Верно ли, что нам необходимо выбрать одно из двух: либо эффективные, совершенные рынки, либо справедливое, благотворное вмешательство государства? Похоже, именно такого мнения придерживаются все правительства свободного мира со времён Великой депрессии и Второй мировой войны. «Новый курс» президента Рузвельта в 1930-е привёл к усилению роли государства в ответ на Великую депрессию. В Британии послевоенный кабинет министров Клемента Эттли взял под контроль значительную часть организаций здравоохранения, сталелитейной и нефтяной отрасли, воздушных и железнодорожных перевозок, телефонной связи. Государственные компании взяли верх отчасти потому, что в послевоенные годы лишений, невзгод и надежд экономисты питали определённое доверие к руководителям военного времени и надеялись, что организовать эффективную экономику у тех получится не хуже, чем боевые действия. Немногие предвидели будущий коллапс государственной экономики, как в крупных странах (Китай и СССР), так и в мелких (Танзания, Северная Корея). Но даже если кто и верил, что рыночная система более эффективна, в 1940-е это было не так важно: послевоенное лейбористское правительство Британии было готово с лёгким сердцем пожертвовать некоторой эффективностью ради более справедливого общества.
Но давней дилемме между эффективностью и справедливостью жить оставалось недолго благодаря молодому жителю Нью-Йорка по имени Кеннет Эрроу. Он не понаслышке знал, что такое несправедливость. В совсем ещё юном возрасте, во время Великой депрессии, Эрроу стал беспомощным свидетелем того, как его отец потерял успешный бизнес и все сбережения. В сердце его жило стремление к социальной справедливости, однако, мысля рационально, он не мог игнорировать проблему эффективности. Молодой экономист направил всю свою логику на борьбу с противоречием между безупречной эффективностью свободного рынка и потребностью в справедливости. Его решение оказалось блестящим; оно переворачивало традиционные аргументы о рынках и эффективности с ног на голову. Эрроу показал, что не только все совершенные рынки эффективны, но и любой эффективный результат можно получить посредством конкурентного рынка, если скорректировать стартовые позиции . Эрроу был удостоен всех возможных для экономиста почестей, он и по сей день остаётся самым молодым лауреатом Нобелевской премии по экономике. В чём же важность его идеи?
***
Я называю это «теоремой о преимуществе на старте». Отвлечёмся от реальной экономики с её немыслимой сложностью и поразмыслим над простым, элементарным состязанием: спринт на сто метров. Забег выигрывает тот, кто быстрее всего бежит. Если нужно, чтобы все бегуны финишировали одновременно, достаточно изменить правила забега, приказав самым быстрым притормозить, а при пересечении финишной черты всем взяться за руки. Пустая трата таланта. Но можно перенести стартовые колодки одних бегунов вперёд, других — назад, так что даже если бы все бежали в полную силу, в соответствии с правилами и целями спринта, самому быстрому участнику пришлось бы покрыть дополнительное расстояние. В итоге он пересёк бы ленточку ноздря в ноздрю с самым медленным бегуном.
Эрроу показал, что тот же самый подход может сработать при попытке уравновесить крайности конкурентных рынков: вместо того чтобы вмешиваться в саму их работу, нужно подправить стартовые позиции игроков при помощи единовременных выплат и разовых сборов.
Государство может взимать по 800 долларов с каждого человека, с тех, кто старше 65, или с тех, чья фамилия в свидетельстве о рождении начинается на «X». В отличие от налога на прибыль или налога с продаж кофе, единовременного сбора никак нельзя избежать, и значит, он не влияет ни на чьё поведение. Поэтому, в отличие от налога с продаж, он не приводит к потере эффективности. Сходным образом, примером единовременного перераспределения могла бы служить выплата 800 долларов каждому, чья фамилия начинается на «X» (я лично был бы обеими руками «за»).
Если обратиться к примеру стометровки, то аналогом единовременного сбора было бы отнесение стартовых позиций на несколько шагов назад. А подоходный налог и налог с продаж равносильны просьбе к лучшим бегунам бежать задом наперёд. Обе меры обеспечили бы более равный финиш, но отнесение стартовых позиций назад ничей бег не замедляет.
В спринте очевидно, что один из способов обеспечить близкие результаты — дать медленным бегунам стартовое преимущество. В экономике, с её миллиардами товаров, желаний, видов сырья и талантов, теорема о преимуществе на старте оказывается намного более смелым заявлением. Но оно верное: можно позволить конкурентной экономике использовать любые умения, сырьё, любые возможности торговать, сотрудничать, учить или инвестировать — и всё равно получить справедливый результат, если передвинуть стартовые колодки и предоставить совершенным рынкам позаботиться об остальном.
Из этого следует, что в мире совершенных рынков единственное, что требуется, чтобы гарантировать и справедливость, и эффективность — это стратегия компенсации стартового превосходства: программа соответствующих разовых сборов и субсидий, ставящая всех в равное положение. Затем рынки сами отыщут все возможности улучшить положение каждого относительно поправленных стартовых позиций. Вопрос в том, возможно ли такое в реальности?
Нереалистичный пример
Рассмотрим пример. Американский философ Роберт Нозик выдвинул знаменитый довод против идеи о том, что «справедливо — значит правильно». Другими словами, он оспорил представление, что существует единственное «наилучшее» или «правильное» распределение богатств. Для доказательства Нозик взял в качестве примера своего современника — Уилта Чемберлена, звезду баскетбола 1960—1970-х. Талант Чемберлена сделал его очень богатым человеком. Нозик полагал, что это «справедливо», поскольку Чемберлен достиг богатства в результате законных действий болельщиков, которые были счастливы заплатить, чтобы увидеть его игру. Такое положение, может, и «правильно» в понимании Нозика, но может ли считаться справедливой какая бы то ни было ситуация крайне неравномерного распределения средств?
Возможно, было бы справедливей обложить доходы Чемберлена высоким налогом. Однако, предупреждает Нозик, если Чемберлену не так уж и нравится играть в баскетбол, то под гнётом высоких налогов он может вовсе прекратить выступления. Так что хотя эта ситуация кажется более «справедливой», в этом случае не будет ни налоговых поступлений, ни баскетбола, как в той истории с налогом на продажу капучино. Так есть ли смысл называть распределение доходов «справедливым», если все заинтересованные стороны — и болельщики, и игрок — предпочли бы «несправедливый» вариант?
Благодаря Кеннету Эрроу мы теперь знаем, что делать, сталкиваясь со звездой современного спорта вроде Тайгера Вудса. Надо ввести для него одноразовый сбор в несколько миллионов долларов. У него по-прежнему будет резон зарабатывать деньги игрой в гольф, ведь он не мог бы избежать сбора, играя меньше — как он мог бы сделать, чтобы избежать высокого подоходного налога. Несомненно, Вудс сумел бы заработать достаточно, чтобы оплатить свой долг налоговой службе, и у него хватило бы ещё и на семейный мини-вэн и на милый домик в каком-нибудь непритязательном месте. При таком варианте потери и неэффективность сведены к минимуму, а результат «справедлив» в том смысле, что приводит к намного более равномерному распределению благ.
Единственный недостаток этого плана — он крайне непрактичен. Дело даже не в том, что невозможно учредить налог, распространяющийся на одного-единственного человека: президент Франклин Рузвельт ввёл ставку подоходного налога в размере 79%, но порог обложения был столь высок, что налог платил один только Джон Д. Рокфеллер. Скорее трудность в том, что единовременный сбор в модели Эрроу вообще не должен влиять на поведение. В идеале решение о сборе должно быть принято ещё до рождения Тайгера Вудса, ведь если бы спортсмен мог предвидеть, что успех подведёт его под сбор, то выбрал бы другую профессию.
Ясно, что это невозможно. Однако погодим отказываться от теоремы стартового превосходства. Мы не можем применять единовременные сборы и перераспределение всегда, но иногда это возможно. И в таких случаях об этом стоит подумать, ведь так мы сохраним эффективность и достоверность, присущие конкурентному рынку, добавив добрую порцию справедливости.
Практический пример
Более практичным приложением теоремы стартового превосходства могло бы быть спасение старых людей от зимних морозов без ущерба для окружающей среды. В обычную зиму в Британии 25 тысяч стариков умирают из-за плохого отопления. Для решения этой проблемы налоги на бытовое топливо установлены ниже, чем на многие другие товары. Но это немного странный способ, равносильный бегу задом наперёд. Если правительству нужно увеличить налоговые поступления — а похоже, ему это нужно всегда, — тогда в первом приближении эффективной стратегией была бы одинаковая ставка налога, поскольку это не слишком сильно исказило бы покупательские решения. Более тонкий подход — «ценовое таргетирование» из второй главы. Поскольку потребители не могут с лёгкостью сократить потребление топлива, они не очень чувствительны к цене. Значит, правительству стоило бы взимать чуть более высокие налоги с бытового топлива и чуть более низкие с других товаров: поведение потребителей изменится несильно, эффективность упадёт незначительно. Ещё более проницательный читатель (возможно, заглянувший в четвёртую главу) заметил бы, что бытовое топливо — невозобновимый ресурс и его применение вызывает загрязнение окружающей среды, так что более высокие налоги на бытовое топливо выглядят ещё более обоснованными.
Историю с низкими налогами на бытовое топливо и высокими налогами на другие товары трудно понять, пока не задумаешься о стариках, дрожащих от холода перед безжизненной газовой или керосиновой колонкой, которую они не могут позволить себе включить. Может, это и есть одно из тех непростых решений, которые порой приходится принимать правительству? Не обязательно. Вместо того чтобы облагать неадекватной ставкой налога всех остальных, лучше установить более разумный процент, но дать старикам изначальное преимущество, поскольку они бедны и потому что, будучи слабы, нуждаются в большем тепле. Простой выход для государства — поднять ставку налога на топливо, но выдать старикам дополнительные деньги, на которые они могли бы включить колонку и согреться.
Из теоремы стартового превосходства нам известно, что, получив деньги, каждый пенсионер найдёт им самое эффективное применение, которое не обязательно будет связано со сжиганием большего количества топлива. Не всем пенсионерам холодно, а те, кому холодно, могут найти решение получше. Одни используют полученные деньги для переезда во Флориду. Другие утеплят дома. Те, кто в первую очередь страдают не от холода, потратят деньги на другие цели. Никто не станет жечь больше топлива без нужды, а в случае такой нужды у них будут на это деньги.
Урок теоремы стартового превосходства таков: когда возникает проблема, полезно задуматься, нельзя ли решить её, меняя стартовые позиции, а не вмешиваясь в забег. Такая стратегия не всегда осуществима, но коль скоро свободные рынки эффективны, имеет смысл использовать эту эффективность для достижения других целей.
***
В этой главе мы предавались полёту фантазии, не более правдоподобному, чем история Флетчера Рида. «Правдивый мир» — это мир, рынки которого наполнены товарами, свободны и конкурентны. В реальности шансы увидеть такой мир ничуть не выше, чем на то, что шишки из юридических фирм примутся говорить правду всем подряд.
Поэтому вы вправе спросить себя, зачем вы вообще читали эту (пусть и короткую) главу о фантазиях чудаковатых экономистов. А затем, что фантазии помогают нам понять, почему возникают экономические проблемы, и двинуться в правильном направлении. Мы знаем, что мир совершенных рынков в сочетании с умением управлять стартовым превосходством — это лучшее, чего мы можем достичь. Когда экономика реального мира даёт сбои, мы знаем, что надо искать ошибки рынка и исправлять их по мере сил.
Одну из этих ошибок мы уже разобрали: некоторые компании обладают властью дефицита и могут устанавливать цены гораздо выше уровня своих издержек — уровня, на котором они были бы в условиях конкурентного рынка. Вот почему экономисты верят, что важно отличать благоволение к рынкам от благоволения к бизнесу, особенно к конкретным компаниям. Политик, благоволящий рынкам, верит в значимость конкуренции и стремится не дать компаниям доступ к чрезмерной власти дефицита. Политик, попавший под чрезмерное влияние корпоративных лоббистов, будет поступать в точности наоборот.
Неважно, поощряют их политики или нет, компании, обладающие властью дефицита, — это одна из ошибок рынка. Есть и ещё две, встреча с которыми ждёт нас в следующих двух главах. Мы покидаем забавный мир без вранья и снова оказываемся лицом к лицу с реальностью.
Глава 4
Поездки по городу
КАК МЫ ТОЛЬКО ЧТО УЗНАЛИ, В МИРЕ СОВЕРШЕННЫХ РЫНКОВ ВСЁ ДЕЛАЕТСЯ К ЛУЧШЕМУ. Совершенные рынки абсолютно эффективны и дают результаты, безупречные во всех отношениях, кроме распределения благ. Из теоремы о стартовом превосходстве нам также известно, что все жалобы на несправедливость можно предусмотреть и удовлетворить заранее. Вуаля! Все проблемы решены — по крайней мере, те, что касаются распределения товаров и услуг.
Это приятно слышать, но почему тогда сегодня утром я ехал на работу два часа? Стояние в пробке бампер к бамперу — что за идиотское, бесполезное занятие! А ведь все мы могли поехать на автобусе или вчетвером на одной машине, а не каждый на своей, и тогда добрались бы до центра минут за пятнадцать. Где же он, этот совершенный рынок? Очевидный ответ, разумеется, таков: нет ни совершенного, ни какого бы то ни было ещё рынка для поездок по городу. Менее очевидно то, что такой рынок мог бы существовать.
Экономика, работающая без сбоев, потому что она состоит из совершенных рынков, столь же неинтересна, сколь нереальна. Но раз уж совершенные рынки дают такой чёткий ориентир, экономисты предпочитают отталкиваться от него и разбираться, что идёт не так, вместо того чтобы начинать с нуля и выяснять, что работает как надо. Именно такой способ размышления о мире поможет нам найти средство от городских заторов.
Что не так в моём мире?
Я счастливый человек, но в моей жизни есть вещи, которые выводят меня из себя и которые я хотел бы изменить. Я хотел бы, чтобы мне не нужно было каждые пару лет платить изрядную сумму для обновления программ на моём компьютере. Я хотел бы, когда заболею, быть уверенным, что мой врач прописывает мне правильное лечение. И ещё я хочу, чтобы улицы Вашингтона не были забиты машинами и отравлены выхлопными газами.
Эти три личных и в то же время распространённых повода поворчать соответствуют тем трём случаям, когда рынки оказываются неспособны жить согласно высоким идеалам совершенства из третьей главы. Из главы второй мы узнали, что рынки работают плохо, столкнувшись с властью дефицита. В этом одна из проблем при покупке компьютерных программ — на рынке доминирует единственная компания, Microsoft; громадная власть позволяет ей назначать высокие цены. Ещё рынки работают плохо, когда тем, кто принимает решения, не хватает информации. Когда я выхожу от своего врача, я понятия не имею, правильное ли лечение он мне назначил, притом что ему нет нужды волноваться о моих затратах, а страховая компания так и норовит отказаться платить, не зная реального положения дел. (Со здравоохранением мы разберёмся в пятой главе.) Наконец, рынки работают плохо, когда люди принимают решения, влияющие на окружающих: когда водитель покупает бензин на заправке, это просто замечательно и для него, и для заправки, но не для окружающих, в том числе других водителей, которым в итоге приходится вдыхать угарный газ.
Эти три большие проблемы принято называть «сбоями рыночного механизма»[11]. К ним относятся власть дефицита, которую мы обсуждали в первой и второй главах, недостаток информации, о котором мы поговорим в пятой главе, и предмет этой главы — решения, имеющие последствия для окружающих. Экономисты называют побочные эффекты таких решений «экстерналиями» (внешними), поскольку они выходят за пределы изначального решения, например о покупке бензина. Какими бы ни были причины — власть дефицита, неполнота информации или экстерналии, — если экономика не дотягивает до идеализированного «правдивого мира», неприятности обеспечены.
Дата: 2019-12-10, просмотров: 191.