Поможем в ✍️ написании учебной работы

Имя

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

Выберите тип работыЧасть дипломаДипломная работаКурсовая работаКонтрольная работаРешение задачРефератНаучно - исследовательская работаОтчет по практикеОтветы на билетыТест/экзамен onlineМонографияЭссеДокладКомпьютерный набор текстаКомпьютерный чертежРецензияПереводРепетиторБизнес-планКонспектыПроверка качестваЭкзамен на сайтеАспирантский рефератМагистерская работаНаучная статьяНаучный трудТехническая редакция текстаЧертеж от рукиДиаграммы, таблицыПрезентация к защитеТезисный планРечь к дипломуДоработка заказа клиентаОтзыв на дипломПубликация статьи в ВАКПубликация статьи в ScopusДипломная работа MBAПовышение оригинальностиКопирайтингДругое

Нажимая кнопку "Продолжить", я принимаю политику конфиденциальности

 

Константи́н Петро́вич Победоно́сцев (21 мая (2 июня) 1827(18270602), Москва — 10 (23) марта 1907, Санкт-Петербург) — российский государственный деятель, учёный-правовед. В 1880—1905 Обер-прокурор Святейшего Синода.

// Биография

Родился в Москве, в семье профессора московского университета. В 1841—1846 обучался в Императорском училище правоведения. В 1859 защитил магистерскую диссертацию «К реформе гражданского судопроизводства» и в 1860 был избран профессором Императорского Московского университета по кафедре гражданского права, 1862—1865 преподавал в нём. Почетный член Императорской Академии наук с 1880 г. В апреле 1880 назначен обер-прокурором Святейшего Синода и членом Комитета министров. Автор манифеста 29 апреля 1881 «О незыблемости самодержавия», ближайший советник Александра III. Играл значительную роль в определении правительственной политики в области просвещения, в национальном вопросе и др. Один из инициаторов политики контрреформ.

Российская историография считает Победоносцева консерватором: во всех своих реформах он преследовал, прежде всего, цели охранительного характера, стремился к укреплению традиций. Был автором реформы церковно-приходского образования, при котором, согласно его идеалам, учащиеся должны были получать минимум конкретных знаний, но зато твердо усваивать правила любви к Богу, царю и отечеству. Автор многочисленных произведений по юридической, церковной, педагогической и общественно-политической проблематике. В их числе:

Курс гражданского права в 3-х ч. (1-е изд. — 1868 г.)

Некоторые во­просы, возникающие по духовным завещаниям

Юридические заметки и вопро­сы по наследственному и завещательному правам

Судебное руководство

Московский сборник», сборник статей о церкви и государстве (1896 г.)

Ряд произведений К. П. Победоносцева переиздан в наши дни.

После Октябрьской революции, были изданы его письма, в частности:

К.П. Победоносцев и его корреспонденты: Письма и записки» / С предисловием Покровского М.Н., Т. 1–2, М.-Пг., 1923

Победоносцев К.П. «Письма Александру III», Т. 1–2, М., 1925—1926.

К.П. Победоносцев в 1881 году : Письма к Е.Ф. Тютчевой», Публ. А.Ю. Полунова // Река времен : Кн. истории и культуры. Кн. 1. — М., 1995

Политико-правовые воззрения

К. П. Победоносцев — крупный мыслитель консервативного направления. Наиболее полное его мировоззрение изложено в «Московском сборнике», опубликованном в 1896 году. Он резко критиковал основные устои культуры и принципы государственного устройства стран Западной Европы. Особо К. П. Победоносцев осуждал западную демократию и парламентаризм, который называл «великой ложью нашего времени». Всеобщие выборы, по его мнению, рождают продажных политиканов, и понижают нравственный и умственный уровень управленческих слоев.

Литература

ГА РФ Ф.677. Оп.1. Д.963. Л.12-13. Кат.88

Московскiя Церковныя Ведомости. 1901, № 11, стр. 141.

Колбанова Е. А. «Муж истины, правды и чести…» К 100-летию со дня кончины К. П. Победоносцева

Грехнев М. В., Миркина М. А. К вопросу о литературном творчестве К. П. Победоносцева

Победоносцев Константин Петрович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона: В 86 томах (82 т. и 4 доп.). Санкт-Петербург: 1890—1907.

Тимошина Е. В. Политико-правовые взгляды К. П. Победоносцева. Дис. … канд. юрид. наук : 12.00.01. СПб., 1998. — 232 с.

 

«ВЕЛИКАЯ ЛОЖЬ НАШЕГО ВРЕМЕНИ»

 

Что основано на лжи, не может быть право. Учреждение, основанное на ложном начале, не может быть иное, как лживое. Вот истина, которая оправдывается горьким опытом веков и поколений.

Одно их самых лживых политических начал есть начало народовластия, та, к сожалению, утвердившаяся со времени французской революции идея, что всякая власть, исходит от народа и имеет основание в воле народной. Отсюда истекает теория парламентаризма, которая до сих пор вводит в заблуждение массу так называемой интеллигенции - и проникла, к несчастию, в русские безумные головы.

Она продолжает еще держаться в умах с упорством узкого фанатизма, хотя ложь ее с каждым днем изобличается все явственнее перед целым миром.

В чем состоит теория парламентаризма? Предполагается, что весь народ в народных собраниях творит себе законы, избирает должностные лица, стало быть изъявляет непосредственно свою волю и приводит ее в действие. Это идеальное представление. Прямое осуществление его невозможно: историческое развитие общества приводит к тому, что местные союзы умножаются и усложняются, отдельные племена сливаются в целый народ или группируются в разноязычии под одним государственным знаменем, наконец разрастается без конца государственная территория: непосредствен-ное народоправление при таких условиях немыслимо, Итак, народ должен переносить свое право властительства на некоторое число выборных людей и облекать их правительственною автономией. Эти выборные люди, в свою очередь, не могут править непосредственно, но принуждены выбирать еще меньшее число доверенных лиц - министров, коим предоставляется изготов-ление и применение законов, раскладка и собирание податей, назначение подчиненных должностных лиц, распоряжение военною силой.

Механизм - в идее своей стройной; но, для того чтобы он действовал, необходимы некоторые существенные условия. И этот механизм мог бы успешно действовать, когда бы доверенные от народа лица устранились вовсе от своей личности;

когда бы на парламентских скамьях сидели механические исполнители данного им наказа; когда бы министры явились тоже безличными, механическими исполнителями воли большинства;

когда бы притом представителями народа избираемы были всеюда лица, способные уразуметь в точности и исполнять добросовестно данную им и математически точно выраженную программу действий. Закон действительно выражал бы волю народа;

управление действительно исходило бы от парламента; опорная точка государственного здания лежала бы действительно в собраниях избирателей, и каждый гражданин явно и сознательно участвовал бы в правлении общественными делами.

Такова теория. Но посмотрим на практику. В самых классических странах парламентаризма - он не удовлетворяет ни одному из вышеуказанных условий. Выборы никоим образом не выражают волю избирателей. Представители народные не стесняются нисколько взглядами и мнениями избирателей, но руководятся собственным произвольным усмотрением или расчетом, соображаемым с тактикой противной партии. Министры в действительности самовластны; и скорее они насилуют парламент, нежели парламент их насилует. Они вступают во власть и оставляют власть не в силу воли народной, но потому, что их ставят к власти или устраняет от нее - могущественное личное влияние или влияние сильной партии.

Если бы потребовалось истинное определение парламента, надлежало бы сказать, что парламент есть учеждение, служащее для удовлетворения личного честолюбия и тщеславия и личных интересов представителей. Учреждение это служит не последним доказательством самообольщения ума человеческого. Испытывая в течение веков гнет самовластья в единоличном и олигархическом правлении и не замечая, что пороки единовластья суть поро-ки самого общества, которое живет под ним, - люди разума и науки возложи-ли всю вину бедствий на своих властителей и на форму правления и представили себе, что с переменой этой формы на форму народовластия или представительного правления - общество избавится от своих бедствий и от терпимого насилия. Что же вышло в результате? Вышло то, что все осталось в сущности по-прежнему, и люди, оставаясь при слабостях и пороках своей натуры, перенесли на новую форму прежние свои привычки и склонности. Как прежде, правит личная воля и интерес привилегированных лиц; только эта личная воля уже осуществляется не в лице монарха, а в лице предводителя партии, и привилегированное положение принадлежит не родовым аристократам, а господствующему в парламенте и правлении большинству.

На фронтоне этого здания красуется надпись: “Все для общественного блага”. Но это не что иное, как самая лживая формула; парламентаризм есть торжество эгоизма, высшее его выражение. Все здесь рассчитано на служение своему я. По смыслу парламентской фикции, представитель отказывается в своем звании от личности и должен служить выражением воли и мысли своих избирателей: а в действительности избиратели в самом акте избрания отказы-ваются от всех своих прав в пользу избранного представителя. Перед выборами кандидат, в своей программе и в своих речах, ссылается постоянно на вышеупомянутую фикцию: он твердит все о благе общественном, он не что иное, как слуга и печальник народа, он о себе не думает и забудет себя и свои интересы ради интереса общественного. И все это слова, слова, одни слова, временные ступеньки лестницы, которые он строит, чтобы взойти куда нужно и потом сбросить ненужные ступеньки. Тут уже не он станет работать на общество, а общество станет орудием для его целей. Избиратели являются для него стадом для сбора голосов, и владельцы этих стад подлинно уподобляются богатым кочевникам, для коих стадо составляет капитал, основание могущества и знатное в обществе. Так развивается совершенству-ясь целое искусство играть инстинктами и страстями массы, для того чтобы достигнуть личных целей честолюбия и власти. Затем уже эта масса теряет всякое значение для выбранного ею представителя до тех пор, пока понадо-бится снова на нее воздействовать: тогда пускаются в ход снова льстивые и лживые фразы - одним в угоду, в угрозу другим: длинная нескончаемая цель однородных маневров, образующая механику парламентаризма. И такая-то комедия выборов продолжает до сих пор обманывать человечество и считается учреждением, венчающим государственное здание… Жалкое человечество! Поистине можно сказать: mundus vult decipi – decipiatur[20].

Вот как практикуется выборное начало. Честолюбивьий искатель сам выступает перед сограждани и старается всячески уверить их, что он, более чем всякий иной, достоин их доверия. Из каких побуждений выступает он на это искательство? Трудно поверить, что из бескорыстного усердия к общественному благу. Вообще, в наше время редки люди, проникнутые чувством солидарности с народом, готовые на труд и самопожертвование для общего блага; это натуры идеальные; а такие натуры не склонны к соприкосновению с пошлостью житейского быта. Кто по натуре своей способен к бескорыстному служению общественной пользе в сознании долга, тот не пойдет заискивать голоса, не станет доспевать хвалу себе на выборных собраниях, нанизывая громкие и пошлые фразы. Такой человек ракрывает себя и силы свои в рабочем углу или в узком кругу единомышленников, но не пойдет искать популярности на шумном рынке. Такие люди если и идут в толпу людскую, то не затем, чтобы льстить ей и подлаживаться под пошлые ее влечения и инстинкты, а разве затем, чтобы обличать пороки людского быта и ложь людских обычаев. Лучшим людям, людям долга и чести противна выборная процедура: от нее не отвращаются лишь своекорыстные, эгоистичные натуры, желающие достигнуть личных своих целей. Такому человеку не стоит труда надеть на себя маску стремления к общественному благу, лишь бы приобрести популярность Он не может и не должен быть скромен, - ибо при скромности его не заметят, не станут говорить о нем. Своим положением и тою ролью, которую берет на себя, - он вынуждается - лицемерить и лгать с людьми, которые противны ему, он поневоле должен сходиться, брататься, любезничать, чтобы приобрести их расположение - должен раздавать обещания, зная, что потом не выполнит их, должен подлаживаться под самые пошлые наклонности, а предрассудки массы, для того чтоб иметь большинство за себя.

Выборы - дело искусства, имеющего, подобно военному искусству, свою стратегию и тактику. Кандидат не состоит в прямом отношении к своим избирателям. Между ним и избирателями посредствует комитет, самочинное учреждение, коего главною силою служит нахальство. Искатель представи-тельства; если не имеет еще сам по себе известного имени, начинает с того, что подбирает себе кружок приятелей и споспешников; затем все вместе производят около себя ловлю, то есть приискивают в местной аристократии богатых и не крепких разумом обывателей и успевают уверить их, что это их дело, их право и преимущество стать во главе руководителями общественно-го мнения. Всегда находится достаточно глупых или наивных людей, поддаю-щихся на эту удочку, - и вот, за подписью их появляется в газетах и наклеивается на столбах объявление, привлекающее массу, всегда падкую на следование за именами, титулами и капиталами. Вот каким путем образуется комитет, руководящий и овладевающий выборами, - это своего рода компа-ния на акциях, вызванная к жизни учредителями. Состав комитета подбирается с обдуманным искусством; в нем одни служат действующей силой - люди энергичные, преследующие во что бы то ни стало - материальную или тенденциозную цель; другие - наивные и легкомысленные статисты - составляют балласт. Толпа слушает лишь того, кто громче кричит и искуснее подделывается пошлостью и лестью под ходячие в массе понятия и наклонности.

В день окончательного выбора лишь немногие подают свои голоса сознательно: это отдельные влиятельные избиратели, коих стоило уговари-вать поодиночке. Большинство, то есть масса избирателей, дает свой голос стадным обычаем, за одного из кандидатов, выставленных комитетом. На билетах пишется то имя, которое всего громче натвержено и звенело в ушах у всех в последнее время. Никто почти не знает человека, не дает себе отчета ни о характере его, ни о способностях, ни о направлении: выбирают потому, что много наслышаны об его имени. Напрасно было бы вступать в борьбу с этим стадным порывом. Положим, какой-нибудь добросовестный избиратель пожелал бы действовать сознательно в таком важном деле, не захотел бы подчиниться насильственному давлению комитета. Ему остается или уклони-ться вовсе в день выбора, или подать голос за своего кандидата по своему разумению. Как бы ни поступил он, - все-таки выбран будет тот, кого провозгласила масса легкомысленных, равнодушных или уговоренных избирателей.

По теории, избранный должен быть излюбленным человеком большинс-тва, а на самом деле избирается излюбленник меньшинства, иногда очень скудного, только это меньшинство представляет собой организованную силу, тогда как большинство, как песок, ничем не связано и потому бессильно перед кружком или партией. Выбор должен бы падать на разумного и способного, а в действительности падает на того, кто нахальнее суется впе-ред. Казалось бы, для кандидата существенно требуется - образование, опытность, добросовестность в работе, а в действительности все эти качества могут быть и не быть: они не требуются в избирательной борьбе, тут важнее всего - смелость, самоуверенность в соединении с ораторством и даже с некоторою пошлостью, нередко действующей на массу. Скромность, соединенная с тонкостью чувства, и мысли, - для этого никуда не годится.

Что такое парламентская партия? По теории; - это союз людей, одинако-во мыслящих и соединяющих свои силы для совокупного осуществления своих воззрений в законодательстве и в направлении государственной жизни. Но таковы бывают разве только мелкие кружки: большая, значительная в парламенте партия образуется лишь под влиянием личного честолюбия, группируясь около одного господствующего лица. Люди, по природе, делятся на две категории: одни не терпят над собой никакой власти, и потому необходимо стремятся господствовать сами; другие, по характеру своему, страшась нести на себе ответственность, соединенную со всяким решитель-ным действием, уклоняются от всякого решительного акта воли: эти последние как бы рождены для подчинения и составляют из себя стадо, следующее за людьми воли и решения, составляющими меньшинство. Таким образом, люди самые талантливые подчиняются охотно, с радостью складывая в чужие руки направление своих действий и нравственную ответственность. Они как бы инстиктивно «ищут вождя» и становятся послушными его орудиями, сохраняя уверенность, что он ведет их к победе – и, нередко, к добыче. Итак, все существенные действия парламентаризма отправляются вождями партий: они ставят решения, они ведут борьбу и праздную победу. Публичные заседания суть не что иное, как представление для публики. Производятся речи дня того, чтобы поддержать фикцию парламентаризма, и поставить сообразно с ним одинаковое решение. Пожалуй, это и бывает возможно. Но лишь по самым простым вопросам. Но когда с вопросом соединено хотя малейшее усложнение, решение его в многочисленном собрании возможно лишь при посредстве людей, способных обсудить его во всей сложности и затем убедить массу к принятию решения.

Мы видим, что каждым отдельным племенем, принадлежащим к составу разноплеменного государства, овладевает страстное чувство нетерпимости к государственному учреждению, соединяющему его в общий строй с другими племенами, и желание иметь свое самостоятельное управление, со своею, нередко мнимою, культурой. И это происходит не с теми только племенами, которые имели свою историю и в прошедшем своем отдельную политичес-кую жизнь и культуру, - но и с теми, которые никогда но жили особою политической жизнью. Монархия неограниченная успевала устранять или примирять все подобные требования и порывы, - и не одною только силой, но и уравнением прав и отношений под одной властью. Но демократия не может с ними справиться, и инстинкты национализма служат для нее разъедающим элементом: каждое племя из своей местности высылает представителей - не государственной и народной идеи, но представителей племенных инстинктов, племенного раздражения, племенной ненависти - и к господствующему племени, и к другим племенам, и к связующему все части государства учреждению.

Величайшее зло конституционного порядка состоит в образовании министерства на парламентских или партийных началах. Каждая политическая партия одержима стремлением захватить в свои руки правительственную власть и к ней пробирается. Глава государства уступает политической партии, составляющей большинство в парламенте; в таком случае министерство образуется из членов этой партии и, ради удержания власти, начинает борьбу с оппозицией, которая усиливается низвергнуть его и вступить на его место. Но если глава государства склоняется не к большинству, а к меньшинству и из него избирает свое министерство, в таком случае новое правительство распускает парламент и употребляет все усилия к тому, чтобы составить себе большинство при новых выборах и с помощью его вести борьбу с оппозицией. Сторонники министерской партии подают голос всегда за правительство; им приходится во всяком случае стоять за него - не ради поддержания власти, не из-за внутреннего согласия в мнениях, но потому, что это правительство само держит членов своей партии во власти и во всех сопряженных со властью преимуществах, выгодах и прибылях. Вообще существенный мотив каждой партии - стоять за своих во что бы то ни стало или из-за взаимного интереса, или просто в силу того стадного инстинкта, который побуждает людей разделяться на дружины и лезть в бой стена на стену. Очевидно, что согласие в мнениях имеет в этом случае очень слабое значение, а забота об общественном благе служит прикрытием вовсе чуждых ему побуждений и инстинктов. И это называется идеалом парламентского правления. Люди обманывают себя, думая, что оно служит обеспечением свободы. Вместо неограниченной власти монарха мы получаем неограниченную власть парламента, с той разницей, что в лице монарха можно представить себе единство разумной воли; а в парламенте нет его, ибо здесь все зависит от случайности, так как воля парламента определяется большинством; но как скоро при большинстве, составляемом под влиянием игры в партию, есть меньшинство, воля большинства не есть уже воля целого парламента тем еще менее можно признать ее волею народа, здоровая масса коего не принимает никакого участия в игре партий и даже уклоняется от нее. Напротив того, именно нездоровая часть населения мало-помалу вводится в эту игру и ею развращается; ибо главный мотив этой игры есть стремление к власти и к наживе. Политическая свобода становится фикцией, поддерживаемой на бумаге, параграфами и фразами конституции; начало монархической власти совсем пропадает; торжествует либеральная демократия, водворяя беспорядок и насилие в обществе, вместе с началами безверия и материализма, провозглашая свободу, равенство и братство - там, где нет уже места ни свободе, ни равенству. Такое состояние ведет неотразимо к анархии, от которой общество спасается одною лишь диктатурой, то есть восстановлением единой воли и единой власти в правлении.

 

ЧИЧЕРИН, БОРИС НИКОЛАЕВИЧ

 

Бори́с Никола́евич Чиче́рин (26 мая (7 июня) 1828, село Караул, Кирсановский уезд Тамбовская губерния — 3 февраля 1904) — русский правовед, философ и историк. Почётный член Петербургской Академии наук (1893). Гегельянец.

Биография

Б. Н. Чичерин происходил из старинного дворянского рода. Детство прошло в тамбовском имении отца Караул. Получил домашнее образование. Среди учителей был К. Н. Бестужев-Рюмин, впоследствии академик Петербургской Академии наук и основатель Высших женских курсов. В 1845—1849 годах — студент юридического факультета Московского университета; среди преподавателей были Т. Н. Грановский, С. М. Соловьев, К. Д. Кавелин.

В 1853 году представил к защите магистерскую диссертацию «Областные учреждения России в XVII веке», которая была отклонена с заключением, что в ней в ложном свете представлена деятельность старой администрации России. Диссертация была защищена лишь в 1857 году после некоторого ослабления цензуры. Чичерин имел в русском обществе уже в ранние свои годы репутацию консерватора. Был приглашен в учителя к наследнику при Александре II; с 1863 года начал читать Николаю Александровичу курс государственного права. В 1861—1867 годах Чичерин — экстраординарный профессор Московского университета по кафедре государственного права; вместе с рядом других профессоров вышел в отставку в знак протеста против курса Министерства народного просвещения.

В начале 1882 был избран московским городским головой, сменив на этом посту досрочно ушедшего в отставку С. М. Третьякова.

Политико-правовые воззрения

Твердо и неуступчиво защищая права личности, Чичерин связывал с этим идею «порядка» — он очень сознательно стоял за твёрдую власть, решительно и резко осуждал все проявления революционного духа. Это отталкивало от Чичерина русское общество и, наоборот, делало его ценным в глазах правительства.

Чичерин – представитель «государственной школы» в российской историографии. В своей магистерской диссертации и в ряде других работ («Опыты по истории русского права», «Очерки Англии и Франции» (обе – 1858)) обосновывал решающую роль государства в русской истории. Оценка исторического значения государства в существенной мере соответствовала принципам гегелевской философии истории. В то же время Чичерин был сторонником либерализации общественной жизни в России: выступал за отмену крепостного права, считал необходимым введение представительных форм правления, ратовал за расширение и гарантии гражданских свобод всех сословий и каждого человека. Либеральные воззрения Чичерина нашли выражение в его работах 1860-х годов: О народном представительстве, Курс государственной науки, Собственность и государство и др.

В духе гегельянства он считал, что Абсолют направляет процесс развития мира и человечества. При этом человеческая свобода сохраняет своё значение, так как человек изначально причастен к Абсолюту, будучи одновременно конечным и бесконечным существом. «Абсолютность» и «бесконечность» человека определяются в первую очередь его разумом как формой абсолютного духа. «Верховной наукой», постигающей смысл происходящего в мире, оказывается, согласно Чичерину, метафизика истории. В историческом процессе философ-метафизик обнаруживает логику развития идей, поэтому особое значение среди исторических дисциплин имеет история человеческой мысли, история философии.

Основные сочинения: Областные учреждения России в XVII в." (1857), «Опыты по истории русского права» (1859), «История по­литических учений», в 5 томах (1877), «О народном представительстве» (1899), «Собственность и государство» (2 т., 1882-83), «Очерки философии права» (1901), «Курс государственной науки» (3 т.; 1894, 1896, 1898), «Вопросы политики» (1903)

Литература

Чичерин, Б. Н. История политических учений. Ч. 1—5. — М., 1869—1902.

Чичерин, Б. Н. Мистицизм в науке. — М., 1880.

Чичерин, Б. Н. Собственность и государство. Ч. 1, 2. — М., 1882—83.

Чичерин, Б. Н. Собственность и государство. — СПб.: Изд-во Русской Христианской Гуманитарной Академии, 2005. - 824 с. - ISBN 5-88812-202-5.

Чичерин, Б. Н. Положительная философия и единство науки. М., 1892.

Чичерин, Б. Н. Курс государственной науки. Ч. 1—3. — М., 1894—98.

Чичерин, Б. Н. Философия права. — М., 1900.

Чичерин, Б. Н. Вопросы философии. — М., 1904.

Чичерин, Б. Н. Система химических элементов. — М., 1911.

Чичерин, Б. Н. Воспоминания. Т. 1—4. — М., 1929—34.

Чичерин, Б. Н. О началах этики. Оправдание добра, нравственная философия Вл. Соловьева. — Право и нравственность, очерки из прикладной этики // Философские науки. — 1989. — № 9.

Гульбинский, И. Б. Н. Чичерин. — М., 1914.

Евлампиев И. И. Философские и социально-политические взгляды Б. Н. Чичерина. - В кн.: Чичерин Б. Н. Собственность и государство. - СПб.: Издательство РХГА, 2005. - С. 3-30. - ISBN 5-88812-202-5.

Зорькин, В. Д. Из истории буржуазно-либеральной политической мысли России второй половины XIX — начала XX вв. (Б. Н. Чичерин). — М., 1975.

3орькин, В. Д. Чичерин. — М., 1984.

Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

http://ru.wikipedia.org

 

“О НАРОДНОМ ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВЕ”

Книга первая Существо и свойства народного представительства

Глава 1

Представительство и полномочие

 

<...> Масса граждан, пользующихся политической свободой, имеющих право голоса, ограничивается выбором представителей, которым поручается ведение дел, охранение прав и интересов избирателей. <...>

Однако этим не исчерпывается существо представительства. Если одною стороной, независимостью представителя от избирателей, приобщением к его власти, оно совпадает с выбором в общественные должности, то оно имеет и другую сторону, которой существенно отличается от последнего. Представи-тель не только лицо, служащее государству, но на этой службе он заступает место самих граждан, насколько они призваны к участию к государственных делах. В нем выражается их право; через него проводятся их мнения. Считаясь представителем всего народа, действуя во имя общих государственных целей, он вместе с тем является органом большинства, его избравшего. При выборе лица избиратели руководствуются не столько его способностями, сколько соответствием его образа мыслей и направления с их мнениями и интересами, и хотя юридически он становится независимым, общение мыслей должно сохраняться постоянно; остается зависимость нравственная. Если же связь исчезла, если представитель или сами избиратели отклонились от прежних убеждений, новые выборы дают гражда-нам возможность восстановить согласие, заменив прежнего представителя другим. Кратковременные выборы имеют в виду постоянное возобновление этой нравственной связи представителя с избирателями, тогда как цель долгих сроков состоит в большем ограждении общих государственных интересов посредством большей независимости представителей от случайных перемен и колебаний общественного мнения.

Эта тесная духовная связь представителя с избирателями необходима для того, чтобы представительное собрание являлось верным выражением страны. Различные направления общественного мнения, разнообразные интересы народа должны проявляться в нем приблизительно в том же отношении, в каком они существуют в обществе. <...>

Таким образом, в самом существе представительства лежит двойной характер, который необходимо иметь в виду при обсуждении всех вопросов, до него касающихся. Оно является вместе и выражением свободы, и органом власти. Свобода возводится здесь на степень государственной власти. Поэтому мы должны рассмотреть взаимное отношение этих двух существенных элементов политической жизни.

Глава II Политическая свобода и ее развитие

Двойственность начал, лежащая в народном представительстве, является и в самом его источнике - в политической свободе. Последняя призывает граждан к участию в государственных делах. В Представительном устройстве это участие выражается главным образом, в выборном праве. Что же такое выборное право, на котором основано представительство? В чем состоит его существо? Насчет этого вопроса мнения публицистов расходятся.

Демократическая школа обыкновенно рассматривает выборное начало как право каждого свободного лица на участие в общих делах. Производя общество из личной воли человека, оно видит в последней основание всякой власти, а потому утверждает, что участие в выборах не может быть отнято у гражданина без нарушения справедливости. Напротив, писатели, которые держатся более охранительного направления, видят в выборном начале не столько право, сколько обязанность, возлагаемую на граждан во имя общественной пользы. Права отдельного лица, говорят они, ограничиваются свободою и не простираются на господство над другими. Поэтому всякая общественная власть непременно имеет характер должности. Выборное право дает человеку власть над другими; следовательно, и здесь мы можем видеть только обязанность, исполняемую гражданином для общественной пользы. <...>Таким образом, политическая свобода является высшим развитием свободы личной. Свобода есть источник политического права, как и всякого другого. Однако, с другой стороны, нет сомнения, что, получая такое развитие, становясь на эту степень, она приобретает совершенно иной характер, нежели в частной жизни. Из личной она превращается в общественную, решает судьбу всех, становится органом целого. Поэтому здесь к началу права присоединяется начало обязанности. Гражданин, имеющий долю власти, должен действовать не для личных выгод, а во имя общего блага; он должен носить в себе сознание не только своих частных целей, но и общих начал, господствующих в общественной жизни. А для этого требуется высшая способность. Невозможно дать участие в управлении человеку, не понимающему государственных интересов. Это значило бы принести высшие начала, общее благо в жертву личной свободе, тогда как вся общественная жизнь держится подчинением личного начала общественному. Поэтому неспособные должны быть устранены от участия в политических правах. Это признается во всех государствах в мире, даже самых демократических, где свобода лежит в основании всего государственного устройства. <...>

<...> Народное представительство должно служить выражением целого общества, а не какой-либо части, ибо здесь дело идет об общей для всех свободе, об общественной власти, о решении судьбы всех. Если низшие классы, по недостатку способности и развития, исключаются из политических прав, то высшие должны представлять собою все разнообразие существенных интересов и элементов народной жизни. Поэтому для водворения политической свободы необходимо, чтобы способность к ней глубоко проникла в общество, чтобы она была распространена в различных общественных слоях, призываемых к совокупному участию в общественном деле. В них должна быть развита не только политическая мысль, но и привычка к согласной деятельности, ибо иначе не установится единство направления, невозможно правильное решение общих вопросов. Там, где различные классы имеют противоположные интересы, возбуждающие в них взаимную вражду, свобода становится знамением раздора. Можно сказать, что политическая способность граждан состоит, главным образом, в умении соглашать разнообразные стремления свободы с высшими требованиями государства. Но для этого необходимо, чтобы она сделалась достоянием целых классов, связывая различные элементы народа сознанием общих государственных нужд.

При таких требованиях политическая свобода может, очевидно, иметь большее или меньшее развитие. Для разных отраслей государственной деятельности нужна неодинаковая способность в гражданах, призываемых к участию в делах. Степень способности, достаточная для низших сфер, может, совершенно недостаточна для высших; ибо легче понимать ближайшие интересы, нежели более общие и отдаленные, легче действовать в окружающей среде, нежели на более широком поприще. Вследствие этого политическое право граждан может ограничиваться участием в суде, в местном управлении или же простираться до участия в верховной государственной власти. Точно так же и представительное начало, вытекающее из политического права, может существовать в центре и областях, для общих государственных дел и для интересов местных и сословных - одним словом, везде, где личный голос гражданина всецело заменяется голосом выборного человека. Везде оно служит выражением права граждан участвовать в решении общих дел, а потому вручает им долю общественной власти: но в разных сферах это право имеет различное зна-чение. Главные виды суть представительство областное и центральное. <...>

Глава III

Учение о полновластии народа

<...> В политической науке давно высказывалась мысль что при первоначальном соединении людей в государство народ имеет право установлять тот или другой образ правления, перенося, естественно, принадлежащую ему верховную власть на избранные им лица. Эта теория исчезла вместе с понятиями о состоянии природы и о первоначальном договоре людей. Но в настоящее время утверждают, что всякий народ имеет постоянное право установлять у себя тот образ правления, который соответствует его потребностям. В этом воззрении выражается старание согласовать демократические начала с возможностью и правомерностью различных образов правления, которые иначе, с демократической точки зрения, лишаются всякого юридического основания. <...>

Гораздо последовательнее писатели, которые признают за народом не одно только мнимое право установлять у себя тот или другой образ правления, а всю полноту верховной власти, считая самоуправление народа естественною, неотъемлемою его прннадлежностью. Это учение имеет богатую литературу, оно основывается на весьма сильных доказательствах, на нем зиждутся действительные государства. <...>

<...> Умственное и нравственное состояние общества, взаимные отношения разнообразных его элементов - сословий, партий, областей, наконец, внешнее положение государства и обстоятельства, в которых оно находится, - все это рождает различные нужды и имеет различное влияние на государственнос устройство.

Из этого следует, что степень развития свободы, место, которое она занимает в общественном организме, верховное или подчиненное ее значение определяются не абсолютными требованиями разума, а относительными требованиями жизни. Политическая свобода не составляет неотъемлемого права народа; в ней нельзя видеть непременного условия всякого государственного порядка. Народное представительство установится там, где оно требуется общим благом, где оно отвечает настоящим нуждам государства, где оно способно действовать в согласии с другими элементами, где оно содействует достижению известных целей. Поэтому основной вопрос состоит здесь в пользе, которую оно приносит, и в условиях, которые для него требуются.

Глава IV

Свойства народного представительства

<...> Приобщая к себе народное представительство, власть приобретает новые силы и новые опоры. Она яснее видит состояние общества, глубже вникает в его потребности, получает новые элементы суждения и может действовать решительнее, опираясь на доверие народа и на общую готовность поддерживать меры, одобренные выборными людьми.

Но польза, приносимая государству народным представительством, не ограничивается свободным проявлением общественной мысли. Для этого были бы достаточны и другие пути. Гораздо важнее то, что мысль здесь прямо переходит в дело, что общественное мнение становится выражением воли народной, участия граждан в общих делах государства. Правительство не только выслушивает мнение, когда ему угодно, но и должно с ним сообразоваться. Этим только способом установляется действительный контроль общесгва над государственным управлением, а такой контроль бывает весьма полезен. С человеческою природой неразрывно соединены личные взгляды, стремления и страсти, которые тем легче проявляются в управлении общественными делами, чем меньше власть встречает задержек. Лучшим противодействием этому неизбежному злу служат права собрания, контролирующего правителей и представляющего интересы всех, - собрания, в котором частные виды принуждены скрываться за общею пользой и каждый член находится под надзором общества. Взаимный контроль воздерживающих друг друга властей составляет самое надежное обеспечение хорошего управления. Лица, которым вверяется власть, подлежат здесь ответственности не перед одним монархом, на которого личные влияния всегда могут быть сильны, как доказывают бесчисленные примеры, а перед независимым собранием, представляющим самый народ, который ощущает на себе выгоды или невыгоды управления.

Контролем представительного собрания устраняются и те произвольные и необдуманные решения, которые нередко навлекают бедствия на страну. Правительство, облеченное неограниченной властью; легко вовлекается в войны, истощающие казну и не находящие ни малейшего сочувствия в народе. <...>

Представительные учреждения сами в значительной степени доставляют элементы для хорошего правительства. Это опять одна из важных услуг, которые они оказывают государству. Здесь выделываются люди, развиваются и выказываются способности. Одна из существенных невыгод неограниченного правления состоит в том, что высшие государственные должности достигаются в нем единственно бюрократическим путем. Но бюрократия - далеко не лучшая среда для развития политических способностей. В ней приобретаются чиновничья опытность, знание бумажного дела, но вовсе не высшие государственные взгляды. Напротив, имея дело не столько с живыми силами, сколько с мертвыми формами, вращаясь постоянно в узкой канцелярской сфере, бюрократия, естественно, впадает в рутину и формализм. Только необыкновенно даровитые люди в состоянии выбираться из этой колеи, выйти на более широкую дорогу. Посредственные способности не только не развиваются, а суживаются и слабеют, чем долее они вращаются в этой сфере, чем выше поднимается лицо по чиновничьей лестнице. Нужно в монархе гениальное умение распознавать людей, притягивать их к себе, возвышать их, пока они не утратили своей свежести и не закостенели в формализме, чтобы восполнить этот недостаток. Иначе последствием такого порядка вещей бывает совершенное оскудение политической мысли и государственных способностей и когда, наконец, правительство, пробуждае-мое обстоятельствами, ищет даровитых людей для поправления дел, оно повсюду встречает приводящую в отчаяние бедность. Чиновников оказывается несметное множество, но государственных людей вовсе нет.

Представительные учреждения устраняют это зло. Чтобы действовать на этом поприще, нужно выйти из бюрократической колеи. Здесь надобно иметь дело с живыми общественными силами, охватывать вопросы с разных точек зрения, напрягать все свои способности в постоянной борьбе. Здесь общество и правительство соединяются в общей деятельности, а потому нет лучшей среды для близкого и всестороннего знакомства с государственными вопросами. Приобретаемые здесь опытность и знание дела, ширина взглядов, умение ладить с людьми составляют лучшие свойства государственного человека. Парламент дает государству способнейших деятелей. <...>

Представительные учреждения служат лучшей политической школой и для народа. Приобретая долю влияния на государственные дела, избиратели, естественно, принимают в них живое участие. Гласное обсуждение вопросов развивает в народе политическую мысль, необходимость совокупной деятельности, изощряет практические способности граждан. Можно сказать, что только с помощью представительных учреждений общественное мнение может достигнуть надлежащей зрелости. <...>

Таковы весьма значительные выгоды, которые может принести государству народное представительство. Твердые гарантии права, возбуждение общественной самодеятельности новые мысли, новые силы - все это может дать свобода, входящая в государственную жизнь как один из существенных ее элементов. На помощь правительству приходит здесь целое общество, а это должно возводить государство на высшую степень развития. Если бы этими выгодами исчерпывалась вся сущность дела, если бы свобода всегда приносила подобные плоды, едва ли на свете существовали бы иные государства, кроме представительных. Подавление свободы было бы делом не внутренней необходимости, а внешнего насилия, которое временно может взять перевес, но на котором долго не держится ни одно государство. История не представляла бы нам картины жаркой борьбы за свободу, медленного ее развития, насильственного водворения, горьких разочарований и частных падений. Все обходилось бы мирно и дружелюбно. Но, как всякое человеческое установление, политическая свобода, кроме выгодных сторон, имеет и другие, которые иногда уравновешиваются, а иногда перевешивают первые. Слишком часто она оказывается неспособной водворить прочное устройство и служить государственным целям; нередко она приходит в столкновение с другими, самыми коренными элементами, государства, без которых ни одно общество не может обойтись, - с властью и порядком, а в таких случаях народ, естественно, держится высших начал, ухватывается за основы общества, жертвуя другими, меньшими выгодами. Свобода в государстве должна подчиняться обществу и благу целого; она может достигать полного развития только там, где она способна действовать в согласии с другими элементами. Но это соглашение составляет одну из самых трудных задач политической жизни - идеал, которого достижение часто оказывается невозможным.

Государственное управление требует от правительства двух существенных качеств: высшего сознания и единства воли. И то и другое далеко не всегда обеспечивается политической свободой. <...>

Можно сказать, что представительное собрание менее всего способно к обдуманному, зрелому, стройному законодательству. Огромное большинство представителей состоит из людей, которые знакомы с практикой, но не изучали теории законов и не вращались в государственных делах. <...>

Каков бы ни был, впрочем, состав представительства, при самых благоприятных условиях оно движется и действует не иначе как борьбою партий. Здесь опять открывается один из коренных недостатков представительного устройства. В борьбе и господстве партий, которые имеет, впрочем, и свои выгоды, лежит величайшая опасность политической свободы. Партии составляют естественную и непременную ее принадлежность. Можно мечтать об идеальном порядке, в котором все дружно работают для общей пользы, в котором общественные интересы не разделяют народ на части, не представляют поприща для борьбы, происков и страстей; в действительности, все это неизбежно везде, где существует свобода мнений и действий. Противополож-ность интересов, различие воззрений на общее дело производят различие политических направлений; люди с одинаковыми убеждениями и интересами естественно, соединяются для достижения общей цели совокупными силами, и когда при этом они принуждены опровергать мнения противоположные, бороться с противниками, то по свойству человеческой природы здесь разгораются страсти, нередко исчезает справедливость и употребляются средства, которые не могут быть оправданы нравственностью.

Источник политических партий лежит как в самом существе государственного организма, так и в составе общества, и наконец, в свойствах человеческого развития.<...>

<...>Но как скоро в государственный организм вводится представитель-ное начало, так необходимым орудием деятельности становятся партии. Правительство образуется из людей известного направления, а потому само становится главою партии, которая должна бороться с оппозицией.

Невозможно отрицать тех выгодных, последствий, которые истекают из такого порядка вещей. Подвергаясь постоянной критике, правительство всегда стоит настороже и старается устранить всякие поводы к справедливым нареканиям. Оно может успешно вести борьбу, только призывая в среду свою самых даровитых людей. Злоупотребления уменьшаются, господство рутины, неспособности, посредственности становится менее вероятным. Но с другой стороны, правители принуждены истощать значительную часть своих сил и своей энергии на борьбу с противниками. Они обращают свою деятельность на односторонние цели, на поддержание своей партии, на сохранение власти. Спокойное занятие делом, единственно ввиду общего блага, беспристрастное решение государственных вопросов становятся невозможными. Общие интересы, в особенности выгоды меньшинства, страдают от систематически одностороннего направления. Наконец, нет сомнения, что постоянные нападки и в собраниях, и в печати, обыкновенно со значительной примесью несправедливости и лжи, ослабляют власть и могут даже вести к ее незаслуженному падению <...>

Книга вторая Виды народного представительства

Глава I Народное представительство в республиках

Республики бывают аристократические, демократические и смешанные. В первых владычествует высшее сословие, которое принимает непосредст-венное участие в управлении; поэтому здесь нет представительного устройст-ва. Вторые разделяют на непосредственные демократии, пример которых мы видим в древних республиках, где народ, собираясь на площади, сам решал дела, и на представительные, принадлежащие новому времени. К последним относятся Соединенные Штаты, Швейцария, Франция и южноамериканские республики; о них-то преимущественно и будет речь. Однако, говоря в особенности о смешанных формах, мы должны будем коснуться и древних государств, ибо в новое время подобное устройство составляет весьма редкое явление.

Греческие республики показали, какой высокой степени развития может достигнуть демократия, но, вместе с тем, как быстро она склоняется к упадку.

Только в новых государствах демократия развилась во всей своей полноте, только здесь она могла принести все свои плоды. Пример Соединенных Штатов показывает, что результаты могут быть громадны, и дает этой форме почетное место в истории человеческих учреждений. Все, что в состоянии произвести свобода, сознающая потребности государства и умеющая установить прочный порядок, находится здесь в полном развитии. Изумительная энергия и деятельность народа, умение практически приняться за всякое дело, горячая привязанность граждан к своим учреждениям, благосостояние и образованность разлитые в массах, громадные силы, которые делают Соединенные Штаты одним из могущественных государств в мире. Вот и причины, и последствия развивающейся на широком пространстве демократии. <...>

 

Глава II Народное представительство и монархия

В республиках верховная власть признается исходящею из народа; в монархиях устанавливается власть, независимая от народной воли. В первых основное начало есть свобода, в последних - подчинение высшему порядку, господствующему над людьми. И свобода, и порядок, в котором живут люди, вытекают из существа человека. Но свобода коренится в личности, в отдельной воле каждого, в разнообразных, изменяющихя стремлениях, определяющих характер и деятельность лица; в высшем же порядке воплощаются вечные элементы человеческой природы, постоянные интересы обществ, неизменные законы жизни, - одним словом, все, что связывает и лица, и поколения в одно духовное целое. Государство, как союз поколений, образующих единую духовную личность, является видимым, внешним выражением этого высшего порядка, который должен господствовать в мире и которому поэтому принадлежит верховная власть. Человек, с одной стороны, сам носит в себе создание высших начал; отсюда возможность устройства, основанного на свободе, но с другой стороны, порядок, основан-ный на вечных идеях, создан не им. Он не силах изменить нравственные законы; он может отклониться от необходимых требований общественной жизни не иначе как посягнувши на собственное свое духовное естество; он повинуется власти не потому только, что хочет, а потому, что должен повиноваться как нравственное существо и как член общего тела. Эта вечная сущность государственного организма, эта независимость высшего порядка от случайной воли человека выражаются в монархическом начале. Здесь власть идет сверху, а не снизу. Здесь господствует постоянный закон, в силу которого власть передается от поколения поколению помимо воли отдельных лиц. Здесь, наконец, является видимое воплощение государственного единства не только в данную минуту, но и во все времена. Таковы, по крайней мере, свойства наследственной монархии, которая одна соответствует существу монархического начала, ибо она одна ставит власть выше всех случайностей. <...>

Возвышаясь таким образом над народом, по самому своему положению имея в виду общее благо, а не пользу одного сословия или класса, монарх является независимым от партий. Одно только монархическое правительство в состоянии отрешиться от односторонней цели и собирать вокруг себя способных людей различных направлений, соединяя их в дружной деятельности для общего блага. В самодержавии партии не обозначаются так резко, не ограничиваются для достижения власти, не вступают в управление с систематической, но односторонней программой. Огромное большинство граждан состоит из людей средних мнений, всегда готовых примкнуть к правительству, которое искренно хочет народного блага. Монархическая власть одна в состоянии спокойно и беспристрастно обсуждать государственные вопросы. Она не принуждена жертвовать большинству интересами меньшинства. Стоя над нами как высший судья, непричастный спору, она имеет в виду справедливое соглашение выгод обеих сторон. Меньшинство находит здесь гарантии, каких не могут дать ему учреждения, предающие его на жертву противникам. Поэтому, даже при народном представительстве, в парламентском правлении, где партии сменяют друг друга в обладании властью, необходимо монархическое начало, умеряющее их борьбу, сдерживающее увлечения, охраняющее интересы меньшинства.

Цель представительной монархии состоит в сочетании порядка и свободы. Монархическое начало, как мы видели, представляет идею высшего порядка. Но в чистой своей форме оно, если не исключает свободы, то не дает ей полного развития, лишает ее всяких гарантий. В этом состоит слабая сторона абсолютизма. <...>

Представительная монархия имеет в виду устранение этих недостатков. Здесь воля монарха сдерживается правами народного представительства; взаимные отношения властей определяются законом. Произвол устраняется, свобода получает надлежащее обеспечение, способнейшие люди выдвигаются вперед и приобретают преобладающее влияние на дела. Можно сказать, что представительная монархия, по своей идее, наиболее приближа-ется к совершенному образу правления. Если идеал государственного устройства состоит в полном и гармоническом развитии тех разнообразных сил и стремлений, из которых слагается общество, то здесь именно представляется такое сочетание, при котором каждый член получает должное место в общем организме. Все существенные элементы государства: монархический, аристократический и демократический - соединяются в общем устройстве для совокупной деятельности, во имя общей цели. Каждый приносит свою долю сил и охраняет те начала, которые в нем преимущественно выражаются. Государственная власть, единая и верховная, воплощается в монархе, стоящем на вершине здания; свобода находит себе орган и гарантию в народном представительстве; высшая политическая способность получает самостоятельный вес в отдельном аристократическом собрании, и над всем царствует закон, определяя взаимные отношения властей, которые могут побуждать друг друга к деятельности и воздерживаться взаимно при одностороннем направлении <...>

<...>Представительная монархия, как и все другие образы правления, страдает присущим ее форме недостатком: разделением власти. Сосредоточенная власть рождает произвол, разделенная власть ведет к борьбе. Между этими двумя источникими зла вращается всякое государственное устройство; выйти из этой дилеммы нет возможности <...>

Глава III Совещательные собрания

Низшую форму представительства составляют совещательные собрания. Они подают правительству советы, когда оно их спрашивает, но постановления их не имеют обязательной силы. Правительство может решить дело, как ему заблагорассудится;

мнение собрания служит только материалом для решения наравне с другими способами изучения вопросов. Подобные собрания встречаются в истории, но не в виде постоянных учреждений, а как временные пособия правительству, особенно в трудных обстоятельствах. Они принадлежат к младенческим эпохам государственной жизни, когда власть имеет мало средств, а голос народа лишен возможности проявиться другим путем. В то время, когда не было ни печати, ни удобных путей сообщения, ни сколько-нибудь установив-шегося общественного мнения, ни даже местных собраний, могущих служить органами народных нужд, правительство прибегало иногда к сознанию чинов для решения важных и затруднительных вопросов. Обладая скудными средствами, плохо зная силы страны, оно искало в них света и опоры. Так, в случае войны, когда дворянство поставляло людей, а города давали деньги, нужно было призывать тех и других к совещанию, чтобы знать, на что можно рассчитывать.

Эти временные потребности исчезли при высшем развитии политической жизни. Правительства снабжены всеми средствами, какие может дать государство; они могут полагаться на свои орудия, действовать на общество всеми путями. Им всегда более или менее известны силы страны; они знают, в какой мере возможно напрягать их. Наконец, общественный голос всегда может подняться в критические минуты. Поэтому в трудных обстоятельствах не нужно прибегать к чрезвыайньнм собраниям. Прежние генеральные штаты и земские соборы исчезли вместе с прежним бытом. В настоящее время может быть речь не о собраниях, созываемых в случае нужды, а о представительстве как постоянном государственном учреждении. Новый политический быт основанный на твердом порядке, на прочных уставах, требует постоянных органов. <...>

Глава IV

Сословные собрания

<...>Сословное разделение вытекшее из средневековой жизни, сделалось принадлежностью и нового государственного порядка, до тех пор пока начала свободы не достигли полного развития. Различное историческое назначение сословий развило в них различную политическую способность, с которой надобно было сообразоваться. Нашедши перед собою общество, сложившееся таким образом, государство присвоило себе это устройство, ввело его в свой состав, приноровило к своим целям, видоизменяя его только мало-помалу, по мере практических потребностей. Оно находило в нем и готовую форму для общественного порядка, и готовое орудие для своей деятельности, орудие необходимое, пока собственные средства, постоянное войско и администрация были мало развиты. Поэтому мы видим, что, возникающее государство иногда усиливает даже сословное разделение. <...>

Разделение народа на сословия имеет значение особенно при самодержавном правлении. Повсеместное водворение неограниченной монархии в Европе было вызвано, главным образом, раздробленным состоянием общества, в котором различные, ничем не сдержанные силы, приходя в столкновение друг с другом, - производили постоянную анархию. Для установления порядка нужна была единая власть, господствующая над всеми. Она одна могла оградить слабых от притеснения, подчинить сильных общему закону, уничтожить несовместимые с государственными интересами права и привилегии, дать каждому надлежащее место в общем организме. Чем глубже было сословное разделение, тем сильнее была потребность в подобной власти для установления государственного единства. Поэтому там, где сословия разделялись менее резкими чертами, где различные слои народонаселения сливались и действовали сообща, там мы видим меньшее разделение самодержавной власти. <...>

Глава V Конституционная монархия

Конституционная монархия является плодом развития представительных начал в новое время. В некоторых государствах она выработалась исторически постепенным приспособлением средневековых учреждений к государственной жизни; в других она водворилась, разом, как полная обдуманная система гарантий, ограничивающих монархическую власть. Но, несмотря на различие происхождения и элементов, несмотря на частные отклонения от принятых начал, у западноевропейских народов установилась общая конституционная теория, которая более или менее прилагается во всех свободных государствах и получает все большее распространение. В частностях писатели и законодательства расходятся: одни дают перевес одному элементу, другие другому, но существенные черты учреждений остаются те же.

Идею конституционной монархии, как высшей формы представительного устройства, мы обозначили в одной из предыдуших глав. Она состоит в гармоничном сочетании разнообразных элементов государства: монархического, аристократического и демократического. Основной закон даёт каждому из них известные права, известное участие в верховной власти, и все должны действовать согласно для достижения общей цели. Демократическое начало, народная свобода, воплощается в выборном собрании, но оно не одно противопоставляется монарху, как представителю высшей власти и постоянных интересов государства. Во всяком обществе существуют в большей или меньшей степени аристократические элементы, которые должны служить посредствующим звеном между двумя противоположными началами: между властью, опирающейся на собственное право и властью, истекающей из свободы, точно так же как со своей стороны монарх является посредником между двумя общественными силами, между аристократией и демократией. Поэтому конституционное правление всегда слагается из трех властей: из короля и двух палат, верхней и нижней. <...>

Глава VI Представительство в сложных государствах

Отдельные государства могут соединяться в более бширные союзы, сохраняя в большей или меньшей степени свою самостоятельность. Отсюда возникают сложные тела, в которых деятельность свободных учреждений представляет особенные задачи и затруднения. Устройство этих союзов может быть разнообразно. Главных форм две: республиканская и монархическая. Каждая из них имеет свой характер и свои последствия.

Союзное устройство особенно прилично республикам. Большое, единичное государство представляет слишком много опасностей для республиканских учреждений. Оно требует сильного правительства, многочисленного войска, обширной администрации. Все это ослабляет начало свободы и возвышает значение власти. В руках правителя сосредотачиваются громадные средства, которые дают ему возможность располагать судьбою страны. При таких условиях возникновение диктатуры тем естественнее, что искушения здесь сильнее, нежели в малом государстве; положение правителя выше, роль более видная, больше причин, призывающих его к энергической деятельности. Сознавая ту опасность, республики обыкновенно стремятся к ослаблению правительственной власти, разделяя ее и подчиняя народному представительству. Но это не соответствует требованиям большого государства, которое должно исполнить свое историческое назначение. На этом противоречии пала Французская республика 1848г. К этому присоединяются и другие затруднения. Внутреннее согласие в народном представительстве возможно только при единстве общественных интересов; между тем в большом государстве, вследствие обширности пространства и разнообразия условий и элементов, интересы разностороннее, нежели в малом, соглашение их гораздо труднее, поводы к борьбе многочисленнее. Здесь нередко нужна, сильная, независимая власть, чтобы связать все стихии в одно целое. Но это опять противоречит существу республики, где свобода составляет основу всего политического здания. При разрозненности целей свобода ведет к раздельности устройства и управления; каждая область, имеющая свои частные интересы, хочет управлять ими самостоятельно, а потому стремится к обособлению. Свойства политической свободы действуют здесь заодно с естественными наклонностями человека. <...>

<...> Обыкновенно республиканская форма упрочивается в небольших государствах; последние же, для внешней защиты и для управления общими делами, образуют более или менее крепкие союзы. Федеративное устройство соединяет в себе выгоды больших и малых государств: легкость самоуправления с обширностью интересов и внешним могуществом. Поэтому оно представляется иногда идеалом человеческого общежития. <...>

Книга третья Историческое развитие

представительных учреждений в Европе

Глава V

Земские соборы в России

<...> И те (собрания выборных), и другие (земские соборы) указывают на чрезмерную слабость представительного начала в русском государстве – слабость, которая вполне объясняется исторически, устройством нашего общественного быта. При крепостном состоянии всех сословий о представительстве не могло быть речи. Царь совещался с подданными, как помещик со своими крепостными, но государственного учреждения из этого не могло образоваться. Политическая свобода основывается на свободе личной, а последняя исчезла в России с возникновением Московского государства. До второй половины ХVIII столетия Россия знала либо избыток личной независимости без государственного порядка, либо государственный поря-док, подавляющий свободу. Только с раскреплением высших сословий начинается заря новой жизни. Жалованные Грамоты дворянству внесли в русское государство начала свободы и права. За ними последовали Жалованная Грамота городам. Однако эти новые элементы не могли развиться, пока огромное большинство народонаселения оставалось крепост-ным. Только в настоящее время, с освобождением крестьян, Россия совер-шенно стала на новую почву. Теперь она устраивает свой гражданский быт на началах всеобщей свободы и права. Это та почва, на которой стоят все европейские народы; она только может дать настоящие элементы для представительных учреждений. Но политическая свобода не прямо вытекает из свободы личной. Менее всего она доступна народу, только что выходящему из подчинения, едва начинающему становиться на собственные ноги. Политическая свобода требует общественных условий, которые вырабатываются медленно, трудным жизненным путем и без которых введение представительного устройства может породить только смуту. <...>

Книга четвертая Условия народного представительства

Глава 1 Государство и общество

Условия, необходимые для представительного порядка, заключаются в характере и состоянии того общества, в котором он водворяется. История убеждает нас, что политическая свобода тогда только прочна, когда она опирается на общественные силы. <...>

<...>Под именем общества разумеется вообще совокупность частных сил и элементов, входящих в состав народа. Тот же самый народ, который, будучи устроен в единое, цельное тело, образует государство, с другой стороны как состоящий из разнообразных элементов, является обществом. Отношение государства к обществу представляет, следовательно, отношение единства к множеству. Это две формы быта, которые существуют вместе и имеют непосредственное влияние друг на друга. Строение целого находится в прямой зааисимости от тех частных сил, которые в нем движутся и действуют.

Эта связь проявляется особенно ярко в представительном порядке, когда свобода становится участницей государственной власти. Политическая деятельность граждан, как членов целого, определяется понятиями, привычками нравами, которые они приобретают в частной жизни как члены общества. В народном представительстве государство и общество проникают друг в друга; общественные силы призываются к политической деятельности: многообразие вводится в единство. <...>

Глава V Общественное мнение

Политическая зрелость общества, от которой зависит возможность представительных учреждений, определяется суммой политических идей, в нем разлитых, и способностью его приложить эти идеи к действительности. Плодом и выражением созревшей политической мысли является общественное мнение - главный двигатель государствснной жизни в представительном порядке.

Всякое правление, основанное не на внешней силе, держится известным настроением общества. Власть должна находить опору в мыслях и чувствах народа. Чувство составляет достояние массы; мысль сосредоточивается в высших слоях, которые поэтому являются представителями общественного мнения. И тот и другой элементы равно необходимы в государстве. Великие инстинкты народа составляют основу всей его жизни, но управляет и руководит ими разумное создание. В свободных учреждениях оно играет главную роль. <...>

Представительные учреждения находятся в самой тесной связи с общественным мнением. От него они заимствуют и силу, и жизнь; оно определяет их состав и направление. Представительное устройство может держаться только там, где общественное мнение дает ему постоянную опору, где общество всегда готово стоять за свои права. <...>

<...> В настоящее время одной правительственной деятельности недостаточно для удовлетворения государственных нужд. Высшее развитие требует большого напряжения сил. А это возможно только при самодеятельности народа. Правительство, имеющее в руках одни административные средства, не в состоянии тягаться с тем, которое призывает на помощь всю энергию, лежащую в недрах общества. С другой стороны, самые общественные силы с развитием мысли и свободы сделались менее податливы, нежели прежде. Правительства не всегда могут рассчитывать на их содействие; нередко за оказанную помощь требуется вознаграждение в расширении прав. Таким образом, самый ход жизни ведет к господству общественного мнения, и если оно не всегда является непогрешимым то, во всяком случае, оно служит признаком высшего развития и Духовной крепости народа. Это - сила неосязаемая, неуловимая, не поддающаяся производству. Рассеянные и раздробленные суждения соединяются здесь в нечто общее и единое, становятся двигателями государственной жизни. <...>        

                                        Глава VI Партии

Мы уже говорили о необходимости партий в представительном порядке, о выгодах и невыгодах, проистекающих из их борьбы. Политическая свобода призывает общественные силы к участию в государственных делах; поэтому движение происходит здесь не иначе как взаимодействием тех разнообразных направлений, на которые разделяется общество. Здесь лежит главный источник политической жизни в конституционных государствах.

Партии, естественно, возникают на почве общественного мнения. Необходимость дисциплины и организации для совокупного действия превращает неустроенную массу свободных и случайных мыслей в более или менее крепкие и прочные силы, способные быть политическими деятелями. При организованных партиях есть возможность рассчитывать, действовать, направлять разрозненные стремления к общей цели. Чем партии устойчивее, чем более они срослись с историей народа, чем более определилась их программа, тем правильнее течет политическая жизнь, основанная на свобо-де. Наоборот, там, где партии представляют только смутное брожение бесконечно разнообразных направлений, там из политической свободы рождается один хаос. С другой стороны, только при политической свободе могут образоваться настоящие партии, ибо здесь только являются возможность и необходимость действовать сообща на политическом поприще, достигать известных целей постоянными и совокупными усилиями многих. Но одной свободы для этого недостаточно; необходимо, чтобы в обществе существовали нужные для партии элементы, чтобы в нем развит был политический смысл, чтобы определились направления, чтобы люди группировались около некоторых общих, созданных ими начал, наконец, чтобы выработались политические нравы, которые создаются всякой общест-венной деятельностью, требующей совокупных усилий. Одним словом, только созревшее общественное мнение рождает настоящие политические партии. И при этих условиях они возникают не вдруг, а слагаются медленно, в политической борьбе. Они должны пройти через многие испытания прежде, нежели получат надлежащую крепость и силу. Поэтому не надо думать, что с установлением представительного порядка немедленно водворяется парламентское правление. Оно невозможно, пока партии не выработались и не доказали свою способность управлять государством. <...>

Глава VIII Местное самоуправление

Мы говорили уже о том, что местное самоуправление служит школой для самодеятельности народа и лучшим практическим приготовлением к правительственному порядку. Многие публицисты идут гораздо далее: они видят в местном самоуправлении не только непременное условие, но и основание народного представительства. Утверждают, что общая свобода должна вытекать из местной, как из естественного корня, что представитель-ные учреждения, имеющие опору лишь в атомистически раздробленном обществе и в неорганизованном общественном мнении, всегда остаются шаткими и что одна корпоративная связь, образующая крепкие союзы из самостоятельных общин и областей, в состоянии дать им прочность и силу. Защитники этих теорий считают централизацию главным врагом политичсской свободы. По их мнению, она делает народ неспособным к правильной конституционной жизни и порождает лишь деспотизм и революции. <...>

Таким образом, вникая в смысл исторических фактов, невозможно утверждать, что централизация губит политическую свободу. Напротив, во многих отношениях она способствует ее развитию. Конституционный порядок держится не самостоятельностью местного управления, а общим духом, господствующим в народе. Местная жизнь вращается в слишком тесном круге, в слишком мелочных интересах. Создавая отдельные, мелкие центры, она становится препятствием объединению мыслей и целей, необходимому для представительного устройства. Централизация исправляет этот недостаток, указывая людям на общие интересы, во имя которых она действует. Она выводит их из тесной сферы и заставляет самую свободу искать гарантии в общих учреждениях и в совокупной деятельности граждан. Местное самоуправление дает простор свободе частной, но для политической нужно более широкое основание. Общественное мнение, на котором зиждется представительный порядок, образуется не из местных воззрений и интересов. Партии, которые играют здесь главную роль, имеют также значение общее, а не местное. Они ведуг борьбу на основании общей программы, одинаково повсюду. Поэтому для политической жизни весьма важно существование центра, где мысли перерабатываются и объединяются где сосредоточиваются главные силы партии и происходит политическая борьба.

Глава Х

Способы происхождения конституций

<...>Новые конституции водворяются также различными путями. Они могут быть либо дарованные законной властью, либо происшедшие из революции. Середину между теми и другими занимают конституции, установленные соглашением народных представителей с монархом. Это различие происхождения имеет также весьма существенное влияние на развитие конституционного порядка, хотя и ему нельзя придавать безусловного значения. <...>

Чичерин Б.О народном представительстве. М., 1899.стр.3-122.

 

 

ПЕТРАЖИЦКИЙ  ЛЕВ ИОСИФОВИЧ

 

Петражицкий, Лев Иосифович (1867—1931) — русский ученый, социолог, правовед, философ, депутат I Государственной Думы.

Биография

Выходец из дворянской семьи. Закончил юридический факультет Киевского Университета, впоследствии продолжал обучение в Германии. После возвращения в Россию преподавал в Киевском Университете. В 1897 году защитил докторскую диссертацию. В 1898—1918 возглавлял кафедру энциклопедии права в Петербургском университете. Автор психологической теории права. В Государственную Думу был избран от партии кадетов. После разгона Думы Петражицкий подписал «Выборгское воззвание», в результате чего был осужден на три месяца тюремного заключения и лишен политических прав. В 1921 году он эмигрировал в Польшу, где возглавил кафедру социологии Варшавского Университета. Покончил жизнь самоубийством.

Политико-правовые воззрения

Социология, по его мнению, должна изучать именно человеческое участие в различных процессах общественной жизни, т.е. психическую деятельность индивидуального характера. Долгое время, объяснял Л.И.Петражицкий, взаимодействие «норм – законов», институтов и поведения людей осуществлялось бессознательно, но с возникновением социологии появилась возможность вести человечество сознательно, путём особой «политики права». Петражицкому принадлежит идея разделения права на «официальное» и «интуитивное». Первое – санкционировано государством, оно отстаёт в своём изменении от изменений духовной, экономической и социальной жизни, тогда как второе – свободно изменяется в соответствии с социокультурными сдвигами. «Интуитивное право» более «доброкачественно» в сравнении с «официальным».

Петражицкий отрицал объективный, естественно исторический характер общественных отношений. Содержание любого социального явления состоит не в объективном отношении, «оно существует реально в психике того, кто изучает его, переживает в данную минуту». Данный взгляд социолог применял при анализе самых разнообразных явлений – права, власти, идеала, наказания и т.п. Л.И. Пет-ражицкий создал «эмоциональную» психологию и на этой основе отразил своё понимание социального мира.

 

“ОЧЕРКИ ФИЛОСОФИИ ПРАВА”

ОПРЕДЕЛЕНИЕ И ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ПРАВА

1. ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ

 

Первая проблема науки гласит: что такое право?

Для решения этого вопроса (для установления и определения понятия права) мы должны найти 1) общие и отличительные и притом 2) существенные (основные) признаки явлений права.

1. Отыскав общие и отличительные признаки права, то есть такие признаки, которые, с одной стороны, свойственны всем явлениям права, с другой стороны, несвойственны, чужды прочим явлениям, мы определим объем понятия права, укажем, какие явления этим понятием обнимаются, какие к нему не относятся.

От успешного решения этой задачи зависит определение фундамента и годного материала, без которых немыслимо возведение прочного здания нашей науки. <...>

2. Требуется отыскание тихих признаков, которые бы были не только общими и отличительными, но вместе с тем и существенными для правовых явлений, которые бы правильно определили не только объем, но и содержание права. <...>

Если правильно определено существо данной категории явлений, если открыто их существенное, основное свойство, то наука этим обрела средство для объяснения и классификации вторичных, побочных характерных явлений, свойственных данной области исследования. Она имеет возможность объяснить их как естественные, или необходимые, следствия основного свойства (объяснительная сила основного признака) и классифицировать их по отношению к основному признаку (классификационное значение основного признака). Мало того, знание существенного свойства дает науке возможность открывать путем дедукции такие касающиеся данной категории явлений истины, которые еще не были добыты путем опыта и наблюдения; она может дедуктивно предвидеть такие факты, которые еще не были подмечены, ускользнули прежде от внимания исследователей (творческая сила основного признака). <...>

Из вышесказанного очевидно, что определение существа права есть не только первая, но и основная, существенная задача науки права.

Исполнена ли она?

К сожалению, нет. Она до сих пор остается задачей, нерешенной проблемой, так что наука права до сих пор лишена такого прочного фундамента и того животворящего света, о которых говорили выше. Попыток её решения было сделано, конечно, бесчисленное множество. Гениальнейшие представители человеческой мысли, как великие философы, так и корифеи юриспруденции, трудились над ее решением. Но сфинкс существа права остался и по сей день сфинксом.

Ни одно из бесчисленных определений права не получило санкции науки и не признано общим фундаментом для возведения научного здания. Ни одно из них не сделалось даже “господствующим мнением”. И теперь можно сказать: «Юристы еще ищут определения для своего понятия права». (Кант). Этот факт сам по себе еще не доказывает, конечно, чтобы вся накопившаяся с течением времени коллекция определений права состояла исключительно из ошибок и заблуждений, чтобы в куче мусора неудачных определений не обреталась жемчужина истины. Но он свидетельствует во всяком случае о том, что ни одному из исследователей существа права не удалось доказать правильности своего мнения, сообщить ему научную достоверность, научную очевидность; и если в каком-либо из предложенных определений и кроется верная мысль, то она представляет только интуитивно удачную догадку, но не возведена еще в научную истину в собствснном смысле, не составляет научного решения вопроса, ибо не всякое в действительности правильное изречение о чем-либо обладает полною научною ценностью, а только такое, которое научно обоснованно. <...>

Для признания существа права неразрешимой загадкой необходимо было бы доказать, что нет доступного человеческим познавательным способностям материала для решения проблемы, что такой материал не существует, или же если он существует, то находится вне границ нашего восприятия (трансцен-дентен для нашего познания, метафизичен); необходимо было бы гносеоло-гически (на основании данных о средствах и границах познания) обосновать недоступность проблемы для человеческого интеллекта.

Но это не доказано и доказано быть не может, ибо материал для решения вопроса о существе права существует, и он вовсе не является трансцендентным. Этот материал состоит в следующем:

1. Основным, вполне достоверным и непосредственно нам данным материалом для познания существа права являются наши внутренние психические акты.

Дело в том, что право есть (этого никто не отрицает) явление не внешнего, материального мира, как, например, камень, дерево, а явление духовного мира. IIсихическое явление, явление нашей души; поэтому с природой его непосредственно познакомиться мы только можем (но зато можем понакомитьея непосредственно и достоверно, не только так, как с камнем или деревом) в нашей душе, то есть путем наблюдения, сравнения, анализа наших же собственных душевных состояний и движений.

2. Наши внутренние, психические акты (например, гнев, радость, желание) бывают причиною разных телодвижений (или воздержания от таковых). Сюда, в частности, относятся те телодвижения, которые мы производим с целью сообщить другим какое-либо наше психическое состояние или движение (мимика, произношение или написание слов). По аналогии, наблюдал такие же действия стороны других, мы заключаем, что они вызваны такими же причинами, как соответственные наши действия, то есть что в основе их лежат такие же психические акты.

Мы таким образом (слушая или читая чужую речь, наблюдая чужие действия) можем косвенно (путем заключения по аналогии) познавать и психические явления в душе других людей. Поэтому и материал для познания права как особой области человеческой психики доставляет нам также наблюдение за действиями, слушание или чтение речи других и т. д.

3. Поэтому, наконец, сюда относятся и всякого рода сообщения, повествования и иные источники сведений о действиях, речах других, исторические памятники, письма путешественников и т. д. <…>

Указанный материал не только не может быть сочтен трансцендентным для нашего познания, но, напротив, является более чем доступным, ибо непосредственно и с абсолютною достоверностью нам данным. Сомнение в доступности вопроса о природе права человеческому познанию не возникло бы вовсе, если бы был уяснен вопрос о данных для решения проблемы.

ВВЕДЕНИЕ В ИЗУЧЕНИЕ ПРАВА И НРАВСТВЕННОСТИ. ОСНОВЫ ЭМОЦИОНАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ

ПРЕДИСЛОВИЕ

<...> Существующую систему юридических наук, посвященную историческому и практическо-догматическому изучению действующего права, желательно и необходимо пополнить построением науки политического права (законодательной политики) как особой дисциплины, служащей прогрессу и усовсршенствованию существующего правопорядка путем научной, методической и систематической разработки соответственных проблем.

Создание такой науки не было бы, в сущности, делом совcем новым, не имеющим прецедента в истории наук, изобретением, а скорее лишь восстановлением того дувлистического деления правоведения, которое существовало в эпоху школы так называемого естественного (разумного. идеального, философского) права. Значение науки естественного права как самостоятельной систематической дисциплины наряду с позитивно-правовой юриспруденцией именно заключалось в исполнении той важной и высокой миссии, которой должна служить будущая наука политики права и которая оказывается не под силу практическо-догматической юриспруденции, посвященной толкованию и систематической обработке действующего положительного права для потребностей практики, - не под силу уже самой природе и назначению этой юриспруденции.

Вследствие разных недоразумений относительно смысла и значения учений естественного права и разных других обстоятельств, в том числе политической реакции после французской революции и падения этических идеалов, в начале девятнадцатого столетия произошло внезапное падение и уничтожение школы естественного права, и с этого времени историческая и практическо - догматическая разработка позитивного права признавалась единственно возможной наукой в области права.

Это крупное и печальное историческое недоразумение повело, между прочим к тому, что правоведение и другие касающиеся общественного строя науки - государственные науки, политическая экономия - оказались лишенными принципиального и идеального руководства и частью занялись исторической и догматической микроскопией, частью же впали в поверхностно-утилитарное «практическое» в вульгарном смысле этого слова направление, лишенное общих принципов, идей и идеалов. <...>

Такое направление юридических и государственных наук неизбежно оказываег весьма печальное влияние на законодательную и вообще государственную политику и на правосудие, и вообще отравляет и деморализует общественную жизнь и народную психику. <...>

У школы естественного права не было в распоряжении системы научных посылок и научного метода, необходимых для достижения научно- обоснованных правно-политических положений, и даже не было сознания, в чем должны состоять эти посылки и каков должен быть метод правно- политического мышления.

При этих условиях, в частности, и в особенности при отсутствии сознательно-научного метода мьшления, не может быть речи о существовании науки в полном смысле этого слова и о научности соответственных рассуждений и построений.

В этом смысле и во время школы естественного права не существовало политики права как науки, то есть не было дисциплины, которая, исходя из посылок, признанных путем научного исследования пригодным основанием для решения правно-политических проблем, и применяя сознательно-научный метод мышления, строила бы систему научно обоснованных правно-политических положений.

Создание такой науки - дело коллективной работы будущего, а первое условие для этого - выяснение природы посылок и метода научного правно-политического мышления.

Существо правно-политических проблем сводится к научно обоснованному предопределению тех результатов, наступления которых следует ожидать в случае введения известных правоположений, и к выработке таких начал, введение коих путем законодательства (или иным путем, например в международной области) в систему действующего права сделалось бы причи-ной известного желательного эффекта. Поэтому в основу научной политики права должно быть положено изучение причинных свойств, причинного действия права вообще и разных его видов и элементов в частности.

Право есть психический фактор общественной жизни, и оно действует психически. Его действие состоит, во-первых, в возбуждении или подавлении мотивов к разным действиям и воздержаниям (мотивационное или импульсивное действие права), во-вторых, в укреплении и развитии одних склонностей и черт человеческого характера, в ослаблении и искоренении других, вообще в воспитании народной психики в соответствующем характеру и содержанию действующих правовых норм направлении, (педагогическое действие права).

Сообразно с этим задача политики права заключается: 1) в рациональном направлении индивидуального и массового поведения посредством соответ-венной правовой мотивации; 2) в совершенствовании человеческой психики, в очищении её от злостных, антисоциальных склонностей, в насаждении и укреплении противоположных склонностей.

Действующая в каждый момент система правовых норм является преходящею ступенью социального воспитания и должна быть по мере выполнения своей воспитательной функции заменена другой системой правового импульсивного и педагогического воздействия, приспособленной к уже достигнутому уровню психики. Идеалом является достижение совершенно социального характера, совершенное господство действенной любви в человечестве.

Эти правно-политические положения находят подтверждение в истории права и со своей стороны проливают свет на историю человеческих учреждений. Основная тенденция исторического процесса образования и изменения правовых учреждений и их систем заключается в таком (бессознательном) приспособлении системы правовой мотивации и педагогики к данному состоянию народной психики, что путем психического воздействия соответственной правовой системы индивидуальное и массовое поведение и развитие народной психики направляется в сторону общего блага. Так как под влиянием постоянного психического воздействия права (и других факторов социально-психической жизни, в особенности нравственности) народный характер неизбежно изменяется, становится лучше, приспособлен-нее в социальном отношении, то соответственно с этим изменяется и право, приспособляясь к стоящей уже на более высоком уровне народной психике. Так, позднейшие правовые системы требуют и достигают от граждан большего в смысле социально-разумного поведения, чем предшествующие, более примитивные системы права, и достигают уже раньше требуемого поведения путем воздействия на более высокие стороны человеческого характера; поскольку же дело идет о том же поведении и той же качественной мотивации, например о действии путем страха, постепенно ослабляется напряжение соответственного психического давления, например жестокость наказания и т. д. Объясняется это тем, что позднейшие правовые системы играют свой психический концерт на лучших, более социальных человеческих душах, чем более ранние, рассчитанные на более примитивную, менее доброкачественную психику. Историю человеческих учреждений, в частности, например, социально-экономических организаций, только и можно понять путем анализа соответственных правовых систем (например, системы рабства, либерально-капиталистические системы, зачатков системы социализации народного хозяйства) с точки зрения их мотивационного и педагогического значения.

Миссия будущей науки политики права состоит в сознательном ведении человечества в том же направлении, в каком оно двигалось пока путем бессознательно-эмпирического приспособления, и в соответственном ускоре-нии и улучшении движения к свету и великому идеалу будушего.

Из предьщущего вытекает, что политика права есть психологическая наука.

Теоретическим базисом ее должно быть общее психологическое знание факторов и процессов мотивации человеческого поведения и развития человеческого характера и социальное учение о природе и причинных свойствах права, в частности учение о правовой мотивации и учение о правовой педагогике.

Основным методом правно-политического мышления является психологическая дедукция, умозаключение на основании подлежащих психологических посылок относительно тех психологических - мотивационных и педагогических - последствий, которые должны получаться в результате действия известных начал и институтов права, или относительно тех законодательных средств, которые способны вызвать известные желательные психические - мотивационные и педагогические - эффекты. Поскольку в известных областях и пределах наряду с психологической дедукцией возможно применение и индуктивного метода, конечно, политика права должна пользоваться и этим методом для проверки правильности дедуктивных выводов. <…>

Изложенные положения, подкрепленные многочисленными специальными правно-политическими исследованиями для доказательства возможности и успешности их применения на деле, встретили сначала со стороны критики скептическое и отчасти решительно отрицательное отношение.<…> По поводу предложения основания особой науки политики права говорилось о возвращении к ошибкам и иллюзиям естественного права; положение о воспитательном значении права и соответственном идеале политики права было названо капитальным заблуждением, принципиально противоречащим самой природе и задаче права, которое служит охране и осуществлению в пределах справедливости эгоизма, личных интересов граждан, а не бескорыстному самопожертвованию, любви и т. д.

Но с течением времени положение изменилось. Идея возрождения естественного права в смысле создания учения о желательном праве, построения науки политики права, находит все большее количество сторонников и, можно сказать, приобрела уже право гражданства в науке. Формула определения смысла и назначения, права «охрана интересов», вытеснившая постепенно прежде господствовавшую формулу «осуществление свободы» и приобретшая в правоведении характер общего лозунга и бесспорной аксиомы, постепенно уступает место иному, более идеальному пониманию значения и задачи права, в частности идее воспитания и приближения к идеалу человечества. <…>

Но, к сожалению, дело ограничивается общими положениями и программными лозунгами, а реального осуществления, плодотворного применения этих положений не видно. Не только дело построения политики права на научно-психологической почве не двигается вперед, но даже не достигнуто никаких реальных успехов в области необходимых предварительных работ, в области психологического изучения природы и причинных свойств права.

Между прочим, в некоторых сродных с правоведением областях человеческого знания и исследования, например в области науки о нравственности и эстетики, сознание необходимости психологического изучения подлежащих явлений появилось уже давно, гораздо раньше, чем в науке о праве. Тем не менее, и здесь не видно реального прогресса познания. В частности, сама природа нравственных и эстетических явлений остается до сих пор невыясненною и в высшей степени спорной и различно толкуемой.

Вообще психология, то есть существующие психологические учения, оказывается фактически лишенною оплодотворяющей силы и способности проливать свет в области наук, касающихся разных сторон психической жизни.<...>

Часть I

МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ ТЕОРИЙ IIРАВА И НРАВСТВЕННОСТИ

Глава II ОБ ИЗУЧЕНИИ КОНКРЕТНЫХ ПРАВОВЫХ ЯВЛЕНИЙ

§ 3. НАУЧНЫЙ МЕТОД ИЗУЧЕНИЯ ПРАВОВЫХ ЯВЛЕНИЙ

И ИХ ЭЛЕМЕНТОВ

Основной метод изучения явлений как физического, так и духовного мира состоит, как уже упомянуто выше, в наблюдении.

Из вышеизложенного видно, что правовые явления происходят и могут быть необходимы для наблюдения не там, где они нам вследствие своеобразного (подлежащего ниже психологическому объяснению) оптичес-кого обмана кажутся наличными, когда мы переживаем разные правовые суждения, когда мы разным человеческим или нечеловеческим существам или целым их классам приписываем обязанности, права и т. д., а так сказать, значительно ближе, здесь же у нас, в нашем сознании, в сознании того, кто в данную секунду переживает такие мысли. Освобождение от этого оптического обмана относительно сферы действительного нахождения правовых явлений и их элементов как реальных феноменов устраняет громадную область (мнимого) нахождения и (мнимо) возможного - исследования правовых явлений и громадное количество (мнимых) правовых явлений и их элементов; даже когда правовая мысль состоит в приписывании всем людям известных обязанностей и прав по отношению ко всем людям, то имеется налицо лишь один правовой феномен - в сознании мыслящего так, а не миллиарды миллиардов правовых явлений и их элементов, рассеянных по всей поверхности земли.

Несмотря на столь значительное уменьшение количества правовых явлений и сферы их бытия по сравнению с господствующим учением, несмотря на признание всего того необозримого множества разных правовых происшествий, состояний и т.п., в существование коих верит это учение, продуктами недоразумений, всетаки и с вашей точки зрения, количество правовых явлений и сфер их бытия оказывается немалым.

А именно с этой точки зрения оказывается, что сфер бывания правовых явлений столько, сколько живых существ, способных к переживанию и переживающвх соответственные психические акты, а число правовых явлений равняется числу этих переживаний. <…>

Как бы то ни было, количество правовых явлений и сфер их бытия и в том случае, если сдать, в архив человеческих заблуждений все то, чем наполнен фантастическмй мир современной теории права, и обратиться к фактам, к подлинным, действительно сущим (бывающим) правовым феноменам, - окажется весьма большим. Но это количество приходится подвергнуть опять громадному сокращению, поскольку дело идет не о бытии правовых явлений как таковом, а об их непосредственном и достоверном познании и изучении путем наблюдения.

Дело в том, что за отсутствием у нас способности видеть, вообще наблюдать то, что происходит в чужой душе (в сознании других), для нашего наблюдения абсолютно недоступны, совсем закрыты все сферы бытия правовых феноменов (как и вообще всех психических феноменов), кроме одной, кроме нашей же собственной психики, кроме сознания нашего «я».

Отсюда следует, что надлежащим и единственно возможным приемом наблюдения правовых явлений следует признать метод самонаблюдения. интроспективный метод.

Под интроспекцией, или самонаблюдением в общем смысле, следует разуметь как обращение внутреннего внимания на подлежащее изучению психическое явление во время его переживания, самонаблюдение в тесном смысле (например, наблюдение голода, жажды, зубной боли и т. п. во время переживания этих психических явлений), так и внутреннее наблюдение представлений, образов, прежде пережитых актов данного рода (воспоминаний, например, о вчерашней зубной боли).

Всякое наблюдение, в том числе и субъективное, интроспективиое, может быть простым или экспериментальным. Под экспериментальным методом следует разуметь наблюдение, осложненное умышленным воздействием на подлежащие наблюдению явления применением особых средств для их вывода, изменения и прекращения. Если дело идет о воздействии на подлежащие внутреннему, субъективному наблюдению явле-ния, то имеется налицо экспериментальное самонаблюдение, интроспектив-но-экспериментальный метод. <…>

Все указанные разновидности интроспективного метода вполне применимы и при изучении правовых явлений.

В состав правовых явлений входят в качестве существенного элемента также психические акты (моторные возбуждения, см. ниже), которые в обыденных случаях правовых переживаний обладают слабою интенсив-ностью и протекают незаметно или во всяком случае трудно поддаются наблюдению. Так как без знания этого существенного элемента правовых явлений не может быть и знания того, что такое собственно право, каковы его свойства, как и почему оно влияет на наше поведение в качестве мотива и т.д. то в высокой степени важно достигнуть такого повышения интенсивности этих актов, при котором они становятся заметными и поддаются изучению. И вот особенно здесь может оказывать ценные услуги экспериментальный метод, в том числе эксперименты, аналогичные приведенным выше в виде примеров: чтение таких повестей, романов, газетных отчетов и т.п., где можно живо изображаются случаи “возмутительного” произвола и попрания чьего-либо несомненного и «святого» права, отказы в удовлетворении справедливейших правопритязаний и т.п., живое представление себя самого в положении подвергающегося сильному искушению отрицать оспаривать или иным образом “попрать” несомненное и «священное» право другого или живое представление себя самого в качестве жертвы возмутительного произвола и правонарушения; услуги друзей, состоящие в доведении нас (для экспериментальных целей) до правового воодушевлевия или “кипения” и негодования, и пр.; такие и тому подобные экспериментальные средства могут доставить нам возможность наблюдать и изучать подлежащие специально свойственные праву психические акты в разных формах и степенях интенсивности - вплоть до бурного волнения.

Интреспективньнй метод, простое и экспериментальное “самопознание” является не только единственньнм средством наблюдения и непосредственного и достоверного познания и изучения правовых (как и нравственных) явлений, но и таким средством, без которого вообще исключена всякая возможность какого бы то ни было познания правовых (и нравственных) явлений.

Вообще нашему познанию доступны только те категории психических явлений, которые известны нам из истории нашего духовного “я”, с котОрыми мы потому знакомы, что мы сами их переживали; а прочие категории психических явлений (может быть, их очень много) абсолютно недоступны нашему познанию. <…>

То же относится к правовым явлениям. Человек, страдающий абсолютным правовым идиотизмом, то есть полной неспособностью к переживанию правовых психических актов, был бы лишен всякой возможности познать, что такое собственно право, и понимать вызываемые правом человеческие поступки. Слыша слово “право” и видя, что в обществе человеческом много делается со ссылкою на “право”, на то, что так полагается по “праву” и т. п., он бы, может быть, сочинил себе особое толкование на свой лад этих выражений и поступков, например, предположил бы, что здесь дело идет о повелениях, издаваемых сильными в своем интересе по адресу слабых и беззащитных, с надлежащими угрозами на случай неповиновения, и об исполнении этих грозных приказов со стороны слабых по соображениям целесообразности (во избежание осуществления угрозы), как это, например, бывает между разбойниками и безоружными путешественниками, - но это не имело бы решительно ничего общего со знанием того, что такое право.

Подобное же незнание или ошибочное толкование природы различных категорий психических процессов и непонимание смысла и мотивов соответственных человеческих поступков возможно со стороны не страдаю-щих никакими психическими недостатками лиц и даже выдающихся мыслителей и ученых - в случае незнания, где и как можно познать данного рода явления и применения вместо надлежащего метода (интросвекции) ненадлежащего или произвольного составления формул и теорий вне каких бы то ни было научных методов исследования (в каковом положении относительно права находится правоведение вследствие указанного выше оптического обмана). <...>

<...> Важной задачей будущего научного изучения правовых феноменов является возможно тщательное изучение разных родов внешних проявлений правовых переживаний, отличий этих переживаний от проявления сродных психических процессов (особенно нравственных) и т.п. для приобретения научного базиса изучения чужих правовых переживанвй (в частности, этих переживаний у людей прежнего времени, низших степеней культурного развития и т.п.)

Петражицкий Л.И. Очерки философии права. Вып.1-й., СП-б.,1900,с.1-10

 

 

КРОПОТКИН ПЕТР АЛЕКСЕЕВИЧ

 

Князь Пётр Алексе́евич Кропо́ткин (27 ноября (9 декабря) 1842, Москва — 8 февраля 1921, Дмитров) — русский теоретик анархизма, географ, историк, литератор.

Биография

Родился 27 ноября (9 декабря) 1842 в Москве. Среднее образование получил в 1-й Московской гимназии, окончил с отличием Пажеский корпус (1862 год), был произведён в офицеры. После окончания Пажеского корпуса добровольно избрал военную службу в Сибири. 8 октября 1862 года 19-летний Пётр был назначен в Читу в чине есаула чиновником по особым поручениям при и.о. губернатора Забайкальской области генерал-майоре Болеславе Казимировиче Кукеле. Под командованием Кукеля служил в Амурском казачьем войске несколько лет. Встречался с декабристами Д. И. Завалишиным и И. И. Горбачевским, ссыльнокаторжным революционером М. Л. Михайловым.

Участвовал в комиссиях — по подготовке проекта реформ тюрем и систем ссылки, а также над составлением проекта городского самоуправления, однако вскоре был разочарован существующим управленческим аппаратом и потерял интерес к идее реформистского преобразования.

В начале осени 1867 года Кропоткин и его брат со всей семьёй переехали в Санкт-Петербург. В 1872 году Кропоткин получил разрешение на поездку за границу. В Бельгии и Швейцарии он встретился с представителями российских и европейских революционных организаций, в том же году вступил в Юрскую федерацию Первого Интернационала (реальным лидером которой был Михаил Бакунин). По возвращению в Россию Кропоткин стал членом наиболее значительной из ранних народнических организаций — Большого общества пропаганды, известного как кружок «чайковцев». Вместе с другими членами кружка он вел революционную агитацию среди рабочих Петербурга, был одним из инициаторов «хождения в народ».

Романские страны стали главной ареной деятельности Кропоткина. Основные силы он прикладывал в пропаганду и агитацию на французском языке. В феврале 1879 года начала выходить газета «Le Revolte» («Бунтовщик»), созданная Кропоткиным и его помощниками В 1881 году швейцарское правительство, по предложению правительства Российской империи, предписало Кропоткину, как опасному революционеру, покинуть пределы страны. Кропоткин переехал во Францию. 22 декабря 1882 года Кропоткин вместе с лионскими анархистами был арестован французской полицией по обвинению в организации взрывов в Лионе. В январе 1883 года в Лионе состоялся суд; под давлением правительства Российской империи Пётр Алексеевич был приговорен к пятилетнему тюремному заключению по обвинению «за принадлежность к Интернационалу», которого к тому времени уже не существовало. За год тюремного заключения состояние его здоровья ухудшилось: мучили боли в боку, цинга и малярия. Но благодаря стараниям жены Кропоткина, заботившейся о нём в течение всего срока заключения, условия содержания вскоре улучшились, появилась возможность работать. В Клерво Кропоткин написал на английском языке статью «Чем должна быть география» (впервые опубликована в 1885 г. в журнале «The Nineteenth Century» («Девятнадцатый век»)). В середине января 1886 г., благодаря протестам левых депутатов и целого ряда общественных деятелей, Кропоткин получил свободу.

В июне 1917 года, после Февральской революции, 74-летний Пётр Алексеевич Кропоткин вернулся в Россию. Он ответил отказом на предложение Керенского стать министром, заявив, что считает «ремесло чистильщика сапог более честным и полезным» Он также отказался от ежегодной пенсии в 10 тысяч рублей, предложенной ему Временным правительством. П. А. Кропоткин был разочарован Февральской революцией и встречей с анархистами, «грубыми развязными молодыми людьми, принявшими за основу принцип вседозволенности». Поддерживал отношения с представителями различных политических движений, встречался с В. И. Лениным. После Октябрьской Революции, которую он встретил в целом положительно (он приветствовал сам факт свержения буржуазии и формальное установление власти в форме Советов), Кропоткин переезжает в подмосковный Дмитров, где, несмотря на трудные условия жизни, продолжает работу над новой книгой. Развитие ситуации, красный террор и диктатура партии большевиков заставляет его критичнее отнестись к революции. Умер Кропоткин в Дмитрове под Москвой 8 февраля 1921 года в возрасте 78 лет.

 

Политико-правовые воззрения

По мнению П. А. Кропоткина, анархизм происходит из того же революционного протеста, того же людского недовольства, что и социализм; и результатом революции он видит установление «безгосударственного коммунизма», новый общественный строй виделся ему как вольный федеративный союз самоуправляющихся единиц (общин, территорий, городов), основанный на принципе добровольности и «безначалья». Предполагалось коллективное ведение производства, коллективное распределение ресурсов и вообще коллективность всего, что относится к экономике, к сфере услуг, к человеческим взаимоотношениям. Коллектив представлял бы собой группу заинтересованных в своей деятельности людей, которые понимали бы, зачем и для кого они все это делают, чего было бы достаточно для их добровольной деятельности.

Будучи пытливым учёным, талантливым историком, высокообразованным человеком, П. А. Кропоткин пытался подвести под анархизм какую-либо научную основу и аргументировано показать его необходимость, для него анархизм представлялся философией человеческого общества. Метод познания П. А. Кропоткина основан на едином для всех законе, законе солидарности и взаимной помощи и поддержки. Он стремился доказать, что дарвиновское положение о борьбе за существование следует понимать как борьбу между видами и взаимопомощь внутри видов. Взаимная помощь и солидарность — двигатели прогресса.

Им была исследована взаимопомощь среди племен бушменов, готтентотов, эскимосов, выявлена её роль в создании таких форм человеческого общежития, как род и община; в период средневековья — цехи, гильдии, вольные города; в новое время — страховые общества, кооперативы, объединения людей по интересам (научные, спортивные и др. общества). В таких человеческих организациях отсутствует какая-либо принудительная власть, как мы сейчас понимаем это слово, а все основано на необходимости, понимании, увлеченности людей своим делом. Нередко возникает такая ситуация, что человек не может развить свои способности и склонности, либо вообще не имеет представления о том, что ему дается лучше всего. Все это происходит оттого, что государство ориентировано скорее на интересы некой идеальной, несуществующей в реальности личности, а не на людей, способности которых различны, что естественно.

По мнению П. А. Кропоткина, совершенно недопустимо отождествлять правительство и государство, ведь последнее включает в себе не только существование власти над определённой частью общества, но и сосредоточение управления, общественной жизни в одном центре. Наличие государства, помимо всего прочего, предполагает возникновение новых отношений как между различными группами населениями, так и отдельными членами общества.

П. А. Кропоткин смотрит на историю, как на две параллельные «враждебные традиции: римская и народная, императорская и федералистская, традиция власти и традиция свободы, — и когда возникает вопрос о выборе, — мы пристаём к тому течению, которое ещё в XII веке привело людей к организации, основанной на свободном соглашении, на свободном почине личности, на вольной федерации тех, кто нуждается в ней. Пусть другие стараются удержаться за традиции канонического императорского Рима»! В обосновании этого он отмечает, что в XII—XVI веках Европа была покрыта множеством богатых городов, их ремесленники, учёные, зодчие производили чудеса искусства, открывали многое в различных областях знаний, их университеты закладывали основу науки, караваны, пересекая океаны, не только пополняли казну, но и возлагали новые знания на алтарь географии. Современное же искусство, по мнению П. А. Кропоткина, превосходит средневековое только в скорости, в динамике своего развития, а отнюдь не в качестве.

Характерной чертой всех работ П. А. Кропоткина является придание единичной человеческой личности особого значения. Личность — душа революции, и только учитывая интересы каждого отдельного человека и давая ему свободу самовыражения, общество придёт к процветанию.

Народные массы всегда склонны к взаимопомощи, в рамках одной формации постоянно создаются, воспроизводятся и поддерживаются горизонтальные связи и соответствующие учреждения, основанные на координации и на согласовании интересов: род, обычное право, средневековый город, гильдию. История не представляет собой непрерывной линии развития, скорее неизбежную цикличность. Египет, Азия, берега Средиземноморья, Центральная Европа — поочередно пребывали ареной исторического развития, и каждый раз по одному и тому же сценарию. Всё начиналось с первобытного племени, затем перерастало в стадию сельской общины, далее следовал период вольных городов, а затем государство, во время которого развитие продолжалось недолго, а потом и вовсе замирало…

Например, Древняя Греция: первобытно-племенной период, медленная смена на общинный строй, период республиканских городов, сопровождавшийся расцветом, но «с Востока повеяло дыханием восточных деспотических традиций» и войны поспособствовали построению Великой Македонской империи Александра. «Водворилось государство, которое начало выжимать жизненные соки цивилизации, пока не настала смерть» — писал П. А. Кропоткин, — и таких примеров бесчисленное множество: Древний Египет, Ассирия, Персия, Палестина и т. д.

Обосновывая тенденции народных масс, П. А. Кропоткин говорит о крестьянах, сельской общине, где имеется тысяча общих интересов: хозяйственные, соседские; объединение с целью совместного орошения, осушения болот, пахотных работ и т. д. И, соответственно, данные проблемы проще решать сообща. Аналогичная ситуация с гильдиями купцов, цехами ремесленников. Анархическая теория П. А. Кропоткина очень интересно критикует капитализм и поведение государства в таком состоянии экономики. Традиционно считают, что государство есть утверждение идеи высшей справедливости в обществе и что капитализм привносит теорию невмешательства («laisser faire, laissez passer») — пусть делают, что хотят. Но в той же революционной Франции правительство позволяет нажиться за счёт рабочих, попросту не вмешиваясь. Якобинский конвент: за стачку, за образование государства в государстве — смерть!

Из ситуации возникает неизбежная дилемма, как пишет П. А. Кропоткин: «Или государство раздавит личность и местную жизнь, завладеет всеми областями человеческой деятельности, принесёт с собой войны и внутреннюю борьбу из-за обладания властью, поверхностные революции, лишь сменяющие тиранов, и — как неизбежный конец — смерть. Или государство должно быть разрушено, и в таком случае новая жизнь возникнет в тысяче и тысяче центров, на почве энергической, личной и групповой инициативы, на почве вольного соглашения… Если вы хотите, как мы, чтобы полная свобода индивидуума и его жизни были уважаемы — вы поневоле принуждены будете отвергнуть владычество человека над человеком, какого бы вида оно не было; вы будете принуждены принять принципы анархизма, которые вы так долго отвергали».

В своих философских воззрениях Кропоткин был последователем Огюста Конта и Герберта Спенсера. Критически относился к «метафизической» традиции. Упрекал в «схоластике» представителей немецкого классического идеализма, в первую очередь Гегеля. На смену «отвлечённому философствованию», считал Кропоткин, должен прийти «истинно научный метод». Общественным идеалом Кропоткина был анархический (безгосударственный) коммунизм, в котором революционным путём (социальная революция) будет полностью ликвидирована частная собственность. Будучи убеждённым противником любой формы государственной власти, Кропоткин не принимал идею диктатуры пролетариата.

Сочинения

«Речи бунтовщика» 1885

«Современная наука и анархизм» 1901

«Записки революционера» 1902

«Взаимная помощь как фактор эволюции» 1902

«Великая французская революция 1789—1793» 1909

«Государство и его роль в истории» 1921

«Анархизм: его философия и идеал» (Перевод с французского Уральский комитет партии социалистов-революционеров; рукопись Общественно-политическая библиотека г. Москва) и другие

Литература

Н. М. Пирумова, «Пётр Алексеевич Кропоткин», Издательство «Наука», Москва, 1972 г.

Гольдман Э., П. А. Кропоткин, «Былое», 1922, № 17, с. 102.

Гафуров С. З. Социальная философия Ливии и влияние на нее идей П. А. Кропоткина, 1992.

 

«СОВРЕМЕННАЯ НАУКА И АНАРХИЗМ»

 

<...> Во все времена в человеческих обществах боролись два течения. С одной стороны, народные массы вырабатывали, в виде обычая, ряд учреждений, необходимых для того, чтобы обществевная жизнь была возможна, чтобы обеспечить мир в своей среде, улаживать возникающие раздоры и помогать друг другу во всем том, что требует соединенных усилий. Родовой быт у дикарей, сельская община и мирской суд, охотничьи и, позднее, промышленные артели, вольные города-республики вечевого строя, возникшие среди них зачатки международного права и многие другие учреж-дения были выработаны не законодателями, а самим народным творчеством.

И во все времена появлялись также среди людей волхвы, шаманы, прорицатели, жрецы и начальники военных дружин, стремившиеся устано-вить и упрочить свою власть над народом. Они сплачивались между собой, вступали в союз и поддерживали друг друга, чтобы начальствовать над людьми, держать их в повиновении, управлять ими и заставлять их работать на себя.

Анархизм является, очевидно, представителем первого течения, то есть творческой созидательной силы самого народа, стремившегося выработать учреждения обычного права, которые уберегли бы его от желающего властвовать меньшинства. Силою же народного творчества и народной созидательной деятельности, опирающейся на современное знание и технику, анархизм стремится и теперь выработать учреждения, которые обеспечили бы свободное развитие общества. В этом смысле, следовательно, безгосударст-венники и государственники существовали во все времена истории.

Затем во все времена происходило также то, что учреждения, даже самые прекрасные по своей первоначальной цели, выработанные сперва людьми ради обеспечения равенства, мира и взаимной поддержки, со временем окаменевали, утрачивали свой первоначальный смысл, подпадая под иго властолюбивого меньшинства и становились, наконец, стеснением для личности в ее стремлении к дальнейшему развитию. Тогда отдельные личности восставали против этих учреждений. Но одни из этих недовольных старались сбросить с себя иго общественных учреждений - рода, общины, гильдии - исключительно для того, чтобы получить возможность самим возвыситься над остальными и обогатиться на их счет; тогда как другие восставали против стеснительного установления с целью видоизменить его на пользу всем - в особенности же, чтобы стряхнуть ярмо власти, насевшей на общество. Все реформаторы, политические, религиозные и экономические, принадлежали к этому числу. И среди них во все времена появлялись такие личности, которые, не дожидаясь, чтобы все их сородичи или даже большинство прониклись теми же воззренияими, шли вперед - где можно, гурьбою, а не то и в одиночку - на борьбу против угнетения. Такие личности становились революционерами, и мы их также встречаем во все времена. <...>

Повторяя вкратце сказанное, - анархизм ведет, следовательно, свое происхождение из созидательной, творческой народной деятельности, которою вырабатывались в прошлом все учреждения общежития, и из протеста, из восстания личности и народов против насевшей на эти учреждения нуждой им силы, того протеста, в котором восставшие стремились дать снова Простор творческой народной деятельности, с тем, чтобы она могла проявиться с новою силою для выработки нужных учреждений.

В наше время анархизм родился из того же протеста - критического и революционного, из которого родился весь социализм. Только часть социалистов, дойди до отрицания капитала и общественного строя, основанного на порабощении работника капиталистом, остановилась на этом. Она не восстала против главного, по нашему мнению, оплота капитала - государства - и главных его оплотов: объединения власти, закона (писанного меньшинством на пользу меньшинства) и суда, установленного главным образом для защиты власти капитала.

Анархизм же не остановился в своей критике перед этими учреждения-ми. Он поднял свою святотатственную руку не только против капитала, но и против этих оплотов капитализма. <...>

<...> Анархизм представляет собою миросозерцание, основанное на современном механическом понимании явлений и охватывающее всю природу, включая в нее жизнь человеческих обществ и их экономические, политические и нравственные задачи. Его метод исследования - метод точных естественных наук: им должно быть проверено всякое научное заключение. Его стремление создать синтетическую философию, охватывающую все явления природы, следовательно, и жизнь общества, не впадая, однако, в ошибки, в которые впали Конт и Спенсер по вышеуказанным причинам.

Естественно поэтому, что по большинству вопросов жизни анархизм дает иные ответы и занимает иное положение, чем все политические, а также огчасти и социалистические партии, которые еще не расстались с прежними метафизическими фикциями.

Конечно, выработка полного механического миросозерцания едва только начата в его социалистической части, касающейся жизни и развития обществ; но то немногое, что уже сделано, несомненно носит на себе, иногда, впрочем, еще не вполне сознательно, указанный характер. В области философии права, в теории нравственности, в политической экономии, в истории народов и в истории общественных учреждений анархизм уже показал, что он не будет довольствоваться метафизическими заключениями, а будет искать естественнонаучной основы. Он отказывается от метафизики Гегеля, Шеллинга и Канта, от комментаторов римского и католического права, от теоретиков государственного права, от метафизической политической экономии и старается отдать себе ясный отчет обо всех вопросах, поднятых в этих областях знания, на основании тех многочисленных работ, которые были сделаны за последние тридцать или сорок лет с точки зрения естествоиспытателя.

Подобно тому, как метафизические представления о Всемирном Духе, о творческой силе Природы, о любовном притяжении Вещества, о воплощении Идеи, о цели Природы, о непознаваемом, о человечестве, понятом в смысле одухотворенного Бытия, и т.д. отвергаются ныне материалистической философией, а зачаточные обобщения, которые скрывались под этими туман- ными словами, переводятся на вещественный (конкретный) язык фактов, так точно поступаем и мы, когда подходим к фактам общественной жизни. <...>

Зная это, мы не можем видеть залога прогресса в еще большем подчинении всех государству. Мы ищем его в наиболее полном освобождении личности от власти государственной; в наибольшем развитии личного почина и вместе с тем в ограничении отправлений государства, а не в расширении их.

Ход вперед представляется нам в уничтожении, во-первых, власти, насевшей (особенно начиная с шестнадцатого века) на общество и все более стремящейся расширить свои отправления; а во-вторых, в возможно более широком развитии договорного начала и самостоятельности всех возможных союзов, создавшихся ради определенных целей и путем договора охватывающих все общество. Сама же жизнь общества представляется нам не как нечто законченное, закоченелое, а как нечто никогда не законченное, вечно живое и постоянно изменяющее свои формы согласно потребностям времени.

Такое понимание человеческого прогресса, а также воззрения на то, что желательно в будущем (что может умножить сумму счастья), неизбежно ведет и к своеобразной тактике в борьбе - к стремлению развить наибольшую силу почина в отдельных кружках и личностях, причем единство действия достигается единством целей и той убедительностью, которую всегда получает свободно и серьезно обсуждаемая мысль. Это стремление отражается во всей тактике и во всей внутренней жизни каждой из анархических групп.

Затем мы утверждаем и стараемся доказать, что всякой новой экономиической форме общежития надлежит выработать свою новую форму политических отношений. Так было в истории и так будет, несомненно, в будущем; новые формы уже намечаются.

Крепостное право и самодержавие или, по крайней мере, почти неограниченная власть короля или царя шли в истории рука об руку. Они обуславливали друг друга. Точно так же правление капиталистов выработало свой характерный политический строй - представительное направление в строго централизованной, объединенной монархии или республике.

Социализму, в какой бы форме он ни проявился и в какой бы мере он подошел к коммунизму, предстоит также выработать свою форму политических отношений. Старыми он не может воспользоваться, как не мог бы воспользоваться церковной иерархией и ее теорией. В той или другой форме он должен стать больше мирским, менее полагаться на косвенное правление через выборных стать более самоуправляющимся. <...>

Анархизм представляет собой попытку приложить обобщения, добытые естественнонаучным индуктивным методом, к оценке человеческих учреждений и угадать на основании этой оценки дальнейшие шаги человечества на пути свободы, равенства и братства с целью осуществления наибольшей суммы счастья для каждой из единиц человеческого общества.

Он составляет неизбежный результат того естественнонаучного умственного движения, которое началось в конце восемнадцатого века, было задержано на полвека реакцией, водворившейся в Европе после французской революции, и в полном расцвете сил выступило снова начиная с конца пятидесятых годов. Его корни - в естественнонаучной философии восемнадцатого века. Полное же свое научное обоснование он мог получить только после того пробуждения естествознания, которое возродило к жизни лет сорок тому назад естественнонаучное изучение человеческих общественных учреждений.

В нем нет места тем, якобы научным, законам, которыми приходилось довольствоваться германским метафизикам в двадцатых и тридцатых годах, и он не признает другого метода, кроме естественнонаучного. Этот метод он прилагает ко всем так называемым гуманитарным наукам, и, пользуясь им, а также и всеми исследованиями, недавно вызванными этим методом, он стремится переустроить все науки о человеке и пересмотреть все ходячие понятия о праве, справедливости и т.п. на началах, послуживших для пересмотра всех естественных наук. Его цель - научное миросозерцание, обнимающее всю природу, в том числе и человека.

Этим мировоззрением определяется положение, занятое анархизмом в практической жизни. В борьбе между личностью и государством анархизм, подобно своим предшественникам восемнадцатого века, выступил за личность против государства, за общество против насевшей на него власти. И, пользуясь историческим материалом, накопленным современною наукою, он показал, что государственная власть, которой гнет растет с каждым годом, есть, собственно говоря, надстройка вредная, ненужная для нас, современных европейцев, создавшаяся сравнительно недавно, - надстройка в интересах капитализма погубившая уже а древней истории политически свободный Рим, политически свободную Грецию и все прочие центры цивилизаций, возникшие на Востоке и в Египте. Власть, создавшаяся для объединения интересов землевладельца, судьи, воина и жреца и во все времена истории становившаяся поперек попыток человечества создать себе более обеспеченную и свободную жизнь, не может стать орудием освобождения точно так же, как цезаризм (императорство) или церковь не может послужить орудием социалистического переворота.

На почве экономической анархии пришел к заключению, что современ-ное зло имеет свой корень не в том, что капиталист присваивает себе барыш, или прибавочную стоимость, а в самом факте возможности этого барыша, который только потому и получается, что миллионам людей буквально нечем прокормиться, если не продавать свою силу за такую цену, при которой будет возможен барыш и созидание “прибавочной ценности”. Он понял поэтому, что в политической экономии прежде всего следует обратить внимание на так называемое “потребление” и что первым делом революции должно быть переустройство его, обеспечив пишу, жилище и одежду для всех. “Производство” же должно быть приспособлено к тому, чтобы удовлетворить этой первой, насущной потребности общества. Поэтому анархизм не может видеть в будущей ближайшей революции простую замену денежных знаков рабочими чеками или замену теперешних капиталистов государством. Он видит в ней первый шаг на пути к безгосударственному коммунизму.

Прав ли анархизм в своих выводах - покажет научная критика его основ и практическая жизнь будущего. Но в одном он, конечно, безусловно прав: в том, что он включил изучение общественных учреждений в область естественнонаучных исследований, распрощался навсегда с метафизикой и пользуется тем методом, которым создались современное естествознание и современная материалистическая философия. Благодаря этому самые ошибки, которые могли быть сделаны анархизмом в его исследованиях, могут быть легче открыты. Но проверены его выводы могут быть только тем же естественнонаучным, индуктивно-дедуктивным методом, каким создается всякая наука и всякое научное миросозерцание.

“ГОСУДАРСТВО И ЕГО РОЛЬ В ИСТОРИИ”

<...> Условимся, прежде всего, в том, что мы разумеем под словом «государство». Известно, что в Германии существует целая школа писателей, которые постоянно смешивают государство с обществом. Такое смешение встречается даже у серьёзных мыслителей, а также и у тех французских писателей, которые не могут представить себе общества без государственного подавления личной и местной свободы. Отсюда и возникает обычное обвинение анархистов в том, что они хотят “разрушить общество” и проповедуют “возвращение к вечной войне каждого со всеми”.

А между тем такое смещение двух, совершенно разных понятий “государство” и “общество” идет в разрез со всеми приобретениями, сделанными в области истории в течение последних тридцати лет; в нем забывается, что люди жили обществами многие тысячи лет, прежде чем создались государства, и что среди современных европейских народностей государство есть явление самого недавнего происхождения, развившееся лишь с шестнадцатого столетия, - причем самыми блестящими эпохами в жизни человечества были именно те, когда местные вольности и местная жизнь не были еще задавлены государством, и когда люди жили в общинах и в вольных городах.

Государство есть лишь одна из форм, которые общество принимало в течение своей истории. Каким же образом можно смешивать понятия об обществе и государстве?              * * *

С другой стороны, государство нередко смешивают с правительством. И так как государство немыслимо без правительства, то иногда говорят, что следует стремиться к уничтожению правительства, а не к уничтожению государства.

Мне кажется, однако, что государство и правительство представляют собою опять-таки два разнородных понятия. Понятие о государстве обнимает собою не только существование власти над обществом, но и сосредоточение управления местной жизнью в одном центре, то есть территориальную концентрацию, а также сосредоточение многих или даже всех отправлений общественной жизни в руках немногих. Оно предполагает возникновение совершенно новых отношений между различными членами общества.

Это характерное различие, ускользающее на первый взгляд, ясно выступает при изучении происхождения государства. И для того, чтобы понять, что такое государство, есть только один способ; это проследить его историческое развитие. <...>

<...> Если вы посмотрите на государство, каким оно явилось в истории и каким по существу своему продолжает быть теперь: если вы убедитесь, как убедились мы, что общественное учреждение не может служить безразлично всем целям, потому что как всякий орган, оно развивается ради одной из-вестной функции, а не ради всех безразлично, - вы поймете, почему мы неиз-бежно приходим к заключению о необходимости уничтожения государства.

Мы видим в нем учреждение, которое в течение всей истории человеческих обществ служило для того, чтобы мешать всякому союзу людей между собою, чтобы препятствовать развитию местного почина, душить уже существующие вольности и мешать возникновению новых. И мы знаем, что учреждение, которое прожило уже несколько столетий и прочно сложилось, в известную форму ради того, чтобы выполнить известную роль в истории, не может быть приноровлено к роли противоположной.

Что же говорят в ответ на этот довод, неопровержимый для всякого, кто только задумывался над историей? “Государство уже есть, оно существует и представляет готовую и сильную организацию. Зачем же разрушать её, если можно ею воспользоваться? Правда, теперь она вредна, но это потому что она находится в руках эксплуататоров. А раз она попадает в руки народа, почему же ей не послужить для благой цели, для Народного блага?”

Это - все та же мечта шиллеровского маркиза Позы, пытавшегося превратить самодержавие в орудие освобождения, или мечта аббата Фроммана в романе Золя “Рим”, пытающегося сделать из католической церкви рычаг социализма.

Не грустно ли, что приходится отвечать на такие доводы? Ведь тот, кто рассуждает таким образом, или не имеет ни малейшего понятия об исторической роли государства, или же представляет себе социальную революцию в таком жалком и ничтожном виде, что она не имеет ничего общего с социалистическими стремлениями.

Возьмем как конкретный пример Францию. Всем нам известен тот поразительный факт, что третья республика во Франции, несмотря на свою республиканскую форму, остается но существу монархической. Все мы упрекаем ее за то, что она оказалась неспособной сделать Францию республиканской; я уже не говорю о том, что она ничего не сделала для социальной революции: я хочу только сказать, что она даже не внесла республиканских нравов и республиканского духа. В самом деле, ведь все то немногое, что действительно было сделано в течение последних двадцати пяти лет для демократизации нравов и для распространения просвещения, - делалось повсюду, даже и в европейских монархиях, под давлением духа того времени, которое мы переживаем. Откуда же явился во Франции этот странный государственный строй - республиканская монархия?

Происходит он оттого, что Франция была и осталась государством в той же мере, в какой она была тридцать лет тому назад. Имена правителей изменились, но все это огромное чиновничье здание, созданное во Франции по образцу императорского Рима, осталось; колеса этого громадного механизма продолжают по-прежнему обмениваться пятьюдесятью бумагами каждый раз, когда ветром снесет дерево на большой дороге. Штемпель на бумагах изменился, но государство, его дух, его органы, его территориальная централизация и централизация функций остались без перемены. Мало того: как всякие паразиты, они день ото дня все больше и больше расползаются по всей стране.

Республиканцы - по крайней мере, искренне - долго льстили себя надеждой, что им удастся воспользоваться государственной организацией для того, чтобы произвести перемену в республиканском смысле; мы видим теперь, как они обочлись.

Вместо того чтобы уничтожить старую организацию, уничтожить государство и создать новые формы объединения - из сельской общины, свободного союза рабочих и т. д., они захотели “воспользоваться старой, уже существующей организацией”. И за это непонимание той истины, что историческое учреждение нельзя заставить по произволу работать то в том, то в другом направлении, что оно имеет свой собственный путь развития, они поплатились тем, что были сами поглощены этим учреждением.

А между тем здесь дело еще не шло об изменении всех экономических отношений общества, как идет у нас: вопрос был лишь в изменении некоторых политических отношений между людьми.

И, несмотря на эту полную неудачу, несмотря на такой жалкий результат, нам все еще продолжают повторять, что завоевания государственной власти народом будет достаточно для совершения социальной революции. Нас хотят уверить, несмотря на все неудачи, что старая машина, старый организм, медленно выработавшийся в течение хода истории с целью убивать свободу, порабощать личность, подыскивать для притеснения законное основание, отуманивать человеческие умы, постепенно приучая их к рабству мысли, -. каким-то чудом вдруг окажется пригодным для новой роли: вдруг явится и орудием, и рамками, в которых создастся новая жизнь, водворится свобода и равенство на экономическом основании, наступит пробуждение общества и завоевание им лучшего будущего!.. Какая нелепость! Какое непонимание истории! Чтобы дать простор широкому росту социализма, нужно вполне перестроить все современное общество, основанное на узком лавочническом индивидуализме. Вопрос не только в том, чтобы, как иногда выражаются на метафизическом языке, “возвратить рабочему целиком весь продукт его труда”, но в том, чтобы изменить самый характер всех отношений между людьми, начиная с отношений отдельного обывателя к какому-нибудь церковному старосте или начальнику станции и кончая отношениями между различными ремеслами, деревнями, городами и областями. На всякой улице. во всякой деревушке, в каждой группе людей, сгруппировавшихся около фабрики или железной дороги, должен проснуться творческий, созидатель-ный и организованный дух - для того, чтобы и на фабрике, и на железной дороге, и в деревне, и в складе продуктов, и в потреблении, и в производстве. и в распределении все перестроилось по-новому. Все отношения между личностями и человеческими группами должны будут подвергнуться перестройке с того самого часа, когда мы решимся дотронуться впервые до современной общественной организации, до ее коммерческих или административных учреждений.

И эту-то гигантскую работу, требующую свободной деятельности народного творчества, хотят втиснуть в рамки государства! Хотят ограничить пределами пирамидальной организации, составляющей сущность государства! Из государства, самый смысл существования которого заключается, как мы видели, в подавлении личности, в уничтожении всякой свободной группировки, всякого свободного торжества, в ненависти ко всякому личному почину и в торжестве одной идеи (которая по необходимости должна быть идеей посредственности), - из этого-то механизма хотят сделать орудие для выполнения гигантского превращения!.. Целым общественным обновлением хотят управлять нулем указов и избирательного большинства!.. Какое ребячество!

Через всю историю нашей цивилизации проходят два течения, две враждебные традиции: римская и народная; императорская и федералистская; традиция власти и традиция свободы. И теперь, накануне великой социальной революции, эти две традиции опять стоят лицом к лицу.

Которое нам выбирать из этих двух борющихся в человечестве течений - течение народное или течение правительственного меньшинства, стремящегося к политическому и религиозному господству, сомнения быть не может. Наш выбор сделан. Мы пристаем к тому течению, которое еще в двенадцатом веке приводило людей к организации, основанной на свободном соглашении, на свободном почине личности, на вольной федерации тех, кто нуждается в ней. Пусть другие стараются, если хотят, удержаться за традиции канонического и императорского Рима! <…>

ЗАПИСКИ РЕВОЛЮЦИОНЕРА

 

Западная Европа

 

В 1886г. социалистическое движение в Англии было в полном ходу. Многочисленные группы рабочих открыто присоединились к нему в главных городах. Представители средних классов, в особенности молодежь, всячески ему помогали. <...>

Во всех слоях общества заинтересовались тогда социализмом и различными проектами реформ и преобразования общества. Осенью и затем зимою ко мно постоянно обращались с предложением читать лекции. Таким образом, я объехал почти все большие города Англии и Шотландии, читая лекции отчасти о тюрьмах, но больше всего об анархическом социализме. Так как я обыкновенно принимал первое сделанное мне предложение гостеприимства после окончания лекции, то мне приходилось иногда ночевать в бога-том дворе, а на другой день - в бедном жалище рабочего. Каждый вечер я виделся после лекции со множеством народа, принадлежавшего к самым различным классам. И в скромной ли комнате рабочего, или в гостиной богача завязывалась одинаково оживленная беседа о социализме и анархизме, продолжавшаяся до глубокой ночи, пробуждая надежды в коттеджах и опасения в богатых домах. Всюду, она велась с одинаковой серьезностью.

У богачей главный вопрос был: “Чего желают социалисты? Что они намереваются делать?” Затем следовало: “Какие уступки абсолютно необходимо будет сделать в известный момент для избежания серьезного столкновения? ” Во время этих разговоров мне редко приходилось слышать, чтобы требования социалистов назывались несправедливыми или вздор-ными; но я находил также повсеместно твердую уверенность в том, что революция в Англии невозможна, ибо стране придется гибнуть от голода, и что требования большинства рабочих еще не достигли ни того размера, ни той точности, которые высказываются в требованиях социалистов.<...>

Другою характерною чертою движения в Англии было значительное число лиц из средних классов, поддерживающих его всяким образом. Одни из них открыто присоединились к движению, другие косвенно помогали ему. Во Франции и в Швейцарии обе партии, рабочие и средние классы, стояли в боевом порядке друг против друга, резко разделенные на два лагеря. Так было, по крайней мере, в 1876-1885гг. Когда я жил в Швейцарии, то знакомства мои были исключительно среди работников; вряд ли я имел двух или трех знакомых средних классов. В Англии это было невозможно. Значительное число мужчин и женщин из буржуазии, не колеблясь, открыто являлись в Лондоне и в провинции нашими помощниками при устройстве социалистических митингов, при сборе в парках денег в пользу стачечников, секретарями в секциях, организаторами манифестаций. Кроме того, мы видели зачатки движения “в народ”, подобно тому, которое совершалось в России в начале семидесятых годов, хотя не такого глубокого, не проникнутого таким же самоотречением, иногда при этом не лишенного характера благотворительности, который совершенно отсутствовал у нас. В Англии тоже многие искали всякие способы сближения с рабочими, посещая для этого трущобы и устраивая народные университеты, “поселения” интеллигентов в трущобах, кварталах, как Тойнби-Холл, и т. д.<...>

ХVII

<...> Знакомясь, таким образом, с реальной жизнью, я постоянно имел в виду вопрос: какие формы должно принять производство на социалистических началах, то есть организованное самими трудящимися, для наилучшего удовлетворения всех нужд населения? Большинство социалистов говорило до тех пор, что - цивилизованное общество производит гораздо больше, чем требуется для обеспечения благосостояния всем, и что неправильно только распределение того, что производится. “Когда, - говорили они, - произойдет социальная революция, каждому останется только вернуться в свою фабрику или мастерскую и взяться за прежнюю работу. Общество само завладеет прибавочною стоимостью, то есть прибылью, идущей теперь капиталисту”. Я, напротив, убедился, что при современной системе частной собственности само производство, ведущееся ради прибыли, приняло ложное направление и оно совершенно недостаточно даже для удовлетворения основных жизненных потребностей всего населения. При такой низкой производительности “благосостояние для всех” невозможно. Частная собственность и производство ради прибыли прямо-таки мешают настоящему удовлетворению потребностей населения, как они ни скромны в данное время у громадной массы народа.

Ни один продукт, замечал я, не производится в большем количестве, чем его требуется для удовлетворения всех потребностей. “Перепроизводство”, о котором так часто говорят, означает только, что массы слишком бедны и не в состоянии покупать даже предметы первой необходимости, произведенные ими и в которых они сильно нуждаются. А между тем во всех образованных странах производство, как промышленное, так и землевладельческое, очень легко может и должно быть увеличено до такого уровня, чтобы обеспечить довольство всех. Эти мысли повели меня к изучению того, чем может стать современное земледелие, а также как переустроить образование на новых началах, чтобы дать возможность каждому заняться приятной и производительной физической и умственной работой и усилить общую производительность.<...>

Кропоткин П.А. Государство и его роль в истории. -М., 1917, с. 4-5, 57-61

Кропоткин П.А. Записки революционера. - М.,1990, с.458, 459, 461, 463

 

ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ ЛЕНИН (УЛЬЯНОВ)

 

Владимир Ильич Ленин (Ульянов) [10 (22) апреля 1870, Симбирск — 21 января 1924, Горки, Московская губерния], российский политический и государственный деятель; основатель коммунистической партии и советского государства; один из лидеров международного коммунистического движения.

Биография

22 апреля 1870 года в Симбирске родился Владимир Ильич Ленин (Ульянов). (Ульянова-Елизарова А. И. Воспоминания об Ильиче - В кн.: Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине. Т.1. - М.: Политиздат, 1984, с. 17.) Сын И. Н. Ульянова — директора симбирских народных училищ, его старший брат А. И. Ульянов казнен (1887) за участие в покушении на царя Александра III. В 1887 В. Ульянов поступил на юридический факультет Казанского университета; в декабре исключен из университета и выслан за участие в студенческом движении. В 1891 сдал экзамены за юридический факультет при Санкт-Петербургском университете; помощник присяжного поверенного в Самаре. В 1893 переехал в Санкт-Петербург.

В 1895 Ленин участвовал в создании Петербургском «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», затем арестован. В 1897 выслан на 3 года в с. Шушенское Енисейской губ. В 1900 выехал за границу; вместе с Георгием Валентиновичем Плехановым и др. начал издание газеты «Искра». На 2-м съезде РСДРП (1903) Ленин возглавил партию большевиков. С 1905 в Санкт-Петербурге; с декабря 1907 в эмиграции. В апреле 1917, приехав в Петроград, Ленин выдвинул курс на победу социалистической революции. После Июльского кризиса 1917 на нелегальном положении. Возглавил руководство Октябрьским восстанием в Петрограде. На 2-м Всероссийском съезде Советов Ленин избран Председателем Совета народных комиссаров (СНК), Совета рабочей и крестьянской обороны (с 1919-СТО); член Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета (ВЦИК) и Центрального Исполнительного Комитета (ЦИК) СССР. С марта 1918 в Москве. Сыграл решающую роль в заключении Брестского мира. 30 августа при покушении на его жизнь был тяжело ранен. В 1922 Ленин тяжело заболел и с декабря не участвовал в политической деятельности.

Политико-правовые воззрения

Ленин рано стал приверженцем идей К. Маркса и Ф. Энгельса и стремился применить их к решению проблем общественного развития России. Придя к выводу о вступлении России на путь капитализма, Ленин обосновал необходимость буржуазно-демократической революции, и ее перерастания в социалистическую революцию. Важнейшим средством революционной борьбы Ленин считал создание партии профессиональных революционеров, «партии нового типа», в отличие от парламентских социал-демократических партий. Резко критикуя принципы парламентской демократии и разделения властей, Ленин отстаивал курс на установление диктатуры пролетариата как орудия построения социализма и коммунизма. Ленин считал, что Россия должна начать мировую социалистическую революцию. Острый кризис в стране после Октябрьского переворота и гражданской войны, не оправдавшиеся надежды на революцию в европейских странах привели Ленина к признанию ошибочности политики «военного коммунизма» и необходимости перехода к новой экономической политике.

Основные труды Ленина: «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов? (1894); «Развитие капитализма в России» (1899); «Что делать? (1902); «Шаг вперед, два шага назад» (1904); «Материализм и эмпириокритицизм» (1909); «Империализм как высшая стадия капитализма» (1916); «Государство и революция» (1917); «Детская болезнь «левизны» в коммунизме» (1920); «Странички из дневника», «О кооперации», «О нашей революции», «Письмо к съезду» и другие.

 

“ГОСУДАРСТВО И РЕВОЛЮЦИЯ”

 

Учение марксизма о государстве и задачи пролетариата в революции

 

Глава 1 КЛАССОВОЕ ОБЩЕСТВО И ГОСУДАРСТВО

 

4. “Отмирание” государства и насильственная революция

 

Во-первых. В самом начале этого рассуждеания Энгельс говорит, что, беря государственную власть, пролетариат “тем самым уничтожает государство как Государство”. На деле Энгельс говорит об “уничтожении” пролетарской революцией государства буржуазии, тогда как слова об отмирании относятся к остаткам пролетарской государственности после социалистической революции. Буржуазное государство не “отмирает”, по Энгельсу, а “уничтожается” пролетариатом в революции. Отмирает после этой революции государство или полугосударство.

Во-вторых. Государство есть “особая сила для подавления”. Это великолепное и в высшей степени глубокое определение Энгельса дано им здесь с полнейшей ясностью. А из него вытекает, что “особая сила для подавления” пролетариата буржуазией, миллионов трудящихся горстками богачей должна смениться “особой силой для подавления” буржуазии пролетариатом (диктатура пролетариата).

В-третьих. Об “отмирании” и даже еще рельефнее и красочнее - о “засыпании” Энгельс говорит совершенно ясно и определенно по отношению к эпохе после “взятия средств производства во владение государством от имени всего общества”, то есть после социалистической революции. Мы все знаем, что политической формой “государства” в это время является самая полная демократия. Но никому и оппортунистов, бесстыдно искажающих марксизм, не приходит в голову, что речь идет здесь, следовательно, у Энгельса, о “засыпании” и “отмирании” демократии. Буржуазное государство может “уничтожить” только революция. Государство вообще, то есть самая полная демократия, может только “отмереть”.

В-четвертых. Выставив свое знаменитое положение: “государство отмирает”, Энгельс сейчас же поясняет конкретно, что направляется это положение и против оппортунистов, и против анархистов. При этом на первое место поставлен у Энгельса тот вывод из положения об “отмиранвм государства”, который направлен против оппортунистов.

В-пятых. В том же самом сочинении Энгельса, из которого все помнят рассуждение об отмирании государства, есть рассуждение о значении насильственной революции. Историческая оценка ее роли превращается у Энгельса в настоящий панегирик насильственной революции.

Глава П

ГОСУДАРСТВО И РЕВОЛЮЦИЯ ОПЫТ 1848-1851 ГОДОВ

1. Канун революции

Государство есть особая организация силы, есть организация насилия для подавления какого-либо класса. Какой же класс надо подавлять пролетариату? Конечно, только эксплуататорский класс, то есть буржуазию. Трудящимся нужно государство лишь для подавления сопротивления эксплуататоров, а руководить этим подавлением, провести его в жизнь в состоянии только пролетариат, как единственный до конца революционный класс, единст-венный класс, способный объединить всех трудящихся и эксплуатируемых в борьбе против буржуазии, в полном смещении её.

Эксплуататорским классам нужно политическое господство в интересах поддержания эксплуатации, то есть в корыстных интересах ничтожного меньшинства, против громаднешего большинства народа. Эксплуатируемым классам нужно политическое господство в интересах полного уничтожения всякой эксплуатации, то есть в интересах громаднейшего большинства народа, против ничтожного меньшинства современных рабовладельцев, то есть помещиков и капиталистов.

Маркс всю свою жизнь боролся с этим мелкобуржуазным социализмом, ныне возрожденным в России партиями эсеров и меньшевиков. Маркс провел учение о классовой борьбе последовательно вплоть до учения о политичсской власти, о государстве.

Свержение господства буржуазии возможно только со стороны пролетариата, как особого класса, экономические условия существования которого подготовляют его к такому свержению, дают ему возможность и силу совершить его. В то время как буржуазия раздробляет, распыляет крестьянство и все мелкобуржуазные слои, она сплачивает, объединяет, организует пролетариат. Только пролетариат - в силу экономической роли его в крупном производстве - способен быть вождем всех трудящихся и эксплуатируемых масс, которые буржуазия эксплуатирует, гнетет, давит часто не меньше, а сильнее, чем пролетариев, но которые не способны к самостоятельной борьбе за свое освобождение.

Учение о классовой борьбе, примененное Марксом к вопросу о государстве и о социалистической революции, ведет необходимо к признанию политического господства пролетариата, его диктатуры, то есть власти, не разделяемой ни с кем и опирающейся непосредственно на вооруженную силу масс. Свержение буржуазии осуществимо лишь превращением пролетариата в господствующий класс, способный подавить неизбежное, отчаянное сопротивление буржуазии и организовать для нового уклада хозяйства все трудящиеся и эксплуатируемые массы.

Пролетариату необходима государственная власть, централизованная организация силы, организация насилия и для подавления сопротивления эксплуататоров, и для руководства громадной массой населения, крестьянством, мелкой буржуазией, полупролетариями в деле “налаживавия” социалис-тического хозяйства.

Воспитывая рабочую партию, марксизм воспитывает авангард пролетариата, способный взять власть и вести весь народ к социализму, направлять и организовывать новый строй, быть учителем, руководителем, вождем всех трудящихся и эксплуатируемых в деле устройства своей общественной жизни без буржуазии и против буржуазии. Наоборот, господствующий ныне оппортунизм воспитывает из рабочей партии отрывающихся от массы представителей лучше оплачиваемых рабочих, “устраивающихся” сносно при капитализме, продающих за чечевичную похлебку свое право первородства, то есть отказывающихся о роли революционных вождей народа против буржуазии.

Глава III

ГОСУДАРСТВО И РЕВОЛЮЦИЯ. ОПЫТ ПАРИЖСКОЙ КОММУНЫ

1871 ГОДА. АНАЛИЗ МАРКСА

2. Чем заменить разбитую государственную машину?

Итак, разбитую государственную машину Коммуна заменила как будто бы “только” более полной демократией: уничтожение постоянной армии, полная выборность и сменяемость всех должностных лиц. Но на самом деле это “только означает гигантскую замену одних учреждений учреждениями принципиально иного рода. Здесь наблюдается как раз один из случаев превращения количества в качество: демократия, проведенная с такой наибольшей полнотой и последовательностью, с какой это вообще мыслимо, превращается из буржуазной демократии в пролетарскую, из государства (особая сила для подавления определенного класса) в нечто такое, что уже не есть собственно государство.

Полная выборность, сменяемость в любое время всех без изъятия должностных лиц, сведение их жалованья к обычной “заработной плате рабочего’, эти простые и “само собою понятные’ демократические меропри-ятия, объединяя вполне интересы рабочих и большинства крестьян, служат в то же время мостиком, ведущим от капитализма к социализму. Эти меропри-ятия касаются государственного, чисто политического переустройства общества, но они получают, разумеется, весь свой смысл и значение лишь в связи с осуществляемой или подготовляемой “экспроприацией экспроприаторов”, то есть переходом капиталистической частной собственности на средства производства в общественную собственность.

Глава IV ПРОДОЛЖЕНИЕ ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ПОЯСНЕНИЯ

ЭНГЕЛЬСА

6. Энгельс о преодолении демократии

В обычных рассуждениях о государстве постоянно делается та ошибка, от которой здесь предостерегает Энгельс и которую мы отмечали мимоходом в предыдущем изложении, а именно:

постоянно забывают, что уничтожение государства есть уничтожение также в демократии, что отмирание государства есть отмирание демократии.

На первый взгляд, такое утверждение представляется крайне странным и непонятным; пожалуй, даже возникает у кого-либо опасение, не ожидаем ли мы пришествия такого общественного устройства, когда не будет соблюдаться принцип подчинения меньшинства большинству, ибо ведь демократия это и есть признание такого принципа?

Нет. Демократия не тождественна с подчинением меньшинства большинству. Демократия есть признающее подчинение меньшинства большинству государство, то есть организация для систематического насилия одного класса над другим, одной части населения над другою.

  Мы ставим своей конечной целью уничтожение государства, то есть всякого организованного и систематического насилия, всякого насилия над людьми вообще. Мы не ждем пришествия такого общественного порядка, когда бы не соблюдался принцип подчинения меньшинства большинству. Но, стремясь к социализму, мы убеждены, что он будет перерастать в коммунизм, а в связи с этим будет исчезать всякая надобность в насилии над людьми вообще, в подчинении одного человека другому, одной части населения другой его части, ибо люди привыкнут к соблюдению элементарных условий общественности без насилия и без подчинения.

Глава V

ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ ОТМИРАНИЯ ГОСУДАРСТВА

2. Переход от капитализма к коммунизму

Раньше вопрос ставился так: чтобы добиться своего освобождения, пролетариат должен свергнуть буржуазию, завоевать политическую власть, установить свою революционную диктатуру.

Теперь вопрос ставится несколько иначе: переход от капиталистического общества, развивающегося к коммунизму, в коммунистическое общество невозможен без “политического переходного периода”, и государством этого периода может быть лишь революционная диктатура пролетариата.

Каково же отношение этой диктатуры к демократии?

В капиталистическом обществе, при условии наиболее благоприятного развития его, мы имеем более или менее полный демократизм в демократической республике. Но этот демократизм всегда сжат тесными рамками капиталистической эксплуатации и всегда остается поэтому, в сущности, демократизмом для меньшинства, только для имущих классов, только для богатых.

Демократия для ничтожного меньшинства, демократия для богатых - вот каков демократизм капиталистического общества. Если присмотреться поближе к механизму капиталистической демократии, то мы увидим везде и повсюду, и в мелких, якобы мелких, подробностях избирательного права (ценз оседлости, исключение женщин и т. д.), и в технике представительных учреждений, и в фактических препонах праву собраний (общественные издания не для “нищих’!), и в чисто капиталистической организации ежеднев-ной прессы и т.д, и т.д, - мы увидим ограничения да ограничения демократизма. Эти ограничения, изъятия, исключения, препоны для бедных кажутся мелкими, особенно на глаз того, кто сам никогда нужды не видал и с угнетенными классами в их массовой жизни близок не был (а таково девять десятых, если не девяносто девять сотых буржувзных публицистов и политиков), - но в сумме взятые эти ограничения исключают, выталкивают бедноту из политики, из активного участия в демократии.

Нет. Развитие вперед, то есть к коммунизму, идет через диктатуру пролетариата и иначе идти не может, ибо сломить сопротивление эксплуататоров-капиталистов больше некому и иным путем нельзя.

А диктатура пролетариата, то есть организация авангарда угнетенных в господствующий класс для подавления угнетателей, не может дать просто только расширения демократии. Вместе с громадным расширением демократизма впервые становящегося демократизмом для бедных, демократизмом для народа, а не демократизмом для богатеньких, диктатура пролетариата дает ряд изъятий из свободы по отношению к угнетателям, эксплуататорам, капиталистам. Их мы должны подавить, чтобы освободить человечество от наемного рабства, их сопротивление надо сломить силой, - ясно, что там, где есть подавление, есть насилие, нет свободы, нет демократии.

Демократия для гигантского большинства народа и подавление силой, то есть исключение из демократии эксплуататоров, угнетателей народа, - вот каково видоизменение демократии при переходе от капитализма к коммунизму.

Итак: в капиталистическом обществе мы имеем демократию урезанную, убогую, фальшивую, демократию только для богатых, для меньшинства. Диктатура пролетариата, период перехода к коммунизму, впервые даст демократию для народа, для большинства, наряду с необходимым подавле-нием меньшинства, эксплуататоров. Коммунизм один только в состоянии дать демократию действительно полную, и чем она полнее, тем скорее она станет ненужной, отомрет сама собою.

Наконец, только коммунизм создает полную ненадобность государства, ибо некого подавлять, “некого” в смысле класса, в смысле систематической борьбы с определенной частью населения. Мы не утописты и нисколько не отрицаем возможности и неизбежности эксцессов отдельных лиц, а равно необходимости подавлять такие эксцессы. Но, во-первых, для этого не нужна особая машина, особый аппарат подавления, это будет делать сам вооруженный народ с такой же простотой и легкостью, с которой любая толпа цивилизованных людей даже в современном обществе разнимает дерущихся или не допускает насилия над женщиной. А, во-вторых, мы знаем, что коренная социальная причина эксцессов, состоящих в нарушении правил общежития, есть эксплуатация масс, нужда и нищета их. С устранением этой главной причины эксцессы неизбежно начнут “отмирать”. Мы не знаем, как быстро и в какой постепенности, но мы знаем, что они будут отмирать. С их отмиранием отомрет и государство.

Маркс, не пускаясь в утопии, определил подробнее то, что можно теперь определить относительно этого будущего, именно: различие низшей и высшей фазы, ступени, этапа) коммунистического общества.

4. Высшая фаза коммунистического общества

Научная разница между социализмом и коммунизмом ясна. То, что обычно называют социализмом, Маркс назвал “первой” или низшей фазой коммунистического общества, поскольку общей собственностью становятся средства производства, поскольку слово “коммунизм” и тут применимо, если не забывать, что это не полный коммунизм. Великое значение разъяснений Маркса состоит в том, что он последовательно применяет и здесь материалис-тическую диалектику, учение о развитии, рассматривая коммунизм как нечто развивающееся из капитализма. Вместо схоластически выдуманных, “сочиненных” определений и бесплодных споров о словах (что социализм, что коммунизм), Маркс дает анализ того, что можно бы назвать ступенями экономической зрелости коммунизма.

В первой своей фазе, на первой своей ступени коммунизм не может еще быть экономически вполне зрелым, вполне свободным от традиций или следов капитализма. Отсюда такое интересное явление, как сохранение “узкого горизонта буржуазного права” - при коммунизме в его верной фазе. Буржуазное право по отношению к распределению продуктов потребления предполагает, конечно, неизбежно и буржуазное государство, ибо право есть ничто без аппарата, способного принуждать к соблюдению норм права.

Демократия имеет громадное значение в борьбе рабочего класса против капиталистов за свое освобождение. Но демократия вовсе не есть предел, а лишь один из этапов по дороге от феодализма к капитализму и от капитализма к коммунизму.

Демократия означает равенство. Понятно, какое великое значение имеет борьба пролетариата за равенство и лозунг равенства, если правильно понимать его в смысле уничтожения классов. Но демократия, означает только формальное равенство. И тотчас вслед за осуществлением равенства всех членов общества по отношению к владению средствами производства, то есть равенства труда, равенства заработной платы, пред человечеством неминуемо встанет вопрос о том, чтобы идти дальше, от формального равенства к фактическому, то есть к осуществлению правила: “каждый по способностям, каждому по потребносзям”.

Демократия есть форма государства, одна из его разновидностей. И, следовательно, она представляет из себя, как и всякое государство, организованное, систематическое применение насилия к людям. Это с одной стороны. Но, с другой стороны, она означает формальное признание равенства между гражданами, равного права всех на определение устройства государства и управление им. А это, в свою очередь, связало с тем, что на известной ступени развития демократии она, во-первых, сплачивает и дает ему возможность разбить, сломать вдребезги, стереть с лица земли буржуазную, хотя бы и республикански буржуазную, государственную машину, постоянную армию, полицию, чиновничество, заменить их более демократической, но все еще государственной машиной в виде вооруженных рабочих масс, переходящих к поголовному участию народа в милиции.

Здесь “количество переходит в качество”: такая степень демократизма связана с выходом из рамок буржуазного общества, с началом его социалистического переустройства. Если действительно все участвуют в управлении государством, тут уже капитализму не удержаться.

Учет и контроль - вот главное, что требуется для “налажения”, для правильного функционирования первой фазы коммунистического общества. Все граждане превращаются здесь в служащих по найму у государства, каковым являются вооруженные рабочие. Все граждане становятся служащими и рабочими одного всенародного, государственного “синдиката”.

Когда большинство народа начнет производить самостоятельно и повсеместно такой учет, такой контроль за капиталистами (превращенными теперь в служащих) и за господами интеллигентиками, сохранившими капиталистические замашки, тогда этот контроль станет действительно универсальным, всеобщим, всенародным, тогда от него нельзя будет никак уклониться, “некуда будет деться”.

Все общество будет одной конторой и одной фабрикой с равенством труда и равенством платы.

Но эта “фабричная” дисциплина, которую победивший капиталистов. свергнувший эксплуататоров пролетариат распространит на все общество. никоим образом не является ни идеалом нашим, ни нашей конечной целью, а только ступенькой, необходимой для радикальной чистки общества от гнусности и мерзостей капиталистической эксплуатации и для дальнейшего движения вперед.

С того момента, когда все члены общества или хотя бы громадное большинство их сами научились управлять государством, сами взяли это дело в свои руки, “наладили” контроль за ничтожным меньшинством капиталистов, за господчиками, желающими сохранить капиталистические замашки, за рабочими, глубоко развращенными капитализмом, - с этого момента начинает исчезать надобность во всяком управлении вообще. Чем полнее демократия, тем ближе момент, когда она становится ненужной. Чем демократичнее “государство”, состоящее из вооруженных рабочих и являющееся уже не государством в собственном смысле слова, тем быстрее начинает отмирать всякое государство.

Ибо когда все научатся управлять и будут на самом деле управлять самостоятельно общественным производством, самостоятельно осуществлять учет и контроль тунеядцев, баричей, мошенников и тому подобных “хранителей традиций капитализма”, - тогда уклонение от этого всенародного учета и контроля неизбежно сделается таким неимоверно трудным, таким редчайшим исключением, будет сопровождаться, вероятно, таким быстрым и серьезным наказанием (ибо вооруженные рабочие люди практической жизни, а не сентиментальные интеллигентики, и шутить они с собой едва ли позволят), что необходимость соблюдать несложные, основные правила всякого человеческого общежития очень скоро станет привычкой.

И тогда будет открыта настежь дверь к переходу от первой фазы коммунистического обшества к высшей его фазе, а вместе с тем к полному отмиранию государства.

 

 

“ДЕТСКАЯ БОЛЕЗНЬ “ЛЕВИЗНЫ” В КОММУНИЗМЕ”

“ЛЕВЫЙ” КОММУНИЗМ В ГЕРМАНИИ ВОЖДИ – ПАРТИЯ-

КЛАСС- МАССА

 

Одна уже постановка вопроса: “диктатура партии или диктатура класса? Диктатура (партия) вождей или диктатура (партия) масс - свидетельствует о самой невероятной и безысходной путанице мысли. Люди тщатся придумать нечто совсем особенное и в своем усердии мудрствования становятся смешными. Всем известно, что массы делятся на классы; - что противополагать массы и классы можно, лишь противополагая громадное большинство вообще, не расчлененное по положению в общественном строе производства, категориям, занимающим особое положение в общественном строе производства: - что классами руководят обычно и в большинстве случаев, по крайней мере в современных цивилизованных странах, политические партии; - что политические партии в виде общего правила управляются более или менее устойчивыми группами наиболее авторитетных, влиятельных, опытных, выбираемых на самые ответственные должности лиц, называемых вождями.

Мы в России переживаем (третий год после свержения буржуазии) первые шаги перехода от капитализма к социализму, или к низшей стадии коммунизма. Классы остались и останутся годами повсюду после завоевания власти пролетариатом. Разве, может быть, в Англии, где нет крестьян (но все же есть мелкие хозяйчики!), срок этот будет меньше. Уничтожить классы - значит не только прогнать помещиков и капиталистов - это мы сравнительно легко сделали - это значит также уничтожить мелких товаропроизводителей, а их нельзя прогнать, их нельзя подавить, с ними надо ужиться, их можно (и должно) переделать, перевоспитать только очень длительной, медленной, осторожной организаторской работой. Они окружают пролетариат со всех сторон мелкобуржуазной стихией, пропитывают его ею, развращают его ею, вызывают постоянно внутри пролетариата рецидивы мелкобуржуазной бесхарактерности, раздробленности, индивидуализма, переходов от увлечения к унынию. Нужна строжайшая централизация и дисциплина внутри политической партии пролетариата, чтобы этому противостоять, чтобы организаторскую роль пролетариата (а это его главная роль) проводить правильно, успешно, победоносно. Диктатура пролетариата есть упорная борьба, кровавая и бескровная, насильственная и мирная, военная и хозяйственная, педагогическая и администраторская, против сил и традиций старого общества. Сила привычки миллионов и десятков миллионов - самая страшная сила. Без партии, железной и закаленной в борьбе, без партии, пользующейся доверием всего честного в данном классе, без партии, умеющей следить за настроем массы и влиять на него, вести успешно такую борьбу невозможно. Победить крупную централизованную буржуазию в тысячу раз легче, чем “победить” миллионы и миллионы мелких хозяйчиков, а они своей повседневной, будничной, невидимой, неуловимой, разлагающей деятельностью осуществляют те самые результаты, которые нужны буржуазии, которые реставрируют буржуазию. Кто хоть сколько-нибудь ослабляет железную дисциплину партии пролетариата (особенно во время его диктатуры), тот фактически помогает буржуазии против пролетариата.

 

VII УЧАСТВОВАТЬ ЛИ В БУРЖУАЗНЫХ ПАРЛАМЕНТАХ?

В Западной Европе и Америке парламент сделался особенно ненавистным передовикам-революционерам из рабочего класса. Это бесспорно. Это вполне понятно, ибо трудно себе представить нечто более гнусное, подлое, изменническое, чем поведение гигантского большинства социалистических и социал-демократичеких депутатов в парламенте за время войны и после нее. Но было бы не только неразумно, а прямо преступно поддаваться этому настроению при решении вопроса, как следует бороться с общепризнанным злом. Во многих странах Западной Европы революционное настроение является теперь, можно сказать, “новинкой” или “редкостью”, которой слишком долго, тщетно, нетерпеливо ждали, и может быть поэтому так легко уступают настроению. Конечно, без революционного настроения в массах, без условий, способствующих росту такого настроения, революционной тактике не претвориться в действие, но мы в России слишком долгим, тяжелым, кровавым опытом убедились в той истине, что на одном революционном настроении строить революционной тактики нельзя. Тактика должна быть построена на трезвом, строго обьективном учете всех классовых сил данного государства (и окружающих его государств, и всех государств в мировом масштабе), а также на учете опыта революционных движений. Проявить свою “революционность” одной только бранью по адресу парламентского оппортунизма, одним только отрицанием участия в парламентах очень легко, но именно потому, что это слишком легко, это - не решение трудной и труднейшей задачи. Создать действительно революцион-ную парламентскую фракцию в европейских парламентах - гораздо труднее, чем в России. Конечно. Но это есть лишь частное выражение той общей истины, что России в конкретной, исторически чрезвычайно оригинальной ситуации 1917 г. было легко начать социалистическую революцию, тогда как продолжать ее и довести ее до конца России будет труднее, чем европейским странам. Мне еще в начале 1918г. пришоось указывать на это обстоятельство, и двухлетний опыт вполне подтвердил правильность такого соображения. Таких специфических условий, как: 1) возможность соединить советский переворот с окончанием, благодаря ему, империалистской войны, невероятно измучившей рабочих и крестьян; 2) возможность использовать на известное время смертельную борьбу двух всемирно-могущественных групп империалистских хищников, каковые группы не могли соединиться против советского врага; 3) возможность выдержать сравнительно долгую гражданс-кую войну, отчасти благодаря гигантским размерам страны и худым средствам сообщения; 4) наличность такого глубокого буржуазно-демократического революционного движения в крестьянстве, что партия пролетариата взяла революционные требований у партии крестьян (с-р., партии, резко враждебной, в большинстве своем, большевизму) и сразу осуществила их благодаря завоеванию политической власти пролетариатом; - таких специфи-ческих условий в Западной Европе теперь нет, и повторение таких или подобных условий не слишком легко. Вот почему, между прочим, - помимо ряда других причин, - начать социалистическую революцию Западной Европе труднее, чем нам. Пытаться “обойти” эту трудность, “перескочив” через трудное дело использования в революционных целях реакционных парламентов, есть чистейшее ребячество.

Немецкие “левые” жалуются на плохих “вождей” их партии и впадают в отчаяние, договариваясь до смешного “отрицания вождей”. Но в условиях, когда часто приходится прятать “вождей” в подполье, выработка хороших, надежных, испытанных, авторитетных “вождей” дело особенно трудное, и успешно преодолеть эти трудности нельзя без соединения легальной и нелегальной работы, без испытания “вождей’, между прочим, и на парламент-ской арене. Критику и самую резкую, беспощадную, непримиримую критику - следует направлять не против парламентаризма или парламентской деятельности, а против тех вождей, которые не умеют - и еще более тех, кои не хотят - использовать парламеатских выборов и парламентской трибуны по-революционному, по - коммунистически.

Х

НЕКОТОРЫЕ ВЫВОДЫ

Но, проделывая везде однородную, по сути дела, подготовительную школу к победе над буржуазией, рабочее движение каждой страны совершает это развитие по-своему, притом крупные, передовые капиталистические страны идут по этой дороге гораздо более быстро, чем большевизм, получивший от истории пятнадцатилетний срок на подготовку его, как орга-низованного политического течения, к победе. III Интернационал за такой короткий срок, как один год, уже одержал решительную победу, разбил II, желтый, социалошовинистский Интернационал, который всего несколько месяцев тому назад был несравненно сильнее III, казался прочным я могучим, пользовался всесторонней - прямой и косвенной, материальной (министерские местечки, паспорта, пресса) и идейной помощью всемирной буржуазии.

Все дело теперь в том, чтобы коммунисты каждой страны вполне сознательно учли как основные принципиальные задачи борьбы с оппортунизмом и “левым” доктринерством, так и конкретные особенности, которые эта борьба принимает и неизбежно должна принимать в каждой отдельной стране, сообразно оригинальным чертам ее экономики, политики, культуры, ее религиозных делений и т.д. и т.п. Повсеместно чувствуется, ширится и растет недовольство II Интернационалом и за его оппортунизм, и за его неумение или неспособность создать действительно централизованный, действительно руководящий центр, способный направлять международную тактику революционного пролетариата в его борьбе за всемирную советскую республику. Необходимо дать себе ясный отчет в том, что такой руководящий центр ни в коем случае нельзя построить на шаблонизировании, на механическом выравнивании, отождествлении тактических правил борьбы. Пока существуют национальные и государственные различия между народами и странами - а эти различия будут держаться еще очень н очень долго даже после осуществления диктатуры пролетариата во всемирном масштабе - единство интернациональной тактики коммунистического рабочето движения всех стран требует не устранения разнообразия, не уничтожения национальных различий (это - вздорная мечта для настоящего момента), а такого применения основных принципов коммунизма (Советская власть и диктатура пролетариата), которое бы правильно видоизменяла эти принципы в частностях, правильно приспособляло, применяло их к национальным и национально-государственным различиям. Исследовать, изучить, отыскать, угадать, схватить национально-особенное. Национально-специфическое в конкретных подходах каждой страны к разрешению единой интернациональной задачи, к победе над оррортунизмом и левым доктринерством внутри рабочего движения, к свержению буржуазии, к учреждению советской республики и пролетарской диктатуры - вот в чем главная задача переживаемого всеми передовыми (и не только передовыми ) странами исторического момента. Главное конечно, еще далеко-далеко не все, но главное уже сделано в привлечении авангарда рабочего класса, в переходе его на сторону советской власти против парламентаризма, на сторону диктатуры пролетариата против буржуазной демократии. Теперь надо все силы, все внимание сосредоточить на следующем шаге, который кажется - и, с известной точки зрения, действительно является - менее основным, но который зато более практически близок к практическому решению задачи, именно: на отыскании формы перехода или подхода к пролетарской революции.

Пролетарский авангард идейно завоеван. Это главное. Без этого нельзя сделать и первого шага к победе. Но от этого еще довольно далеко до победы. С одним авангардом победить нельзя. Бросать один только авангард в решительный бой, пока весь класс, пока широкие массы не заняли позиции, либо прямой поддержки авангарда, либо, по крайней мере, благожелательного нейтралитета по отношению к нему и полной неспособности поддерживать его противника, было бы не только глупостью, но и преступлением. А для того, чтобы действительно весь класс, чтобы действительно широкие массы трудящихся и угнетенных капиталом дошли до такой позиции, для этого одной пропаганды, одной агитации мало. Для этого нужен собственный политический опыт этих масс. Таков - основной закон всех великих революций, подтвержденный теперь с поразительной силой и рельефностью не только Россией, но и Германией.

Очередная задача сознательного авангарда в международном рабочем движении, то есть коммунистических партий, групп, течений, - уметь подвести широкие (теперь еще в большинстве случаев спящие, апатичные, рутинные, косные, не пробужденные) массы к этому новому их положению или, вернее, уметь руководить не только своей партией, но и этими массами в течение их подхода, перехода на новую позицию. Если первой исторической задачи (привлечь сознательный авангард пролетариата на сторону Советской власти и диктатуры рабочего класса) нельзя было решить без полной, идейной и политической победы над оппортунизмом и социалшовинизмом, то второй задачи, которая ныне становится очередной и которая состоит в уменье подвести массы на новую позицию, способную обеспечить победу авангарда в революции, этой очередной задачи нельзя выполнить без ликвидации левого доктринерства, без полного преодоления его ошибок, без избавления от них.

Пока речь шла (и поскольку речь еще идет) о привлечении на сторону коммунизма авангарда пролетариата, до тех пор и постольку на первое место выдвигается пропаганда; даже кружки, имеющие все слабости кружковщины, тут полезны и дают плодотворные результаты. Когда речь идет о практическом действии масс, о размещении если позволительно так выразиться - миллионных армий, о расстановке всех классовых сил данного общества для последнего и решительного боя, тут уже с одними только пропагандистскими навыками, с одним только повторением истин “чистого” коммунизма ничего не поделаешь. Тут надо считать не до тысячи, как в сущности считает пропагандист, член маленькой группы, не руководившей еще массами; тут надо считать миллионами и десятками миллионов. Тут надо спросить себя не только о том, убедили ли мы авангард революционного класса, - а еще и о том, размещены ли историчсски действенные силы всех классов, обязательно всех без изъятия классов данного общества, таким образом, чтобы решительное сражение было уже вполне назревшим, - таким образом, чтобы (1) все враждебные нам классовые силы достаточно запутались, достаточно передрались друг с другом, достаточно обессилили себя борьбой, которая им не по силам; чтобы (2) все колеблющиеся, шаткие, неустойчивые, промежуточные элементы, то есть мелкая буржуазия, мелкобуржуазная демократия в отличие от буржуазии, достаточно разоблачи-ли себя перед народом, достаточно опозорились своим практическим банкротством; чтобы (3) в пролетариате началось и стало могуче подниматься массовое настроение в пользу поддержки самых решительных, беззаветно смелых, революционных действий против буржуазии. Вот тогда революция назрела, вот тогда наша победа, если мы верно учли все намеченные выше, кратко обрисованные выше условия и верно выбрали момент; наша победа обеспечена.

Надо соединить строжайшую преданность, идеям коммунизма с уменьем пойти на все необходимые практические компромиссы, лавирования, соглашательства, зигзаги, отступления и тому подобное, чтобы ускорить осуществление и изживание политической власти Гендерсонов (героев II Интернационала, если говорить не именами отдельных лиц, представителей мелкобуржуазной демократии, называющих себя социалистами), ускорить их неизбежное банкротство на практике, просвещающее массы именно в нашем духе, именно в направлении к коммунизму.

История вообще, история революций в частности, всегда богаче содержанием, разнообразнее, разностороннее, живее, “хитрее’, чем воображают самые лучшие партии, самые сознательные авангарды наиболее передовых классов. Это и понятно, ибо самые лучшие авангарды выражают сознание, волю, страсть, фантазию десятков тысяч, а революцию осуществ-ляют, в моменты особого подъема и напряжения всех человеческих способ-ностей, сознание, воля, страсть, фантазия десятков миллионов, подхлестывае-мых самой острой борьбой классов. Отсюда вытекают два очень важных практических вывода: первый, что революционный класс для осуществления своей задачи должен уметь овладеть всеми, без малейшего изъятия, формами или сторонами общественной деятельности (доделывая после завоевания политической власти, иногда с большим риском и огромной опасностью, то, что он недоделал до этого завоевания); второй, что революционный класс должен быть готов к самой быстрой и неожиданной смене одной формы другою.