Результаты недавно выполненных экспериментов заставили усомниться в том, что даже здоровые наблюдатели способны увидеть что‑либо за пределами центра селективного внимания. Такие поразительные явления, как слепота к изменениям и слепота невнимания, заставляют предположить, что все, что остается за пределами центра внимания, увидеть нельзя или что даже если это и было каким‑то образом туманно воспринято, позднее об этом нельзя ни вспомнить, ни рассказать.

Представьте себе, что примерно в течение двух минут вы видите фотографию, на которой изображена какая‑то сложная картина, предположим, группа людей перед историческими зданиями и памятниками на фоне деревьев, цветов и травы. Похоже, вы «ухватили» всю картину со всем многообразием ее красок и деталей. После того как фотография исчезла, на долю секунды появляется яркая белая вспышка, затем возникает та же самая фотография, но вам говорят, что между первой и второй фотографиями существуют весьма заметные различия. Сможете ли вы увидеть их? Большинство людей считают, что смогут, но на самом деле очень трудно увидеть, исчезли ли какое‑то дерево, здание, человек, облако или какой‑то другой объект, изменилось ли их местоположение или появилось что‑то новое. Эта поразительная неспособность обнаружить даже большие изменения в последовательно предъявляемых зрительных стимулах называется слепотой к изменениям (Simons & Rensink, 2005).

Чтобы заметить изменение, человек должен сосредоточить внимание именно на том самом объекте, который изменяется. Обычно наша зрительная система подчиняется скоротечным сигналам, привлекающим внимание к местоположению изменения, в результате чего мы автоматически обнаруживаем его. Если между двумя стимулами нет «маски» (такой, как яркая вспышка), нашей зрительной системе ничего не стоит заметить разницу. Мы мгновенно понимаем, что здание, человек или дерево исчезли с фотографии или появились на ней, потому что местоположение изменения само обнаруживает себя. Но если местоположение маскируется от селективного внимания, мы удивляемся, услышав, что вторая фотография сильно отличается от первой. Нам они кажутся одинаковыми, и может понадобиться не одна тренировка, чтобы человек смог, наконец, обнаруживать изменение. Стоит один раз увидеть изменение, и потом трудно не замечать его каждый раз, когда предъявляются фотографии, – теперь кажется, что оно просто бросается в глаза.

Представьте себе, что вам предстоит выполнить следующее задание: на мониторе компьютера на мгновение возникает крест, и вы должны решить, какая из линий: вертикальная или горизонтальная – длиннее. Вы послушно выполняете это задание в течение нескольких сессий, и вдруг экспериментатор неожиданно спрашивает вас, не видели ли вы чего‑нибудь еще на экране во время предыдущей сессии. Тогда на экране монитора рядом с крестом на сотые доли миллисекунды появился другой объект, но когда вас спросили о нем, оказалось, что вы понятия не имеете о том, что на экране, помимо креста, было еще что‑то (Mack & Rock, 1998). Это неспособность заметить неожиданный стимул, не связанный с основным заданием, но появившийся на мониторе одновременно и рядом с ним, называется слепотой невнимания. В зависимости от зрительных и семантических признаков этого неожиданного стимула и от его местоположения слепотой невнимания страдают от 25 до 75% испытуемых. Явление, похожее на слепоту невнимания, можно наблюдать также и в более естественных условиях. Примером может служить известный эксперимент «Невидимая горилла» (Simons & Chabris,1999). Он свидетельствует о том, что когда наше внимание сосредоточено на мяче, летающем от одного баскетболиста к другому, мы можем даже не заметить человека, пересекающего игровую площадку в костюме гориллы!

Более того, фокусники часто используют слепоту к изменениям и слепоту невнимания в своих трюках (не зная ничего о научных основах этих явлений!), когда нас поражает, что предметы исчезают в воздухе прямо у нас на глазах. Можно подробно показать, как им удается обмануть наше перцептивное сознание, перенаправив наше внимание в критический момент фокуса и сделав нас благодаря этому слепыми. Например, мы не обращаем внимания на руку фокусника и потому не видим, как «исчезающий» предмет падает из руки ему на колени (Kuhn & Findlay, в печати).

Как можно объяснить эту поразительную неспособность увидеть то, что на самом деле является ясно видимым стимулом, или изменения в стимуле? Есть два объяснения, противоречащие друг другу. Первый отождествляет содержание сознания с содержанием центра селективного внимания; второй возлагает «ответственность» за них скорее на проблемы зрительной памяти, а не на скудость зрительной феноменологии.

Первое объяснение слепоты к изменениям и слепоты невнимания основано на том, что мы не осведомлены ни о чем, что находится за пределами центра внимания, то есть за пределами центра внимания нет никакого зрительного переживания. Мы находимся под воздействием иллюзии света в холодильнике: нам кажется, что он всегда включен, а на самом деле, когда дверца закрыта, он всегда выключен! Точно так же нам кажется, что мы постоянно видим (и воспринимаем) все, что находится в поле зрения, но на самом деле мы видим только то, на что направлено наше внимание; того, на что наше внимание не направлено, мы не видим, это лишь потенциально видимые объекты (критический анализ этой позиции представлен в: Туе, 2009).

Согласно менее радикальной версии этой точки зрения, центр внимания окружен феноменальным фоном. Однако те участки фона, которым в данный момент внимания не уделяется, лишь очень кратко, приблизительно и смутно представляют содержание соответствующих участков стимульного поля. Поэтому если в фоновом стимульном поле не происходит ничего такого, что немедленно превращает его в центр внимания, соответствующее феноменальное поле не будет скорректировано, и, следовательно, новый стимул не окажет на феноменальный фон никакого влияния, которое позволило бы распознать происшедшее изменение.

Связь между вниманием и сознанием весьма сложна, ибо существуют несколько типов сознания и несколько типов внимания. Однако эту связь можно обобщить следующим образом: полное отсутствие пространственного внимания к некоей области перцептивного пространства, возможно, подразумевает полное отсутствие феноменального сознания в отношении всех стимулов в этой области. Примером может служить нейропсихологический синдром игнорирования (подробнее о нем будет рассказано в главе 4). Полное отсутствие селективного внимания к стимулу позволяет говорить о том, что этот стимул не может быть выбран для дальнейшей обработки информации в рефлексивном сознании (см. ниже), а следовательно, он не может быть описан и о нем не может быть сообщено. Слепота к изменениям и слепота невнимания являются неопровержимыми доказательствами этого.

Следовательно, феноменальный фон первичного сознания – смутные переживания, окружающие центр, – состоит из таких стимулов, которые получают некоторое пространственное внимание, но остаются вне центра последнего.

Ниже мы рассмотрим, что происходит с тем содержанием в центре сознания, которое было выбрано центром внимания для дальнейшей обработки информации.

Рефлексивное сознание

Центр сознания, определяемый тем, куда падает или направлено селективное внимание в поле сознания, функционирует так же, как вход на более высокие уровни сознательной обработки информации. Содержание центра сознания не только воспринимается более отчетливо, чем содержание фона, но и может участвовать в сложной когнитивной обработке информации, которая происходит в так называемом рефлексивном сознании.

В рефлексивном сознании осуществляются когнитивные операции, которые, используя в качестве вводной информации образы в центре феноменального сознания, позволяют им достигать других разнообразных когнитивных механизмов. Следовательно, феноменальные образы могут быть поименованы, распознаны или использованы для управления поведением. На разговорном языке мы называем ментальные явления, происходящие в рефлексивном сознании, «мыслями», «суждениями», «убеждениями», «обозначением», «концептуализацией», «планами действий» и т. д. Философы могут сказать, что рефлексивное сознание использует феноменальные образы в качестве вводной информации и после их обработки «выдает» ментальное содержание, составляющее суждение. Такое содержание может быть выражено в форме утверждения или предложения, констатирующего некое положение дел (например, X есть Y).

Сказанное выше может показаться ужасно сложным и абстрактным (чтобы не сказать скучным), но на самом деле все это очень знакомо нам и постоянно происходит в наших головах. Рассмотрим пример. Представьте себе, что вы откусили что‑то, что оказалось слишком твердым для ваших зубов, и сразу почувствовали острую зубную боль, которая потом превратилась в тупую ноющую боль. Когда чувство боли только появилось, восприятие боли немедленно нашло путь в центр сознания. Через пару секунд ваше рефлексивное сознание начинает маркировать и оценивать переживание в терминах пропозициональных мыслей. Мысли включают боль как свой объект и рефлексируют по ее поводу, в связи с чем эта форма сознания и называется «рефлексивным сознанием».

Возникающие пропозициональные мысли могут быть примерно такими:

• Ах! Как больно! Надеюсь, зуб не сломался…

• Ужасно больно… Позвонить зубному врачу или само пройдет?

• Наверное, зуб сломался и обнажился нерв… Или что‑то в этом роде… Нужно как можно быстрее договориться о встрече с моим зубным врачом!

Вот как работает рефлексивное сознание, формулируя «мысли о» том, что происходит в феноменальном сознании:

• Ах! Как больно! (Наименование, или категоризация, переживания как «боль»)

• Надеюсь, зуб не сломался… (Формулирование возможного причинного объяснения переживания и выражение желания, чтобы это объяснение не оправдалось)

• Ужасно больно… (Наименование и оценка качества и интенсивности переживания)

• Позвонить зубному врачу или само пройдет? (Формулирование возможных будущих сценариев)

• Наверное, зуб сломался и обнажился нерв… Или что‑то в этом роде… (Категоризация возможной причины переживания)

• Нужно как можно быстрее договориться о встрече с моим зубным врачом! (Формулирование плана действий)

Следовательно, в рефлексивном сознании нет ничего абстрактного или незнакомого – оно преимущественно состоит из «внутренней речи», которую мы воспринимаем своими «внутренними ушами» как свои собственные мысли, беззвучно разговаривающие с нами нашим голосом (рис. 3.5).

Рис. 3.5. Рефлексивное сознание

Содержание центра сознания (или центра внимания) быстро подвергается когнитивной обработке более высокого уровня, где оно может быть названо, оценено, вербально выражено или использовано для управления поведением. Рефлексивное сознание оперирует понятиями и языком, формулируя мысли о наших переживаниях в виде беззвучной внутренней речи. На рисунке схематически представлена ситуация, когда рефлексивные мысли пытаются оценить, назвать и классифицировать существо, которое было осознанно воспринято, чтобы понять, насколько опасным оно может быть.

Ясно, что рефлексивное сознание сильно отличается от чистого феноменального сознания. Обширная сфера чистого феноменального сознания состоит из паттернов качеств, которые мы называем ощущениями, результатами восприятия, эмоциональными опытами, чувствами и сенсорными образами. Все это разнообразие чисто феноменальных опытов проявляется в виде сложных, постоянно изменяющихся, динамичных образов в феноменальном поле с отчетливым, но ограниченным центром, который неустанно меняет свое положение относительно широкого феноменального фона.

В отличие от феноменального сознания рефлексивное сознание состоит преимущественно из слухо‑лингвистических образов, имеющих феноменальную поверхность (т. е. то, как они ощущаются в терминах их слышимых или воображаемых слуховых качеств), но, что более важно, они также обладают семантическим содержанием: они представляют собой утверждения, символические выражения, обращенные к тому, что находится вне их самих, например к переживаниям в феноменальном сознании. Подобно тому как центр селективного внимания, который отбирает содержание феноменального сознания для дальнейшей обработки, последователен и ограничен в своих возможностях (в центре внимания одновременно не может находиться несколько разных четких содержаний сознания), рефлексивное сознание тоже последовательно и ограничено в своих возможностях – мы не можем одновременно формулировать несколько четких, полностью независимых друг от друга цепочек мыслей. С другой стороны, результаты, или выходы, которые дают селективное внимание и рефлексивное сознание, имеют широкий доступ к нашим системам убеждений, к планам и действиям. А это значит, что содержание селективного внимания и рефлексивного сознания во многом определяет общее направление и текущие цели нашего сознательного поведения. Рефлексивное сознание имеет прямой доступ ко всем осознанным «механизмам вывода». Мы можем выражать свои убеждения, суждения или планы действий многими разными способами: вербально, указав пальцем, сознательно выбрав конкретный план действий и т. д.

«Доступное сознание» (Block, 2001) – другой термин, близкий по смыслу рефлексивному сознанию и относящийся к типу сознания, которое зависит от селективного внимания и выходит за пределы чистого феноменального сознания. Этот термин подчеркивает доступность – в широком диапазоне – содержания сознания, ставшего объектом внимания, другим когнитивным системам, таким как действие, долговременная память, планирование или вербальное сообщение. Термины «рефлексивное сознание» и «доступное сознание» можно рассматривать как обозначающие одно и то же, а именно зависящую от селективного внимания когнитивную стадию сознания, но подчеркивающие ее аспекты, несколько отличные друг от друга.

Исключительно когнитивное понятие, обозначающее примерно ту же систему, что и «рефлексивное сознание», – «рабочая память». Рабочая память – когнитивный механизм, который содержит активную информацию в разных формах, например в фонологической. Ее подсистема, «главный диспетчер», направляет селективное внимание на базу осознанных выборов и целей. Во многом функции рабочей памяти соответствуют функциям рефлексивного сознания. Однако концепция «рабочей памяти» возникла из когнитивной теории сознания, основанной на компьютерной метафоре, и изначально не продвигалась как теория сознания. Поэтому связь этого когнитивного конструкта с нашей субъективной психологической реальностью остается несколько неясной. Однако в учебниках по когнитивной психологии содержатся подробные описания рабочей памяти с исключительно когнитивной точки зрения, что не соответствует теме данной книги.

Интроспекция

Для интроспекции необходимо рефлексивное сознание. Интроспекция – это процесс, в котором мы концентрируем свое внимание на конкретном содержании феноменального сознания, а затем словами описываем свой опыт. В соответствии с этим суть интроспекции может быть представлена следующим образом: когда мы вовлечены в интроспекцию, мы выбираем конкретное содержание феноменального сознания и концентрируем на нем свое внимание. Затем мы называем, или концептуализируем, некоторые аспекты переживания или формулируем словесный отчет, намереваясь зафиксировать содержание нашего опыта или сообщить о нем.

Существуют три разные формы интроспекции, которые не следует путать друг с другом (Farthing, 1992), но лишь одна из них представляет собой потенциально полезный метод научного изучения сознания.

1. Аналитическая интроспекция. В истории психологии именно аналитическую интроспекцию использовал «структурализм» – школа Эдварда Титченера (подробно описана в главе 2). В ее основе лежит теория атомистического строения сознания, а ее цель – разложение опыта на простейшие феноменальные элементы: чистые, изолированные ощущения, или квалиа. Использование этого метода привело к тому, что в разных лабораториях были получены разные результаты, и, соответственно, к критике атомистической теории, лежащей в его основе. Так называемые «атомы» опыта оказались не чем иным, как искусственными конструкциями, существовавшими только как результат метода, использованного для их изучения, а не независимо от него. Этот метод перестал существовать вместе со структурализмом (однако художники и сегодня используют нечто похожее на аналитическую интроспекцию, когда им нужно разложить образы света и цвета и превратить их в сочетание масляных красок или акварели на холсте, чтобы передать зрительное впечатление).

2. Интерпретационная интроспекция. С интроспекцией этого типа мы сталкиваемся ежедневно, когда пытаемся интерпретировать или объяснить свой собственный выбор, свои действия, эмоции и другие опыты. Если мы делаем выбор между разными альтернативами (например, между разными продуктами в супермаркете) и нам нужно объяснить свой выбор (самим себе или окружающим), мы всегда находим правдоподобное объяснение, почему мы предпочли одну альтернативу другой. Однако эмпирические наблюдения как над нормальными, здоровыми людьми, так и над людьми с некоторыми нейропсихологическими синдромами показали, что наши правдоподобные истории часто оказываются не чем иным, как простым запоздалым объяснением, которое позволяет нам убедить и себя, и окружающих в том, что у нас все под контролем, мы всегда знаем, что и почему делаем. На самом же деле наш выбор может быть обусловлен факторами, о которых мы даже не догадываемся, но это не мешает нам верить в то, что мы знаем, почему мы поступали или чувствовали именно так, а не иначе. Следовательно, интерпретационная интроспекция не дает надежных сведений об истинных причинах наших действий, а потому не может быть методом их изучения. Она может дать нам дополнительную информацию о механизмах, которые формируют наши логически последовательные системы убеждений и поддерживают позитивное представление о самом себе за счет самооправдания и уменьшения неприятного ментального состояния, которое называется когнитивным диссонансом. Особенно показательны патологические случаи конфабуляции [5], ибо они демонстрируют, как человек может заблуждаться на свой счет и как трудно эти заблуждения поддаются коррекции. Подробнее об этом будет рассказано в главе 6, в разделе, посвященном нарушению самосознания.

3. Дескриптивная интроспекция. Дескриптивная интроспекция до сих пор используется как научный метод. От испытуемого требуется лишь одно: описать собственными словами, обычным разговорным языком то, что он переживает в данный момент (или переживал минуту назад) в феноменальном сознании. Цель проста и заключается в том, чтобы зафиксировать и сообщить другим содержание феноменального опыта так, как он воспринимался.

Дескриптивная интроспекция находит широкое применение. Самый показательный пример ее использования – изучение сновидений, когда проснувшиеся испытуемые (или разбуженные в лаборатории) должны дать вербальный интроспективный отчет о том, что им снилось непосредственно перед пробуждением. Дома испытуемые используют метод дневника: проснувшись, они сразу записывают свои сновидения в специальный дневник. В лаборатории испытуемые сообщают о сновидениях устно сразу после того, как их будит звуковой сигнал. Устный рассказ записывается. В инструкциях, которые получают участники исследований сновидений и выполняющие другие интроспективные задания, подчеркивается, что они должны сообщать абсолютно обо всем, что испытывают, и точно так, как испытывают, ничего не опуская и ничего не прибавляя. Правда, полная правда и ничего, кроме правды!