Выбор рубежа до н. э./н. э. между так называемыми древним и современным миром создает впечатление стены, за которой лишь смутно просматриваются очертания получеловека, существовавшего вплоть до 1 года н. э., когда он, полностью оперившийся, вышел на солнечный свет. Это лишает его внутренней преемственности. Стоит лишь почитать литературу древних греков, поэзию и письма египтян либо ассирийцев, не говоря уже о чжоусцах, чтобы убедиться в том, что ничто человеческое не было им чуждо. Вавилонянин, чудесным образом перенесенный в XXI век, вероятно, был бы поражен, увидев самолет, телевизор или компьютер, но дайте ему пройти современный курс обучения, и он поймет принцип их действия и будет пользоваться достижениями техники наравне с нами. Очевидно, что наши эмоции, как и структура мозга, не претерпели сколько-нибудь значительных изменений со времен каменного века; но если при создании концепций древнего и современного мы захотим провести некую условную разделительную черту, то, возможно, нам стоит остановить свой выбор на столетии от середины VI до середины V века до н. э. В 558 году до н. э. Заратустра начал свою проповедническую деятельность, которая привела к появлению персидской религии; в последующие десятилетия иудейские пророки вели активную пропаганду в вавилонской ссылке; в 520 году до н. э. умер Лао-цзы, основатель даосизма, чьи взгляды представляли собой контраст со взглядами Конфуция; а в 486 году до н. э. — Сиддхартха Гаутама, основатель буддизма; смерть Конфуция в 479 году до н. э. на десять лет опередила рождение Сократа, который был старше Платона на тридцать восемь лет. Таким образом, можно сказать, что в этот короткий период были рождены и выношены многие метафизические, философские, религиозные и политические идеи, которые после появления христианства и ислама стали главным культурным достоянием всего цивилизованного человечества.

Конфуций родился около 551 года до н. э. Он был вторым сыном в семье представителей ши — социального сословия нетитулованного дворянства, к которому принадлежали ученые и чиновники. Этот крепкий класс людей, часто обладавших благородным происхождением, но редко имевших полное право называть себя аристократами, по современным понятиям можно было бы назвать буржуазией. Местом его рождения было давно исчезнувшее селение Цзоу, располагавшееся неподалеку от современного города Цюй-фу в провинции Шаньдун. Тогда эта территория принадлежала княжеству Лу — самому маленькому из всех уделов, входивших в состав чжоуского царства, которое тем не менее пользовалось среди своих соседей большим авторитетом, поскольку его основателем считался бессмертный культурный герой Чжоу-гун, чьи идеи оказали основополагающее влияние на идеи самого Конфуция.

В делах княжества, в котором он рос, находили свое отражение коррупция, предательство и безжалостная борьба аристократов за власть, продолжавшаяся на протяжении периода «Весны и Осени» во всем царстве, хотя благодаря своему происхождению княжество Лу так и не было поглощено более могущественными соседями, которые вторгались в него лишь раз в десятилетие. Главной причиной внутренних проблем была амбициозная вражда трех главных аристократических фамилий, которые вели свое происхождение от трех сыновей князя, правившего княжеством в предыдущем столетии. Их звали Старший, Третий и Младший (Цзи). Когда отец обошел Старшего в вопросе о престолонаследии, тот попытался убить наследника, но ему помешал Цзи, чей клан впоследствии доминировал, хотя все три сына постепенно узурпировали княжескую власть. На самом деле ко времени рождения Конфуция «Три семьи» исполняли лишь церемониальные обязательства перед правящим князем, чье положение, таким образом, было аналогично положению верховного правителя.

Древний Китай в эпоху Борющихся Царств

По всей видимости, Конфуций получил определенное образование у своих родителей — поскольку лишь в семьях крупных феодалов ученые-чиновники могли исполнять роль педагогов, — обучившись чтению, письму, музыке и стрельбе из лука. Когда ему исполнилось пятнадцать, клан Цзи распространил свою власть на половину княжества, оставив остальным семьям по одной четверти и подтвердив бессилие князя; но юноша не имел особой надежды получить официальную должность при дворе какой-либо из этих семей. Похоже (детали его жизни по большей части относятся к области предположений), что постепенно он перебрался ближе к центру политической активности — если не в столицу, то в один из укрепленных городов, где базировались «Три семьи», и нашел себе работу писца.

На своей первой должности он вел учет запасов зерна и проверял качество скота. Эти обязанности вряд ли были обременительными, а развивающийся разум кормили книги, которые по-прежнему существовали в виде бамбуковых дощечек, скрепленных горизонтальными шнурами, причем многие из них были разбиты на отдельные части, только позднее собранные вместе. То, что он узнал о жизнях и верованиях ученых прошлого и высокопринципиального основателя родного княжества, а также знакомство с ценностями собственного класса ши, — все это было влияние одного рода. Влияние другого рода оказывал скептицизм, разделяемый все большим числом интеллектуалов, по поводу практической действенности религии. Могущественные предки не могли спасти великие семьи от немилости и бедности, какими бы богатыми и щедрыми ни были ритуальные жертвоприношения; царственные духи не могли возместить слабость в военной силе; а торжественные договоры, заключенные под эгидой небесных покровителей, нарушались совершенно безнаказанно стороной, обладающей более сильной армией. Этот скептицизм вызывал рациональную оценку окружающих условий, которые приносили унижения и страдания простым людям; чувствительный и проницательный молодой ум не мог оставаться к ним равнодушным. По всей видимости, сам Конфуций никогда не испытывал ни острой нужды, ни насилия над собой, которые могли бы привести его к моральной поддержке экстремистских идей или действий (за одним поздним исключением). Вместо этого у него развились искреннее сочувствие к народным массам и сбалансированный взгляд на то, как можно улучшить их благосостояние. На протяжении жизни ему, вероятно, чаще всего приходилось сталкиваться с высокомерием тех, кто занимал привилегированное положение.

Конфуций с учениками. Гравюра на дереве

Нетерпимое отношение Конфуция к покровительству, интригам, уклончивым и пустым речам не могло способствовать карьерному росту. То, что он был скромным и даже молчаливым, становится ясно из его отношения к красноречию: «У людей с красивыми словами и притворными манерами мало человеколюбия», — говорил он. И если Конфуций переживал из-за низкого происхождения, в то же время он не мог не осознавать своего интеллектуального превосходства над теми, кто лишь по праву рождения имел более высокий ранг. Но начальникам он, вероятно, казался чопорным, педантичным и излишне придирчивым человеком, что вряд ли могло помочь добиться всеобщего признания тому, кто лишен привилегий.

Он женился и имел по меньшей мере одного ребенка — сына, о котором известно лишь то, что Конфуций считал его большим разочарованием; а его жена — просто факт, закрепленный в молчании эпох. Таким образом, семья вряд ли могла служить ему утешением за годы безвестности, скорее, наоборот, заставляла его больше времени посвящать учебе. Учился он, продолжая сочувствовать угнетенным, испытывающим лишения народным массам, учился не ради учения, а как человек, который может изучать плуг, чтобы затем с его помощью вспахивать почву. «Учиться, — однажды сказал он, — а затем, когда представится возможность, применять изученное на практике — разве это не приятно?»

Большую часть своей жизни Конфуций не имел возможности испытать подобное удовлетворение, но продолжал стремиться к цели с неиссякаемым оптимизмом, сухим юмором, нередко приводившим в замешательство серьезных комментаторов его трудов, и готовностью дружить с каждым. Когда Конфуций приблизился к своему тридцатилетию, вокруг него собралась группа молодых людей, большинство которых не отличались знатным происхождением и были моложе его, что, возможно, сделало Конфуция менее застенчивым и побудило поведать о тех умозаключениях, к которым он пришел. Начиная с этого времени, нам становится известно о развитии его идей. Они никогда не были систематизированы или даже записаны при жизни Конфуция, и их приходится искать в древней литературе — сборнике приписываемых ему бесед и высказываний «Лунь юй», составленном вторым поколением его учеников, трактате «Мэн-цзы», появившемся в следующем веке, истории княжества Лу в период его жизни; более поздние работы сделали легенду еще более запутанной.

Друзья были очарованы силой и эрудицией его ума, притягательностью его мягкого и в то же время твердого характера. Они называли его своим Учителем. Это слово, как и предпринятые в последующие эпохи попытки обожествить Конфуция, создают ложное представление о человеке, который верил в то, что удовольствия играют важную роль в жизни уравновешенной личности и уравновешенного общества — каковое он ставил превыше всего. Он любил такие развлечения, как рыбалка и стрельба из лука, наслаждался музыкой, с удовольствием присоединялся к неформальным песнопениям; и его встречи с друзьями проходили в веселой, приподнятой атмосфере, которая не мешала вести искренние беседы.

Но это были тяжелые времена. Из большого южного княжества У дошли слухи о судьбе правителя. Получив приглашение на пир от амбициозного родственника, князь проявил осторожность и расставил солдат на всем пути от своего дворца до пиршественного зала. Перед входом в зал всех разносивших блюда слуг раздевали донага и меняли на них одежду, после чего они на коленях вползали внутрь. Но один из слуг спрятал кинжал в рыбе, которую должен был подать на стол, и вонзил заготовленное оружие в князя, даже несмотря на то, что в тот же самый миг, как записал хронист, «два меча встретили его грудь». Когда Конфуцию исполнилось тридцать четыре года, в его родном княжестве Лу номинальный правитель попытался восстановить свою власть, атаковав главу клана Цзи, но «Три семьи» сомкнули ряды и отправили претендента в изгнание. После этого они возобновили свои бесконечные интриги, вызванные завистью к клану Цзи, хватаясь за любой удобный предлог, от азартных игр до женщин. Народные массы были вынуждены трудиться еще более усердно, чтобы обеспечить экстравагантной роскошью правителей, чьи администрации служили инструментами обмана, насилия и коррупции.

Эти и подобные им события укрепили уверенность Конфуция в тех убеждениях, которые он предлагал на обсуждение своим молодым друзьям. В системе, настаивал он, существует фундаментальный изъян: она действует для блага тех, кто управляет. Отсюда безжалостная борьба за власть и издевательства над народом. Если вместо этого систему переориентировать на благо управляемых, если, более того, на руководящие посты назначить самых добродетельных людей независимо от их происхождения и, наконец, если врожденные добродетели дополнить обучением навыкам управления, то государство будет процветать, народ начнет стойко переносить трудности, поскольку будет разделять его удачи, с готовностью поддерживать, заселять без завоевания, в результате чего войнам и несправедливостям будет положен конец. Он верил в то, что для социальных улучшений требуются совместные усилия и что при справедливом обращении любой человек будет их поддерживать по самой своей природе. Западные идеи о первородном грехе и потребности человека в «искуплении», которое возможно только при божественном содействии, был и глубоко чужды мышлению Конфуция, поскольку он верил в то, что все люди рождаются потенциально добродетельными — то есть заботливыми, искренними, рассудительными и доброжелательными, — и разумно управляемое общество позволяет реализовать этот потенциал. Все зависит от качеств правителей.

Эти качества представляли собой этический стандарт высшего порядка. Идея Конфуция о том, что управление людьми должно осуществляться ради людей, помогла сформировать западную демократию; но, хотя он тоже считал, что правительство должно быть народным, в том смысле, что люди, занимающие руководящие посты, должны избираться из всего населения страны, его, вероятно, сильно озадачил бы наш метод выбора. Он бы спросил, каким образом избирательная урна способна определить самых добродетельных и подготовленных людей — одним словом, подходящих для управления страной. Главной потребностью он считал добродетельного правителя, который окружит себя добродетельными, способными министрами, которые, в свою очередь, отберут по тому же принципу — поскольку важным элементом добродетели является готовность распознать то же качество в других людях — подчиненных им государственных чиновников, и так далее, вплоть до самых нижних уровней власти. Предложенную им систему можно охарактеризовать как устойчивую меритократию, где упор сделан на характер индивидуума. На первое место Конфуций ставил идеи, а не правила, поскольку считал, что ничто не может освободить человека от обязанности думать и быть честным с собой.

В это же время начала распространяться вера в то, что в истории страны существовал золотой век, когда все правители были благородными, а их подданные — счастливыми. В результате появились такие культурные герои, как упоминавшийся ранее Желтый император. Многие цивилизации сохранили схожие, наполненные сожалениями предания о потерянном рае. Но хотя Конфуций признавал, что «верит в древность и любит ее», он не разделял веру в золотой век, пусть даже его идеи могли стимулировать ее распространение. Он верил в то, что китайский правящий класс утратил благородство, но в своих рассуждениях он никогда не заходил дальше эпохи лидеров чжоуского завоевания У-вана и его сына великого Чжоу-гуна. Особенно высоко Конфуций ценил последнего за то, что тот сформулировал концепцию Небесного мандата, а также рассуждал о необходимости соблюдения принципов гуманности и справедливости в управлении людьми.

Конфуций не претендовал на оригинальность. «Распространитель, а не создатель» — так он себя характеризовал. Таким образом, он думал лишь о феодальном обществе — единственном, которое он знал, — как о семье, расширение которой может быть успешным лишь на основании взаимной ответственности, хотя при этом некоторые члены семьи должны подчиняться другим. Но его идеи по поводу того, как следует управлять обществом, включали революционные предложения: открыть доступ в правящий класс для всех, кто наделен личными достоинствами; сделать единственной привилегией служение людям; ввести систематическое обучение; и все это на основании того, что каждая личность является объектом уважения и заботы.

Конфуций пробудил в своих друзьях желание построить реформированный мир и в процессе подготовки к этому поднять уровень своего образования до высочайших стандартов. Он читал ученикам курс лекций по предметам, знание которых считал важным для каждого кандидата на пост государственного чиновника. Некоторые из этих предметов были техническими (правительственные документы, протоколы и правила); некоторые — практическими: церемониальные процедуры и музыка; а некоторые — гуманитарными: история, литература и философия, которые он считал главными инструментами для формирования характера.

Когда Конфуций начал посвящать большую часть своего времени регулярным занятиям, он оставил работу и стал жить на ту плату, которую могли предложить ему ученики, даже если это была всего лишь связка сухого мяса, и не отказывал никому, кроме глупцов и лентяев. Он отличался от всех, кто учил до него, не только тем, что был первым профессиональным учителем в Китае, но и тем, что к нему мог обратиться любой человек, независимо от происхождения, и узнать все возможное о принципах, разнящихся с теми, которые поддерживали существующую общественную формацию. И все же он считал себя не столько учителем, сколько человеком, готовящимся к великой задаче. Конфуций имел мессианскую убежденность в том, что рано или поздно его призовут осуществить на практике те реформы, которые он проповедовал. Ученики были его потенциальными заместителями, которые помогут решить эту задачу, когда придет время.

Хотя последователи идей Конфуция в последующие эпохи отличались большой ученостью, а слово «конфуцианство» стало синонимом образованности, сам Конфуций интересовался книгами только как источниками знаний и инструментами для формирования характера. О наиболее часто используемой им книге «Шицзин» он говорил, что та может «вдохновить, расширить кругозор, сблизить с другими людьми, научить, как сдерживать свое недовольство»; кроме того, она содержала практическую информацию — названия животных и растений, правила поведения и житейский опыт. Он стремился развивать в своих учениках критическое мировоззрение, призывал их смотреть и слушать, при этом воздерживаясь от суждений о том, что вызывает сомнения, и был строг с теми учениками, которые, копируя древний текст, пытались угадать смысл, вместо того чтобы оставлять пропуски в «темных» местах.

Конфуций сделал больше любого другого человека в Китае для укрепления верховного авторитета учителя, что достаточно иронично, поскольку он ясно говорил о собственном несовершенстве, с готовностью признавал свое невежество и никогда не претендовал на то, что обладает монополией на истину. Если ему казалось, что ученик прав, он так и говорил; если тот ошибался, он рассуждал вместе с ним, а если ему не удавалось переубедить, просто оставлял тему. Он никогда не грозил и не запугивал («Человек, который прикрывает свою внутреннюю слабость грубыми и высокомерными манерами, не лучше, чем вор», — говорил он).

Он воспринимал все знания как гипотетические, а все рассуждения — как утлое суденышко в океане неопределенности. Такой подход к истине, когда каждое заключение рассматривается как гипотеза, которая может быть опровергнута, составляет основу того, что мы сегодня называем научным методом. Это также достаточно иронично, поскольку Конфуций не испытывал особого интереса к науке: для него главным объектом изучения был человек, а не звезды. Когда его спросили, что такое добродетель, он ответил: «Это значит любить людей». Когда его спросили, что такое знание, он ответил: «Это значит знать людей».

Конфуций исключил из своей учебной программы стрельбу из лука и управление колесницей, так как эти предметы принадлежали военной аристократии, но, желая придерживаться традиций — поскольку он был самым миролюбивым революционером из всех, кто когда-либо жил на Земле, — принимал такие аристократические верования и практики, которые служили его цели. Конкретным примером здесь может служить их добавление к тому, что называлось ли. Это слово первоначально означало сосуд, который использовался в жертвоприношениях, а затем стало обозначать весь ритуал жертвоприношения. Мы уже говорили о том, что церемониал не проводил особых различий между живыми и мертвыми, сделал храмы центром как религиозных, так и мирских дел, а также сблизил людей и духов. Священные сосуды использовались и во время дружеских пирушек; церемонии для живого царя мало отличались от тех, которые были посвящены его трупу, — поэтому посол, вернувшийся после выполнения миссии для своего правителя, мог сделать доклад его могиле. Со временем ли стало предметом как повседневного, так и религиозного поведения, что привело к формализации манер и этикета не только при общении человека с богом, но также человека с человеком.

Этот предмет вызывал у Конфуция все больший интерес не только потому, что умение вести себя правильно и с большим достоинством имело прямое отношение к его стремлению принять участие в управлении государственными делами, но и потому, что он искал способ формировать потенциальных министров из людей, не прошедших школу аристократического воспитания. Он также сделал из ли нечто более важное, чем свод правил, предписывающих, когда поклониться или где посадить самого почетного гостя (слева от себя; впоследствии в Китае дорогих гостей стали сажать по правую сторону). Конфуций рассматривал ли как восприятие всей совокупности людей в качестве единого социального существа. «Во всех своих делах, — говорил он ученикам, — относись к людям так, словно принимаешь дорогих гостей; а если тебя поставят руководить другими, распространяй доверие так, словно прислуживаешь в важном жертвоприношении. Не делай людям того, чего не желаешь себе, и тогда и в государстве, и в семье к тебе не будут испытывать вражды».

Поскольку манеры могут быть показными, либо даже скрывать безразличие или злые намерения, в них нет истинного ли. Конфуций ни во что не ставил правильное поведение, которое не подкреплено искренностью. Он говорил: «Разве ли не означает нечто большее, чем простое подношение яшмы и шелка?» Для него ли означало значительно больше, от высочайших повелений сердца до простого здравого смысла, — например, когда шапки из конопли, которые, согласно требованиям ли, следовало надевать во время жертвоприношений, стали слишком дорогими, он не постеснялся использовать более дешевую шапку из шелка. Но от традиционного ли отойти было непросто: перед аудиенцией с правителем, перед тем как войти во дворец, следовало совершить поклон на внешних ступенях, поскольку Конфуций настаивал на необходимости проявлять уважение к правителю, а истинное уважение состояло еще и в том, что подданный всегда должен был говорить искренне, даже если при этом он рисковал своей жизнью. Основные принципы ли заключались в том, чтобы всегда воздерживаться от необдуманных действий, проявлять умеренность в суждениях, уважать других, сохранять достоинство перед лицом опасности, никогда не терять хороших манер и не выставлять напоказ свое богатство или эрудицию. Конфуций говорил, что один человек хорошо знает, как сохранять дружбу, потому что, независимо от продолжительности знакомства, никогда не забывает проявлять уважительность. Он считал, что ли соотносится с его концепцией образования следующим образом: «Если в человеке естественность превосходит воспитанность, он подобен деревенщине. Если же воспитанность превосходит естественность, он подобен слуге, ведающему бумагами». Следовательно, только после того как воспитанность и естественность гармонично дополнят друг друга, мы получим человека, достойного того, чтобы принадлежать к правящему классу. Одно время ли играло важную роль в обучении общественного человека правилам поведения, дисциплине, а также сведении воедино всех атрибутов, необходимых для управления.

Лаоцзы встречает Конфуция. Гравюра. I в. до н. э.

В этом аспекте соблюдения внешних приличий ли оказывало глубокое влияние на протяжении всей китайской истории. Его называли принципом, который является целью китайской национальной жизни, воспитанием, отличающим китайцев от варваров или зверей. Если считать, что тенденция ли подавлять радикализм и проявлять уважение к властям, которые его не заслуживают, ответственна за периодические вспышки насилия, словно бы слишком долго сдерживаемый под крышкой пар прорывался наружу, то это создаст ложное представление о концепции Конфуция. Для него ли включало в себя абсолютную честность, страстное стремление к мудрости и стойкую веру в те качества, которые все люди ценят превыше всего, такие как отвага, справедливость и сострадание.

Еще одним аристократическим дополнением к ли, которое Конфуций сделал по своим собственным соображениям, была музыка. Для нас музыка является изящным искусством, дополняющим образование. Однако в классическом мире, будь то в Греции или Китае, это было не так. Когда более чем через пятьдесят лет после смерти Конфуция Платон написал, что «обучение музыке является самым действенным из всех инструментов, потому что ритм и гармония проникают до самой глубины души», он точно выразил взгляды Учителя. Упорядоченность ритма и гармонические связи звуков передают то, что имел в виду Конфуций, когда говорил, что ли является искусством жить в обществе. Кроме того, что звуки имеют внутреннюю связь, в своем внешнем проявлении, то есть игре на инструментах, с одной стороны, и церемониале — с другой, они так же тесно связаны между собой, поскольку один звук обычно сопровождает другой. Музыка важна для молодого человека, стремящегося проникнуть в правящий класс, представители которого очень часто играли и слушали музыку. Сам Конфуций играл на цине — струнном инструменте, похожем на лютню, — и пел. Согласно традиции Конфуций лично отобрал стихотворения, вошедшие в книгу «Шицзин», которая в действительности представляет собой сборник песен и давно утерянных мелодий, но у нас нет никаких доказательств того, что он сам обучал музыке. Вероятно, этим занимался специальный учитель, в то время как сам он внушал мысль о важности музыки своим ученикам: их характер, говорил он, должен «вдохновляться поэзией, укрепляться изучением ли, а затем полироваться изучением музыки».

Мы теперь должны обратиться к тому, как он учил, кем были его ученики и что было ему уготовано судьбой на оставшиеся годы жизни.