Материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления пользователям Интернета и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
© 2018 - 2024
Франц отворил дверь и пропустил ту самую пожилую надменную даму, которую мы видели в роли компаньонки, когда она сопровождала Регину к Петрусу, чтобы заказать ему портрет.
Генерал был аристократом в полном смысле этого слова: он с блеском умел, как говорят в народе, «проглотить горькую пилюлю, не поморщившись». Никто не умел лучше него с улыбкой встретить не противника — с мужчинами генерал бывал откровенен до грубости, — но противницу: с женщинами, независимо от их возраста, генерал был изысканно-вежлив до притворства.
Итак, когда маркиза вошла, он поднялся и, немного волоча левую ногу (по его мнению, этим он был обязан старой ране, а по мнению его врача, — недавнему приступу подагры), пошел даме навстречу, галантно подал руку, проводил к козетке, с которой только что встал, придвинул кресло и сел в него.
— Как, маркиза!? — воскликнул он. — Вы оказываете мне честь личным посещением?
— Я и сама смущена этим не меньше вас, дорогой генерал, — проговорила пожилая дама, стыдливо опуская глаза.
— Смущены! Позвольте вам заметить, что с вашей стороны нехорошо так говорить. Смущены! Что же в этом посещении может вас смущать, скажите на милость?
— Генерал! Не придавайте моим словам того значения, которое они могли бы иметь при других обстоятельствах: я пришла просить вас об огромной услуге и потому испытываю немалое смущение.
— Слушаю вас, маркиза. Вы знаете, что я весь к вашим услугам. Говорите, прошу вас.
— Если бы пословица «С глаз долой — из сердца вон» не была печальной истиной, — кокетливо проговорила маркиза, — вы освободили бы меня от необходимости продолжать: вы догадались бы, о какой услуге я пришла вас просить.
— Маркиза! Эта пословица лжет, как и все пословицы, которые могли бы опорочить меня в ваших глазах. И хотя я был лишен удовольствия видеть вас со времени нашей последней размолвки по поводу графа Рапта…
— По поводу нашего…
— По поводу графа Рапта, — торопливо перебил ее генерал, — и размолвка у нас с вами произошла около трех месяцев назад. Однако я не забыл, что нынче у вас день рождения, и только что послал вам букет: вы найдете его у себя, когда вернетесь домой. Это сороковой букет, который вы получите от меня.
— Сорок первый, генерал.
— Сороковой; я слежу за датами, маркиза.
— Давайте проверим!
— О, как вам будет угодно!
— Граф Рапт родился в тысяча семьсот восемьдесят седьмом году…
— Прошу прощения, это произошло в тысяча семьсот восемьдесят шестом.
— Вы в этом уверены?
— Еще бы, черт побери! Свой первый букет я отправил вам в год его рождения.
— За год до его рождения, дорогой генерал.
— Ну, знаете ли!..
— Никаких «знаете ли»! Именно так и обстоит дело.
— Ну хорошо! Впрочем, я пришла не для того, чтобы говорить с вами о несчастном мальчике.
— Несчастный мальчик? Прежде всего, он уже не ребенок: мужчина, которому сорок один год, далеко не мальчик…
— Графу Рапту только сорок лет.
— Сорок один! Я слежу за датами. И потом, не такой уж он несчастный, мне кажется: во-первых, вы выплачиваете ему что-то около двадцати пяти тысяч ливров ренты…
— Ему следовало бы получать все пятьдесят, если бы не его отец, у которого каменное сердце!
— Маркиза! Я незнаком с его отцом и ничего не могу вам на это ответить.
— Вы незнакомы с его отцом?! — вскричала маркиза тоном Гермионы, которая вопрошает:
Я не любила? Я? Ты смеешь молвить это? [3]
— Не будем ссориться, маркиза! Говоря о графе Рапте, вы назвали его несчастным, а я вам ответил: «Не такой уж он несчастный! Во-первых, у него двадцать пять тысяч ливров ренты, которую вы ему выплачиваете…»
— О-о, ему следовало бы получать не двадцать пять, а…
— …пятьдесят, как вы уже сказали. Итак: двадцать пять тысяч ренты он получает от вас; жалованье полковника составляет четырнадцать тысяч франков; звание командора ордена Почетного легиона приносит ему две тысячи четыреста! Сложите-ка, прошу вас. Да прибавьте депутатские! Кроме того, поговаривают, что благодаря вашему влиянию на брата он вот-вот женится на одной из красивейших парижских наследниц, да еще возьмет в приданое два не то три миллиона. Аи да несчастный мальчик! Мне, напротив, кажется, что он, как сказано в поговорке, «счастлив, словно незаконнорожденный»!
— Фи, генерал!
— Да это же поговорка! Вы сами их употребляете, почему же я должен лишать себя этого удовольствия?
— Вы недавно сказали, что все пословицы лгут.
— Я говорил лишь о тех из них, что могли бы опорочить меня в ваших глазах… Однако, мне кажется, мы отклонились от темы, ведь вы сказали, что пришли просить меня об услуге. О какой услуге идет речь?
— Вы не догадываетесь?
— Нет, могу поклясться!
— Угадайте, генерал!
— Сожалею, маркиза, но мне ничего не приходит в голову.
— Я пришла пригласить вас на бал, который даю завтра.
— Вы даете бал? — Да.
— В своем доме?
— Нет, у брата.
— Стало быть, бал дает ваш брат.
— Это одно и то же.
— Не совсем… так я, по крайней мере, полагаю. Ведь я послал сорок букетов не вашему брату, а именно вам.
— Сорок один.
— Не хочу спорить: одним букетом больше, одним меньше…
— Вы придете?
— На бал, который дает ваш брат?
— Так вы придете?
— Вы говорите это серьезно?
— Я вас не понимаю.
— Ваш брат называет меня старым монтаньяром за то, что я примыкаю к партии левых центристов и голосую против иезуитов! Удивляюсь, почему бы ему не называть меня заодно и цареубийцей!.. Интересно, чем он занимался в те времена, когда я точил волчки и мастерил бриги на Стренде? А делал он то же, что мой брат-шалопай: служил г-ну Бонапарту. Только мой братец-пират служил ему на море, а ваш — на суше, вот и вся разница! Итак, я повторяю свой вопрос: вы говорите серьезно, приглашая меня на бал?
— Разумеется.
— Равнина приглашает гору?
— Равнина поступает как Магомет: если гора не идет к Магомету…
— Да, да, знаю: Магомет идет к горе. Однако Магомет — честолюбец, который наделал много такого, чего не позволил бы себе честный человек.
— Как, дорогой генерал?! Вы не хотите присутствовать на балу, где будет объявлено о помолвке моей племянницы Регины с нашим дорогим…
— … с вашим дорогим сыном, маркиза… Итак, вы принесли мне оливковую ветвь?
— Увитую миртом! Да, генерал!
— Маркиза! По правде говоря, брак, который вы устраиваете, кажется мне несколько рискованным. Ведь вы не станете отрицать, что это ваших рук дело?
— Чем же он рискованный?
— Вашей племяннице всего семнадцать лет.
— Ну и что?
— Она слишком молода для человека, которому сорок один год.
— Сорок.
— Сорок один! Не говоря уже о том, дорогая маркиза, что в тысяча восемьсот восьмом или восемьсот девятом году ходили слухи о связи графа Рапта и госпожи княгини де Ламот-Удан.
— Молчите, генерал! Не пристало людям нашего круга говорить друг о друге подобные гадости.
— Нет, люди нашего круга позволяют себе подобные предположения лишь мысленно. Однако перед вами, маркиза, я размышляю вслух. И я не счел необходимым в разговоре с вами взвешивать каждое слово. Позвольте мне еще кое о чем с вами переговорить.
— О чем же?
— Я ни за что не поверю, что вы взяли на себя труд приехать с улицы Плюме на улицу Варенн с единственной надеждой завербовать на свой бал никудышнего танцора.
— Почему же нет, генерал?
— Знаете, маркиза, говорят, что главная мысль женщины заключена всегда в постскриптуме ее письма.
— И вы хотите знать, каков постскриптум моего визита?
— Это мое самое горячее желание.
— Понимаю: вы хотите сказать, что мой визит затянулся, и вежливо упрекаете меня за него.
— Это будет первый упрек вам за всю мою жизнь, маркиза.
— Берегитесь! Вы льстите моему тщеславию!
— Тогда это будет единственный ваш недостаток.
— Ах, генерал, этот комплимент словно исходит из покоев Людовика Пятнадцатого.
— Как вам будет угодно, лишь бы мне узнать, откуда исходит ваше предложение.
— Я вижу, вы еще более недоверчивы, чем принято думать.
— Послушайте, дорогая маркиза! Я имею честь видеть вас у себя не часто. В первый раз вы пришли, чтобы поведать мне о тайне, которая весьма тронула бы меня, если бы я мог в нее поверить: что граф Рапт, родившийся ровно год спустя после смерти бедного маркиза де Латурнеля, появился на свет ровно через девять месяцев после того, как я послал вам свой первый букет.
— За девять или десять месяцев до того, дорогой генерал.
— Девять или десять месяцев спустя, дорогая маркиза.
— Сознайтесь, что вы с удивительным упрямством пытаетесь омолодить наш союз!
— Сознайтесь, что вы с необычайным упорством пытаетесь его состарить!
— Это вполне естественно для матери.
— В таком случае, дорогая, какого черта вы так долго тянули и не принесли мне раньше благую весть о наивысшем счастье, которым наделило меня Провидение: у меня появился наследник в такой момент, когда я этого меньше всего ожидал!
— Генерал! Есть на свете такие вещи, в которых женщине признаться совсем не легко.
— Но которые, однако, вырываются у нее словно бы невзначай, когда мужчина, которому она не решалась об этом сказать лет этак тридцать семь или тридцать восемь, оказывается вдруг, в результате непредвиденного стечения обстоятельств (как, например, принятие закона о возмещении убытков), владельцем состояния в миллион двести тысяч франков.
— Вы не можете не признать, дорогой генерал, что с моей стороны было бы неделикатно сообщить вам о том, что у вас есть сын, когда вы были лишены состояния. Эта новость огорчила бы вас, ведь вы ничего не могли оставить сыну, кроме имени, — очень громкого, благородного, но и только.
— Маркиза! Видимо, вы пришли, как полтора года тому назад, как год назад, как полгода назад, чтобы убедить меня в том, что наша связь имела место в тысяча семьсот восемьдесят шестом году, тогда как я уверен, что это произошло в тысяча семьсот восемьдесят седьмом. Скажу вам следующее: вчера я подписался на «Искусство выверять даты» и провел сегодняшнюю ночь за выяснением точной даты первого букета, который я вам послал, и…
— … и…
— … и получается, что мой брат-корсар или мой племянник-художник, хоть я и считаю их недостойными чести носить мое имя и унаследовать мое состояние, унаследуют и мое состояние и мое имя. С вас довольно, маркиза?
— Нет, генерал, потому что я пришла не за этим.
— Какого же черта вам нужно? — вскричал генерал, впервые позволив себе проявить нетерпение. — Может, вы хотите, чтобы я на вас женился?
— Признайтесь, между нами, что вы были мной по-настоящему увлечены и, если бы такое предложение было вам сделано, в нем не было бы для вас ничего удивительного.
— Признаю между нами, но только между нами. Так вы в самом деле пришли за этим? Зачем же вы сразу не сказали?
— Что бы вы на это ответили?
— Что мне отнюдь не претит мысль умереть старым холостяком, тогда как я испытывал бы глубочайший стыд, если бы умер идиотом.
— Утешьтесь, генерал, я пришла не за этим.
— Тысяча чертей!.. Ах, прошу прошения, маркиза; но поистине вы и святого, одной ногой стоящего уже на пороге рая, способны лишить вечного блаженства.
Когда у генерала вырвалось ругательство, он вскочил с кресла. Теперь он зашагал по комнате.
Наконец он остановился перед маркизой и продолжал:
— Однако, если вы пришли не за этим, всемогущим Богом вас заклинаю объяснить: зачем вы все-таки явились?
— Ну, я вижу, придется приступить к этому вопросу, — проговорила пожилая дама.
— Приступайте, маркиза, идите на абордаж, умоляю!
— Сейчас вы говорите совсем как ваш братец!
— Мы будем говорить о моем братце-корсаре, маркиза?
— Нет.
— О чем же?
— Вы, конечно, слышали, что граф Рапт…
— Опять вы о нем!
— Позвольте мне договорить… Он был вызван к королю.
— Да, маркиза, я об этом что-то слыхал.
— Вы не знаете, с какой целью?
— Предположим, что не знаю.
— Чтобы назначить нашего дорогого сына…
— Вашего дорогого сына!
— … министром!
— Я обескуражен, хотя этому верю.
— Почему вы этому верите, хотя обескуражены?
— Credo, quia absurdum [4].
— Что это значит?
— Я жду продолжения вашего рассказа, маркиза.
— Во время этой встречи его величества с графом Раптом много говорили о вас.
— Обо мне?
— Да. Надобно сказать, дорогой генерал, что, если в вас голос крови молчит, он говорит в сердце несчастного мальчика.
— Маркиза, я сейчас разрыдаюсь.
— Кровь не просто говорит в нем, она вопиет!
— И что же обо мне говорили во время этой встречи? — Что вы единственный человек, достойный портфеля военного министра.
— Знаете, маркиза, пора заканчивать. Я жду к ужину, ровно в шесть, своего племянника, и если только вы не окажете нам честь своим присутствием…
— Вы очень добры, дорогой генерал. К ужину я непременно должна быть у брата: сегодня обсуждается брачный договор Регины и…
— … вашего дорогого графа Рапта! Не смею вас задерживать, маркиза. Всего два слова, я подхожу к конечной цели. Если закон пройдет, господин Рапт может считать себя министром. А чтобы закон прошел, вам не хватает тридцати — сорока голосов: вы пришли попросить меня отдать свой голос, а также голоса моих друзей.
— Ну, а если бы это и в самом деле было конечной целью моего визита, — пропела маркиза, — что бы вы сказали?
— Я бы искренне сожалел, что у меня всего один голос, а не сто, не пятьсот, не тысяча: я все их отдал бы против этого закона, отвратительного, на мой взгляд, ужасного и — что еще хуже — абсурдного!
— Послушайте, генерал, — вскричала маркиза, тоже забывшись, — вы умрете без покаяния, это говорю вам я!
— А я вам обещаю, что будет так, как я сказал.
— Возможно ли? Ради того, чтобы сыграть злую шутку с человеком, которого ненавидите, хотя должны были бы его, наоборот…
— Маркиза, не испытывайте мое терпение, прошу вас!
— Вы готовы принять сторону либералов? Да знаете ли вы, что, если бы произошла революция, жители предместий, якобинцы и санкюлоты уготовили бы вам роль господина де Лафайета? Вы посмотрите на себя: у вас же седые волосы!.. О, если бы Куртене поднялись из могилы, хотела бы я послушать, что они сказали бы, когда бы увидели, что их имя носят корсар, якобинец и художник!..
— Маркиза! — вскричал взбешенный генерал.
— Оставляю вас, генерал, оставляю. Но утро вечера мудренее, и я надеюсь, что завтра вы перемените свое мнение.
— Чтобы я переменил мнение?! Ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю, ни через сто лет! Таким образом, маркиза, раньше этого срока приходить бессмысленно!
— Вы гоните меня, генерал? Меня, мать вашего…
— Монсир Петрус Эрпель! — отворяя дверь, доложил Франц.
Часы пробили шесть.
Дата: 2018-09-13, просмотров: 640.