Институт философии АН СССР, Москва

Концепции бессознательного, лежащие в основе многих буржуазных психологических теорий, тесно связаны с их философскими, методологическими, мировоззренческими предпосылками. Англо-американский неофрейдизм, психологические и психоаналитические концепции экзистенциально-феноменологической или бихевиористской ориентации характеризуются соответствующими различиями в понимании роли: бессознательного, его места в общей структуре и организации сознания и поведения индивида, в оценке средств и возможностей их научного познания и практической перестройки. Определенное место среди этих концепций занимает психоаналитическая концепция французского" исследователя Жака Лакана, представляющая собою структуралистское прочтение психоаналитической проблематики. Выявление специфики этого прочтения, а также осмысление ряда философских проблем, возникающих в этой связи, составляют предмет данного рассмотрения (Некоторые понятийные и стилистические аспекты лакановской концепции были предметом анализа и критики в нашей статье [1], к которой мы и отсылаем читателя для первоначального знакомства с проблематикой).

Лакан решает проблему бессознательного, прибегая к лингвистическим аналогиям, и рассматривает свой подход как своеобразное "лечение словом". Это было ответом на ряд проблем психологического и психиатрического плана, возникших в контексте соотнесения лаканов-ской концепции с другими подходами к психологической проблематике. Две важнейшие исходные точки Лакана следующие. Во-первых, это полемика с традиционными ассоциационистскими концепциями, сводящими высшие проявления человеческой психики к элементарным реакциям, к разряду внеположных психике физиологических, биологических закономерностей, и защита психической реальности как специфического объекта исследования. Во-вторых, эта полемика с субъективистскими, интуитивистскими, феноменалистскими концепциями, усматривающими в "непосредственном чувствовании" единственный метод, соответствующий специфике психической реальности.

Ассоциационистские школы переносят на духовную жизнь человека механистическое понятие "следа" (l'engramme), основанное на реакциях животных в определенных экспериментальных условиях. Напротив, интуитивистский подход к психике абсолютизирует уникальную специфичность духовной психической жизни человека и отрицает возможность ее научного познания.

С одной стороны, выступая против ассоциационистских концепций, для которых все проявления психической жизни человека выступают лишь как ослабленные подобия чувственных восприятий, а познаваемость их достигается лишь путем сведения к биологическим закономерностям, Лакан напоминает о том, что истина для психолога определенным образом связана "с непосредственностью живого человеческого переживания, она есть ценность, связанная с порывами мистики, правилами моралиста, путями аскета, равно как и с находками мистагога" [2, 79]. С другой стороны, поднимая вопрос о достижении научного статуса как об одной из задач психоанализа, Лакан пишет слова, полные, одновременно, скепсиса и надежды: "Если психоанализ признан стать наукой (ибо пока еще он ею не является) и если ему не суждено выродиться в простую совокупность приемов ( а, быть может, это уже произошло), то мы должны обнаружить смысл нашего опыта" [2, 267]. Средством такого научного (не субъективистского, но вместе с тем и не естественнонаучного) подхода к человеческой психике в ее нормальном и патологическом функционировании и выступает для Лакана аналогия между бессознательным и языком, речью.

По сути лакановская концепция может быть представлена как результат соединения двух основных проблемных линий - психоаналитической и лингвистической, ведущих начало от Фрейда и Соссюра. Об этом объединении свидетельствует само парадоксально заостренное выражение смысла лакановской концепции: "бессознательное - это язык", "бессознательное структурировано как язык". Вполне очевидно, что попытка синтеза этих проблемных линий не может не вызывать значительного переосмысления обеих: как фрейдовского понимания бессознательного, так и трактовки языка как формы логического мышления (а никак не бессознательного). Направленность лакановского переосмысления фрейдовской концепции позволяет говорить о своеобразной "дебиологизации", "десексуализации" в трактовке человека и его психики, о стремлении Лакана понять даже те уровни и слои психической структуры, которые у Фрейда оставались достоянием биологии, с точки зрения социальных механизмов языка и культуры. Направленность лакановского переосмысления сосеюровской концепции языка позволяет говорить о своеобразной "десемиотизации" этой трактовки. Это означает проблематизацию связи "знака" и "значения", или, точнее, "означающего" и "означаемого" в рамках атомарного знака: представление о непригнанности и скольжении означаемого и означающего друг относительно друга, о самостоятельности первого по отношению к второму.

Роль языка в фиксации и удержании специфики психической реальности определяется тем, что речь больного в психоаналитической ситуации является нейтральной почвой, на которой остаются следы психических состояний, процессов и структур самых различных уровней. Тем самым язык выявляется именно как та среда, которая позволяет осуществить требование "несистематизации", "несведения", "без-выборноети", то есть непредпочтения каких-то одних психических проявлений другим. Выполнение этого требования Лакан считает необходимым для защиты объекта психологии и психоанализа от механистического ассоциационистского редукционизма.

Аналогия между бессознательным и языком обосновывает и второй полемический момент, значимый для лакановской концепции - возможность научного познания в области психологии. "Дискурсивность", расчлененность, определенная формоупорядоченность языков и языкоподобных механизмов делает возможным рациональное, логическое (а не интуитивное) познание психических процессов, основанных на этой аналогии. В рамках психоаналитической теории это означает, что бессознательное лишается своего "архаического", инстинктивного характера, будучи структурированным и структурирующим механизмом, а речь больного, выявляющая это бессознательное, выступает для врача как поле анализа, содержащее некоторым образом структурированный и упорядоченный материал, доступный для рационального схватывания и осмысления.

В самом деле, бессознательное не может быть представлено лишь в результате некоторых негативно-интуитивных определений, как нечто такое, что не равняется сознанию и не является им. Понятие бессознательного, структурированного как язык, дает Лакану определенную oопору для позитивного конструирования концепции бессознательного.

Можно сказать, что решение "парадокса бессознательного" означает для Лакана выявление того, каким образом бессознательное участвует в функционировании мышления и поведения человека. "Бессознательное - это глава из моей истории, которая отмечена прочерком или же занята ложью, это глава, подвергающаяся цензуре. Но истина может быть обнаружена: наиболее часто она записана где-то в другом месте" [2, 259]. История бессознательного записана, например, в таких "памятниках", как человеческое тело со всеми его неврозами и психозами, в "архивных документах", например, в детских воспоминаниях, в семантической эволюции словаря, стиля жизни и характера человека, в тех отпечатках на соседних главах человеческой истории, по которым можно реконструировать пропущенную и искаженную главу. Функция врача заключается в том, чтобы помочь больному увидеть в разрозненных полубессознательных обрывках его воспоминаний его собственную историю и научить его читать эту историю. Среди всех этих "памятников" индивидуальной истории язык является, пожалуй, одним из наиболее надежных: его свидетельства могут быть проанализированы с -наибольшей точностью, а его данными, безусловно, легче оперировать.

Процесс расшифровки патологических симптомов и терапия психического заболевания происходит, согласно исходному лакановскому концептуальному уравниванию языка и бессознательного, в ситуации диалога, в ходе "речевой работы". Диалог врача и пациента - это уже не рассчитанная исключительно на вчувствование интроспекция, "не монолог с успокоительными иллюзиями, а напряженная работа речи" [2, 248]. Специфика языка как главного механизма взаимодействия людей в обществе, как многоплановой структуры, развертывающейся в диалоге, заключается, по Лакану, в том, что говорящий человек прежде, чем сказать что-либо, говорит для "кого-либо".

В речи больного до и помимо каких-либо конкретных содержаний (объективного мира или субъективного сознания) содержится некая не собственно информативная, но скорее побудительная интенция, некая направленность общего намерения больного, запечатлевающая напряженность социальных отношений (таковы карательная, агрессивная, искупительно-жертвенная, требовательная и др. интенции), которые, как правило, осознанно подавляются, а бессознательно выражаются, присутствуя лишь в неосознанных лексических и синтаксических особенностях речи больного. "Функция языка заключается не в информации, а в побуждении. Именно ответа другого я ищу в речи. Именно мой вопрос конституирует меня как субъекта" [2, 299]. Диалогичность речевого общения заставляет Лакана даже переосмыслить общеизвестную бюффоновскую формулу "стиль это человек", добавив к ней еще одно смысловое звено: "человек, к которому обращаются". А соответственно с этим и другой человек становится для нас не чем иным, как "местом возврата нашей речи", тем местом, где наши собственные "мысле-речи" определенным образом впитываются, осмысляются и возвращаются к нам уже в новом, преобразованном виде. Диалог врача и пациента как основа терапевтической практики приходит на смену монологическому, дидактическому, гипнотическому отношению врача к больному, при котором врач выступал не в качестве соискателя истины, но, напротив, в качестве носителя некой истины, внешней по отношению к больному. Диалог в лакановском понимании не означает непрерывного говорения: принципиально важным является здесь само наличие инстанции обращения, само внимающее присутствие врача: "...нет речи без ответа, даже если она встречает лишь молчание, при условии, что кто-то ее слушает; именно это и определяет ее роль в анализе" [2, 247].

Исходная начальная речь, посредством которой больной обращается к врачу, это "пустая" речь, лишенная внутренней связности. Напротив, цель и результат терапевтического курса, которые приводят больного к излечению, к исчезновению патологических симптомов, это достижение "наполненной" (pleine) речи, превращенной из разрозненных "архивных" документов во внутренне связную и последовательную историю. Таким образом, речь больного представляет собою нечто вроде лаборатории, в которой одновременно и подспудно осуществляется и анализ и синтез: расшифровка симптомов и определение места травм и воссоздание новой, "наполненной" речи, нового психического облика больного.

Симптомы болезни концентрируются в соответствии с напряженностью речевой работы в тех местах, где налицо разрыв или, наоборот, сгустки в речевой цепи - метафорические сгущения или метонимические замещения элементов. Таким образом, метафора и метонимия - эти традиционные приемы риторики и стилистики - служат для врача как бы мостом между смыслом и бессмыслицей. Для того, чтобы сделать речь больного свободной и наполненной, "мы вводим его в язык его желаний, в котором, без его ведома, вдали от того, что он действительно говорит, держат речь его симптомы" [2, 294]. Именно потому, что симптом структурирован как язык, то есть запечатлен в сгустках или разрывах речи, он и способен разрешаться в анализе языка.

Получается, таким образом, что язык - это одновременно и "инструмент лжи" (то есть средство фиксации патологических симптомов) и орудие достижения истины (то есть расшифровки и распутывания речевых узлов, соответствующих патологическим нарушениям психики больного). Истина терапевтической практики (Психоаналитическая терапия - это не чисто практический вопрос. Здесь Лакан остро полемизирует с англо-американскими неофрейдистами, главная забота которых, согласно его трактовке, - это включение больного в мир, в тот социальный контекст, из которого он оказался исключенным вследствие своей болезни, т. е. чисто "примиренческая" тенденция. Для Лакана терапевтическая проблематика тесно связана с вопросом о постигаемой при этом истине, а не только о прагматических последствиях лечения), та межсубъектная истчна, которая достижима лишь в диалогическом общении индивидов, не есть те или иные конкретные содержания, но скорее совокупность некоторых условий, делающих само обозначение, смысл возможными. Истина заключается не в моей речи, не в речи моего собеседника, но в чем-то третьем - в некоторых общих для нас обоих условиях или, как говорит Лакан, .в "условностях обозначения" [2, 525].

Постановка вопроса об "условностях" или условиях обозначения и свидетельствует в концепции Лакана о проблематизации связи знака и значения, или означающего и означаемого, о необходимости выявить, каким образом, при каких условиях, согласно каким критериям, в каких ситуациях означаемое может соединяться с означающим, а значит и обозначение, как таковое, становится возможным. Лечение болезни происходит вовсе не на уровне оперирования конкретными смыслами и значениями, не на уровне соединения атомарных знаков, в которых означаемое и означающее взаимно пригнаны друг к другу, но в результате приведения бессвязных, но конкретных смыслов к некоторой, хотя и не лишенной конкретности, но приобретшей внутреннюю связность и формоупорядоченность системе условий обозначения.

Сама постановка вопроса об условиях обозначения в противоположность вопросу о функционировании готовых знаков и знаковых систем характерна не только для Лакана, но и для других представителей французского структурализма. Она по сути свидетельствует об их интересе к важнейшей проблеме духовного производства, о стремлении исследовать, каким образом в результате действия определенных структурирующих механизмов (которые и сами являются результатом социального и культурного развития, а не биологическим инстинктивным механизмом) возникают разнообразные продукты человеческого сознания и человеческой культуры.

Мы видим, что лакановское уравнивание языка и бессознательного не есть отождествление их в категориальном плане, но скорее попытка осмыслить рациональными средствами то, что с трудом поддается рационализации - то есть область бессознательного. Эта аналогия языка и бессознательного заведомо ограничена, поскольку лингвистические механизмы вовсе не налагаются на бессознательное без остатка, но покрывают лишь некоторые его аспекты и стороны. В таком ограниченном смысле лакановское уравнивание представляется вполне правомерным и оправданным - и в научном, и в практически-терапевтическом смысле. Однако Лакан не ставит вопроса о границах применимости этой концептуальной аналогии, выводя ее за рамки психоаналитической ситуации, в сферу самых широких философских обобщений. Ошибочность лакановской концепции начинается там, где он пытается представить язык уже не как средство проникновения в бессознательное и не как реальное поле взаимодействия двух субъектов, но как главную, если не единственную, детерминацию человеческой судьбы вообще: "Субъект не является причиной самого себя, он носит в себе причину, которая его расщепляет. Причина эта - означающее, без которого в реальном вообще не было бы субъекта. Субъект есть то, что одно означающее представляет другому означающему, к этому же сводится слушающий субъект: "оно" говорит в нем, обращается к нему, и тут он исчезает как субъект и становится означающим" [1, 835]. Таким образом, не субъекты, общаясь между собою, определяют содержание и форму (означаемое и означающее) того, о чем они говорят, но, напротив, означающее, отделившееся и освободившееся от означаемого или, иначе говоря, формальные структуры речевой цепи, оторванные от своего содержательного наполнения, происходящего в каждом акте речи, освещают субъекта в его разрыве с самим собой, в его "гетерономности", т. е. в непригнанности различных его граней и аспектов друг к другу. Согласно такой трактовке, и сам субъект возникает из взаимодействия означающих, поскольку именно перемещение и переструктурирование означающих определяют судьбу человеческих существ "в их отказах, ослеплениях, в их удачах, в их жребии, независимо от их природных дарований, социальных приобретений, независимо от их характера и пола" [2, 30].

В этом лакановском высказывании сконцентрирована та двойная редукция объекта, которая до сих пор проступала не очень четко, хотя и пронизывала подспудно всю его концепцию. Во-первых, человек полностью сводится к языку. Во-вторых, язык, обладающий в принципе множеством функций и аспектов, сводится к уровню означающего, т. е., согласно лакановскому словоупотреблению, к безличной формальной структуре. Именно на этой исходной редукции крепятся все дальнейшие выводы философского плана. Именно на основе этой двухступенчатой редукции Лакан делает вывод о "ниспровержении" или "падении" субъекта, что, однако, вовсе не является единственно возможным выводом из адекватного философско-методологического осмысления психоаналитической ситуации в ее терапевтическом и гносеологическом смысле. В противоположность классической декартовской формуле "cogito, ergo sum; ubi cogito, ibi sum", в основе которой лежит тезис о полном совпадении субъекта мышления и субъекта существования, Лакан вводит другую формулу: "Я мыслю там, где я не есть, и я есть там, где я не мыслю" [8, 517]. А значит, главная проблема заключается не в том, чтобы соединять распавшиеся "cogito" и "sum" в одной общей плоскости (ибо задача эта заведомо неосуществимая), но в том, чтобы выяснить, тождественен ли "я говорящий" и "я говоримый", или иначе, субъект речи и объект речи-даже если, казалось бы, говорю заведомо я сам и говорю заведомо о самом себе.

В противоположность традиционному образу субъекта в классической буржуазной философии, то есть пониманию субъекта как центра отсчета содержаний сознания, "субъект бессознательного" (налицо уже заведомое противоречие в определении), мыслимый по аналогии с функционированием означающего в речевой цепи, "настигает" себя, совпадает с самим собой лишь внутри речевых разрывов и прежде всего - внутри главного разрыва - между означаемым и означающим: "лишь разрыв в означающей цепи способен верифицировать структуру субъекта как прерывности в реальном" [2, 801].

Теоретико-познавательные следствия своего понимания субъекта Лакан высказывает, в частности, в своей вступительной лекции к семинарам в 1965-1966 годах. Построение гуманитарной науки как лозунг и цель - это, считает Лакан, не что иное, как противоречие в определении, поскольку в науке не существует человека, как некоей целостности, но лишь ее объект, то есть уже определенным образом редуцированное ограниченное многообразие. Так, в теории игр, продолжает Лакан свое рассуждение, субъект фактически сведен к матрице значащих комбинаций, в лингвистике опять же нет "человека" как целостного субъекта; на различных уровнях анализа - лексическом, морфологическом, фразово-синтаксическом - субъекты различны, что и позволяет, в частности, выделить различные науки внутри общего лингвистического цикла. Специфика структуралистского подхода к проблемам гуманитарного познания заключается, по мнению Лакана, во введении такого особого типа субъекта, обозначить который можно только топологически, а наиболее подходящей моделью его является лента Мёбиуса, лишенная начал и концов, верха и низа, центра и периферии. Свои размышления на тему о субъекте как прерывности в реальном, как разрыве в означающей цепи, Лакан доводит до весьма решительных выводов общегуманистического плана: "Ясно одно, что если субъект и в самом деле находится там, в узле различии, тогда все ссылки на гуманизм становятся бесполезными" [2, 857]. Однако этот вывод не является необходимым следствием из той реальной ситуации, которую описывает Лакан. Ситуация эта свидетельствует не столько о "ниспровержении" субъекта, сколько о неразработанности специфической логики диалога, логики "субъект-субъектных" отношений, которая позволила бы описать все перипетии психоаналитической терапии более четко и точно, нежели "субъект-объектные" схемы естественнонаучного познания. В лакановской концепции эта логика существует скорее в виде концептуальных догадок и конкретных описаний, нежели в виде детальных и тщательных методологических и логических разработок.

Разработка логических средств для описания ситуации межсубъектного общения самым непосредственным образом связана с анализом объективного реального смысла этой ситуации. В действительности то, что кажется человеку его собственной чистой индивидуальной субъективностью, не является ни миражем, ни фантомом воображения, как: это порой явствует из рассуждений Лакана, а потому "ниспровержение", которое осуществляет со всеми этими образованиями сознания Лакан, усматривая в них чистые видимости, и не может быть реальным решением проблемы. Ошибка Лакана заключается вовсе не в том, что он считает конструкции типа "я", индивидуальное сознание, самосознание производными и вторичными по отношению к реальному миру человеческих взаимоотношений, но в том, что Лакан сводит этот мир социальных взаимодействий исключительно к речевым, языковым отношениям, к тому же, как уже было сказано, понимаемым очень узко. Измерение языковых взаимодействий действительно является одним из аспектов "реального бытия", опосредующего полюсы тождества "бытие" и "мышление" классической буржуазной философии, но оно-далеко не исчерпывает собою это бытие.

По сути своей "лингвоцентризм" лакановской концепции-это попытка, в той или иной мере характерная для всей современной буржуазной философии и психологии, осмыслить со свойственных ей позиций роль социальных факторов в формировании и функционировании человеческого сознания и психики. Социально-коммуникативная роль языка фактически пронизывает в современном обществе (особенно в так называемом массовом обществе) все другие формы и проявления социальной жизни людей. Язык входит в качестве составной части, условия и средства не только в те виды и формы социальной деятельности, которые непосредственно связаны с языком и фиксируются в-языке, но также и в те, которые, как кажется, вовсе или почти не связаны с языком.

Лакан видит в языке результат и возможность реконструкции некоторых объективных превращений, происходящих с сознанием и бессознательным в процессе функционирования человеческой психики. Однако Лакан не делает следующего шага по пути объективного анализа проблемы и не рассматривает факторы социальной практики, "позволившие" языку претендовать на эту роль. Вследствие этого и многие другие проблемы, связанные с осмыслением психоаналитической ситуации в философском и методологическом плане, остаются в. концепции Лакана далекими от разрешения.

На самом деле "ниспровержение субъекта" и замена человека безличными механизмами языка и символическими системами культуры (что характерно не только для лакановской концепции, но и для других концепций французского структурализма, взятого как целое) - это не просто "преувеличение", "абсолютизация", "гипертрофирование" одних факторов в ущерб другим, не просто иллюзия сознания, преодолимая просвещением и рационалистической критикой, но следствие некоторых объективных превращений в самой социальной действительности. А следовательно, позитивной антитезой предлагаемым структуралистами решениям выступает не чисто гносеологическая критика и не преобразование сознания сознанием, но преобразование самого объективного бытия, основанное на марксистской разработке реальных проблем социальной диалектики и прежде всего проблемы превращенных форм сознания и деятельности, а также диалектики сознательного и бессознательного в познании и социальной практике.