а) Святой Максим Исповедник

Первым из Святых, вступивших в диалог с исламом, был преподобный Максим Исповедник[63] – современник возникновения ислама и его распространения Магометом. Византия, возглавляемая в то время императором Ираклием, была всецело занята войнами с Персией и недооценила новую опасность со стороны арабов, объединявшихся под знаменами нового вождя и новой религии. То же самое произошло и с персами. И ромеи, и персы ослабели во взаимных столкновениях и не смогли противостать агрессивному натиску новопросвещенных арабов, побуждаемых на войну с неверными новым пророком, по поводу которого у исследователей возникало законное недоумение: пророк он или диктатор, религиозный или военный лидер? Положение осложнялось недоброжелательностью местных христианских общин по отношению к Византии по причине христологических споров ввиду того, что в восточных епархиях (в Сирии, Палестине и Египте) получили широкое распространение монофизитство[64] и монофелитство[65]. Усилия императоров объединить христиан не принесли результатов, и местные общины смотрели на ислам как на возможность освободиться от власти Византии. Впоследствии им, впрочем, пришлось дорого заплатить за эту ошибку.

Святой Максим – до воцарения Ираклия византийский вельможа, а после принятия монашества – активнейший борец с монофелитством, спостриженник и друг Иерусалимского Патриарха Софрония, патриаршество которого ознаменовалось захватом Иерусалима халифом Омаром (673 г.), – прекрасно разбирался в сложившейся ситуации, ибо самолично объездил все восточные страны, пока через африканский континент не добрался до Рима, где в 649 г. выступил главным обвинителем монофелитов на Латеранском соборе. В одном из своих посланий – «Письмо к Иллюстрию Петру»[66], – именуемом догматическим, поскольку в нем разъясняется отличие терминов православной христологии от соответствующих понятий в учении Севира[67], он призывает к твердому стоянию в Православии, чтобы, имея Бога своим поборником, Империя избежала такой новой опасности, как ислам, учению и деяниям которого преподобный Максим дает трезвую и справедливую оценку.

По словам Преподобного, величайшим злом в мире являлось в то время появление ислама, который восстает против цивилизованного человечества и жестоко уничтожает его. Представители этой религии, которая является ответвлением иудаизма, находят удовольствие в пролитии крови и убийстве людей, полагая, что сими деяниями они угождают Богу. Чем гнушается Господь, тем ислам надеется угодить Ему. Это самый безбожный народ, предшественник и предтеча антихриста. Он презрел спасительное дело Христа и выступает наглым гонителем веры и добродетели – по злобной зависти, ибо лишен и того, и другого. Веру и добродетель он «променял на гордость и сластолюбие, будучи народом богоотступником, неразумным и непросвещенным». Эти два вида зла – гордость и сластолюбие – определяют его жизнь: гордость ведет его к отступлению от Бога, а сластолюбие – к пренебрежению ближним, к человеконенавистничеству, «так что и Бог, и Его творение бывают им поругаемы: Первым он пренебрегает, а второе отравляет миазмами своих злоухищрений». Согласно Преподобному, Бог попустил «немилосердному и ужасному народу» поднять руку на христиан по причине того, что христиане не живут согласно Евангелию и впали во множество грехов. А посему мы должны духовно бодрствовать и быть готовыми к исповеданию своей веры, не страшась и самой смерти. Здесь Святой пророчески предвосхищает будущее – то, к чему должно привести распространение ислама, зрит славу Новомучеников, повторяющих подвиги первых христиан. «И Богом Его[68] исповедуем пред людьми, презирая и саму смерть, чтобы и Он нас исповедал пред Отцом и привел к Нему, спасенных добрым исповеданием, пример коего Он Сам явил нам во благо, засвидетельствовав пред Понтием Пилатом доброе исповедание[69], чему и мы, благодатью Его, сподобимся быть подражателями, когда придет время».

б) Святой Иоанн Дамаскин

Преподобный Иоанн Дамаскин[70] жил приблизительно на столетие позднее, чем Максим Исповедник. Он родился примерно через полвека после завоевания арабами его родного г. Дамаска (634 г.), который вскоре стал центром исламского мира, ибо здесь обосновался арабский халифат – теократическое правительство мусульман (661 г.). Рожденный и воспитанный в исламской среде, Иоанн прекрасно разбирался во всех тонкостях новой религии, чему, безусловно, способствовало то, что он и его отец, благодаря своей исключительной образованности, занимали высокие должности при дворе Дамасского халифа. Церковное Предание сохранило нам свидетельство о знаменательном событии в «Житии» преподобного – предстательстве за него Пресвятой Богородицы и чуде от Ее иконы, получившей впоследствии название «Троеручица». Как повествует «Житие», Иоанн Дамаскин, будучи защитником святых икон, стал жертвой интриг византийской дипломатии, сочинившей от его имени подложное письмо к императору Византии Льву III Исавру[71] с предложением напасть на Дамаск. Халиф счел подлинной подпись Иоанна и в гневе распорядился отсечь правую руку, которая, как он полагал, расписалась под изменническим посланием. Но Царица Небесная, перед иконой Которой молился Святой, услышала невинного страдальца и чудесным образом восстановила ему руку, приживив ее на прежнее место. В знак благодарности Иоанн изготовил серебряное изображение руки и прикрепил его к иконе Богоматери, которая с тех пор стала именоваться «Троеручицей». Сия чудотворная икона находится ныне в святогорском монастыре Хиландар[72], куда она была принесена святым Саввой Сербским[73], который некоторое время подвизался в палестинской обители святого Саввы Освященного[74]. Именно здесь провел оставшиеся годы своей жизни и достиг святости преподобный Иоанн Дамаскин.

Итак, сей великий Святой, прекрасно разбиравшийся в исламе, с тревогой наблюдал не только за его политическими и военными победами, но и за распространением идей ислама, которые, несомненно, оказали влияние и на иконоборцев, заимствовавших у иудеев и мусульман аргументы против почитания святых икон. В своей книге «О ересях» Дамаскин причисляет ислам к одной из последних ересей, появившихся после царствования Ираклия. Наименование ислама ересью объясняется, по всей видимости, множеством элементов, заимствованных им у иудаизма и христианства. Впрочем, в начале соответствующей главы он именуется и религией. Этой религии Святой дает весьма жесткую характеристику, указывая, что она вводит людей в заблуждение и является предтечей антихриста: «Есть еще и доныне имеющая силу и вводящая народ в заблуждение религия измаилитов, предтеча антихристова»[75].

Рассмотрим кратко другие высказывания Преподобного, прямодушно, не колеблясь, как явствует из текста, излагавшего свое мнение в дискуссии с мусульманами, и мы увидим, что межрелигиозные диалоги, в которые вступали Святые, не имеют ничего общего с современными синкретическими диалогами, организуемыми адептами богохульной и сатанинской всерелигии сатаны. Иоанн Дамаскин указывает на различные наименования магометан – агаряне, измаилиты и сарацины, – а также на их языческое прошлое, длившееся до времен Ираклия. «От его же времени и доселе у них появился лжепророк, называемый Мамедом (Магометом)[76], который распускал молву, что ему ниспослано с неба писание». В своих «смехотворных сочинениях» он упоминает и Христа, Которого считает пророком и рабом Божиим, и Его Матерь – Марию, однако при этом отрицает Его распятие, утверждая, что иудеи «распяли тень Его». «Сам же Христос, – говорит Магомет, – не был распят и не умер. Ибо Бог взял Его к Себе на небо, потому что любил Его».

Но что толку в этом на первый взгляд почтительном отношении к личности Христа, если затем, согласно Корану, Он, беседуя с Богом после восшествия на небо, Сам отрекается от Своего божества и заявляет, что все, написанное на сей счет в Евангелии, есть ложь и заблуждение. Можно ли представить большую хулу на Христа и на Святое Евангелие? Можно ли после этого продолжать искать нечто положительное в исламе и в его пророке, как это делают современные апологеты лжепророков? Добрые слова о Христе, присутствующие в Коране, – это овечья шкура, скрывающая под собой волка, который приходит убить и погубить[77], о чем говорил Сам Господь: «Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные»[78]. Как не вспомнить здесь совет святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова различать и испытывать «духов, от Бога ли они, потому что много лжепророков появилось в мире», и его указание на то, что критерием различения духов является признание божественности Христа и Его воплощения[79]. В другом месте он снова говорит: «...многие обольстители вошли в мир; не исповедующие Иисуса Христа, пришедшего во плоти: такой человек есть обольститель и антихрист»[80]. Апостол заповедует нам избегать всякого общения с теми, кто не признает божества Иисуса Христа: «Кто приходит к вам и не приносит сего учения, того не принимайте в дом и не приветствуйте его. Ибо приветствующий его участвует в злых делах его»[81]. Как бы ни старались вовлеченные в экуменическое движение клирики и богословы что-то изменить своими извращенными и самоуверенными рассуждениями, ясность и простота Евангелия не оставляет места для других толкований и обличает пытающихся исказить истину. Принимающий тех, кто отвергает Христа, и общающийся с ними – сам отвергает Господа, «участвуя в злых делах их». Евангельское слово вот – зеркало, в которое следовало бы заглянуть участникам межрелигиозных встреч и совещаний, чтобы увидеть свое подлинное лицо.

Вернувшись к преподобному Иоанну Дамаскину, процитируем взятый им из Корана диалог, якобы состоявшийся между Богом и Иисусом Христом (19, 29): «Иисус, Ты говорил, что „Я есмь Сын Божий и Бог?” И ответил, сказано, Иисус: „Будь милостив ко Мне, Господи! Ты знаешь, что Я не говорил, и Я не стыжусь быть Твоим рабом. Но грешные люди написали, что Я говорил это слово и солгали обо Мне и впали в заблуждение”. И сказал Ему Бог: „Знаю, что Ты не говорил этого слова”». Можем ли мы именовать Коран «святым» и ставить в один ряд со Святым Евангелием, если последнее «святой» Коран считает не богодухновенным Писанием, а сочинением «обманщиков» – «грешных людей», «впавших в заблуждение»? Если можем, тогда и камня на камене не остается от того, во что мы верим и чему следуем. Приведя данную цитату из Корана, Преподобный пишет: «И, пустословя в этой книге много других смехотворных вещей, Магомет хвастается, что она ниспослана ему от Бога».

В диалоге с мусульманами Иоанн Дамаскин указывает на то, что учение Магомета не может не вызывать сомнений и по причине отсутствия свидетелей, подтверждающих ниспослание сего учения от Бога, как это было с Моисеем на горе Синай или с Иисусом Христом, о Котором свидетельствовали пророки еще до Его пришествия в мир. Ни один пророк ничего не говорил о Магомете. И хотя сам Магомет заповедует своим последователям ничего не делать и не принимать без свидетелей, его вера и писание их не имеют. «Передавший вам это писание, – говорит преподобный Иоанн мусульманам, – ниоткуда не имеет подтверждения, и не только нет никого, кто свидетельствовал бы о нем, но и сам он получил писание во сне».

Далее он останавливается на некоторых обвинениях, которые мусульмане выдвигают против христиан, и опровергает их. Затем подвергает критике их отношение к браку – заповеданную им полигамию и поведение самого Магомета, который разлучал супругов, влюбляясь в чужих жен, и эту свою невоздержанность оправдывал якобы полученным от Бога повелением. Неумеренную похотливость в браке он возвел в ранг закона, повелевая мужьям: «„Возделывай землю, которую Бог дал тебе, и обрабатывай ее и делай то-то и так-то”, чтобы не говорить, как тот, всего постыдного». В заключение Святой пишет о горькой участи, ожидающей мусульман в Вечности. Он предупреждает их, что вместо материальных благ и наслаждений их ожидает вечный ад. «Там мрак внешний и бесконечное наказание, огонь гудящий, червь неусыпающий и адские демоны».

в) Святые Кирилл Солунский, Андрей, Христа ради
юродивый, Григорий Декаполит, Евстафий Солунский

Святой Кирилл Солунский и его брат Мефодий[82] являются апостолами и просветителями славян. Мудрость и святость этих учеников святителя Фотия позволили им решающим образом содействовать тому, чтобы славянские народы обратились к свету Евангелия и отвратились от тьмы иудаизма и мусульманства, также пытавшихся привлечь их на свою сторону. В «Житии» святого Константина (Кирилла) приводится его диалог с иудеями в присутствие кагана[83] – властителя хазар. Иудеи и мусульмане пытались склонить кагана к выбору одной из этих двух религий. Диалог, о котором идет речь, состоялся в 861 г. в Хазарии. Некий советник кагана, присутствовавший во время дискуссии, изъявил желание услышать мнение Святого об исламе, который тогда составлял конкуренцию иудаизму. Приведем ниже соответствующий отрывок из «Жития».

«Один из главных советников кагана, знающий хорошо нечестивое учение Магомета, спросил философа:

— Скажи мне, гость, почему вы не почитаете Магомета? Ведь он весьма хвалил Христа в своих книгах и говорил про Него: от Девы, сестры Моисея, родился великий пророк, Который воскрешал мертвых и великой силой исцелял всякую болезнь.

— Пусть рассудит нас сам каган, сказал философ. Скажи мне, если Магомет есть пророк, то будем ли мы верить Даниилу, который сказал, что со Христом прекратится всякое видение и пророчество. Как же после этого он может быть пророком? Поэтому, если мы называем Магомета пророком, значит, отвергаем Даниила.

На это многие из присутствующих сказали:

— Мы знаем, что Даниил пророчествовал Духом Божиим, о Магомете же знаем, что он лжец и губитель спасения многих.

Тогда первый советник кагана обернулся в сторону к иудеям и сказал:

— С Божией помощью гость поверг на землю всю сарацинскую гордость, а вашу, как скверну, выбросил вон»[84].

Упоминание об исламе мы находим также в «Житии» святого Андрея, Христа ради юродивого[85], подвизавшегося, как полагает большинство исследователей, в IX-X столетиях, в царствование Императора Льва VI Мудрого[86]. «Житие» его было написано в Х в. Отвечая на вопрос своего ученика Епифания о будущем Константинополя, святой Андрей говорит, в частности, и о мусульманах, на которых, по его словам, прольется гнев Божий за их зловерие и распутную жизнь. «А после этого он[87] обратит лик свой на восток и усмирит сынов Агари, ибо разгневается на них Господь из-за злословия их и за то, что плоды их – желчь Содома и горечь Гоморры. Посему Он подвигнет и поднимет царя римского против них, и он полностью уничтожит их и испепелит в огне детей их; и сами они, отданные в его руки, будут преданы жесточайшему огню»[88].

В IX в. жил и святой Григорий Декаполит[89]. В Салониках состоялось его знакомство с Иосифом Песнописцем[90], который составил службу и канон этому Святому. Сохранилось повествование об обращении мусульман в христианство после беседы со святым Григорием. (Интересно, сколько исламистов обращается ко Христу усилиями нынешних организаторов «межрелигиозных диалогов»?) В какой-то момент разговора с мусульманином Святой говорит ему: «Уповай не на настоящее, а на будущее, и не верь лжепророку, сыну погибели, но верь Иисусу Христу Назарянину, Распятому. Уверуй во Едино Божество – Отца, Сына и Святаго Духа, Троицу Единосущную и Нераздельную»[91].

Упомянем здесь и мужественную, достойную христианского пастыря, позицию, которую занял в свое время святитель Евстафий Солунский[92] (XII в.). Он оказался в положении, сходном с тем, в каком находятся современные патриархи и архиепископы, однако повел себя совершенно иначе. Вполне очевидно, что нынешние религиозные лидеры, организуя между собой встречи и разговаривая о мире, испытывают давление политических властей, ответственных за разжигание распрей и войн, но пытающихся представить дело так, что виной конфликтов повсюду на земле являются межконфессиональные противоречия. Последние во время этих встреч на словах опровергаются, но сама практика постоянной организации межрелигиозных форумов их подтверждает, создавая впечатление, что именно религии виноваты в войнах, хотя ни для кого не являются секретом те экономические и геостратегические интересы, которые провоцируют военные столкновения. Из религий делают своего рода «козла отпущения», а вместе с тем размывают понятия об истинах веры. Особая ответственность ложится на христианских лидеров, которые уникальную и абсолютную истину вочеловечения Бога уравнивают с заповедями и учениями человеческими[93]. Подобное давление оказывал на собравшихся в Константинополе архиереев Император Мануил I Комнин[94], желая более снисходительного отношения к исламу и изъятия из церковных книг анафемы в отношении «бога, проповедуемого Магометом». Святитель Евстафий, который, следует отметить, был обязан Императору своим восхождением на Солунскую кафедру, выразил протест и убедил Собор не отменять анафемы. «Мозг в моей голове, – сказал он, – был бы попран ногами, и я был бы вовсе недостоин этой одежды – тут он указал на мантию, которая была у него на плечах, – если бы признал истинным Богом скотоподобного деторастлителя, учителя и наставника на все гнусные дела»[95].

Сегодня апостасия зашла столь далеко, что предложения об «очищении» учебной литературы и церковных книг от жестких и строгих формулировок делают не политики, а возглавители Церкви. Мнение святителя Евстафия о том, что это – абсурд, «попрание мозга ногами», и уничижение священного сана, должно заставить задуматься многих.

г) Все Святые, не исключая находившихся в плену
и порабощении, были противниками ислама

Многие сторонники экуменических связей, а скорее религиозного синкретизма, в том числе патриархи и епископы, в своих речах и на страницах университетских учебников дерзают утверждать, что святые Григорий Палама[96], Иосиф Вриенний[97], Геннадий Схоларий[98] и другие были сторонниками межконфессионального диалога и служат для них примером. Можно только пожелать от всей души, чтобы эти великие Святые и знаменитые церковные писатели стали примером для современных иерархов. Но пока, это, к сожалению, не так, ибо все Святые однозначно отрицательно относились к исламу и без колебаний свидетельствовали об этом даже тогда, когда вынуждены были вступать в диалог с мусульманами – или в качестве их пленников, как святитель Григорий Палама, или находясь вместе со своим народом у них в порабощении, как Патриарх Геннадий Схоларий.

Сегодня мы сами добровольно вступаем в диалоги и без всякой внешней необходимости или насилия признаем Магомета пророком, находя немало положительного в его учении. Но в таком случае еще большего снисхождения и «амнистии» заслуживают еретики христиане, осужденные Церковью на вселенских и поместных Соборах, потому что их учение нам несравненно ближе и содержит куда больше положительных элементов: их неправомыслие ограничивается ошибочным подходом к решению одного-двух вопросов христианской догматики, речь не идет о таком отвержении Христа и Евангелия, какое характерно для иудаизма и ислама. Тем не менее Церковь осудила и анафематствовала еретиков. Провозглашение этих анафем мы ежегодно слышим за богослужением в Неделю православия. Но само это слово – православие, правоверие – только тогда имеет смысл, когда противопоставляется зловерию. Последнее же сегодня восстанавливают в правах, не находят в нем ничего отрицательного. И «амнистируя» ереси, а тем более иные религии, – уничтожают Православие и отрекаются от него. Для «прогрессивно мыслящих» людей такие понятия, как «еретик», «инославный» или «иноверец» не имеют права на существование. Их отторгает дух нынешнего времени, когда все перемешивается, когда свет смешивается с тьмой, когда все законно и приемлемо как в области веры, так и в сфере нравственности. Хотелось бы получить от некоторых наших религиозных лидеров четкое разъяснение, разделяют ли они данную «прогрессивную» идеологию, чтобы и нам определить свою позицию по отношению к ним. А мы должны определиться, если не хотим «участвовать в злых делах их»[99]. Мы желаем иметь общение не с отлученными от общения, а со Святыми и верными всех времен, веровать так, как веровали все жившие до нас Святые отцы, которым мы доверяем и оказываем послушание. Благое послушание – это послушание Евангелию и Святым, недоброе и греховное – это послушание приверженцам зловерия и тем, которые их поддерживают. Непослушание последним – святое непослушание. Овцы следуют за добрыми пастырями, от злых же удаляются, потому что «не знают чужого голоса»[100].

Итак, все без исключения Святые отвергают ислам, отрицательно относятся к этой религии и ее «пророку». Нельзя не согласиться с Астерием Аргириу, когда он констатирует очевидный исторический факт: «В течение всего византийского периода истории и вплоть до сравнительно недавнего времени господствующее положение в христианском богословии занимала негативная позиция Иоанна Дамаскина»[101]. Исследователь, по крайней мере, не пытается искажать и извращать истину, как делают утверждающие, что Святые отцы являются предшественниками и примером для организаторов нынешних диалогов. Прискорбно лишь то, что далее господин Аргириу выражает свое несогласие с этим общим мнением Святых и восхваляет современных ученых, которые положительно оценивают ислам. Такой оценке мусульманства содействовали, по его мнению, отличавшие их «доблесть души и глубокая вера» – как будто этих добродетелей были лишены Святые отцы! Вот дословно, что он говорит: «Упомянутых мною ученых – так же, как и многих их коллег и учеников, – отличали доблесть души и глубокая вера. Две сии добродетели содействовали тому, что они признали ислам религией, прославляющей того же Бога, Которого славословим и мы – Бога Авраама, общего Отца всех верующих. Те же самые добродетели имели и все христиане – католики, протестанты и православные, – которые последние полвека, начиная с шестидесятых годов, прилагали усилия к развитию исламо-христианского диалога, к расширению контактов и углублению взаимопонимания между представителями этих двух открываемых заново религий»[102]. Как вам это нравится? Украшенные добродетелями и духовными дарованиями ученые последних пятидесяти лет идут иным путем, чем Святые отцы четырнадцати приблизительно столетий! Но добродетель, мудрость и божественные дарования Святых засвидетельствованы свыше и осязаемы, и мы следуем за ними. Что касается их оппонентов, то они могут ожидать – разумеется, напрасно – подтверждения от Бога наличия у них добродетелей и благодатных даров. Обратимся теперь к мнению подлинного Святого и истинного носителя благодати, «Православия светильника, Церкве утверждения и учителя, монахов доброты[103], богословов поборника непреборимаго»[104] – архиепископа Солунского Григория Паламы.

д) Святитель Григорий Палама

Святитель Григорий никогда не помышлял об организации встречи и диалога с мусульманами и не стремился к нему. Но был вынужден беседовать с ними при весьма трагических обстоятельствах, которые не помешали ему смело возвещать истину, рискуя самой жизнью. Сравнил бы кто-нибудь условия, в которых плененный агарянами Солунский архиепископ вел диалог с разъяренными исламистами, готовыми растерзать его на куски за любое оскорбление их пророка и их религии, с фиестой Ассизи – с роскошными, комфортабельными гостиницами и прочими учреждениями, где проживают и кормятся участники нынешних межрелигиозных встреч. Все эти блага и удобства, признание высокой научной ценности диалога, статус «почетных гостей» являются хорошими стимулами к тому, чтобы они выказывали «готовность к сотрудничеству», взаимную уступчивость, «объективность», «беспристрастность», но отнюдь не категоричность и бескомпромиссность. Участвуя в подобных совещаниях, посредственные ученые получают возможность заявить о себе и дополнить свою биографию новыми данными, а честолюбивые клирики и богословы – продолжить карьерный рост и занять теплые места в разного рода экуменических советах и комиссиях.

Святитель Григорий Палама, обладатель не мнимых, как у некоторых, а реальных заслуг перед Церковью, великий православный подвижник, после сокрушения ереси Варлаама Калабрийского[105] и обличения заблуждений папизма с позиций крайнего, как сказали бы сегодня, антиэкуменизма и фундаментализма, в 1347 г. был избран на Фессалоникийскую архиепископскую кафедру, восходя на нее «по порядку и по закону духовного восхождения... не восхитив, не силой присвоив власть, не гонясь за честью, но сам преследуемый честью, и не человеческой воспользовавшись милостью, но от Бога, и Божию прияв благодать», как говорит святитель Григорий Богослов о святом Василии Великом[106]. Из-за противодействия партии зилотов[107] его интронизация состоялась только по прошествии трех лет – в декабре 1350 г. Время с момента избрания до интронизации он провел на Святой Горе[108] и на о. Лемнос, где два года пребывал в должности местоблюстителя. Однако и после восшествия на архиепископскую кафедру, которое состоялось при стечении огромного множества солунян, восторженно приветствовавших Святителя, его пастырское служение было отнюдь не безмятежным, главным образом, по причине династических споров между двумя императорскими семьями – Кантакузенов и Палеологов. Во время одной из его поездок в Константинополь с посредническими, миротворческими целями в марте 1354 г. судно, на котором он плыл с о. Тенедос, вынуждено было из-за разыгравшегося на море шторма причалить к берегу» Галлиполи[109] на европейской стороне Дарданелл, куда впервые в истории перебрались с азиатской стороны турки (последние воспользовались паникой и хаосом, вызванными разрушительным землетрясением 2 марта 1354 г., и не встретили никакого сопротивления со стороны императорских войск). Здесь святитель Григорий вместе с сопровождавшими его лицами попадает в турецкий плен, и для него наступает година тяжелейших испытаний. В письме, которое он посылает Фессалоникийской Церкви, находясь в плену у турок, Святитель называет их «наибольшими варварами из всех варваров». В своем пленении он усматривает действие Божественного промысла, имеющее целью как проповедь Евангелия среди иноверцев, так и поддержку христиан, над которыми в условиях порабощения мусульманами нависла угроза принудительной исламизации. Здесь святитель Григорий предваряет деятельность великих Святых, подвизавшихся во времена турецкого ига – святого Космы Этолийского и колливадов[110], намечает путь исповедничества и дерзновения в вынужденных диалогах с поработителями – в истинных межрелигиозных диалогах, которые впоследствии явили миру множество Новомучеников. А каков результат нынешних межрелигиозных диалогов, кого порождают они? Конечно же, не мучеников и исповедников, а теплохладных и равнодушных в вопросах веры отступников от Православия.

За время своих вынужденных странствий (турки, узнав, что их пленник является выдающимся иерархом, запросили за него громадный выкуп и перемещали из одного города в другой) святитель Григорий провел с исламскими богословами в общей сложности три дискуссии. О первой из них повествуется в «Письме к своей Церкви», о второй – здесь же, а также в другом послании из плена к неизвестному адресату[111], о третьей – «с безбожными хионами» (бывшими христианами, которые обратились в ислам) – составлен своего рода протокол врачом Таронитисом, коего христиане пригласили помочь заболевшему от перенесенных страданий Святителю[112].

Итак, святитель Григорий Палама приписывает свой плен водительству промысла Божия: «Мне кажется, в результате такого положения дел о деяниях Господа нашего Иисуса Христа, над всеми Бога, возвещается наибольшим варварам из всех варваров с тем, чтобы они не были безответны[113] во время грядущего Страшного суда, который близок уже. В силу этого и мы, как можно видеть из того, что произошло, были преданы в их руки. Вместе с тем это явилось также легким наказанием за наши многочисленные прегрешения перед Богом»[114]. Современные же встречи и диалоги происходят не по Божественному промыслу, а по человеческому расчету и не имеют своей целью открыть мусульманам Евангельскую истину, «чтобы они не были безответны».

Из Галлиполи пленников в полном составе переправили в Лампсак[115]. Они находились в тяжелейших условиях – страдали от голода и холода, претерпевали всевозможные лишения и телесные скорби. Предводитель варваров надеялся получить в качестве выкупа за Святителя тысячи золотых монет, а фанатично настроенные ревнители ислама изливали на него всю свою злобу и понуждали к богословской дискуссии, будучи уверены в том, что плен, в котором он оказался, есть наказание Божие за «нечестивую» веру христиан. Святого не могло не возмутить то, что «этот ненавистный Богу и преступный род» похваляется победой над ромеями, приписывая ее своему мнимому благочестию и любви к Всевышнему. Он напоминает, что, согласно Евангелию, «сей мир лежит во зле[116], и над его большей частью господствуют чаще всего злые люди, рабы преисподней, силой оружия одолевающие соседей». До Константина Великого миром правили идолопоклонники, к которым, разумеется, Бог не благоволил. С мусульманами, как считает Святитель, происходит то же самое, что и с эллинами, преданными, по словам апостола, «превратному уму»[117] ибо, они, «познав Бога, не прославили Его, как Бога»[118]. Ведь и мусульмане познали Христа, свидетельствуя о Нем, что Он – Слово и Дух Бога, рожден от Девы, действовал и учил Божественным образом, был вознесен на небо и некогда придет судить мир. «Познав таким образом Христа, они не прославили Его как Христа, то есть как Богочеловека и Слово, но истину заменили ложью[119] и уверовали в обычного смертного человека, который был погребен, – Магомета, возблагодарили его и последовали за ним. И это вместо того, чтобы последовать за Богочеловеком и бессмертным и вечным Словом». Решительно отвергая учение мусульман, которых «Бог предал превратному уму, страстям и бесчестию», святитель Григорий дает оценку их жизни, в том числе и на основе личного опыта общения с ними: «Итак, людей, о которых идет речь, за то, что они, познав Христа, не прославили и не возблагодарили Его как Христа, Бог предал превратному уму, страстям и бесчестию, так что живут они постыдно, не по-человечески и богопротивно, подобно Исаву[120], с детства ненавистному Богу и лишенному отцовского благословения: они живут луком, мечом, в распутстве, находя удовольствие в порабощении людей, убивая, грабя и похищая, предаваясь бесчинству, разврату, содомскому греху. И они не только совершают все это, но и вследствие какого-то безумия полагают, что Бог одобряет их действия. Вот что я теперь думаю о них, лучше узнав их образ жизни»[121].

Вспоминая о своем пребывании в Лампсаке, Святитель пишет, что к нему стекалось множество христиан – мужчин, женщин и детей. Одни желали исповедаться, другие – задать те или иные вопросы по поводу веры, причем очень многие, явно под воздействием того, что говорили мусульмане, хотели выяснить для себя причину, по которой Бог отступил от ромеев. Некоторые плакали, выражая свое глубокое сочувствие пленникам. Последние пробыли в Лампсаке семь суток, а на восьмой день их отправили в Пиги[122]. Во время этого путешествия Святой претерпел неимоверные страдания и уничижения, о чем он свидетельствует: «Если бы я захотел рассказать о перенесенных нами в течение этого пути страданиях, то не хватило бы ни чернил, которых у меня теперь в избытке, ни бумаги»[123].

Через три дня они добрались до Пиг. Изможденных путешествием, их оставили ночевать под открытым небом, невзирая на холод – был март. Святителя и еще нескольких монахов вместе с ним отделили от остальных пленников. Им начали всячески угрожать, желая увеличить сумму выкупа, но тем нечего было предложить туркам в обмен на освобождение. Наконец, страдальцев приютил у себя некий христианин. Он заботился о них в течение всех трех месяцев их пребывания в этом городе, церковь в котором стала тем местом, куда горожане и пленники собирались слушать поучения Святого архипастыря.

По прошествии трех месяцев пленников перевели в Бруссу[124]. Неподалеку от нее, в летней резиденции великого эмира Орхана, святитель Григорий имел беседу с его сыном – Исмаилом. Тот, в числе прочих, задал Святителю вопрос о том, принимают ли и любят ли христиане их пророка Магомета: «Он спросил снова, принимаем ли мы и любим ли мы их пророка Магомета»[125]. Нынешних патриархов, архиереев и богословов нет необходимости ни спрашивать об этом, ни тем более подвергать страданиям, которые претерпел святитель Григорий в плену. Они и без этого спешат дать положительный ответ. Конечно же, не потому что желают избежать гонений и неприятностей, а в силу своей «прогрессивности» и «широты взглядов», благородного стремления преодолевать все разделяющее людей, в том числе и в области религии, не быть «расистами и фанатиками», подобными святому Григорию, который, не задумываясь о возможных последствиях сразу же ответил своему оппоненту: мы не принимаем и не любим Магомета. Когда Исмаил поинтересовался, по какой причине, Святитель сказал: «Тому, кто не верит словам учителя, невозможно любить учителя как учителя»[126]. Были затронуты и другие темы. Во время беседы Исмаил проявлял лишь некоторую язвительность, но не гневался, хотя, как пишет Святитель, «по словам тех, кто его знает, он – один из самых жестоких людей и злобных врагов христиан»[127].

Затем пленных доставили в Никомидию, к самому эмиру Орхану. На него произвело впечатление, какую заботу оказывал святителю Григорию его врач христианин Таронитис, и эмир поинтересовался у него: «Что за человек этот монах?» Получив разъяснения, эмир заявил, что имеет у себя при дворе мудрых богословов, которые вступят с пленником в диспут. И немедленно велел позвать хионов (бывших христиан, принявших ислам), которых Святитель называет людьми, «ничего не изучившими и ничему не наученными сатаной, кроме бесстыдной хулы на Господа нашего Иисуса Христа, Сына Божия»[128]. Мусульмане всех времен в отношении божественности Христа занимают ту же позицию, что и хионы. Это касается и современных мусульман, участвующих в межрелигиозных диалогах. Но заявил ли когда-либо хоть кто-то из ведущих с ними переговоры, что их вера есть бесстыдная хула на Бога, внушенная сатаной?

В «Письме к своей Церкви» святитель Григорий не сообщает подробностей диспута с хионами, отсылая интересующихся к заметкам, которые составил врач Таронитис. Согласно последним, в Никомидии состоялась вторая (после уже упомянутой беседы с Исмаилом) дискуссия Святого с представителями ислама. Весьма показательно, что Таронитис именует мусульман безбожными. Даже исходя из этого можно судить о том, насколько отличались диалоги, которые проводили Святые, с современными диалогами, начинающимися всегда с заявлений о почитании всеми одного и того же Бога. Невозможно себе представить, чтобы по результатам какой-нибудь нынешней межрелигиозной встречи представители ислама были признаны безбожниками, чтобы появился текст, подобный тому, о котором идет речь и который озаглавлен: «Диспут с безбожными хионами, записанный врачом Таронитисом».

В своем выступлении на этом диспуте святитель Григорий осветил основы христианского вероучения, указав на его отличия от мусульманского. Он изложил учение о Святой Троице, о Божественности Сына и Святого Духа и опроверг соответствующие возражения мусульман. Представитель эмира Палапан, по-видимому, осведомленный о том, какой ответ ранее дал святитель Исмаилу, задал ему тот же вопрос, упрекнув христиан в том, что они менее настроены на взаимопонимание и сближение, чем мусульмане, которые принимают Христа, почитают Его и любят, равно как и Матерь Его, христиане же подобных чувств к Магомету не испытывают: «Владыка требует от тебя ответа на вопрос, как мы принимаем Христа, любим его, уважаем его, исповедуем его Божественным Словом и дыханием, и мы также помещаем его матерь рядом с Богом, а ты все еще не принимаешь нашего пророка, не любишь его?»[129]

Святой на этот раз ответил более полно и развернуто. Мы, сказал он, не верим учению Магомета, и поэтому не любим Магомета. «Кто не любит слова учителя, тот не любит самого учителя... Господь наш и Бог Иисус Христос сказал нам, что Он придет опять судить весь мир. Он также повелел нам не принимать никого, пока Сам снова не вернется к нам. Он также сказал неверовавшим в Него: „Я пришел во имя Отца Моего, и не принимаете Меня; а если иной придет во имя свое, его примете”». Здесь явный намек на самозванство мусульманского пророка, который не послан Богом, но сам себя соделал апостолом. Объясняя, почему христиане отвергают его, святитель приводит и слова святого апостола Павла из Послания к галатам: «Если бы и ангел с неба стал благовествовать вам не то, что мы благовествовали вам, да будет анафема»[130].

Святитель Григорий замечательно ответил на поставленные перед ним вопросы о том, по какой причине христиане не принимают обрезания и почему почитают святые иконы, не усматривая в этом уклонения от Священного Писания. В то время как турецкие чиновники после завершения диспута, встав, с уважением поклонились епископу, один из хионов «остался позади и, покушаясь на великого служителя Божиего, бросился на него и ударил его в глаз»[131]. А сколько оскорблений и заушений получают участники нынешних диспутов, заявляющие о том, что подражают святому Григорию Паламе?

Из Никомидии Святителя перевезли в Никею, знаменитый город, место проведения двух Вселенских Соборов – Первого (325 г.) и Седьмого (787 г.). Узник, в письме которого мы находим интересное краткое описание этого города, направил свои стопы в монастырь святого Иакинфа, где и поселился в одиночестве, поскольку монахи и клирики, плененные вместе с ним, к тому времени уже были освобождены за значительно меньший выкуп, чем запрашивали за Солунского архиепископа. Как-то раз святитель Григорий отправился на прогулку и вышел из восточных ворот Никеи. Здесь он увидел процессию мусульман, шедших хоронить своего единоверца. Когда участвовавшие в погребении (в том числе и исламский священнослужитель – тасиман) возвратились и присели отдохнуть неподалеку от того места, где находился святитель, последний, поинтересовался, нет ли среди присутствовавших владеющего двумя языками. Найдя такого человека, Святитель по собственной инициативе вступил в весьма интересную беседу с тасиманом. Поводом для нее послужил только что совершенный обряд, речь зашла о проводах человека в последний путь и о Страшном суде. Святитель Григорий заметил, что погребавшим покойника подобало бы возносить свои молитвы ко Христу, ведь и они верят в то, что Христос придет некогда судить всех. Согласно Аврааму, судить Вселенную будет Бог, о том же говорит и пророк Даниил. Значит, Христос, как Бог, будет судить мир. Он един с Отцом по божеству, как едины солнце и солнечное сияние. Тасиману подобные рассуждения пришлись явно не по душе. Он стал приводить доводы, пытаясь одержать верх в завязавшейся дискуссии, за ходом которой с интересом наблюдало множество собравшихся вокруг турок и христиан. Заявив, что мусульмане принимают всех пророков, в том числе и Христа, и признают Евангелие Христово Божественным Откровением, тасиман вопрошает Святителя: «Почему же вы не принимаете нашего пророка и не верите его книге, также нисшедшей с неба?»[132]

Святитель Григорий дает на этот вопрос полный, смелый и решительный ответ, базирующийся на учении его предшественников – Святых отцов, и прежде всего преподобного Иоанна Дамаскина. Здесь также можно увидеть характерное отличие тогдашних межрелигиозных диалогов от современных. В то время принималась во внимание святоотеческая традиция, участники дискуссий не говорили от своего ума, не импровизировали и не считали самих себя источником света. Отвечая тасиману, святой муж говорит, что издревле у всех людей существует обычай ничего не почитать за истинное без соответствующих свидетельств, которые бывают двоякого рода. Это, во-первых, свидетельства самих дел или явлений, а во-вторых, свидетельства людей, достойных веры. В качестве примера Святитель приводит Моисея и Иисуса Христа, «Который совершил многие великие и небывалые деяния и о Котором имеются свидетельства самого Моисея и других пророков». О Магомете же нет подобных свидетельств – ни пророческих, ни явленных какими-то исключительными чудесами. «Что же касается Магомета, то мы не находим ни свидетельств о нем у пророков, ни чего-то необычного и достойного упоминания в его деяниях, способного вызвать веру в него. Поэтому мы не веруем в него и не верим его книге»[133].

Эти слова поставили тасимана в затруднительное положение, тем не менее он продолжал защищаться, утверждая, что в Евангелии имелись свидетельства о Магомете, но христиане их уничтожили, и что знамением Божия благословения, почивающего на их пророке, являются даруемые ему свыше победы над всеми народами по всей вселенной – от Востока да Запада: «Выйдя из крайних пределов Востока, он, как ты видишь, победителем дошел до Запада».

Святитель Григорий подвергает аргументацию оппонента сокрушительной критике. Евангелие, по его словам, не могло быть урезано или искажено хоть в чем-то, ибо всякий, кто дерзнул бы на это, навлекает на себя великие и страшные проклятия и отсекается от Христа, как о том предупреждает Писание. Никакой христианин не осмелился бы исказить богоначертанные слова, то, что изрек Сам Христос. С другой стороны, об отсутствии каких бы то ни было искажений в Евангелии свидетельствуют и все существующие его переводы на другие языки, в которых сохраняется единство смысла. Также и инакомыслящие христиане – еретики, в чем-то согласные с мусульманами, не могут указать на подобные искажения евангельского текста. Кроме того, в Евангелии нет ничего, что не было бы предсказано пророками. И если бы в нем имелось какое-то указание на Магомета, оно могло бы быть найдено и у пророков. Написанное же в Евангелии и не вычеркнутое говорит о другом – о том, что «придут многие лжехристы и лжепророки и прельстят многих»[134]. Почему и призывает нас Слово Божие: «Не сбивайтесь с пути вслед за ними»[135].

Магомет, действительно, прошел победителем с Востока до Запада. Но как он побеждал другие народы? «Войной, мечом, грабежом, порабощением, избиением людей. Из этого ничто не может исходить от Бога, Который добр, но скорее совершалось по воле диавола, от начала являющегося человекоубийцей. Что ж, разве Александр Великий, отправившись с Запада, не покорил весь Восток? Да и многие другие в разные времена, предпринимая военные походы, нередко овладевали всей вселенной. Но никому из них никакой народ не вверял свои души, как вы Магомету. Впрочем, он, и силу используя, и наслаждения предлагая, не привлек на свою сторону даже одной целой части вселенной. А учение Христа, хотя и отвергающее почти все удовольствия жизни, охватило всю поднебесную и господствует среди тех, кто воюет с ним, без всякого насилия, скорее, торжествуя над насилием, которое всякий раз противопоставляется ему, так что в этом заключается победа, победившая мир»[136].

Этот решительный и смелый ответ Святого привел мусульман в раздражение. Христиане, заметив это, дали знаками понять Святителю, что следует быть более осторожным в словах. И тот, улыбнувшись, чтобы разрядить обстановку, мягко добавил, что разногласия вполне естественны, иначе мы имели бы одну веру[137].

Атмосфера разрядилась, и некто из турок сказал: «Настанет когда-нибудь время, когда мы придем к согласию друг с другом». Святитель Григорий согласился с этим заявлением, просто не желая более раздражать своих оппонентов, но никак не веря в то, что христиане и мусульмане достигнут когда-нибудь единомыслия[138].

К счастью, Святитель далее разъясняет свою позицию, во избежание неправильного ее истолкования, которое, увы, и происходит во время нынешних межрелигиозных диалогов. Как утверждают современные экуменисты, святитель Григорий Палама согласился с тем, что православные христиане и представители ислама некогда достигнут взаимопонимания и молился о скорейшем наступлении того времени, когда это случится[139]. Тем самым устроители межконфессиональных встреч успокаивают свою совесть: ведь ныне, по их мнению, как раз и наступило это время взаимопонимания, и они претворяют в жизнь то, о чем молился Святой.

Но это лишь жалкий самообман, ибо далее святитель Григорий уточняет, что сие согласие между христианством и исламом видится ему не в исторической перспективе, а в метафизической – после Второго пришествия Христова. Действительно, высказав пожелание, чтобы время единомыслия пришло как можно скорее, он поясняет: «Я согласился, потому что вспомнил слова апостола о том, что „перед именем Иисуса Христа преклонится всякое колено и всякий язык будет исповедовать, что Господь Иисус Христос в славу Бога Отца”; это непременно исполнится во время Второго пришествия Господа нашего Иисуса Христа»[140].

Итак, какое отношение имеют диалоги святого Григория, который, будучи пленником и предстоя враждебно настроенным варварам, без колебаний свидетельствовал, что ислам совершенно чужд Евангелию, а их пророк Магомет является обычным военачальником, завоевывавшим людей насилием и потворством человеческим страстям, – какое отношение имеют эти собеседования к современным межрелигиозным диалогам, характерной чертой которых являются уступки и соглашательство, полное отсутствие духа исповедничества и желания свидетельствовать об истине? Не будем, по крайней мере, кривить душой и искажать жития и учения Святых. Найдем в себе смелость признаться в том, что происходящее ныне на межконфессиональных совещаниях есть отречение от Евангелия и оскорбление памяти Святых – в первую очередь, Мучеников и Новомучеников, о которых пойдет речь в конце статьи.