В начале XX столетия распространилась идея, согласно которой судьба культуры как животворного процесса, как развития социальности в нестандартизированных, немашинизированных формах будет решаться на уровне индивидной самореализации людей. Не отдельных личностей, а многих людей, строящих свое благополучие на базе развития собственных личностных качеств.

Однако XX век сделал все, чтобы прийти к утверждению этой гипотезы через доказательство ее от обратного.

Наиболее развитые страны первыми прошли путь культурного кризиса, дав ему экономическое подтверждение. Пределы экономического роста, рассчитанного на машинизированное производство и на экстенсивное использование в нем человеческого фактора, обнаружились к началу 30‑х годов. Возник вопрос о включении проблемы личности в новую экономическую стратегию.

Менее развитые страны пошли дальше по пути построения машинизированной экстенсивной экономики, что привело, как в нашей стране, к миллионным жертвам, к атрофии личностных начал у большинства людей, к тоталитарным режимам, ставшим политическим выражением кризиса культуры.

Последствия тоталитаризма еще не были толком осознаны (тем более изжиты), но уже явственно обозначилась угроза экологического кризиса, также явившегося одним из воплощений кризиса культуры. Зазвучала тема антропологического кризиса. То ли трагической констатацией, то ли последним предупреждением «нависает» фроммовская вариация известного мотива: «Девятнадцатое столетие сказало: „Бог умер“, двадцатое может сказать: „Умер человек“».

Культурная альтернатива этим тенденциям такова: оживление и тем самым сохранение культуры за счет притока нестандартизированных личностных усилий людей, вместе с тем усилий, «синтезирующих» культуру в личностных формах, а не разрушающих ее.

Движение контркультуры, достигшее пика в развитых странах Запада на рубеже 70‑х годов, показало некоторые перспективы, ведущие и к варварскому разрушению культуры (не исключающему, впрочем, и потребительского отношения к ней), и к деавтоматизации машинизированной культуры, и к ее оживлению и росту по меркам человеческих сил и способностей.

Безусловно позитивным результатом контркультурного процесса явилось «стягивание с пьедестала» норм и стандартов, занявших место общечеловеческих ценностей. Такое «остранение» стандартов и норм, выведение их из режима автоматической работы, их переоценка и конкретизация показали их зависимость от взаимосвязей совместного бытия и развития людей, от их общения, от их взаимопонимания и определения условий последнего.

Под вопросом оказались не нормы и стандарты, а место, позиция, функция их в совместном бытии людей. Либо стандарты и нормы задают функции индивидам, определяют личностные роли, либо конкретные контексты человеческих взаимодействий формируют эти нормы и стандарты, выявляют их функции, закрепляют за ними фиксированные позиции в человеческих взаимоотношениях. Вопрос этот все более стал трактоваться в плане понимания стандартов и норм как средств человеческого взаимодействия и личностной самореализации.

Прежде, скажем, лет пятнадцать назад, на это можно было бы возразить, что речь идет здесь, по сути, не о выживании культуры, а о разных ее фазах: становлении, функционировании, развитии; в стадии становления происходит дифференциация и обновление стандартов, а в стадии функционирования стандарты уже оказываются детерминантами человеческой деятельности.

Можно было бы, наверно, говорить и о разных подходах к культуре: генетическом, структурно‑функциональном, креативном, и о каких‑то дисциплинарных или методологических предпочтениях, отдаваемых одному из них. Иными словами, можно было бы представить эту ситуацию как поле относительно свободного выбора: хотим – рассматриваем культуру с позиций человеческих субъектов, хотим – трактуем ее сквозь призму надындивидных норм.

Однако дилемма, перед которой мы оказываемся, гораздо серьезнее. Технологические, экономические, образовательные и прочие стандарты меняются на протяжении одного поколения, причем по нескольку раз, о чем еще сто лет назад не могло быть и речи. В этой обстановке люди либо участвуют в выработке этих стандартов, держат их под контролем своего личностного процесса, своего общения, своей деятельности, либо стандарты образуют свой самодействующий цикл, для которого люди и природа остаются только сырьем.

Аналогичная ситуация складывается в отношениях между различными человеческими общностями (от групп – до государственных объединений). Либо они вырабатывают новый язык своих отношений, либо, оставаясь в рамках привычных стандартов, оказываются втянутыми в череду конфликтов.

Биосферный кризис также диктует логику взаимодействий, основанную на выработке стандартов взаимодействия различных сложных и суперсложных систем. Разумеется, в этом контексте меняется и смысл стандартов, и смысл рациональности, помогающей их вырабатывать. Здесь, однако, важно подчеркнуть: способность понимания сложности (отличия, самобытности, уникальности) другого субъекта реальна и действенна только в том случае, если ты сохраняешь контроль над стандартами своего поведения, можешь деавтоматизировать их, т.е. если ты сам можешь изменить свою позицию сообразно позиции другого. Конечно, эта культура выработки – а не принятия только средств взаимодействия – есть культура прежде всего личностная, т.е. формирующаяся на уровне становления и развития личностей. Вероятно, на этом, фундаментальном, уровне бытия культуры будет, судя по всему, решаться судьба других культурных проблем.

Трудности осуществления этой перспективы значительно вырастают, когда мы обращаемся к событиям отечественной истории последнего десятилетия. Кризис тоталитарного режима, в котором культура выполняла служебную, в основном идеологическую роль, вместе с разрушением системы догматических нормативов привел к обвалу «несущих опор» самой культуры. Культура перестала выполнять ориентирующую и нормативную функцию в повседневном поведении людей (я не касаюсь здесь сфер профессионализированной внешней культуры). Поскольку в нашей истории культуры не сложился слой автоматизированных форм экономической, правовой, политической деятельности, соответствующих гражданских прав и обязанностей, то последовал провал в более глубокие, архаические пласты культуры.

Когда нынче говорят об одичании, это можно истолковать и в том смысле, что в повседневном поведении людей и в социальных взаимодействиях обнажились архаические культурные стереотипы, действующие по принципу «свое (наше) – чужое».

Рекреация культурного слоя стандартных форм потребует немалых усилий. Но это не может произойти автоматически, ибо такая возможность реализуется только на базе расширяющегося сотрудничества людей.

Отечественная культурная драма имеет сложную и специфическую предысторию, но перспектива ее связана с общечеловеческими интересами. Экологическая проблематика делает практически неизбежной выработку новых стандартов взаимодействия с природным и социальным миром.

Вопросы

1. Кто определяет границы культуры?

2. В чем специфика социально‑философского понимания культуры?

3. Какова функция культуры в сохранении социальности?

4. Какова функция культуры в преобразовании социальности?

5. Почему усложняется образ культуры?

6. Какую работу выполняет культура в процессе становления современных форм социальности?

Основная литература

1. Библер В. Культура. Диалог культур (опыт определения) // Вопр. философии. 1989. № 6.

2. Давидович В.Е., Жданов Ю.А. Сущность культуры. Ростов‑н/Д. 1979.

3. Ильенков Э.В. Философия и культура. М., 1991.

4. Левинас Э. Философское определение идеи культуры // Глобальные проблемы и общечеловеческие ценности. М., 1990.

5. Петров М.К. Язык, знак, культура. М., 1991.

6. Романов В.Н. Историческое развитие культуры. М., 1991.

7. Самосознание европейской культуры XX в. М., 1991.

8. Свасьян К. Человек как творение и творец культуры // Вопр. философии. 1987. № 6.

9. Судьба искусства и культуры в западной мысли XX в. М., 1979.

10. Современный философский словарь. Лондон, 1998; статьи: «Воспроизводство», «Диалог», «Качества социальные», «Культура», «Со‑, «Творчество».

Дополнительная литература

1. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.

2. Боткин A.M. Итальянские гуманисты: стиль жизни, стиль мышления. М., 1979.

3. Библер B.C. От наукоучения к логике культуры. М., 1991.

4. Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. М., 1984.

5. Каган М.С. Философия культуры. СПб., 1996.

6. Конрад Н.И. Избранные труды: История. М., 1974.

7. Кризис культуры как исторический феномен // Филос. науки. 1990. № 7.

8. Культура, человек и картина мира. М., 1987.

9. Соколов Э.В. Культура и общество. Л., 1979.

10. Степин B.C. Культура // Вопр. философии. 1999. № 8.

11. Шевченко А.К. Культура. История. Личность. Киев, 1991.

12. Кемеров В.Е., Коновалова Н.П. Восток и Запад: судьба диалога: Исследования. Хрестоматия. Комментарий. Екатеринбург, 1999.

13. Современная философия: Словарь. Хрестоматия. Ростов‑н/Д. 1996.

Глава XV

Онтология сознания общества

Кому принадлежит сознание? – Сознание и структуры со‑бытия. – Сознание как конструктивный принцип построения человеческих взаимодействий. – Анонимная и организационная «механика» общественного сознания. – Сознание официальное и неофициальное. – Догматизм сознания и критика идеологии. – Сознание как выражение социальных позиций и отражение структур бытия. – Можно ли очистить сознание от идеологии? – Утопия как элемент социальной метафизики и повседневного мышления. – Идеология, перспектива, прогноз. – Взаимовлияния идеологии и науки не есть основание для их отождествления.