«Не подлежит, в самом деле, никакому сомнению, что при помощи привычки человек ограждает себя от вторжения вещей, от мира, и основывает свой собственный мир, в котором он только и чувствует себя в родной стихии и как дома, т.е. строит себе небо . Ведь „небо“ не имеет никакого другого смысла кроме того, что оно есть настоящая родина человека, где уже ничто Чуждое не располагает им и не властвует над ним, никакое влияние земного уже не отчуждает его от самого себя, словом – где отброшены шлаки земного и борьба с миром нашла свой конец, так что человеку уже ни в чем не отказано» (стр. 89).

Очищенное положение.

«Не подлежит, в самом деле, никакому сомнению», что, так как Китай называется Небесной империей, так как «Штирнер» говорит как раз о Китае и так как он «привык» при помощи невежества «ограждать себя от вторжения вещей, от мира, и основывать свой собственный мир, в котором он только и чувствует себя в родной стихии и как дома», – что ввиду этого он «строит» себе из Небесной китайской империи «небо». «Ведь» вторжение мира, вещей, «не имеет никакого другого смысла кроме того», что мир, вещи – «это настоящий» ад Единственного, «в котором» все «располагает им и властвует над ним» как нечто «Чуждое», но который он умеет превратить в свое «небо» тем путем, что «отчуждается» от всякого «влияния земных», исторических фактов и связей и таким образом уже не чуждается их; «словом», речь идет о той области, «где отброшены шлаки земного», исторического, и где Штирнер уже не «находит» «в конце» «мира» никакой «борьбы», – и этим, конечно, сказано все.

Шестое «историческое размышление» . На стр. 90 Штирнер воображает, что

«в Китае все предусмотрено ; что бы ни случилось, китаец всегда знает , как ему надобно вести себя, и ему незачем сообразоваться еще с обстоятельствами ; никакой непредвиденный случай не низвергнет его с небес его покоя».

Не низвергнет и английская бомбардировка – китаец в точности знал, «как ему надобно вести себя», особенно по отношению к незнакомым ему пароходам и шрапнельным снарядам^{137}.

Святой Макс извлек это из гегелевской «Философии истории», стр. 118 и 127, причем, однако, ему пришлось прибавить от себя кое-что Единственное, дабы изготовить свое вышеприведенное размышление.

«Таким образом », продолжает святой Макс, «на первую степень лестницы образования человечество восходит при помощи привычки, и так как оно представляет себе , что, добравшись до культуры, оно вскарабкалось на небо, в царство культуры, или второй природы, то оно действительно восходит на первую ступень небесной лестницы» (стр. 90).

«Таким образом», т.е. потому, что Гегель начинает историю с Китая и что «китаец никогда не выходит из себя», «Штирнер» превращает человечество в некое лицо, которое «восходит на первую ступень лестницы культуры» и к тому же «при помощи привычки», ибо Китай не имеет для Штирнера никакого другого значения кроме того, что в нем олицетворилась «привычка». Теперь нашему ратоборцу, идущему в бой против Святого, остается еще только превратить «лестницу» в «небесную лестницу», – и это потому, что Китай называется также еще и Небесной империей. «Так как человечество представляет себе» («откуда только» Штирнеру «так хорошо известно, чтó» представляет себе человечество, см. Виганд, стр. 189), – это-то как раз и надо было Штирнеру доказать, – что оно, во-первых, превращает «культуру» в «небо культуры», а во-вторых, «небо культуры» в «культуру неба» – (мнимое представление человечества, которое выступает на стр. 91 в качестве представления Штирнера и благодаря этому получает подобающее ему выражение), – «то оно действительно восходит на первую ступень небесной лестницы». Так как оно представляет себе, что восходит на первую ступень небесной лестницы… то… оно восходит на нее действительно ! «Так как » «юноша» «представляет себе», что становится чистым духом, то он действительно становится им! Смотри рассуждения о «юноше» и «христианине», о переходе из мира вещей в мир духа, где уже дана простая формула для этой небесной лестницы «единственной» мысли.

Седьмое историческое размышление . Стр. 90. «Если монгольство» (оно следует непосредственно после небесной лестницы, с помощью которой «Штирнер» обнаружил, посредством мнимого представления человечества, некую духовную сущность), «если монгольство установило бытие духовных сущностей» (вернее – если «Штирнер» установил свое фантастическое представление о духовной сущности монголов), «то   кавказцы тысячелетиями боролись с этими духовными сущностями, стремясь постигнуть их до основания». (Юноша, который становится мужем и стремится «проникнуть в область, лежащую за пределами мыслей»; христианин, который «неизменно исполнен желания» «изведать глубины божества».) Так как китайцы констатировали бытие бог весть каких духовных сущностей («Штирнер» не констатирует, кроме своей небесной лестницы, ни одной такой сущности), – то кавказцам приходится тысячелетиями возиться с «этими» китайскими «духовными сущностями»; более того, двумя строками ниже Штирнер констатирует, что они действительно «штурмовали монгольское небо, тиэн», и затем продолжает: «Когда же сокрушат они это небо, когда же станут, наконец, действительными кавказцами и обретут самих себя ?» Здесь отрицательное единство, уже выступавшее прежде в образе мужа, появляется в виде «действительного кавказца», т.е. не негроподобного, не монгольского, а кавказского кавказца . Этот последний отрывается таким образом как понятие, как сущность, от действительных кавказцев, противопоставляется им как «идеал кавказца», как «призвание», в котором они должны «обрести самих себя», противопоставляется как «предназначение», «задача», как «Святое», как «святой» кавказец, «совершенный» кавказец, «который и есть» кавказец «в небе – есть бог ».

«Упорной борьбой монгольской расы люди построили небо» – так полагает «Штирнер» на стр. 91, позабыв, что действительные монголы занимаются гораздо больше баранами, чем небесами[137], – «когда пришли люди кавказского племени и… пока они имеют дело с небом… взялись за штурм этого неба». Построили небо, когда… пока они имеют дело… взялись . Непритязательное «историческое размышление» выражается здесь в consecutio temporum[138], которая тоже не «притязает» на классичность «или хотя бы только» на грамматическую правильность; конструкции истории соответствует конструкция фраз; «этим ограничиваются» «притязания» «Штирнера» и «тем самым достигают своей конечной цели».

Восьмое историческое размышление , размышление размышлений, альфа и омега всей штирнеровской истории, состоит в следующем: Jacques le bonhomme видит во всем происходившем до сих пор движении народов, как мы это проследили у него с самого начала, одну только смену небес (стр. 91), чтó можно выразить и так: сменявшие друг друга до настоящего времени поколения кавказской расы только и делали, что боролись с понятием нравственности (стр. 92), и «этим ограничивается все их дело» (стр. 91). Если бы они выбили из головы эту злосчастную нравственность, это привидение, они до чего-нибудь да дошли бы; а так – они не достигли ничего, ровно ничего, и святой Макс в наказание заставляет их, как школьников, зазубривать свой урок. Этому его воззрению на историю вполне соответствует то, что в заключение (стр. 92) он вызывает тень спекулятивной философии, дабы «в ней это небесное царство, царство духов и призраков, обрело свой надлежащий порядок», и что в последующем спекулятивная философия понимается как само «царство духов в его завершении».

Почему всякий, кто понимает историю в гегелевском духе, должен под конец прийти, как к результату всей предшествовавшей истории, к царству духов, которое в спекулятивной философии находит свое завершение и упорядочение, – очень простую разгадку этой тайны «Штирнер» мог бы найти у самого Гегеля. Чтобы прийти к этому результату, «нужно понятие духа положить в основу и затем показать, что история есть процесс самого духа» («История философии», III, стр. 91). После того как «понятие духа» уже подсунуто истории в качестве ее основы, весьма легко, конечно, «показать», что оно всюду обнаруживается, и затем предоставить этому процессу «обрести свой надлежащий порядок».

Предоставив всему «обрести свой надлежащий порядок», святой Макс может теперь в восторге воскликнуть: «Стремиться завоевать свободу для духа – это есть монгольство» и т.д. (ср. стр. 17: «Извлечь на свет чистую мысль и т.д. – это составляет радость юноши» и т.д.). Он может далее лицемерно заявить: «Поэтому бросается в глаза , что монгольство… представляет не-чувственность и не-естественность» и т.д., – между тем как он должен был бы сказать: бросается в глаза, что монгол есть только переряженный юноша, который, будучи отрицанием мира вещей, может быть назван также «не-естественностью», «не-чувственностью» и т.д.

Мы опять достигли той точки, на которой «юноша» может перейти в «мужа». «Но кто превратит Дух в его Ничто? Тот , кто с помощью духа показал, что природа ничтожна, конечна, преходяща» (т.е. представил ее себе таковой, а это сделал, согласно стр. 16 и сл., юноша, потом христианин, потом монгол, потом монголоподобный кавказец, а собственно говоря только идеализм), – «тот один лишь может низвести» (именно, в своем воображении) «на ту же ступень ничтожества и дух» (значит, христианин и т.д.? Нет, восклицает «Штирнер», прибегая здесь к такой же передержке, как на стр. 19 – 20 в случае с мужем). «Я могу это сделать, каждый из Вас это может, кто действует и творит как неограниченное Я» (в своем воображении), «словом, это может сделать – эгоист » (стр. 93), т.е. муж, кавказский кавказец, который есть, таким образом, совершенный христианин, истинный христианин, святой, воплощение Святого.

Прежде чем перейти к дальнейшему наречению именами, мы тоже «вставим» «в этом месте» «историческое размышление» о происхождении штирнеровского «исторического размышления о нашем монгольстве», причем наше размышление отличается, однако, от штирнеровского тем, что оно определенно «притязает на основательность и достоверность». Все его историческое размышление, как и его соображения о «Древних», сшито из обрывков мыслей Гегеля.

Негроподобие он представляет себе в виде «ребенка» – потому, что у Гегеля в «Философии истории», стр. 89, говорится:

«Африка – страна детства истории». «При определении африканского» (негритянского) «духа мы должны совершенно отказаться от категории всеобщности » (стр. 90), – т.е. у ребенка или негра хотя и есть мысли, но он еще не знает мысль как таковую . «У негров сознание еще не дошло до прочной объективности – как например бог , закон , в которых человек мог бы созерцать свою сущность »… «благодаря чему совершенно отсутствует знание об абсолютной сущности . Негр представляет собой естественного человека во всей его необузданности» (стр. 90). «Хотя они и должны сознавать свою зависимость от природного» (от вещей, как говорит «Штирнер»), «однако это все же не приводит их к сознанию чего-то высшего» (стр. 91).

Тут мы вновь находим все штирнеровские определения ребенка и негра – зависимость от вещей, независимость от мыслей и в особенности независимость от «Мысли», от «Сущности», от «абсолютной» (святой) «сущности» и т.д.

Монголов, и в частности китайцев, он нашел у Гегеля в качестве начала истории, а так как и для Гегеля история есть история духов (только не так по-ребячески, как у «Штирнера»), то само собой разумеется, что монголы внесли дух в историю и являются исконными представителями всего «Святого». В частности, на стр. 110 Гегель характеризует «монгольское царство» (далай-ламы) как «священническое », как «царство теократического господства», как «духовное, религиозное царство» – в противоположность мирской империи китайцев. «Штирнер» должен был, конечно, отождествить Китай с монголами. На стр. 140 у Гегеля встречается даже «монгольский принцип », из которого «Штирнер» сфабриковал понятие «монгольства ». Впрочем, если он уж хотел свести монголов к категории «идеализма», то он мог бы «найти» в культе далай-ламы и в буддизме совсем иные «духовные сущности», чем его шаткая «небесная лестница». Но он не удосужился даже как следует просмотреть гегелевскую «Философию истории». Особенность и единственность штирнеровского отношения к истории состоит в том, что эгоист превращается в «беспомощного» копировщика Гегеля.