Мусульманская держава некоторое время после Мухаммеда оставалась теократией в смысле признания ее истинным владением Бога (государственное имущество именовалось Божьим) и в смысле стремления управлять государством по заповедям Бога и примеру его Посланника (Пророк именовался также расулом, т. е. посланником). Первое окружение Пророка-правителя составлялось из муджахиров (изгнанников, бежавших вместе с Пророком из Мекки) и ансаров (помощников).

После смерти Мухаммеда главой государства в звании заместителя (халифа) сделался муджахир, богатый купец, тесть и друг Пророка Абу Бекр, управлявший поначалу без везира (верховного чиновника из ансаров). Муджахир Омар принял в свое ведение суд. Другой муджахир, Абу Убейд, стал ведать финансами. Этому образцу обособленного ведения административных, судебных и финансовых дел стали подражать в последующем. Омар, уже будучи халифом, принял титул эмира (военачальника) правоверных. При нем же было введено летосчисление от хиджры (переселение в Медину, датированное 622 г.). При Османе была осуществлена канонизация (составлена официальная редакция) текста Корана.

По завету Пророка Коран, кроме богослужебных целей, имел предназначение в качестве руководства при отправлении правосудия. Однако при Османе право по наложению наказаний (худуд) было отнято у судей (кади) и передано султану — самодержавному чиновнику, наместнику халифа. Этот шаг объясняется тем, что карательное (наказательное) право в Коране представлено только незначительным числом указаний и требований (всего около 80), и это было чревато обвинением халифа или судьи по стиху Корана о «судящих не по книге Божией» (5,48; 5,51) и даже возможным восстанием под лозунгом джихада (войны за веру).

Через 30 лет после смерти Пророка ислам разделился на три большие секты, или течения, — на суннитов (опиравшихся в богословских и правосудных вопросах на Сунну — сборник преданий о словах и поступках Пророка), шиитов (считали себя более точными последователями и выразителями взглядов Пророка, а также более точными исполнителями предписаний Корана, не признавали первых трех халифов, считая законным преемником Пророка только его зятя Али) и хариджитов (взявших за образец политику и практику двух первых халифов — Абу Бекра и Омара).

С расширением границ державы исламские богословские и зако-новедческие построения подверглись влиянию более образованных инородцев и иноверцев. Это сказалось на толкованиях Сунны и тесно связанного с ним фикха (законоведения).

По мнению В. В. Бартольда, примером Пророка, извлекаемого из Сунны, стали оправдывать такие положения, которые на самом деле заимствовались из других религий или римского правоведения. «Правила о числе (пять) и времени обязательных ежедневных молитв были заимствованы у домусульманской Персии; из римского права были заимствованы правила о дележе добычи, по которым всадник получал втрое больше пехотинца и полководец имел право выбирать себе лучшую часть; таким же образом мусульманское законоведение по примеру римского права проводит аналогию между военной добычей, с одной стороны, и произведениями моря, находимыми в земле кладами и добываемыми из рудников минералами — с другой; во всех этих случаях в пользу правительства шла 1/5 дохода. Чтобы связать эти законоположения с исламом, придумывались рассказы из жизни пророка, будто бы совершавшего молитву в установленное время, применявшего указанные правила при делении добычи и т. д.» (Бартольд В. В. Ислам: Сборник статей. М., 1992. С. 29).

В Омейядском халифате, имевшем соприкосновение с римским культурным наследием и произведениями греческих авторов, образовалась прослойка людей, которые стали интересоваться вопросами богословия и законоведения самостоятельно и вне связи с правящим классом и его аппаратом. Правоведы столь широкого профиля могли быть судьями на службе у отдельных правителей, но могли быть и весьма критически настроенными служителями, считая и доказывая, что правители отходят от требований «богооткровенного права».

Аббасиды тоже старались считаться с мнениями правоведов. Решения законоведов не вводились в практику сразу и непосредственно, а лишь постольку, поскольку правители сами избирали их в качестве доктринальной основы для своих политических или судебно-карательных действий. На практике законоведы обсуждали и обобщали гораздо больше, чем практические законоведческие вопросы в современном смысле: они интересовались и признавались авторитетными советчиками в области ритуалов и обрядов, этикета и моральных заповедей. Богооткровенное право простиралось, таким образом, на весь уклад жизни и становилось в силу этого «богооткро-венным образом жизни».

При Аббасидах и их наместниках мечети из средоточия государственной жизни, в том числе правосудной деятельности, превращались в богослужебные заведения. При таких заведениях возникали начальные школы обучения азбуке и Корану. Знавший наизусть стихи Корана считался закончившим свое обучение. Некоторые из начальных школ, по-видимому, были не только духовными, но и светскими (обучались дети иноверцев, запрет на это был введен в середине IX в.). Люди науки и философы вначале группировались в мечетях и занимались с отдельными любознательными людьми здесь и в других местах. Такова была первоначально деятельность живших при первых Аббасидах основоположников четырех главных толков (мазхабов), на которые разделился правоверный мусульманский мир: Абу Ханифы в Куфе (Сирия), Малика ибн Анаса в Медине, Мухаммеда ибн Идриса аш-Шафии в Мекке (потом в Каире) и Ахмада ибн Ханбала в Багдаде. Богословские толки были одновременно и зако-новедческими толками.

При некоторых мечетях возникли богословские факультеты. Таковым был, например, факультет, а затем университет при мечети аль Азхар в Каире, выросший из школы при мечети, построенной в X в. При некоторых мечетях появились школы с кельями для студентов и аудиториями для лекций (медресе — место учения, от «дара-са» — изучать). Эти школы раньше всего упоминаются на крайнем востоке мусульманского мира, в Туркестане, где они возникли, по-видимому, под влиянием буддистской монастырской практики (вихары). Затем они появляются в Багдаде, Каире, Марокко. Древнейшая надпись на бухарском медресе (XV в.) содержит изречение, звучавшее диссонансом с последующей и отчасти современной практикой школьного обучения: «Стремление к знанию — обязанность каждого мусульманина и мусульманки».