Христина хотела уйти вместе с Гретхен, но Самуил остановил ее словами:

— Простите меня, мадемуазель, что я вас задержу, но мне необходимо переговорить с вами.

— Со мной? — с удивлением спросила Христина.

— С вами, — подтвердил Самуил. — Позвольте мне немедленно, без обиняков и подходов, предложить вам один вопрос, который занимает меня со вчерашнего дня. Правда ли, что вы меня ненавидите?

Христина покраснела.

— Скажите мне просто и откровенно, — продолжал он, — не бойтесь оскорбить меня. Мне вовсе не неприятно, чтобы меня ненавидели. А причину этому я сейчас вам скажу.

— Господин Самуил, — ответила Христина взволнованным голосом и, словно не находя слов, — вы гость моего отца и до сих пор еще не сделали и не сказали ничего такого, что могло бы мне внушить отвращение к вам. А кроме того, я как христианка, вообще, стараюсь не питать ни к кому ненависти.

В то время, как Христина робко с опущенными глазами говорила все это, Самуил пожирал ее страстным, жгучим взором. Он ответил ей:

— Я не слушал того, что вы мне сейчас говорили, я все смотрел на ваше лицо, оно было откровеннее вашего ответа. Теперь я знаю наверно, что вы имеете что-то против меня. Не могу сказать определенно, что это ненависть, но, вероятно, антипатия. Пожалуйста, не оправдывайтесь! Повторяю вам, что это меня ничуть не обижает, напротив, скорее подзадоривает.

— Милостивый государь!..

— Я предпочитаю ненависть равнодушию, злость забвению, борьбу пустоте. Слушайте, ведь вы очень красивы, а для таких людей, как я, каждая красивая девушка соблазн, красота волнует и раздражает гордые сердца. Никогда еще мне не удавалось видеть шестнадцатилетнюю красотку, не испытывая при этом необузданного страстного желания обладать ею. Но чаще всего мне не приходится удовлетворять этого желания за недостатком времени. А в данном случае является двоякого рода возбуждение. Вы делаете мне честь ненавидите меня. К вызову своей красоты вы прибавляете вызов отвращения! Вы объявляете мне войну… Я согласен воевать!

— Но… откуда вы видите?

— О! По вашему виду, по вашим манерам, по словам вашим у Чертовой Пропасти. Да это еще не все. Разве вы уже не пытались уронить меня в глазах Юлиуса? Не отрицайте этого! Вы стали между ним и мной, какая неосторожность! Вы вздумали, дерзновенная, отнять у него доверие ко мне, а у меня этого друга! Вот уже третий вызов с вашей стороны. Ну, пусть будет так! Отец его говорил, что я злой гений Юлиуса, так вы будете добрым его гением. Между нами начнется драма всех старых легенд. Такая перспектива улыбается мне. Двойная борьба: между вами и мной из-за Юлиуса, и между мной и Юлиусом из-за вас. У него будет ваша любовь, а у меня ненависть. А любовь и ненависть это все же частичка вашей души. И, пожалуй, я даже более его могу быть уверен, что получу свою часть. Уж вы, наверное, будете меня ненавидеть, а вот будете ли вы его любить, это еще вопрос!.. Христина не отвечала ни слова, но она была страшно возмущена, на всей ее фигуре, на лице лежал отпечаток негодования, а красота только подчеркивала его.

Самуил продолжал.

— Да, я опередил Юлиуса. Вы еще не сказали ему, что любите его, а, пожалуй, даже и он еще не сказал вам определенно, что любит вас. Юлиус тихий, прекрасный молодой человек, но у него положительно нет никакой самостоятельности. И в этом случае я имею преимущество перед ним. Послушайте: вы ненавидите меня, а я люблю вас!

— Это уж чересчур! — вскричала гневно Христина.

Самуил, казалось, не обращал никакого внимания на негодование молодой девушки. Он бросил рассеянный взгляд на стол, где лежали цветы, на которых гадала Гретхен:

— Чем это вы занимались, когда я подошел к вам? — спросил он небрежно. — Ах вот что! Вы вопрошали цветы? Так хотите, я вам за них отвечу? Хотите, скажу, какое ждет вас счастье или несчастье, если это слово вам более по сердцу? Я начну с того, что скажу новость довольно интересную для вас, надеюсь. Я предсказываю вам, что вы меня полюбите.

Христина с пренебрежением покачала головой.

— Ну, этому я никогда не поверю и вашего предсказания не боюсь, — сказала она.

— Да поймите, — возразил Самуил, — если я говорю, что вы полюбите меня, я вовсе этим не хочу сказать, что вы найдете меня прекрасным и что почувствуете ко мне безграничную нежность. Но что мне за дело до всего этого, если я сумею обойтись и без этих нежностей, и вы все-таки будете моей? При разных средствах, результат у нас с Юлиусом будет один и тот же!

— Я вас не понимаю, сударь.

— Сейчас вы поймете меня. Я говорю, что эта девочка, которая осмеливается высказывать презрение ко мне, Самуилу Гельбу, рано или поздно, до нашей смерти, волей или неволей станет моей.

Христина выпрямилась: ее лицо пылало гневом негодования. Слушала все это девушка, а отвечала ему женщина.

— О! — сказала она с горькой усмешкой, — вы удалили Гретхен потому, что побоялись двух детей, а теперь я одна, и вы смеете говорить это! Вы решаетесь оскорблять дочь человека, у которого вы в гостях! Так вот что я вам скажу: хотя вы сильны, хотя у вас в руках ружье, а в сердце злость, все же вы не запугаете меня и не помешаете мне ответить вам. Вы неверно предсказали будущее. Я сама скажу вам, что случится, и не то что на днях, а в продолжении этого часа: я сию минуту иду домой и расскажу все отцу и вашему другу. Не пройдет и часа, как отец выгонит вас вон, а г-н Юлиус отомстит вам.

И она сделала шаг, чтобы удалиться, но вместо того, чтобы удержать ее, Самуил сказал ей:

— Ступайте.

Она остановилась, удивление и страх овладели ей.

— Ну, ступайте же! — повторил он хладнокровно. — Вы считаете меня подлецом оттого, что я сказал вам все, что у меня накопилось в сердце! Но если бы я был действительно подлецом, я бы действовал молча. Дитя! Дитя! — продолжал он с каким-то странным оттенком в голосе, — когда-нибудь ты узнаешь, что тот человек, которого ты презираешь, сам презирает все человечество и совсем не дорожит жизнью. Если желаешь убедиться в этом, то ступай сейчас же и расскажи все. Да нет, — усмехнулся он, — вы этого не сделаете, вы не скажете ни одного слова о нашем разговоре ни отцу, ни Юлиусу, вы не будете жаловаться и даже постараетесь не высказывать при людях своего отвращения ко мне.

— Почему же? — спросила Христина.

— Потому что, если только заметно будет, что вы на меня сердитесь, то отец ваш тотчас спросит вас о причинах этого, а Юлиус меня. А ведь вы от самого Юлиуса слыхали, что я сильнее его в фехтовании. Из оружия я предпочитаю все-таки пистолет. Видите, я много знаю. Я говорю не из хвастовства, ведь я не вижу в этом никаких особенных заслуг, просто это только результат того, что я сплю не более четырех часов в сутки, и мне остается пятнадцать часов на учение и пять на удовольствия. И даже из этих пяти часов кажущегося отдыха, ни один час не потерян для развития моей воли и мысли. Во время отдыха я изучаю какой-нибудь язык или занимаюсь гимнастикой, фехтованием, стрельбой. И, как видите, не без пользы. Следовательно, ваша откровенность перед Юлиусом может лишь убить его. И если вы так поступите, то я сочту это за знак вашей ко мне особой милости.

Христина посмотрела ему прямо в лицо.

— Хорошо! — сказала она. — Я не скажу этого ни отцу, ни г-ну Юлиусу. Я буду защищаться сама. И я все-таки не боюсь вас, мне смешны ваши угрозы. Что может сделать ваша дерзость с моей честностью? Но так как вы вынуждаете меня высказаться, то я и говорю вам откровенно, что с самого первого момента нашей встречи я почувствовала к вам непреодолимое отвращение. Я почувствовала, что у вас гадкая душа. Но это не ненависть Я вовсе не ненавижу вас, а презираю!

Губы Самуила сжались от гнева, но он подавил в себе волнение и весело заговорил:

— И прекрасно! Вот это настоящий разговор! Вот какой я люблю вас. Вы очаровательны, когда сердитесь. Сведем же итоги, вопрос поставлен ребром. Во-первых, вы хотите отнять у меня душу, и волю Юлиуса, но этому не бывать! Во-вторых, ты ненавидишь меня, а я люблю тебя, и ты будешь моей. Это — как бог свят! А, вот и Гретхен.

Гретхен действительно шла к ним медленно и осторожно, неся свою раненную лань. Она села на скалу и положила к себе на колени бедное животное, смотревшее на нее с грустной мольбой.

Самуил подошел к ней и оперся на ружье.

— Пустяки! — сказал он. — У нее только сломано ребро.

Гретхен оторвала свой взор от лани и устремила его на Самуила, молнии гнева сверкали в этом взоре.

— Вы чудовище! — воскликнула она.

— А ты ангел! — ответил он. — И ты меня ненавидишь, а я также люблю тебя. Как вы полагаете, не слишком ли это много для моей гордости — любить сразу двух женщин? Однажды мне случилось в университете драться с двумя студентами зараз, я ранил обоих своих противников, а сам не получил ни малейшей царапины. До свидания, мои дорогие неприятельницы!

Он вскинул ружье на плечо, поклонился обеим девушкам и пошел по дороге к кладбищу.

— Говорила я вам, госпожа, — вскричала Гретхен, — что этот человек принесет нам несчастье!