Материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления пользователям Интернета и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
© 2018 - 2024
2.2.1. Послереволюционный период
В послереволюционный период под влиянием Просвещения и республиканских идей патриархальные взгляды на семейные авторитеты пошатнулись: связь отец—король—Бог уступила место республиканской концепции союз—долг—согласие. В книгах и журналах печатались статьи, призывавшие к сохранению патриархальных авторитетов, однако во всю силу зазвучали также призывы к равноправию, которые не были слышны до революции. В июле 1792 года одна женщина написала в «Ледис джорнэл» (заголовок гласил: «Брак по-республикански»): «Я возражаю против слова «послушание» в семейных отношениях — смысл этого слова слишком широк и не поддается определению... По моему разумению, послушание в отношениях между мужем и женой является или, во всяком случае, должно являться обоюдным. Брак ни в коем случае нельзя рассматривать как договор между начальствующим и подчиненным, это союз взаимных интересов, основанный на дружбе и товариществе, где все разногласия должны решаться миром» [18,71].
В письмах и дневниках просвещенных женщин мы находим свидетельства тому, что именно романтическая любовь, а отнюдь не материальные соображения являлась истинным мотивом вступления в брак. Вот что писала 17 апреля 1802 года Мэри Орн Такер: «Дабы узы сделались шелковыми, родственные души должны слиться воедино, все прочие союзы я называю союзами рук, но не сердец — я счастлива, что связавшие меня узы неподвластны корыстному чувству и что моему сердцу, как и руке, « любо находиться в подчинении». Вот они, корни явления, впоследствии именуемого «браком, при заключении которого соглашением супругов устанавливаются количество детей и условия развода» [18 , 71].
О том, что на брак стали смотреть как на контракт и возлагать на него большие надежды, можно судить по статистике разводов. [34,72] После революции в штатах Новой Англии, где были разрешены разводы, их количество, как и количество заявлений о разводе, свидетельствовавших о том, сколь важное место занимали любовь и привязанность в семейной жизни, резко возросло. Добиться развода было по-прежнему нелегко, однако теперь уже в качестве серьезного основания для такового суд рассматривал не только женский, но и мужской адюльтер.
Замужество уже не рассматривалось как экономический институт, а родители утратили власть над взрослыми детьми — теперь молодым людям дозволялось самим выбирать себе спутника или спутницу жизни. Эта новая свобода выбора сделала домашнюю гостиную центром общения молодых людей; изменились сами представления о брачных узах. Брак, основанный на чувстве и взаимопонимании, стал более равноправным. Вот как описывает идеальную, на ее взгляд, супружескую пару из Филадельфии Джудит Саргент Муррей: их взаимоотношения строились на «полном равноправии... как между друзьями; они прекрасно понимали друг друга — у них были общие вкусы и знания». Ключевым словом для определения идеала республиканской семьи было слово «взаимность»; я вновь цитирую Муррей: «...общие суждения, взаимная дружба и взаимное доверие, но, прежде всего взаимная терпимость» [18 ,70].
До середины XVIII столетия дом служил местом, где трудились, спали и возносили молитвы; теперь же он превратился в место проведения досуга и отдыха. Прием пищи стал процедурой более изысканной — появились вилки, ножи, стеклянная и фарфоровая посуда, чайные и кофейные сервизы. Чаепитие сделалось символом домашнего уюта, а чай — «предметом потребления, который означал перемену в укладе жизни. Отныне он принадлежал массовому потребительскому рынку предметов роскоши и ассоциировался с женской беседой и приятным светским общением в гостиной». Вероятно, это поможет нам осознать все значение акта бойкотирования чая как формы политизации семейной жизни. Чай символизировал также вновь - возникшие традиции в среде буржуазии и аристократии: домашний труд был вытеснен потреблением и светским времяпрепровождением. Горожанки все реже занимались основными видами производства (такими, как прядение), более популярным стал труд, являющийся завершающим этапом производственного процесса (например, шитье); кроме того, женщины стали уделять больше времени воспитанию детей. Вытеснение продуктов домашнего производства рыночными товарами сократило долю изнурительной, трудоемкой работы — в семейной жизни появилось место для чувств [18 ,70].
Среди определенных слоев населения начала падать рождаемость, что, вероятно, было еще одним следствием основанного на обоюдности брака и возросшей ответственности за воспитание детей. Изначально падение рождаемости было вызвано тем, что люди вступали в брак в более зрелом возрасте, однако в начале XIX века рождаемость продолжала падать уже явно по причине сознательного планирования семьи. Одно тщательное исследование колонии квакеров в период Американской революции обнаружило тому подобные свидетельства: устанавливались сроки рождения младших детей. Каковы бы ни были способы избежать беременности — воздержание, прерывание полового акта или продолжительное кормление грудью, — целенаправленный контроль над рождаемостью, безусловно, требовал обоюдного, если не сказать равноправного, решения [18 ,71].
Правовое положение женщин после революции далеко не соответствовало идеалам республики. Замужние женщины по-прежнему оставались feme covert и находились под опекой своих мужей, не обладая правом владения собственностью.
2.2.2. Первая половина XIX века
Развитие коммерции и промышленности медленно и неуклонно отделяло «работу» от семьи. Для женщин среднего сословия это означало то, что замужество уже не являлось формой экономического сотрудничества. Буржуазная семья, где все больше внимания уделялось воспитанию детей, — жизнь в такой семье строилась на товариществе, любви и потреблении — существовала на деньги, заработанные мужчиной. Если верить популярной литературе XIX века, женщинам принадлежала частная сфера — дом, мужчинам — общественная работа. «Апостол Павел знал, что говорил, когда советовал женщинам заниматься домом и семьей, — писала г-жа Джон Сэнфорд. — В доме царит мир, а в делах по хозяйству есть что-то успокаивающее. Дом может не только укрыть от невзгод, но и уберечь от любых заблуждений и ошибок». [18 ,76] Мужские и женские образы жизни являлись средоточием всего комплекса различий, характеризующих эти две сферы. Работа в представлении мужчин означала нестабильный мир конкуренции, где платят за труд и где открыт простор для предпринимательства. Домашний труд женщины, несмотря на свою изнурительность, не считался «работой»: во-первых, он был бесплатным и, во-вторых, выпадал из поля зрения мужчин.
Водораздел, отделяющий женщин с их кругом домашних обязанностей от общественной жизни, повлиял на формирование понятия республиканского долга в сфере предпринимательства, Превыше гражданской добродетели и служения общественному благу предприниматели ставили право личности (мужчины) на владение и пользование собственностью, рассматривая его как основную конституционную свободу. Коллективная ответственность и добродетель оказались в подчинении частному интересу.
Таким образом, женщины стали носительницами нравственных ценностей, которым новый общественный строй грозил уничтожением. Если мужчины соперничали друг с другом, то женщины являли собой образец сотрудничества; мужчинам был присущ рационализм, женщинам — эмоциональность и импульсивность; мужчины создавали атеистический и аморальный политический и экономический строй, женщины сохраняли набожность и мораль; мужчины стремились к господству.
Мужчине семья обеспечивала эмоциональный тыл, в то время как для женщины сокрытые в семейной жизни подводные камни стали еще более опасными. В городах браки между представителями среднего сословия заключались по любви и на основе свободного волеизъявления (поистине взаимное притяжение противоположностей). В самом деле, женщины получили большую самостоятельность в выборе мужа — то был определяющий момент в их судьбе, так как они попадали в материальную и юридическую зависимость, должны были рожать и воспитывать детей; но если семейная жизнь не удавалась, им неоткуда было ждать помощи.
Несмотря на то, что привязанность и симпатия были возведены в принцип брачного института, он все же не стал равноправным.
На рабовладельческом Юге царил патриархат, – отцы властвовали над женщинами, детьми и рабами. На Юге идеологический подтекст отделения общественного от частного и мужского от женского, был совершенно иным. Ибо таковое не являлось результатом коммерциализации городов, а отражало совокупность иерархий пола и расы.
В экономической структуре сельского хозяйства не происходило разделения по схеме «дом-работа». На плантациях работали все, независимо от пола и классовой принадлежности. Хозяйка следила за садом, производством молочных продуктов, обработкой, хранением и приготовлением пищи, изготовлением одежды, а также за состоянием здоровья, как белых, так и черных. Эфемерный образ южной красавицы, излучавшей благородство и одухотворенность, не соответствовал действительности, — хозяйка выполняла тяжелую физическую работу и несла на своих плечах бремя управления плантацией. На небогатых фермах белая женщина, не имевшая рабов, сама занималась сельскохозяйственным трудом, который мало чем отличался от труда колонисток.
Романтизация семьи и дома на Юге была сильнее, чем на Севере. Уединенный образ жизни белых женщин, живущих в сельской местности, поддерживал возведенную на пьедестал идеологию индивидуализма. В то время как женщины Севера организованно добивались установления единых норм сексуального поведения мужчин, белые южанки были всецело преданны идее женского целомудрия, особенно в добрачной жизни. В 1 8 2 7 году один плантатор писал: «Единственное, в чем муж должен быть уверен, так это в чистоте поведения его жены до свадьбы» [18 , 96]. Жены, чья жизнь могла быть разрушена при малейшем подозрении их в безнравственности, отдавали себе отчет в том, что их мужья, отцы и сыновья постоянно развлекались с негритянками, являвшимися их собственностью.
Отсюда явствует, что в основе господствовавшей на Юге идеологии разделения лежало рабство — фундамент экономической и социальной жизни. Белые женщины не имели никакого социального влияния и категорически не допускались к общественной деятельности. Чувство вины за свои сексуальные похождения было одним из мотивов, заставлявших белых мужчин глубоко чтить женское целомудрие. В 30-е годы был распространен тост, восхвалявший «женщину... чей дух снисходит на нас, как милый сердцу Юг, который согревает своим дыханием поле фиалок и то отнимает, то придает нам силы». За [28 ,97] этой учтивостью мужчин, попиравших законы целомудрия и расовые табу, скрывались вина и страх. Вина за свои поступки и страх затаенного женского гнева — рабынь и белых — побуждали мужчин утверждать свою власть и отстаивать «честь», не гнушаясь применением силы. Насильственное подавление сопротивления негров сублимировало чувство вины. Стремление властвовать над женщиной диктовалось еще и страхом — ведь забота женщин о чистоте морали могла легко перекинуться на несправедливости рабства [18 ,97].
Авторитет плантаторов зиждился на беспрекословном, безоговорочном подчинении, как белых женщин, так и рабов, однако сопротивление со стороны женщин никогда не пересекало расовых границ. Расизм и рабство препятствовали солидаризации женщин. На Севере женщины из высших и средних слоев общества относились к представительницам рабочего класса и проституткам как к сестрам; что касается белых южанок, они и помыслить не могли о том, чтобы воспринимать рабынь как ровню. Свидетельства же самих рабов говорят о чрезвычайной жестокости хозяек, которые регулярно подвергали их безжалостным поркам и унизительным наказаниям [18 ,97].
Небогатые белые американские семьи, не имевшие рабов, боролись за жизнь на клочках неплодородных земель. Благодаря сохранению разветвленных родственных связей общинные традиции оставались по-прежнему сильными — в их основе лежали религиозность и взаимопомощь, а также известное неприятие господства плантаторов. Однако, поскольку повседневная жизнь женщин из таких семей складывалась из непрерывного труда, они были разобщены, а расизм не позволял им отождествлять себя с негритянками, хотя быт и уровень «материального благосостояния» последних мало чем отличались от их собственных.
Времена, несомненно, менялись, но прежде, чем подняться по социальной лестнице, женщине пришлось спуститься на несколько ступеней.
До индустриальной революции история Америки характеризовалась контрастом аристократии, с одной стороны, и всех остальных — с другой. Но теперь в структурах власти аристократия стала вытесняться средними классами. Однако экономические успехи ничего не значили без успехов социальных, и неотъемлемой чертой XIX века стала маниакальная борьба за продвижение по ступеням к успеху. В Америке эта борьба была скорее горизонтальной, чем вертикальной: все были равны, но каждый стремился получить больше равенства, чем все остальные.
Одним из показателей успеха было то, что домашняя хозяйка должна иметь слуг, которые бы все делали за нее; торжество среднего класса можно наглядно проиллюстрировать цифрами статистики занятости населения. На 16 мужчин и женщин, населявших Америку, согласно переписи 1841 г., приходился один человек домашней прислуги. Десять лет спустя, из трех миллионов женщин и девушек от десятилетнего возраста и старше, зарабатывавших себе на жизнь, одна из четырех работали служанками. К 1871 г. их число увеличилось до 1 204 477. На протяжении всего XIX века и до 1914г. работа домашней прислуги была самой распространенной среди эмигранток и вторая по частоте в целом [16, 327].
Жена представителя среднего класса, освобожденная от хлопот по хозяйству, должна была чем-то заполнять свое время. И она сама и ее муж были убеждены (так же как и книги по этикету, буквально наводнявшие рынок в XIX столетии), что она живет как благородная леди.
Мужчины среднего класса были привязаны к своей работе, и их жены и дочери были предоставлены самим себе. Некоторые заполняли время полезной работой, но большинство женщин просто ходили целый день по магазинам или в гости к соседкам посплетничать, а то и просто бездельничали или упражнялись в хороших манерах.
Э. Дж. Грэйвс говорит о женщинах, которые «в своем честолюбивом стремлении походить на благородных леди используют свои прекрасные ручки только для того, чтобы играть кольцами, прикасаться к клавишам пианино или струнам гитары» [23, 27-28].
Женщины несли ответственность за воспитание своих детей, поддержание домашнего очага и соблюдение морали; сердобольная мать должна была воздействовать на детей «мягко», используя новые педагогические методы убеждения вместо принуждения. Устои викторианского дома, который держался на женщине, вдохновляли буржуазных реформаторов и миссионеров (как мужчин, так и женщин) на то, чтобы внедрять модель буржуазных семейных отношений в каждую группу населения, живущую по другим законам.
2.2.3. Период после гражданской войны
Отношение к браку как «священному союзу» после гражданской войны стало изменяться под воздействием целого ряда причин, среди которых – бурное развитие права, демократизация общества, дух конкуренции и прагматизма, порожденные новыми экономическими отношениями (капитализм).
Д. Бурстин отмечает, что после гражданской войны сформировались специфичные для Америки условия, когда борьба за успех для честолюбивых молодых людей, мечтающих о юридической карьере, зависела не столько от углубленного изучения основополагающих юридических принципах, сколько от внимания к деталям, учета новых нюансах факта и способности договариваться и устраивать дела [5, 82].
Первая реальная возможность выгодной с точки зрения конкуренции деятельности в области юриспруденции была найдена Невадой в такой отрасли права, как развод. Это была сфера издавна существовавших противоречий.
С завоеванием независимости было подтверждено право каждого штата по своему усмотрению принимать закон о разводе. Дух времени, приверженность свободе и ненависть к любой тирании, всколыхнувшие в некоторых частях страны движение за ликвидацию рабства чернокожего населения, побудили других выступать против домашней тирании и принести освобождение тем (как сказано в одном памфлете, написанном в 1788 году), «кто зачастую соединен вместе в наихудшем из всех возможных союзов... освобождение несчастному мужу, находящемуся под башмаком у жены, или забитой, обижаемой, презираемой жене... Они не только приговорены, как преступники, к своему наказанию, но их наказание должно длиться до самой смерти» [5, 89].
Между Революцией и Гражданской войной большинство штатов либерализовали свое законодательство в области развода. Если брать ситуацию в целом, то новые штаты, созданные в северо-западной части первоначальной территории США, были либеральнее, тогда как штаты, расположенные вдоль побережья Атлантики, отличались более жестким законодательством, причем особенно жесткими были законы в Нью-Йорке и Южной Каролине. Почти во всех штатах происходил процесс упорядочивания и стандартизации бракоразводной процедуры. К 1867 году тридцать три из имевшихся тогда тридцати семи штатов законодательно отменили оформление развода через легислатуру штата. Это был важный шаг на пути к демократизации развода, поскольку ранее «частный акт» законодательного органа штата был инструментом, при помощи которого состоятельные и влиятельные граждане получали особые привилегии при разводе. Но оставалось множество различных предписаний на сей счет, так как в рамках федеральной системы брак и развод оставались прерогативой штатов.
Именно федеральная система породила практику «миграционного» развода. Состоящий в браке человек, который находил законы своего собственного штата неудобными для себя, временно переезжал в другой штат, чтобы получить развод там. До Гражданской войны, неудачно женившиеся жители восточной части США ехали освободиться от брачных оков на Запад: в Огайо, Индиану, Иллинойс. «Нас затопила толпа обижаемых и обижающих, раздражительных, сладострастных, экстравагантных, не подходящих друг другу мужей и жен, как раковину при засоре затопляет грязная вода всего дома», — писала в 1858 году газета «Индиана дейли джорнэл». Хорейс Грили с неодобрением рассказывал о том, как известный житель Нью-Йорка поехал в Индиану, получил развод к ужину «и в течение вечера женился на своей новой возлюбленной, прибывшей туда специально для этого и остановившейся в том же отеле. Вскоре они отправились домой, не нуждаясь более в услугах штата Индиана; а по прибытии он представил свою новую жену ее ошеломленной предшественнице, которой все это сообщил и предложил собирать вещи и убираться восвояси, поскольку в этом доме места для нее больше нет. И она ушла». В 1873 году легислатура Индианы ввела в действие новый жесткий закон, покончивший с миграционным бракоразводным бизнесом штата. Но Чикаго все еще пользовался печальной известностью центра разводов, а бракоразводный бизнес, как и другие виды предпринимательской деятельности, вместе с населением стал передвигаться на Запад. Ходили рассказы о том, как специально созванное собрание рудокопов в Айдахо могло услужить кому-нибудь из своих, торжественно расторгнув его брак [5, 90].
Среди благ, которыми соблазняли западные штаты, были расплывчатые формулировки допустимых оснований для разводов. Некоторые штаты фактически ввели в действие всеобъемлющую формулировку, допускающую любую причину, которую суд сочтет подходящей. Таким же важным фактором в конкуренции в области миграционного бракоразводного бизнеса были неопределенно сформулированные, почти не существующие требования в отношении необходимости проживания на территории штата [13 ,90].
В течение двух десятилетий после 1850 года ежегодное число разводов на тысячу жителей в Неваде было примерно в десять, а количество браков — в двадцать раз больше, чем в среднем по стране. Уровень разводов в Неваде в пять раз превышал соответствующий показатель любого из ее ближайших конкурентов (Флориды, Оклахомы, Техаса, Аризоны, Айдахо, Вайоминга и Аляски); браков же в Неваде заключалось в десять раз больше, чем у ближайшей ее соперницы Южной Каролины [13 ,90].
Викторианские нормы морали разрушались постепенно. Демократизация во всех сферах общественной жизни, бурный рост городов и новых технологий приближали семью к другим общественным институтам, менял и самосознание американских домохозяек. Отныне женщина должна была стать символом статуса своего преуспевающего супруга, как это делали деньги, дом, одежда и прочие неодушевленные предметы. Разница лишь в том, что жена-символ должна была сама заботиться о своем виде. Например, она обязана иметь приятную наружность, уметь удалять следы загара (ведь смуглая кожа – верный признак тяжелого труда), одевать соответственно положению супруга и т. д. [2 , 192] Буржуазная идеология того времени всячески поддерживала представление об «истинной леди», всячески сопротивлялось распространению идей тех американок, которые призывали вести борьбу против женского угнетения и бесправия. Буржуазный моралист О. Браунсон, печатавшийся в женских журналах того времени, уверял, будто точно осведомлен о психическом складе истинной леди: женская независимость – абсурдная вещь, - заявлял он, - лишь подчиненная женщина может стать компаньоном, создателем уюта, ангелом-хранителем [31].
В городах новые грандиозные торговые центры пришли на смену старым маленьким и патриархальным магазинам. Точно так же как огромные американские отели заменили гостиницы Старого Света. С появлением больших магазинов и отелей у жителей новых американских городов развивалось чувство собственного достоинства и важности. Хождение в магазины и покупка товаров становились привычным явлением – свидетельством зарождения новых общественных отношений в новой Америке. Универсальные магазины и отели были своего рода символами веры в будущее растущих сообществ.
С самого начала XIX века отели служили общественными информационными центрами. В регистрационном журнале, в графе «примечание» предоставлялась возможность вписать несколько строк, рекомендующих свой товар, либо высказать взгляд на деловую жизнь страны. «Дж. Сквайерс с женой и двумя детьми, - зарегистрировался постоялец отеля «Трентон-фолз» в Нью-Йорке. Следующий постоялец подписался следующим образом: «Дж. Дуглас со слугой. Без жены и детей – уж больно трудные времена» [7, 182-183].
С позволительной для туриста склонностью к преувеличению Троллоп следующим образом описывает гостиничный образ жизни американского среднего класса:
«Молодые семейные пары в Америке не страдают склонностью к ведению домашнего хозяйства, имея самые различные к тому причины. Мужчины здесь отнюдь не скованы работой по найму, как у нас. Если какой-нибудь юный Бенедикт не сумел пристроиться адвокатом в Сейле-ме, не исключено, что он вынырнет процветающим сапожником в Фермопилах. Джефферсон Джонсон потерпел неудачу со своей лесопилкой в Элеутерии, но, прослышав о вакансии баптистского проповедника в Биг-Мад-Крике, в течение недели сорвался с места с женой и тремя детьми. Эминадаб Уиггз устраивается клерком в контору пароходной компании на реке Понгоуонга с твердым убеждением, что через полгода будет уже зарабатывать себе на хлеб совсем в другом месте. При такой жизни даже большой гардероб в обузу, а мебельный гарнитур, — что стадо слонов. К тому же молодые мужчины и женщины вступают в брак, не имея за душой никаких накоплений для начала совместной жизни. Они довольствуются своими надеждами и уверены, что средства придут. В легкомыслии их здесь никоим образом не упрекнешь — так живет вся страна, а в ней, если человек чего-то стоит, работа обязательно найдет его сама» [7, 189].
Начинали размываться принятые в Старом Свете перегородки, отделявшие «общественное» от «личного». Интимное эмоционально нагруженное британское слово «дом» в Америке стало возможно заменить словом «жилище». Приватность уступала место публичности. Американцы вошли в новую сферу бытия, не имевшую четко очерченных рамок, дружелюбный коммунальный мир, который, строго говоря, не был ни публичным, ни приватным: мир, где все звали друг друга по имени, мир открытых дверей, крылечек и газонов, а также, разумеется, баров, ресторанов и вестибюлей отелей.
В этой новой атмосфере утрачивала многое из былой интимности семейная жизнь. Случайные знакомые вскоре уже воспринимались, чуть ли не как «члены семьи». Классическим местом для формирования новой и зыбкой американской действительности, стирающей грани прежних различий, служил отель [7 ,188].
В то время как отель становился символом быстротечности жизни в динамичной Америке, южане гордились своим иммунитетом к «гиблой совместной жизни в отелях и их меблированным комнатам». Отель годился для людей типа «перекати-поле», которых Старый Юг (к счастью своему, как там считали) почти не знал. Там, где люди оседали, каждый гражданин превращался в землевладельца с развитым «чувством дома». В постоянстве домашнего очага коренилось и чувство уважения к незыблемости общественных установок страны.
Но если «американская система» как образ жизни для непоседливого предприимчивого населения новоявленных городов не была лишена недостатков, то и достоинствами она обладала немалыми. Ослабляя семейные узы, она в то же время сокрушала кастовые барьеры. И если приглушались интимность и индивидуальность, то стимулировалось чувство локтя. В Америке, пожалуй, складывался новый тип уз, связующих людей, новая семья. [7 , 192]
Во второй половине XIX века в американское общество стало внедряться страхование жизни. Страхование в области коммерции стало очень прибыльным делом.
Когда существовали местные общины, друзья и соседи, готовые прийти на помощь в несчастье, были всегда рядом. Церковь старалась заботиться о вдовах и сиротах. Соседи, собравшие деньги на строительство коровника, не отказывались от сбора средств и на строительство нового, если старый сгорел. Но ослабление связей в общинах и рост числа жителей в них способствовали расширению потребностей и запросов. Те люди, которые не могли полностью положиться на своих соседей, и те, чьи родственники уехали в отдаленные районы страны, вынуждены были искать для себя иную опору. Страхование в определенном смысле заменило им связь с семьей, соседями, членами общины. Кроме того, оно решало проблему гарантии безопасности учреждением единого материального фонда, из которого человек при необходимости мог позаимствовать средства. Точно так же, как строительство водопровода в городах, подобное предоставление людям возможности заимствовать средства из единого крупного фонда способствовало разъединению, обособлению людей. Страхование было личным делом каждого. Человек, имеющий хорошую страховку, гораздо меньше нуждался в поддержке родственников и получал с нее пособие независимо от их согласия, даже не ставя их в известность.
По своей природе страхование — новый вид потребительского сообщества — было широкомасштабным институтом демократической направленности.
Женщины в растущих городских средних классах были в лучшем положении, в котором, однако, имели место сходные проблемы, как-то: работа вне дома, юношеская самостоятельность, материнское содружество. Внешне городской средний класс был предан, прежде всего, идее утверждения стиля жизни, в котором главным были дом и материнство.
Итак, сложились условия для более полного, чем когда бы то ни было, воплощения индивидуалистской идеологии.
Рождаемость резко упала с 6—8 детей в среднем в 1800 году до 4—5,75 спустя столетие. Появление в городах булочных, прачечных, готовой одежды и консервов сократило объем традиционно домашней работы. Появление новых домашних удобств, таких, как водопровод, кухонные плиты, сократило физические усилия, необходимые для приготовления пищи или стирки. [18 ,146]
Благодаря этим переменам гораздо больше времени и внимания женщины смогли уделять духовному и физическому воспитанию детей.
Строившиеся дома все более отражали викторианскую приверженность уединенности (отдельная спальня для каждого ребенка и тщательное разделение семейного пространства в гостиных, где можно принимать людей). «Профессионализация» женской сферы предусматривала отдельные комнаты соответственно для различных видов деятельности: шитья, музыки, завтрака, обеда и сна. Предполагалось, что в таких домах большая часть работы должна выполняться прислугой, чья комната была скрыта «черной» лестницей и прямо сообщалась с кухней. Управлять хозяйством в таком доме было непросто; появились женские журналы, такие, как: «Уименз хоум компаньон» (1873), «Уименз хоум джорнэл» (1878), «Ледиз хоум джорнэл» (1883)" и «Гуд хаускипинг» (1875). В них содержались советы известного лидера женского движения Катарин Бичер современным женам. [18 ,147] Журналы также предлагали рекламу товаров для дома, которые были призваны приблизить домашнее хозяйство и искусство его ведения к совершенству, а заодно содействовать росту потребления соответствующей продукции. Семья, в известном смысле, превращалась в коллектив потребителей.
Характерной чертой американского общества в 1890-е годы стало преобладание промышленных городов над традиционными маленькими общинами. Женщины и мужчины одинаково трудились на больших и шумных фабриках, принадлежавших огромным корпорациям с вертикальной структурой управления. Новый класс стремился контролировать предложение и спрос на сырье, готовую продукцию, рабочую силу; рационализировать производственный процесс, дробя его на мельчайшие компоненты, с применением нового оборудования и технологий. Жены и дочери преуспевающих менеджеров жили в пригородах, куда можно было доехать на трамвае, вдали от огромных убогих и нездоровых районов, которые заселялись прибывавшими иммигрантами. Жены фермеров на Юге и на Западе видели, как их мужья стремительно погрузились в избирательную политику — сферу, из которой сами женщины были исключены, — в надежде выбраться из долговой кабалы, после того как банки и железные дороги разрушили их кооперативы.
В этот период урбанизации, индустриализации и многочисленных конфликтов возникло два новых социальных типа женщин: «новая женщина» среднего класса и «девушка-работница», — представительницы каждого из которых обладали такой мерой индивидуальности и самостоятельности, что напугали многих своих современниц. Их взаимодействие вдохновило появление новой «домашней политики» и расцвет добровольных женских ассоциаций, что привнесло в средний класс некоторые аспекты материнского содружества. Тем не менее, индивидуальность новой женщины и девушки-работницы наметила сдвиг от викторианской культуры общего домашнего очага в сторону самостоятельности, развлечения и потребления [18 , 153].
Создание к концу XIX века общества неограниченного потребления и общества новых производственных технологий изменило ведение домашнего хозяйства.
По мере того, как все эти механические приспособления, использующие коммунальные ресурсы – воду, газ и электричество – входили в повседневный американский быт, и по мере того, как домашняя хозяйка переходила от угольной печи к приборным щиткам [5 , 462], менялось ее представление о семейной жизни и о ее роли в ней.
Как видно из вышесказанного, со второй половины XIX века американская семья несет бремя перемен, образа жизни и отношений с другими общественными институтами, имеющими немаловажное значение для культуры в целом, и находящимся в этом смысле в передних рядах.
Меняется отношение к браку и безбрачию, а единобрачие заменяется правом вступать в повторные браки, меняется отношение к измене, сексуальным отношениям супругов [32].
2.3. Демократизация образования США ( XIX век)
2.3.1. Период конца XVIII – середины XIX века
(до гражданской войны)
Судьба школ и других образовательных заведений в США были тесно связаны с историей формирования буржуазной экономики страны и общественно-демократическими процессами, происходящими в ней. Эта связь и определила специфику развития американских образовательных учреждений XIX столетия. Так как поселенцы были разной национальности и принадлежали к тому или иному религиозному направлению, то и школы в различных колониях складывались не по единому типу. Но и в этом многообразии преобладали школы английского типа. Как правило, школы функционировали на средства местных управлений или частных пожертвований. В конце XVIII века в США по-прежнему не существовало стройной системы образования. Оно носило в основном частный характер, и его выгодами могли пользоваться лишь богатые. Между начальной и средней школой не было достаточной преемственности.
Национальная система образования США со всеми ее специфическими особенностями, начала складываться после Войны за независимость. Большие заслуги в становлении системы образования нового буржуазного государства принадлежат видным американским просветителям Б. Франклину и Т. Джефферсону. Последний в заметках о штате Виржиния [1 , 155-279] писал, что «единственным надежным хранителем власти и правительства является сам народ. И как раз для того, чтобы люди стали в этом надежными, необходимо до определенной степени усовершенствовать их сознание… Поправка к нашей конституции должна в этом помочь нашему народному образованию". [1, 156] В 1786 году в письме к Уиту Джефферсон излагает мысль о том, что самый важный законопроект во всем подготавливаемом своде – закон «о распространении знания среди народа». «Для сохранения свободы и счастья нельзя, - по его словам, - изобрести более прочного фундамента». [1, 156] В сентябре 1817 года в плане создания начальных школ Джефферсон пишет: «право это или же долг общества – заботится о своих маленьких гражданах против воли их родителей? И как далеко простирается это право и долг на охрану жизни ребенка, его собственности, его образования, его морали и нравов». В билле «О всеобщем распространении знаний» (1779) он предусматривал осуществление всеобщего обязательного образования и организацию для этой цели школы двух ступеней – элементарной и грамматической. [10, 511] Создание бесплатной начальной школы проектировалось на средства, получаемые в результате сбора налогов. Следующей ступенью были четырехгодичные, средние (грамматические) школы.
В первую половину XIX века почти во всех штатах были приняты законы о введении бесплатного начального образования. Так, к началу сороковых годов XIX столетия государственная начальная школа охватила около половины детей штатов новой Англии, седьмую – центральных и шестую часть детей – западных штатов. [10, 513]
Очевидно, что уже первые законодательные акты говорят о стремлении подчинить школу потребностям экономики, прочно связать ее с нуждами развивающейся промышленности и сельского хозяйства. Дух практицизма, который характерен для американской школы и сегодня, обусловлен этими историческими причинами. Отделение государства от церкви (1818 год) позволило легче перейти к созданию светской школы. Это привело к тому, что в американских школах, меньше ощущалось религиозное влияние, чем в странах западной Европы того времени [25, 155]. Федеральное правительство передало делообразование в руки законодательных собраний штатов. Тем самым была закреплена исторически сложившаяся децентрализованная система образования, при которой немаловажную роль играла общественность, так как школы содержались на средства жителей. Децентрализация способствовало привлечению населения к решению многих школьных вопросов и создавало более благоприятные условия для развития образования.
По мнению же Бурстина [6, 205], процесс демократизации образования в Америке XIX века, с самого начала шел под влиянием различных факторов.
Первое: неопределенность американского права и нечеткость различий между колледжами и университетами способствовали разрушению монополии в образовании.
Ни пороки, ни добродетели древних монополий (Оксфорда и Кембриджа) не могли быть перенесены за океан, так как многие традиции образования Старого Света затушевывались и теряли всякий смысл в Америке, в частности правовые полномочия различных органов управления колониями, особенно это касалось права создавать корпорации и устанавливать монополию, отличались друг от друга, ничто не имело так много последствий, как эта неопределенность правовой ситуации в Америке.
Накануне революции, по крайней мере, девять созданных в колониях учебных заведений (которые существуют и поныне) уже присуждали степени. В это время в Англии было всего лишь два учебных заведения, обладавших правом присуждать степени, - Оксфорд и Кембридж, чья уходящая корнями в далекое прошлое монополия все еще обеспечивалась искусно выработанными правовыми нормами, определяющими отличительные особенности этих заведений. Законность права старейших американских колледжей — Гарварда, Уильям-энд-Мэри и Йеля — присуждать степени основывается, как сказал бы юрист, на «праве давности», т.е., проще говоря, они в течение долгого времени присуждали степени и никто им этого, по сути, не запрещал. История американского высшего образования могла бы быть совершенно иной, как, впрочем, и многое другое в американской культуре, если бы на американскую почву было полностью перенесено принятое в Англии резкое разграничение между корпорацией, обладающей монопольным правом присуждать степени и называющейся «университетом», и всеми «другими заведениями»; если бы был создан единственный для всех американских колоний королевский университет; если бы всем колониям было четко и определенно запрещено присуждать степени.
Второе: контроль извне сделал колледж частью общества.
Ученые, группировавшиеся вокруг университета, ревностно оберегали свою власть. А в Америке протестантский дух, присущий колониям, был, безусловно, созвучен усилению «мирского» (т.е. неакадемического) контроля.
Протестантская Реформация предоставила мирянам возможность участвовать в управлении церквами; другим моментом в подрыве власти класса священнослужителей явился допуск мирян к управлению университетами. «Со времен Реформации, — писал один из американских авторов в 1755 году, — понятие священности 7 колледжей и других религиозных папских заведений было отброшено... [6 , 211]
Стало очевидным, что участие «мирян» в управлении колледжами в большей степени определялось объективными условиями и отсутствием в Америке каких-либо институтов.
Колледжи создавали небольшие общины; светские советы по управлению помогали в распределении ограниченных ресурсов колледжей и были посредниками между ними и общиной, без поддержки которой никаких колледжей не было бы вообще. Управление новыми институтами неизбежно попадало в руки представителей всей общины.
Таким образом, еще в колониальный период возникла та модель управления извне, которая в дальнейшем всегда будет присуща американским колледжам, где из представителя общины создавался совет попечителей, который на законном основании владел колледжем и управлял им. Американским колледжам не суждено было стать самоуправляющимися гильдиями людей науки.
В третьих, географическое расстояние, представители многочисленных и разнообразных колледжей, разделенных значительными расстояниями, никогда не были объединены в сообщества ученых людей и не осознавали себя таковыми. Первостепенной целью американских колледжей было не умножение числа образованных людей на континенте в целом, а скорее обеспечение того или иного региона страны знающими священниками, юристами, врачами, торговцами и политическими деятелями. В Америке высшее образование строилось по территориальному принципу. Это различие имело большое значение, поскольку рассредоточение высшего образования служило укреплению местной основы федерального союза. Приближенность колледжа к дому, и, следовательно, меньшая стоимость обучения, по всей видимости, были решающими факторами при выборе колледжа.
В четвертых, социальная и географическая мобильность. Колледжи, имевшие непрочное положение, конкурировали друг с другом, стараясь завоевать себе репутацию, обеспечить финансовую поддержку, и, самое главное, привлечь студентов.
Несмотря на конкуренцию между колледжами, стоимость высшего образования, все же не была низкой. И хотя честолюбивые родители могли получить ссуду на образования своего сына, было очевидно, что обучение в колледже не для бедных. В начале XIX века еще не существовало широкой постоянной системы стипендий. Тем не менее, принимая во внимание все вместе взятое, положение с высшим образованием в Америке, было намного лучше, чем в Англии. Отличительной чертой американского колледжа являлся не объем передаваемых им знаний, а сведения о том, где и кому эти знания передавались.
Преимущество американских высших школ заключалось в их количестве. По традиционным меркам, американцы были менее образованными. Но они создали новые критерии ценности образования [6 , 205-220].
Примечательной в этой связи была новая, более универсальная роль, которую играли женщины. Уже в начале XIX века, рост влияния средних классов и распространение грамотности, привели к улучшению положения в образовании женщин. Американки были более разносторонними, более активными, играли более активную роль, и в целом их деятельность вне семейного очага была более успешной [6 , 220].
Огромное расстояние, географическая и социальная мобильность, нехватка школ для детей представителей новых классов, расширили круг обязанности женщин, возложив на них ответственность за обучение членов семьи.
В 20—30-е годы XIX века/возник новый, гораздо более серьезный тип школ. Их основательницы, Эмма Уиллард, Катарин Би-чер и Мэри Лайон, стремились дать женщинам образование, которое бы позволило им стать не только истинными республиканками, но и просвещенными педагогами. Таким образом, учительская профессия расширила границы общественной деятельности женщин, — предпосылкой для этого послужило новое понимание семейного и морального долга.
Число образованных молодых женщин возрастало пропорционально повсеместному массовому спросу на учителей там, где граждане хотели овладеть грамотой. Так как женщины-учительницы удовлетворяли растущие потребности нации в образовании с наименьшими экономическими затратами, учительская профессия стала преимущественно женской. Для советов попечителей и директоров школ с самого начала стало очевидным, что женщинам можно платить вдвое, а то и втрое меньше, чем мужчинам. К 1830 году в одном из районов штата Массачусетс из каждых пяти школьных педагогов трое были женщинами. А к концу 1830 года каждая пятая белая уроженка Массачусетса в течение некоторого времени преподавала в школе! Определяющим событием, давшим толчок этому новому движению, стало предложение города Троя, штат Нью-Йорк, сделанное в 1821 году Эмме Уиллард, основать женскую гимназию — в ее распоряжение предоставлялись здание и группа помощниц. К тому времени [18,78] Уиллард стала горячей энтузиасткой женского образования, она считала, что ключ к процветанию новой республики — в возможностях, заложенных в женском характере, которые могут должным образом реализоваться только в том случае, если женщина получит настоящее образование. Она обогатила идеал матери-республиканки, воспитывающей добропорядочных сыновей, образом женщины-педагога, наставляющей мальчиков и девочек на путь истинный. С 1821 по 1872 год из стен гимназии Уиллард вышло более двенадцати тысяч выпускниц. Они-то, эти бывшие гимназистки, и составили основной контингент женщин-педагогов от Новой Англии до крайнего Юга. Многие основали собственные женские академии. Типичным примером может служить Каролин Лайви. После окончания Троянской гимназии она вышла замуж за священника и поселилась с ним в Риме, штат Джорджия. Здесь она возглавила местную женскую академию, просуществовавшую долгие годы, где учились пять тысяч девочек, которые изучали естествознание, язык и этику, воплощая в жизнь мечту Эммы Уиллард [18,78].
Еще более пылко, чем Эмма Уиллард, отстаивала взаимосвязь между семейным долгом и образованием Катарин Бичер. Она считала, что женское начало, роднившее всех женщин между собой, способно преодолеть классовые, географические и религиозные различия, так как все женщины — духовные сестры, Веря в нравственное превосходство женщин, она полагала, что спасти нацию в моменты социальных катаклизмов могут образованные женщины — матери и педагоги. Она восставала против эгалитаристов, боровшихся за предоставление женщинам политических и экономических прав, и считала более целесообразным политизировать семейные обязанности.
Мэри Лайон, основавшая гимназию в Маунт-Холиоке, внесла значительный вклад в солидаризацию женщин на основе религии и принадлежности к женскому полу и тем самым способствовала созданию новой формы финансирования школ и учителей. Она предложила открыть школу для девочек, «построенную исключительно на христианских принципах» и предназначенную для «тех, кто занимает скромное положение в обществе». Обращаясь к женщинам за финансовой поддержкой, она говорила: «Дело оказания помощи учителям — великое дело, и его необходимо осуществить, иначе наша страна погибнет, а мир так и останется под каблуком у мужчин», Люси Стоун, известная аболиционистка и защитница женских прав, вспоминала, что женщины, занимавшиеся в ее швейном кружке, сразу же откликнулись на призыв Лайон. «Белошвейки, тратившие время и деньги на помощь мужчинам в получении образования, бросили иголки и, прекратив работу, заявили: "Пусть мужчины, чьи плечи шире, а руки сильнее, сами зарабатывают на образование, мы же употребим свои куда более скромные возможности на то, чтобы обеспечить образование самим себе» [28,79].
Уиллард, Бичер, Лайон произвели революцию в образовании своего времени. В XIX веке мужчин и женщин, прошедших ту или иную школьную подготовку, было больше, чем когда бы то ни было раньше. К 1840 году 38% белых американцев в возрасте от пяти до двадцати лет посещали школу. К 1850 году большинство белых женщин владели грамотой, что составляло резкий контраст с XVIII веком, когда около половины женщин не умели даже поставить подпись (и еще более резкий контраст с рабынями Юга, которым учиться читать и писать было запрещено законом). Теперь многие женщины могли размышлять о своем, месте и роли в обществе. Женщины заявили о своей миссии педагогов и социальных реформистов, и это выходило за рамки домашнего круга.
Растущее число женщин среднего класса начало приобретать в школах опыт сознательной жизни в период между детством и замужеством. Именно в высших школах и колледжах, особенно в пансионах, где они жили в атмосфере, которая стимулировала их способности и чувство женской солидарности.
2.3.2. Период середины XIX – конца XIX века
(после гражданской войны)
Некоторые женщины, глубоко убежденные в своем особом предназначении и будучи исключенными, из сферы профессиональной деятельности мужчин среднего класса, посвятили себя созданию женских профессий, которые впервые позволили женщинам среднего класса вести экономически независимый образ жизни. В 1870-е годы кампания по феминизации преподавательской работы, проводимая под руководством Катарин Бичер, полностью увенчалась успехом. Потребность в учителях росла, и это поощряло женщин получать образование. В большинстве штатов были учреждены школы для подготовки учителей, многие из которых затем влились в женские колледжи. На Юге черные женщины, такие, как Люси Лэни и Шарлотта Хоу-кинс Браун, возглавляли движение за учреждение институтов для черных женщин.
Другие женские профессии аналогично воспринимались общественностью в зависимости от того, насколько они были связаны с ведением домашнего хозяйства. Вслед за участием женщин в Гражданской войне в качестве медсестер в 1873 году были открыты школы по подготовке медсестер в Бельвью-хос-питал в Нью-Йорке, в Дженерал-хоспитал в Бостоне и Коннектикут-хоспитал в Нью-Хейвене. В 1890 году насчитывалось 35 таких школ. Выпускницы этих школ начали организовывать ассоциации и работать над введением единой системы подготовки и приема экзаменов. С возникновением бактериологии и применением антисептики поднялся научный уровень профессии медсестры. В то же время профессиональная гегемония терапевтов расширила сеть больниц и научных центров, что в свою очередь повысило спрос на квалифицированных медсестер.
Отношения между врачом-мужчиной и медсестрой складывались по принципу домашнего разделения труда, где роль женщины была подчиненной. Между тем многие из женщин среднего класса, получивших образование за границей, работали почти полностью самостоятельно в сельских и рабочих районах. Их скрытый протест против нарождавшейся медицинской иерархии продолжался до начала XX века [18, 149-50].
Другие женские профессии были в зачаточном состоянии накануне 1890-х годов. Библиотекари, социальные работники, учителя музыки, подобно школьным учителям и медсестрам, воплощали свои домашние добродетели в общественных функциях, Они зарабатывали лишь половину, а то и меньше того, что платили мужчинам в аналогичной сфере деятельности. Обычно женщины работали, пока были одиноки. После замужества они оставляли работу и редко когда к ней возвращались. Многие, тем не менее, предпочитали замужеству активную социальную деятельность и общение в своем кругу. Несмотря на то, что их профессиональные возможности были ограниченны, впервые для незамужних женщин среднего класса экономическая независимость стала реальностью в связи с ростом системы профессионального образования.
К концу XIX века то множество университетов и колледжей, которое имела Америка, и та скорость, с которой они разрастались, были беспрецедентными. В США было 563 высших учебных заведения. К 1910 году их число составило около тысячи. Американские университеты стремились быть общедоступными, популярными и демократичными. Университеты и колледжи были местами обучения, где знания предметов и умение приложить их к делу, передавались тем, кому они потребуются в профессиональной деятельности.
Новый тип высшего образования появился в результате целого ряда обстоятельств, характерных для Америки. Достаточно любопытным является тот факт, что этому способствовало наличие на Американском континенте пустующих земель, которые совершенно неожиданно превратились в основное средство для строительства и жизнеобеспечения новых учебных заведений. Так, благодаря тому, что федеральное правительство владело землями, которые были достоянием всего американского народа, стало возможным создание «земельных колледжей», или «колледжей с земельным наделом». Хотя эти колледжи были лишь одним из типов американских высших учебных заведений, они, безусловно, отражали новые веяния. Закономерным было также то, что идее нового высшего образования суждено было прийти не из великих восточных городов, над которыми витала тень Старого Света, а с Запада [5 ,610].
В конце девятнадцатого века наметилась перестройка детских образовательных учреждений. То, что дети стали привлекать большее внимание к общественности, имело свою причину: снижение рождаемости в 1870-е годы. Дети стали составлять меньшинство населения США, сделав эту часть граждан более заметной. Дети как социальная группа, требовали к себе пристального внимания не только государства, но и самой семьи. Основателем движения по изучению детских проблем в США стал Г. Стэнли Холл.
В 1883 году Холл был назначен на пост профессора психологии в новом университете Джонса Гопкинса. Он решает превратить университет в ведущий центр по изучению новой науки – психологии – и выявлению возможностей ее использования в педагогике. Его исследования повлияли на деятельность американских образовательных учреждений и на основу американской морали. Термины «закон» и «правила морали» были заменены «нормами поведения». Усилия Холла по демократизации морали, открывали новые возможности для развития человека. За несколько десятков лет Холл и его последователи совершили в американском образовании революцию. В центре внимания педагогической науки были уже не преподаваемые предметы и учитель, а ребенок. То есть в центре внимания должен быть ребенок, его нужды и желания. Но для того, чтобы эта революция могла стать возможной, психологам необходимо было выяснить, о чем думает ребенок, что он чувствует, каковы его желания. В своем новаторском исследовании «Мысли детей» (1883 год) он открыл, что с ростом городов, дети, поступавшие в школу, имели совсем иные знания, во многом более ограниченные, чем бабушки и дедушки, выросшие на ферме. Холл предложил не только новый предмет исследования, но новую методологию - анкетирование. По мнению Холла, детская ложь не была обычным пороком, а являлась ложной формой поведения и заслуживала не наказания, а понимания. У детей ложь была неотъемлемой частью игры. Он подготовил родителей и детей к новому подходу в оценке непослушания детей.
Он считал, что надо поощрять в ребенке стремление высказаться о своих истинных чувствах, какими бы они ни были, и сделать это он должен на своем собственном языке детского сленга, богатого оригинальными идиомами. Ребенок должен «жить в звучащем мире». Ему надо разрешать постоять за себя, когда на него нападают, так как это естественная реакция человека. Иными словами, действия ребенка не следует ограничивать жесткими оковами взрослой морали [33].
В конце девятнадцатого века в перестройке системы государственного образования, частных школ и учреждений высшего образования наблюдается ориентация на профпригодность и демократизацию, как в смысле доступности образования, так и в смысле методов обучения и организации учебного процесса. Дух прагматизма, конкуренции девятнадцатого века делает получение образования престижным и выгодным на пути к успеху и процветанию в капиталистическом обществе в равной степени, как для юношей, так и для девушек.
В то же время большое внимание, как в семье, так и в обучении уделяется развитию индивидуальных способностей ребенка. Все больше образовательная функция семьи и функция передачи культурного наследия переходит к государственным образовательным учреждениям и другим частным заведениям.
Политическая роль семьи
2.4.1. Послереволюционный период
Первая половина XIX века. Эпоха Единения
Революция придала новый политический смысл домашней жизни, подняв роль женщины до определенного статуса в новом политическом порядке. Общественная жизнь была формальным сосредоточием «свободы», ареной, на которой одержимость и мастерство могли получить признание. Не имея доступа к этой сфере, значительно расширившейся в XIX веке, женщины создали новую форму общественной жизни. По-разному и в разной степени практически все группы женщин - средний класс, иммигранты, представительницы трудового класса и черного населения — посредством добровольных ассоциаций выражали свои интересы и организовывали общественную деятельность. Благодаря этому нашли свое общественное выражение частные перспективы и ценности, часто вопреки сопротивлению мужской элиты. Благодаря этому сохранились и приобрели политическую силу такие вытеснявшиеся из господствовавшей политической культуры нравственные ценности, как сострадание и справедливость.
С первых дней, когда американские женщины играли роль помощников по ведению домашнего хозяйства, до борьбы за республику в эпоху революционных преобразований, политики феминистских реформ XIX века и борьбы за определение места женщины в общественной жизни и равенство полов на современном этапе они постоянно оспаривали и пытались заново определить границы общественной и личной жизни. Американские женщины пытались привлечь внимание, прежде всего к проблемам, тесно связанным с домашней жизнью, — таким, как здравоохранение, образование и благотворительность. Они вторглись в сферу общественного труда, работая вне стен дома в качестве наемных работников.
На основе политического опыта женщин в эпоху Революции возникли новые представления об их политических способностях. Теперь власти не могли уже удержать женщин от участия в социальной жизни. С начала XIX века добровольные организации, мужские и женские, составляют один из основных аспектов американской жизни.
В мае 1834 года небольшая группа женщин собралась в Третьей пресвитерианской церкви Нью-Йорка с тем, чтобы создать национальную женскую организацию против проституции, двойной морали и других проявлений безнравственности. В течение десяти лет было образовано более 400 филиалов американского женского общества реформы морали [18, 82].
Движение за трезвость против невоздержанного употребления алкоголя также являло собой попытку установить контроль над поведением мужчин. Но самым политизированным из всех реформаторских течений стал аболиционизм – движение протеста против рабовладения, который возник в начале тридцатых годов на основе идей и методов евангелизма.
В 1833 году в Филадельфии было организовано женское общество борьбы против рабства. Члены общества действовали в союзе с мужчинами-аболиционистами с требованием немедленно и бескомпромиссно положить конец рабству в округе Колумбия, который подчинялся Конгрессу, филадельфийское общество при посредничестве уже существующих женских организаций способствовало созданию целого ряда женских ассоциаций, выдвигавших ту же программу. В конце 1836 года в Нью-Йорке состоялся национальный съезд женщин-аболиционисток, который продемонстрировал весь размах женского движения за отмену рабства. Посредством составления петиций тысячи женщин реализовывали свои политические права. В процессе этой деятельности они изучили политический механизм и методы ведения политических дебатов. В хранилищах Национального архива и сегодня можно найти сотни тысяч женских подписей, собранных с 1834 по 1943 год, что является живым свидетельством деятельности женщин, сообразной их убеждениям [12 ,18].
Участие в реформаторских движениях развило в женщинах чувство сестринской солидарности и выкристаллизовало общую цель. Оно помогло им в приобретении важных навыков политической деятельности, таких, как составление уставов, выборы правления, организация собраний, сбор денежных средств, прием новых членов, голосование, планирование и координация различного рода кампаний. Лидеры движения считали, что женские школы и реформаторские организации не более чем расширили круг традиционных обязанностей женщин по отношению к детям и соблюдению морали. Однако надо признать, что новой практикой воспитания детей и общественным определением морали женщины видоизменили само отношение к традиции, фактически же женщины буржуазного сословия привнесли в понятия «общественная» и «частная» жизнь новый смысл. По мере того как сферы деятельности мужчин и женщин все сильнее отдалялись друг от друга, отношения между полами становились более сложными. Участием в ассоциациях женщины стремились наполнить новым содержанием семейную жизнь и взять на себя еще и социальную роль: проводить определенную политическую линию в семье, исходя из своей нравственной миссии и используя свое влияние. Деятельность женских ассоциаций смыкалась с подобной же деятельностью мужских союзов (речь идет опять-таки о представителях среднего сословия).
В связи с тем, что между занятиями мужчин и женщин обозначилась резкая разница, а активность женщин подрывала популярную идею добропорядочной семьи, в 1830 году вспыхнули новые дискуссии по «женскому вопросу». В этот момент проблема социальной роли женщины стояла особенно остро еще и потому, что подверглась переосмыслению социальная роль мужчин. Например, юридические нововведения, касающиеся прав собственности замужних женщин, размыли традиционные патриархальные прерогативы — новые законы диктовались рыночной экономикой, где господствовали мужчины.
Денежный оборот и поток конкурирующих друг с другом товаров по-новому стратифицировали общество, подорвав старые методы заключения сделок на основе личных контактов. Кредиты и займы, как и новые юридические нормы, вытеснив из общего права феодальные принципы, стали плотью и кровью экономики. Тот факт, что замужние женщины, согласно общему праву, не могли владеть или распоряжаться собственностью, порождал целый ряд проблем. А то, что это было нарушением широко пропагандируемых основных прав человека (прав на жизнь, свободу и собственность по определению Джона Локка), не принималось во внимание: ведь большинство мужчин были твердо убеждены, что женщина должна принадлежать семье и подчиняться мужу. Тем не менее, когда являлся долговой инспектор, он мог конфисковать имущество не только мужа, но и жены, и семья оставалась нищей. Вдовы все чаще оказывались без средств к существованию и вынуждены были жить на общественные пожертвования — их бедственное положение стало еще одной причиной для пересмотра законодательства.
Однако в 30-е годы XIX века первые законодательные акты, касавшиеся имущества замужних женщин, предоставили им право распоряжаться собственностью, которая была их девичьим приданым, а также всеми деньгами и вещами, приобретенными ими впоследствии. Несмотря на то, что изначально эти акты не были направлены на преодоление несправедливости, они подхлестнули горячие дебаты по женской проблеме и в глазах некоторых частично уравняли женщин в гражданских правах с мужчинами [12 , 15].
Несмотря на то, что в евангелистской реформации главенствующую роль играли женщины буржуазного сословия, лавина ассоциаций, образованных в тридцатые годы, снесла межклассовые барьеры, женщины из высших слоев общества создавали благотворительные организации и общество реформы, морали. Их сестры из среды нарождающегося рабочего класса – трудовые объединения.
Промышленная революция повлекла за собой преобразования, совершенно по-разному трансформировавшие жизнь женщины в зависимости от географических и классовых признаков.
Требование социального равноправия женщин пошатнуло устои семейной морали и поставило под сомнение разграничение между мужской и женской сферами деятельности. Женщины, поднявшие этот вопрос, ставили во главу угла политический аспект семейного долга, однако им тут же был оказан отпор со стороны тех женщин, чье самосознание и самовосприятие оставались сугубо индивидуалистическими. Один из парадоксов состоял в том, что в следующем поколении женщин одновременно сосуществовали и развивались два движения: борьба за избирательное право, цель которой сводилась к тому, чтобы уравнять женщин и мужчин в гражданских правах и обязанностях; и движение, предписывающее женщинам выполнение семейного долга в широком политическом смысле. Первое исходило из подобия, второе — из различий.
В 1848 году в Нью-Йорке на повестку дня встал вопрос о праве справедливости (юридическом равноправии) для женщин, притом, что многие отказывались его поддерживать. В апреле в результате почти десятилетнего обсуждения законодательные власти штата Нью-Йорк приняли закон, предоставлявший замужним женщинам исключительное право распоряжаться имуществом, которым они владели до замужества или приобрели, находясь в браке. В феврале сорок четыре женщины из Дженесио и округов Вайоминга (вероятно, в эту группу входили и квакеры, участвовавшие в ежегодных дженесийских встречах) направили законодательным властям резкую петицию, «В нашей Декларации независимости сказано, что правительство осуществляет справедливое правление с согласия граждан, — говорилось в петиции. — Согласия женщин никто не спрашивал, в правительстве они не только не представлены, но и не признаны, поэтому совершенно очевидно, что справедливость по отношению к ним нарушена». Они потребовали от властей «отмены всех законов, согласно которым замужние женщины не несут за свои действия большей ответственности, чем дети, умственно неполноценные или душевнобольные люди». [18,102]
Утверждая гражданские права женщин в обществе, они бросили открытый вызов викторианской семейной доктрине, в центре которой стояло разделение сфер деятельности.
Политизация семейного долга, послужившая в начале 30-х годов мощным импульсом для женской добровольной деятельности социального характера, в 50-е годы трансформировалась в понятие семьи как тихой гавани и взаимного почитания супругов (хотя кое-где еще слышались отголоски социальной активности женщин). Иными словами, виды деятельности, зародившиеся в добровольных ассоциациях, институционализировались к 50-м годам. Зачастую это означало, что бразды правления оказывались в руках мужчин, в то время как женщины играли роль исполнительниц. Историк, изучавший жизнь свободных женщин 50-х годов в Питерсберге, штат Виржиния, обнаружил симптоматичные тому свидетельства: замужних женщин называли в газетах по имени мужа (г-жа Джон Смит), не их собственными именами (Элизабет Смит). Наряду со структурными изменениями такие, казалось бы, пустяки были своего рода данью уважения мужчинам, восстановившим при непротивлении женщин прежнюю иерархию полов. Домашний очаг и возможности женского влияния позволяли многого добиться, если женщина действовала исподволь, не нарушая обета послушания мужу. Однако «маховик» уже был запущен и продолжал набирать обороты, открывая перед женщинами новые и новые пути.
В то время как одни женщины замкнулись в скорлупе своего домашнего мирка, а другие стремились распространить семейные идеалы за пределы своего класса, аболиционистки – последовательницы Гаррисона, начав с женского вопроса в пятидесятые годы, создали полнокровное феминистское движение. Аболиционисты-радикалы разработали методы организации, систему избрания делегатов на конференции и язык самих конференций, которые проводились ежегодно вплоть до начала Гражданской войны. Подход к действительности, унаследованный женщинами от радикального крыла квакеров Хиксайта, позволил им во всеуслышание заявить о своих религиозных убеждениях и оспаривать приоритет мужчин в церковной иерархии. Считая себя пророками, кучка новоявленных лидеров, опираясь на свой организаторский опыт, разработала аналитическую программу на несколько десятилетий вперед.
Суть предвоенного движения за права женщин, у которого было множество ярых врагов, состояла в требовании полноправного участия в социальной и политической жизни, а также отмены традиционного разделения сфер деятельности.
В 50-е годы вся их деятельность была сосредоточена на изменении законов, касающихся права собственности замужних женщин, кроме того, они стремились использовать свой богатый опыт в составлении петиций и организации публичных выступлений. Элизабет Кэди Стэнтон всецело посвятила себя этому новому движению. Она нашла соратницу в лице Сьюзен Б. Энтони, бывшей учительницы, активно боровшейся за трезвость, которая вместе со Стэнтон с 1853 года, оставив свою прежнюю деятельность, сосредоточила все свои усилия на движении за права женщин. В 1854 году Стэнтон, Энтони и Эрнестин Роуз направили властям Нью-Йорка петиции с требованием предоставить женщинам избирательное право, а также право распоряжаться собственностью в браке — под петициями было собрано десять тысяч подписей. Инициатором этой акции была Энтони; Стэнтон же стала первой женщиной, которая выступила с серьезной речью перед законодательным органом Нью-Йорка, в то время как Энтони и Роуз отстаивали интересы женщин в законодательных комитетах. Таким образом, они заложили фундамент той деятельности, которая в течение последующих десяти лет принесла целый ряд побед в области законодательства. [12 ,18]
Три десятилетия борьбы женщин против «греха рабства» не прошли даром — эта борьба стала частью политического и экономического конфликта между северными и южными штатами, закончившегося Гражданской войной.
Энергичность и уровень организации женских акций во время Гражданской войны не имели прецедента в общественной жизни Америки. На Севере работа Санитарной комиссии, выступления против рабства и кампания в защиту интересов трудящихся женщин вовлекли тысячи и тысячи людей в сложную политическую борьбу. Белые южанки обрели новый авторитет и новый общественный голос во время военной разрухи; негритянки же обрели свободу, значение и пределы которой еще не были до конца определены.
2.4.2. Вторая половина XIX века
В послевоенном мире — политику его изменила война, а экономика быстро развивалась, превращая страну в индустриального гиганта, — различные социальные группы женщин готовы были притязать на новые свободы.
После гражданской войны наиболее выдающиеся феминистки того времени – Э. Стэнтон и С. Энтони, обладавшие незаурядным организаторским талантом, создали Национальную ассоциацию за женское избирательное право. Они сформулировали 17-ю поправку к конституции, дающую им желанное право – издавать собственную газету “Revolution”. Это был первый альтернативный орган печати, отстаивавший женские интересы, например, право подавать на развод. [12 , 27]
В 1869 году оформились две организации за избирательное право для женщин. Национальная женская суфражистская ассоциация (НЖСА) и Американская женская суфражистская ассоциация (АЖСА). Внезапный взрыв темы трезвости в 1873 году произошел в разгар экономической депрессии. Через идею о трезвости, женщины могли выразить тревогу по поводу изменений, происходящих в общинах и семьях, подвергнуть нападкам мужчин, употреблявших алкоголь. Подобно аболиционизму, движение за трезвость представляло собой светскую реформу с евангелическими корнями, выраженную языком религии. Для женщин среднего класса она стала средством выражения их накопившихся обид, почти таким же, как реформа морали для предыдущего поколения. Защита дома и семьи от насилия, финансовой безответственности, разрушения и аморальности — от всего того, что ассоциировалось со злоупотреблением алкоголем мужчинами, — стала лейтмотивом феминизированного движения за трезвость.
Национальный Женский христианский союз трезвости (ЖХСТ) был организован в 1874 году в ответ на кампанию, проведенную женщинами в городах Среднего Запада. Мужчинам не было разрешено вступать в этот союз. Президентом ЖХСТ с 1879 по 1899 год была Фрэнсис Уиллард [12 ,28-30], под чьим вдохновляющим и гениальным руководством эта организация стала открытым демократическим пространством, внутри которого женщины приобретали политический опыт, выйдя за рамки традиционных представлений о своей роли в семье и встав на путь требования самого широкого и полного участия в политической жизни.
К 1889 году деятельность ЖХСТ охватывала «двухдневные детские сады, воскресные школы, промышленную школу, миссию, которая давала убежище 4000 бездомных и бедных женщин на срок до 12 месяцев; бесплатную амбулаторию, где лечились около 1600 пациентов в год; ночлежный дом для мужчин, в котором могли при необходимости временно разместиться более 50 000 человек; дешевый ресторан» [12 , 36].
Деятельность ЖХСТ усилила и придала политическую окраску напряженности в отношениях между мужчинами и женщинами среднего класса. В больших и маленьких городах экономическая и социальная зависимость женщин от их мужей в равной степени порождала беспокойство и разочарование. Гнев, первоначально направленный против пьяниц, которые были не в состоянии обеспечить своих жен и детей, перерос в открытый вызов мужской несостоятельности в более широком смысле — на политической и общественной арене.
Деятельность ЖХСТ была обращена к широкому кругу женщин из больших и маленьких городов, к жительницам сельской местности на Востоке и на Западе, к женам ремесленников и чернорабочих, бизнесменов и профессионалов. Тем не менее, в руководстве союза преобладали представительницы верхушки среднего класса, образованные белые протестантки, коренные уроженки Америки. Теми же качествами обладали, как правило, все лидеры женских движений за реформы. ЖХСТ служил для этих женщин ареной, где они могли приобрести новый политический опыт и сыграть более активную роль.
Сохранение домашнего очага, за которое боролись их матери, превратилось в требование приоритета материальных ценностей как эталона общественного поведения. В конечном счете, однако, ЖХСТ не смог преодолеть предубеждения и растущей враждебности своего, по преимуществу белого ядра коренных уроженок по отношению к низшим классам, иммигрантам и черным.
Радикальное наследие ЖХСТ продолжало жить во многих обличиях. Женщины-популистки создавали организации, отдельные от мужчин. Используя опыт ЖХСТ – проведение домашних собраний. Проводя кампании в поддержку популистской партии в 1892 году, Мари Элизабет Лиз предложила популистскую версию материнского содружества, или «политизированного домашнего очага»: «Благодарение Господу, мы, женщины, не повинны в той политической неразберихи, в которую вы, мужчины, нас втянули… На нас возложена священная великая миссия… сделать матерей этой нации равными с отцами» [18,138].
В период между 1865 и 1890 годами все сферы американской общественной жизни, кроме избирательной, пополнились участием женщин. В некоторых западных штатах женщины даже получили право голоса и приняли участие в выборах [12 ,15-20]. Для большинства, однако, женщины стали заметной общественной силой благодаря ассоциациям рабочих девушек, женским клубам, миссионерским обществам и Женскому христианскому союзу трезвости. «Женская сфера» развивалась новыми, внутренне противоречивыми путями.
Матери-республиканки организовали два направления в женском движении, где республиканские идеи подпитывали требование избирательного права и полного гражданского равноправия для женщин под руководством двух различных избирательных ассоциаций. Материнство, согласно викторианским представлениям о домашнем очаге, воспитывало видение «материнского содружества» как идеологии, выражавшей общественную значимость традиционных ценностей дома и семьи в деятельности движения за трезвость, женских клубов и Христианского союза женской молодежи.
В результате женского движения в Америке девятнадцатого века женщина приобрела социальный статус, моральную и гражданскую ответственность, которая носила политическую окраску. Общественный угол зрения существенно изменился по отношению к женщине. Характерной чертой становилось стремление и желание женщин участвовать в политической и общественной жизни государства.
Дата: 2019-05-28, просмотров: 164.