Кровать может быть и особой формой мышления. В университетах профессор, поясняя студентам свою мысль, нередко приводит в пример стол: «Вот возьмем, например, этот стол». Сократ и Аристотель вместо стола в похожей ситуации упоминают кровать. На поверхности лежит причина таких предпочтений: у преподавателя в аудитории – перед глазами стол, у Сократа, возлежащего со своими учениками, – кровать. В одном случае стол, в другом случае кровать, – первое, что приходит в голову, первое, на что падает взгляд. Однако эти примеры подспудно оказываются характеристиками образа мысли, символами подходов к познаваемому. Университетское мышление нацелено на восприятие информации «по верхам». Преподаватели закладывают в студентов каркасы знания. У них нет цели глубоко погрузить ученика в предмет. Ученик должен научиться ориентироваться в огромном потоке информации. И стол как пример как раз символизирует такой подход: стол – это поверхность и это – каркас. К тому же стол, стоящий перед преподавателем, – это представление. Совсем по-другому обстоит дело с кроватью. Кровать – это то, что находится не перед, но под, так как на ней лежат. Кровать оказывается не представлением, но основой, тем, на чем базируется знание, тем, что находится под видимостью, под поверхностью. Кровать – в этом смысле – суть вещей, идея вещей. Так получается, что не люди пользуются вещами, но вещи принуждают людей, заставляя не только физически приноравливаться к ним, но и формируя не только их характер, но мышление и восприятие мира [23].

Прокруст при помощи кровати принуждает путников не быть собой, принуждает их соответствовать кровати. Так называемое «Прокрустово ложе» – не слепок с человека, а аристотелевская форма, или «идея» в платоновском смысле. При помощи кровати Прокруст моделирует идеальных людей, удлиняя или укорачивая их тела. Когда Тезей в качестве возмездия пытается уложить самого Прокруста в его ложе, оказывается, что и Прокруст не идеален. Он слишком велик для своей идеальной кровати, он несовершенен с точки зрения кровати. Тело-вещь не помещается в кроватъ-идею. В образе «Прокрустова ложа» заложена трагичность разрыва между миром вещей и миром идей.

Дом, кровать возьмем эти два слова вместе, они будут друг к другу привязаны. Обратите внимание на следующую вещь: почему-то все люди живут в домах есть какое-то выделенное место, пространство внутри которого называется "домом". Дом может быть круглым, как кибитка, а может быть вертикальным. Я уж не говорю о том, что мы почему-то спим ночью, а не днем, как правило. Конечно есть какой-то режим смены бодрствования и сна, и он должен выполняться в некоей форме. Например, известно, что японцы спят на циновках, но какое-то представление о кровати все-таки выполняется. Но почему люди должны занимать горизонтальное положение? Из чего это вытекает? Почему нельзя спать стоя? Очевидно, существует все же некий психический режим нашей жизни и он имеет какую-то форму. Почему голова во сне должна быть не ниже тела, а слегка приподнята, даже если речь идет не о классической форме европейской постели? Мы в своем понимании находимся внутри чего-то такого, что собой организует выполнение единичных актов спанья на кровати или единичных актов пребывания в жилище. Вот этот горизонт предмета, который обладает определенными свойствами, содержит в себе режим множества состояний нашей психической, физиологической, умственной жизни, и есть идея кровати, дома. И хотя Аристотель говорил, что есть дома и нет "домности", теперь мы понимаем, что домность все-таки есть. И кроватность это не общее от единичных кроватей, конечно. А теперь наложим на это сетку Мёбиуса, состоящую из узелков, подставим точки на бесконечной плоскости, акты восприятия людьми единичной кровати, из которых рождается смысл идеи. Ясно ведь, что кровати есть выполнение идеи кроватности. Наши единичные кровати действительно тени, но конкретные, потому что идея "кроватности" существует. Единичную кровать можно поломать, сжечь, она может устареть, а идея не может устареть от времени, от изношенности. Например, рычаг как предмет потребления (в экономическом смысле) может износиться, а рычаг как форма или как идея живет вечно; это совершенная идея [5].