В 70-е годы XIX столетия славянские государства, входившие до недавнего времени в состав Югославии, а также Болгария находились под властью Турции. На их территории часто вспыхивали национально-освободительные движения, которые жестоко подавлялись. Уже 12 апреля 1877 г. император Александр II подписал манифест о войне с Османской империей. Главное отличие новой войны состояло в том, что она была гораздо более динамичной и подвижной, нежели война Крымская, и длилась около семи месяцев, то есть примерно столько же, сколько одна осада Севастополя. Русские войска не стояли на месте, но преодолели довольно длинный путь от Румынии через Болгарию в сторону Истамбула - это придавало совсем иную специфику уходу сестер за ранеными, поскольку им постоянно приходилось двигаться вслед за русскими войсками, а на театре войны не создавались длительно действующие перевязочные пункты и госпитали.

Война была очень популярна среди русской интеллигенции. Большинство женщин понятия не имело о том, что их может ждать на войне, при этом практически все стремились на передовую, куда их не пускали, - исчез страх перед новой и не вполне понятной профессией, какую двадцать лет назад избрали крестовоздвиженские сестры, успевшие прославиться и этим как бы "проторить тропу" для других. Поэтому огромный прилив сестер принес в лазареты большое число людей лишних, случайных. Были женщины, пресытившиеся развлечениями, которым все в жизни наскучило. Имея авантюрную жилку, идя на войну, они искали разнообразия, новых впечатлений и интересных знакомств. "С крестом на груди, они не имели креста в сердце и смотрели на дело милосердия, как на модное дело", - писал один полковой священник. Нельзя сказать, что такие сестры выполняли работу плохо, иногда, правда, поражая своим легкомыслием, поскольку они были "беззаботные, веселые, здоровые молодые девушки, идущие на... трудную работу как на праздник. Их веселый смех заглушает подавленные стоны раненых". Для других, малоимущих, война оказалась чуть ли не единственной возможностью заработать себе на пропитание: "это сестры-труженицы из-за куска хлеба, без претензий на похвалу совершавшие подвиги милосердия, безропотно они несли все обязанности..." Были женщины, для которых занятие новой деятельностью стало следствием тяжелой внутренней травмы, связанной, например, с потерей любимого человека, а были и такие, у которых действительное искреннее самоотверженное служение больным переплеталось с внутренним тщеславием: они постоянно стремились подчеркнуть свои собственные заслуги. Вполне понятно, что сделавшие сознательный выбор сестры, "готовые положить свою душу и жизнь на служение страждущему человечеству", были крайне редки. Их было мало, но они были, и "крест на груди служил для них действительным выражением присутствия в сердце Бога". Работавшая в тылу сестра назвала таких женщин исключением из правил - святыми, "которыми держался грешный город".

Юридическое и административное положение сестер милосердия в период войны было определено изданными в 1875 году "Правилами о сестрах Красного Креста" и правилами, составленными для желающих вступить в сестры Красного Креста только на период войны. Таким образом, изначально разграничивались статусы женщин, работавших в общинах, и тех, кто хотел стать сестрой милосердия временно, в народе прозванных "вольнонаемными", или "волонтерками". Для сестер Красного Креста, согласно названным правилам, православное вероисповедание признавалось необязательным: в их число могли приниматься женщины и других религиозных воззрений. Возраст женщин определялся в границах от 20 до 45 лет, и в отличие от времен Крымской войны, когда многие сестры Крестовоздвиженской общины по истечении года, на который давали обет, возвращались домой, эти женщины были обязаны трудиться неопределенный срок - пока не окончится война. Вольнонаемные сестры, набранные сверх штатных, изначально находившихся в общинах, находились на обеспечении Красного Креста. Из административных функций на них возлагался только контроль за госпитальными служителями, а из профессиональных - составление элементарных лекарств. Женщины-добровольцы получили возможность в течение нескольких месяцев учиться на специальных курсах, создававшихся в разных городах. Естественно, уровень квалификации прошедших подобное обучение был весьма невысок. Впрочем, в Русско-турецкую войну уже появляются настоящие женщины-профессионалы: фельдшера и врачи , - но их было крайне мало, поскольку систематическое медицинское образование для женщин в России еще отсутствовало.

Задолго до основного потока вольнонаемных сестер в Болгарию отправились отряды уже проверенных "старейших" общин. В июне-июле 1877 г. в Румынию и на Кавказ было послано семь групп, меньше 20 человек в каждой. 32 крестовоздвиженские сестры во главе с Щеховской и Надеждиной действовали у основной переправы русских войск через Дунай близ Зимницы, позднее их сменили сестры общины Святого Георгия. 27 сестер Георгиевской общины во главе с уже пожилой, но неутомимой Е. П. Карцевой до переправы русских войск трудились на этапах в Румынии, а потом попали в Болгарию. Они были из числа немногих медиков, допущенных на передовые позиции близ осажденной Плевны, где находился Склифосовский - решительный противник присутствия женщин на передовой (подобное разрешение выдавалось только главными уполномоченными Общества Красного Креста). Условия, в которых оказались женщины из этого отряда в Боготе, им самим с трудом поддавались описанию: "Весь госпиталь раскинут на вспаханном поле: и потому - грязь непроходная и до того клейкая, что через несколько шагов, вы таскаете как бы страшные кандалы; а при малейшем дожде до того скользко, что двигаешься с постоянным страхом. Зимой со всех сторон занесены палатки госпиталя. Сестры сильно перезябли, они помещаются доселе в юртах - дырявые стены юрт дают свободный ход всем четырем ветрам, дождь и снег проскользают постоянно неожиданными гостями. Пол промерзший; а после полудня или после топки - грязь и слякоть. К утру юрты так стынут, что нужно отогреть заледеневшие сапоги прежде, чем надеть их. Если ночью была вьюга, то платье выгребают из-под снега и тут же надевают его. Одна из сестер слегка отморозила себе ноги. Все эти невзгоды переносятся пока бодро и весело, всякий новый сюрприз в юрте, в роде ледяных сосулек... застывших сапог, отогреваемых на жаровне, возбуждает смех. Серьезно больных... нет, но прихварывают постоянно. Старушка (Карцева. - А. П.) переносит пока войну геройски". Карцева писала о себе в Россию: "Не тоскуйте обо мне! По милости Господа, я молодцом, и, кроме начавшегося к осени ревматизма, никаких недугов не знаю". Сестры Карцевой, последовавшие за стремительно передвигавшимися русскими отрядами, преодолели Шипкинский перевал и, пройдя почти через всю Болгарию, трудились в Адрианополе и Филиппополе, в непосредственной близи к Турции. В Яссах с июня 1877 г. находился отряд Свято-Троицкой общины (20 человек) во главе с весьма пожилой настоятельницей Е. А. Кублицкой. В числе этих сестер находилась баронесса Ю. П. Вревская, друг и корреспондент И. С. Тургенева, который при ее отправлении на Балканы в качестве сестры милосердия писал: "Мое самое искреннее сочувствие будет сопровождать Вас в Вашем тяжелом странствовании. Желаю от всей души, чтобы взятый Вами на себя подвиг не оказался непосильным..." Ю. П. Вревская заразилась пятнистым тифом и умерла в одном из госпиталей 5 февраля 1878 г. Именно в память о ней в сентябре того же года Тургенев создал одно из своих стихотворений в прозе.

К концу 1877 г. поток мелких отрядов общинных сестер и женщин-добровольцев был приостановлен, так как начальство сочло достаточным их наличное число в военных госпиталях. Однако в начале 1878 г. в армии разразилась эпидемия сыпного тифа и значительная часть медицинского персонала им переболела, так что с февраля на театр войны был организован второй поток вновь подготовленных сестер. Более того, около 50 женщин, по расстроенному состоянию здоровья вернувшихся в Россию, снова отправились в Болгарию и на Кавказ, стремясь туда с завидным упорством. По примерным подсчетам в войне в качестве медицинского и санитарного персонала участвовало около 1300 женщин. Из них более сорока скончалось, и практически все перенесли ту или иную форму тифа или лихорадки.

Поскольку сестры находились в подчинении у двух организаций: военного ведомства и Красного Креста, то взаимоотношения этих организаций во многом определяли ситуацию в среде медицинского персонала, а складывались они далеко не лучшим образом. Общество Красного Креста располагало огромным количеством средств, поскольку в войну ему удалось собрать более 9 миллионов рублей, из которых 1 миллион так и не был истрачен. Однако на театре войны эта организация играла вспомогательную роль, поскольку не было продумано устройство подвижных лазаретов близ мест сражений, приютов для выздоравливающих, этапов по эвакуационному пути, "летучих" перевязывающих отрядов для подбирания раненых после сражения. Выбор большинства уполномоченных Красного Креста, по словам одного из очевидцев, был весьма неудачен. Представители военного ведомства видели в новоявленном обществе помощи больным крупного соперника, с которым постоянно вели вражду, несмотря на то, что Красный Крест контролировал лишь 1/10 часть медицинских учреждений в период Русско-турецкой войны. Их недовольство иногда имело под собой основания, когда, например, дамы из высшего общества, работавшие в лазарете одного из провинциальных городов, закармливали больных бисквитами, вареньями и другими сладостями вопреки отчаянным протестам врачей, а потом этих уже избалованных и капризных больных переводили в госпиталь военного ведомства, где они, не привыкшие к лишениям государственных военных учреждений, своими претензиями доставляли множество хлопот начальству. Только когда лазареты Красного Креста закрылись после окончания военных действий и остались одни военно-временные и постоянные госпитали, деятельность благотворительного общества обратилась исключительно на них, в результате чего между ним и военным ведомством установилось определенное согласие. Как ни странно, по замечанию одной из сестер, "несмотря на роскошь и удобства лазаретов Красного Креста, мы, сестры, предпочитали служить в военных госпиталях". Согласие между двумя ведомствами было более-менее достигнуто лишь на Кавказе, где Красный Крест ограничился лишь помощью госпиталям военного ведомства, не создавая свои, что было гораздо практичней, целесообразней и дешевле, чем на театре войны в Болгарии.

Вот как современник тех событий В. И. Немирович-Данченко описывал рабочий день сестер в одном из госпиталей: "День сестры милосердия начинался очень рано. Еще все спит кругом, а дежурная сестра уже поднимает своих подруг, просит помочь ей... В госпитальных шатрах - смрад и духота. Тускло мерцают в душном воздухе свечи и лампы. Раненые не знают покоя. Стоны слышатся повсюду. В разных местах - зовут сестру. Нужно перевернуть больного, поправить ему подушку, покрыть его одеялом.

Требуется при этом исправлять и самую черную работу, потому что больничная прислуга еще спит; она так умаялась за день, что ее не разбудишь громами небесными. Забывая прежние привычки, подавляя отвращение к неопрятному делу, сестры служат больным и ночью. Поработав накануне до позднего вечера, удалось наконец им отдохнуть, но не надолго: еще далеко до света, а их уже будят идти в палату. У многих раненых сошли перевязки, грей воду - отмывай корпию, накладывай опять бинты; другим нужно лекарство, у третьего от крови, проступившей насквозь, - заскорузло и коробится белье, надо переменить, сам раненый не в силах этого сделать. Раненные в голову страдают сильнее других; они ничего не сознают, им приходится силою разжимать зубы и вливать лекарства. За ночь у многих простыни испорчены - нужно очистить воздух, сменить постельное белье... Работы, пока настанет утро, по горло.

Наконец являются врачи, но с их появлением сестрам не легче. Сестра, сделайте то и то, подержите больного... Сестра, принесите гигроскопической ваты, подайте шину... Где лубки? Сестра, дайте воды... Начинаются перевязки... Каждый вершок бинта снимается тщательно и осторожно, всякое место, пропитанное запекшеюся кровью, отмачивается; корпия снимается медленно, чуть ли не нитка за ниткой, чтобы не потревожить свежей раны. Промыть ее и перевязать вновь - уже более легкое дело. Но ранее этого нужно научиться преодолевать и стыдливость, и брезгливость, когда вид иных зияющих ран доводит мужчин до дурноты. На долю же сестер выпадали более тяжелые перевязки. Каждое прикосновение к живому месту крайне болезненно для больного: нужно все это сделать возможно нечувствительно для него и в то же время скоро, так как еще сотни больных ждут своей очереди".

Часто сестрам в качестве прачек приходилось мыть и стирать больным белье. Иногда, в моменты затишья, приходилось писать для раненых письма домой - в целом рабочий день растягивался от 6-7 часов утра до 8-10 вечера.

В эту войну активно применялась система рассеивания больных, предложенная еще Н. И. Пироговым, когда раненых после оказания первой необходимой помощи сразу переправляли в Россию, и стационарные медицинские учреждения на фронте не создавались. По Черному морю больных везли на пароходах, по Дунаю - на баржах, от Зимницы (границы Румынии с Болгарией) до Фратешти (Румыния, близ Бухареста) - по грунту на гужевом транспорте, а от Фратешти до границы с Россией уже пролегала железная дорога, по которой курсировали товарные, пассажирские и военно-санитарные поезда, использовавшиеся для перевозки раненых. От Зимницы до Фратешти ходило несколько сот подвод, и на тысячу больных приходилось примерно 2-4 сестры, на санитарных поездах военного ведомства столько же сестер обслуживало 300-400 раненых, лучшими были условия на поездах Красного Креста (к концу войны их было 23), где на 200 раненых (в вагоне 10 человек, всего - 20 вагонов) полагалось девять сестер милосердия. При всей своей неотлаженности эвакуационная система действовала довольно эффективно, поскольку за время войны через медицинские пересыльные пункты, которые обслуживало около 200 сестер, прошло около 900 тысяч раненых. Сам Н. И. Пирогов, уже весьма пожилой, совершил поездку по военным госпиталям и остался весьма доволен виденным. О том, как проходила транспортировка, писала сестра Георгиевской общины, сохранившая свое имя в тайне. Она сопровождала транспорт с больными, прибывший в Тырново 8 августа 1877 г. Больных сперва проверили по спискам, затем в приемном покое устроили перекличку и лишь после этих процедур распределили по госпитальным палаткам, естественно, не покормив, так как накануне на них не было выписано порций, а специально еду никто готовить не собирался. В военном госпитале в Тырново более полугода находилось не менее одной тысячи человек - иногда их число вырастало до трех тысяч. В Габрово же за неимением мест в госпитале транспорты порой приходилось отправлять далее, и остановка делалась лишь для того, чтобы покормить и наскоро обработать раненых: в таких случаях сестры брали необходимые медикаменты и шли в поле, где стоял транспорт, делая перевязки прямо в повозках. Когда начались холода, транспортируемым больным стали выдавать тулупы, правда, как и во время Крымской войны, всего лишь около 20 на 150 раненых, а при окончательной отправке больных тулупы забирали назад. Между тем, по выражению одной сестры милосердия, с наступлением зимы 1877/78 гг. Красный Крест "замерз": его помощь резко сократилась, - в Тырново от него было прислано 60 тулупов и 50 пар чулков на транспорт в 500-600 человек. Уполномоченного Красного Креста в это время в Тырново не было, а его помощник в отсутствие начальства опасался исполнять просьбы сестер о помощи.

Как часто бывает, история редко кого-то учит. В эту войну фактически повторилась та же ситуация, что и в Крымскую. Можно сказать, события, связанные с уходом за больными, разворачивались по спирали, когда на разных уровнях, в иных условиях и ситуациях повторялось одно и то же: больные могли быть не кормленными в течение нескольких дней, примерно столько же ждать перевязки и т. д. 8 сентября 1877 г. будущий известный врач С. П. Боткин, отправившийся в Болгарию во главе отряда Георгиевской общины, в местечке Горный Студень сделал следующую дневниковую запись: "Люди остаются и без еды, и без перевязки по суткам и более; все это кричит, стонет, умоляет о помощи..." С 31 августа по 2 сентября в госпиталь Булгарени, рассчитанный на 600 человек, поступило более пяти тысяч раненых, ко 2 сентября в нем оставалось примерно 2300 человек, из которых более полутора тысяч содержалось под открытым небом. Этих раненых обслуживало 10 врачей, 200 сестер милосердия и несколько санитаров. Палатки, по мнению Пирогова и Склифосовского, в гигиеническом отношении были гораздо лучше других помещений в теплое время года, но широко использовались они из-за нехватки мест в госпиталях. Из тех же соображений впервые в эту войну под Галацем были применены войлочные юрты.

Медицинский персонал вел отчаянную войну с отдельными представителями хозяйственной части, так что один врач даже счел вполне справедливым "весь госпитальный личный состав, за исключением врачей, заменить женщинами, в качестве фельдшериц, сиделок и прислуги, разумеется, хорошо подготовленных", исключив при этом всякую самовольную их деятельность, не согласованную с докторами. На кухне приходилось на ночь опечатывать котлы, в которых готовилась еда для раненых. Однажды после двойного взвешивания мяса, доставленного на кухню: вечером и на следующий день утром, - вес его неожиданно уменьшился на восемь килограммов. Повар эту необычайность объяснял способностью мяса за ночь "усыхать". В такого рода условиях ничего необычайного не представляли камушки в вареном рисе, подозрительного вида чай, резиновые котлеты и овсяная каша, напоминавшая, по свидетельству самих раненых, помои, где "крупинка за крупинкой бегает с дубинкой".

Особое явление представляли из себя назначенные из рекрутов полуграмотные фельдшера. Как заметила одна сестра, нравственная чистота солдата исчезает, как только его положение повысится. Едва обученные, эти псевдомедики уже сознавали свое достоинство, исправно выпивая водку, предназначенную для больных, и вмешиваясь в предписания врача, перекраивая их на свой лад. В эту войну появились и братья милосердия, которые, по мнению очевидцев, в значительной степени дискредитировали свое звание. Возможно, неудовлетворительная деятельность братьев милосердия была связана с неопределенностью их положения, поскольку, считая себя равными сестрам, но не обладая необходимыми знаниями, они были не в состоянии делать перевязки и другие процедуры. Впрочем, и среди братьев милосердия встречались и исключения, в частности лица духовного сана: монах и священник, прибывшие с Соловецких островов. Не следует забывать, что и условия, в которых трудились врачи, были крайне тяжелыми не только физически, но и морально, что выдерживали не все. Во Фратешти одной сестре милосердия пришлось работать с заканчивавшим последний курс ординатором, который одновременно готовился к экзамену и лечил больных: все его предписания невозможно было выполнить в точности при одной сестре на 64 раненых в палатках и 120 - в бараке, к последним врач даже и не заглядывал по недостатку времени. Одному раненому с отмороженной ногой он назначил перевязки с различными кислотами на каждый палец ноги: на один - карболовую, на другой - салициловую и т. д. Бедная сестра, в спешке не раз перепутав лекарства, в конце концов стала все пальцы перевязывать карболовой кислотой как наиболее известным для нее средством, поэтому ей было очень совестно, когда ординатор, осматривая ногу больного, оставался довольным своими опытами.

Иногда пылкое и излишне горячее желание добра солдатам не очень умелых сестер наталкивалось на грубость и непонимание со стороны самих больных, которые начинали сердиться на порядки в госпиталях, жалуясь, например, на еду: "Это не бульон, а помои какие-то! Даром что ли я за вас кровь проливал!" Бедная сестра, на которую обрушились эти нарекания, оказывалась в полной растерянности. На другой день врач, узнавший об этой истории, выбранил больного, но сестре от этого лучше не стало, так как ее заподозрили в том, что она о своих неудачах доносит начальству, оказываясь в результате не только виновной, но и смешной. Заслужить уважение солдат, по словам одной из сестер, можно было лишь справедливостью в обращении с ними. Когда один больной начал привередничать, отвергая сахар и табак, раздаваемые от Красного Креста сверх положенной нормы, она со спокойным видом отдала его пайку соседям. Самолюбие солдата было задето, а сестра заметила, что он не барин и его претензии не стоят особых хлопот. В некоторых случая она напускала на себя обиженный или сердитый вид по отношению к больным со сложным характером - на последних это производило определенное воздействие. Зато если сестре удавалось добиться к себе любви и уважения, сами солдаты стремились ей всячески угодить. На Кавказском фронте очевидец зарисовал характерную сценку: в Тифлисе сиделка из крестьян стала читать больному книжку; благодарный слушатель силился находить чтение интересным, однако не выдержал, устал и заснул. Книга оказалась грамматикой латинского языка - бедный больной не решился сказать любимой сиделке, что подобного рода произведения его совсем не интересуют, и заставлял себя слушать.

Иногда женщины, обладавшие разными профессиональными знаниями, сами между собой не ладили - это были впервые появившиеся на театре войны фельдшерицы и сестры милосердия. Во Фратешти первые полностью оттеснили сестер, сосредоточив в своих руках основной уход за больными. Названный пункт, по выражению одного из уполномоченных Красного Креста, представлял из себя "гнилое, заразное болото, гнездо тифа". Действительно, поскольку через эту станцию шла транспортировка больных, то устроить временный госпиталь было удобнее прямо рядом с платформой, откуда начиналась железная дорога через Румынию к Южной России. Одно время сестры вообще здесь жили на открытом воздухе, в грязи, поскольку вблизи станции обнаружился исток ручьев, и из-за обильного скопления влаги образовывалось настоящее болото, а у самой платформы - озеро вязкой грязи. Поздней осенью ноги тонули в ней по самое колено; одна сестра из жалости отдала больному свои сапоги, оставшись в старых и ободранных башмаках - на другой день ей пришлось ходить босиком. Все вокруг будто дышало заразой, поэтому и врачи и сестры, работавшие во Фратешти, переболели тифом. В такой критической ситуации сестры из-за фельдшериц оказывались временно занятыми лишь в момент подвоза новой партии больных для сортировки. Характерно, что конфликты возникали именно тогда, когда не все были заняты работой. Фельдшерицы соглашались на сотрудничество лишь при условии, что сестры будут находиться у них в полном подчинении, поэтому последние убивали время, болтая и слоняясь из одной госпитальной палатки в другую, в то время как на одну фельдшерицу приходилось в общей сложности около 180 человек, и она не успевала делать ежедневные перевязки, обрабатывая раны хирургических больных через 2-3 дня. Когда же одна настойчивая сестра стала доказывать, что из-за подобной халатности могут возникнуть нагноения, заражение крови или гангрена, фельдшерица обидчиво рассмеялась, заявив, что доктор "запрещает частым промыванием бередить раны". Старшая сестра мало занималась описанными проблемами, да и к мнению ее мало кто прислушивался, поскольку она была назначена во Фратешти по протекции и никак не могла выйти из романтической эйфории, восклицая: "Я желала быть в огне, в сражениях, на передовых пунктах, а меня вон куда послали, точно в ссылку!"

В то же время на некотором удалении от станции Фратешти располагался стационарный госпиталь, оказавшийся зараженным из-за скопления в нем больных; закрыть его начальство не решилось по причине значительных средств, затраченных на его строительство. В этом госпитале на 1800 больных приходилось три врача и сестры из Благовещенской общины, которых возглавляла старшая, бывшая супругой генерала; она никогда к больным не ходила, но усиленно делала вид, что занята письменными делами. Неудивительно, что генеральша вскоре была смещена, а большинство сестер при таком управлении просто разбежалось - осталось только три. Именно сюда попала одна сестра, оказавшаяся в полном недоумении, поскольку буквально на расстоянии одной версты от госпиталя, находилась станция Фратешти, где обиженные фельдшерицами сестры слонялись без дела. Впрочем, в подобной неорганизованности, нельзя было обвинять только последних: чтобы добиться перевода сестры со станции в зараженный госпиталь следовало преодолеть массу бюрократических проволочек. 110 больных в том барачном отделении зараженного госпиталя, куда она наконец попала, были либо тифозными, либо уже переболевшими тифом. Первые, как потом вспоминала сестра, с налитыми кровью глазами кричали нечеловеческим голосом, будучи привязанными "горячешной рубахой" к кровати, иные лежали в беспамятстве. Помочь им было почти невозможно - сестра лишь клала руку на лоб беснующимся, которые постепенно утихали. Этому госпиталю Красный Крест ничем не помог, и тем не менее в таких страшных условиях четыре сестры проработали, не ссорясь и не враждуя, два месяца, потому что их объединил самоотверженный труд и великий дар любви.

Действительно, за шквалом похвал, которые обрушились на сестер после войны со страниц газет и журналов от лица общественности, постепенно растворялся истинный образ немногих, кто искренне ухаживал за больными и боролся со множеством бед как от собственных болезней, так и от сложных взаимоотношений с больными, врачами, фельдшерами и даже другими сестрами. И хотя темные стороны человеческой жизни всегда видней, ни одно сестричество не выдержало бы испытания временем, если бы среди этих женщин не было таких служителей, которые, взявшись за плуг, никогда не оглядывались назад, неизменно в радости возвращаясь к месту своих трудов. "Что влекло их надевать эмблему милосердия - красные кресты на грудь, - писал в своем дневнике один офицер, - и что заставляло их бескорыстно жертвовать покоем, а иногда и жизнью? Если бы в рядах их стояли пожилые люди, для которых наступила пора думать об искуплении грехов и добрыми делами загладить свои ошибки, а то большинство была молодежь свежая и полная надежд. Искали ли они сильных ощущений, или рвались из будничной, неинтересной жизни, чтобы сознавать, что хоть раз в жизни они исполнили завет Бога-Человека?.."

Вышеназванная сестра в конце концов заразилась и была отправлена на лечение в особую больницу Красного Креста для медицинского персонала. "Несмотря на прекрасный уход, - писала она, - я... чувствовала себя более несчастной и одинокой, чем во Фратешти: там я все же была между своими, а здесь, бессильная, я была в совершенной зависимости от чужих мне людей, относившихся ко мне как к одному из номеров, за которым они обязаны были смотреть..." Незадолго перед описанными событиями сестре довелось встретиться с врачом, который еще ранее направлялся во Фратешти. Он перенес три формы тифа: сыпной, брюшной и возвратный, и бритый, с дрожащими руками, все равно ехал в это "гнилое заразное болото", шутя, "что судьба ему покровительствует, давая возможность изучить тиф во всех его проявлениях на собственной его, докторской, особе". На вопрос же сестры, не боится ли он еще раз заразиться (что действительно произошло позднее), он ответил: "Но ведь там больные..."

К началу страницы