В это время Юлиус успел написать отцу длинное письмо.

Запечатав письмо, он оделся и сошел в сад. Пастор был уже там. Юлиус подошел к нему и почтительно и дружественно пожал ему руку.

— Так вы не ходили со своим приятелем на охоту? — осведомился у него пастор.

— Нет, — ответил Юлиус, — мне надо было много написать.

И тут же прибавил:

— Я писал письмо, от которого зависит счастье всей моей жизни.

И он вынул из кармана письмо.

— В этом письме я обращаюсь к отцу с одним вопросом, на который с нетерпением ожидаю ответа. Чтобы получить этот ответ часом раньше, я готов дать, бог знает что. Самому съездить за ним? Я даже думал об этом некоторое время, но прямо не хватило решимости. Не найдется ли в Ландеке какого-нибудь парня, который согласился бы немедленно съездить верхом, отвести это письмо во Франкфурт и привезти мне тотчас же ответ в Гейдельберг? Я заплачу ему, сколько он пожелает.

— Это очень просто, — сказал пастор. — Сын почтаря живет в Ландеке. Его знают все почтовые учреждения по всему этому тракту, он иногда ездит вместо отца и будет в восторге, если ему представится случай заработать малую толику.

— О! Так вот и письмо, пускай едет!

Пастор Шрейбер взял письмо, позвал своего мальчика-слугу и послал его к сыну почтаря сказать, чтобы тот оседлал лошадь и явился к дому пастора, как можно скорее.

— Мальчик успеет за три четверти часа сбегать в Ландек и обратно за верховым. И вы отдадите ему письмо собственноручно, чтобы оно не затерялось.

И он машинально взглянул на адрес:

— Барону Гермелинфельду? — произнес он с радостным изумлением. — Это фамилия вашего батюшки, г-н Юлиус?

— Да, — ответил Юлиус.

— Так вы сын барона Гермелинфельда! Значит я, бедный деревенский викарий, имею честь принимать у себя в доме сына этого знаменитого ученого, имя которого славится по всей Германии! Сначала я был только счастлив, что вы у меня в гостях, а теперь уже я буду гордиться этим. А вы и не сказали мне, кто вы такой!

— Я вас все-таки прошу не называть меня по фамилии ни при Христине, ни при Самуиле, — сказал Юлиус. — Мы оба с Самуилом сговорились не открывать своих имен, и мне не хочется, чтобы он счел меня за ребенка, который не умеет сдержать своего обещания даже в продолжении нескольких часов.

— Будьте покойны, — сказал добряк пастор, — я не выдам вашей тайны. Но я очень рад знакомству с вами. Сын барона Гермелинфельда! Если б только вы знали, какое уважение я питаю к вашему батюшке!.. Я часто говорил о нем с моим задушевным другом, пастором Оттфридом, который некогда учился вместе с ним.

Разговор оборвался, вошел Самуил.

— Ну что, доволен ты своей охотой? — спросил его Юлиус.

— Прямо в восторге! Хотя я и ничего не убил, — сказал он со смехом, — но я нашел и логовище, и такие следы…

Почти одновременно с ним вернулась и Христина. Молодые люди объявили накануне, что они уедут после завтрака.

Все уселись завтракать. Пастор пребывал в радостном настроении от новости, которую он узнал относительно Юлиуса, Юлиус — в мечтательном, Христина была серьезна, а Самуил — очень весел.

Когда отпили кофе, пастор посмотрел на Юлиуса с ласковой мольбой:

— Неужели, — сказал он, — вам необходимо так скоро вернуться в Гейдельберг? Раз вам так нужно поскорее получить ответ на письмо, почему бы не подождать его здесь? Сюда оно попадет двумя часами раньше.

— Ну, а мне, — отозвался Самуил, — решительно невозможно остаться. Мне бы, разумеется, было очень приятно пользоваться всю жизнь таким гостеприимством, как ваше, охотиться здесь, дышать чудным воздухом, но у меня масса занятий, теперь в особенности! Я занят одним исследованием, которое ни на минуту не хочу прерывать.

— А г-н Юлиус?

— О, Юлиус-то свободен! Однако, и он должен помнить, что у него также есть там дела.

Христина, молчавшая до сих пор, пристально посмотрела на Самуила и сказала:

— Разве это такие дела, что г-н Юлиус даже и одного дня не может побыть у нас?

— Вот, вот! Помоги-ка мне уговорить его, дитя мое! — сказал весело пастор.

— Вероятно, это начало неприятельских действий? — отозвался Самуил смеясь, но в то же время он бросил на Христину многозначительный взгляд, который она прекрасно поняла. — В самом деле, борьба оказывается с неравными силами. Я, однако, не намерен сдаваться, и если мадемуазель разрешит мне отвести Юлиуса в сторону и напомнить ему в двух словах о том, почему его присутствие в Гейдельберге необходимо…

— Пожалуйста, — произнесла презрительно Христина. Самуил отвел Юлиуса в угол.

— Ты веришь мне? — сказал он ему шепотом. Разве тебе приходилось когда-нибудь раскаиваться в том, что ты следовал моим советам? Ну так верь же мне! Прочь слабость! Малютка, как видишь, клюет. Только берегись, не слишком поддавайся. Уезжай со мной и позволь скуке и одиночеству поработать за тебя. В твое отсутствие все само собой наладится. А еще другая важная вещь: помни, что в субботу или, вернее, в воскресенье назначено общее собрание Тугендбунда и не вздумай его проспать в наслаждениях Капуи. Что же ты, наконец, представляешь из себя? Человека ли, любящего свою родину, или ребенка, вроде Лотарио, который постоянно цепляется за юбку? Ну, теперь ты можешь делать, что тебе будет угодно, ты свободен.

Юлиус вернулся к столу в задумчивости.

— Ну, как дела? — спросил пастор.

— Да так, — ответил Юлиус, — я должен признаться, что он действительно привел мне очень убедительные доводы.

Пастор сделал печальную мину, а Самуил устремил на Христину торжествующий взгляд.

— Не отчаивайтесь еще, отец мой, — сказала Христина с нервным смехом. — Теперь моя очередь говорить шепотом с г-ном Юлиусом. Не правда ли, это будет справедливо?

— Очень справедливо! — воскликнул добродушный пастор, которому и в голову не приходило, что под видом этой комедии в действительности разыгрывается драма.

Христина отошла с Юлиусом в сторону.

— Послушайте, я вам скажу только одно слово, и если оно не возьмет перевеса над советами вашего друга г-на Самуила, то и это будет иметь свою хорошую сторону: я, по крайней мере, сделаю полезный опыт. Вчера, в развалинах Эбербаха, вы задали мне один вопрос, на который я не могла ответить. Если вы остаетесь у нас, я вам отвечу.

— Слышите, господа? Я остаюсь! — закричал Юлиус.

— Браво, Христина! — воскликнул и пастор.

— Я так и думал, — холодно заметил Самуил. — Когда же ты вернешься?

— Я полагаю, завтра, — сказал Юлиус. — А уж самое позднее, послезавтра. Я завтра получу ответ от отца? Ведь правда, г-н Шрейбер?

— Завтра, да, — ответил пастор. — А вы, — обратился он к Самуилу, — вы не раздумали? Пример вашего друга не подействовал на вас?

— О! Я, — ответил Самуил, — никогда не меняю своего решения.

Христина сделала вид, что совершенно не заметила того угрожающего тона, которым Самуил выговорил эти слова, и сказала самым обыкновенным голосом.

— А вот и лошади.

И действительно, оседланные лошади Самуила и Юлиуса стояли у решетки.

— Уведите обратно в конюшню лошадь г-на Юлиуса, — сказала она служанке, державшей обеих лошадей под уздцы.

Самуил вскочил в седло.

— Вот что, — сказал ему пастор, — у вас в воскресенье занятий нет. Мы вас ожидаем с г-ном Юлиусом.

— Прекрасно! Мы приедем в воскресенье. До завтра, Юлиус. Не забудь про субботу!

И, простившись с Христиной и с ее отцом, он пришпорил коня и пустился вскачь.

После него приехал верховой, которому пастор вручил письмо Юлиуса.

— Ты получишь сто гульденов, если вернешься завтра до полудня, — сказал ему Юлиус. — Вот пока двадцать пять.

Курьер вытаращил глаза от изумления и чуть не ошалел от радости. Потом, очнувшись, подобрал повод и помчался, как стрела.