переговоров просил польского главнокомандующего явиться к нему. Круковецкий в сопровождении Прондзинского прибыл в 8 часов утра, но, указав, что «полное» подчинение, требуемое Паскевичем, слишком унизительно, заявил, что не имеет полномочий от сейма. «Остановимся на этом, – ответил фельдмаршал, вынимая часы, – через час я начну приступ». Между тем время шло; в полдень сейм собрался на заседание; послышались негодующие крики: требовали отставки министров; Островский, Винцент Немоевский требовали предания Круковецкого суду, советовали вооружить народ и всей массой двинуться к укреплениям. Роман Солтык восклицал: «Мы можем погибнуть, но унизиться – никогда! Мы исполнили наш долг членов сейма, исполним я*е теперь наш долг воинов!» В половине второго бомбардировка по приказу Паскевича возобновилась, – пришлось прервать заседание, и сейм разошелся до 4 часов.

Двести пушечных жерл гремели против городских укреплений; польская артиллерия едва отвечала. Русская армия, построившись тремя колоннами, начала приступ, причем гвардия и кавалерия оставались в резерве. Штыковая контратака, руководимая генералом Уминским, была отбита русской картечью. В 4 часа русские, имея впереди барабанщиков и полковые оркестры, разом атаковали все внешние укрепления и взяли их в штыки. Ничто более не защищало Варшаву, кроме низкой ограды, походившей на простую тамоясенную заставу для взимания городских ввозных пошлин.

Тогда Прондзинский явился к русским с заявлением, что Круковецкий получил наконец от сейма достаточные полномочия. Паскевич, раненный в руку во время боя, сначала не хотел остановиться, убежденный, что поляки стремятся только выиграть время с целью вернуть 20 000 человек корпуса Раморино. Однако он послал в город своего начальника штаба Берга с двумя другими офицерами. Приведенные в Замок, они целый час ожидали Круковецкого. Последний, протянув еще некоторое время, наконец решился подписать капитуляцию. Но тут вмешался сейм и предложил другие условия. Круковецкий вышел из членов правительства. Пользуясь этими проволочками, он приказал переправить через Вислу 32 000 человек польской армии, сказав депутатам: «Спасайте Варшаву… Мой долг спасти армию».

Берг и русские офицеры напрасно искали по городу, с кем можно было бы вести переговоры. Потеряв терпение, они объявили, что штурм города начнется в 4 часа утра. Малаховский взял на себя написать фельдмаршалу заявление о том, что в б часов ворота будут открыты русским, и вверял ему город, отныне беззащитный. Итак, Варшава пала без капитуляции, которой никто не подписывал.

8 сентября в б часов русские заняли посты, арсеналы и склады. В 10 часов маршал Паскевич торжественно вступил в город. Он написал царю: «Варшава у ног вашего Величества».

В этот день польская армия, сильно уменьшившаяся вследствие дезертирства, сосредоточилась около Плоцка. 20 000 человек с 92 орудиями под начальством Рыбинского перешли границу и сложили оружие на прусской территории. Рожицкий и Каминский увели с собой 10 000 человек в Краков, а Раморино – 16 000 человек в австрийскую Галицию. Осталось всего-навсего 10 000 солдат, осажденных в Плоцке, Модлине и Замостье. В течение октября они сдались русским.

Польша потерпела поражение; не было уже ни королевства, ни армии. Политическое творение Александра и то, что сделал для польской армии Константин, – все это было одинаково уничтожено. Но сопротивление Польши спасло по крайней мере парижскую и бельгийскую революции, так как в то время, как Паскевич совершал свой переход через Вислу, французская армия смогла вступить в Бельгию, прогнать голландские войска и обеспечить таким образом независимость нового королевства. Сверх того Европа обнаружила, что, даже ведя войну в своих собственных владениях, Николай не мог ни разу выставить более 114 000 человек одновременно. С этой минуты престиж русского самодержавия – этот кошмар либеральной Европы – рассеялся. Заметим, что в результате разгрома Польши Россия теряла почти столько же, сколько и сама Польша: парламентский опыт, испробованный в Варшаве, отодвинул на долгие годы всякую возможность подобного опыта в Петербурге. Самодержавие одержало победу в Варшаве в сентябре 1831 года, как и в Петербурге в декабре 1825 года. Итак, расширялась пропасть между Западной Европой, где одни страны уже были конституционными, а другие стремились стать таковыми, и Восточной, вновь подчинившейся принципу абсолютизма.

Польские эмигранты. Генералы, тысячи польских офицеров и солдат, бежавших в Швейцарию, во Францию, в Англию, принятых и как бы усыновленных государствами со свободным устройством, образовали с этих пор грозную силу всемирной революции. Они отныне встречались повсюду, где надо было поддерживать борьбу за свободу: в восстаниях в Париже, Берлине, Вене, в революциях в Италии, Германии, Венгрии, Румынии. Во Франции, где палаты вотировали вспомогательные фонды для эмигрантов, где для их детей основали в Батиньоле польскую школу (1842), изгнанники собрались в особенно большом количестве. Мицкевич написал для них Книгу польского странника; он воодушевлял их своими пламенными стихами; с 1840 по 1844 год, занимая лекторскую кафедру в Коллеж де Франс, он вместе с Кине и Мишле проповедовал национальные революции и воскресение порабощенных народов. Церковь и кладбище в Монморанси приняли прах многих польских героев, ораторов и поэтов.

Польша под царским игом. Император Николай, когда Польша очутилась «у его ног», решил, сохраняя для нее название царства, а для себя титул царя, уничтожить все, что могло бы поддерживать «иллюзии о независимой Польше» и содействовать ее восстановлению. Вопреки амнистии, провозглашенной 6 ноября, – правда, со множеством оговорок, – избранная часть нации была терроризована конфискациями, ссылками в Сибирь и переселениями целых семейств. Конституция, дарованная Александром, была уничтожена; коронование царя должно было совершаться в Москве одновременно с коронованием императора. Министерства были уничтожены и заменены управлениями и комиссиями, подведомственными различным русским министерствам; административный совет превратился всего-навсего в собрание директоров под председательством наместника; Варшавский университет потерял свой юридический факультет; Национальная библиотека была перевезена в Петербург; польская армия была распущена, и ее составные элементы распределены по русским полкам; охрана королевства была поручена общим силам империи; вся русская организация: система налогов, судопроизводство, денежная система были мало-помалу введены в королевстве; польские ордена уцелели только как русские ордепа и раздавались теперь наиболее преданным слугам самодержавия; вместо памятника, который должны были поставить Иосифу Понятовскому, был поставлен памятник Паскевичу. В 1844 году старинные исторические воеводства были переименованы в пять губерний: Варшавскую, Радомскую, Люблинскую, Плоцкую, Модлинскую. В 1833 году попытка Залиньского поднять восстание в Люблинском воеводстве окончилась расстрелами и виселицами. В октябре 1836 года Николай, показывая варшавским нотаблям новую цитадель, предупредил их, что при малейшей попытке мятежа город будет разгромлен и уничтожен. Русская Польша была так жестоко усмирена, что не шевельнулась даже во время кризиса 1848 года.

Литва и Западная Украина под русским владычеством. В тех областях, на присоединение которых к своему королевству поляки рассчитывали и где польская культура и язык являлись в действительности уделом бывших господствующих классов, была предпринята систематическая борьба для искоренения полонизма. Дело шло о русификации Литвы, об ассимиляции русских земель, принадлежавших некогда Польше, с царской Россией. Университет в Вильне был упразднен, польский язык изгнан из всех школ, из всех административных и судебных актов. Православные крестьяне Украины и Белоруссии в свое время (в XVII веке) подчинились Римской унии лишь после жесточайших насилий со стороны поляков; теперь подобные же насилия были лущены в ход уже со стороны русского правительства, чтобы заставить их отказаться от унии. Крестьян принуждали снова стать православными, чтобы они полнее чувствовали себя русскими. Духовенство, католические монахи и монахини были изгнаны из страны. В Литве, стране глубоко католической, удовольствовались тем, что наблюдали очень строго за духовенством, докучая ему, как и духовенству в Польше, энцикликами покладистого (по отношению к царю) папы Григория XVI. В Литве и в Западной Украине наиболее польским элементом являлось мелкое дворянство. С октября 1831 года оно стало жертвой всевозможных суровых мер со стороны властей. Был произведен строгий пересмотр прав дворянства, и многие дворяне были выключены и переведены в сословие однодворцев, или свободных крестьян. Равным образом был произведен пересмотр денежных и иных повинностей, которые причитались помещикам с крестьян. Земледелец выиграл при этом все, что теряли его прежние господа. Это было для крестьянина как бы поеддверием эмапсипации 1861 г. Не было ничего упущено, чтобы заставить пана отказаться от земли и перевести владение землей в руки крестьян или русских помещиков. Восточные «воеводства», которых так усиленно добивались поляки, сделались официально «юго-западными губерниями».

Надо сказать, Пруссия и Австрия работали над денационализацией своих польских территорий с тем же рвением. 13 марта 1833 года берлинское правительство издало инструкцию для выкупа польских земель и перепродажи их приобретателям германского происхождения. Франкфуртский сейм угрожающе выступил перед Швейцарской федерацией, приглашая ее наблюдать за польскими эмигрантами. Согласие трех держав, участвовавших в разделе Польши, проявившееся во время подавления польского восстания, окрепло на руинах Польши. Это согласие трех держав проявилось особенно в Доюнхенгрецкой конвенции (8 сентября 1833 г.), в силу которой все три двора (русский, австрийский, прусский) обязывались в случае польского движения выставлять на помощь друг другу по 3500 человек, разрешали при военных операциях против поляков не считаться с государственными границами и обязывались выдавать друг другу агитаторов.

Уничтожение Краковской республики. Между тем посреди этих порабощенных частей Польши продолжала существовать маленькая независимая Польша – Краковская республика, которую трактаты 1815 года наделили конституцией, сеймом и правительственным сенатом. Со своим университетом эта республика оставалась как бы цитаделью национальной литературы, языка, мысли, национальных упований. Часто она служила также убежищем политическим беглецам – главной квартирой, где замышлялись вооруженные посягательства против соседних территорий. По национальному пристрастию или по слабости сенат компрометировал себя более, чем то допускали его международные обязательства. Бывали моменты, когда у кормила правления его заменяли эмигранты. Сенат получал строгие предупреждения, мотивируемые присутствием иностранных поляков, приютом, даваемым то солдатам Раморино, то бандам Заливского. В феврале 1836 года от сената потребовали изгнания польских эмигрантов; город подвергся оккупации со сторопы войск трех держав, существенному изменению органического статута, чистке сейма. Представители трех дворов с тех пор не переставали требовать изменений в конституции или в личном составе краковского правительства, и эти требования подкреплялись военными оккупациями.

В 1846 году произошло польское движение против австрийской императорской власти в восточной Галиции, украинской по населению и православной по религии, за исключением дворянства, говорившего по-польски. Австрийскому правительству стоило только предоставить крестьянам свободу действий относительно дворян, – и крестьянское восстание обагрило кровью страну. В январе 1846 года Краков снова стал сборным пунктом для концентрации эмигрантов, и законные краковские власти были заменены «национальным правительством Польской республики». Оно состояло из семи членов, выбранных от трех частей Польши и, кроме того, от польской эмиграции, от свободного города Кракова и от Литвы. Во главе этого правительства стояли Людовик Горжковский, Ян Тыссовский и Александр Гржегоржевский и оно заявило миру, что «час восстания пробил». Атака австрийских войск на первых порах была отражена. Затем австрийцы заняли город и цитадель, но вскоре (20 февраля) их вновь изгнали оттуда. Восстание распространяется по западной Галиции, в то время как восточная охвачена украинским крестьянским движением^[115]. В прусской Познани вспыхивают беспорядки. Наконец, соединенные силы трех держав подавляют восстание и вступают в Краков (март). Протесты со стороны Франции и Англии со ссылками на Венский трактат несколько отдаляют роковую развязку… Но договор, заключенный в Вене 6 ноября 1846 года между тремя северными державами, «имея в виду, что Краков, очевидно, чересчур слабая политическая величина, чтобы противиться непрестанным интригам польских эмигрантов, держащим этот свободный город в моральном подчинении», – санкционирует уничтожение маленькой республики и присоединяет ее территорию к Австрийской империи. С этой минуты не осталось больше ни одного клочка независимой Польши.